"Щелкунчик" для Холмса (джен)

— Берти, ты убрал игрушки? Через полчаса мы выходим.

Трехлетний мальчик с каштановыми волосами и светло-серыми глазами серьезно прищурился, припоминая, о чем шла речь, но в этот раз в общем-то неплохая память на даты и события отказалась ему помогать.

— Куда мы идем? — спросил Герберт Фредерик Холмс, когда мама зашла в его спальню и разложила на кровати черный вечерний костюмчик и белую рубашку.

— Как это куда? На «Щелкунчика», конечно. Крестный и тетя Маргарет пригласили нас на премьеру. Неужели ты забыл?

Герберт скорчил недовольную мину и скрестил руки на груди.

— Не пойду я на «Щелкунчика», — заявил он. — «Щелкунчик» для девчонок.

— Кто тебе это сказал? — вопросила мама, и на миг Герберту почудилось, что она вот-вот применит свой Серьезный Взгляд, отчего он невольно поежился. Серьезный Взгляд мамы был еще более действенным оружием, чем Убедительное Внушение от папы. Конечно, папа работал в правительстве, и его боялся сам премьер-министр, но мама-то до рождения Уильяма, старшего брата Берти, проводила вскрытия мертвых людей, а это было покруче каких-то глупых премьер-министров.

— «Щелкунчик» — сказка для всех, — проговорила мама, пристально глядя на Берти. — И для девочек, и для мальчиков. И для детей, и для взрослых. Так что давай одеваться. Твои братья уже готовы.

— Мои братья всегда готовы, — высокопарно задрал подбородок Герберт, но все-таки подчинился. Когда он уже снял свою домашнюю футболку и без энтузиазма натянул чистую белую майку, в комнату заглянул папа.

— Нужна помощь? Я могу тебя сменить, если хочешь, — сказал он маме.

— Не бойся, я все успею, — она улыбнулась, держа рубашку, которую Берти, к собственному неудовольствию, надел немного неуклюже — ему никогда не нравились рубашки. — Кое-кто решил, что никуда не поедет, но я его переубедила.

Герберт обиженно насупился. Опять мама дразнится! Он терпеть не может, когда она вот так дразнится! Он ведь Холмс, в конце концов, а Холмсов дразнить не положено!

— Вот как? — папа приподнял свои длинные брови, и они залезли на его не менее длинный лоб. — Ну, Берти, я вижу, ты теряешь хватку. Надо было упасть и заколотить ногами по полу. Это бы точно помогло.

— Не помогло бы, — буркнул Герберт. Мама закончила застегивать пуговицы на его рубашке и ласково ущипнула его за нос.

— Конечно, не помогло бы, — подмигнула она сыну. — Берти у нас послушный, и он очень хочет порадовать крестного и тетю Маргарет, ведь так?

— Так, — вздохнул Герберт. Ему не хотелось в этом признаваться (Холмсы не признаются в собственных слабостях!), но на маму невозможно было долго обижаться. И недолго тоже. Такой уж была мама — что бы ни происходило вокруг, она всегда умела поднять настроение и рассмешить, а от ее улыбки у Берти неизменно теплело на душе, словно он вдруг попадал на залитую приветливым светом весеннего солнышка улицу. Ради этого можно было вытерпеть даже «Щелкунчика». Тем более во время рождественских каникул.

В театр, где выступали крестный и тетя Маргарет, они поехали на служебной машине — как важный человек в правительстве, папа имел право пользоваться ею в «официальных случаях», как об этом говорила мама. Тем не менее, всех троих Холмсов всунули в детские кресла, даже Уильяма, которому было уже целых семь лет, и который ходил в школу для одаренных детей, где учил математику, иностранные языки, биологию и другие скучные вещи. Уильям, как все говорили, был вылитый папа, но характером пошел в маму. Герберт точно не знал, куда шел характер Уильяма, и зачем вообще взрослые употребляли такие выражения, но подозревал, что в этом они были правы. Его старший брат был добрым и скромным, никогда не зазнавался и говорил, что хочет стать врачом, как мама. А еще у него в школе было много друзей. Вот этого, Герберт был уверен, он никогда не поймет. Зачем заводить друзей, если с ними всегда так скучно? Когда друзья Уильяма приходили в гости, они занимались только тем, что играли в глупые игры и громко болтали о какой-то ерунде. Герберта это раздражало, и он всегда уходил в свою комнату. А вот мама любила, когда дома было много гостей. Ее это радовало, хотя Герберт не мог взять в толк, почему.

В отличие от Уильяма, пятилетний Филипп, другой старший брат Берти, «характером пошел» в папу. Он тоже был очень серьезный, не любил шума и ежедневно только и делал, что читал заумные книжки по истории. У него никаких друзей не было, зато он очень любил рисовать и повсюду таскался с плюшевым магистром Йодой, персонажем его любимых «Звездных войн», которого ему когда-то подарили на день рождения крестный и тетя Маргарет. Берти «Звездные войны» находил громкими и нудными, но брата любил. Как и Уильям, Филипп всегда был готов за него заступиться, если Герберт «попадал в переплет» (выражение, позаимствованное им у тети Маргарет), и в глубине души он был очень доволен, что у него такие хорошие старшие братья.

Когда Холмсы приехали в театр, в фойе уже столпилась целая туча народу, и Герберт с большим трудом сдержался, чтобы не начать «канючить» (он знал, что в таком случае мама обязательно снова будет его дразнить, и все-таки себя пересилил). Он не любил, когда вокруг было много народу (никто из Холмсов этого не любит!), а театр этим вечером был набит битком. Все вокруг Герберта звенело от сотен голосов, взволнованных, радостных, требовательных и визгливых, а множество новых непривычных запахов заставило его сморщиться. Аромат незнакомых вонючих (мама, конечно, не одобрила бы этого слова, но как еще Герберт мог это описать?) духов смешивался с запахом шоколадных конфет, апельсинов и каких-то взрослых напитков, один вид которых вызывал у Герберта тошноту. К тому же, как он и сказал маме, на спектакль притащились, наверное, все девчонки Лондона (половина-то уж точно). Все они вырядились в разноцветные платья с лентами, рюшами и оборками, напялили туфельки с пряжками, а в волосы вплели жуткие заколки, напоминавшие Герберту останки пришельцев из одного фильма, который он когда-то посмотрел тайком от родителей. Разумеется, все эти девчонки аж подпрыгивали от нетерпения и в целом вели себя так, что Герберт с удовольствием треснул бы каждую из них чем-нибудь тяжелым — хотя бы папиным зонтиком.

— Ну и что ты надулся, как Скрудж? — весело спросила его мама, когда они сдали одежду в гардероб, и она протянула ему руку, чтобы они вместе пошли к широкой мраморной лестнице, ведущей на верхние этажи.

— Я не Скрудж! — заявил Берти. — Я просто хочу домой!

— Тебе неинтересно посмотреть спектакль? — примирительно спросил Уильям.

— Нет! Он скучный!

— Откуда ты знаешь? — философски заметил Филипп. — Ты его раньше никогда не видел.

— Зато мама читала нам сказку! И она… жуткая!

— Жуткий и скучный, это разные вещи, — сказал папа. — К тому же, либретто балета несколько отличается от сказки. Так что у тебя будет возможность сравнить.

— Ничего я не хочу сравнивать, — пробурчал Герберт, но все-таки взял маму за руку и вместе с остальными принялся подниматься по лестнице.

Поскольку крестный и тетя Маргарет были солистами в оркестре, они имели право на билеты в одной из лож, и именно оттуда Холмсам предстояло смотреть спектакль. Обойдя кресла, Берти привстал на цыпочках, чтобы лучше все разглядеть (крестный всегда говорил, что в любой новой обстановке важно подметить как можно больше деталей). Их ложа располагалась практически над самой сценой, и из-за этого им предстояло смотреть спектакль как бы сбоку. Зато отсюда было хорошо видно оркестровую яму, где должны были расположиться крестный и тетя Маргарет с остальными музыкантами. У Берти при взгляде на черную дыру далеко внизу перехватило дух. Он бы ни за что туда не залез, ни за какие коврижки.

— Сядешь мне на колени? — предложила мама. — Так тебе будет лучше видно.

— Хорошо, — согласился Берти. Сегодня мама надела черное платье с серебристым рисунком и черные перчатки в сеточку. Когда Герберт забрался к ней на колени, он почувствовал запах ее духов. В отличие от тех ароматов, что чуть не задушили его в фойе, мамины духи пахли уютом и нежностью, и различить их можно было лишь с близкого расстояния. Этот запах Герберт знал всю свою совсем коротенькую жизнь, и стоило ему его ощутить, как он успокаивался и даже терял охоту ворчать и морщиться. С мамой он всегда чувствовал себя в безопасности.

Потихоньку зрители расселись, и в зале медленно погас свет. Только в оркестровой яме горели тусклые огоньки. Герберт подумал, что это было логично: иначе ведь музыканты ничего бы не увидели и не знали бы, что им играть.

Словно в ответ на его мысли, послышался приглушенный шелест, и оркестровую яму начали заполнять музыканты. Герберт вытянул шею и прищурился — он искал крестного и тетю Маргарет.

— Видишь их? — тихо спросила его мама.

— Вижу, — шепотом ответил Берти. Тетя Маргарет была одета в длинное темное платье. Она была очень красивой, хотя, конечно, не такой, как мама. Крестного, младшего брата папы, Берти сразу же узнал по вьющимся волосам и длинному прямому носу. Маленький Холмс мог поклясться, что когда он сел на свое место рядом с тетей Маргарет, то быстро посмотрел наверх и подмигнул ему, будто догадался, что Берти не хотел идти на спектакль, но в конце концов вынужден был передумать.

«Все-то крестный знает, — завистливо вздохнул он про себя. — Вот бы мне когда-нибудь тоже этому научиться».

Раздались аплодисменты — в оркестровой яме появился дирижер. Он занял свое место на небольшом постаменте, пожал руку тете Маргарет (она была первой скрипкой, и, как объяснил когда-то папа, дирижер обязан был поприветствовать ее перед началом спектакля), а затем важно поклонился публике. Герберта это ничуть не впечатлило — дирижер напомнил ему высокомерного индюка, про которого он когда-то прочитал в сказке. Кажется, этот индюк закончил в супе, но Герберт мог и ошибаться.

Дирижер повернулся лицом к оркестру, взмахнул палочкой, и музыканты заиграли.

Сначала Герберт сказал себе, что будет смотреть только на крестного и тетю Маргарет, но когда открылся занавес, оказалось, что выполнить это обещание будет не так-то просто. На сцене творилось настоящее волшебство — не то, что показывают в сказках по телевизору, а то, что мама и папа каждое Рождество создавали у них дома. В центре огромной гостиной стояла высокая пушистая елка, украшенная блестящими стеклянными шариками, сверкающей мишурой и настоящими свечками. У ее подножья громоздились подарки в разноцветных коробках, повязанных пышными бантами, а вокруг нее водили хоровод дети. Поначалу Герберту стало неуютно от их присутствия, потому что он сразу же вспомнил шумных друзей Уильяма, но эти дети были другими. Они вели себя скромно, вежливо улыбались и танцевали парами, так слаженно и красиво, что от них невозможно было оторвать взгляд. Их танец так увлек Герберта, что он совсем позабыл о своем намерении смотреть только в оркестровую яму и радостно захлопал вместе с остальными зрителями.

— Нравится? — ласково спросила его мама.

— Очень! — закивал Герберт. — Очень-очень!

Мама улыбнулась и легонько поцеловала его в голову. Не отрывая взгляда от сцены, Берти взял ее за руку обеими ладошками. От музыки у него закружилась голова, и он чувствовал, что вот-вот что-то произойдет, и едва не подпрыгивал от нетерпения.

Самым долгожданным моментом Рождества для Герберта было вручение подарков. Не столько потому, что он любил подарки (хотя, кто их не любит? Даже Холмсы к ним неравнодушны), а потому, что каждая новая вещь в его жизни несла с собой множество новых загадок, которые ему предстояло разгадать. На свете было еще так много всего, что он хотел узнать, и Герберту не терпелось поскорее увидеть как можно больше нового и неизведанного.

Поэтому, когда Дроссельмейер преподнес Мари в подарок Щелкунчика, у Берти перехватило дыхание. Какая удивительная игрушка! Одетый в красную форму, с сабелькой на портупеи, Щелкунчик не просто грыз орехи — он двигал руками и ногами, прыгал и даже танцевал. Вот бы у Берти был такой же! Конечно, он не стал бы заставлять его грызть орехи, это было бы слишком скучно. Вместо этого они со Щелкунчиком отправились бы в странствия по далеким краям. Их ожидало бы настоящее приключение, с драконами, лесными разбойниками и полетами в космос!.. И когда они вернулись бы домой, все взрослые (да что уж там взрослые — даже Уильям и Филипп) начали бы ахать и охать, и с большим интересом выслушали бы захватывающий рассказ Герберта. С таким другом, как Щелкунчик, ему ничего бы не было страшно!

Но вот праздник подошел к концу. Дети разошлись по домам, Мари уложили спать, и огни на елке погасли. Гостиная погрузилась во тьму. Герберту стало не по себе, и он крепче сжал мамину руку. Конечно, он не боялся, еще чего! Но слишком уж зловещей была музыка, которую заиграли крестный и тетя Маргарет. Уж лучше бы они продолжали играть веселый марш.

Внезапно окно распахнулось, и в гостиную ворвался холодный зимний ветер. От испуга Герберт едва не вскрикнул. Нет, он должен быть храбрым! Если что-то случится, он должен защитить маму, он ведь Холмс! Герберт изо всех сил подавлял предательский страх, но внутри у него все затрепетало. Крупные снежинки влетали в комнату сквозь раскрытое окно и кружились в быстром танце. И без того огромная елка выросла до потолка, будто мохнатый великан, а напольные часы начали гулко отбивать время.

Полночь.

С последним ударом окно захлопнулось, и послышался тихий скрежет, будто кто-то царапал ногтями по дереву. Сердце бедного Герберта забилось как сумасшедшее, и неудивительно — в мгновение ока гостиную заполонили мыши. Какие же это были отвратительные создания! Серые, с противными усами, крохотными глазками и длинными хвостами, похожими на маленькие водопроводные шланги. Мыши злобно скалились и царапали пол коготками, готовые к нападению.

«О нет! — в панике подумал Герберт. — Они всех нас сейчас загрызут! Что же делать?!»

И вдруг что-то красное вспыхнуло в самой гуще мышиной армии. Ну конечно! Щелкунчик! Как только Герберт мог о нем позабыть? Храбрый воин выхватил свою сабельку и принялся разить врагов. Застигнутые врасплох, мыши завизжали и бросились врассыпную, но их было слишком много, и очень скоро они перешли в наступление. Неустрашимый Щелкунчик отважно сражался, но в одиночку ему было не справиться. Что же делать?

— Не бойся, я тебе помогу! — воскликнул Герберт. Откуда ни возьмись, у него в руке появился меч, и, вскочив на ноги, он побежал на выручку Щелкунчику. Завидев его, мыши оскалились, готовые нападать. На долю секунды Гербертом овладел ужас, но он вспомнил маму, которую поклялся защищать, и это придало его мужества. Он взмахнул своим мечом и бросился в гущу схватки, на помощь Щелкунчику.

Герберту казалось, что они сражались целую вечность. Щелкунчик бился один на один с самим Мышиным Королем, пока Берти отражал натиск усатой армии. Но вот Щелкунчик нанес своему врагу роковой удар, и Мышиный Король пал, а его войско бросилось наутек.

Тяжело дыша, Герберт опустил свой меч. Ожесточенная схватка с мышиной армией совсем его измотала. У него кружилась голова, и гостиная с необъятной елкой, поблескивавшей в лунном свете, расплывалась у него перед глазами. Вот бы сейчас лечь и немного поспать… Герберт зевнул и потянулся, выпуская меч. Он не услышал, как тот упал (наверное, звук заглушил мягкий ковер — так объяснил бы это крестный), но зато почувствовал запах мандаринов, шоколада и свежеиспеченного кекса, посыпанного сахаром и орешками. Герберт подумал, что ему обязательно нужно угостить кексом Щелкунчика…

И проснулся.

Яркое солнышко дразнило его своими хрустальными лучиками. Герберт поморщился и сел на кровати, ничего не понимая. Как он очутился дома? Он ведь сражался против мышиной армии вместе со Щелкунчиком, и… и…

— Мама! — крикнул Герберт. Сорвавшись с места, он босиком выбежал из комнаты и вихрем слетел на первый этаж.

— Мама, мама, мама!

— Что такое, солнышко? — знакомые теплые руки подхватили его подмышки, и Герберт крепко вцепился в маму. От нее пахло выпечкой и фруктами. Несколько мгновений понадобилось Герберту, чтобы понять, что она как раз готовила печенье вместе с папой и тетей Маргарет, а крестный играл в гостиной с Уильямом и Филиппом в какую-то настольную игру.

— О, а вот и наш соня! — воскликнул крестный. — Мы уж думали, будешь спать до обеда.

— Но я… — Герберт растерянно посмотрел вокруг. — Я…

— Что такое, сынок? — мама зарылась носом в его волосики. — Кошмар приснился?

— Я… — снова сказал Герберт и замолк. Только сейчас он вспомнил. Они ведь были в театре, смотрели «Щелкунчика», а потом… потом… Неужели он и правда сражался с мышиной армией? Да нет, что за глупости. Такое бывает только в сказках, в которые верят маленькие дети. А Герберт уже давно вырос. Он ведь Холмс. Они быстро растут.

— Давай завтракать, ладно? — мама чмокнула его в щеку и поставила на пол. — Нужно набраться сил. Вечером идем на спектакль.

— Куда идем? — вырвалось у Берти.

— На «Щелкунчика», — сказала тетя Маргарет. — Ты ведь не забыл? Мы с крестным вас пригласили.

— Нет, не забыл, — Герберт помотал головой.

— Ну вот, а ты говорил, что он не захочет идти, — весело сказала тетя Маргарет крестному. — «Щелкунчика» все любят. И взрослые, и дети.

— Конечно, дорогая, — крестный подмигнул ей, возвращаясь к прерванной игре.

Уже когда мама поставила перед ним тарелку с кашей, Герберт заметил на тыльной стороне своей левой ладошки крошечный след, будто от чьих-то зубов. Он мог поклясться, что мама тоже его заметила, и почему-то был совершенно уверен, что больше она никому об этом не расскажет.