Мой тайный друг (гет)

You have loved

You were not alone

You have braved the weather

When the storm cut you to the bone

There was always shelter

Цвет Кали — синий. Тёмный и глубокий, он поглощал все остальные цвета и оттенки, как море поглощало камни. Вода завораживала и манила, льнула к коже, притворяясь шёлком, и в этой призывной мягкости хотелось плавать вечно или застыть в ней, как насекомое в янтаре.

— Мой раб, мой господин, — голос Кали звучал хором ласковых серебряных колокольчиков, а в её взгляде отражалась непривычная доброта.

Уилл, стоящий на коленях перед её троном, безуспешно пытался думать о том, что эта нежность и красота — обман, маска, аватар, скрывающий под собой одного из самых могущественных и опасных абнормалов на Земле. Она — Большая Берта, громадный паук, и только.

Но он оставался её вестником и никогда не перестанет быть им, просто не сможет, хотя макри погиб, а сам Уилл, нет, не Уилл, а Дурга, превратился в выпотрошенную механическую куклу. Пустота была болью, а боль — черным провалом в ткани мироздания. Уилл вдыхал пряный аромат анкара и двараки, спрятав мокрое от слёз лицо в складках сари своей богини, а изящные длинные пальцы Кали медленно перебирали его волосы.

— Ты хорошо послужил мне, и ты устал, отдохни немного.

— Твоя благосклонность — моя награда, Шри Манорама, — Уилл не хотел знать значение слов, что так легко слетали с его губ, но Дурга был счастлив: госпожа больше не гневалась, и гирлянда из черепов превратилась в ожерелье из белых лотосов.

Он послушно закрыл глаза и сделал глубокий вдох, чтобы расслабиться. И тут же закашлялся, когда в рот и нос хлынула вода. Не было ни трона, ни Кали — он лежал на дне ванны и дрожал от холода.

Горячий чай не сразу, но прогнал ледяной озноб. Постепенно Уилл успокоился — заснул в ванной, с кем не бывает, но приснившийся ему сон был слишком реальным, и он никому не признался бы, даже Хелен, что это его пугало. Но ещё больше его пугало желание увидеть это сон вновь.

— Приятель, ты решил утопиться? — спросил его Генри неделю спустя.

Уилл одарил его непонимающим растерянным взглядом, стараясь восстановить ход событий.

Они гнались за динозавром, оскальзываясь на мокром асфальте, и луна расплывалась в лужах — следах прошедшего накануне дождя. Уилл невольно засмотрелся на игру тени и света в одной из них и ощутил, как они затягивают его в свою воронку. Но провалился он не под воду — под его ногами была весенняя мягкая трава, и Кали плыла ему навстречу, словно не касаясь земли.

— Ты долго не приходил, — сказала она капризно, обнимая его за шею. — Ты забыл меня, Дурга?

— Нет, моя госпожа.

— Я верю тебе. Но всё-таки оставлю кое-что, что поможет тебе помнить.

И Кали склонилась к нему, и в этом поцелуе не было нежности, лишь наказание и угроза, потому что его рот наполнился его собственной кровью.

Он пришёл в себя в момент, когда Генри помогал ему подняться с тротуара; одежда промокла насквозь, а тонкий порез на внутренней стороне губ неприятно саднил.

— Что с тобой?

— Голова закружилась, но всё уже прошло.

— Я же говорил, что кофе и рогалик завтраком не считаются! Но меня никто никогда не слушает…

В следующий раз Кали пришла, когда он чистил зубы на ночь, а ванна наполнялась водой, впитывая в себя лавандовое масло. Алое с золотом сари колыхалось на невидимом ветру, в её косы были вплетены разноцветные ленты, руки покрыты узорами из хны, а на лбу следом от пули горела карминная точка.

Она молча взяла его за руку, перенося в свой мир колкой травы под босыми ногами, мир песнопений и Калигхаты (Уиллу название храма не было известно, но Дурга не единожды молился там и знал каждую трещинку в древних стенах). Вокруг них пели и танцевали, а их переплетённые пальцы опутывали своими влажными зелеными стеблями лилии и лотосы. Внезапно все звуки смолкли. Тишина нависала над ними непроницаемым покрывалом, прятала горящие чернотой глаза богини и крики смертного, чье тело раз за разом пронзали иглы боли.

Через несколько минут (часов и столетий) Уилл дрожащими пальцами ощупывал свое бедро. На внутренней стороне макри раскинул свои чернильные лапы, но татуировка не производила впечатления свежей: она вросла в кожу давно и успела потерять яркую сочность красок. Уилл выбрался из остывшей воды и закутался во все полотенца, что сумел найти. Но согреться он смог лишь к утру, несмотря на три порции коньяка и толстый вязаный свитер.

My secret friend

Oh take me to the river

My secret friend

So we can swim forever

Вода была проводником, дорогой и опасностью. И Уилл подозревал, что за скорость умывания и чистки зубов его вполне могли занести в Книгу рекордов Гиннеса. Если остальные и заметили, что он старается держаться подальше от рек, прудов, бассейнов и луж, то оставили это наблюдение без комментариев.

Зеркало из ванной комнаты он снял и поставил отображающей поверхностью к стене — как-то ночью он заскочил в ванную сполоснуть руки, и в темноте ему почудилось (но вот почудилось ли?), что в стекле мелькнуло лицо Кали, и она была Шри Уграпрабхой — Излучающей ярость. В коридоре, едва переводя дух, Уилл порадовался, что неизвестный электрик расположил выключатель снаружи — теперь он всегда сначала зажигал свет и только потом заходил внутрь.

А бриться вслепую, как выяснилось, гораздо легче, чем он думал.

Но по утрам его подушка оказывалась мокрой — от слёз или морской воды, а татуировка с макри чесалась и горела. Поездка в Калькутту подвернулась как нельзя кстати: глава местного отделения Убежища рассказывал о странных тенях, пожирающих подношения богам в храмах, а также овощи и фрукты на рынках.

Хелен колебалась, Уилл это видел. Она помнила, чем обернулось для него пребывание в Индии в прошлый раз. Пусть и не подозревала, насколько всё плохо на самом деле.

— Кейт, возьмешь с собой Генри. Саиф встретит вас в аэропорту.

И Циммерман не выдержал. Он и так отнял у Дурги самое важное — возможность общаться со своей (их) госпожой. Теперь же ему было жизненно важно попасть в Калькутту, и значит, они туда попадут, чего бы это им ни стоило.

— Замещение, Магнус, — сказал он, — курс начальной психологии. Положительные воспоминания…

— Я знаю, — перебила его Хелен. — Если ты уверен…

— Я за ним присмотрю, — пообещала Кейт.

— Будьте предельно осторожны.

Само расследование не заняло много времени. «Тени-Пожиратели всего Сущего» — не абнормалы, не гости из параллельных миров и даже не инопланетяне, а всего лишь одаренные студенты с инженерно-технологического факультета Калькуттского университета (между прочим, старейшего и крупнейшего университета Индии).

— Использование современных компьютерных технологий не по назначению — немного не по нашей части, ты не находишь? — хихикала Кейт, когда они неспешно прогуливались по очередному стихийно раскинувшемуся рынку.

— Зато у нас случился незапланированный трёхдневный отпуск, — рассеянно отвечал Уилл. Дурга что-то искал здесь, но что именно? Благовония, плетеная мебель, золотые украшения. Не то.

— И долго мы будем тут ходить? — продолжила Кейт. — До самолета пять часов; я проголодалась, стерла ноги новыми туфлями…

— Ну, положим, насчёт новых туфель ты загнула…

— Хорошо, признаю, они старые. Но я действительно хочу есть, и если через десять минут меня не накормят, то за последствия я не отвечаю!

Но Уилл её уже не слышал, потому на прилавке перед ним стояла Она. Статуэтка Кали из слоновой кости (если верить написанному на ценнике), около трех дюймов в высоту. Тело и четыре руки богини были выкрашены в синий цвет, в одной из них она держала окровавленный меч, в другой отсеченную голову, а две оставшиеся руки благословляли небо и землю. Гирлянда из черепов на её груди отливала желтизной. Уилл прочитал где-то, что их ровно пятьдесят — по числу букв в санскритском алфавите.

— Зачем тебе это страшилище? — поморщилась Кейт. Кали не входила в число её любимых богинь, особенно на фоне рассказов матери о секте тхагов.

Дурга зарычал, Уилл улыбнулся.

— Небольшой сувенир.

— Чудные у тебя вкусы, Циммерман. Хотя чему я удивляюсь — Большая Берта явно произвела на тебя неизгладимое впечатление…

Статуэтка поселилась на тумбочке у кровати. Каждое утро Уилл ставил перед ней высокий стакан с букетиком красных, всегда красных, цветов: три мака, пиона, тюльпана, фуксии или амариллиса. Зажигал палочки с благовониями. Их терпкий запах просачивался в коридоры, пропитывал его одежду, но Магнус, Генри, Кейт и Здоровяк ни словом не помянули новую необычную привычку своего друга ни в то, первое утро, встреченное им на коленях перед фигуркой Кали, ни во все последующие. Возможно, Хелен считала это ритуал отголоском пережитого во время клинической смерти. Уилл не стремился доказывать обратное. Жизнь налаживалась, как в том анекдоте, и если для этого приходилось обходиться без зеркал и отмокания в ванне после долгого и напряженного дня, он был готов принести эту жертву ради своего внутреннего спокойствия.

Break my deepest promise

Break my deepest promise

Break my deepest...

А потом Уилл встретил Эбби Корриган. Снова. Он не помнил бывшую однокурсницу; время, проведенное в Академии ФБР, представлялось ему размытым и блеклым, как некачественная фотопленка. Но Эбби говорила про преподавателей, зачёты, проделки будущих агентов и напрасные попытки привлечь внимание Уилла с ностальгией, исключающей саму возможность обмана. И для того, чтобы вокруг начали летать искры, понадобилось совсем немного: светлые волосы и стремление лезть туда, куда не просят.

Тем не менее, уединение — трудновыполнимая задача: абнормалы не только не способствовали личной жизни, но и всячески ей препятствовали. Уилл привык к звонкам с просьбой срочно подъехать к чёрту на куличики в неподходящие моменты, к тому, что поход в ресторан имел все шансы завершиться кроватью… в местном отделении больницы. И к предупреждающему холодку вдоль позвоночника, который он старательно игнорировал.

Когда за ними впервые захлопнулась дверь его спальни, Уилл ощутил непонятное облегчение — потолок не стремился обрушиться им на голову, Дурга молчал, а почерневшие пионы у ног Кали-статуэтки он списал на недобросовестность продавщицы.

Самонадеянный идиот, он позволил себе расслабиться и поверить, что всё наконец закончилось. И согласился отпраздновать освобождение Эбби от абнормала-паразита романтическим ужином у неё дома. Несколько лет назад подобный ужин с Мэг вылился в безобразный (с точки зрения Уилла) скандал с финальным аккордом в виде надетой ему на голову тарелки с лазаньей. Лазанья, слава богу, к тому времени остыла, в отличие от Мэг — та кипела от негодования и обиды, и всё из-за невинного замечания о том, что выбранные девушкой приправы не сочетались с мясом. Переживать подобное во второй раз желания не было, но Эбби заслужила этот вечер: не каждый человек после хирургической операции в стиле «Чужого» Ридли Скотта и оперных арий в качестве единственного средства для общения с окружающими продолжит жить так, словно ничего такого не происходило вовсе.

Эбби выплыла навстречу Уиллу в коротком кружевном пеньюаре и потащила его за собой, не дав раскрыть рта или вручить скромный букет из трех белых роз с красной каймой. В ванной уже горели свечи (лемонграсс, клубника, апельсин, двадцать-двадцать пять долларов за штуку), а в воде пушистым ванильным облаком клубилась пена. В горле пересохло, и Эбби, по-своему истолковав удивленно-недовольное молчание Уилла, сказала с наигранной веселостью:

— Никакой акробатики, честное слово.

И отобрав у него розы, застыла в ожидании.

— Стриптиз отменяется.

— Это ещё почему?

— Подходящей музыки нет.

— А это когда-нибудь кому-нибудь мешало?

Странно, но татуировка с макри на внутренней стороне бедра не отталкивала Эбби (девочки боятся крыс и пауков), наоборот, ей нравилось нежно проводить по ней пальцами, обрисовывать контуры создания, словно задремавшего у него на коже.

— Ошибка бурной юности?

— Скорее несчастный случай…

Погрузиться в теплую ароматную воду было блаженством.

— Расслабляйся и отдыхай, — проворковала Эбби. — А я пока организую цветам вазу и захвачу шампанское.

Она вышла, соблазнительно покачивая бедрами, Уилл усмехнулся, но когда обитая дерматином дверь сама собой начала закрываться, будто притягиваясь к косяку силой невидимого магнита, улыбка сползла с его лица засохшим лепестком. По спине потёк липкий, мокрый ужас. «Беги, — шептал Дурга, — беги. Она злится, очень злится».

«Поздно».

Щёлкнул замок, мигнула и снова вспыхнула лампочка под потолком, и висевшее над раковиной зеркало разлетелось вихрем осколков, осыпавших Уилла острым дождём. В его эпицентре проявилась фигура женщины в синем сари.

— Моя госпожа…

Она была Чёрной Кали — с бездонной тьмой, поглотившей зрачки, и Красной Кали — по её бледным щекам катились алые, кровавые слёзы. Уилл в жизни не видел ничего более жуткого. Или более прекрасного.

— Ты предал меня, — прорычала она, и эхо отразилось от стен множеством голосов, и все они принадлежали Кали, чье имя теперь было Шри Кродхини — Гнев космоса.

— Уилл! Что происходит?! — кричала Эбби, изо всех сил дергая дверь, но та не поддавалась. — Уилл!!!

В запястье левой руки зарождался огонь, медленно поднимался выше, охватывая своим пламенем локоть, а затем и предплечье. Дурга плакал и бормотал молитвы, а Уилл… Уилл надеялся, что Кали убьёт его и что на этот раз это действительно конец.

Однако его надеждам не суждено было сбыться: безлично-белый потолок и писк сердечного монитора намекали, что он находится в больнице и загробная жизнь ему не грозит, во всяком случае, сейчас. Может, позже — потому что у его кровати сидела Хелен, с очень прямой спиной и непроницаемым выражением лица. Должно быть, Эбби позвонила ей. Но не раньше, чем его привезли сюда. При любой опасности набирайте 911, и вам помогут. Рефлекс, вбитый родителями, обществом и Академией, продолжающий действовать и тогда, когда ничего не соображаешь от ужаса… а Эбби не могла не испугаться. Возможно, у неё даже тряслись руки, когда она судорожно нажимала кнопки на телефоне, но на её месте любой другой человек в здравом уме и твёрдой памяти вообще выбежал бы из проклятой квартиры, сверкая пятками, будто за ним гонится сам Цербер.

Голова раскалывалась, а рука ныла и чесалась. Уилла мучило нестерпимое желание разодрать гипс ногтями и выбросить белесые куски к чёртовой матери, но он скривил пересохшие губы в жалкой пародии на улыбку:

— Привет, Магнус. Жить-то буду?

— Это ты мне скажи.

— Я психотерапевт, а не доктор Хаус.

— Уилл, что там случилось? Мне нужен честный ответ.

— Зеркало. Вероятно, болты расшатались; удар был довольно сильный, и меня оглушило. Думаю, я попытался выбраться из ванной, но мокрый кафель… В общем, поскользнулся — упал — очнулся — гипс.

Хелен раздражённо вздохнула.

— Уилл… Эбби уверяет, что слышала «нечеловеческий вой». Она вызвала скорую помощь и полицию — они были вынуждены вышибить дверь. И я бы поверила в версию с захлопнувшимся замком, но твоя рука… Она сломана в трёх местах. Интересно, как так получилось? А уж сколько осколков доктор Хендерсон вытащил из твоей груди…

— Магнус, на меня свалилось тяжеленное зеркало. Всё.

После ухода Хелен в палату бочком протиснулась Эбби и виновато пристроилась на краешке кровати.

— Прости.

— За что? Ты не виновата, что я и романтический вечер — катастрофически несовместимые понятия.

— Всё равно. Лучше бы мы в ресторан пошли.

— Мы уже ходили в ресторан.

— Я помню.

Разговор не клеился. Эбби погладила его по пострадавшей руке и обиженно поджала губы, когда он сжался, отдернув пальцы, и взвыл от боли, вызванной резким движением.

— Извини.

Уилл отвернулся к стене, притворяясь уставшим, и вскоре с облегчением услышал удаляющиеся шаги. Теперь спать, но в горле першило, а попросить Хелен или Эбби принести ему воды он не догадался.

Дотащившись до ванной комнаты, Уилл обнаружил, что местный электрик обожал игру «нащупай выключатель внутри непроглядного мрака». Замечательно. Он надавил на плоскую клавишу. Безрезультатно. Уилл ругнулся сквозь зубы, но жажда наступала и выигрывала в борьбе с иррациональным, но от этого не менее реальным страхом.

Не поднимая головы, чтобы случайно не взглянуть в зеркало (а вдруг на него в ответ посмотрит совсем не его отражение), он открыл кран и припал к холодной живительной струе.

Тьма за спиной дышала, сгущалась, обретая плотность. Две руки обвились вокруг его талии, и Уилл медленно выпрямился. Правило номер три — никогда не оборачивайся в темноте. Вода продолжала рваться из крана на свободу, как птица из клетки.

— Ты меня боишься, — грустно прошептала Кали.

— Боюсь, — признался Уилл.

Вспыхнувшая люминесцентная лампа заставила его зажмуриться — перед глазами поплыли цветные круги.

— О, Дурга, твоя бедная рука…

Прикосновение её губ поразительно ощущалось через гипс, и боль уходила, растворялась в неожиданной нежности. А потом Кали поцеловала его, и это поцелуй был мягким и приятным, и Уилл лишь застонал, когда тонкий и длинный, похожий на змеиный, язык проник в его рот.

— Ты весь горишь. Ничего, я помогу тебе.

Больничная пижама легла на пол неаккуратной горкой, и Уилл, не заметив, как, опустился на дно ванны и послушно вдохнул ледяную свежесть.

In your skin

To die a little death

This time there's no code word

When everyday frays in hollow ends

Dream sweet love submersive

Солнце резало водяную толщу на наполненные светом кубики. Он плыл, держась за одну из восьми ног Берты-Кали. Ещё один аватар — она была значительно меньше, чем та Кали, что чуть не стерла с лица земли парочку континентов.

— Держись за меня, — сказала она. — Если заблудишься, не сможешь вернуться назад. Я хочу тебя кое с кем познакомить.

Они спускались всё ниже, и Уилл на мгновение вспомнил, что должен удивиться, почему под водой дышать чуть ли не легче, чем на суше. Но размышлять об этом было некогда — вокруг стаями проносились маленькие разноцветные рыбки, вились причудливые водоросли, и вода чередовала тёмные и светлые слои.

Под ними метнулась, промелькнула чёрная тень и остановилась рядом, сложившись в огромного кита.

Кем он был? Молчаливым старым индейцем или чернокожим королём в Зале Аватаров? Уилл мог лишь гадать. Кали и кит завели разговор, он ощущал его кожей, как бриз, но не слышал ни слова. Или тишина обладала своим отдельным языком, столь же древним, как и существа, что разговаривали на нём?

Глаза Уилла слипались, и он прислонился к ноге Кали, покрепче обхватив её руками — сил сопротивляться сну не было, и при этом он, вечный параноик, чувствовал себя в полной безопасности. Опасное, но такое замечательное ощущение.

Проснулся он от возмущенных воплей доктора Питерсона:

— Это не больница, это сборище некомпетентных идиотов! Хендерсон, что вы написали в карте больного?

— Тройной перелом левой руки.

— А что вы видите на этом снимке?

— Вывих локтевого сустава.

— Так какого хрена вы наложили гипс?!

— Доктор Питерсон, я ничего не понимаю, но клянусь, когда я осматривал мистера Циммермана, его рука была сломана!

— Чего я не понимаю, это как вас взяли на работу в мою больницу, если вы не можете отличить вывих от перелома. Вон из палаты! И чтобы через пятнадцать минут объяснительная лежала у меня на столе.

— Но…

— Доктор Хендерсон, ещё одно возражение, и я отстраню вас от всех операций на месяц как минимум!

Уилл нервно улыбнулся багровому от смущения Хендерсону, отметив, что находится в своей постели, а рука, ставшая причиной раздора между двумя врачами, больше не чешется, как у больного чесоткой и лишаем одновременно.

— Так когда вы отпустите меня домой? — невинно поинтересовался он.

— Как только снимем гипс и оформим все бумаги, — ответил Питерсон и рявкнул: — Хендерсон, почему вы всё ещё здесь?!

Вероятно, доктор Питерсон не был бы столь категоричен, если бы слышал то, о чем шептались медсестры в кухоньке рядом с его кабинетом.

— Ох, Бетси, — испуганно бормотала Роза, светловолосая и пухленькая девушка, которую одинаково обожали и врачи, и больные, — ты мне не поверишь, он свернулся на дне ванной, как эмбрион, белый как покойник, я пульс едва нащупала… И, главное, сам мокрый весь и холодный, а гипс на руке абсолютно сухой. Говорю тебе, тут дело нечисто…

В Убежище Хелен первым делом загнала его в лабораторию и не отстала, пока не взяла все вообразимые и невообразимые (при мысли об этом Уилл покраснел) пробы. Результаты она рассматривала практически под микроскопом, не меняя озадаченного выражения лица.

— Магнус, признавайся, я превращаюсь в неведому зверушку? У меня отрастают хвост и жабры? Лохматость повысилась? Или что-то, наоборот, отваливается?

— Твои анализы в норме. Настолько в норме, что это меня пугает.

— Сейчас ты меня пугаешь.

— Уилл, как перелом мог оказаться вывихом?

— Врач ошибся, перепутал снимки, ничего особенного.

— Я сильно в этом сомневаюсь.

— Ладно, я пошёл отсыпаться, и если вдруг выяснится, что я становлюсь монстром, сообщи мне, договорились?

— Иди уже, шутник.

У себя в комнате он с трудом освободился от пальто, в конце концов просто стряхнув его с плеч на пол, и включил компьютер.

— Что ж, в Google меня не забанили, посмотрим…

Открыв первую же ссылку по запросу «индийские свадебные обряды и традиции», Уилл присвистнул. Неудивительно, что Кали разозлилась. Да любой на её месте брызгал бы кипятком, ему, если честно, несказанно повезло, что госпожа всего лишь сломала ему руку, а не облила кипящим маслом или не отрезала кое-чего стратегически важного. Тупым ножом.

Теперь оставалось сказать Эбби, что им лучше вернуться к исключительно дружеским отношениям.

Взрыв в Убежище, превративший замок в груду камней и пепла, решил эту проблему за него. Уилл подозревал, что роль финальной соломинки из поговорки про верблюда сыграло его поведение на пепелище.

Он шёл, низко склонившись к ещё не остывшей земле, и шарил, шарил в обломках острых камней, попутно удивляясь, почему не обжигает пальцы. Дурга всхлипывал и шептал молитвы, но былого раздражения Уилл не чувствовал. Найти статуэтку Кали было необходимо.

И они отыскали её. Миниатюрная скульптура не пострадала от пламени, если не считать отколовшейся головы демона, и даже не почернела. Уилл прижал статуэтку к груди, обернулся к Эбби и Кейт, раскрыл рот, но сказать ему было нечего. Кейт смотрела на него с сочувствием, Эбби с жалостью, и Уилл подумал, что агент Корриган в его жизни больше не появится. Кто захочет встречаться с психом? Однако сожаления по этому поводу он не ощущал; скорее, это была… радость.

В подземном Убежище жизнь потекла своим чередом — абнормалы, отчёты, тайны Хелен Магнус, — но было ещё кое-то, что, по крайней мере, пробудило бы любопытство и тревогу у Хелен и Генри, если бы они обратили внимание, что Уилл никогда не снимает ботинок в присутствии посторонних и отказался от открытой обуви. А ещё лучше, если бы они догадались изучить записи с видеокамер в его комнате.

Кровать Уилла всегда безупречно заправлена — на ней никто не спит, а в его ванной комнате нет зеркала. Не потому, что он боится, а потому, что в нём больше нет необходимости.

Вечерами он направляется прямиком туда, и одежда скользит на кафельный пол ненужной маскировочной сеткой. Расправляет нежно-зеленые, полупрозрачные перепонки между пальцами ног и залезает в огромную ванну. Она с подогревом, и то, что когда-то было Уиллом Циммерманом, блаженно жмурится, ныряя на дно до утра, — оно по-прежнему не испытывает особой любви к холодной воде.

My secret friend

I'll take you to the river

My secret friend

So we can swim forever