Относительность (джен)

Под ногами опять разверзается бездна,

И закрыла полнеба пелена облаков.

Мне бы с губ оттереть привкус крови железный.

И вернуться куда-то, где все было легко...

А помнишь тот ненормальный городишко неподалеку от верховий Пенобскота? Ну мне тогда было лет четырнадцать, значит, тебе десять… Мы поселились в доме с такой идиотской лиловой крышей, там еще флюгер был с петухом. Мы и провели-то там всего ничего, но, знаешь, я на всю жизнь запомнил. Особенно один день. Правда, сколько лет прошло, а он почему-то в мельчайших подробностях перед глазами всплывает. Хреновый был день, вообще отвратительный, настроение — полный отстой. Даже не потому, что папа опять свалил черт знает куда, предварительно записав нас в новый гадючник… Ладно-ладно, в школу! Как скажешь… Хотя гадючник там был еще тот. Так вот, дело было в тебе. И не смотри так, Сэмми! Серьезно, каждый раз, когда мы переезжали и папа уходил на охоту, ты делал свою фирменную тухлую рожицу и неделями мог так ходить! Да я вообще не понимаю, как тебе это удавалось. Короче, глядя на тебя, мне хотелось или удавиться, или тебя удавить, чтоб настроение не портил.

Ладно, не перебивай! Я же не осуждаю. Мне тоже не особо нравилось, что мы, как два идиота, должны сидеть дома, когда на улице почти уже лето, а природа там, не спорю, охренительная. А нам только от дома до школы перемещаться короткими перебежками… Раздражало, ясное дело! Но раз отец приказал, то куда деваться-то? И вообще, как раз на тот вечер у меня были планы! Пригласил девчонку из параллельного класса домой. Папа бы и этого не одобрил, но ты бы ему не рассказал, правда? А она была очень ничего для своего возраста! Знаешь, странная штука память. Я в жизни не вспомню, как звали какую-нибудь барменшу, с которой переспал в двадцать восемь. А с этой девчонкой всего несколько раз виделся, да и домой она к нам в итоге не попала… Но отлично помню, что звали ее Нора Прайс и она согласилась зайти после ужина, позаниматься со мной математикой. Я, между прочим, стеснялся ее приглашать! А что тебя удивляет? Это я сейчас наглый стал и щетиной оброс, а тогда я был мелкий, субтильный и похож на Джастина Бибера. Стремно, знаешь ли… Мне на математику, конечно, было плевать, но я очень надеялся, что может получиться заняться чем-нибудь другим. Но проверить ты не дал…

Вот стоило нам выйти за ворота школы, как ты прицепился, что хочешь посмотреть окрестности. Каменистые пляжи, сосны, пороги... Тоже мне, юный натуралист! Наслушался, небось, рассказов одноклассников. Я тебе нормальным языком объясняю, что папа запретил, а ты мне про красоты «Соснового штата». А там же до берега еще пилить и пилить было, это только кажется, что рядом! Вот я стою, как дурак, еще огрызаюсь, но уже понимаю, что отец мне голову оторвет. Обязательно оторвет, потому что отказать я тебе не смогу. Нет, ну а как тебе откажешь, когда ты смотришь этими своими глазищами и брови так делаешь?.. Ага, вот именно так! Ни хрена, блин, не изменилось…

А надо было тебя послать куда подальше, потому что только мы с тобой и нашим феноменальным везением могли нарваться там на общую могилу местных индейцев! Нет, поначалу-то оно все нормально было, ты в кои-то веки перестал изображать роденовского мыслителя, улыбаться начал. Я, глядя на тебя, тоже вот расслабился… А ведь оружие мы с тобой в школу не таскали! У меня и был-то один перочинный ножик, и то смешной совсем. Ты вообще на меня хреново влияешь! Мне, когда я тебя таким счастливым вижу, как тогда, башню рвет. Нет, правда, да я на все был готов, чтоб ты таким и оставался… Дело уже к вечеру идет, а ты «Дин, ну пожалуйста, ну давай еще недолго! Смотри, как красиво!». Ага, красиво, блин, было, когда эти уроды из-под камней полезли…

Их там штук пять было! И все с этими своими косичками и в перьях… Ты, по-моему, вообще ни черта сообразить не успел. А я вроде все понимал, только сделать ничего не мог… То есть я тебя отодвинул, нож вытащил и стою, как дебил. Знаешь, как будто парализовало от страха. Вообще пошевелиться не могу, в башке каша какая-то… Ты что-то сзади пищишь и за рукав хватаешься, эти твари на нас надвигаются медленно так, а у меня в руках игрушечная зубочистка… И я понимаю, что не смогу тебя защитить.

Да какая разница, что дальше было? Сам, что ли, не помнишь? Я же не об этом вообще говорить начал… Ну ладно: отмахался я от них перочинным ножиком! Да хрен знает как! Повезло, наверно. Может, призраки не такие уж злые были, может, еще что... Потом папа, конечно, орал, я тогда здорово свой словарный запас пополнил. Он это захоронение тем же вечером зачистил и увез нас из города от греха подальше.

Это я все к чему вообще рассказываю? Никогда больше мне так страшно не было. Ни до этого случая, ни после… Даже когда мы ублюдка того желтоглазого с тобой мочили — все равно не было. Нет, ну, может, тут дело в возрасте или еще в чем… Но слово «страх» у меня именно с этим моментом ассоциировалось.

А сейчас понимаю, каким же идиотом я всю жизнь был. Ни хрена я о страхе не знал! Я испытал это только здесь, в аду. Ненормальный, животный какой-то ужас, который до самой моей призрачной печенки пробирает… Вот как сейчас, когда этот сукин сын подходит ко мне… Сэмми, ты не смотри, ладно? Да знаю я, что ты не настоящий! Плевать, все равно не смотри…

— Ну что, ты надумал принять мое предложение? — шелестит голос, которого я боюсь до помешательства.

— Иди ты в пекло, Аластор! — я сплевываю на пол, хотя в горле и пересохло. Плевок с шипением испаряется с раскаленной поверхности. Демон смеется.

— Мы уже там, Дин Винчестер. Мы оба.

* * *

А та бестолковая охота в Висконсине? Ну, когда мы чуть не прошляпили элементаля на озере? Вот он вроде весь из воды состоит, сволочь, казалось бы, чего в нем такого опасного? Милейшее существо, красивый даже. Ан хрен там!

Ну помнишь, это когда вы с отцом еще в мотеле начали грызться и всю дорогу до Верхнего потом не умолкали? Ну да, все как обычно, нормальный семейный досуг… Если б еще не гребаный ливень, вообще бы проблем не было. Круто мы на той дороге увязли, а? Импала заглохла напрочь, мы все мокрые и злые ищем оборотня, а тут эта тварь! Сам не знаю, как я вообще увернулся, она мне, кажется, в голову метила… Повезло, конечно, но тогда мне так не казалось. Грудь она мне знатно располосовала! Поначалу оно еще ничего было, но, когда папа шить начал, я очень пожалел, что эта штука мне череп не раскроила. Не, я понимаю: связь не ловит, Импала не едет, а делать со мной что-то надо… Но больно ж, блин! Реально, сколько я потом на охоте царапин получал, а так паршиво никогда больше не было. Я почему-то всю жизнь думал, что именно тогда понял, что такое боль.

Наивный, да? Ни черта я тогда не понял! Это не боль была, а так… Потому что настоящая боль она другая… Теперь-то я знаю.

Помяни черта... Опять этот ублюдок притащился, значит, еще один день прошел. Сколько их, кстати, уже было, не помнишь? Лет пятнадцать я тут торчу, да?.. Ты не смотри только, сейчас я буду не в лучшей форме…

— Ты обдумал мое предложение, Дин? — Господи, он еще не приступил даже, а у меня уже все тело судорогой свело… Хотя какое на хрен тело? Нет у меня его, я тут как бы мертвый. А все равно больно.

— Иди ты… — говорю я и срываюсь на крик, когда он приступает…

* * *

А еще вспоминаю тот чертов день, когда маму убили. Я тогда вообще-то еще не знал, что она мертва, просто стоял с тобой и с папой возле Импалы, смотрел, как наш дом горит… И ничего не мог сделать, чтобы это остановить. Такое бессилие… Ненавижу это чувство, на дух не переношу! Да я всю жизнь потом старался что-то изменить, чтоб только не признать, что не все в моей власти. Я думал, что знаю, что такое быть совершенно бессильным. Хрен там, Сэмми…

Вот теперь, когда каждый день ко мне приходит эта тварь, а я стою тут и даже пошевелиться не могу, даже рта раскрыть против его воли, я начинаю понимать… Паршивое чувство, братишка. Одно из самых хреновых, правда.

— Ну что, пока не надоело? Ты же сам знаешь, что рано или поздно сдашься, может, хватит тянуть?

А я бессилен. Я смотрю на него и знаю, что он прав. Я больше не могу, Сэмми, серьезно. Не сегодня, так завтра я не выдержу. Не сегодня...

— Пошел на хрен.

А он улыбается. Сволочь.

* * *

Я начал замечать, что воспоминания становятся все более размытыми, мне все труднее в них скрываться. Я попытался вспомнить тот случай с демонским самолетом — и как ты вообще смог затащить меня на борт? — но толком не смог. Так, бледные какие-то образы, и все…

Хотя один момент, наоборот, все чаще лезет в голову. Помнишь, когда мы с тобой приняли тот наркоманский корень и шарились по чужим снам? Я тебе не рассказывал, но я там себя встретил… Будущего себя. Демона. Все, как положено: глаза черные, убить невозможно. Он сказал, что это мое будущее, и, знаешь, такое отчаяние взяло… Мне до ада оставалась пара месяцев, способа меня отмазать мы так и не нашли, а тут эта тварь… Я думал, что сильнее отчаяться уже невозможно.

Только сейчас я смотрю на Аластора и точно знаю, как выглядит настоящее отчаяние.

Черт возьми, я могу продержаться еще год или два, наверно… А потом приму его предложение. Я это уже знаю, Сэмми! Я еще держусь, еще кричу от боли, позволяя им рвать себя на куски, но в этом нет смысла, они все равно победят! Уже победили…

— Иди к черту!

— Как скажешь, — смеется демон.

* * *

Я еще не до конца забыл, как мы прижали желтоглазого. Отец был уже мертв, я уже контракт свой заключил… Я смотрю на него, и мне дышать тяжело от злости. Ты подумай, сколько же дерьма сделал нам этот выродок! Мама, отец… Черт, Сэмми, даже ты! Его ученичок загнал тебе нож в спину по самое дальше некуда! Я держал тебя на руках, а ты не дышал!.. Как же я его ненавидел. Мне не застрелить его хотелось, мне хотелось его голыми руками…

Только сейчас я понимаю, что можно ненавидеть сильнее.

Мне теперь не больно, я сам палачом заделался… И, Боже, как я ненавижу все это! Аластора, который заставил меня на это пойти, эту мертвую девчонку за то, что не перестает орать под моими руками... Себя, потому что я это делаю… Ненавижу, Сэмми!

А ты просто смотришь на меня.... Грустно так. Кажется, даже не осуждаешь. Ты бы отвернулся, а? Не хочу, чтоб ты это видел…

И я опять загоняю в тело жертвы зазубренное лезвие.

* * *

Недавно начал ловить себя на том, что не сразу могу вспомнить собственное имя. Их все меньше — тех ниточек, которые держат меня над бездной, не дают мне стать одним из них. Я уже близок, но все-таки пока не демон...

Собственное имя стирается, а вот твое — нет. И лицо твое я вижу очень четко. И родинки все, и мелкий шрам на виске, которого обычно под волосами не видно… И я точно знаю, что, если твои черты начнут истираться из памяти, я перестану быть собой.

* * *

Вот странный я, наверно. Нормальный человек, проснувшись в гробу, такому пробуждению не обрадуется… А я ничего так. Испугался немного, но быстро сообразил, что гроб — это замечательно. По крайней мере, в сравнении с адом…

А потом, когда выбрался и магазинчик на заправке обчистил, вообще жизнь наладилась. А потом был Бобби. И ты… Настоящий. Ты смотришь на меня, обнимаешь так, что кости трещат, и даже не знаешь, что сорок чертовых лет держал меня над бездной… Я вслух не скажу, конечно, но, знаешь, братишка, я благодарен!

* * *

Я валяюсь посреди пустого номера в колючем стеклянном крошеве. Это не зеркало ты разбил моей физиономией, это мой мир со звоном обрушился тебе под ноги и разлетелся ко всем чертям. В ушах все еще звучит мой собственный сиплый голос; «Если уйдешь сейчас, не возвращайся больше…» и стук захлопнувшейся за тобой двери. Что ж, ты выбрал Руби, и я ни хрена не могу с этим поделать. Мне остается лишь воевать дальше за то, во что когда-то мы оба верили. Только там, под ребрами, словно кровавое пятно, медленно расползается бездна. Та самая…

Как же глупо получается, Сэмми! Сорок лет отмотать в аду, но так и не понять… Аластор — это, конечно, паршиво, и все-таки... Ничего я раньше не знал про ад!

А теперь смотрю на закрытую за тобой дверь, вспоминаю твое лицо… И точно знаю, каково это: быть в аду.