Снова (джен)

Они купались в его море! Абсолютно прозрачный Гильберт Байльшмидт, который смахивал в лучшем случае на подобие себя, а не на полнокровное олицетворение Калининградской области, сверлил победителей взглядом.

Эти двое все равно не ощущали его присутствия. И не могли ощутить… Теперь уже — не могли. Но это вовсе не значило, что Гильберт перестал изрыгать проклятия, стоя на берегу.

— Замерли. Фотография для передовицы, Наташ, сама понимаешь, всё серьёзно, но вдруг распахивается окно, а там… Ой!

— Ваня, что болит? Плечо? Бок?

— Сейчас отпустит. Всё. Уже отпустило, честно. Вылезаем?

Гильберт выкрикивал одно забористое пожелание за другим и смотрел, как Наталья Арловская и ее шкафоподобный братец выскакивали на берег. А как же, водичка у него в море — не парное молоко, чтоб всякие и разные не хлюпались… Как у себя дома!

Хотя море уже не его. И берег. И распоследний камень на этом берегу — тоже. Гильберт Байльшмидт опять нецензурно высказался в адрес победителей и от всего сердца пнул камешек, который вполне мог быть необработанным янтарем. Брагинский хмурился. Его качало. Ага, как и сестру этого, этого!.. Гильберт фыркнул. Довоенные плавки, довоенный купальник.

Брагинский заботливо поддерживал свою спутницу-победительницу, стараясь не зацепить руку сестры, поврежденную не так давно одним немецким офицером по фамилии Байльшмидт. Или Арловская помогала своему родственнику, а не он ей? Или они поддерживали друг друга? Плевать Гильберт хотел на них обоих!

…Победитель опрокинул на себя ведра три какой-то особенной воды, которую привезли еще третьего дня. Целую бочку! Вон, у крыльца оставили. Потом Брагинский начал старательно лить водицу на родню с пострадавшей конечностью, но вдруг его руки почему-то дрогнули. Половина ведра расплескалась.

— Ай!.. Наташа, извини. Шрапнель проклятая… Ты иди, а я… Сейчас. Только покурю и сразу буду.

— Ладно, Вань. Ты… Поаккуратней. Чайник ставить?

— Давай.

Скрипнула дверь. Арловская юркнула в рыбацкую хижину. Высунулась наружу, чтобы оставить родственничку свежее полотенце и кисет. Потом она вновь исчезла с глаз долой, тихо напевая что-то себе под нос. А вот что конкретно? Заклинание?

До Гильберта Байльшмидта и раньше доходили туманные слухи о… чародействе, скажем так, младшей сестры Брагинского. Поговаривали, будто она то ли в зельях училась разбираться, когда была маленькой, то ли с привидениями находила общий язык… и в детстве, и потом. Когда выросла.

В любом случае, это точно было какое-то подозрительное и крайне опасное магическое умение, связанное, может, с костями и кровью альбиносов⁽¹⁾. Гильберт поежился.

Брагинский закурил, припав к хижине шрамированной спиной. Улыбнулся своей непонятной улыбкой одному ему, наверное, видимому чему-то.

…Брагинский курил и улыбался. В хижине тихонько пела его сестра. Ну? Какие еще ритуалы запланировали эти двое? А то Гильберт Байльшмидт как-то не слышал о раскуривании махорки убойной крепости под сольное женское пение на территории побежденного!

Или специально для Его Великолепия изобрели что-нибудь поинтересней? Крайне… Изощренное? Гильберт кашлял, смаргивал злые слезы и ждал, пытаясь готовиться к страшному. Хотя бы морально, если не физически. Получалось так себе.

…Смеркалось. Накрапывал дождик. Брагинский и его сестра успели нарядиться. Как будто ради праздника! Сели за стол… Они ужинали в тепле. Пили чай. Болтали о какой-то посторонней абракадабре, шутили, смеялись.

Идеально прозрачный Гильберт Байльшмидт замер под окном, ловя каждое слово, потому что решалась его судьба. И право на жизнь, но вот это — под очень большим вопросом. Гильберт вздрогнул. Сейчас победители должны были встать из-за стола. Вот сейчас они… Да, в любую минуту!

— Наташ, будь другом, вытащи корзину. Она в мешке.

— Уже иду. Со стола уберешь?

— Конечно. И бабушкино корыто подготовлю.

Арловская упорхнула в сторону кровати. Зашуршала в колдовских, должно быть, вещах, которые лежали рядом, своей здоровой рукой. Нащупала довольно вместительную и как будто неопасную штуковину, сделанную из ивовых прутьев… Гильберт прищурился.

В корзине было что-то шерстистое. Зверек для жертвоприношения? Вместо него вознамерились убить какую-то живность? Хотя… Вполне возможно, что в корзине была только шкура.

Никто не гарантировал Байльшмидту, что его победители собрались расправиться с животным, если оно и было, после вечерней трапезы, а его самого решили уничтожить через несколько часов. К примеру, на следующий день. Гильберт мок у окна.

Арловская опять принялась мурлыкать себе под нос какую-то песенку, медленно расчесывая волосы. Они поседели на войне. Как и шевелюра ее брата. Вечно молодые лица и — седина. Неправильно. Страшно. Опасно. Ему вполне могли отомстить! Гильберт не дышал.

…Брагинский разобрался с чашками-ложками. Вынул из явно старенького чемодана еще более древнее корыто с куском ткани внутри⁽²⁾ и принялся аккуратно так, стройными рядами выставлять на лавку у стола какие-то пузырьки.

Аптекарские? Или в каждой из этих до невероятности обычных склянок было что-то такое, из чего победители собрались готовить яд, а вовсе не микстуру от кашля? И зачем была нужна та материя в корыте? И что это за бабушка такая, которую упомянул Брагинский? Уж не Баба-яга ли?! Дождь усиливался. Гильберта била крупная дрожь.

— Готов?

— Да, сестренка.

Гильберт Байльшмидт схватился за мокрую стену этой дурацкой хижины, чтобы не рухнуть с высоты своего роста. Зажмурился, чтобы не видеть, как именно эти двое собрались колдовать дальше. Зачем глядеть в окно? Что он хотел там увидеть? Документ⁽³⁾ о его перерождении⁽⁴⁾ утвержден. Официально. Если только в хижине не задумали что-то… Жуткое. Гильберт всё равно открыл глаза.

И увидел, как Брагинский лег на кровать по одну сторону от корзины с чем-то пушистым внутри. Одетый. Как тепло и вполне по-братски улыбнулся младшей сестре. В этот раз его победитель больше всего напоминал Гильберту Байльшмидту молодого крестьянина с полотна великого художника, которое он когда-то видел и почти забыл…

Арловская тоже, судя по всему, не думала раздеваться. Так и лежала, одетая в свое любимое довоенное платье. Синее-синее. Как мирное ночное небо. Смотрела то брату в глаза, то на корзину. Почему эта женщина вдруг рассмеялась?! Гильберт дрожал у окна. От холода? Нет! Да… И от страха.

Гремел гром. Сверкали молнии. Шел проливной дождь. Недалеко и неблизко от Гильберта Байльшмидта на территорию Калининградской области въезжали люди, которым предстояло жить на этой земле. Работать. Любить. Быть.

Продрогший до костей силуэт растаял под шум ливня, а в хижине, которую соорудили когда-то рыбаки на берегу Балтийского моря, в корзине между мужчиной и женщиной появился сгусток яркого света. Он пульсировал, вздрагивал, рос… Маленький живой комочек.

— Ваня, хорошо бы получилась девочка.

Мужчина подмигнул женщине.

— Согласен. Ты только представь, Наташа, как взвыл бы наш общий друг Гильберт Байльшмидт…

Женщина хихикнула. Зевнула. Мужчина вздохнул.

— А если серьезно, я буду рад при любом раскладе, это же… Спишь? Доброй ночи, сестренка.

* * *

Наталья Арловская подхватила один из увесистых альбомов с дивана. Там были фотографии какого-то высокого мужчины и хрупкой женщины с маленьким мальчиком на руках, детские рисунки, пожелтевшие школьные тетради, и снова — фотографии.

Мальчик взрослел, превращался в юношу. Служил в армии, учился в институте, отдыхал, работал, пел с друзьями у костра под гитару, удил с отцом рыбу, вкалывал на родительских грядках, целовал жену под развесистой облепихой…

Женщина и мужчина с первой фотографии не старели. Даже наоборот. Если верить фотографиям, то морщинок на их лицах становилось меньше с течением времени, а седина в волосах сначала точно и определенно была, а потом стала потихоньку исчезать и через несколько десятилетий пропала совсем.

— А помнишь, как он захотел подарить тебе цветы на Восьмое марта?

Женщина закатила глаза.

— Не напоминай. Ты с ним ради этих веточек мимозы!.. Пирог вынул из духовки?

— А как же, Наташ. Всё под контролем.

По комнате порхала канарейка Гильберта. Наталья Арловская заговорщицки подмигнула брату.

— Вань, кстати о птичках… Компромат я нашла. И уже перепрятала.

В прихожей чьей-то калининградской квартиры хлопнула дверь. Кто-то ухнул пакет с едой на тумбу для обуви, насвистывая что-то веселенькое. Посчитал ботинки в коридоре. Подумал…

— Эй, воры! Телевизор и микроволновку забирайте, давно хотел выкинуть это старье. А если вы не за чужим добром пришли, а в гости, то докладывайте, чего тут забыли, пока Мое Великолепие не вызвало милицию. Время пошло!

…Праздничный обед заканчивался. Новорождённый хозяин квартиры пытался отговорить родственников от совершения некрасивого поступка. Так как уж очень серьезно обещали эти двое показать компрометирующие фотографии его жене Лине, которая вот-вот должна была вернуться из командировки.

— Цапнул вас обоих, было дело, но я тогда смотрелся месяцев на шесть! И думал по-детски. Зачем ей видеть эту фотку с корытом, в которое влили по ложке воды из пары-другой рек, а? И ту, с березовым веником…

Гости коварно переглянулись. Мужчина отечески хлопнул Гильберта по плечу.

— А незачем было кусаться. Но раз уж ты против… Наташа, верни ему, пожалуйста, наш с тобой бесценный компромат.

Женщина вынула из ридикюля два снимка. Гильберт подумал, что как-то уж слишком легко она это сделала, но фотографии схватил быстро.

…Вечером того же дня он узнал, что интуиция его не подвела. С очень знакомого номера Байльшмидту прислали копии черно-белых фотографий, с которыми на удивление спокойно рассталась Наталья Арловская. А потом Гильберту позвонили.

— На проводе.

— Здравствуй. Так душевно посидели у тебя сегодня…

— Брагинский, короче!

Трубка беззлобно рассмеялась.

— Как невежливо. Я что сказать-то хотел… Этих фотокарточек у Наташи много. И у меня есть чемоданов сорок. Припрятали мы их с ней в одном надежном месте. В смысле, в разных. Так вот… Гиль, ты меня слушаешь?

— А куда деваться?!

— Отлично. Тогда с тебя хороший новогодний подарок. Я же обязуюсь в письменной форме не показывать эти фотографические изыски твоей жене. И уговорю Наташу вести себя аналогично.

Гильберт хмыкнул.

— Чем тебя осчастливить, вымогатель?

Трубка усмехнулась еще добродушнее.

— Будет очень здорово, Гильберт, если ты и твоя жена подумаете о строительстве пары-тройки маленьких поселков городского типа.

1) Альбинизм — фактор, который не способствовал выживанию Гильберта, потому что детей и взрослых с необычной внешностью иной раз убивали из-за суеверий, а еще их могли изгонять за пределы населенных пунктов, равно как и подвергать дискриминации, не изгоняя. Кроме того, альбиносов иногда считали подходящим источником ингредиентов для зелий (и снова опасные для жизни суеверия), что тоже отравляло существование Гильберту Байльшмидту.

Вернуться к тексту

2) Пеленка в корыте является проявлением заинтересованности в благополучии купаемого, а не обязательной составляющей какого-то жуткого ритуала. Просто ткань была нужна на всякий случай (чтобы не занозить маленького ребенка).

Вернуться к тексту

3) Постановление Совета Министров СССР от 09.07.1946 № 1522 «О первоочередных мероприятиях по заселению районов и развитию сельского хозяйства в Калининградской области» — это документ, упомянутый в фанфике.

Вернуться к тексту

4) Одно из символических рождений Гильберта в двадцатом веке, учитывая историю с демографией, можно трактовать следующим образом: в некоторой степени Гильберт — потомок Ивана Брагинского и Натальи Арловской. И никакого инцеста. При этом он является не только их родственником, учитывая, что альбиносу много лет.

Вернуться к тексту