Заветное желание Гарри (джен)

― Это несправедливо, несправедливо!

Голос ― тонкий, отчаянный ― звенит негодованием, то тут же обрывается, кукожится и прячется под парту. Гарри приподнимает плечи и втягивает голову: жаль, он не может последовать за голосом; он бы рад провалиться сквозь пол. Или хотя бы вернуться на пять секунд назад и закусить губу до боли, до кровавых трещин, чтобы не позволить себе издать хоть ползвука.

Профессор Снейп нависает над ним. Гарри макушкой чувствует взгляд его черных недобрых глаз ― неприязненный и пронзительный, который буквально прожигает его насквозь.

Гарри исподтишка следит за тем, как изящные длинные пальцы комкают и без того измятый рисунок, а потом медленно рвут бумагу.

Сердце ухает в груди. Что сейчас будет? Обзовет последними словами, вышвырнет из класса, отправит к директрисе?

Ни один человек в здравом уме не станет перечить профессору Снейпу.

― Жизнь вообще несправедлива, разве вы не заметили? ― долетает до сознания Гарри. ― Встретимся на отработке, Поттер.

Отработка? Нет, что угодно, только не это.

Если верить старшекурсникам, Снейп не успокаивается, пока не доведет до слез. Он словно питается чужим горем. Как будто своего ему мало.

Нет, он не бьет. Хотя ходят слухи, что он хватал кого-то за шиворот. А чего стоит та история с одной девчонкой-старшекурсницей, которая из-за очередной безосновательной двойки нажаловалась отцу, и тот добился, чтобы профессора сняли с деканской должности. Шуму было…

Но это так, мелочи.

Он точно не станет пинать Гарри ногами, как Дадли ― любимый сынок опекунов. К счастью ― бывших.

И не хрястнет дверью по пальцам, как тот же Дадли.

Просто поговорит с ним елейным голосом, привычно растягивая слова.

И Гарри узнает, что он никчемный заморыш. Услышит ― в который уже раз ― что ему дали первое место на конкурсе Ван Гога за красивые глазки, а не за талант, сирота потому что. Получит неимоверно сложное задание ― не по учебнику, конечно. Гарри, может, справится, а, может, и нет ― как повезет. Но это еще не самое плохое.

Беда в том, что эта отработка не закончится никогда. Снейп не получит свое. Ведь Гарри не заплачет, как бы тот ни старался.

И не из вредности. Кажется, он просто разучился ― с того самого дня, как умер Мариус.

А хуже всего то, что еще недавно Гарри восхищался профессором и мечтал о том, чтобы поскорее перейти на третий курс, когда начнется самый интересный в мире предмет ― техника рисования.

А теперь он должен его ненавидеть. Этого хотят все. Этого негласно требует Снейп. Он больше не прощает слабости.

Значит, сегодня случится что-то ужасное. Что-то из ряда вон выходящее, что его сломает. И может, он даже почувствует себя хуже, чем у идиотов Дурслей. И снова не захочет жить ― как раньше.

* * *

Как только звенит звонок, Гарри выбегает одним из первых в коридор, чтобы больше не встречаться со Снейпом взглядом. Отработка сегодня, в пять.

Огромные белые часы с четкими черными стрелками, висящие в самом конце холла, показывают десять утра.

Семь часов свободы. Одна секунда, две…

Минута… Пять минут…

Почему в этом мире все так устроено, что обязательно должно пройти ровно столько часов, сколько положено? Почему нельзя ускорить время?

Да, Гарри хочет, чтобы пять наступило прямо сейчас. Он не хочет ждать так долго. Неопределенность ― хуже всего.

Чувствуя слабость в ногах, он садится прямо на пол, подперев спиной стену, и опускает голову на колени.

* * *

Два года назад Гарри казалось, что он попал в сказку: его привезли в пансион для одаренных детей, хотя изначально собирались оформлять в обычный детдом с его строгими правилами и холодными стенами. Но даже там было бы лучше, чем у опекунов. Гарри смотрел на огромное старинное здание, похожее на волшебный замок, и его сердце млело. Он до конца не верил, что сможет рисовать сколько угодно, учиться как нормальный человек, жить в общей комнате с другими детьми, спать на кровати, питаться три раза в день. Что никто не станет рвать его рисунки, запирать в чулане, избивать до полусмерти и морить голодом. Он целых полгода жил в больнице ― восстанавливался после жестоких побоев, приходил в себя и старался поверить, что этого больше не повторится. Что забрали от мучителей насовсем.

Но верилось с трудом. Ведь другой жизни, чем у Дурслей, Гарри не видел и не знал.

В больнице его частенько навещали незнакомые люди, которые называли себя представителями органов опеки. Они-то и заприметили его художественные способности, и его мечта сбылась. Теперь Гарри мог учиться на равных с детьми из нормальных семей ― руководство пансиона поддерживало неимущих и сирот и обеспечивало всем необходимым.

За несколько дней до начала учебы первокурсников познакомили с преподавателями. Гарри исподтишка разглядывал взрослых. Когда он увидел высокого мужчину в темном костюме, то не на шутку разволновался, ведь директриса только что сказала, что это декан художественного факультета.

Декан считался кем-то вроде мини-директора и отвечал за весь факультет, ведь помимо этого здесь еще были музыкальный, танцевальный и театральный, которые располагались в трех других корпусах. Гарри со свойственным ему недоверием разглядывал строгий черный костюм декана, темно-синюю рубашку, длинные черные блестящие волосы, а потом переключил внимание на лицо. Оно выглядело спокойным, даже добрым. Черные глаза неторопливо и внимательно оглядывали студентов. Иногда взгляд декана останавливался в одном месте, и его глаза словно вспыхивали счастьем, а сам он будто едва сдерживал улыбку. Гарри тогда подумал, что этот человек наверняка получше Дурслей ― на него приятно было смотреть, и он не казался опасным. А когда строгая директриса толкала длинную речь, первокурсники заскучали и начали потихоньку перешептываться.

― Декан такой классный, но он будет нас учить только с третьего курса, ― еле слышно говорил кто-то сзади. Гарри тут же навострил уши: он все видел, все замечал, был готов ко всему ― эта привычка укоренилась в нем с раннего детства.

― Откуда ты знаешь? ― спросил кто-то другой.

― Мой папа лично с ним знаком, ― хвастливо сообщил первый. ― Он говорит, что профессор Снейп ― лучший преподаватель пансиона, его все любят, потому что он справедливый и добрый.

Гарри счастливо вздохнул. Сказка только начиналась и обещала быть чудесной от начала и до конца. Он не испытывал ничего подобного, живя с противными опекунами. И он все смотрел и смотрел на декана, который, по словам директрисы, был чуть ли не волшебником, способным решить любую проблему. И который, на удивление, сам хотел вникать в дела первокурсников: к нему можно было обратиться с любым вопросом или просьбой.

Когда директриса высказалась, студентам разрешили разойтись по общим спальням ― разложить вещи, познакомиться, сделать множество важных дел перед началом занятий. Толпа малышни дрогнула и хаотично задвигалась к выходу, где старосты и воспитатели выстраивали всех в колонны и старательно следили за дисциплиной. Гарри никуда не спешил. Он все смотрел на Снейпа и думал, что, наверное, никогда не решится подойти к нему, даже если это будет необходимо. Он просто не умел просить о помощи.

Из толпы отделился маленький щуплый мальчик с прямыми черными волосами до плеч. Он смело побежал вперед, взобрался на помост, где стояли кафедра и длинный учительский стол, и ринулся к декану ― тот едва успел его подхватить. Гарри вздрогнул: что сейчас будет? Он совсем не ожидал, что лицо Снейпа озарится такой светлой улыбкой. Он взял мальчика на руки, прижался к нему лицом с таким видом, как будто это самое ценное, что у него есть, а потом долго говорил с ним о чем-то, глядя с нежностью.

Гарри все стоял и смотрел.

«Сын», ― что-то подсказало внутри. Это сын декана. Вряд ли бы этот высокий внушительного вида мужчина так обращался со студентами, будь он хоть трижды добрым и заботливым. И уж точно он не захотел бы взять Гарри на руки.

Гарри не знал, как это ― быть сыном, быть любимым, хотя наблюдал это не раз со стороны. С Дадли возились и сюсюкались, как с младенцем, даже когда тому исполнилось семь. Гарри знал, что он чужой, и когда его просто не шпыняли ― уже было отлично. Наверное, он должен был завидовать всяким маменькиным и папенькиным сынкам, но он не чувствовал ничего.

Но сейчас в его сердце что-то проснулось. Гарри с удивлением заметил, что его переполняет радость за этого маленького черноволосого мальчика, у которого такой замечательный отец. Гарри многое бы отдал, чтобы хоть на несколько минут побыть на его месте ― почувствовать как это, когда тебя обнимают, целуют в лоб, поглаживают по спине и говорят добрые слова. Но он знал ― это невозможно. Это все не для него. Все, что оставалось ― радоваться чужому счастью.

Мариус ― сын декана ― попал в параллельную группу. Гарри втайне пожалел, что они не будут пересекаться: мальчик внешне походил на отца, и у него были такие же добрые глаза. Гарри казалось, что он не станет драться или смеяться над ним. Но он только со стороны наблюдал за тем, как Мариус делится конфетами с одногруппниками, общается со всеми легко и непринужденно. С его круглого миловидного лица почти никогда не сходила улыбка, и во время перерыва в коридоре его окружала толпа первокурсников. Только Гарри среди них никогда не было.

Но все же ему довелось с ним познакомиться.

Гарри опаздывал на нелюбимую алгебру ― задержался в небольшом зале, сплошь увешанном картинами. Он часто там прохаживался во время перерывов ― рассматривал, думал, мечтал. Ему больше нравилось оставаться одному, чем находиться среди тех, которым до него нет никакого дела, и с которыми Гарри не умел находить общий язык. Он просто не знал, как подойти, что сказать… Как только ему хотелось это сделать и даже казалось, что все получится, как надо, ― не хуже, чем у других ― сразу перед глазами возникал образ тети Петуньи, которая ехидно говорила, что он ничтожество. Или ― дяди Вернона, который орал, брызжа слюной, и отвешивал тяжелые подзатыльники только потому, что Гарри подошел к нему и задал какой-то простой невинный вопрос. Тогда он как-то не видел других людей ― они представлялись ему чем-то расплывчатым и неопределенным. В школу его не отдали, когда ему исполнилось семь, а с соседями и прохожими ему строго-настрого запретили говорить.

Единственными людьми, которых он знал, были опекуны. И Дадли.

Конечно, Гарри понимал, что пыльным чуланом, заменившим ему комнату, и домом Дурслей мир не заканчивался. Где-то там жили нормальные семьи с нормальными детьми. Он узнавал об этом из телевизора, который смотрел исподтишка за углом гостиной, когда дядя Вернон отдыхал после работы, развалившись в кресле. Или сквозь щелочку двери, ведущей в комнату Дадли, за что ему часто влетало. Или из книг, которые рвал и выбрасывал его так званый братец, хотя братом никогда не был: Гарри до сих пор содрогался каждый раз, когда о нем вспоминал.

В общем-то, он вполне радовался тому, что его теперь не бьют, досыта кормят, разрешают рисовать и ходить в библиотеку. Обо всем остальном, что было у других детей, и чего он не мог получить ― просто старался не думать.

Гарри бежал, надеясь, что его не слишком заругают за опоздание. Хотя если представить, что бы сказали ему на месте преподавателя Дурсли, то все, что он услышит в классе ― просто детский лепет. Он и не к такому привык. Но все же не хотелось портить отношения с преподавателями, которых Гарри если не любил, то хотя бы уважал. В какой-то момент ему показалось, что за спиной выросли крылья. Он взлетел и… приземлился. Весьма неудачно.

― Эй, ты в порядке?

Сквозь боль в левой руке Гарри пытался сообразить, где он и что произошло. Рядом стоял какой-то мальчишка и протягивал ладонь.

Мариус. Конечно, ему можно разгуливать после звонка сколько угодно, и ничего за это не будет. Гарри чуть не закатил глаза, но вовремя опомнился: сына декана лучше не злить, а то неизвестно, что стукнет ему в голову. Он с трудом сел. Боль в руке потихоньку отступала. Гарри надеялся, что Мариусу надоест вот так стоять, и он уйдет, но тот настойчиво протягивал ему руку.

― Можешь встать? ― Голос Мариуса звучал взволнованно. ― Слушай, если тебе плохо, я позову кого-нибудь… ― Он даже сделал шаг назад, но Гарри хрипло выдавил:

― Нет… не надо.

― Все равно, пойдем к медсестре. ― Мариус оказался слишком деятельным. Он даже попытался поднять Гарри, но тот вывернулся и встал сам, стараясь лишний раз не задевать поврежденную руку.

― Нет, ― снова ответил Гарри. Ему не хотелось ничьего внимания, особенно в такой момент, когда он был слаб и беззащитен. Он привык лечить себя сам и вполне справлялся с болью ― ему не привыкать.

Но Мариус был другого мнения. Он взял его под здоровую руку и медленно, но настойчиво повел вдоль коридора к лестнице, ведущей на этаж, где располагался медкабинет.

― Ты так летел… я испугался, наверное, больше тебя, ― не умолкал по дороге надоедливый сын декана. ― Ты вообще куда так бежал? У нас сейчас алгебра… А ну да, ты же из второй группы, мы иногда учимся вместе… А я тебя видел еще раньше. Как тебя зовут?

Гарри все пытался вырваться и сбежать, но тот держал крепко и не отпускал. Мариус представился сам, как будто совсем не обижаясь, что ему ничего не ответили. А в медкабинете, где Гарри вправили вывих и наложили тугую повязку, Мариус сидел рядом и за всем наблюдал, хотя ему несколько раз сказали, чтобы отправлялся на занятия. Гарри не хотел замечать его сочувственного выражения. Не хотел, чтобы его держали за руку или гладили по плечу. Он просто хотел, чтобы его оставили в покое.

Гарри даже дали больничный на несколько дней. Он был уверен, что за это время Мариус о нем просто забудет. Но в столовой на следующий же день сын декана подсел к нему за стол. Через день ― тоже. Гарри не мог понять: как можно оставить целую гущу галдящих веселых детей, и сесть к нему ― неуклюжему угрюмому мальчишке, который вечно обедает на отшибе и ни с кем не дружит. Мариус раз за разом открывал для Гарри новый мир, в котором не было ненужных детей. В котором самый популярный мальчик первого курса считает нормальным общаться с кем-то унылым, молчаливым и скучным.

Удивительно то, что Мариус больше не оставлял его в покое с того самого дня, как Гарри глупо свалился к его ногам. Он находил его везде: в зале с картинами, в библиотеке, даже в общей спальне где сам Мариус, конечно, не ночевал. Он вылавливал Гарри, где только можно, и говорил, говорил. Поначалу это была односторонняя беседа, но в какой-то момент Гарри заинтересовался: Мариус рассказывал о книгах, которые прочел за лето. Гарри, оказывается, тоже их читал, поэтому вдруг осмелел и заговорил. С каждым разом ему было все легче и легче это делать. К тому же Мариус всегда смотрел на него своим внимательным взглядом, и его черные глаза никогда не насмехались над ним. «Папа не любит мне читать сказки, ― как-то поделился он. ― Но говорит, что я могу читать их сам, он не запрещает. Зато он читал мне на днях «Тома Сойера», а летом мы прочитали «Полианну». Гарри тоже читал эти книги, от которых Дадли с такой легкостью отказался и выбросил в мусорное ведро. Он конечно об этом сказал, не упомянув только сына опекунов.

Казалось, все что Гарри говорит и делает, Мариус считает не просто нормальным, а очень классным. «Колоссально!» ― так он говорил, когда хотел выразить восторг, и Гарри быстро перенял у него это словечко. Они обсуждали много всего, в том числе и конкурс, на который Гарри готовил картину. Мариус не слишком хотел участвовать, но говорил, что придется, чтобы порадовать отца. А вот за Гарри болел всей душой и был уверен, что тот победит.

― Слушай, приезжай ко мне в гости на Рождество! ― вдруг предложил Мариус в предпоследний день перед зимними каникулами. ― Папа, думаю, будет не против… а твои родители, они смогут тебя привезти?

У Гарри похолодела спина. Он осознал, что все это время Мариус ни разу не поинтересовался, откуда он, и есть ли вообще у него семья. Сам же Гарри уже знал, что у Мариуса умерла мама ― еще при самом его рождении, и что отец воспитывает его сам. Мариус слишком много говорил о себе, но Гарри только был рад: он не хотел, чтобы его выпытывали. Хвастаться ему было нечем.

― Думаю, что нет, ― уклончиво ответил он на великодушное предложение.

― Ну… тогда папа сам сможет тебя забрать, ― тут же нашел выход Мариус. ― Это же колоссально, если ты приедешь! Или… ― он вдруг замялся. ― Ты не хочешь?

Гарри хотел. Очень. Если бы он провел праздники с Мариусом, с которым было так легко, и который его уважал, это было бы лучшее Рождество в его жизни. Но он не мог сказать правду. Поэтому неопределенно дернул плечами.

― Может ты куда-то уезжаешь на каникулы? Многие едут в Швейцарию, я слышал, ― немного смущенно произнес Мариус. ― Конечно, это колоссальная поездка, и я все понимаю…

― Я не еду в Швейцарию, ― ровно ответил Гарри, мечтая куда-нибудь исчезнуть.

― Тогда, может, твои родители…

― У меня нет родителей. ― Гарри решил поставить точку на этом разговоре, который, казалось, никогда не закончится.

― Как это нет ― вообще? ― опешил Мариус. Его лицо стало таким несчастным, что Гарри почти его пожалел. ― А может тогда… опекуны…

― Вот только их мне еще не хватало! ― сварливо отозвался Гарри. Наверное, это был первый раз, когда он не сдержал себя в руках при Мариусе. Все остальное время он очень старался.

― Значит…

― Значит, ― продолжил за него Гарри, ― я останусь здесь. И на Рождество, и на все лето. Знаешь, я не жалуюсь и очень благодарен тем, кто заботится обо мне.

Последние слова он отчеканил, после чего развернулся и убежал. Останься он чуть дольше ― мог бы наговорить обидных вещей Мариусу, который совсем их не заслуживал. Мариусу, который был слишком легкомысленым, слишком веселым, слишком счастливым, способным делиться своим счастьем со всеми, да так, что даже Гарри перепадал большой кусок. Мариусу, который ничего не знал об обратной стороне жизни, а если и знал, то только сказки с хорошим концом, когда сирот забирают к себе добрые опекуны или усыновляют чудесные люди, мечтающие заботиться о подкидышах.

К счастью, Мариус в тот день его больше не искал. А на следующий Гарри сам решил его найти, чтобы извиниться за грубый тон и попрощаться ― ведь они не увидятся целых три недели. Он пробежался по коридорам: везде сновали радостные студенты с первого по пятый курс. Одни уже волокли огромные и поменьше чемоданы, другие оживленно рассказывали о своих планах на каникулы, третьи тихонько сидели на лавках в ожидании родителей.

Гарри быстро огляделся: нигде не мелькала маленькая фигурка с черными длинными волосами, которыми Мариус всегда так озорно взметал, когда мотал головой. Тогда он побежал на третий этаж, где в самом тупике находился кабинет декана. У двери он притормозил, услышав голоса. Мариус был там. Сердце Гарри взволнованно забилось, когда ему показалось… нет, не показалось. Мариус назвал его имя.

― Да, папа, вчера я кое-что пытался тебе рассказать, а ты не слушал, ― с нотками возмущения говорил Мариус, а Гарри приник ухом к двери. ― У Гарри никого нет, и Рождество он проведет один, в пансионе.

― Он не останется один, таких детей здесь немало, ― терпеливо говорил ему отец. ― Мне жаль, что это тебя расстроило…

― Так не должно быть, ― перебил Мариус. ― Давай возьмем его к себе на каникулы? Он будет спать в большой комнате на диване…

Гарри весь замер, стараясь не пропустить ни одного слова.

― Малыш, мы не можем взять к себе всех, кто в этом нуждается, ― мягко ответил Снейп. И Гарри стало интересно: обидится ли Мариус на малыша? Но судя по всему, это было обычное нежное слово, которое отец говорил своему сыну.

― Зачем всех? ― В голосе Мариуса слышалось искреннее удивление. ― Только Гарри. Он ведь мой лучший друг…

Сердце пропустило удар. Друг? И не просто ― а лучший? Как это возможно, чтобы Гарри посчитали настолько важным и ценным, чтобы так назвать?

― У тебя много друзей, Мариус, ― напомнил ему его отец. ― И мы…

― Нет, у меня вообще нет друзей, ― к удивлению Гарри произнес Мариус. ― Все они… они просто дружат со мной, потому что ты ― мой папа, ― немного смущенно добавил он. ― Но они не настоящие. Не такие, как Гарри. Он вообще поначалу не хотел со мной разговаривать. Значит, ему было неважно…

― Я понимаю, ― в голосе Снейпа звучало сожаление, но не более того. ― Но так не делается. Если этот твой Гарри ― сирота, нельзя давать ему ложную надежду.

― Какую еще ложную надежду? Ведь я собираюсь и дальше с ним дружить…

― Эти три недели не пройдут для него бесследно, ― продолжал говорить о чем-то своем декан так же мягко, но напористо. ― Он может ко мне привязаться, понимаешь?

― Но…

― Мне придется заботиться о нем, как и о тебе. ― Снейп не позволил Мариусу его перебить. ― Но я к этому не готов. Понимаешь, я не готов взять к себе сироту, любить его, как сына, посвящать ему время. У меня нет на это ни желания, ни сил, к тому же, ― его голос стал совсем тихим и нежным, ― у меня есть ты. И мне не нужен кто-то еще.

― Но папа, это же не навсегда, а только на три недели! ― воскликнул Мариус, видимо, не желая сдаваться.

― Это безответственно. ― Голос декана стал тверже. ― Это хуже, чем взять котенка с улицы, поиграться, а потом отнести обратно. Помнишь, мы говорили уже об этом. И я не могу. ― Его голос внезапно охрип. ― Не могу осознанно ранить этого ребенка, ведь я знаю, к чему это приведет. Извини, но я не поступлю так, будто ничего не понимаю, только чтобы тебе угодить.

― Папа… ― Голос Мариуса задрожал. ― У тебя тоже был такой друг, да? У которого никого не было?

― Допустим.

― Тогда давай возьмем Гарри навсегда!

― Вряд ли я смогу полюбить чужого ребенка, ― со странной горечью ответил Снейп.

― Но ты ведь сам говорил, что дети ― это ангелы, которые несут добро и свет, ― грустно пробормотал Мариус.

― Да, но когда я так говорил, я имел в виду только тебя, ― ответил тот.

Гарри, затаив дыхание, слушал и думал о том, что декан говорил с сыном вежливо, как с равным, и не сюсюкался. В этом было что-то хорошее и… настоящее. С Дадли вечно нянчились и позволяли делать ему все, что он захочет. Но Снейп смог отказать сыну, при этом не было ни капли сомнений, что он его любит ― с такой нежностью и теплом он с ним говорил, хотя в его голосе звучала и твердость.

― Но я все еще могу с ним дружить, правда? ― тихо спросил Мариус, и Гарри снова навострил уши. Было бы ужасно, если бы декан запретил, но тот ответил:

― Да, почему же нет? Но в пределах пансиона ― к сожалению, только так.

― А… я могу что-то подарить Гарри на Рождество?

― Конечно, малыш, можешь выбрать любую из своих игрушек.

Потом послышался быстрый топот ног. Дверь резко открылась, Мариус выбежал из кабинета ― наверняка, чтобы попрощаться с одногруппниками. А может ― чтобы найти его. Гарри еле успел отойти и вжаться в стену. Он совсем был не готов с ним говорить, а уж тем более ― давать понять, что слышал весь разговор о себе. Тот к счастью его не заметил.

Тем временем дверь снова открылась, и вышел сам декан. Он окинул Гарри быстрым взглядом и принялся закрывать кабинет на ключ. Гарри пытался тихонько ускользнуть, но тот снова на него посмотрел. На этот раз взгляд его был пристальный и внимательный.

― Что вы здесь делаете? ― обратился он к ошарашенному Гарри, который, наверное, сделал большие глаза. Он всегда их выпучивал, когда пугался или не знал, что сказать ― и лихорадочно придумывал ответ.

― Хотели что-то спросить?

― Нет… ― пробормотал он, не зная, что лучшего сказать.

― На этом этаже первокурсникам делать нечего, ― заявил Снейп. ― Прячетесь или… кого-то ищете?

Проницательный декан мог вот-вот догадаться, кто он такой. Гарри весь задрожал. Нет, он не может сейчас глянуть ему в глаза и сказать: «Да, это я, друг Мариуса… кажется, его единственный настоящий друг. Которого вы не захотели пригласить к себе на Рождество, потому что вы слишком ответственный». Он не может и не хочет услышать это снова от человека, который ему так нравился, но которому не нравился он. Ведь отец Мариуса даже не потрудился узнать, что это за друг такой у его сына.

Нет, лучше пусть он никогда ни о чем не узнает. Ведь уже меньше, чем через два года Гарри будет у него учиться, и к тому времени Снейп забудет об этом разговоре, если только Мариус не станет слишком много о нем рассказывать. Он совсем не хочет, чтобы декан воспринимал его как слабого никчемного сироту, которого следует обходить десятой дорогой, только чтобы тот нечаянно к нему не привязался.

Гарри так разозлился от этих мыслей, что больно закусил губу, чтобы не выдать свои эмоции. Ведь отец Мариуса не виноват, что у Гарри никого нет ― это правда. И он не обязан брать к себе в дом всех сирых и убогих. Это тоже правда.

Пока Гарри мучительно обдумывал, что ответить, на него посыпался шквал вопросов:

― Почему молчите? У вас все в порядке? Как вас зовут?

― Поттер, ― еле выдавил из себя он. Ни за что не скажет ему свое имя!

По крайней мере, сейчас.

Хотя это же несложно ― зайти в учительскую, открыть список первокурсников и узнать, кого из них зовут Гарри.

― Занятия закончились, идите в общую комнату, Поттер, ― потребовал декан не зло, но настойчиво. ― Разве вам не пора собирать вещи? Я могу вас проводить, чтобы вы не заблудились.

― Н-не надо, сэр, ― сглотнул Гарри. ― Я сам… п-пожалуйста. И-извините…

Он всегда заикался, когда нервничал. А сейчас он нервничал просто колоссально. Он развернулся и на деревянных ногах поспешил прочь, спиной чувствуя пристальный взгляд. Гарри надеялся, что не упадет и не опозорится еще больше. Лишь завернув за угол, он облегченно вздохнул.

Ему отчаянно не хотелось показывать свою обиду. Он не хотел, чтобы Снейп узнал, что ему не нужно собирать вещи. Он не хотел слышать слов утешения, ведь это все равно пустые слова: никто не возьмет его к себе на Рождество. А как было бы замечательно провести его вместе с Мариусом!

Гарри зашел в туалет и немного всплакнул. Но быстро успокоился и вытер лицо рукавом: сюда мог зайти декан, и ему снова пришлось бы отчитываться по полной программе, почему плачет, почему не собирает вещи и все в том же духе.

Все потому, что декан слишком ответственный и не оставил бы его в покое. И потому, что Гарри может и ангел, это если с натяжкой, но все-таки чужой. А точнее ― ничей.

Гарри пошел в общую комнату, стараясь не расстраиваться, что с Мариусом он так и не попрощался. Но на следующий день он очень удивился, когда увидел друга, идущего по коридору. Тот заметил Гарри, и его лицо просияло.

― Я попросил папу взять меня с собой, ― с ходу начал он. ― У него тут еще какие-то дела… А у меня кое-что для тебя есть.

Мариус достал из кармана небольшой, но массивный фонарик. Сразу было видно, что это дорогая штуковина.

― С Рождеством, Гарри, ― сказал он, протягивая фонарик, и почему-то отвел глаза. ― Я так хотел провести его вместе с тобой… ничего не вышло. ― Его голос звучал очень тихо, и если бы Гарри не стоял рядом, он точно бы ничего не услышал. ― Но через год папа согласится… я его уговорю, вот увидишь! ― с уверенностью закончил он и улыбнулся.

― Спасибо. ― Гарри не знал, что еще сказать. Он опустил глаза в пол и сжимал губы. У опекунов ему никогда не дарили подарков, и он просто разревелся, когда в прошлом году ему преподнесли коробок с разными конфетами. Это казалось ему таким богатством! А фонарик, который он сейчас сжимал в руке, вообще был чем-то волшебным, фантастическим и будто ненастоящим. Ему не могут дарить такое, ведь он урод, никчемный, он сирота, никому не нужный мальчишка, у которого никогда не будет друзей…

Так ему внушали целых семь лет.

― Смотри, тут есть такая кнопка, которая включается и дает такой сильный свет, как дальние фары. Ты же знаешь, что такое дальние фары?

Мариус увлеченно начал показывать достоинства фонарика. А их оказалось немало. В нем был даже встроенный калейдоскоп, чтобы показывать яркие картинки в темной комнате на стене.

― Может, оставишь его себе? ― спросил Гарри, не понимая, как Мариус так легко расстался с таким сокровищем. ― Тебе ведь он тоже нравится. И наверное, ― он даже поежился, ― тебе его отец подарил… он не будет ругаться?

Мариус ответил не сразу.

― Вообще-то мне его никто не дарил, ― сказал он, и его бледные щеки покраснели. ― Я его купил за свои карманные деньги.

― Но… ты не должен… ― мучительно пытался возразить Гарри, но Мариус его перебил:

― Я купил это для тебя, ― с этими словами он порывисто его обнял, отчего Гарри просто одеревенел. Он не знал, как себя вести, и стоял как солдатик с опущенными руками по швам.

― Мы ведь будем дружить? Если ты хочешь, конечно, ― Мариус его отпустил и серьезно взглянул на него своими темно-карими глазами. ― Я очень скоро вернусь. Всего три недели… знаешь, эти каникулы так быстро пролетают…

Гарри хотел. Он так жалел, что не сказал Мариусу много всего. Что он тоже его самый лучший друг, что у него никогда не было друзей. Что Мариус ― единственный, кто воспринимал его всерьез, и кому он хоть немного нравился. Что его подарок просто колоссальный, что Гарри счастлив, что это его лучшее Рождество…

Но он просто кивнул, не найдя слов и чувствуя, что еще вот-вот, и слезы хлынут потоком. Нет, он не собирался показывать, какой он слабак.

А через несколько дней Мариус гулял во дворе, поскользнулся и попал под машину. Его могли спасти, но в больнице остановилось сердце.

Нелепейшая ужасная ошибка, говорили оставшиеся на праздники воспитатели. Студенты подавлено молчали.

Гарри казалось, что его жизнь разделилась на до и после. В прошлой жизни был кто-то, кто считал его своим другом. В этой, теперешней ― остался лишь его призрак. Гарри механически сжимал пальцами фонарик, неизменно лежащий кармане брюк, медленно ощупывал кнопки, стеклянную часть и представлял, как он выглядит. Чтобы отвлекаться. Чтобы думать о чем-то другом и не сойти с ума. Но в голову лезло одно: Мариус остался только в его воображении, и его лицо скоро забудется. И если его подарок можно легко вынуть из кармана и рассмотреть, то человека вернуть не получится. Гарри больше не увидит его никогда.

Три недели каникул пролетели как в тумане. Гарри не запомнил праздника, не почувствовал вкуса конфет и мандаринов, которых ему щедро надарили. В пакете с благотворительным подарком лежал еще альбом с плотными страницами для акварели, новые кисти из натурального ворса, чашка-непроливайка и что-то еще. Это было настоящее богатство для сироты, но Гарри даже не улыбнулся. Он не видел горящих огней на елке ― на той самой елке, которую можно было даже потрогать, и никто бы не дал ему по рукам. Он не помнил, о чем был спектакль в кукольном театре, откуда все вернулись, восторженно голося. Он хотел одного: заставить эти дни вернуться обратно и сказать Мариусу, чтобы он не выходил гулять один. Потому что без него плохо. Очень плохо.

Но еще хуже Гарри стало, когда он впервые после праздников увидел профессора Снейпа. Тот был не похож сам на себя: его всегда ухоженные, приятно блестевшие волосы потускнели и спутались. Одежда выглядела мятой и неряшливой. Сам он был неестественно бледен, морщины на его лице углубились, как будто он постарел сразу лет на десять. Но самым страшным был его взгляд ― застывший, остекленевший. В черных глазах Гарри увидел отражение своего отчаяния, но это была лишь его малая часть. На самом деле там зияла пропасть. Эта бездна медленно затягивала Гарри, и он погружался туда вместе со Снейпом, пока не почувствовал, что просто не выдержит ни капли этой боли. Он с усилием отвел глаза, почувствовав себя настолько подавленным, что ему захотелось спрятаться от всех. И никогда, никогда больше не видеть этого человека, который ежесекундно всем своим видом и взглядом подтверждал, что Мариуса больше нет.

Уже одиннадцать. Прошел аж целый час. Гарри сидит на алгебре и буравит взглядом круглые часы с белым циферблатом. Он ненавидит эти изящные стрелки ― длинную и покороче. Красная бегающая вызывает в нем меньше неприязни: все же она движется, а не делает вид, что время застыло.

Гарри не любит откладывать плохое на потом, но время его не слышит. Конечно, куда больше он хочет остановить все часы мира, чтобы отработка никогда не наступила. Но это намного сложнее, чем просто мысленно подгонять минуты, а он, увы, не волшебник. Хотя стать им тоже бы не отказался.

Вот бы он наворотил дел!

Для начала ― пожелал бы стать чуть более крепким, ну не с горой мышц конечно, но чтобы выглядеть приятнее, а не как тощий глист. Потом ― вернулся бы на пару часов и не нагрубил бы Снейпу. Нет… лучшее, что он мог бы сделать ― вернуться на два года назад и защитить Мариуса.

Как? Ну, хотя бы предупредить Снейпа об опасности. Он же тогда еще был другим. Может, он бы послушал Гарри-волшебника и не отпустил своего сына гулять одного.

Или сказать напрямую Мариусу, чтобы он не делал глупостей: сидел дома под елкой, ел свою праздничную индейку и не искал приключений на голову.

Гарри шумно вздыхает, но тут же выпрямляется и делает вид, что переписывает задание с доски. Но сосредоточиться не получается: мысли все время уплывают в сторону, время тянется словно силиконовый слизняк ― новая игрушка, которая недавно вошла в моду. Гарри прищурено смотрит на грузную пожилую преподавательницу, которая снует возле доски, и вместо нее ему видится другая фигура ― высокого худого мужчины, одетого во все черное. Он вспоминает самый первый урок по технике рисования ― тот самый, которого он с нетерпением ждал все два года, и вот, этот момент настал…

* * *

В тот день профессор Снейп ворвался в класс, как черный вихрь. Не глядя ни на кого, он схватил журнал и сквозь зубы, как будто его силой принудили преподавать, начал читать фамилии.

Когда список дошел до Гарри, профессор поднял на него черные горящие недобрым блеском глаза.

― А, Поттер, наша новая знаменитость, ― процедил он, как будто выплевывая каждое слово.

Гарри медленно поднялся. Ведь профессор, прервав перекличку, неожиданно начал опрашивать его по своему предмету ― сначала по учебнику, а потом далеко за его пределами. Поначалу Гарри уверенно отвечал ― он все лето читал эту книгу и даже делал зарисовки, как там было показано. Но шквал вопросов все несся и несся на него, не давая опомнится. Разболелась голова и начала нестерпимо кружиться. Оказывается, он так многого не знал… это ужасный позор.

Наиздевавшись вдоволь, Снейп подошел к нему вплотную. Лицо, которое раньше было символом невозмутимости, покоя и надежности, исказилось недоброй ухмылкой.

― Как видите, Поттер, слава ― это еще не все, ― сообщил он таким тоном, будто едва сдерживал рвущееся наружу торжество. ― Но не волнуйтесь, от звездной болезни я вас легко вылечу, ― пообещал он почти ласково. ― И на следующем конкурсе, если вы, конечно, пройдете отборочный этап, в чем я глубоко сомневаюсь, вы будете бороться наравне со всеми. И милое личико с умильными глазками, а также ваше сиротское прошлое вам больше не помогут.

Милое личико? Гарри сел и долгое время не мог сообразить, о чем говорил Снейп. Сколько себя помнил, его все время называли уродом, дохляком и все в таком духе. Но от профессора это звучало далеко не как комплимент. Он, что ли, тоже издевался над его внешностью?

И, кажется, он не знал: сиротское прошлое Гарри было его настоящим.

В тот день Снейп оставил его в покое, объясняя новую тему. Но на следующих занятиях он не упускал возможности подколоть Гарри, а то и вовсе сказать что-то ужасно обидное.

Когда на очередном занятии профессор объявил свободную тему, чтобы «полюбоваться на общий уровень неуспеваемости», Гарри нарисовал орла. Он видел похожий рисунок в книге с репродукциями картин известных художников, и постарался воспроизвести его по памяти. Ему очень понравилась гордая птица, ее красивые расправленные крылья и большой изогнутый клюв. Орел смотрел в небо и был готов вот-вот сорваться в воздух. Гарри так увлекся, что готов был полететь вслед за ним.

Профессор, проходя мимо, лишь мельком взглянул на его рисунок. Гарри выдохнул: кажется, на этот раз ему повезло. Но в ту же секунду услышал позади себя насмешливое:

― Ваша птица, Поттер, никогда не взлетит.

― Почему это? ― не выдержал Гарри и тут же зажал рукой рот. Вырвалось нечаянно, хотя он хорошо уяснил: со взрослыми лучше не спорить. Даже если они кажутся хорошими и милыми ― это может быть ох как обманчиво…

К тому же Снейп больше не был хорошим и милым.

Орел впечатлил всех ― это Гарри понял по восхищенному гулу, который прошел по классу, когда профессор резко развернулся, схватил рисунок и поднял его над головой.

― Кто назовет все ошибки, ― вкрадчиво начал он, ― тому прибавлю один балл к работе.

Галдеж резко стих. Гарри знал: в классе молчат не потому, что жалеют его, а потому что в его рисунке сложно найти хоть одну серьезную ошибку. Ничего особенного не бросалось в глаза, орел парил в воздухе, и Снейпу оставалось только признать, что он погорячился. Но куда там! Тот, видимо, раздосадованный тем, что никто не захотел критиковать рисунок Гарри, сам нашел целых шесть ошибок, которые выглядели совсем уж незначительными и надуманными, после чего с натяжкой поставил тройку.

Гарри тогда сдержался, хотя ему очень хотелось возмутиться и доказать, что Снейп неправ. После подумал, что у того наверное сегодня был плохой день, а на следующем уроке все будет иначе.

Но когда прошла неделя, ситуация повторилась. Потом снова и снова. Гарри осознавал, что профессор вел себя просто невыносимо, потому что не смирился со смертью Мариуса. И ему как будто было все равно, что его теперь никто не любит, что он испортил со всеми отношения, даже с самой директрисой. Снейп, судя по всему, не собирался ничего менять. Гарри его жалел, но никак не мог повлиять на то, что профессор теперь постоянно срывался на него и сделал его особой мишенью для насмешек.

Гарри терпел и не хамил в ответ ― целых три месяца. Он цепко держался за память о Мариусе и о том, хорошем и нормальном профессоре, который, казалось, лег в могилу рядом с сыном. А вместо себя прислал двойника ― жестокого, мелочного и несправедливого.

Но сегодня точка кипения достигла предела. Снейп особо изощренно измывался над эскизом, где Гарри изобразил… чайник. Самый обычный чайник ― простым карандашом. Профессор сначала поглумился над его формой, по его мнению, напоминавшую продавленную шляпу старой ведьмы. Потом прошелся по носику, который, как он сказал, выглядел как клюв горгульи. А про ручку сказал, что если кто-то на свое горе попробует взять такой чайник, то его пальцы неестественно выгнутся, и он на всю жизнь останется калекой.

Конечно, он нес полную чушь, но никто не смел спорить. Гарри почти привык, что за все три месяца Снейп не нашел ничего, ну абсолютно ничего, за что его можно похвалить. Он терпеливо ждал, пока тому надоест придумывать небылицы о его рисунке, но профессор сегодня был в ударе. Когда чайник был раскритикован в пух и прах, Снейп снова помянул пресловутый конкурс, потом плавно перешел на то, что Гарри спекулирует своим несчастным положением, чтобы получать высокие оценки у других преподавателей. Тут он тоже загнул, ведь по алгебре Гарри едва тянул на тройку ― вот не давалась она ему. В довершение всего профессор сказал, что не может поставить ему за эскиз даже «два», потому что ощущение, что эту работу рисовал тролль. А тролли, как известно, не люди, и оценок не заслуживают вообще.

Вот тут Гарри и сорвался.

Он не сказал ничего такого особенно хамского ― кажется. Вообще он плохо запомнил сам момент. И то, что все это несправедливо ― разве это не правда?

Любой одногруппник бы это подтвердил. Да только никто не станет этого делать. Нарываться на Снейпа ― себе дороже.

Теперь он старался не думать о грядущей отработке, хотя это было сложно.

И не думать о судьбе своего эскиза, который Снейп, разорвав на части, скомкал и с отвращением отбросил ― как это постоянно делали Дурсли.

* * *

Звенит звонок. Гарри вздрагивает от неожиданности: он совсем забыл о том, что сейчас алгебра, и полностью погрузился в мысли. Решив не сдавать пустой листок, где успел записать только первое задание с дробями, он просачивается к выходу и сливается с толпой одногруппников.

Вместо того чтобы сразу отправиться в кабинет истории искусств, Гарри сворачивает и поднимается на третий этаж. Там в укромном месте ютится тот самый мини-зал, увешанный картинами, где можно хорошо провести время в относительной тишине. Но как только Гарри заходит в длинный коридор, сразу же видит Снейпа, которого сложно не заметить среди снующих туда-сюда студентов ― его высокую тощую фигуру и черные волосы до плеч, как у художников со старинных портретов.

Гарри останавливается, замешкавшись. Он совсем не хочет попасться ему на глаза и услышать в свой адрес очередные колкости. К тому же это его и так сегодня ждет, зачем лишний раз нарываться? Нужно лишь ускориться и проскользнуть в левый поворот. Вряд ли профессор пойдет проверять, чего он там забыл. Да и рассматривать картины никто не запрещает, тем более ― на перерыве.

Пока Гарри разрабатывает план действий, Снейп приближается. Он уже довольно близко, чтобы можно было разглядеть его неестественно бледное осунувшееся лицо, пустой взгляд, направленный в никуда, опущенные плечи и согнутую шею, что едва ли напоминает его прежнюю гордую осанку. Он идет, а Гарри стоит, как будто его парализовало. Миг ― в его голове рождается план. Совсем другой план, который может его спасти… или еще глубже затолкать в яму.

Но попытаться стоит. Ведь Гарри еще никогда этого не делал, а значит ― говорить о поражении рано.

Он идет, нет ― бежит наперерез тому, кого все старательно обходят стороной.

― Профессор! Профессор Снейп! ― Гарри останавливается перед ним, задыхаясь, как будто пробежал стометровку на огромной скорости, хотя на самом деле сделал всего несколько быстрых шагов.

Тот останавливается с таким видом, будто увидел что-то очень неприятное. Ленивым жестом Снейп отодвигает рукав пиджака и подносит руку с часами к глазам.

― Ваша отработка начнется в пять, Поттер, ― скрипит он. ― Если вы хотите продемонстрировать небывалую пунктуальность, то шутка очень глупая, под стать вам.

Гарри проглатывает очередную обиду и набирает полную грудь воздуха.

― Профессор… простите меня, пожалуйста! ― выпаливает он скороговоркой, чтобы не передумать. ― Я тогда… просто не подумал. Я не должен был вам грубить.

― Конечно, не должны были. ― Снейп внимательно на него смотрит. Это оценивающий взгляд с прищуром, но хотя бы не такой, каким он обычно смотрит на Гарри ― как на мерзкую букашку.

― Вот поэтому я и пришел к вам сейчас, сэр, ― врет Гарри.

― Я принимаю ваши извинения, ― говорит профессор, все так же пристально глядя на него.

― Правда? ― Гарри так удивлен ответом, что не может сдержать восторга. ― Это значит, что…

― …что в пять вы придете на отработку без опозданий и впредь будете вести себя, как воспитанный человек, ― заканчивает за него Снейп.

― Но… я же извинился, ― восторженное настроение Гарри мигом исчезает.

― И я сказал, что принимаю извинения, ― тон голоса профессора становится раздражительным. ― Вы, наверное, не расслышали?

― Расслышал. ― Гарри опускает голову и привычно закусывает губу, но на этот раз что-то не помогает. Рот сам открывается и произносит:

― Но я не заслужил этой отработки, сэр!

― Вот как, ― у Снейпа взлетают брови. Миг ― и его взгляд становится ироничным. ― Как же легко вас раскусить, ― мелодичный бархатный тон слишком обманчив, поэтому Гарри весь напрягается, зная, что это недобрый знак. ― Выходит, извинения были фальшивыми, чтобы избежать наказания. А я, надо же, почти вам поверил…

Гарри набирается храбрости и сжимает руки в кулаки. Все равно уже терять нечего.

― Мой эскиз получился не хуже чем у остальных. ― Он смело глядит на профессора, желая себе ни за что не отвести и не опустить глаза. ― Я заслуживаю хотя бы тройку, а может и больше.

У Снейпа опасно сужаются глаза, а сам он наклоняется вперед, как будто плохо видит Гарри и хочет получше его рассмотреть.

― Остановитесь, молодой человек, пока не поздно, ― шипит он, раздувая ноздри. ― Вы еще не доросли, чтобы критиковать мои решения. Все, чего вы можете добиться ― что я вдруг перестану разбирать ваши каракули, а потом случайно завалю вас на экзамене. И вас отчислят за неуспеваемость. Как вам такой расклад?

― Мариусу бы это не понравилось, ― вырывается у Гарри прежде, чем он успевает подумать.

Профессор бледнеет. В коридоре со слабым освещением с неестественными тенями на лице, впалыми глазами, большим крючковатым носом он выглядит совсем больным. Гарри даже пугается его вида, а к страху примешивается жалость. Он бы все отдал, чтобы этого не говорить, не напоминать лишний раз. Ну зачем, зачем он это сделал!

― Вы ходите по тонкому льду. ― В глубине голоса профессора вибрирует еле слышная дрожь. ― Это самая гадкая и подлая манипуляция, какую вы только могли использовать против меня.

― Но ведь я не виноват в том, что случилось, ― тихо говорит Гарри.

Профессор вскидывается. Он берет себя в руки, и теперь его снова глаза горят тем самым недобрым огнем, который наводил ужас на всех, включая Гарри.

― Двойная отработка, Поттер, ― цедит он сквозь зубы. ― Мне жаль тратить на вас целых два часа, но… я сделаю так, что эту отработку вы запомните на всю жизнь. И это отобьет у вас охоту говорить мне подобные вещи.

С этими словами профессор разворачивается и уходит, ведь как раз звенит звонок, оповещая о начале следующих занятий. Гарри глядит ему вслед, едва справляясь с дрожью в ногах. В ушах звучат последние угрожающие слова ― они опутывают его, будто невидимыми цепями, и не дают пошевелиться.

Гарри нажил себе серьезного врага в этом чудесном месте, которое казалось ему раем. Он просто молодец, так держать, это ж и была его цель, правда?

Кажется, сегодняшний вечер пройдет незабываемо.

Гарри готов надавать себе миллион подзатыльников, надрать себе уши и треснуть чем-то тяжелым. Злость на самого себя успокаивает и не дает панике пробраться в голову. Но мысли продолжают жестоко атаковать, пока он медленно идет по коридору, пытаясь вспомнить, какой у него сейчас урок.

Снейп выглядел как раненый зверь, а такие звери очень опасны: они сами нападают и кусают, даже когда их не трогают. Они отчаянно безжалостны ― к себе и другим. А значит, Гарри не ждет ничего хорошего.

Ему крупно повезет, если Снейп просто помучит его на отработке, а потом продолжит издеваться на занятиях, но не станет валить на годовом экзамене, как грозился. Все, что хочет Гарри ― это остаться в пансионе, где у него есть что-то, похожее на будущее. Это лучшее место из всех, где ему довелось находиться. И здесь у него даже был друг. Был.

По мере приближения вечера Гарри все больше нервничает. Он успокаивает себя тем, что Снейп, наверное, не такой, как Дурсли. Но его изматывает мысль, что он не знает, какое наказание для него придумал профессор. Фантазия бурно разыгрывается ближе к четырем, рисуя картины, от которых мороз идет по коже. Поэтому когда большая стрелка на часах в холле показывает без пятнадцати пять, Гарри уже плохо владеет собой. На трясущихся ногах он плетется по длинному коридору на третьем этаже, где в самом конце, в тупике, находится кабинет, куда теперь никто не ходит спросить совета или получить поддержку. Туда вообще не суются без острой необходимости.

Без десяти пять. Главное, что он не опоздал. Гарри сует руку в карман и привычно стискивает фонарик ― подарок Мариуса. Он все время носит его с собой, ощупывает гладкую поверхность, проводит пальцами по всем этим мелким кнопочкам и деталькам. Это помогает ему успокоиться. Но сейчас привычный ритуал что-то не действует. Гарри глубоко вдыхает и выдыхает, чтобы немного угомонить сердце, которое трепыхается и бьется, как маленькая испуганная птичка, после чего стучит в дверь.

Наверное, он тихо постучал, потому что в ответ ― тишина. Обычно преподаватели тут же отвечают и приглашают войти. Гарри стучит громче, напряженно прислушиваясь к звукам. Стрелка на больших белых часах в конце холла неумолимо приближается к пяти. Гарри не может больше ждать, и он не виноват, что Снейп внезапно оглох или делает вид, что не слышит.

Он осторожно приоткрывает дверь и просовывает голову. За преподавательским столом никого нет. Гарри входит и оглядывает большое помещение с длинными рядами парт. Оно пустует. Это странно ― профессора обычно не оставляют кабинеты открытыми, если куда-то уходят.

Из подсобной комнаты доносятся странные сдавленные звуки. Гарри пугается и пятится к двери. Неужели Снейп сделал из подсобки пыточную и прямо сейчас издевается над студентом? Но вот, звуки прекращаются. А потом опять… Нет, Гарри не может вот так уйти. Вдруг там кому-то нужна помощь? Он сразу же побежит к директрисе, ведь сам он ни за что не хочет оставаться в той комнатушке наедине с профессором! Теперь уже Гарри знает: когда над тобой издеваются физически, скрывать не нужно. Это ненормально. Ведь всегда найдутся те, кто поможет. Главное не молчать.

Поэтому Гарри не будет делать вид, что все в порядке, или что это его не касается. Он не позволит сотворить с собой нечто ужасное, что происходит сейчас за закрытой дверью.

Он набирается смелости и на цыпочках подходит к подсобке. Дверь закрыта неплотно. Гарри легонько толкает ее, и она бесшумно поддается. Он заглядывает туда, следя за каждым движением, чтобы не оступиться ненароком и не привлечь к себе внимания.

Он сразу видит Снейпа, который сидит на чем-то, похожем на твердый маленький диван без подлокотников, сгорбившись и закрыв руками лицо. Он плачет ― так надрывно, что не в силах себя сдерживать.

Гарри пятится и выскальзывает из кабинета, очень тихо прикрыв за собой дверь.

Мысли беспорядочно кружатся. Гарри не в силах о чем-либо думать хочет и сам сесть вот тут, возле стены, прямо на пол, сгорбиться, скрутиться в комочек и закрыться от всего мира. Сейчас он как никогда понимает Снейпа и, как ни странно, завидует ему. Гарри тоже бы так хотел, как он. Но не может ― внутри него что-то сломалось, и не починить.

Один взгляд на часы заставляет его прийти в себя и начать думать трезво. До начала отработки ― всего две минуты. Если он подождет минут десять, пока профессор успокоится и приведет себя в порядок, то это засчитается за опоздание. А, может, придется ждать и больше ― Снейп, кажется, потерял счет времени и совсем про него забыл.

Положение безвыходное. Так или иначе, Гарри сильно накажут. Но это уже не важно. Все, чего он сейчас отчаянно хочет ― чтобы все стало как раньше: счастливый Мариус, спокойный и добрый профессор. Если бы только можно было все изменить!

Гарри прислоняется к стене и крепко зажмуривается. Если бы он мог вернуть Мариуса, он бы вытащил его из могилы любой ценой. Это спасет профессора. Это спасет Гарри от несправедливого наказания, ведь Снейп не может иначе. Ему плохо, внутри него ― сплошное месиво из боли. Гарри чувствует его душу, как свою ― может потому, что у них одна потеря на двоих. Но если Мариус оживет, боль отпустит. Все изменится.

Гарри даже сквозь плотно закрытые глаза видит, как в коридоре загорается яркий свет. Как будто кто-то вынул у него из кармана фонарик Мариуса и посветил ему в лицо. Он открывает глаза и тут же видит незнакомого старика с длинной серебристой бородой и в длинном сером халате, словно тот вышел из дома, забыв переодеться. От незнакомца и от его одежды исходит то самое свечение, которое мягко озаряет полумрак коридора. Вместе с тем от него исходит сила, которая будто пробирается в голову и выносит на поверхность все мысли.

Гарри вскакивает. Его пробирает до дрожи ощущение чего-то странного и необъяснимого. Он делает несколько шагов в сторону, оступается и падает на мягкое место. Старик медленно приближается. Гарри отползает, но дальше некуда ― там дверь кабинета и тупик. Разве что можно вскочить и спрятаться в кабинете. Но нет, подняться он уже не успеет: таинственный незнакомец совсем близко.

Гарри впервые за несколько месяцев мечтает об одном: увидеть Снейпа. Пусть он выйдет из кабинета и разберется во всем, что тут происходит. Пусть он не слишком приятный тип, порой непредсказуемый и брюзгливый, но все-таки знакомый и не настолько опасный. Он, по крайней мере, не светится в темноте и не носит расшитых серебряными нитями серых длинных халатов. Гарри признается себе, что даже профессор никогда не пугал его так сильно, как этот старик.