Холмы и овраги (гет)

Смерть — это только равнины⁽¹⁾.

Впервые Драко замечает, что Грейнджер не в порядке, когда отхаркивает кровь на каменный пол темницы. Её палочка расплывается и двоится у него перед глазами, и Драко думает, как это будет унизительно (но приятно) заблевать её поношенные ботинки. Грейнджер бормочет один за другим Эпискеи, и у него жжётся за глазами, вокруг переносицы, на подбородке и под рёбрами. Заклинания поддаются не с первого раза, и она сдавленно шипит под нос, а когда отводит палочку, Драко замечает, что у неё трясутся губы. И руки тоже.

Грейнджер не в порядке, и ему немного (совсем немного) интересно, видят ли они, что их обожаемая Золотая девочка рассыпается на части.

Напоследок она высокомерно говорит, что всем будет намного проще, если Драко просто расскажет ей всё, что знает. Это что-то вроде традиции, и он так зачарован её тупой упёртостью, что просто следит за тем, как медленно двигаются её губы, обнажая то белый ряд зубов, то ямки по обе стороны рта. Драко бормочет своё обычное «обязательно» и закрывает глаза. В конце концов, они оба знают: он ничего не скажет. Правда, Грейнджер не знает, что в действительности ему просто нечего сказать, но полезный значит живой, и Драко предпочитает быть полезным. Неважно, что только на вид.

Когда она уходит, темница снова погружается в темноту; из-под затворенной двери тянется тонкая полоска света. Её хватает, чтобы разглядеть мерцание чар вдоль косяка: запирающие наверняка и заглушающие, наверное. С тех пор как попал сюда, Драко ни звука с той стороны не слышал, а прошла уже… неделя, кажется? Может, и две. В тишине и темноте он отмеряет время по редким появлениям Грейнджер, по обжигающей левое предплечье боли. Выходит, конечно, ненадёжно. Когда Драко только схватили, они — Люпин, Грюм, Грейнджер и его чёртова кузина — от него не отходили, а рука пылала. Теперь о нём всё чаще забывают.

Но изоляция и безжалостный холод невыносимы и так; и Драко совсем не скучает по нескончаемым допросам.

Зачем вам потребовалось проникать в дом Арабеллы Фигг?

Где Сам-Знаешь-Кто находится сейчас?

Что Пожирателям известно об Ордене?

Сколько вас в его армии?

Где находятся пленники?

У Драко нет нужных им ответов, и теперь вместо высокопоставленных членов Ордена к нему всё чаще приходят всякие отбросы. Например, Уизли. Они рыжие, веснушчатые и долговязые, и, когда они наклоняются к его лицу, чтобы повторить вопрос, Драко чувствует пресный запах патоки и резкий — рыбного пирога.

Его молчание бесит их, и этим Драко вполне доволен.

Остальное время он утопает в жалости и скуке.

Презрительно косится на принесённую еду: это сомнительное варево из капусты и плохо выделанной говядины, — в поместье таким не кормят даже эльфов, — но Ордену, очевидно, всё равно. Подол и рукава его мантии истрепались, и, если прищуриться, поднести запястья к глазам, можно увидеть тянущиеся из стыков и швов нити. Драко изучает их, потом тёмные трещины в стене, потом — сколы на полу. В нескольких местах камень выдолблен так, словно раньше здесь что-то стояло: может быть, винные бочки, может быть, столы. Орден тоже прячется в чьём-то поместье, в чьём-то доме. Превращает спальни в бараки, погреба — в темницы, а хозяев — в пленников.

Его левое предплечье больше не горит, и это может значить только одно: Драко Малфой считается погибшим, и в минуты, когда жалость к себе, горячая и горькая, переливает за край, Драко думает о том, как воспринял эту новость его отец. Что расстроило его больше: то, что он — Драко — умер, или то, что провалил задание?

Но он гонит эти мысли, и другие (когда уже Орден догадается, что за его молчанием ничего не стоит?) гонит тоже.

* * *

В следующий раз, когда Грейнджер приходит, он встречает её в липком и тяжёлом горячечном бреду. Скулы сводит, в глазах плывёт, и свет, который тянется за ней следом, пятнами скачет по тёмной изнанке его век.

Грейнджер тяжело вздыхает, когда подходит к нему. Грейнджер говорит, что зелий мало и что тратить их на него расточительно. На её языке это означает: Ордену плевать, что с тобой будет.

Чары, которые она на него накладывает, слабые и тёплые. Они не снимают симптомов, не убирают боли и, в сущности, нужны только ради одного: не дать Драко умереть, и Драко позволяет жалости к себе затечь в каждый сустав его разбитого лихорадкой тела, когда она наконец уходит. Кашель скребёт горло, и Драко не может уснуть. Его знобит и колотит, липкий пот собирается под заношенной рубашкой, стекает вдоль узкой выемки позвоночника, пропитывает пояс брюк.

Он ненавидит Орден, ненавидит Грейнджер, ненавидит войну.

В его воспоминаниях, безумно мельтешащих перед глазами, мягкие ладони его матери, гладящие его по щекам, отводящие от лица взмокшие волосы; слабый цветочный запах её духов и свежий — чистого шёлка. Драко почти слышит её голос, мягкий и шепчущий, её привычные причитания, но воспоминание обрывает резкий, задушенный вой, и Драко не сразу понимает, что в темнице он не один.

Вокруг чернота, но Драко всё равно узнаёт её — так никуда и не ушедшую.

Лихорадка превращает её волосы в кошмарного спрута, и Драко сперва задыхается, а потом закашливается от давящего на грудь смеха. Грейнджер требуется секунда, чтобы найти его в темноте, и ещё секунда, чтобы наложить Заглушающие. Он чувствует, как от кашля содрогается его грудь и рвётся горло, но в ушах — только слабый звон. Она уходит вскоре, выскальзывает за дверь смазанной тенью и даже не смотрит на него. Драко ещё чувствует остатки злого смеха на языке, когда звуки возвращаются к нему.

Пусть. Драко её не жаль. Его жалости едва хватает на него одного.

Впредь, когда Грейнджер прокрадывается в темницу, она сразу накладывает на него Заглушающие чары, и всё, что Драко остаётся — это, прищурившись, смотреть на дрожащий силуэт на стене. Её ломает и выкручивает, и Драко рад это видеть.

* * *

Он болеет уже четыре дня, если верить расписанию грейнджеровских истерик.

Она постоянна настолько, что Драко это почти восхищает, и он даже не сомневается: каждый день она приходит в одно и то же время. Он представляет, как она планирует это, тщательно выкраивая время между совещаниями Ордена и подтиранием поттеровских соплей. Эта мысль вновь заставляет его зайтись смехом, переходящим в кашель. И Драко почти уверен: то мокрое, склизкое и горячее, что рвётся из его горла — это кусок лёгкого.

Он всё ещё не видит и не слышит её, но силуэт лежит на стене, и Драко кажется, что все его внутренние часы выровнялись в соответствии с Грейнджер, и каждый вечер он открывает глаза за несколько мгновений до того, как лязгнет замок на двери. Он говорит себе, что это совсем не жалко.

Она — единственное подтверждение, что от мира за дверью что-то осталось.

Грейнджер с треском распахивает дверь, на лишнюю секунду задерживает на нём взгляд. Её лицо бледное и измученное, поверх скулы тянется свежий шрам, а лоб измазан в грязи и саже. Глаза красные и водянистые, а складки вокруг сухого рта усталые. Кровящая трещина рассекает надвое нижнюю губу, рядом тонкие ранки, а на переносице — стёртое пятно обгоревшей кожи. Она захлопывает дверь, и тени съедают её лицо.

— Орден не может позволить себе Умиротворяющий бальзам? — спрашивает он быстрее, чем белый шум снова накрывает его. Ссаженный кашлем голос противно хрипит.

В темнице темно, но он уверен — Грейнджер вздрагивает. Он слышит, как она шаркает ногой, представляет, как зажимает нижнюю губу зубами. Она замирает, её глаза лихорадочно блестят в темноте; и Драко почти видит скорость, с которой мысли проносятся у неё в голове.

Драко уверен — Грейнджер проигнорирует его или вырубит, но она только выплёвывает:

— Не твоё дело.

Драко понимает это так — никто не знает.

Это странно и нелогично: Грейнджер — их чёртова Золотая девочка, единственная причина, по которой Поттер вообще дотянул досюда, но она рассыпается, и этого никто не видит.

— Возможно, — сипит он в ответ, — но это моя темница.

Пять минут своего запланированного нервного срыва Грейнджер тратит на то, чтобы недоверчиво коситься на него из другого угла темницы, а потом уходит.

* * *

Во сне ему становится хуже.

Он просыпается: лицо мокрое, а дыхание прерывистое и неглубокое. Тюфяк, рубашка, мантия, обёрнутая вокруг него, и даже воздух — они раскалённые, но Драко знобит и колотит. Затылок свербит от боли, когда он переворачивается на бок и закашливается.

Он умрёт когда-нибудь, умрёт в этой блядской камере от болезни или оттого, что выкашляет наконец своё чёртово лёгкое. Он жалеет, что попался, что бежал недостаточно быстро или что вообще попытался бежать, потому что теперь он болен и умирает, и ему холодно и невыносимо, и всё тело ломит судорогой. Дрожь скользит от лопаток вниз, и в тишине эхом отдаётся неровный стук его зубов. Пот течёт по его лицу, застилает глаза; жар рисует за его веками глупые и невозможные картины, лихорадочные сны.

И когда дверь внезапно приоткрывается, впуская столб обличительно-яркого жёлтого света, Драко уверен: ему это чудится. Это и мягкие ладони, которые задирают его подбородок, вливают в горло горячее и горькое зелье, едва касаются его спины, когда он снова закашливается, свешиваясь вниз.

Драко уверен: всё это ему чудится.

Но позже он просыпается от тянущей боли в затёкшей спине и впервые за несколько дней чувствует себя лучше, и в следующий раз, когда он слышит тихий скрежет двери, пропускающей Грейнджер и её регулярные истерики, он тактично отворачивается к стене.

* * *

Драко почти забывает о существовании Уизли, пока они не приходят снова. Их двое, и этих Драко узнаёт смутно: они такие же рыжие и веснушчатые, как и остальные, но выше и крупнее, и у одного из них иногда прорывается неровный, будто приобретённый акцент. Они представлялись раньше, конечно, но Драко не запомнил.

— Неужели ты совсем ничего не хочешь нам рассказать, Малфой? — спрашивает один из Уизли; его голос спокойный, но ладони стискивают края уродливого свитера, а челюсти сжимаются.

И Драко предпочитает не отвечать. Краем глаза следит за ними: они переглядываются, и другой — тот, что без акцента, — в несколько шагов обходит камеру и снова нависает над Драко, но он только поднимает глаза к потолку. Потолок высокий и тёмный, и свет почти не дотягивается до него.

— Где держат пленников? — повторяет он нетерпеливо и резко. Его лицо достаточно близко, и Драко видит, как дёргаются края его губ и подбородок.

— От…

Он не успевает договорить, как чувствует: его рывком поднимают на ноги. Рубашка трещит и наверняка расходится по швам, мантия комом падает на пол.

— Где держат пленников?

Драко может сосчитать веснушки у него на переносице и щеках. Пытается оттолкнуть Уизли от себя, но не выходит; его встряхивает, и он вскидывает руки к белому горлу. Секунда, и тот, второй, уже давит на их плечи, растаскивая.

— Оставь его, Билл. Это бесполезно. Мы найдём другой способ.

Уизли, который чуть не придушил его, шипит что-то, потом качает головой, роняет её на грудь. Драко следит за его нелепой пантомимой, привалившись к стене, и с трудом переводит дыхание. Несколько раз он ловит направленные в его сторону взгляды и почти не закатывает глаза.

Когда они наконец уходят, у Драко подкашиваются колени, он сползает на пол, натягивает мантию до подбородка.

Он не хочет думать о том, кто из них попался. Ему всё равно.

Грейнджер приходит позже. Она бегло оглядывает его, задаёт свой бесполезный вопрос и почти уходит, когда Драко останавливает её. Она спиной к нему, и благодаря свету от её палочки видно, как медленно натягивается на плечах футболка, как мягкие тени ложатся под лопатки.

Она резко разворачивается, спрашивает:

— Что?

— Кто попался?

Она дважды растерянно моргает; её веки, лиловые и отёчные, дрожат. Удивление рисует морщинку между её нахмуренных бровей и несколько складок вокруг приоткрытого рта, и вид потерявшей дар речи Грейнджер врезается ему в память. Это оказывается приятно — заставить высокомерную всезнайку замолчать.

— Флёр, её сестра Габриэль, Джастин и Терри, ещё несколько ребят с шестого курса. Флёр и Габриэль — из Шармбатона, если ты помнишь, они с Биллом… — начинает Грейнджер, но заминается, ведёт плечом: — Неважно.

Драко кивает — правда, неважно.

— Давно?

Грейнджер качает головой:

— Вчера.

Он кивает, а Грейнджер смотрит на него в упор: глаза широко распахнуты. Ему везёт, наверное — это единственный вопрос, на который у Драко есть пусть и не точный, но ответ. Ответ, который снова сделает его полезным в глазах Ордена. Только и всего.

Он гонит царапающее рёбра чувство, что он чем-то обязан Грейнджер. Это здесь ни при чём.

— Поместье Кэрроу в Девоне, поместье Пьюси в Нортамберленде или…

Он замолкает. Он понятия не имеет, как Орден планирует вызволять пленников, но тихая миролюбивая миссия плохо вяжется с методами хоть одной из сторон. И Грейнджер будет знать, что он что-то скрыл, если пленников не найдут в тех двух поместьях. И они избавятся от него, конечно, за дезинформацию или общую бесполезность; или дотянут до того, что Пожиратели найдут это убежище и его тоже. И Драко не знает, что хуже. Слюна вязкая и тяжёлая, и Драко почти давится ей, когда сглатывает.

— Или?

— Или мэнор.

— Мэнор? — она замирает на секунду. — О. Да. Точно.

Бросается к двери, в три шага преодолевает расстояние. На сегодня, понимает Драко, её истерика отменяется. Она дёргает на себя дверь, проливая мягкий свет на пол темницы, но оборачивается на секунду и бросает бесполезное спасибо через плечо.

Дверь захлопывается с грохотом; старые петли трещат. Тревога царапает виски, и Драко уже жалеет, что заговорил. Его мир сужен до границ темницы, и он совсем не знает, что происходит там, за дверью.

* * *

Грейнджер не появляется.

Её нет достаточно долго, чтобы Драко заметил, и он не знает, что могло повлиять на расписание её истерик, но мысли, идеи, образы, которые бьются в его голове, невыносимы достаточно, чтобы замуровать их за ледяной стеной. Но Метка молчит, и это подсказывает ему, что Грейнджер не поймали. По крайней мере, не поймали живой. Но в своих худших кошмарах Драко видит чёрные фигуры, переступающие порог темницы, и просыпается от крика, застрявшего в горле.

Его внутренние часы сбиты и сломаны, но Драко кажется, что проходит не меньше недели, прежде чем Грейнджер возвращается. Она морщится, пока сходит по лестнице, и из-под растянутого ворота её свитера выглядывает сероватый бинт.

Грейнджер замирает в трёх шагах от него, смятённо тянет рукав. Между её бровей — хмурая складка, а кошмарные кудри растрёпаны и сбиты в колтуны. Она поджимает губы, оставляя одну только сухую сетку вокруг, сдавленно выдыхает.

— Мы нашли их, — спешно произносит она. — Подумала, что тебе стоит знать.

Но есть что-то ещё.

Потому что он кивает, но Грейнджер не уходит. Её веки тёмно-лиловые, почти фиолетовые; на скулах и подбородке красные пятна шелушащейся кожи.

И то, как она смотрит на него — Драко ненавидит её за это, потому что глаза у Грейнджер водянистые и широко распахнутые, и она смотрит так, будто знает что-то.

— Где они были?

Его голос тише вдоха, но Грейнджер всё равно дёргается, сминает губы зубами. Ярость закипает в нём, жаркой волной обнимает рёбра. Она горячая, но Драко холодно. Лёд сковывает его движения, облизывает пальцы, когда он вскакивает, рывком приближается к ней. Останавливается, когда кончик палочки больно колет ему в подбородок.

— Успокойся, — выпаливает она.

И Драко повторяет:

— Где?

Он отступает на полшага, когда её палочка снова утыкается ему в горло. Бессильно поджимает кулаки, а через мгновение чувствует, как невербальное Инкарцеро стягивает его лодыжки и запястья за спиной. Грейнджер толкает его к тюфяку быстрее, чем он заваливается на пол, и это подтверждает его худшие мысли.

— Ты врёшь, — зло шипит он.

Грейнджер ничего не сказала, но это и неважно: всё, что Драко нужно знать, написано у неё на лице. Её бесполезные, неуместные сочувствие и жалость выплёскиваются на него через дрожь в её сгорбленных плечах и опущенных веках. Драко хочет думать, что она врёт, но Грейнджер слишком раздавлена, слишком поражена, и ему даже не нужно лезть ей в голову. Разум Грейнджер вопит; и этот ор оседает гарью у него на языке.

Она шумно и судорожно сглатывает и тихо выдыхает:

— Мне жаль, правда.

Она сбегает быстрее, чем звук и значение в полной мере добираются до него, и среди всего, что накатывает и накрывает его с головой, прячется совершенно ненужное чувство благодарности: Грейнджер уходит, и это лучшее, что она могла бы сделать.

* * *

Ледяная стена в его сознании неприступна.

И то, что хранится за ней, может раздавить его своей убийственной тяжестью.

Лёд сковывает его мысли, пропитывает воспоминания. Вокруг немая чернота, и Драко слишком подавлен и оглушён, чтобы следить за током времени. Изредка приходит Грейнджер, впуская за собой колкие жёлтые лучи. Они режут на полосы пространство темницы, заползают на потолок и стены, плетутся по углам.

Грейнджер хватает такта — а, может, вины? — не использовать его темницу как свою рыдательную каморку, и она изредка приходит, принося за собой следом тупой и невысказанный вопрос. Драко не отворачивается, когда она приходит, не избегает её взгляда. Он лежит, и холод, текущий у него внутри, ничуть не слабее, чем холод снаружи.

Первая трещина приходит во сне.

И Драко не может этого предотвратить. Он спит, и ему снятся солнечные лучи, сеющиеся сквозь стёкла оранжереи; руки, аккуратно поддерживающие тяжёлые бутоны; ярко-красные лепестки роз и тихий, почти мурлыкающий голос, поющий что-то под нос. Ему снятся шёлковые платья с длинными клиновидными рукавами; мягкие волосы, от которых пахнет цветами; ириски, спрятанные в верхнем ящике прикроватного стола, и подставленная для поцелуя щека.

Это приятный сон, но он ощущается как кошмар.

Он просыпается: сердце бьётся под горлом, лицо мокрое, а губы — солёные. Он просыпается, и это хуже, чем кошмар, и Грейнджер распахивает дверь темницы, а после распахивает свои объятия. Её правое плечо и ключица ещё замотаны бинтом, и он быстро темнеет у него перед глазами.

И это жалко, и он жалок, но холод пробирает его изнутри, и он тянется к её теплу.

* * *

Его будит шум: оглушительный грохот и звон.

Мир за дверью оживает, рассыпается сотней звуков: кто-то кричит, что-то падает. Приходится прищуриться, чтобы разглядеть растущее пятно жёлтого света от двери и две тёмных фигуры, приближающиеся к нему.

Несколько мучительных мгновений он не видит ничего, кроме их теней, и сердце замирает под горлом. Он не знает, облегчение или злость разгоняют кровь по венам, когда одна из фигур самоуверенным грейнджеровским голосом говорит ему идти за ней. Его запястья снова перетягивает от Инкарцеро, и Грейнджер тянет его по коридорам чужого поместья. Он не узнаёт ни лиц на портретах, ни внутреннего убранства, ни редких людей, снующих мимо. Очередной Уизли говорит ей, что ему нужно проследить за эвакуацией и что они встретятся там. Он многозначительно приподнимает брови, торчащие во все стороны, и у Драко до боли закатываются глаза. Грейнджер только кивает, выводит его во внутренний двор и в спешке не замечает то, что Драко видит с отвратительной чёткостью: слабое мерцание чар над крышей поместья, уносимые ветром столбы чёрного дыма. Он дёргает за верёвку, и это заставляет Грейнджер остановиться, резко обернуться к нему. Её глаза горячие от злости, и она шумно выдыхает, чтобы — вероятно — отчитать его, как привыкла отчитывать других.

И он может позволить ей сделать это.

Позволить Пожирателям заметить их. Их поймают, конечно, обязательно поймают: их не меньше двадцати, и, как бы хороша Грейнджер ни была, никто не хорош настолько, и за любимую грязнокровку Поттера ему простят и плен, и проваленное задание, и раскрытую информацию о темницах. Её будут пытать, конечно, а, когда вытянут всё без остатка, убьют напоказ. Драко почти видит её омерзительно-красную кровь на натёртом до блеска мраморе, почти слышит её крики. Её отдадут Белле или Сивому, или (что хуже) ему, и Орден наверняка проиграет — проиграет, потому что Грейнджер слишком много знает и слишком много значит.

И всё вернётся на круги своя.

Почти.

Эта мысль комом застревает в горле, трещиной расходится внутри, но Драко не позволяет ей развиться: дёргает Грейнджер на себя, зажимает рот запястьем, затаскивает их обратно в узкий и тёмный коридор.

Она мычит, вертится; её локоть врезается ему под дых, а нога бьёт по голени, и Драко едва не выпускает её из рук, когда уворачивается от её затылка и едва слышно шипит:

— Впереди Пожиратели.

Ей требуется секунда, чтобы услышать его, и ещё одна, чтобы замереть, обмякнуть в его руках. Её волосы лезут ему в глаза, и Драко морщится, отклоняется вбок, убирает руку.

— Нужно предупредить, если внутри кто-то остался.

Драко ненавидит её и её тупое бесполезное геройство.

Но Грейнджер всё равно уводит его вглубь опустевшего поместья, бормочет заклинания под нос. Некоторые из них Драко узнаёт смутно, некоторые — не узнаёт совсем. Он видит сложную сетку чар, ползущую по стенам и потолку. Он хорош в этом, но всё равно не может разобрать и половины. Нити чар откликаются лёгким гудением вслед за движениями её палочки; в большинстве точек они белёсо-серые, и только на одном из узлов Драко замечает слабое розовое свечение. Через мгновение Грейнджер вытаскивает из кармана джинсов потёртую монету и нажимает палочкой в центр — монета вспыхивает, на ободке и в центре проступает короткое сообщение: «Пожиратели, не возвращайтесь».

Тёмные фигуры приближаются к поместью; Драко видит их размытые силуэты за бликом стекла, но Грейнджер ужасающе спокойна. Она снова проверяет какие-то чары, вытаскивает из другого кармана ключ с расколотым ушком. Ключ обёрнут платком; Драко готовится к знакомому рывку, когда она хватает его за руку, но чувствует только горячие и сухие мозоли на её ладонях. Когда портключ уносит их, Драко видит, как следом за чарами по стенам расползаются трещины.

Их выбрасывает на полузаброшенном пляже.

На море шторм, и мокрый ветер нещадно треплет грейнджеровские волосы. Песок вязкий и зыбкий под ногами, и пока Грейнджер тянет его, всё ещё связанного, к крошечной точке на горизонте, Драко пытается не свернуть себе шею. У него ноют ступни, икры и голени; лодыжки подворачиваются на каждом шагу. Лёгкие горят, и частые, неглубокие вдохи царапают горло, но просить Грейнджер остановиться или идти помедленнее — унизительно, и он тащится за ней следом, с трудом переводя дыхание.

Они идут вверх по пляжу почти полчаса, прежде чем Драко различает очертания дома вдалеке. Ему хочется спросить Грейнджер, почему бы им не аппарировать, но желчь разъедает горло, и он прикусывает язык. Грейнджер упорно идёт вперёд, и Драко упорно идёт за ней следом.

Когда они подходят к коттеджу, его сразу уводят в уже заготовленную камеру. Обернувшись, Драко находит её взглядом: и у неё красные (как от ветра) глаза и щёки, мокрое (как от дождя) лицо и подрагивающие (как от холода) плечи и пальцы. Её губы тонко сжаты, и никто не задаётся вопросом.

* * *

— Ты разбираешься в зельях.

Грейнджер приходит к нему впервые за несколько дней? Недель? И это — первое, что она говорит. Драко вытягивается на кровати, расправляет затёкшие шею и плечи, поднимает глаза к потолку. Защитные чары не позволяют увидеть, что за окном, но пропускают свет, и по жёлтым, голубоватым и красным отсветам смутно угадывается время. Сейчас пятна на потолке сизые. Он поправляет колючий ворот безразмерного свитера. Его рубашка, брюки и мантия давно превратились в лохмотья, и ему отдали чьи-то широкий вязаный свитер и потёртые магловские джинсы, и Драко чувствует себя не на своём месте: в чужом доме, в чужой одежде, на чужой стороне.

— Чем можно заменить жало веретенницы?

Её щёки красные, а лоб влажный от пота; растрёпанные кудри липнут к вискам. Она прячет руки в карманы джинсов, и Драко замечает блестящие волдыри на её запястьях. Зелье взорвалось.

Он снова поднимает глаза к потолку. Постепенно сизые отсветы тускнеют и вытягиваются; один почти достаёт до противоположной стены. Он слышит, как Грейнджер тяжело вздыхает, как шаркает подошвами, разворачиваясь.

Она пришла к нему впервые с тех пор, как он попал в это убежище, и вот уже уходит. Драко не знает, где теперь проходят её запланированные истерики, но хорошо освещённая и уютно заставленная мансарда, в которой он заперт, плохо для этого подходит, и Грейнджер больше не приходит к нему. Только теперь, когда ей вдруг потребовалась помощь с зельями.

Он знает, что она разберётся и сама. Это не так сложно, в общем-то. Лишний час над книгами, и она найдёт ответ на этот вопрос и на многие другие. Например, зачем им тратить силы и ресурсы на бесполезного Малфоя? Драко знает правильный ответ и удивлён, что Грейнджер и весь остальной Орден до сих пор не пришли к нему.

Он прижимает пальцы к ладоням; плохо остриженные ногти врезаются в кожу, и Драко спрашивает:

— Что ты варишь?

Его вопрос ложится поверх скрипа двери, и Грейнджер замирает, неверяще моргает.

Эмоции перемешиваются на её лице; одна, наплывая, сменяет другую, пока мимолётная улыбка не трогает её губы и она не говорит:

— Противоядие.

Дверь захлопывается, и внимание Грейнджер снова приковано к нему.

— У вас есть рог дромарога, и ты жадничаешь использовать жало веретенницы?

Драко почти подскакивает; горло перехватывает, и он шумно втягивает воздух носом. Грейнджер фыркает.

— Нет, конечно. Я заменила его толчёным копытом абраксана, вымоченным в дубовой воде.

Грейнджер не шутит — она убийственно спокойна и серьёзна.

— Копытами абраксана? — его голос почему-то дрожащий и визгливый. — И чем ты попыталась заменить жало веретенницы?

— Три к одному шипы крылатки и измельчённые иглы дикобраза.

Драко настолько поражён, что не может найти ни звука. Он застывает, моргает так часто, что Грейнджер перед глазами расходится рябью. Она даже плечом не ведёт, но Драко вдруг пробирает осознанием: доступа к нормальным ингредиентам у них, вероятно, нет; и он едва ли представляет, на сколько неоптимальных и откровенно плохих подмен им приходится идти.

Нелепое и неловкое смятение заливает его щёки теплом: Грейнджер потратила ценное зелье на него. Смятение и ещё немного злость.

— Твои навыки зельеварения стали хуже, чем у Уизела? — выплёвывает он, но смятение не уходит.

Она вмиг заводится: румянец ползёт по её шее, мазком ложится на подбородок; волосы, растрёпанные и торчащие во все стороны, заполняют собой пространство комнаты; она упирает ладони в бёдра, приоткрывает искусанный до красноты рот. Грейнджер отчитывает его, и её грудь тяжело ходит под бесформенным свитером, а на узкой шее проступают жилы. И у Драко по совершенно неправильным причинам перехватывает дыхание, и это предательство его организма и глаз в особенности, потому что они следят за тем, как двигаются её губы, как изгибаются брови, как дрожат веки и крылья носа.

Он не разбирает ни слова и в тот момент, когда Грейнджер раздражённо спрашивает его:

— Ты вообще слушаешь?

Драко не находит ничего лучше, чем кивнуть растерянно и не в такт.

Но поток неуместных мыслей обрывается, и он думает о волдырях на её запястьях, о мелких порезах и сухих мозолях, о насыщенных тенях под глазами и о расписанных по минутам истериках. О всех тех случаях, когда ей приходилось искать, чем заменить щупальца растопырника или сок мурлокомля. О котлах с зельями, которые наверняка стоят в каком-нибудь захламлённом чулане, потому что коттедж слишком маленький, чтобы вместить и часть Ордена, и настоящую лабораторию.

Он думает о доме, который у кого-то отняли, о доме, которого не осталось.

Горло пережимает.

Он думает о том, что ждёт его, когда Орден проиграет: быстрый суд и медленная смерть. Он уже предатель.

Грейнджер ещё что-то бормочет, когда он совершает, вероятно, вторую худшую ошибку в своей жизни и говорит:

— Попробуй добавить белладонну — это стабилизирует зелье.

* * *

Это происходит как-то само собой: Драко даже не успевает заметить. Вот он ещё несколько раз отвечает на её идиотские вопросы, вот пару раз спускается с ней в чулан, чтобы проверить котлы и ингредиенты, а вот обнаруживает себя на собрании Ордена.

Его запястья ещё перехвачены жгутом, а чужие взгляды, злые и недоверчивые, горят под кожей, пока Грейнджер ручается за него. Она говорит спокойно и уверенно, и её аргументы настолько выверены, что Драко и сам начинает думать: это не такая плохая идея — подпустить его к зельям. Он с удовольствием замечает, как от слов Грейнджер по лицу Уизела ползёт болезненная рябь, но остальные размеренно кивают, и Драко почти уверен, что застрял в горячечном и сюрреалистичном сне.

Палочку ему, конечно, не возвращают — варить зелья без неё возможно, хоть и неудобно, — но снимают Запирающие чары с его двери. Коттедж всё ещё защищён, и за мутными окнами едва виднеются отсветы солнца. Его темница расширилась теперь до размеров целого дома.

Но это неважно, потому что у Драко есть план.

Он не слишком простой, но он — единственный, и Драко ждёт: в один день, когда Орден наконец потеряет бдительность и вернёт ему палочку, он сбежит. Сбежит как можно дальше: на континент, в одно из родовых поместий. Сбежит и навсегда оставит войну и Британию позади. Сбежит и забудет обо всём. Драко напоминает себе об этом, когда встаёт засветло, чтобы закончить очередную порцию Обезболивающего. Напоминает, когда заматывает бинтом ожоги от растопырника. Напоминает, когда выслушивает, как Грейнджер в очередной раз отчитывает его своим высокомерным и самоуверенным голосом.

Напоминает, когда война медленно просачивается обратно в его жизнь.

Война идёт плохо. Драко замечает это по тихим перешёптываниям на кухне, по иссякающему потоку ингредиентов. Некоторые орденцы — чьи имена он запомнил и чьи нет, — возвращаются изуродованными, некоторые — не возвращаются вообще; и Драко не хватает наивности думать, что их просто перевели. Он готовит для Финнигана сыворотку от проклятых ран (надрез, оставленный вместо выбитого глаза, постоянно гноится), Костерост — для Финч-Флетчли (пусть и не верит, что разъеденное проклятием колено удастся восстановить), для одной из девиц Патил — Обезболивающее зелье (кровь, текущая по её артериям — чёрная и густая, и Драко узнаёт почерк своей тётки в том, сколько боли приносит это проклятие), но он больше не готовит Успокаивающий бальзам для пустоголовой Браун и зелье Сна без сновидений для Бута. Он знает, когда остальные уходят на задания и когда возвращаются; знает, как они проходят — несложно догадаться (чем больше Крововосполняющих и Обезболивающих, тем лучше; хуже всего, когда нужна всего пара порций Снов без сновидений).

Поначалу Грейнджер — единственная, кто заглядывает в чулан с зельями: иногда, чтобы отдать ему новые ингредиенты и требования; иногда, чтобы помочь; иногда, чтобы проследить, но со временем появляются и другие: Лонгботтом и девицы Патил. Они всегда за зельями или с ингредиентами, и Драко не против видеть другие лица, хотя бы потому, что иногда ему кажется, что никого, кроме них с Грейнджер, просто не осталось.

* * *

Грейнджер всё чаще уходит на задания.

Иногда она пропадает на несколько дней, иногда — недель. Иногда она в порядке, когда возвращается, иногда — нет, и когда нет, она прячется в его чулане. Кромсает щупальца растопырника, срезая тонкую и ценную кожицу, в пыль перемалывает ясеневую кору, но Драко её не останавливает. Её злость горячая и почти осязаемая, и Грейнджер не успокаивается, пока наконец не отталкивает ступку в сторону, не протягивает остервенело пальцы через перепутанные волосы.

— Неудивительно, что у тебя взрывались зелья, — нарочито лениво протягивает он, — если ты все ингредиенты так готовила.

Её пальцы судорожно поджимаются, глаза горят, и Драко думает, что её злость всё-таки гораздо лучше её слёз.

Взгляд мечется по его лицу, поджатые губы кривятся сильнее, и она выплёвывает:

— Какая же ты сволочь, Малфой.

Бросается к двери, чтобы уйти, но останавливается, захлопывает её с таким грохотом, что наверняка будит остальных. Толкает его в плечо, но к этому Драко готов; он аккуратно перехватывает её запястья, зажимает их ладонью. Котлы за его спиной неустойчиво звякают в такт, но Драко этого почти не замечает, потому что замечает другое: у Грейнджер узкие кисти и остро выступающие косточки на запястьях, посечённые шрамы и обветренные ссадины. Он хочет сказать что-то, а Грейнджер пытается не то снова толкнуть его в плечо, не то вырваться, но вдруг замирает, тихо всхлипывает; её сгорбленные плечи трясутся, и слова теряются у него в горле. Он стоит, несмело сжимая её руки своими, и ждёт. Они — не друзья, не приятели даже; и Драко не знает, что ему делать.

Лучше уйти, но он мнётся, и Грейнджер находится первой — выпутывает руки из его слабой хватки, отступает на два шага, поднимает на него лицо, строгое даже несмотря на воспалённо-красные глаза, и говорит:

— Настойка растопырника и экстракт бадьяна должны быть готовы к утру.

Дверь захлопывается за ней с протяжным скрипом, в котлах медленно закипают зелья, но Драко ни на чём не может сосредоточиться, кроме странного зуда, расходящегося от самого центра ладони.

* * *

Для него меняется всё, для неё — ничего.

Драко немного надеется, что Грейнджер будет слишком смятенна, слишком смущена, чтобы показаться ему на глаза, но он ошибается. Её тупой гриффиндорской храбрости хватает на то, чтобы заявиться к нему в чулан наутро. Она берёт Крововосполняющее, настойку растопырника и экстракт бадьяна. Она смотрит ему прямо в глаза, и вопреки всему, что Драко знает о нервных срывах и истериках, это он — тот, кому неловко. Он мнётся, когда отдаёт ей зелья, случайно проезжается пальцами вдоль запястья.

Он просто хочет, чтобы она поскорее ушла.

— Надолго?

Мышцы на её спине напрягаются, и он жадно следит за быстрым движением её правой лопатки: едва заметно вверх и сразу вниз. Грейнджер отпускает ручку двери и разворачивается.

— Несколько дней, если всё пройдёт хорошо.

Он кивает. Она молчит. И Драко тонет в нахлынувшей на него неловкости. Он, не глядя, тянется за свежезакупоренными склянками, протягивает ей зелье Сопротивления магии.

— На всякий случай, — говорит он. Занозистое дерево на полу плывёт у него перед глазами. — Может пригодиться.

Грейнджер ограничивается рваным кивком и уходит, но возвращается поздним вечером; он слышит грохот, крики и звон стекла и знает: всё пошло не по плану. Драко ждёт, что она как обычно влетит к нему в чулан, заберёт недостающие зелья и, громко хлопнув дверью, сбежит, но Грейнджер не приходит, а крики за дверью нарастают. И, когда он выходит из своего убежища в залитый мутным светом коридор, то сталкивается с Уизелом, бледным и перепуганным.

Тот хватает его за плечи, чуть не впечатывает затылком в стену:

— Нужны зелья, — наконец выталкивает он.

— Какие? — но тот только хватает воздух ртом, и он повторяет: — Какие зелья вам нужны?

Но это бесполезно, и Драко отцепляет от себя Уизела, идёт на шум. На кухне хаос: раненных шестеро и среди них Грейнджер. Она жива, но выглядит плохо, а рана на груди — просто ужасно. Поттер и два других орденца беспокойно и бессмысленно мечутся по комнате, пытаются не то перенести раненых, не то перевернуть. Драко хватает Поттера за рукав, когда тот направляет палочку на Грейнджер; ткань под его пальцами ещё влажная и тёплая. Он позволяет мягкому прохладному туману окутать его мысли, сковать ненужные и несвоевременные переживания.

— Зелье Сопротивления магии, вы выпили его?

— Что?

— Зелье Сопротивления магии. Ярко-зелёное. Вы пили его?

Поттер несколько раз моргает, прежде чем растерянно кивнуть.

— При чём…

— С ними всё будет в порядке. У вас остались настойка растопырника и экстракт бадьяна?

— Что? Нет. — он мотает головой. — Я не думаю, нет.

— Я принесу, наложи пока Диагностические чары и не двигай никого. — Поттер тупо хлопает глазами в ответ. — Мерлин, блядь. Просто дай мне свою палочку.

— Что? Нет, Малфой, ты с ума сошёл?

— Ты хочешь помочь им? — на периферии взгляда Драко замечает дёрганое движение у себя за спиной: то ли Уизел, то ли те двое. — Поттер, вас здесь четверо, и вы вооружены и ни черта не смыслите в Исцеляющих чарах. Я просто пытаюсь помочь. Дай, пожалуйста, свою палочку.

Поттер, к его удивлению, больше не спорит, но его палочка чужая и самовольная, и она почти не слушается Драко. Диагностические чары выходят смазанными, а Поддерживающие — слабыми. Он пытается вытянуть проклятье из ран, пытается восстановить разорванные ткани, но с каждой попыткой выходит всё хуже, и Драко совершенно не замечает, как Поттер снова вырастает у него за спиной.

— Вот, — голос у Поттера глухой и разбитый; и он протягивает ему его — Драко — палочку. — только помоги им.

Она откликается сразу же, и Драко может сбежать в ту же секунду: сломать защиту, аппарировать так далеко, как только получится, но вместо этого он накладывает на Грейнджер Поддерживающие чары, осторожно вытягивает остатки проклятия из раны.

Драко говорит себе, что время неподходящее, что он просто не хочет, чтобы кто угодно (она) умирал из-за него. Драко — не герой, но и не убийца тоже.

* * *

Орден уже привык к нему, и вместо колючих и холодных взглядов Драко встречает полное безразличие. Его не задирают и не трогают: кажется, вообще не замечают, и все его разговоры с теми, кто не Грейнджер, умещаются в пять коротких и ничего не значащих фраз.

С Грейнджер он тоже особенно не говорит, но с ней — другое.

Он уже третий день пытается сварить новую порцию Крововосполняющего зелья, но у Ордена не осталось ни корня мандрагоры, ни толчёного рога единорога, и зелье варить буквально не из чего. В чулане душно, и Драко нервно стирает пот со лба, стягивает колючий свитер, когда Грейнджер приходит снова.

Она замирает, прижимаясь лопатками к полотну двери, и спрашивает:

— Нужна помощь?

Он переводит: зелье нужно сейчас.

Но единственное, что она может — впустую следить за ним. Её взгляд скользит по виднеющимся из-под футболки узловатым шрамам, по чёрному пятну Метки. Её плечи напряжены, белое горло дрожит, и он разворачивается быстрее, чем злое разочарование исказит её черты.

— Его не из чего варить, — отвечает он запылённой поверхности стола.

— Я уверена, можно что-нибудь придумать.

Он поджимает руки в кулаки, чувствуя, как наливаются и каменеют его плечи и мышцы спины.

— Грейнджер, это зелье из трёх ингредиентов, и у нас есть только один — родниковая вода.

— Должен быть другой рецепт.

Он слышит, как она спархивает с места, подходит к невысокой стопке книг в углу. Там школьные справочники по зельеварению, и в них нет ответа, но она всё равно ему не поверит.

— Ты пробовал кровь гриндиллоу, крылья ипопаточника и молотые когти гриффона?

— Признайся, ты просто хочешь подорвать этот коттедж? — фыркает он, и Грейнджер тихо усмехается в ответ.

Это горький и усталый звук, но Драко впервые слышит её смех так близко, и это первый раз, когда она смеётся из-за чего-то, что он сказал. Грейнджер продолжает говорить о зельях и ингредиентах и остаётся совершенно слепа к тому, как у Драко из-под ног утекает земля.

— Давай попробуем вот это, — говорит она позже, протягивает ему книгу, и Драко с ужасом видит, как мелко трясутся его руки.

Это не сработает, но Драко молчит.

Грейнджер и её растрёпанные волосы заполняют весь чулан; она крутится у него под ногами, отбирает ингредиенты и постоянно что-то бормочет под нос.

— Кому оно нужно? — спрашивает он, когда Грейнджер наконец отворачивается к своему котлу и перестаёт мельтешить у него перед глазами.

Её плечи дёргаются, шея вытягивается из уродливого и растянутого ворота её дурацкого свитера.

— Невилл. Яд не даёт ранам закрыться.

— И осталось?

— Ещё три склянки.

На два дня, если переводить на время. Драко кивает, пусть она и не видит.

Их новая попытка провальная: её зелье не восполняет ничего, его — выкипело.

— Можно попробовать Вулнера Санентур.

Грейнджер хмурится, обнимает себя руками за плечи.

— Его придётся накладывать несколько часов без перерыва. Это приведёт к истощению быстрее, чем его раны закроются.

— Нет, если у нас будет рябиновый отвар, — Драко кивает в сторону одного из бурлящих котлов. — Он будет готов через полчаса.

Она поджимает губы, прикусывает ноготь большого пальца, несколько раз кивает своим мыслям.

— Не уверена, что я…

— Нет.

— Что?

— Грейнджер, ты едва стоишь на ногах. Ты ничем ему не поможешь, — она открывает рот, чтобы сказать что-то, но Драко прерывает её: — Я почти не пользуюсь магией, так что не глупи.

Она снова щурится; отсутствующий, раздумчивый взгляд ложится поверх его плеча.

— Я принесу твою палочку, — говорит она позже. — но кто-то должен проследить, что ты не забываешь принимать отвар.

Он видит поднимающийся над тёмным морем рассвет, когда они заканчивают. Едва стоит на ногах; пол покачивается перед глазами, и Драко чувствует тёплое и твёрдое плечо Грейнджер под своей рукой, пока она ведёт его обратно к мансарде.

Назавтра Лонгботтом благодарно кивает ему, а улыбка Грейнджер сияет: широко растягивает пересохшие губы, оставляет морщинки в уголках глаз и мешает ему сосредоточиться на работе.

* * *

На Рождество Орден устраивает вечеринку, и Драко жалеет, что не может спрятаться от остальных под Заглушающими чарами. Он снова в чулане, снова варит зелья из того, что может найти, и, если эта война когда-нибудь закончится и Драко доживёт до её конца, он сможет написать не один том о неожиданных свойствах чихотника, молли и всех частей абраксана.

Все насмешливые комментарии, которые у него были в отношении Грейнджер и её навыков зельеварения, заканчиваются, и Драко ловит себя на совершенно неуместном восхищении её умением воссоздавать зелья из всех неправильных ингредиентов. В конце концов, он теперь тоже постоянно сталкивается с вопросом, чем заменить последний оригинальный ингредиент, если он уже не работает, а все остальные закончились.

В Рождество он варит Всемагическое противоядие и держится подальше от псевдосемейной атмосферы, которой заполнен коттедж. Они, может, друг другу и семья, но Драко здесь — просто случайный попутчик. Он вежливо отказывает кузине, близнецам Уизли и Лонгботтому, которые заглядывают в чулан, чтобы позвать его к остальным.

Коттедж богато и не к месту украшен, и даже в его жалкой каморке по углам висит обветренная омела, и Драко всеми силами игнорирует её. Из-за двери до него доносятся громкий смех, гвалт чужих разговоров и нестройное пение. И Драко бормочет настоящие рецепты зелий под нос, чтобы перекрыть раздражающий шум.

— Я подумала, что ужин тебе всё-таки не помешает.

Грейнджер с присущей ей бесцеремонностью прокрадывается в его чулан с двумя бутылками сливочного пива и тарелкой с наваленной вперемешку едой: тут и кусочки индейки, и варёный картофель, и странного вида соус, и крупно порубленные овощи.

— Через час бы ничего уже не осталось, — тарелка и бутылки звякают о стол, и она перегибается через его плечо. — Что это?

— Рябиновый отвар, — не моргая, врёт он.

— Он фиолетовый.

— Да.

— И не пахнет рябиной.

— Верно замечено.

— Это то, что я думаю?

— Понятия не имею, что ты думаешь.

Драко надеется, что она уйдёт, но Грейнджер глуха к его грубости; она только сильнее перегибается через его плечо, грудью прижимаясь к руке, и улыбается.

— У нас же нет рога единорога.

— Ага, и безоар закончился.

— Как тебе удалось? — Драко почти слышит, как у неё перехватывает дыхание.

— Здесь в последнее время довольно много омелы.

Его голос звучит самодовольнее, чем хотелось бы, и он кивает на одну из веточек в углу, а после чувствует горячий взгляд Грейнджер на своей щеке. Он не может разобрать эмоции на её лице; под этим углом ему виден только край её рта и часть переносицы, и Драко никак не ожидает того, что происходит дальше.

Потому что Грейнджер обнимает его.

Выходит неловко и как-то смазано: Драко стоит к ней спиной, и Грейнджер дёргает его за плечо, чтобы развернуть. Он ударяется кистью об угол стола, шипит и почти выплёвывает очередную грубость, когда руки стягивают его шею, а растрёпанные кудри застилают глаза. Он стоит оглушённый и окаменелый непозволительно долго, прежде чем находится наконец: опускает одну ладонь ей между лопаток, а другую — на поясницу.

— Это так замечательно, Драко, — шепчет она.

И он впервые за все эти годы согласен с ней.

* * *

— Ладно, и что я могу сделать?

Грейнджер заглушает шум вечеринки и закручивает волосы в тугую косу.

— Зелье нужно варить ещё час: я не хочу готовить новую порцию, пока не буду уверен, что эта вышла хорошо.

Она кивает и, кажется, совсем не замечает, что его голос сухой и осипший, а щёки — горячие и красные. Драко тянет за два пальца колючий ворот свитера, который его душит, и думает, что сейчас Грейнджер уйдёт, но она остаётся, кивает в сторону принесённой еды.

— Тогда поешь.

— Ты останешься? — тупо спрашивает он; голос подрагивает не то от ожидания, не то от недовольства.

— Если ты не против. У меня немного нет настроения на… — она ведёт рукой. — праздники.

Драко не спрашивает её, почему она предпочитает его общество одиночеству или почему в её списке он выше Поттера, Уизела, девиц Патил или кого угодно ещё.

Он кивает и говорит:

— Располагайся.

Он расчищает от книг единственный удобный стул, а сам остаётся на ногах: опирается о заваленный измельчёнными ингредиентами стол и молча тянет сливочное пиво. Он слишком устал, чтобы говорить о зельях, слишком измучен, чтобы обсуждать Рождество или погоду, а о чём ещё ему говорить с Грейнджер, он не знает.

Драко видит, как сменяются эмоции на её лице, но прежде чем она успевает открыть рот и заговорить, дверь открывается, и Грейнджер накладывает, кажется, самые быстрые Дезиллюминационные чары в мире.

На пороге близнецы Уизли и несколько рыхлолицых пуффендуйцев.

— Гермиона не здесь?

— Очевидно, — он прячет бутылку за спину и старается сохранить голос холодным и спокойным. Выходит плохо, но никто не замечает.

— Ты точно…

— Точно, — перебивает он.

— И ты не…

— Нет.

Когда они уходят и Грейнджер снимает чары, Драко решает, что не будет спрашивать её, почему она прячется от своей почти уже семьи, потому что ему неинтересно, неважно и это не его дело. Зато иначе решает Грейнджер.

Она делает несколько жадных глотков и говорит:

— Мы с Роном поругались, и теперь все хотят нас помирить.

— Но не ты.

— Очевидно.

— И что Уизли натворил?

— Ничего, — её губы поджимаются в горестную складку, и Грейнджер несколько раз цокает языком. Омела, которая висит над её стулом, медленно вянет. — Просто не думаю, что сейчас подходящее время.

Она допивает своё пиво и уходит, и Драко снова согласен с ней: время и правда ужасно неподходящее.

* * *

В его снах Грейнджер приходит к нему в предрассветных сумерках.

Сбрасывает одеяло на пол, рывком стаскивает безразмерный и заношенный свитер. Её кудри щекочут ему переносицу, пальцы горячо прижимаются к щеке. Её лицо всегда ярко освещено, а тело стушёвано тенями, — только голая кожа зыбко мерцает, — и взгляд Драко застывает на изгибе её шеи или слабом контуре груди, когда Грейнджер перебрасывает волосы на другую сторону. Её тело гибкое и тёплое, и оно так восхитительно прижимается к нему, что Драко не удерживает стон. Иногда она опускается жаром на его бёдра; иногда обхватывает его член, налитый и тяжёлый, своим горячим и влажным ртом; иногда трогает себя, и Драко ничего не остаётся — только смотреть.

Он всегда просыпается болезненно, мучительно почти твёрдым; член выпирает из трусов, скользкая от смазки головка упирается в тугую резинку. Иногда ему хватает нескольких резких движений, иногда — и того меньше.

Непрошеные сны добавляют неловкости, которую Грейнджер совершенно не замечает. Она заходит в его чулан через день, принося с собой чистый запах мыла и сухих трав. Снаружи идёт снег; её щёки и нос красные от мороза, а ресницы мокрые и слипшиеся.

Грейнджер постоянно спрашивает его про зелья, перегибается через его плечо, и её грудь, прижатая к его руке, становится очередным невыносимым дополнением к его снам. Наряду с её привычкой наматывать пружинистые кудри на пальцы и зажимать нижнюю губу зубами. Наряду с ярким румянцем, крадущимся по её щекам, когда она возбуждена или зла.

К счастью (наверное), Грейнджер больше не обнимает его, и Драко прячет это воспоминание и все свои сны за ледяную стену, но они каждый раз приходят вновь, и Драко устаёт бороться.

Он всё ещё говорит себе, что сбежит, как только придёт время, но время не приходит; и его ложь, слабая и неуверенная, истончается с каждым разом.

* * *

Грюм вопит на него целый час, когда Драко задерживает очередную партию рябинового отвара и противоядия, как будто это Драко виноват в том, что из дубовой коры и медовой воды нельзя приготовить ничего, кроме сравнительно поганого чая.

И Драко зол достаточно, чтобы пообещать себе (в очередной раз), что уйдёт, как только получит палочку, но этого не случается, потому что третья худшая ошибка его жизни находит его сама: Грейнджер вваливается к нему в чулан, едва стихают крики Грюма. Он стискивает края стола; дерево темнеет у него перед глазами, и белый шум перекрывает её голос.

Он говорит:

— Людей не хватает.

Грейнджер соглашается:

— Ингредиентов не хватает тоже.

— Тебе нужно предупреждать нас заранее.

— За месяц — это недостаточно? — она сминает губы зубами, и они оба знают: даже предупреди Драко за год, ничего бы не изменилось.

— Так не может продолжаться.

Он выдыхает и представляет холодный воздух, обнимающий его со всех сторон, представляет ветер, треплющий его волосы.

Он представляет свободное падение, и он говорит:

— Я могу добывать ингредиенты сам.

— Драко…

Это второй раз, когда она зовёт его по имени, но он слишком завлечён, слишком окутан моментом, чтобы в действительности осознать это.

— Я умею колдовать, я знаю, чего нам не хватает и где это искать. Грейнджер, так будет намного проще.

Он разворачивается, ловит взглядом её белое от усталости лицо, фиолетовые тени под глазами и сухую сетку вокруг красных губ.

— Я не сбегу — ты знаешь, — это правда, и она даётся ему тяжело. Драко всё чаще и чаще получает назад свою палочку, когда целителям требуется помощь, но подходящее время всё никак не наступает. Он поджимает губы и с трудом выталкивает из себя: — Всё равно некуда.

Это вторая трещина, и она куда глубже предыдущей. Его лёгкие сокращаются впустую, давят на рёбра: Драко не может вдохнуть, и единственное, на что хватает сил — удержать ухмылку на губах.

Грейнджер не отвечает, но на ближайшем собрании Ордена она защищает его как львица, и Драко настолько зачарован, что не может отвести взгляд.

---

1) Из стихотворения Иосифа Бродского «Холмы»

Вернуться к тексту

Сегодня его день рождения, и Грейнджер зачем-то об этом помнит.

Она вытаскивает его на пляж, и они успевают разделить полбутылки сливочного пива на двоих, прежде чем её снова вызывают. Серебристая лиса прерывает её в середине предложения, и Драко остаётся один. Без Грейнджер пиво нравится ему гораздо меньше, а пляж, со всех сторон продуваемый мокрыми ветрами, не нравится совсем. Он ковыляет назад; голень ещё саднит от ожога растопырника, но экстракт бадьяна слишком ценный, чтобы тратить его на рану, которая заживёт через пару дней, и Драко в ужасе от того, что Грейнджер с ним сотворила; она называет это самоотверженностью, он — откровенной глупостью, но экстракт бадьяна всё равно не берёт.

В чулане его ждут котлы с кипящими зельями и коробки с ингредиентами, которые нужно подготовить. До самого вечера он режет, мелет, толчёт, помешивает и высушивает. Свитер висит, перекинутый через спинку стула, и он вытирает лоб футболкой; вокруг душно, но Охлаждающие чары могут нарушить хрупкий баланс его зелий, и Драко предпочитает вариться заживо в этой крошечной комнате тому, чтобы в спешке переделывать всю партию с нуля. Пару раз за день он поднимается в лазарет к Симусу и Фреду; он варит для них быстрое Обезболивающее зелье, в котором нет ни рога двурога, ни корня мандрагоры, ни — даже — недотроги, но зелье избавляет их от боли, позволяет уснуть и не тратит ценные ингредиенты, и это всё, что волнует Драко.

Когда Падма наконец подменяет его в лазарете, Драко уходит за ингредиентами. Обычно он отправляется один, иногда берёт кого-нибудь в пару, если в округе были замечены Пожиратели или Егеря. Сегодня он один.

Он медленно крадётся через лес; серый свет едва дотягивается до укрытой мраком земли, но в этом лесу Драко никогда не потеряется. Сумка, перевешенная через его плечо, тяжёлая. Приходится задерживать шаг, чтобы набитые в неё вещи не гремели друг о друга. Мягкий мох проминается под ногами.

Впереди, где редеет лес, растёт белена; её корень, вываренный в медовой воде и смешанный с молотой кленовой корой и лунной росой — самая близкая замена корню мандрагоры, которую они могут найти. Белена — сорная трава, но он собирает её аккуратно, выкапывает из земли, стараясь не задевать корневища. Он заталкивает в сумку семь дурнопахнущих и шершавых на ощупь ростков, прежде чем находит в себе силы поднять глаза. Горизонт впереди смыто-серый, но одна точка на нём особенно тёмная. С такого расстояния это, конечно, невозможно, но Драко видит башни поместья, разбегающиеся от ворот дорожки, высокие лабиринты и шпили, мерцание фамильной защиты и раскинутый поверх неё антиаппарационный купол.

Его взгляд прикован, и он не может сдвинуться. Третья трещина протягивается вдоль ледяной стены, и она глубокая и рваная, и в стороны от неё тянутся сетки и сколы, и Драко слишком оглушён: он едва удерживает колени на месте. Ледяная стена трещит и рассыпается. Вдоль позвоночника тянется колючая волна; за белым шумом скрадывается шорох травы и щёлканье веток. Земля под ногами становится густой и топкой, и он вспоминает размеренный стук трости о каменные плиты, мимолётные кивки одобрения, внимательно прищуренный взгляд, холодно брошенные сын и не разочаруй меня, ровную линию челюсти и полузабытое давление ладони на плечо. Погребённые под стеной воспоминания обрушиваются на него, и чёрная точка на горизонте расползается в стороны. Окклюменция не поддаётся, и Драко проваливается всё глубже. Подошвы вязнут, и его сгибает пополам.

Осознание, когда-то сведённое окклюменцией до лишённых смысла слов, становится пугающе реальным. Чем-то, с чем нужно (можно) справиться. Драко хочется закрыться, отделить это от себя, но не выходит. Он стискивает палочку крепче.

Уйти. Нужно уйти.

Но аппарация ощущается иначе: солёной кислотой в горле. Он чувствует знакомый рывок в животе сперва, а после — боль, разрывающую левое плечо.

Песок перед ним мокрый и чёрный, хотя дождя нет. Вдалеке шумит прибой, и он видит Грейнджер, сидящую под липким светом фонаря; Грейнджер, уже вернувшуюся в коттедж. Её колени прижаты к груди, а пальцы — к щеке, она читает что-то, сонно моргая.

Драко слышит хрип, ловит её взгляд, и раскинувшееся над головой море уносит его.

* * *

Его тело горит, и через дымку полуприкрытых ресниц Драко видит её: яркие солнечные лучи пронизывают её волосы, жёлтыми и нежно-розовыми мазками ложатся на кожу, на мягкую синеву вокруг век.

Она отбрасывает его одеяло в сторону; её свитер уже валяется в углу, и через тонкую хлопковую футболку Драко видит выступы её ключиц и рёбер, аккуратные контуры груди и росчерки мышц вдоль живота. Она наклоняется ниже, и кудри щекочут ему руку. Драко смотрит на гибкую линию её шеи и завитки у затылка и думает, куда этот сон заведёт его. Её горячие распахнутые ладони касаются его голой груди, скользят выше, пока Драко не задыхается от щиплющей боли.

Он шире распахивает глаза, и смутно-сумеречная дымка сна распадается. От его левого плеча к груди тянется уродливая рваная рана, и Грейнджер зло бормочет что-то, пока обрабатывает её экстрактом бадьяна.

— Дурак, — шипит она, когда поднимает глаза к его лицу. Её рука сильнее сжимает его раненое плечо, и ему приходится закусить щёку, чтобы проглотить жалкий стон, зародившийся в горле. — Какого чёрта ты пошёл один?

Она зла: румянец затапливает её щёки и горло, утекает под съехавший ворот футболки, и Драко невольно представляет её грудь — тугую и наверняка такую же красную. Он взвинчен и перегружен: руки, которые то нежно, то грубо проходятся вдоль его раны; кудри, которые щекочут его кожу; румянец, который заставляет его думать обо всех неуместных вещах, и голос, дрожащий от злости и чего-то ещё. Он проглатывает слюну, сухую и вязкую, и ком, отчего-то застрявший в горле.

— Ингредиенты закончились, — сипит он.

— И? Ты не можешь уходить один. Это опасно. Если ты будешь предупреждать меня или Грюма, то мы сможем…

— Разве вся суть моих вылазок не в том, что их не нужно планировать?

— Мы больше не можем так действовать. Если на тебя нападут, пока ты один…

— Меня расщепило, Грейнджер.

— В этот раз. Ты не можешь быть уверен, что в следующий раз ты не встретишь Пожирателей.

— Я не посвящён в тайны Ордена.

— При чём здесь… — она моргает. Понимание отпечатывается на её лице горестной складкой вокруг губ, сеткой бессонных морщинок вокруг глаз. — Ты издеваешься?

Она почти задыхается: глаза сужены, а губы плотно поджаты. Поднимается рывком, несколько раз обмеряет комнату шагами, судорожно поджимает пальцы. От её нервного мельтешения у Драко рябит перед глазами — он хватается за её запястье, влажное и блестящее от экстракта бадьяна и целебной мази.

— Я буду осторожен, хорошо?

Она качает головой, но всё равно замирает, опускается на кровать, едва задевая его бедро своим. Белое и дрожащее пятно горла перетягивает на себя его взгляд.

— Я поговорю с Грюмом: мы никогда не уходим на миссии по одному, и ты не должен.

— Грейнджер…

— Это не обсуждается, Драко. Мы не можем потерять одного из целителей, потому что его расщепило или… — она сглатывает. — Как это вообще вышло? Ты попал под антиаппарационный купол?

Драко хочется соврать, коротко кивнуть в ответ, но Грейнджер смотрит так, будто и правда волнуется, и он слышит свой голос, сиплый и слабый:

— Нет, я был в Уилтшире.

— О. — она повторяет: — О. Ты не хочешь…

— Нет, — обрывает он её. — точно нет.

Холод пронизывает его мысли, он слабый и трескучий, и он ничего почти не меняет.

Драко быстро цокает языком и переводит тему, отвлекая и себя, и Грейнджер:

— Зато я нашёл то, чем мы можем заменить корень мандрагоры.

Её лицо меняется почти мгновенно: брови приподнимаются, вдоль переносицы ложатся лёгкие морщинки.

На дне зрачка загорается живой интерес, и она спрашивает, почти растеряв недавнюю злость:

— Что? Как?

Это настолько абсурдно, что Драко смеётся. Ему больно, и рваный смех быстро перетекает в сдавленный стон, и она только фыркает в ответ, стискивает его пальцы в своей горячей ладони. Красные отсветы ползут по потолку, и он говорит обо всех способах превратить белену во что-то хоть отдалённо полезное. Грейнджер кривит губы улыбкой, но края рта дрожат, и кончики пальцев дрожат тоже.

* * *

Бесконечная череда миссий прерывается: Грейнджер и два её идиота всё реже уходят на задания, и Драко постоянно видит её то в гостиной, то на крыльце, всегда в окружении плывущих за нею книг, свитков и коробок с портключами. Что-то должно произойти, но ничего не происходит, и коттедж пропитывается напряжённым ожиданием, и Драко ненавидит это.

Это и кое-что ещё.

Грейнджер не покидает коттеджа, но ей не до него. Только иногда её взгляд, требовательный и горячий или задумчивый и расфокусированный, мажет по его спине, пока он варит зелья, лечит раненых или собирает травы, высаженные поблизости. Зато Уизел не оставляет её ни на минуту, и, нависая над чужой распоротой раной или зельем из обрезков дубовой коры и высушенной кожицы растопырника, Драко говорит себе, что это неизбежно. Они неизбежны. Грейнджер и Уизли — каждый в Ордене знает: они созданы друг для друга.

Рот вяжет от рябинового отвара, и он тащится из лазарета в чулан, спотыкаясь через шаг, когда не то Фред, не то Джордж ловит его. Драко не до конца уверен, но у них огневиски, и он устал, и он измучен, и это достаточный повод остаться. В комнате ещё слышны отголоски смеха и обрывки разговора; они на мгновение стихают с его появлением, и тишина давит ему на барабанные перепонки. Драко делает несколько быстрых глотков — пятым почти давится. Его язык и щёки немеют, горечь оплетает горло. Лампа под потолком покачивается перед глазами, её оранжевые отсветы кругами рассыпаются по полу. Симус развлекает их идиотскими шутками, а Невилл — попытками колдовать левой рукой. Вместо Люмоса он направляет себе в лицо струю ледяной воды, и Драко слышит свой смех — неестественный и незнакомый, какой-то чужеродный.

Охлаждающие чары развеиваются, и он чувствует жалящую боль, ползущую вверх по плечу, но даже это не так мучительно, как открытая и широкая улыбка Грейнджер, отданная не ему. Он ловит её дважды: в первый раз — в гладком отражении стеклянной дверцы, свет лампы проливается на неё сверху, её гибкие руки обвивают Уизела за шею, а на щеках темнеют едва намеченные ямочки; во второй раз — позже, когда она возвращается на кухню. Грейнджер садится, подобрав под себя ноги, на один из пыльных диванов. Её колени едва касаются коленей Уизела. Она возбуждена и восторжена, и она громко говорит, активно размахивает руками.

И она, кажется, в порядке, и Драко не может этого вынести.

Он выскальзывает наружу, никем, конечно, не замеченный. Снаружи снова мокрый ветер — другого здесь не бывает. Впереди пляж, убегающий в неидеальную темноту, глубокое море и серые гребни волн. Песок грязный: усыпанный сухими водорослями, выбеленными палками и гладкой галькой, и Драко не понимает, что Грейнджер в нём находит. Он кутается в широкий и колючий свитер, утопает в его длинных рукавах и зло смотрит на разливающееся вокруг море, как будто оно таит от него ответы.

* * *

— Грейнджер, у тебя нет занятия получше?

Драко перекидывает сумку через плечо и прикусывает щёку, но она даже не откликается: зашнуровывает свои ботинки, поправляет свитер, прячет палочку в кобуру на предплечье.

— Я иду в соседнюю деревню охотиться на лукотрусов. Это, — он обводит рукой пространство между ними, — просто трата времени.

Она кладёт руки на бёдра и хмурит брови, смеряет его медленным и раздражённым взглядом.

— В прошлый раз, когда ты уходил за ингредиентами, ты вернулся с огромной раной на плече.

— Меня…

— И мы потратили две порции экстракта бадьяна на твоё лечение.

Ему горячо от стыда, и совсем нечего ей ответить, поэтому Драко просто поджимает губы и уходит вперёд, громко хлопая дверью перед её лицом. Это Грейнджер, конечно, не останавливает, и она идёт за ним следом, тяжело и напряжённо дыша. Называет сволочью, когда хватает за руку, чтобы аппарировать.

А в деревне ведёт себя подчёркнуто отстранённо: молчит, пока он обрезает нитеобразные корни и отцепляет лукотрусов от деревьев; молчит, пока он убирает их в сумку, прокладывая тонким слоем пергамента; молчит, пока он собирает растущие поблизости руту и полынь. Она стоит, прижимая ладони к бёдрам, и нетерпеливо постукивает носком ботинка по размякшей земле.

— Я же говорил, что это пустая трата времени.

— Это вопрос безопасности.

— Это не объясняет, зачем тебе было идти со мной.

Драко старается сказать это беспечно, небрежно; так, словно не ломает голову над тем, зачем Грейнджер пошла с ним, почему не отправила кого-то ещё, почему не осталась в коттедже с Уизелом. Нет, он только рад позлить того, но у Грейнджер действительно есть дела получше, чем тащиться в корнуэльские леса за лукотрусами. Драко стирает землю и кислый зелёный сок с ножа, убирает его вглубь сумки к ингредиентам и пустым свёрткам. Под этим углом он не видит её лица — только косой срез от правого плеча вниз и скрещённые на груди руки.

— Что, недостаточно хороша для тебя?

Вскидывает взгляд, но на губах у Грейнджер вместо злости усмешка.

— Очевидно, — мгновенно откликается он, но голос звучит нелепо — связки дрожат.

Она громко фыркает, приподнимает брови и слегка морщит нос, гибко потягивается; и через тонкий хлопок футболки Драко видит выступы и впадины её рёбер. Сглатывает, прочищая расщипанное, сухое горло. Отворачивается, осторожно отцепляет незамеченного раньше лукотруса от одной из верхних веток.

— И для чего они нам? Лукотрусы, я имею в виду.

— Разве ты не должна была узнать это до вылазки?

— Зачем? — непринуждённо спрашивает она и наверняка пожимает плечами.

— Грюм не обязывает вас отчитываться?

— Зачем? — повторяет Грейнджер сконфуженно. — Мы доверяем тебе, Драко.

Грейнджер говорит это буднично, немного сбито с толку; так, словно это — элементарная истина, а не самая невозможная и абсурдная вещь, которую он когда-либо слышал, и Драко отрывает взгляд от лукотруса, чтобы поймать красный мазок заходящего солнца, падающий на её приоткрытые губы.

Веточка лукотруса переламывается в его руке, и она продолжает:

— Просто, если я буду знать, что ты пытаешься сделать, то я смогу тебе помочь.

Она закалывает волосы, и Драко видит несколько выбившихся кудрей, которые щекочут её тонкую шею. Кончики пальцев покалывает, и ему приходится несколько раз ущипнуть себя за запястье, чтобы унять тупое жжение в ладонях.

— Я думал приготовить мазь от ожогов.

— И для этого придётся зверски распотрошить лукотрусов? — её брови хмурятся, между ними ложится тонкая складка.

— Вроде того.

Драко протягивает вперёд ладонь с переломленной веточкой посередине и кивает на тёмно-зелёные отростки, спрятанные под корой. Медленно разделяет лукотруса: листочки крошечные, а руки отчего-то трясутся.

— Зелёные части можно смешать в пасту с молли и цветами горечавки — должно снимать боль и отёк, а кору можно настоять на лунной росе и использовать потом для регенерации кожи. Может быть, даже для Заживляющего зелья, если я найду хороший сцепляющий элемент.

Грейнджер улыбается ему: глаза лучатся от восторга, а в следующую минуту тёплые руки оплетают его шею, чистый запах мыла и трав забивается в нос. Это удивляет его ровно настолько, чтобы застыть на миг, но найтись — наконец, несмело опустить руки на её спину. Пальцы едва колет прикосновением, но под кожей уже горит. Её голова покоится у него на плече, подбородок — в выемке у ключиц; её тело гибкое и тонкое, и оно идеально ложится в его объятия, и Драко хочется навсегда запечатать это мгновение в памяти.

Грейнджер отстраняется первой, и Драко думает обо всех, очевидно, бессмысленных открытиях в мире отчаянного зельеварения, которые ему предстоит совершить.

* * *

— Мне нужна твоя помощь.

Грейнджер перехватывает его на пути от лазарета к чулану, за ней плывёт высокая стопка книг и несколько исписанных свитков. Стопка выглядит нестабильной, а Грейнджер — уставшей. Под глазами лежат тени: синева растекается от нижних век до самых скул. Перекрученные волосы закреплены в пучок палочкой, и несколько выбившихся прядей присохло к вискам и шее.

Драко давит желание отвести их от лица или поправить съехавший ворот свитера; он судорожно поджимает пальцы и, неловко замявшись, переспрашивает:

— Моя помощь?

Грейнджер кивает; он хмыкает, но приоткрывает дверь, пропуская её первой. В чулане стоит влажная духота: над котлами висит белёсый и густой пар. Она стирает мгновенно налипшую влагу с висков, занимает единственный свободный стул. Книги и свитки медленно опускаются за ней следом.

— Ты не хочешь открыть окно или наложить Охлаждающие чары?

— Это повредит зельям. Обычно небольшие перепады температуры не проблема, но обычно мы не притворяемся, что недотрога — это почти то же самое, что гидроцера.

— Это стало намного сложнее, да? Раньше зелья казались такими простыми: нужно всего-то следовать инструкциям, а теперь… — она пожимает плечами, обрываясь на полуслове.

— Всё то же самое. Просто инструкции сложнее, а результат — хуже, — он кивает на один из кипящих котлов, лениво ведёт палочкой, чтобы размешать зелье: три раза по часовой и пять — против. — Взять тот же Костерост. В учебнике в рецепте будет гидроцера, потому что это самый простой и самый эффективный вариант. Недотрогу нужно вымачивать в уксусе, а уксус плохо сочетается с рутой, поэтому вместо неё придётся добавлять полынь и немного высушенной калган-травы, но сращивающий потенциал полыни гораздо ниже, поэтому в результате ты получаешь зелье, которого нужно почти в два раза больше, чем обычного Костероста, чтобы добиться того же эффекта, но, в отличие от гидроцеры, недотрогу можно найти даже здесь.

— Ты и правда разбираешься в зельях.

— А ты сомневалась? В конце концов, Северус — мой крёстный, — самодовольно отзывается он, но осекается вмиг, сглатывает. Продолжает осторожно, как будто проверяя воду: — Он дал мне несколько дополнительных уроков по просьбе отца.

Ответ хоть и поддаётся ему, но откликается жаром вдоль загривка, а Грейнджер улыбается не радостно, но как-то вымученно: губы поджимаются до тонкого росчерка. Щёки наливаются краской из-за жары, и она вытирает пот со лба и шеи.

— Так что ты хотела?

Он ждёт, но Грейнджер молчит, сминает зубами губы, как будто немного мнётся даже.

— Я обновляю портключи для Ордена и подумала, есть ли способ зачаровать их под волшебника.

— На крови?

— Разве есть другой способ?

Драко качает головой:

— Не такой, о котором я знаю.

— Но на крови — это возможно?

— Конечно. У нас… у многих чистокровных семей есть фамильные ключи, которыми не могут пользоваться посторонние: только связанные с семьёй узами крови.

— Насколько это сложно?

— Создать портключ, связанный с родом и родовой магией? Я не знаю, Грейнджер, какая у нас шкала? В обычное время — это как сварить идеальный Феликс Фелициус. В нашем положении — убить дракона голыми руками. Особенно если ты хочешь снабдить такими весь Орден.

— Значит, без шансов.

Её плечи сникают; Грейнджер снова закусывает губу, трижды отрывисто кивает. За рёбрами разрастается жжение — оно колет в груди. Будто это его вина, что Орден не может позволить себе нормальные ингредиенты и продвинутые чары. Он цокает языком, стискивает пальцами занозистый край стола. Он не будет давать ей ложную надежду.

— А что насчёт зелья Сопротивления магии? Тёмной магии, — Грейнджер подцепляет пальцами нитку из разошедшегося рукава, тянет её до резкого щелчка.

— Из подливки и гноя бубонтюбера? — он фыркает, но Грейнджер на его колкость не отвечает, прищуривает глаза. — Подожди, ты серьёзно? Грейнджер, это зелье — подделка, фальшивка, чтобы вытянуть галлеоны из запуганных волшебников.

— Я не прошу тебя сварить его, но если есть зелье Сопротивления обычной магии, то должен быть способ создать такое же для тёмной.

— Грейнджер, если бы был способ защититься от Непростительных…

— Я не говорю о Непростительных, Драко. Тёмные проклятия, влияние тёмно-магических предметов — всё это не менее серьёзная проблема, и если у нас будет хотя бы что-то… — она вздыхает. — Даже слабое, даже ненадёжное.

— Даже если у меня получится, Грейнджер, ты правда думаешь, что в этих условиях мы сможем приготовить такое зелье для всех?

Она качает головой, опускает взгляд. Блик солнца тянется вдоль усталых теней на её нижних веках и кровящих ранок на её искусанных губах. Драко понимает, что значит этот её взгляд, и не заставляет Грейнджер произносить это вслух. Он шумно выдыхает, сдавливает пальцами переносицу.

— Я попробую, но обещать ничего не буду.

Её лицо светлеет, и ради этого короткого облегчения, смягчающего её черты, Драко не против попытаться.

— Я могу помочь?

— Нет, главное — дай мне время.

Когда Грейнджер уходит, он ставит очередной котёл с рябиновым отваром на огонь. Скулы сводит, и Драко чувствует знакомую тягучую боль, растекающуюся от висков к затылку. Ему потребуется много отвара, очень много отвара.

Драко работает над зельем; и время течёт вокруг него: солнце заходит, и нечёткие сумерки заползают в его каморку; солнце встаёт, и омерзительно яркие лучи режут пространство вокруг; солнце снова садится, и от горечи рябинового отвара у Драко сводит скулы.

Солнце встаёт.

* * *

— Тебе нужно отдохнуть.

Красноватые отсветы огня тянутся по половицам; петли скрипят, когда Грейнджер прикрывает за собой дверь, но Драко не оборачивается, он вытирает лоб рукавом свитера, опускает в котёл два пучка калган-травы. Терпкий, горелый запах ударяет ему в лицо. Зелье булькает: по поверхности расползается тонкая пузырящаяся плёнка, почти чёрная на вид.

— Ты совсем не спишь, — добавляет она своим высокомерным и нравоучительным тоном.

Драко не отвлекается, взмахивает палочкой, спешно вмешивает калган-траву, но зелье густеет быстрее и уже на третьем обороте застывает подгоревшей пастой.

— Блядство.

Острый край стола втыкается в основания его распахнутых ладоней, и он давит желание смахнуть котёл на пол. Это его семнадцатая попытка, и она такая же безуспешная, как все предыдущие: зелье выкипало; зелье сгорало; зелье застывало желеобразной массой или пастой; зелье взрывалось; зелье ни разу не работало так, как ему было нужно. Он чувствует, как дрожат его плечи, как вдоль позвоночника колет. Согнутые в локтях руки трясутся.

Шаги скрипят по половицам; и когда она подходит, ему видны только её буйные кудри и задранный вверх подбородок. Её подбородок и щёки обметало слабое корнуэльское солнце, и Драко сильнее сжимает пальцы, чтобы случайно не коснуться её жарко-красной кожи. Он вытирает ладони о край свитера, испаряет испорченное зелье. Проблема в чемерице, конечно — она плохая замена для вороньего глаза и ужасно сочетается с калган-травой. Особенно когда у них нет ни жилы мантикоры, ни толчёного рога единорога, чтобы уравновесить её.

Его отвлекает слабое давление ладони на основание шеи и мягкое тепло, ползущее вверх по загривку. Грейнджер осторожно подцепляет его отросшие волосы, разлохмачивает их.

— Малфой, — зовёт она тихо, пробует снова: — Драко, пойдём, тебе нужно отдохнуть.

— У нас заканчивается мазь от ожогов.

— Ты займёшься ей завтра.

Тонкие пальцы несмело перебирают волосы у него на затылке, и Драко невольно тянется за этой странной и неуместной лаской. Её ладони горячие, а мозоли на них сухие и колючие, но это совершенно неважно. Тяжесть ложится на его плечи, и он ощущает, как они сгибаются, совершенно не по-малфоевски ссутуливаются. Малфои не горбятся, не носят свитера с протёртыми локтями, не варят зелья в пыльных кладовках, не позволяют грязнокровкам даже прикоснуться к себе. Малфои вообще много чего не делают, но во внезапно разошедшиеся зазоры старого имени вмещается всё это и ещё многое другое, и теперь Драко будто бы лучше понимает, как не быть Малфоем, чем как оставаться им.

Грейнджер мягко надавливает ему на спину, разминая затёкшие позвонки и налитые напряжением плечи, невесомо проводит ладонью вниз, пока не упирается большим пальцем в точку над лопатками и не замирает.

— Пойдём. Это ждёт до завтра.

Он кивает, и Грейнджер ведёт его через затопленные сумерками коридоры к мансарде; Драко пару раз спотыкается, поднимаясь по лестнице, и она оборачивается через плечо. На мгновение неловко замирает, обрамлённая провалом двери, прежде чем переступить через порог, подвести его к кровати, надавить на плечи.

Матрас проминается с тихим скрипом; Грейнджер поджимает губы и мимолётно усмехается:

— Я останусь ненадолго — убедиться, что ты не сбежал обратно в чулан или лазарет.

Через узкое окно в комнату сеется слабый и серый свет; он бликами ложится на заваленные книгами и коробками шкафы, на затёртые половицы и полинявшую рогожку ковра. Драко хлопает ладонью по разбитым простыням, пожимает плечами.

— Хотя бы не стой.

Он отворачивается к стене, когда ложится, и только через несколько мгновений чувствует, как матрас вновь проминается, а после — как её горячая рука проходится от его плеча к кисти.

— Уизли это не понравится.

— Рона это не касается.

Драко хмыкает в ответ, несмелой рукой накрывает её руку, и, наконец, засыпает.

В своих снах он видит Грейнджер, голую и пекуче-красную, с протянутыми к нему руками; Грейнджер, укрытую и покойно-белую, с разорванной раной на груди; Грейнджер с покрасневшим кончиком носа и глазами; Грейнджер с трясущимися пальцами и губами; Грейнджер с широкой улыбкой, которая только для него.

* * *

Сегодня её день рождения, и об этом помнят все.

В убежище с самого утра прибывают люди. Вокруг неё так шумно, тесно и людно, что для Драко совсем не остаётся места. Из дальнего угла он следит за её широкой улыбкой и смешливой складкой вокруг губ. Вещи, которые ей дарят — бесполезные сентиментальные безделушки, напоминания о давно провалившихся в пустоту днях, и её глаза мутнеют и краснеют, когда она оглядывает их, с улыбкой поджимая губы.

В лазарете сегодня, как назло, спокойно: зелья достаиваются, и Драко некуда себя деть. Он слоняется между заполненными уже не врагами, но ещё не друзьями комнатами, пока не выбрасывает своё тело, уставшее и затёкшее, во влажный осенний полдень. Перед коттеджем сохнут травы, белеют выстланные прибрежной галькой дорожки.

Он ждёт, но день только растягивается, и он слышит хлопки двери, стук шагов и скрежет разговоров, пока не слышит вдруг её голос:

— Это невежливо, знаешь ли — игнорировать именинницу, — говорит Грейнджер, опускаясь на шаткую скамейку рядом с ним, и мир вмиг затихает. — Я могу и обидеться.

Он хмыкает и не отвечает, вытягивает из растянутого кармана книгу, протягивает её Грейнджер. Он нашёл её случайно во время одной из вылазок и берёг потом несколько месяцев. Корешок книги заломан, уголки помяты, и в обычной жизни Драко бы к такой и не прикоснулся, но теперь уже неважно.

— Матильда⁽¹⁾? — усмехается она искренне, а Драко горячо от стыда. Он едва не выхватывает книгу из её рук, когда вдруг замечает, как Грейнджер наклоняет голову вбок, прищуривается, пробегается пальцами по жёлтым и тонким страницам.

— Мне показалось… — начинает он непослушным голосом, но умолкает, когда из её горла вырывается надрывный и сдавленный звук.

— Моя мама... она подарила мне её, когда пришло письмо из Хогвартса, — она несильно бьёт корешком книги по колену, нервно ведёт плечами. — Сказала, что это очень-очень смешно, потому что очень-очень похоже. Не думаю, что она когда-нибудь вспомнит об этом, но…

Она прикусывает щёку, и её дрожащие губы растягиваются новой, незнакомой улыбкой, и плотный ком сдавливает ему грудь.

— Я… — он заминается, сглатывает. — Мерлин, извини.

Его извини тяжёлое: в нём вес множества вещей из времён, когда Драко слишком хорошо понимал, что значит быть Малфоем. Оно расходится глухим эхом, и Грейнджер вздрагивает, вскидывается; она, конечно, сразу всё понимает.

— Нет, — Грейнджер трясёт головой. — Нет-нет-нет. Спасибо. Правда. Ты не представляешь, сколько это для меня значит.

Она снова опускает взгляд на книгу, нежно проводит большим пальцем вдоль корешка, а потом вдруг наклоняется и целует его: планировалось в щёку, наверное, но её губы, сухие и обветренные, прижимаются к краю его рта. Она отстраняется вмиг, заглядывает ему в глаза; через её переносицу тянется красное пятно, и Драко мажет по нему большим пальцем, а после притягивает её ближе, зарывается пальцами в уже растрёпанные пышные кудри. Он целует её куда-то между нижней губой и подбородком, потом в угол рта и, наконец, в губы. Вторая ладонь ложится на её расшитую румянцем шею.

Вокруг иссыхают травы, блик солнца дрожит над запылённым горизонтом, ветер тянет солёный морской воздух, и всё, кроме её лица, смывается в пятно.

* * *

Грейнджер прижимается к нему боком, макушка упирается ему в подбородок, и щекотка дыхания растекается по груди. Она спит, и сон её спокоен. Их ноги переплетены, её колено давит ему на бедро, а ладонь сжимает плечо, и кожу покалывает там, где она его касается. Она обнимает его всем телом, и Драко погребён под её мягким жаром и буйством волос.

Он — её, и об этом известно всем.

Фред хлопает его по плечу, когда вихрь аппарации уносит Грейнджер на очередное задание; Симус хмурит рассечённую проклятием бровь, когда Драко на лишнее мгновение зависает у её двери; Невилл пожимает плечами, пока Драко по пятому разу перебинтовывает её пустяковые раны; Поттер, Уизлетта и Уизел при каждой встрече прожигают ему спину изъедливыми взглядами, но дальше взглядов не заходит — никто не верит, что Грейнджер — его, и Драко не верит тоже.

Над морем расползается рассвет: через узкое окно Драко видит отблеск восходящего солнца и стелящийся поверх воды туман. Её тело ещё расслабленно сном, но веки вздрагивают, слипшиеся ресницы трепещут, и она поднимает на него взгляд, поплывший и потерявшийся.

— Доброе утро, — что-то давит Драко на грудь, и голос неровно хрипит: — Выспалась?

Она улыбается ему безотчётно и заспанно, опирается на согнутую в локте руку, чтобы приподняться. Кудри растрёпаны, и они застилают собой и узкое окно, и занимающийся рассвет. Она тянется за палочкой (наверняка проверить время), но Драко перехватывает её руку, отводит запястье за спину.

— Ещё рано, не спеши.

В этом больше мольбы, чем просьбы, но Грейнджер благосклонна: она бросает короткий взгляд за плечо и снова опускает голову ему на грудь. Её обветренные пальцы прижимаются к узловатым шрамам от поттеровской Сектусемпры. Между их кожей плотный хлопок его футболки, но прикосновение от этого жжёт не меньше.

— Ты вернёшься сегодня?

Несколько прядок выбилось, и Драко убирает их за ухо, ногтем цепляя щёку.

— Завтра, если всё пройдёт хорошо.

Драко коротко кивает в ответ.

— По слухам, там есть высушенные жилы мантикоры, — продолжает она.

— Ты шутишь?

— Ни капли. Если Луна не ошиблась, то там осталось много ценного.

— Луна Лавгуд? — Драко приподнимает брови. — Лунатичка Лавгуд?

Грейнджер больно щиплет его за плечо и поджимает губы.

— Не смей.

— Ты уверена, что ей можно доверять? — не унимается он.

— Драко…

— Я понимаю, что она твоя подруга, но ты уверена? Вылазки в последнее время идут всё хуже, и если ей просто показалось, весь этот риск будет впустую. Ты знаешь Лавгуд, она…

— Я уверена, Драко, что риск стоит того, ошиблась Луна или нет. Если у нас будут нормальные ингредиенты…

Её голос звенит, и Грейнджер обрывисто выдыхает, а Драко чувствует медный и липко-солёный привкус на языке. Она отталкивается от него, выбрасывая Драко из своих тёплых рук, и встаёт. Голубоватые проблески рассвета ложатся поверх половиц и её вмиг потемневших черт. Она одёргивает футболку, натягивает свитер поверх, закручивает волосы в тугую косу.

— То не получится, как в тот раз.

Как в тот раз — это когда противоядие оказалось слишком слабым. Это его ошибка, но цену за неё платят другие. Драко застывает; в горле разрастается ком. Эмоции на лице Грейнджер сменяют одна другую, но Драко слишком оглушён, чтобы следить за их увяданием. Ему хочется сказать, что это низко и подло с её стороны — бросить это обвинение сейчас, а ещё, что ему жаль и что он сделал всё, что мог, но ком в горле тяжёлый и плотный, и он сковывает его шею и плечи. Драко поднимается следом, садится на кровать, машинальным движением шарит по разворошенным простыням. Холод медленно расползается вниз по телу, и он не слышит ни её извини, ни шороха шагов, ни шуршания мягкого рукава. Свитер колет ему щёку, когда Грейнджер обхватывает его лицо ладонями и задирает так высоко, что Драко чувствует, как растягиваются сухожилия на шее.

— Извини, — повторяет она громче, касается его лба своим; кудри рассыпаются по его лицу, щекоча кожу.

— Ты права. Нам действительно не помешают нормальные ингредиенты.

Его голос холодный и ровный, начисто лишённый любых эмоций.

— Не делай этого, — говорит она, обводя большими пальцами его скулы, — не закрывайся от меня. Даже если я злюсь, даже если говорю ужасные вещи. Пожалуйста?

И он кивает, чувствуя, как спасительный холод покидает его тело. Что бы она ни попросила — Драко не хватит сил ей отказать.

* * *

— Есть!

Грейнджер врезается в него, и у Драко из лёгких выбивает весь воздух. Его правая нога вязнет в песке, и он валится на высохшие травы и влажный песок, утягивая её за собой. На её щеке тонкий и узкий порез, и он кровит, и Драко пытается дотянуться до склянки с экстрактом бадьяна, которую всегда носит с собой, но Грейнджер мешает.

— Там есть и жилы, и корень мандрагоры, и даже немного рога единорога, — говорит она и снова отбрасывает его руки наверх.

Её глаза и кончик носа красные, а вздох похож на всхлип.

— Это…

— Замечательно, да? Это настоящее чудо, что Луна их нашла.

И Драко не знает, что ей ответить, поэтому тупо говорит:

— У тебя кровь.

— Что?

— У тебя кровь на щеке. Подожди секунду.

Он вытаскивает склянку с бадьяном, приподнимается на локте; зелье щиплет пальцы, и он осторожно прижимает их к ранке, опускает ниже — к искусанным и красным губам, к небольшой царапине на подбородке и пятну стёсанной кожи рядом. Ему эгоистично хочется, чтобы её царапины и порезы не заканчивались. Снова проводит рукой вдоль скулы, а Грейнджер смотрит на него, не отрывая взгляда, и её тяжело вздымающиеся рёбра через вдох касаются его руки. Драко видит, как она сглатывает, как нервно облизывает губы. Тянется ближе, но слышит сперва тихий кашель, а потом громкий смех, и застывает.

С крыльца на них смотрят Фред и Невилл, за их спинами мелькают другие тени, и это неловко и ужасно, и Драко ждёт, что сейчас Грейнджер сбежит, оставит его здесь одного, но Грейнджер не вскакивает, не уносится уверять остальных, что они всё неправильно поняли. Только помогает ему встать, а потом утягивает в чулан к только что добытым ингредиентам.

Она насильно помогает ему, пока — впервые за несколько месяцев — Драко варит настоящие зелья, и это идёт удивительно легко, потому что ему не нужно думать о том, чем смягчать неподходящие ингредиенты, как убирать нежелательные эффекты и как не сжигать всё в процессе. Последним он возвращается к грейнджеровскому эксперименту и тратит впустую полторы драгоценных жилы, прежде чем получает что-то хоть отдалённо рабочее. Зелье выходит насыщенно-синим и немного вязким.

— Давай проверим.

Грейнджер тянется к виалу, чтобы набрать немного зелья, когда Драко перехватывает её запястье.

— Как?

Она растерянно хлопает глазами.

— Я выпью порцию зелья, и ты наложишь на меня какое-нибудь…

— Нет, — он закрывает котёл спиной. — Я не буду… мы не будем так его проверять.

— Я могу попросить кого-нибудь другого, если тебе сложно.

Он щурится, шумно вздыхает.

— Ты не будешь просить кого-то ещё проклясть тебя.

— И как иначе мы убедимся, что оно работает? — Грейнджер хмурится, сжимает губы. Взгляд мечется по его лицу, и она выплёвывает: — Нет! Я не буду проклинать тебя. Нет.

— Я могу и сам. Грейнджер, — он прижимает её руку к своей щеке и рвано выдыхает: — если я не ошибся, то ничего не почувствую, если — нет, лучше пойму, что не так, но если ты попытаешься прикоснуться к этому котлу, я уничтожу зелье. Мне всё равно, сколько работы и ингредиентов на него ушло — ты не будешь проверять его на себе.

Она кивает отрывисто и нехотя и, конечно, не соглашается подождать его в гостиной. На третьем проклятии защита, созданная зельем, рассыпается, и Драко чувствует, как его правое предплечье разрывает изнутри. У него подкашиваются колени, вдох булькает в горле, в ушах звенит, и Драко чуть не переворачивает один из котлов, когда Грейнджер ловит его. Он приходит в себя на полу: ноги вытянуты вперёд, голова покоится у неё на плече, и грудь неровно и тяжело ходит от сбитого дыхания.

— Спасибо, — говорит она, отводя взмокшие волосы от его лица и ласково пробегаясь пальцами вдоль зудящих висков.

— Оно ведь не для тебя, — Драко хочет разозлиться, но даже не удивляется, когда она коротко кивает в ответ. — Поттер?

Новый кивок, и Драко понимает: всё это — никогда не для неё; как понимает и то, что без Поттера всё это не имеет смысла.

Грейнджер стискивает его руку в своей и тихо говорит:

— Пойдём, тебе нужно отдохнуть.

Грейнджер тащит его к себе в спальню, которую делит с Уизлеттой (до его мансарды четыре пролёта лестницы, и Драко сомневается, что его трясущиеся ноги преодолеют хоть один). В комнате её защитники, и они замолкают, стоит ему перевалиться через порог. У Уизела лицо такое же красное, как его волосы и веснушки, и он стискивает кулаки до хруста. Поттер спокойнее: он поправляет очки, щурится, морщится, словно прикидывает что-то. Драко надеется, что не убийство. Это странно и неуместно. Впервые за несколько месяцев он чувствует себя так, словно всё вернулось на круги своя, и они снова в школе, и Поттер — снова его худший ночной кошмар.

Но Грейнджер невозмутима: она не даёт ему сбежать, помогает лечь, устраивает его голову у себя на коленях. Она нежно перебирает его мокрые от холодного пота волосы и, кажется, ни капли не стесняется, и этот факт никак не умещается у него внутри.

Она говорит остальным, что Драко сделал то самое зелье. Улыбается ему самой широкой улыбкой, которую он когда-либо видел, и на глазах у всех переплетает их пальцы.

И Драко до боли в висках пытается осознать эту новую странную реальность, в которой Грейнджер, кажется, тоже его.

* * *

С последнего задания Грейнджер возвращается в середине ночи.

Её лицо застилается серыми тенями; она рывком стягивает и уродливый свитер, и растянутую футболку, и Драко замирает взглядом на острых ключицах и тёмной ямке под горлом, контурах высокой груди и выступающих рёбер, и, когда она опускается рядом, прижимаясь к нему бедром, Драко кажется — он до сих пор спит. Она ведёт рукой от его плеча к краю футболки, и Драко тяжело втягивает воздух, сухо и судорожно сглатывает.

— Завтра мы уходим, — говорит она, наклоняясь к его губам. Её дыхание мягким жаром оседает на его коже, и Драко едва ли разбирает слова.

— Мы?

— Да. Все мы.

— Куда?

Грейнджер сминает нижнюю губу зубами, нервно дёргает правым плечом. Её ладонь слабо давит ему на живот, и у Драко перед глазами всё путается.

— Хогвартс. Целители останутся здесь помогать раненым.

— Все?

— Почти, — она ведёт плечом, зарывается тонкими пальцами ему в волосы.

— Я пойду.

Она качает головой, выдыхает:

— Нет, не нужно.

— Я пойду, Грейнджер, — упрямо повторяет он. — Даже не спорь: должен же кто-то проследить, что ты будешь в порядке.

Она захлёбывается вдохом, целует его, и все вопросы, которые у Драко были и не были, рассыпаются. В голове становится пусто, а Грейнджер тянет выше его футболку, ловит взгляд, медленно кивает. Он неловок, несмел и неопытен, но всё это не имеет значения, потому что ничего не остаётся, кроме её гибкой наготы, жадно подставленного рта, мягких губ и стелящихся по комнате теней.

* * *

Утром все собираются, и Грейнджер носится по коттеджу в окружении двух извечных идиотов и старших членов Ордена. Где-то в отдалении звенит её голос, и пока она отчитывает кого-то другого, Драко спешно готовит наборы для команд: зелья, мази, пасты и экстренные портключи. Последними забита целая коробка — Грейнджер занималась ими всё лето, когда не пропадала на заданиях.

В коттедж прибыло много орденцев из других убежищ; их взгляды колют ему спину, шёпотки мешают работать, и он постоянно сбивается, когда сортирует наборы, по одному на команду из трёх. Оптимальнее выдавать на пару, но ещё оптимальнее — варить Заживляющие зелья с кровью саламандры, а не с настоянным на лирном корне гноем бубонтюбера. Команды по трое — не худший их компромисс. Он делает экстренные наборы невесомыми, а склянки с зельями — неразбиваемыми.

И Драко чувствует себя абсурдно готовым к тому, к чему подготовиться нельзя, пока Грейнджер не приходит не-попрощаться.

Осталась ещё пара команд, с которыми Драко не успел разобраться, и она терпеливо ждёт, пока он раз за разом повторяет одну и ту же инструкцию. Сидит на одной из застеленных больничных коек, задрав повыше лицо; солнце ещё не зашло, и его лучи тянутся через её встрёпанные кудри; рукава свитера закатаны, и Драко видны её узкие кисти и синие сплетения вен.

Она бегло улыбается ему, когда он наконец освобождается, и, слегка наклонив голову вправо, говорит:

— Мне тоже нужен набор.

Её стоит отдельно: в нём несколько дополнительных флаконов с Укрепляющим раствором, рябиновым отваром и Заживляющим зельем. Она хмурится, конечно, когда замечает.

— Грейнджер, даже не начинай. Это приказ Грюма, — не моргая, врёт он.

— Всё будет хорошо.

Драко не верит, но кивает.

— Будь осторожна.

Пальцы сводит почти до зуда, и он небрежным движением убирает несколько выбившихся из хвоста кудрей ей за ухо.

— Ну, раз ты просишь.

Она приподнимается на носочки, обнимает его (при всех!), целует его (при всех!) и едва слышно выдыхает:

— Мы будем в порядке, правда.

И это самая сладкая и самая неприкрытая ложь, которую Драко когда-либо слышал.

Они разделяются, когда переносятся в Хогвартс: Грейнджер у главных ворот, он — где-то дальше, в глубине, на подхвате, и это возвращение кажется невозможным. Драко видит знакомые башни, узкие пролёты и коридоры и несколько мгновений не может даже двинуться. Горячая волна поднимается к лопаткам, и он почти слышит свой собственный голос из невозможного уже прошлого. Он щиплет себя за запястье, смаргивает липкие миражи.

Фред хлопает его по плечу, говорит что-то, но его слова теряются в треске защитного купола. Заклинания искрами разбиваются о него, и это почти красиво.

* * *

Полузабытая боль рассекает тело, и он прижимает влажный лоб к холодной каменной стене. В горле гарь, горечь и мелкая пыль. Драко с трудом смаргивает рябую муть, застилающую глаза. Кидает вперёд ещё пару проклятий, не глядя. Он пытается сделать ещё несколько шагов, но пол завален: вокруг камни, расколотые рамы и вывернутые тела. Он снова спотыкается, сглатывает едкую желчь, пальцами хватается за выступы в стене, переводит дыхание.

— Ещё немного, — говорит он себе. — ещё немного, и всё закончится.

Холодный пот течёт вдоль позвонков; что-то снова сотрясает стены замка. Дрожь проходит через камни, и вниз с потолка снова сыпет белая крошка. Когда пальцы перестают дрожать, он накладывает чары.

Дальше по коридору живых нет.

Драко отрывает себя от стены и идёт. Ладонь греет плоский ключ с узким кольцом: он активирует его, как только найдёт её. Онемение в левом боку медленно опускается к колену. Он накладывает свежие Охлаждающие чары, и мокрый свитер противно липнет к коже. Мышцы на животе сокращаются, и боль прошивает позвонки. Его магия слишком хрупкая и перебивчатая, чтобы Вулнера Санентур сработала сейчас, и он ограничивается Эпискеи. Помогает, ожидаемо, никак.

— Малфой.

Что-то врезается ему в спину, разворачивает его — напротив вырастает серое и слегка вытянутое лицо Лонгботтома. Драко отталкивает его от себя и замирает, вдавив ладони в колени.

— Какого…

— У тебя остался ключ? — тот бегло оглядывает его и добавляет: — Тебе нужно к целителям.

— Отвали.

Драко не нравится, как звучит его голос: слишком хрипло и сбито. Он разворачивается, но ебучий Лонгботтом снова дёргает его за плечо, пихает ему в руку бесполезный ключ.

— Тебе нужно к целителям.

— Мне нужно найти Грейнджер.

— Она в порядке.

Но Драко не верит. Внутренний двор замка до сих пор объят огнём, а члены Ордена никогда не отличались особенной наблюдательностью. Он почти видит, как находит Грейнджер с размозжёнными ногами и вывернутыми суставами, а какой-нибудь очередной лупоглазый кретин говорит, что с ней всё хорошо.

Он сталкивает руку с плеча, он идёт.

— Ты только помешаешь ей в таком состоянии.

В словах Лонгботтома куда больше смысла, чем он хочет признавать. Рана, пересекающая его бок, горит всё сильнее, и он чувствует, как кровь медленно пропитывает штанину. Лонгботтом догоняет его в два шага.

— У меня остался экстракт бадьяна.

— Тогда прибереги его. Эта, — Драко указывает на рассечённый бок, — проклятая.

Он тащится вперёд и почти заворачивает за угол, когда снова слышит за спиной приближающиеся шаги.

— Один не дойдёшь, — говорит Невилл, и голос его глуше обычного.

* * *

Когда он находит Грейнджер, она определённо не в порядке.

Она дышит тяжело и часто, лёгкие громко свистят на вдохе. Влажные кудри липнут к вискам, трясущиеся пальцы едва держат палочку. Распотрошённый мешок с экстренными зельями валяется у неё в ногах. Драко слышит, как Невилл давится, слышит, как что-то взрывается в отдалении, и позволяет туману окклюменции затянуть голову.

Его пальцы дрожат; руки покрыты бурой коркой запёкшейся крови, и на щеках и шее, где он ими касался, теперь разводы. Он видит рассечённые мышцы, разодранные сухожилия, раскуроченную плоть, белые просветы кости и кровь, очень много крови — её омерзительно красной крови.

— Драко, — начинает она, но он обрывает её тихим шипением.

Боль, белая и горячая, выкручивает суставы, и приходится сдавить зубы, чтобы наконец отцепить от пояса сумку с зельями. Он вливает Грейнджер в горло Крововосполняющее и Обезболивающее; он обрабатывает её раны экстрактом бадьяна и настойкой растопырника. Кислая желчь разъедает гортань, медный привкус ложится на язык. Окклюменция сужает его взгляд в одну точку, и в ней всё красное и вывернутое.

Но этого недостаточно, и среди зелий ещё осталось немного рябинового отвара, всего на пару глотков. Мало, конечно, но этого должно хватить. Драко морщится от его горячей вязкости, приставляет палочку к её груди.

Он бормочет Вулнера Санентур, пока не видит, что раны начинают медленно затягиваться. Он не залечит их до конца, не здесь и не сейчас, но этого хватит, чтобы она пережила рывок портключа. Когда затягивается последний шрам, и Драко видит наконец её кожу, всю обварено-розовую и иссечённую, он едва может двинуться сам. Взгляд плывёт, и через его рябую муть её лицо кажется бледным и обескровленным, неестественно беспечным. Нет ни усталых складок, ни бессонных морщинок, ни измученных заломов. Он кидает на себя короткий Эпискеи (свои раны он залатает как-нибудь потом) и оборачивается к Невиллу: лицо у того серое, и он рваным рывком вытирает рот.

— Ты готов?

Кивок.

— Гарри и Рон? — Драко одновременно взбешён и не удивлён. Когда он возвращает к ней взгляд, Грейнджер уже пытается подняться на ноги. — Я не видела их после первого взрыва.

— Грейнджер, мы не можем… ты не можешь: я не смогу залечить твои раны здесь.

Она хватается за стену, её глаза горят.

— Я никуда без них не уйду.

Грейнджер, — говорит он; пожалуйста, — говорит он, но его слова не могут ничего изменить. Он слышит, как Невилл тяжело вздыхает за его спиной и бормочет что-то.

Драко протягивает ей последнюю склянку с Обезболивающим зельем и говорит:

— Веди.

* * *

Драко почти не стоит на ногах, когда Грейнджер наконец останавливается.

Они нашли и Поттера, и Уизела, и Уизлетту, и весь ебучий выводок гриффиндорцев, и ещё пару десятков орденцев, на которых ему насрать, и он тащится следом за Грейнджер, потому что проклятая ведьма, кажется, совсем не замечает, что её раны вот-вот откроются снова. Не замечает, конечно, потому что за месяцы с Орденом Драко научился не только варить зелья из веток и пыли, но и лечить на ходу и почти на износе сил, и Драко почти искренне жалеет, что не может просто ударить Петрификусом ей в спину.

— Ты готов? — она оборачивается: её щёки красные от лихорадочного румянца, а глаза блестящие и больные. Между её бровями лежит хмурая складка, и она размыкает губы, чтобы спросить: — С тобой всё…

— Просто, блядь, не смей.

Он хватает её за руку, вытаскивает из кармана ключ, но по краям взгляда всё расплывается в пятна и вскоре чернеет.

Он просыпается позже, потому что Грейнджер его отчитывает. Её голос громкий и звонкий, и он прорывается через ватную пелену в голове.

— … и ты такой дурак.

Он открывает глаза, чтобы увидеть её лицо, нависающее над ним, длинные пряди кудрей и золотистую дымку солнца вокруг. Он чувствует её острые колени под своими лопатками, холод камня и едкую горечь в горле. Щурится и видит воспалённые белки её глаз и стянутую кожу на нижних веках. Она тихо шмыгает покрасневшим носом, вздёргивает подбородок, быстро и сухо сглатывает.

Драко приподнимает руку, чтобы пропустить между пальцами влажный, тёплый край её свитера и прохрипеть:

— С тобой…

— Я в порядке, — она проводит ладонью по щеке, оставляя на коже красную полосу, хлипко фыркает: — Какой-то идиот всё время лечил меня.

Смешок отдаётся тянущей болью в боку, и он морщится.

— Лежи спокойно.

Вокруг шумят разговоры, ходят целители, и звенят пустые склянки из-под зелий. Её щёки розовые, а у правого глаза бьётся беспокойная венка — семь глотков тонизирующего настоя мандрагоры, чтобы были силы помогать целителям. Движения её палочки выверенные и аккуратные: чары перехватывают его живот, перетягивают кожу. Жжение слабое, но всё равно заметное. Он морщит нос, и Грейнджер нервно хмыкает, закатывает глаза.

— Не ной.

— И не думал, — быстро врёт он, а позже, когда она отводит палочку, и бок заливает горячим, он спрашивает: — Мы… Это всё? — отрывистый и резкий кивок. — И что теперь?

Она пожимает плечами, подбородок перекашивает как от слёз.

— Не знаю.

Мгновенная улыбка пересекает его лицо, и он усмехается, несмотря на жгущую боль в теле.

— Что?

Драко трясёт головой — его душит смех, глупый и неуместный, и он с усилием выталкивает между его приступами:

— Не думал, что услышу это от тебя когда-нибудь. Скажешь ещё раз?

Она пихает его в плечо, но тут же осекается, улыбается ему своей невозможно широкой улыбкой. Её воспалённо-красные глаза лучатся, и она протягивает руку, смахивает его волосы, мокрые и грязные, от лица, наклоняется. Её губы мягкие и солёные, и Драко протягивает руку выше, чтобы запутаться пальцами в её беспокойных кудрях.

— Ты меня… — шепчет она, отрываясь от его губ; её голос ровный и спокойный, и это не задумывается как вопрос, но Драко всё равно обрывает её, откликается с пустой и напускной задиристостью:

— Ш-ш-ш, Грейнджер, ну с чего ты взяла?

* * *

День, в который он забирает вещи из коттеджа, солнечный.

Ослепительные лучи застилают глаза. Он заталкивает в сумку пару свитеров и старые учебники, — больше ему забирать нечего, — цепляется носком за порог, выходя.

Она ждёт его на пляже, крепко кутаясь в уродливый свитер. За её спиной расплываются нанесённые ветром дюны, ветер треплет кудри.

Она стоит, зажмурившись; лицо вскинуто, и Драко видит, как по её щеке мечется солнечный зайчик: он растягивается, бликом распадается в волосах, и Драко смотрит, пока она не оборачивается, не машет ему рукой, не выкрикивает поверх слабого шума моря:

— Всё?

Он дважды кивает, проглатывает застывший в горле ком, подходит ближе.

— Ты уверен?

Вопрос глупый, и он заставляет Драко поёжиться и громко фыркнуть. Уверенность — это последнее, что он испытывает. Он не может представить, как это: переступить порог опустевшего дома, вернуться к тому, чего больше нет.

— Тебе необязательно возвращаться туда. Гарри сказал, что ты можешь пожить пока у него. Или в Норе: Рон не против, честное слово, и Молли давно хотела…

— Грейнджер, — он прерывает её, кладёт подбородок ей на макушку, руками обвивает плечи. — я знаю.

— Просто…

— Я знаю.

Она бормочет ещё что-то, крепче обхватывая его горячими руками. Впереди холмы и дюны — острые серпы, высвеченные солнцем.

— Грейнджер, — зовёт он, но осекается: — Гермиона.

Она отрывает лицо от его груди, блестящее и красное. С моря тянет холодный и мокрый ветер: он раздувает её кудри и приносит яркий и свежий запах соли. Над горизонтом ни облачка.

— Скоро поднимется шторм, — тихо говорит он, и Гермиона быстро оборачивается и прищуривается.

— Шторм?

— Ага, шторм, и я слышал, что это не очень безопасно — пользоваться портключами в шторм.

— Ну, наш активируется только через полчаса, но, если хочешь, мы можем аппарировать прямо сейчас: я знаю пару точек в Девоне, и…

— Или мы можем просто остаться здесь на несколько дней, пока не пройдёт шторм.

Отголосок улыбки ложится на её губы, и Драко накручивает на средний и указательный пальцы её пружинистые кудри, прежде чем продолжить:

— Внутри ещё остались медовая вода, тимьян и кленовая кора, и я почти уверен, что из этого может получиться неплохой чай. Ну или рябиновый отвар, на худой конец.

Через мгновение, следом за лёгким, почти незаметным движением её палочки над их головами расползается чёрно-фиолетовая туча.

— Не хотим же мы и вправду путешествовать в шторм.

Гермиона целует его; первые капли дождя ударяют по прибитому ветром песку. У неё красные (от румянца) щёки, мокрое (от дождя) лицо и лучистая улыбка. За рёбрами становится горячо, и Драко касается её лба своим. Их волосы и огромные свитера медленно мокнут под нарастающим дождём, но прямо сейчас ему всё равно.

Когда-нибудь потом он поймёт, как жить в этом новом и странном мире и как быть Драко Малфоем, которым он не был, но стал. Когда-нибудь он найдёт ответ на этот вопрос и на многие другие, но сейчас это неважно.

Потому что сейчас здесь ему самое место.

---

Примечания:

Немного грустно отпускать этот текст (хоть здесь всего две части), но в то же время радостно вернуться в фандом не только читателем, но и автором. Надеюсь вскоре принести что-нибудь ещё.

---

1) Книга британского писателя Роальда Даля о маленькой девочке Матильде, которая обладает невероятными умственными способностями и телекинезом. Она использует свои таланты, чтобы бороться с несправедливостью, которую причиняют ей жестокие родители и злая директор школы.

Вернуться к тексту