В Преображенском (джен)

— Федор! — молодой царь Петр Алексеевич, весь перемазанный в земле, из которой последние часы пытался выстроить крепостные стены для земляной крепости, окликнул Федора Апраксина, что с осторожностью нес мису с порохом.

— Тебе что-то нужно, Петр Алексеевич? — Апраксин остановился и даже, несмотря на ношу, сумел поклониться.

— Нужно, — Петр выбрался из ямы и подошел к своему стольнику. — Хочу, чтобы ты сегодня поскакал в Москву да письмо мое туда отвез. А на обратном пути к дьяку Куксову заедешь, он сукно прислал такое, что его только выкинуть следует. Негоже в таком ходить, а уж воинским людям и подавно. Пусть и не на Москве мы ныне, да не в тряпье же шагать. Так я мыслю, да так и должно. Так что поезжай. Да Иевлева с собой возьми. Пусть тоже поглядит. Поможет тебе, если дьяк вдруг артачиться вздумает. А если тот дьяк Софьей али Голицыным начнет отговариваться — живо ворочайтесь, я ему тогда сам разобъясню как с моими посыльными говорить следует. Впрочем, Софья сейчас на богомолье, дьяки посмирнее будут.

— Иевлева? — Апраксин недоумевающе взглянул на Петра. — Это кто таков?

— Ты у брата был, когда он сюда приехал. Вместе с Якимом приехал. Неужто, так и не столкнулись ни разу? Иди к церкви, ему царица указала денег на увечных отнести, по дороге скорее и встретитесь. Глаза у него синие, ростом невысок, не думаю, что разойдетесь. Мису отдай Якиму, пусть он дальше носит, да спехом поворачивайся. Хочу я завтра с утра дело одно начать, а в нем твоя помощь понадобится, — увидев голландского мастера, что не так давно появился в селе у Петра, царь махнул рукой и быстрым шагом направился к иноземцу, к коему у него было несколько вопросов по строительству крепости, которая никак не желала становиться такой, каковой была на чертеже.

Федор Апраксин поставил мису на землю и приветливо улыбнулся подходящему Воронину. Тот широко улыбнулся в ответ. Иногда казалось Апракину, что Яким Воронин и не умел грустить, а уж в весельях да проказах не уступал и первому бедокуру при царском дворе — Алексашке Меншикову.

— Куда тебя? До Москвы? — вопросил Яким весело. — По дьякову душу? Ежели она у него вообще есть-то. Петр Алексеевич утром чуть в костер мешок с сукном не бросил. Это хорошо, что тебя отправили. Тебя ведь бояться надобно, ты ж с царями в родстве. Не всякий дьяк отказать тебе может.

— Брось, Яким, глупости говорить, — Федор Апраксин нахмурился, — все мы под одним небом ходим, все Петру Алексеевичу служим. Ты лучше скажи, что за человек Иевлев?

— Сильвестр-то? — посерьезнел вдруг Яким, — а он тебе на что сдался?

— Со мной отправится. Петр Алексеевич сказал, что с тобой он приехал. Что за человек?

— Ты с Сильвестром строг не будь, — вдруг попросил Воронин. — Ему здесь трудно сейчас. Очень непритворный он, да сам знаешь, как таковым здесь приходится. Вроде у нас тут все по-простому, но какой никакой, а двор царский, нет-нет, да кто-нибудь яду в душу зальет словами аль делами, а Сильвестру от этого больно чересчур. Не привык он еще к многолюдию такому. Он мне друг хороший, Федор Матвеевич. Вот увидишь, многих со временем обойдет, даром, что молод еще. А пока ему несладко. Да и один он уже давно. Родственников почитай не осталось, батюшка только есть — да странен он, как вотчину растратил, так и чудит в дальней деревне, не подступись к нему. Да еще дядюшка на Москве, вот почитай и всё. Пока сюда не приехал Сильвестр мало что видел.

— Не чересчур ли печешься о нем? — насмешливо проговорил Апраксин, — словно он разобьется от чужих взглядов да суждений.

— В самый раз, Федор Матвеевич, — упрямо сказал Воронин. — Да ты сам поймешь все, только рядом с ним окажешься.

— Чудно подобные речи от тебя слышать, — покачал головой Федор Матвеевич. — Ну да ладно, некогда мне с тобой и дальше разговоры разговаривать.

— На Москве ты поосторожнее будь, береженого Бог бережет, — проговорил Яким вслед Апраксину.

— О себе не забывай! — стольник усмехнулся и быстрым шагом направился к церкви, внимательно оглядывая людей, что попадались ему на пути, вдруг да кто покажется под описание Петра Алексеевича, да все без толку, словно неведомый Иевлев с земли пропал.

Оглядев у церкви всех кого смог, Апраксин вздохнул и направился обратно. Хоть и одна дорога была, да разойтись, как оказалось, и на ней просто. Но, не пройдя и двух шагов, стольник остановился и развернулся к дубу, что стоял неподалеку от церкви, да словно на отшибе. Часто бывал рядом с ним Апраксин, а самому себе растолковать не мог, что такого в этом дереве, что незнамо времени сколько у церкви растет. А вот побыв рядом с ним, будто сил новых набираешься. Стоит руку на ствол положить, так все напасти вдруг такими неразумными становятся, что и времени потраченного на них жалко. И не раз замечал Апраксин, что тянулись люди к этому дубу, вот и сейчас кто-то сидел на траве, спиной о дерево опираясь.

И словно почувствовал пристальный взгляд Апраксина, сидящий обернулся, а стольника от взгляда синих глаз словно угольем опалило, заставив шагнуть назад, будто что-то он такое в этих глазах увидал, чего и объяснить нельзя словами. Мгновение это чувство длилось, да словно все перевернулось вокруг.

— Ты Сильвестр Иевлев? — сам свой голос Апраксин словно из ниоткуда вдруг услыхал.

— Да.

— Со мной поедешь, — Федор Апраксин глубоко вдохнул, будто от сна просыпаясь. — Петр Алексеевич велел. До Москвы, — потом чуть помолчал и проговорил. — Ты ведь знаешь кто я?

— Знаю, Федор Матвеевич, — Сильвестр поднялся с травы и одернул кафтан.

— Нечего времени терять более. До Москвы засветло попасть надобно, — Апраксин развернулся и быстрым шагом направился прочь от дуба, слыша за собой торопливые шаги Иевлева. — Дел много.

— Управимся, Федор Матвеевич. Нет такого дела, которое бы вместе сделать было невмоготу.

Апраксин при этих словах повернулся на ходу и чуть снова не замер, как недавно совсем у дуба. Только сейчас от улыбки Сильвестра Иевлева, от которой словно и глаза светились. Апраксин сжал руку в кулак, отгоняя морок, от которого аж страшно становилось. Но стоило на Сильвестра еще раз глянуть, так все мысли дурные из головы вылетели, будто и не было их там никогда. Но сейчас не время о себе думать, надобно приказ выполнять царский. Чай не недоросль, чтобы в собственных чувствах заблудиться. Да и время еще будет, чтобы разобраться морок ли шутки свои стольнику подсунул, али явь чудесами балует. Апраксин улыбнулся и еще раз посмотрел на Иевлева.

— Верно. Не такого дела. А значит все теперь нам по силам будет.