Букет лилий (джен)

— Не забудь повторить правила для своей гостьи, — напомнила мать прежде, чем милостиво позволить Ленор выйти на залитый солнцем двор.

Ленор была так рада сегодня: к ней очень редко разрешали приходить гостям. По правде говоря, одной Бет лишь и разрешали. Мама сказала, что та никогда не болеет и, стало быть, ничем не сможет её заразить. Кроме того, она девочка прилежная — с ней можно не только в куклы играть, но и книжки читать. А уж то, что пухлая, как булочка, и бегать ей тяжело — так это вообще за счастье; никаких опасных игр, влекущих за собой синяки и побитые коленки. Ленор привычно отчеканила заученные наизусть слова:

— Можно играть в моей комнате, в гостиной и на веранде. Можно выйти в сад, только не заходить на клумбы. Можно зайти в сарай посмотреть кроликов. В погреб — ни в коем случае нельзя.

— Почему?

Ленор наклонилась к уху подруги, обрамлённому тёмными кудрями, и сдержанно прошептала:

— Мама запрещает, потому что там варенье. Но на самом деле... я хожу туда не ради варенья. Там живёт девочка.

— Какая девочка? — удивлённо спросила Бет.

— Такая, как мы. Просто девочка. Мы иногда играем вместе, но это большой секрет.

— Зачем держать её в погребе? — снова удивилась Бет.

— Ей нельзя в дом, — грустно вздохнула Ленор. — Она сама так говорит. Ей не нравится солнце, а ещё она любит прохладу. Поначалу я боялась, что она будет втихаря таскать моё любимое варенье, но... она за всё время не съела ни единой ложечки, представляешь! Я лично все горшки проверила.

— Странная девочка, — задумчиво протянула Бет. — Из погреба не выходит, варенье не любит... Такие вообще бывают? Может, ты её выдумала?

— Чтобы я — и врала? — Ленор обиженно насупилась. И вдруг воодушевлённо вскинула голову. — Идём, я тебе покажу, раз не веришь?

Бет согласно кивнула, и они обе побежали в нужную сторону. Погреб находился прямо на границе двора и сада, возле старой кривой яблони, всё ещё умудрявшейся давать крупные, сочные плоды. Приземистый, сложенный из покрытого побелкой кирпича, с маленькой дверкой, словно воткнутый с размаху в землю — погреб мог показаться жилищем лесного гнома или входом в какое-то волшебное царство. Не имеющее ничего общего с привычным миром — это стало очевидно, когда Ленор резво выудила из кармана платья медный ключ и отточенным движением повернула его в тяжёлом замке. С тихим зловещим скрипом деревянная дверь приоткрылась, будто приглашая гостей в свою чёрную пасть, ведущую в обиталище вечного мрака. Пахнуло затхлостью и сырой землёй. От взгляда на узкие каменные ступеньки, ведущие куда-то в пустоту, у Бет закружилась голова.

— Ау-у-у! — зачем-то закричала Ленор, сунув голову в узкий дверной проём.

— Ау-у! Ау-у! — послышалось снизу.

— Это просто эхо, — Бет пожала плечами.

— Ты будешь думать иначе, когда увидишь её, — улыбнулась Ленор. — Ну что, идём?

— Ты первая, — с сомнением выдавила Бет, опасливо глядя на тёмный проход.

Ленор не стала спорить.

— Будь осторожнее, ступеньки крутые. Иди сразу за мной. Да не хватайся так сильно за платье! Я чуть не упала.

По мере того как они спускались всё ниже, запах земли тяжелел, сгущался, становясь почти осязаемым. А единственный спасительный просвет за спиной всё больше отдалялся, превращаясь в крошечное, незначительное напоминание о том, что на поверхности стоял тёплый летний день. Последние солнечные лучи оставили попытки коснуться девочек и застыли в ожидании там, наверху, пока здесь, внизу, вольготно царствовали закадычные друзья, не сулившие, как правило, ничего доброго — темень и холод.

Казалось, этот спуск длился ни много ни мало вечность — и попали они вовсе не в обычное хранилище с едой, а в самый низ мира. Что ниже всего? Только ад.

Бет постаралась отмахнуться от навязчивых мыслей. Ей не нравилось быть трусихой. У неё дома был похожий погреб — с той лишь разницей, что она никогда туда не ступала. Повода не было: ей разрешали есть столько варенья, сколько заблагорассудится. Поэтому, наверное, она и больше походила в своих рюшах на сдобную пышку с кремом, чем тщедушная худышка Ленор. Но в голову, как назло, лезли всякие глупости и страшилки.

— И как тут можно жить? Мы словно в могиле, — Бет поёжилась от холода, тщетно пытаясь рассмотреть что-то в темноте.

— Погреб ещё глубже могил, — зачем-то сказала Ленор то, что прямо сейчас Бет предпочла бы не слышать.

Затем она протянула руку куда-то в сторону, закопошилась — что-то чиркнуло искрой, полоснуло по глазам резким ярко-оранжевым светом. Бет увидела в руке Ленор огниво, а рядом, на деревянной полке, какими была увешана стена погреба, — свечу на подносе. Как раз вовремя — сверху послышался громкий звук, заставивший Бет вздрогнуть. Обернувшись, она увидела, что дверь закрылась от сквозняка. Единственный просвет, связывавший их с внешним миром, исчез. Но теперь, когда в погребе появился источник огня, помещение уже не казалось таким жутким и таинственным. И вовсе не представляло собой какое-то бесконечное подземелье: маленькая комнатушка, заставленная мешками и бочонками. На прибитых к стене полках громоздились всевозможные яства: горшочки со столь любимым ими вареньем, кувшины со сливками, куски масла на блюдечках, прикрытые стеклянными колпаками, доверху заполненные ягодами корзинки... Бет невольно облизнулась, позабыв о том, что совсем недавно обедала. Она перевела взгляд на пустую стену, чтобы подруга не вздумала над ней, лакомкой, подшутить.

— И где же эта девочка? — спросила Бет. — Тут пусто.

— Давай, выходи! — тут же крикнула Ленор. — Даже не думай прятаться. Тебе понравится Бет.

Со стороны это выглядело очень странно, даже жутковато: словно Ленор общается с пустотой или, проще говоря, с самой собой. Но Бет точно не назвала бы свою подругу сумасшедшей. И только укрепилась в этом мнении, когда в самом тёмном углу, за полками, между мешком картошки и винной бочкой что-то зашевелилось. Что-то явно побольше крысы, которые так любили водиться в кладовых, на чердаках и в прочих уединённых местах. Что-то, притаившееся в самом дальнем уголке погреба, выбиралось наружу — к ним. Сначала показались спутанные завитки золотистых волос — похожих на те, что были у Ленор, затем — бледные маленькие руки — и наконец платье. Нарядное, белое, как у маленькой невесты — таким оно казалось, пока девочка не подошла ближе. Тогда Бет заметила, что платье запылилось и пожелтело от времени, а в золотистых локонах запуталась паутина. Даже бантики в них выглядели то ли разодранными, то ли поетыми молью — совершенно не праздничными. «Погребная» девочка выглядела до странного похожей на Ленор. Глаза у неё были такого же голубого цвета — только не блестели, словно плёнкой подёрнутые.

— Теперь сама видишь, я не вру, — просияла Ленор.

Она сразу же обняла свою загадочную подругу, не сводя любопытного взгляда с Бет. Та, в свою очередь, не могла скрыть интереса, но пока оставалась в молчании: незнакомая девочка тоже не спешила её приветствовать. В тишине можно было расслышать только её дыхание: тяжёлое, слегка скрипучее, будто воздух с трудом проходил сквозь плотную подушку или что-то подобное. Бет от этого звука стало так неуютно, что она не выдержала.

— И как тебя зовут?

Девочка, похожая на Ленор, продолжала не мигая смотреть на неё своими водянистыми глазами, напоминающими мутную поверхность застывшего в тине озера.

— Она сказала называть её Лили, — ответила за неё Ленор. — Правда, красивое имя?

— Как цветок, — согласилась Бет. — Во что вы здесь обычно играете?

— Бывает, в прятки, бывает, в салочки. Места, конечно, очень мало. Но и просто поговорить — хорошо.

Лили совсем не казалась разговорчивой. Бет сложно было понять, почему Ленор могла считать интересным сидеть в погребе с этой странной подругой. Там, наверху, можно было найти столько занятий по душе. А она выбрала прийти сюда, да и ещё и Бет с собой потащила. Хотя стоило и себе отдать должное: слишком много любопытства в ней вызвал рассказ о жительнице погреба. Бет бы уже не уснула без знания, правда это всё-таки или нет.

Лили вдруг улыбнулась — не как девочка, скорее как фарфоровая кукла, очень не по-человечески и натянуто. Бет показалось, что зубы у неё почему-то острее, чем надо, но она списала это на игру света и теней: пламя свечи едва ли проясняло картину так, как могло бы солнце там, на поверхности. Затем Лили поступила ещё более странно: приблизилась к Бет вплотную и... обнюхала её? Бет готова была отскочить, как ошпаренная. Остановило лишь присутствие Ленор: не хотелось казаться невежливой или, хуже того, трусливой. Лили взяла её за руку — до чего же холодной у неё была кожа! Оно и понятно: столько времени просидеть в погребе, любой заледенеет. Но Бет всё равно стало противно, будто она прикоснулась к лягушке. А Лили, не обращая внимания на её реакцию, за запястье подтянула чужую руку к самому своему лицу.

— Чем это ты так пахнешь? — с любопытством спросила, или скорее прохрипела, она.

— Я?.. — Бет замешкалась, не понимая, что такого учуяла Лили на её руке. — Не знаю, я... не так давно кормила щенка. Наша няня сказала, что ему уже пора переходить с молока на мясо и...

Бет не успела закончить фразу, как Лили внезапно поднесла её руку ко рту и со всей силы вонзилась зубами в запястье. Бет даже не поняла, что произошло, — завизжала от пронзительной боли. Ленор тоже закричала и попыталась оттащить свою «погребную» подругу, намертво вгрызшуюся в чужую плоть. Не с первой попытки, но ей это удалось. Сердито оттолкнув Лили, она потянула рыдающую Бет за собой наверх. Что было дальше, Бет мало помнила: очнулась уже сидящей рядом с Ленор на скамейке в саду, пока та перевязывала ей руку чистым платком.

— Пожалуйста, не говори никому, — виновато попросила Ленор. — Никто не должен знать, что в погребе живёт Лили.

— Почему ты с ней дружишь? — только и смогла выговорить Бет, замечая, что дрожь в её теле ещё не прошла.

— Не знаю, мне просто кажется... она очень меня понимает, — туманно ответила Ленор. — Больше, чем кто-то другой. Мне не разрешают никуда ходить, не разрешают заводить питомцев, не разрешают есть то, что мне хочется, выходить на улицу в холода... даже к тебе в гости приходить не разрешают. Мама строгая и совсем со мной не разговаривает, только заставляет пить эти горькие микстуры, хотя я совершенно здорова. А с Лили мне хотя бы весело. Не хочется, чтобы она исчезла. Ты не расскажешь?

Бет покачала головой.

— Ладно, так и быть. Скажу, что... что меня укусил щенок. Но в погреб я больше никогда не пойду. И к тебе в гости, наверное, тоже.

* * *

— Вот что ты наделала! — размазывая по лицу злые слёзы, кричала Ленор. — У меня и так подруг не было, а теперь я ещё и Бет не увижу. Зачем тебе понадобилось её кусать, ну зачем? Сегодня утром я слышала, как мама говорит, что Бет заболела. Скажи, это ведь из-за тебя? Ты это специально сделала?

Стоящая посреди погреба Лили только пожала плечами. Похоже, она не собиралась ни оправдываться, ни объяснять что-то. Одной рукой в задумчивости теребила чахлые оборки на когда-то белом платье, а другую держала за спиной. Паук, соткавший паутину в её волосах, повис на полупрозрачной ниточке прямо перед лицом Лили, но она и не думала от него отмахнуться. Ленор, выплеснувшая всю свою злость, на смену которой пришла пустота, с молчаливым возмущением смотрела в глаза девчонке.

— Прости, — наконец сказала она. — Я этого не хотела. Может, ты не будешь злиться, если я подарю тебе это.

С этими словами Лили вынула из-за спины очаровательный белоснежный цветок с загнутыми книзу лепестками и пучком ярко-жёлтых тычинок в центре.

— Да это же лилия! — не сдержала удивления Ленор. Приняв из рук подруги цветок, она поднесла его к носу, с наслаждением вдохнув медово-бальзамический аромат с сахарными нотками. Каким насыщенно густым и ярким он ей казался! Настоящее чудо. — У нас в доме никогда не бывает лилий. Кроме букета на моём прикроватном столике. Он давно увял и засох. Я даже не помню его живым. Я всегда мечтала увидеть, понюхать живые лилии. Как ты узнала об этом? Я ведь не говорила.

Лили смотрела на неё с загадочной полуулыбкой, не утруждая её объяснениями.

— Знаешь, мне кажется, мама тоже мечтает о живых лилиях... Она часто смотрит на этот засохший букет. Строго-настрого запрещает его выбрасывать. Вот бы я могла насобирать для неё много-много лилий, целый новый букет! Может, она бы и подобрела тогда. Стала бы наконец весёлой. Как думаешь?

Лили отрешённо закусила большой палец, пробежалась мутным взглядом по отсыревшим стенам.

— Я знаю, где таких цветов много.

— Где? — сразу оживилась Ленор.

— Там, где я их взяла. Я могу показать тебе. Но только когда стемнеет. Пойдёшь?

— Пойду, конечно пойду! — заверила её Ленор. — Знаю, меня не отпустят, но я найду способ улизнуть. И даже темноты не боюсь — вдвоём ведь совсем нестрашно? Давай пойдём ближе к утру? Цветы будут свежими — как раз к пробуждению мамы!

Лили согласно кивнула.

Вечером Ленор сделала вид, что очень устала, и позволила уложить себя раньше обычного. Мать, перед тем как выйти из комнаты, с тревогой потрогала её лоб и велела выпить очередную порцию ненавистной микстуры. Ленор заверила её, что совершенно здорова, но мать не обратила на её слова внимания. Только со своей обыкновенной задумчивостью коснулась засохших лилий, стоящих в вазе, и молча покинула спальню. Ленор только уверилась в своей идее. У неё не было даже сомнений — точно не проспит.

Вступившая в свои права ночь полнилась всевозможными звуками. Солнце давно ушло на покой, как и закатные краски неба сменились чернильной завесой, сквозь которую всеми силами стремились пробиться звёзды. Как заведённые, трещали во дворе цикады. Где-то послышался шорох — с громким уханьем филин сорвался с ветки. Из самой глубины сада отдалённо доносилось журчание фонтана.

Ленор храбро шла по дороге, крепко держась за холодную руку Лили. В другой руке Ленор держала свечу, чьё колебавшееся пламя мало чем помогало в ночи, но хотя бы слабо освещало путь. То, что сама Лили ни капли не боится, придавало сил и ей. Если как следует задуматься, что страшного крылось в ночи, помимо темноты? Только темнота и пугала своей неизвестностью — но навредить не могла. Если бы Ленор боялась зайти в погреб за вареньем, то, возможно, никогда и не увидела бы Лили. Которая, конечно, поступила с Бет скверно, но зато как сумела загладить вину! Она хорошая — ну разве плохой человек так сможет?

Покрытая каменной кладкой дорога постепенно сменилась узкой тропой, уходящей куда-то в гору. По травянистой земле идти было уже не так удобно; тут и там попадались камни, о которые легко можно было сбить ноги. Пару раз даже пришлось продираться через назойливый репейник. Ленор начала уставать, но Лили, похоже, совсем не теряла сил, и оставалось лишь покорно идти за ней. Всю дорогу Ленор гадала, куда же её ведут. Спустившись с пригорка, она всё ещё была в замешательстве. И лишь когда они подошли к нужному месту вплотную, показавшиеся впереди кресты и надгробия обернулись жутким осознанием для Ленор.

Почему кладбище?

Только она собиралась задать вопрос, как Лили указала куда-то рукой и чуть ли не вприпрыжку бросилась туда, ловко петляя среди могил.

— Вот, — сказала она, остановившись.

Поднеся свечу поближе, Ленор увидела, что ей не соврали. Целая россыпь белеющих в темноте цветов украшала чьё-то захоронение. Их было так много, что они грозили вот-вот сойти с обозначенной площадки и перекинуться на землю рядом. У Ленор разбегались глаза: на миг она даже забыла, где они находятся. Были важны только лилии, манившие её сильнее, чем огонёк привлекал бражника, сильнее, чем манил Бет свежеиспечённый румяный пирог. Своей красотой лилии затмевали страх.

— Какие прекрасные, — восхитилась Ленор. — Но почему они выросли именно здесь? И как ты нашла их?

Лили молчала. Ленор вновь обратила взор к цветам, раздумывая, как бы поаккуратнее их сорвать. Может, и плохо брать что-то с кладбища. Но Лили ведь уже сделала это. И ничего не случилось. Да и будет ли ещё у неё шанс найти где-то эти цветы живыми? В раздумьях Ленор не сразу заметила, как изменилась обстановка вокруг. Деревья и надгробия проступили чётче сквозь тьму, плотная завеса которой редела неумолимо — словно капля чернил, разбавленная водой. Небо менялось. Летом ночь отступала быстро.

— Ой, уже светает! — воскликнула Ленор. — Мы долго шли. Мне надо поскорее вернуться домой. Поможешь с цветами?

Лили не успела ответить. Едва первый луч солнца пробился сквозь серую дымку неба, как она прямо на глазах сначала сделалась полупрозрачной, а потом и вовсе растворилась — как под землю ушла. Ленор удивлённо смотрела на то место, где только что находилась девочка — настоящая, осязаемая, такая же, как она. А затем её взгляд упал на надгробие, буквы на котором уже прекрасно виднелись: не требовалась даже свеча. Ленор прочла высеченные на тёмно-сером камне имя и фамилию — свои собственные. От потрясения она упала замертво.

* * *

— Доктор, выздоровеет ли она?

Женщина со скорбными морщинами у рта не сводила взгляда с белого, как мел, лица неподвижно лежащей в кровати дочери.

— На то большая вероятность, — ответил седовласый мужчина в круглых очках. — Ночи летом не холодные, долго она на земле не пролежала. Я не впервые сталкиваюсь со случаями, когда дети ходят во сне. В следующий раз просто запирайте дверь в её спальню.

— Нет, — женщина помотала головой, нервно приглаживая выбившуюся из тугой причёски седую прядь. — Думаю, дело не в этом.

— А в чём же? — удивился врач. — Как ещё ребёнок мог оказаться на кладбище ночью?

Она помолчала какое-то время, сложив на коленях сухие костлявые руки.

— Доктор, вы верите в призраков?

— Гм, — он замешкался, почесал переносицу, — я человек науки, вряд ли смогу дать ответ, который вы хотите услышать.

— А я теперь верю. Она ведь рассказывала мне. Однажды. Про «девочку, которая живёт в погребе». Я разозлилась, отмахнулась от неё, сказала, что всё это глупости. Даже слышать ничего не хотела. Но... таких совпадений, не бывает, нет. Теперь понимаю. Это я во всём виновата. Давно надо было выбросить эти проклятые лилии, — она посмотрела на стоящие в вазе сухие цветы со смесью ужаса и гнева. Гнева на саму себя. — Одно несчастье от них.

— Лилии? — доктор растерянно проследил за её взглядом.

— Я каждое утро приносила ей свежие лилии. Всё то время, что она лежала в постели, сгорая от чахотки. Это были её любимые цветы. Я называла её по прозвищу — своей маленькой лилией. Лили. Эти цветы — последние. Я не нашла в себе сил их убрать.

Слушая рассказ, доктор внимательно смотрел на неё. Какие-то одному ему ведомые эмоции сменяли на лице одна другую, пока не проступила самая явная: осознание.

— У вас была ещё одна дочь?

— Была, — вздохнула женщина. — И её тоже звали Ленор.