Похищение «Супрематической Венеры» (джен)

1

Люпен подписал послание, полюбовался и протянул его Дзигену:

— Зацени!

— Хорош, как всегда, — тут же отозвался Дзиген.

Люпен польщено заулыбался.

— Он еще сотню лет прослужит, — продолжил Дзиген, и Люпен понял, что и предыдущая фраза относилась к ненаглядному магнуму, которому Дзиген устроил очередной техосмотр.

Люпен чуть приуныл. Он, со всеми его талантами и красивым почерком в придачу, опять проигрывал механическому напарнику Дзигена.

— И на сколько персон приглашение? — полюбопытствовал Дзиген, отвлекшись, наконец, от магнума.

— Всем пошлю! — провозгласил Люпен.

— Всем? И неужели этим «всем» вот так вручную напишешь? — поразился Дзиген.

— Всем-всем, — важно подтвердил Люпен. — Размещу объявление о краже на городском новостном портале. А вот это рукописное послание — персонально для Папаши:

«15 мая сего года из главной городской художественной галереи, прямо во время церемонии открытия выставки «Классика супрематизма», я украду знаменитую картину Мазимира Калевича «Супрематическая Венера». Приходи и попробуй меня поймать, Папаша», — с чувством продекламировал Люпен. — И подпись: «С любовью, Люпен Третий».

Вор закатил глаза и прижал приглашение к груди.

— Как трогательно, — с готовностью подыграл ему Дзиген. — Аж завидно. Может, и мне кого пригласить?

— Ага, — Люпен хитро прищурился, — пригласи, пригласи… Ята! Он счастлив будет.

— Чего его приглашать, он и так за Папашей как хвостик. Да и вообще, пошутил я. Никого приглашать не собираюсь и тебе не советую, — Дзиген оседлал любимого конька. — Там и так уйма народу будет. И вообще, могли бы стырить эту картину по-тихому, ночью, но нет, тебе же прямо на открытии надо!

— По-тихому любой дурак сопрет. А я — Люпен Третий, лучший в мире вор!

Люпен приосанился, грозно сдвинул брови, выпятил челюсть вперед.

— Ой, ну прям полководец, коня не хватает и шпаги наголо! — усмехнулся Дзиген.

— Кстати, о шпагах, вернее, об оружии. Можешь не начищать свой магнум, в этом деле он тебе не понадобится, — огорошил стрелка Люпен.

— Чтоб ты знал, Люпен, оружие нуждается в регулярной чистке, ведь неизвестно, в какой момент и в каком деле оно может понадобиться. Ты, между прочим, свой вальтер давно не чистил. А стрелять в толпе я по-любому не собираюсь. Я же не маньяк, — парировал стрелок.

— В этот раз твой магнум, как и Зантецукен Гоэмона, останется дома. И дело даже не в том, что вам не придется стрелять и разрезать недостойные предметы, а просто у вас с Гоэмоном будут особые роли.

— Но почему я не могу взять с собой магнум?

— Потому что нет, — строго повторил Люпен, ощущая легкую радость мщения: механический напарник не сможет последовать за своим человеком. — Во-первых, там детекторы, а во-вторых, я дам тебе другое оружие.

Приунывший было Дзиген слегка воспрял. Он терпеть не мог расставаться с верным револьвером, но при этом обожал всякое новое огнестрельное оружие.

— И да, Дзиген, ты вдоволь сможешь из него пострелять, — пообещал Люпен.

— Люпен, — Дзиген сдвинул шляпу на затылок, — ничего не понимаю! Из магнума стрелять нельзя, даже брать с собой запрещаешь и при этом — «вдоволь постреляешь». Это на выставке-то картин, где будут женщины, дети и вообще всякие штатские. Что ты задумал?

— Наберись терпения, дружище, — Люпен подмигнул напарнику. — Вот приедут Гоэмон с Фудзико, и я все расскажу. Я попросил Фудзико забрать Гоэмона из аэропорта, так что они с минуты на минуту будут здесь.

— Как, Фудзико с нами работает?

— Ну да, собственно похищение «Супрематической Венеры» — это была ее идея… — тут Люпен испуганно осекся. Его напарники не очень любили идеи Фудзико, да они и саму-то Фудзико не особо любили.

Но Дзиген не стал возмущаться, а только рукой махнул и вернулся к чистке револьвера.

Люпен облегченно перевел дух. Вновь полюбовался приглашением для Папаши. Вот этот вензель ему особенно удался, и завиток не плох. И фирменная мордочка вышла как никогда язвительной. Папаша не Дзиген, он обязательно послание оценит. И примчится. Вот тогда они и повеселятся.

2

— Так точно! — Зенигата браво откозырял, с армейской выправой крутанулся на 180 градусов и промаршировал к двери. Ята, с пунцовыми щеками и подозрительно блестящими глазами, семенил за ним следом.

— Семпай! — почти взвыл Ята, как только дверь комиссарского кабинета за ними закрылась. — Честное слово, я тут ни при чем. Вид у Ята был жалкий. — Я никогда, нигде, я вас так уважаю, я готов учиться и учиться всему…

— Я знаю, что ты ни при чем, но комиссар прав. Надо готовить смену. Вот выйду я в отставку, а заменить меня и некем. Кто Люпена ловить будет?

— Но вам еще рано в отставку, — возразил Ята.

— Да, но когда-то это случится. И кто, я спрашиваю, Люпена ловить будет?! — возвысил голос Зенигата.

— Но вы не выйдете в отставку, не поймав Люпена, я знаю!

— Пусть так. А вдруг шальная пуля, и что тогда?

Ята с ужасом посмотрел на инспектора.

— Вот то-то, — неправильно истолковав его взгляд, нахмурился инспектор. — Некому ловить Люпена будет. Так что я решил: на следующее задержание Люпена один пойдешь. Сам. Самостоятельно. Без меня. Все, как комиссар сказал.

Ята попытался возразить, но Зенигата так на него зыркнул, что ничего юному сотруднику Интерпола не оставалось, как вытянуться в струнку и рявкнуть: «Так точно!» Рявк получился так себе, куда ему до Зенигаты.

— Кстати, — инспектор выудил из кармана плаща бумажку, — и приглашение уже есть.

— Приглашение? — обомлел Ята. Он сразу понял, о чем речь.

«15 мая сего года из главной городской художественной галереи, прямо во время церемонии открытия выставки «Классика супрематизма» я украду знаменитую картину Мазимира Калевича «Супрематическая Венера». Приходи и попробуй меня поймать, Папаша. С любовью, Люпен Третий».

И издевательски ухмыляющаяся мордочка в придачу — любимая визитка Люпена.

— Запомнил? — Зенигата забрал из рук помощника приглашение. — 15 мая, то есть завтра, на открытии. Иди, Ята и попытайся арестовать, то есть арестуй Люпена! Не подведи меня!

Зенигата хлопнул ученика по плечу, хотел сказать что-то еще, но только махнул рукой. Развернулся и быстро, чуть ли не бегом, пошел прочь.

Ята понимал, что творилось в душе инспектора. Ведь в поимке Люпена заключается весь смысл его жизни. И то, что происходит сейчас — это почти отставка. Ну что это комиссару в голову взбрело? А Ята тут совершенно ни при чем. Он готов всюду следовать за учителем, впитывать его мудрость, ловить каждое его слово, наблюдать каждое его действие, повторять за ним, учиться и еще раз учиться. Увы, завтра ему предстоит выйти против Люпена и его банды одному.

Ночью Ята никак не мог уснуть. Завтрашний день пугал и волновал. Ята бросало то в жар, то в холод. Он боялся подвести учителя и вместе с тем боялся люпеновской банды. Вернее, несколько робел. Все же они были звезды, мировые знаменитости: лучший в мире вор, лучший стрелок и лучший мечник. Ему уже приходилось сталкиваться с ними, и эти личности произвели на него неизгладимое впечатление.

Но Ята был полон решимости. Он должен продемонстрировать все, чему научился у Зенигаты. Вряд ли у него так сразу получится арестовать Люпена, ведь даже его непревзойденному наставнику это пока не удалось. Но попытаться стоит. А поэтому, не время спать.

Ята решительно вскочил с постели.

3

У Зенигаты внутри все кипело и бурлило. Собственно, началось это, как только он получил сверхнаглое послание Люпена. Что этот вор о себе воображает?! Украсть картину прямо на открытии выставки! Да еще эта возмутительная приписка: «С любовью, Люпен Третий». И ведь как написал: с завитушками, росчерками, вручную! И не лень ему? Выпендрежник!

Но вместе с возмущением, Зенигата ощутил привычный азарт. Начиналась настоящая жизнь, ибо те месяцы, когда от Люпена не было вестей, были жалким и бессмысленным прозябанием. Зенигата тогда откровенно скучал. Бумажной, и столь нелюбимой всеми полицейскими работы, у него было не очень много. Да и ту можно спихнуть, э, в смысле поручить, помощнику. А дело Люпена бесконечно, и до сдачи в архив ему далеко.

Да, Зенигата даром время не терял и пытался отследить местоположение вора, но первой обнаружил, как всегда, Фудзико. Она и не скрывалась. Приехала в этот городок и блистала на светских раутах, частных вечеринках и вообще везде, где только имела возможность блеснуть.

Подхватив Ята, Зенигата рванул вслед за Фудзико. И снова тишина. Фудзико блистала, а вот Люпена и близко видно не было.

И вдруг, долгожданное приглашение. И как специально, не раньше и не позже, этот разнос от начальства. Это было несправедливо, обидно и очень жестоко.

Он никогда не просил ни напарников, ни помощников. Но ему регулярно их подсовывали. Обычно Зенигата избавлялся от них, вернее, они сами сбегали, что его вполне устраивало. А вот Ята задержался. Зенигата привык к нему, и даже готов был признать, что парень временами бывает полезен. Он уже начал воспринимать его не как помощника, а как ученика. Но не как преемника.

Нет, Люпена может поймать только он сам. И когда это случится, когда он поймает Люпена по-настоящему, история закончится. Ему не нужен преемник, потому что ловить будет просто некого. Возможно, появится Люпен Четвертый или Пятый, а может, совершенно посторонний вор, но это будет совсем другая история. Если Ята повезет, то он тоже найдет такого же преданного врага и заклятого друга, но это будет не Люпен Третий. Судьба Люпена Третьего неразрывно связана с одним единственным полицейским — инспектором Зенигатой.

Впрочем, вышеозначенный инспектор никогда не формулировал свои мысли в такие слова, он просто знал и чувствовал. Но, стоя в кабинете комиссара навытяжку и слушая его наставления, Зенигата проникся духом настоящего полицейского и истинного наставника. Он просто обязан позаботиться о своем преемнике, ибо вор должен сидеть в тюрьме. Не важно, кто его поймает, ведь вся полиция — это единая семья, служащая благу общества. Он всего лишь винтик в безупречной машине правопорядка, он должен оставить себялюбие. И он должен воспитать ученика. А хороший ученик, как известно, обязан превзойти учителя.

Закрыв за собой дверь комиссарского кабинета, Зенигата в праведной решимости отправил Ята на поимку Люпена. Все что его волновало тогда — как справится ученик, не подведет ли учителя, не наделает ли ошибок. Он искренне желал Ята удачи.

* * *

Ночь казалось бесконечной. Сна не было. Устав ворочаться, Зенигата встал. Чем, интересно, сейчас занят Ята?

Разрабатывает план по поимке Люпена? Проверяет надежность охраны галереи? Чистит оружие? А может крепко и безмятежно спит, не терзаемый сомнениями, положась на волю случая?

Инспектор вздохнул, вытащил послание Люпена, посмотрел на нарисованную физиономию. И тут же перед мысленным взором возникла физиономия Люпена настоящего. Блестящие озорством и азартом глаза, радостная улыбка на пол-лица. «Попробуй меня поймать, Папаша!»

А теперь пробовать будет Ята, вот Люпен удивится!

«Приходи, и попробуй меня поймать».

Да, Люпен будет ждать именно его, а он не придет.

Огорчит ли великого вора отсутствие его вечного преследователя, или он так же весело хохоча, будет удирать от Ята? Люпен ищет острых ощущений, так ли уж важно, какой полицейский их ему добавит. Пожалуй, бегать от молодого преследователя куда веселей, чем от старого инспектора-пенсионера.

Зенигата понурился, ощущая давящий на согбенные плечи груз прожитых лет.

«С любовью, Люпен Третий».

Увы, следующее послание будет адресовано юному Ятагорасу Горо.

И вдруг в унылой тишине раздалось громкое урчанье. Это желудок инспектора напоминал хозяину, что тот, погруженный во все эти мысли, так и не удосужился позавтракать.

— Черт! — Зенигата встряхнулся. — О чем это я думаю!

На пенсию ему рано, от дела его не отстранили, так что за Люпеном он еще побегает. Вовсе он и не старый, он полон сил и энергии. Пусть Ята сделает попытку, поближе познакомится с Люпеном, поймет, что это за фрукт. И уже в следующий раз они вместе будут ловить неуловимого вора, потому что Ята, конечно, ни за что его завтра не поймает, молод он еще.

Зенигата бросил последний взгляд на наглую нарисованную мордочку и порвал люпеново послание в клочки. А затем, повинуясь мольбам желудка, отправился на кухню заваривать лапшу.

Время до открытия выставки тянулось, тянулось и никак не кончалось. Зенигата весь извелся. Он хватал телефон, собираясь позвонить ученику, находил его номер и… замирал. Сам, Ята должен все сделать сам. Через пять минут вновь хватал телефон. Он же наставник, он может дать совет. Но снова останавливался. Нет, сам, значит сам. Ята много раз был свидетелем и участником попыток поймать Люпена. Что-то он да усвоил. А может, вообще придумает нечто свое, особенное, новый хитрый план по поимке наглого ворюги. Хотя куда ему.

Зенигата вдруг поймал себя на странной и стыдной мысли: он не хочет, чтобы Ята поймал Люпена. Сознание инспектора словно раздвоилось. С одной стороны, он всеми силами души желал удачи своему ученику, да и разумом понимал — вор должен быть арестован, с другой стороны… ох! Дальше даже додумывать не хотелось.

Зенигата уселся на пол, поставил ноутбук на колени. Он-лайн трансляция с выставки начиналась.

4

Народ начал собираться возле галереи за два часа до открытия. Тщетно полицейские просили людей разойтись. Толпа бурлила и на полицейских не реагировала.

Все ждали открытия, а точнее, все ждали Люпена, а если совсем точно — каждый мечтал стать свидетелем кражи. Люди гадали, как и каким образом вор украдет картину. Сама картина интересовала зрителей исключительно как объект кражи. Из уст в уста передавали ее стоимость. Художественная ценность зрителей волновала мало. Увы, у галереи собрались совсем не поклонники супрематизма и его основателя Мазимира Калевича.

Как только двери галереи распахнулись, народ, толкаясь и переругиваясь, рванул внутрь.

Директор галереи, худой господин с тонкими черными усиками на бледном лице, не знал, радоваться или огорчаться. Такого наплыва посетителей он не видел давно, вот только интересовались все прибывшие не потрясающей компьютерной копией «Черного квадрата» и редким черновым вариантом «Белого на белом», а каким-то вором Люпеном Третьим. Этот вор собирался украсть картину из его галереи. Директор получил по электронной почте соответствующее уведомление. Оформлено оно было безвкусно, и директор терялся в догадках, зачем столь ограниченной личности понадобился шедевр супрематической живописи.

Вскоре директор проклинал Люпена на все лады, ибо несчастная галерея готова была лопнуть под напором любопытствующих, как перезрелый плод.

— Осторожнее, осторожнее, — тщетно взывал директор. — Не прикасайтесь, не прислоняйтесь, не трогайте! И не шумите!!!

Все было тщетно. Вокруг стоял невообразимый галдеж. То тут, то там взблескивали фотовспышки. Кто-то неловко взмахнул рукой, а может, попытался сделать сэлфи, задел картину и тут же взвыла сирена — это сработала сигнализация.

Директор кинулся к потревоженной картине и завяз в толпе. Тут же появилась полиция. Пожилой полицейский, энергично работая локтями, пер вперед ледоколом. В кильватере за ним следовал молодой черноволосый парень в штатском. Директор поднажал и вцепился парню в рукав.

Так они и прибыли к месту происшествия. Покосившаяся картина только чудом удерживалась на стене. Никто не пытался ее украсть.

Парень стряхнул директора с руки и вытащил рацию:

— Можете выключить, все в порядке.

Сирена смолкла, но на уровне шума это почти не сказалось.

— Вы из полиции? — директор с надеждой посмотрел на молодого человека. — Позовите старшего!

— Я из Интерпола, вот мое удостоверение, — парень протянул документ директору, — Ятагарасу Горо.

— Очень приятно, — раздраженно крикнул директор, — но я хотел бы поговорить с вашим начальником, с тем, кто тут всем распоряжается.

— Операцией руковожу я, — важно ответил Ятагарасу. — Я вас слушаю.

Директор смерил юношу взглядом и слегка обиделся. Никто не ценит супрематизм, даже охранять его галерею и ее бесценные сокровища послали какого-то молокососа. Он уже открыл рот, чтобы возмутиться, но тут вновь взвыла сирена, в противоположном конце здания. Пожилой полицейский заработал локтями, прокладывая путь в человеческом море. Ятагорасу держался за его спиной, директор следовал за ним. Уже знакомое зрелише: покосившаяся картина, как результат чьей-то неосторожности и ни малейшей попытки ограбления.

И снова Ятагарасу распорядился выключить, а затем вновь включить сигнализацию. Не прошло и пяти минут, как ситуация повторилась.

— Да выключите вы ее уже совсем! — не выдержал директор.

— А вы не думаете, что Люпен именно этого и добивается?

— Люпен — это ваша забота!

— Согласен, но разве вас не заботит сохранность картин?

— Это тоже забота полиции! Меня волнует лишь искусство! — патетически выкрикнул директор.

— Может быть, вывести из галереи хотя бы часть народа? — задумчиво предложил Ятагарасу.

— Ни в коем случае! — усики директора грозно встопорщились. — Искусство принадлежит народу! — Минуту назад он сам думал, что неплохо бы вытурить из галереи этих дикарей, но услышав подобное предложение из уст молокососа-интерполовца, воспылал праведным гневом. — Между прочим, сейчас придет лектор.

— Кто? — не расслышал Ятагарасу.

— Лектор, — прокричал ему на ухо директор. — Он расскажет об основоположнике супрематизма Мазимире Калевиче и его потрясающих картинах. Между прочим, он и сам неплохо рисует.

— Кто, Калевич?

Директор пронзил невежду взглядом:

— Калевич умер, а я говорю про лектора, мэтра Луи Жаколио. Он сам талантливый супрематист. Да, он не признан, но добился больших успехов. Увы, супрематизм, эта классика живописи, сейчас никому не интересен…

— Я понял, — Ята нетерпеливо прервал директора. Он не горел желанием слушать лекцию про супрематизм, тем более два раза. — Будем надеяться, что у мэтра Жаколио крепкие голосовые связки, и он сможет донести до присутствующих свою лекцию. А сейчас простите, мне надо работать.

Ята старался держаться уверенно. Он никак не ожидал подобного наплыва посетителей. В галерею набился, казалось, весь город. Понятно, что такой ажиотаж вызвал никак не талантливый живописец Мазимир Калевич, а наглый вор Люпен Третий. Но неужели это все поклонники Люпена? Или просто в этом городке совсем нечем заняться и народ рад любому событию?

И опять всему виной интернет. Так просто разместить в сети объявление. Один клик — и вот уже весь город на выставке ранее мало кому интересных картин.

Интересно, чтобы сейчас предпринял его учитель? Наверняка, проверил бы, не скрывается ли под видом директора вор Люпен Третий. Это, наверное, разумно, только вот у него свой путь. Пример учителя всегда перед его глазами, но он должен придумать что-то свое, не следует просто копировать инспектора Зенигату.

А директор, вынырнув из толпы, привычно уцепился за рукав Ята:

— Помогите мэтру Луи, он никак не может сюда пробиться!

Ята покрутил головой, никого не увидел, зато к нему моментально подлетел тот самый пожилой полицейский:

— Месье инспектор, там, у дверей, местный художник, мэтр Жаколио, уверяет, что приглашен прочитать лекцию.

— Да, да, я знаю, — тут же откликнулся Ята, — приведите его сюда, пожалуйста.

Полицейские ввинтился в толпу, пропал из глаз и через пару минут предстал перед Ята, но не один, а со странным человеком в огромных дымчатых очках. Человек был худ, бледен и небрит. Он протянул Ята тонкую вялую руку:

— Мэтр Жаколио, художник!

Голос мэтра был сипловат, пальцы подрагивали.

«Убогий или с похмелья», — подумал Ята.

— Господин директор, если все в сборе, то выставку можно открыть, — вопрос Ята прозвучал утвердительно.

— Нет, еще нет, как можно, — тут же взвился директор. — Мы ждем самого главного человека!

— Мэра? — уточнил Ята.

— При чем тут мэр, мы ждем месье Крюшо.

— Самый богатый человек в этом городе, — просветил Яту пожилой полицейский.

— Да, и он большой поклонник искусства. Именно он поддерживает нашу галерею и финансирует эту выставку, — восторженно провозгласил директор. — А вот и он!

Толпа расступилась. Похоже, месье Крюшо в этом городе знали все. Люди даже притихли поначалу, потом по залу прокатился взволнованный гул, затем раздались приветственные крики. Толпа, нетерпелива ожидавшая Люпена Третьего, радостно встречала нового кумира — самого богатого человека города. Вернее — кумира постоянного и неизменного. А что Люпен: сегодня здесь, а завтра ищи-свищи, богатств его никто не видел, а тут человек свой, проверенный.

Ята внимательно вглядывался в осанистого пузатого человека. Он двигался сквозь расступившееся человеческое море с уверенностью привыкшего повелевать и властвовать. Вальяжно взмахивал рукой в ответ на приветствия. Директора поприветствовал небрежным кивком, лектора вообще не удостоил внимания. Снисходительно оглядел Ята, поморщился:

— А где Зенигата?

— Операцией руковожу я, Ятагарасу Горо. А вы знакомы с инспектором Зенигатой?

— Разумеется нет! Просто я слышал, что он главный специалист по Люпену.

— Все так, — с готовностью подтвердил Ята. — Он главный и единственный. Никто не знает Люпена так, как он, никто не изучил так его уловки, не познал его хитрости. На каждый ход Люпена у инспектора Зенигаты есть контрмера. — Ята перевел дух и скромно закончил. — А я его ученик.

— Ну и где же этот непревзойденный ловец Люпена? — нахмурился месье Крюшо.

И без того бледный директор побледнел еще больше. Энергичный полицейский сник и сжался. Ята лишь пожал плечами:

— Дома, я думаю.

— Он что, — возмутился месье Крюшо, — не хочет поймать Люпена?! Или он не получил его приглашения! Или ему наплевать на свои обязанности! А может он сдался? Может, признал свое поражение? Может он понял, что никогда, никогда ему не поймать лучшего на свете вора!

— Вовсе нет, — обиделся за учителя Ята. — Инспектор Зенигата никогда не сдается! Просто так комиссар приказал, потому что… — Тут Ята запнулся и замолчал. Не к чему этому чванливому месье знать про все их дела. Он и так лишнего наговорил.

— Ладно, — милостиво кивнул месье Крюшо. — Что ж поделать, коли ваш комиссар болван. А тебя я не виню. Эй, директор, где ты там?

Месье Крюшо потерял к Ята интерес и тот облегченно выдохнул. Богачи привыкли всеми командовать, да только ему этот Крюшо не начальник, не обязан он перед ним в струнку вытягиваться.

Меж тем воспрявший духом директор, безучастный ко всему лектор и месье Крюшо, направились к картине. Чтобы пройти, им даже помощи полицейского не понадобилось. Люди с готовностью уступали дорогу, толпа сплющивалась, выгибалась, таяла при их приближении, а затем вновь пухла, заполняя все пространство.

Ята махнул рукой полицейскому, и они уже привычным манером двинулись в том же направлении, что и важная троица.

5

Зенигата следил за трансляцией, которую вела местная инициативная группа поклонников искусства. Кроме того, прямую трансляцию вели несколько местных блогеров. Да и просто посетители уже успели накидать в сеть свои ролики. Из всей этой мешанины Зенигата пытался выделить главное — найти Люпена. Он не сомневался, что Люпен будет на открытии, ведь именно этот момент он назначил для кражи. И он будет в маске.

Сейчас Зенигата всматривался в каждое лицо и мысленно примерял его на Люпена.

Вот этот директор — чем не кандидат на роль Люпена? Возможно, настоящий директор сидит сейчас где-то связанный, с кляпом во рту, или лежит, усыпленный. А Люпен, натянув маску, расхаживает по галерее, водит за нос Ята и знай себе, посмеивается. Ведь это директор потребовал выключить сигнализацию. Эх, будь он там, в галерее, дернул бы директора за черный ус, а еще лучше, за щеку, чтобы сразу определить маску. Но Ята слишком робок и тактичен, а может просто все позабыл от волнения.

«А вот этот, — перескакивала мысль инспектора на другое действующее лицо, — этот лектор. Очки огромные. Зачем? Может он и есть Люпен?»

Или тот шустрый полицейский, что постоянно ошивается рядом с Ята. Вроде пожилой, но сильный и энергичный. А что, Люпену не привыкать изображать полицейских.

Да и сам Ята подозрителен. Люпен ведь и на такое способен. Сколько раз он изображал самого Зенигату, так что изобразить Ятагарасу Горо ему ничего не стоит. И где же сейчас на самом деле его помощник?

А потом появился местный босс. Зенигата, кося одним глазом в ноутбук, достал смартфон и нашел сведения о месье Крюшо. Самый богатый человек города. Меценат, спонсор и покровитель много чего. Толстый и некрасивый, но женщины его обожают.

«Еще бы, — подумал инспектор, — при таких-то деньгах».

На одном из снимков рядом с пузатым Крюшо мелькнула знакомая рыжая шевелюра. Так, так, так, кто бы сомневался. Фудзико не пропустит ни одного богача. Странно, что она не приехала вместе с ним в галерею. Впрочем, вполне возможно, она уже получила от месье Крюшо все, что хотела. А значит, богач стал Фудзико не интересен, и она отправилась на поиски новой жертвы.

Зенигата сличил снимки со смартфона с картинкой из ноутбука. Это был один и тот же человек. Только вот это еще ничего не доказывало. Такой мастер маскировки, как Люпен, может скопировать любого человека. И поэтому, месье Крюшо, как и директор галереи, как и странный лектор, как и энергичный полицейский, и как, увы, его верный помощник — все они под подозрением. Как и любой из посетителей выставки. Люпен может быть где угодно и кем угодно.

6

— И вот она! — надтреснутым голосом проверещал лектор. — Вот апофеоз и синтез, кульминация и кристалл мысли. Шедевр. Лебединая песня Маземира Калевича. Вот она — «Супрематическая Венера»!

Лектор простер дрожащую руку в направлении картины. Она висела на стене, освещенная софитом.

— Вот она! — потряс рукой лектор, но даже не повернул головы в сторону картины. Шедевр супрематической живописи он знал до последней черточки. Он тысячу раз копировал его, пытаясь раствориться в строгости линий, чистоте цвета и избавится от навязанного извне смысла.

Но копии всегда уступали оригиналу. Он призывал толпу взглянуть, но сам уже не хотел, не мог смотреть на картину.

Он был измотан бессонной ночью в компании мук творчества и абсента. И вот теперь несносный свет прожектора бил прямо по оголенным и натянутым, как струна, глазным нервам мэтра Жаколио. Море человеческих лиц с пустыми равнодушными глазами простиралось перед ним. Бессмысленные рыбьи глаза и шедевр за его спиной. Мэтр пожалел, что у него нет очков с черными, непрозрачными стеклами.

Директор тоже знал картину до последней черточки, но сейчас он не смотрел на нее не поэтому. Он пытался спасти другие экспонаты галереи от любопытствующих варваров. В этом ему помогал энергичный полицейский.

Месье Крюшо придвинулся к картине вплотную, чуть ли носом в нее не уткнулся.

«Наверное, пытается отыскать там Венеру», — не без злорадства подумал Ята.

Картина его не впечатлила, как и лекция. Вообще, под сиплые повизгивания мэтра толпа заскучала, многие зевали. При финальном вопле лектора толпа оживилась, спящие проснулись и все дружно уставились на картину. Ничего интересного зеваки там не увидели. На лицах все явственней проступало разочарование. Стоило мариноваться тут полдня, чтобы посмотреть на цветные фигурки. Еще и Люпен обманул. Обещал украсть, а сам не пришел. Эх, весь день псу под хвост!

И тут в толпе произошло некое движение. Ята удивленно вытаращил глаза. Непонятно, откуда вдруг взялся этот человек. Сущий попугай. Вначале в глаза Ята бросились разноцветные дреды. Они были просто всех цветов радуги. Потом он увидел бороду. Она была не только разноцветная, но еще и с вплетенными в нее ленточками. На голове пестрел мешаниной красок огромный, сползающий на глаза, берет.

Одет человек был в необъятных размеров желтую блузу с ярким принтом спереди. Ята не разобрал, что изображено на принте, но по всему выходило, что это ярый поклонник Маземира Калевича. Буйство красок явно иллюстрировало полную победу цвета над здравым смыслом, что, как понял Ята из лекции мэтра Луи, являлось главной целью супрематизма.

Перед красочным пришельцем толпа расступалась еще поспешнее, чем перед месье Крюшо. То ли все так прониклись его стремлением приложиться к святыне — супрематической Венере, то ли боялись испачкаться.

Разноцветный пробился к лектору, и почти копируя его, протянул руку к картине.

— Позор! — вдруг выкрикнул он чуть хрипловатым, но зычным голосом. — Как можно восхищаться этим анахронизмом. Это же древнее иероглифа! Жалкие, отсталые бумагомаратели!

Тут разноцветный обличающе ткнул в мэтра Луи пальцем. Тот шарахнулся в сторону и попытался вклиниться в толпу.

— Только мы — лицо нашего времени! Супрематизм — пережитки прошлого. Пора бросить его с самоката современности! Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней, — продолжал разоряться разноцветный.

И тут Ята догадался, что «попугай» является представителем некого противоборствующего направления живописи. Он и сам, очевидно был художником, отсюда и столь странный внешний вид. Богема, что с нее взять!

А красочный растаман, как оказалось, не собирался ограничиваться словами. С необыкновенной ловкостью он вдруг выхватил из-под блузы пузатый ярко-зеленый водяной пистолет. И не тратя больше время на пустые разговоры, выстрелил. Из дула пистолета выметнулась ядовито-зеленая струя. Народ ахнул и в едином порыве шарахнулся прочь от стрелявшего. Ята рванул было вперед, к картине, уже прозревая возможный исход событий, но тщетно. Людская волна увлекала его прочь. Столь же беспомощен был и директор галереи, не говоря уже о тщедушном лекторе. Даже энергичный полицейский оказался бессилен.

Рядом с картиной остался только месье Крюшо. Ята решил, что он не понимает опасности, грозившей как ему самому, так и картине. Растаман, хиппи, или кем он там был, прицелился в Венеру. Он картинно медлил, словно киношный злодей, понимая, что никто не способен ему помешать. Ята не удивился, если бы злодей-художник вдруг разразился дьявольским хохотом. Но он просто молчал и целился. Картина была обречена. Венере суждено было погибнуть под слоем кислотной зелени.

Ята стало безумно жаль несчастную, пусть он так и не смог отыскать ее среди квадратов и ромбов. Лучше бы ее украл Люпен. Все-таки вор был всегда галантен с женщинами, даже с супрематическими.

Директор зажмурился, лектор обмяк и кажется, потерял сознание, энергичный полицейский в гневе сжал кулаки. Ята смотрел во все глаза и кусал губы.

Убийца вдавил кнопку пистолета.

И тут произошло невероятное. Месье Крюшо сорвал картину со стены и спрятал ее у себя на груди. Более того, он успел повернуться спиной к нападавшему. Ткань дорогого пиджака окрасилась зеленым. Самый богатый человек города скорчился, сжался, мужественно прикрывая собой картину. Взбешенный художник расстреливал его из водяного пистолета. Чужая храбрость окрылила посетителей галерее. Толпа пришла в движение, накатила на разноцветного, готовая смять его, свалить, растоптать. Но впереди всех оказался полицейский. Нет, не тот пожилой, а молодой, но не менее энергичный. Ята не видел его раньше, должно быть, он был в оцеплении снаружи. Полицейский ловко обезоружил «попугая», скрутил ему руки.

— Я позабочусь о нем, — выкрикнул он, — спасайте картину, помогите месье!

Ята кинулся к месье Крюшо. Но директор опередил его. Он уже поднимал героического месье, даже не обращая внимания на пачкавшую руки и одежду краску.

— Вот она, — месье воздел руки. В них была она, «Супрематическая Венера», целая и невредимая. Картину водрузили на ее законное место, месье увели отмываться от краски.

7

Зенигата неистовствовал. Он вскакивал, метался по комнате, как тигр в клетке, рвал на себе волосы и чуть не расколотил ноутбук. Он должен был быть там! О, он бы вывел всех подозреваемых на чистую воду, сорвал бы с них маски! Он тряс бы их до тех пор, пока они не вывалились из поддельной кожи.

Когда в галерее появился разноцветный хиппи, Зенигата вцепился в ноутбук и заорал:

— Люпен, ты арестован!

Съемка была качественная, прямо-таки с эффектом присутствия, но, увы, реально в галерее присутствовал только Ята. Но и Ята был таким же пассивным зрителем, что и инспектор. Он даже не попытался пробиться к Люпену. Инспектор уже мысленно прикидывал, какую устроит взбучку растяпе-ученику.

И тут хиппи выхватил пистолет. Пистолет был пластиковый, ярко-зеленый, водяной, несерьезный и совсем не опасный. Но потому, как молниеносно хиппи его выхватил, Зенигата понял, что это не Люпен. Это был Дзиген, как ни сложно в это поверить. Зенигата и не предполагал никогда в люпеновом напарнике таких актерских талантов.

А затем в молодом полицейском инспектор узнал Гоэмона. Напарники разыграли свои партии как по нотам. Гоэмон ловко обезоружил Дзигена и увел его. В общей суматохе никто уже не обращал на них внимания, и они преспокойно смылись.

Но в чем был смысл их действий? Отвлечь внимание от картины?

Инспектор остановил запись. Попытался успокоиться и сосредоточиться. Затем перемотал и стал просматривать покадрово. Нет, во время словесной перепалки никто к картине не приближался. Рядом с картиной был только месье Крюшо. Богач, не пожалевший дорогого костюма ради спасения «Супрематической Венеры». Спасения? Инспектор максимально увеличил кадр. Изображение расплывалось, но все же он различил, как на один лишь миг в глазах месье Крюшо вспыхнул знакомый плутовской блеск.

— Люпен, мерзавец! — завопил Зенигата.

Люпен, все это время под видом месье Крюшо был Люпен. С его талантами, да еще при отключенной сигнализации ему ничего не стоило украсть картину, не прибегая к театральным действиям. Но он устроил настоящий спектакль. Да уж, посетители галереи получили первоклассное шоу. Только вот они так и не догадались, что стали свидетелями ограбления. Что-то Люпен перемудрил.

Инспектор захлопнул ноутбук. Дело было сделано. Люпен украл картину. Сделал это с шумом, но без обычной беготни, прыганья на люстры и полетов на тарзанке. Он даже не объявил себя, не скинул маску, не заливался торжествующим и издевательским смехом.

Что ж, сегодня все по-другому. Вот и он впервые в жизни не бежит за Люпеном, не метает в него наручники, а смотрит на все со стороны, словно обычный человек.

А Ята не только не поймал Люпена, но и упустил картину. Зенигата не винил его, молод он еще Люпена ловить.

8

Веселые и довольные, напарники добрались до убежища. Люпен выложил картину на стол. Дзиген снял парик и принялся выпутывать из бороды ленточки. Почему-то в этот раз Люпен не сделал ему маску и пришлось обходиться подручными средствами. Гоэмон первым делом проверил Зантецукен. Меч был в порядке, ничего с ним не случилось.

— Даже соскучиться не успел, — оптимистично заключил Люпен, с улыбкой глядя на воссоединившегося с мечом самурая. — А вот я соскучился!

— По кому это ты соскучился? — хмыкнул Дзиген. — По вальтеру своему?

— Да по какому вальтеру, — Люпен поморщился. — Это у вас только оружие на уме. Я соскучился по своей мадмуазель, по ненаглядной и очаровательной Фудзико-тян. И вообще, я за нее волнуюсь. Вы же в курсе, какая трудная роль ей досталась?

— Ой, Люпен, не труднее уж, чем изображать безумного художника, — пренебрежительно отозвался Дзиген.

— Она должна усыпить настоящего месье Крюшо, — серьезно ответил Гоэмон. — Я думаю, у нее все получилось и скоро она будет здесь.

— Ох, скорее бы, — Люпен состроил жалобную физиономию. Он покосился на напарников, не увидел в их лицах сочувствия и расстроено уселся за стол. Принялся разглядывать картину.

— Ладно, Люпен, жди свою Венеру, любуйся Венерой нарисованной, а я пойду бороду отмывать, — с этими словами Дзиген отправился в ванную.

— Бороду отмывать? — рассеянно повторил Люпен и слегка нахмурился, затем его взгляд вернулся к супрематической Венере, и он нахмурился сильнее.

А Фудзико не заставила себя ждать. Она вошла так тихо, что можно было подумать, будто подчиняясь желаниям Люпена, чудесным образом материализовалась прямо посреди комнаты. Люпен поднял на нее задумчивый взгляд и тут же просветлел лицом. Рот сам собой растянулся в радостной улыбке, в глазах засветилось обожание.

— Фудзико-тян! — Люпен вскочил и бросился навстречу прекрасной воровке, раскидывая руки.

От Люпеновых рук Фудзико ловко уклонилась. Она пока была не в курсе, заслуживает ли этот вор хоть какого-то поощрения. Узрев на столе картину, Фудзико оттаяла и позволила усадить себя на диван. Люпен вертелся вокруг, предлагая то чай, то кофе, то поцеловать.

— Люпен, не мельтеши, — оборвала его Фудзико. — Сядь рядом и рассказывай, как все прошло.

— Ох, Фудзико, — Люпен закатил глаза, — это было феерично! Жаль, что ты не смогла побывать в галерее. Сколько народа там было! А полиции! А сколько важных персон! И я — самая важная среди них, сам месье Крюшо. И все благодаря тебе, дорогая! Я знал, что ты справишься!

Фудзико глядела на Люпена благосклонно. Хорошо, когда твои заслуги признают. Это только Дзиген с Гоэмоном воображают, что они делают большую часть работы, а на самом деле…

И тут приятные мысли Фудзико, как и разглагольствования Люпена были прерваны самым бесцеремонным образом.

Дзиген, злой, растерянный и мокрый, грубо схватил Люпена за плечо.

— Люпен, ты же сказал, что эта краска смывается!

— Ну да, смывается, как любая краска для волос, через несколько месяцев, — пожал плечами Люпен.

— Чего?! Через несколько месяцев? Я что, по-твоему, должен теперь как попугай ходить? С разноцветной бородой!

— Ой, подумаешь…

— Ублюдок, чтоб тебя! — Дзиген сжал кулаки.

Фудзико с любопытством рассматривала стрелка. Был он без шляпы, взъерошенный, ужасно расстроенный. Борода была не так уж чтобы попугайная. Всего несколько зеленых, розовых и синих прядей. Даже красиво. Скорее уж смешной и попугайный вид Дзигену придавала широкая бесформенная желтая блуза, наполовину мокрая. Почему-то стрелок не озаботился ее снять, очевидно, слишком торопился отмыть свою драгоценную бороду.

Фудзико решила вмешаться в перепалку:

— Дзиген, Дзиген, успокойся. Ничего страшного не случилось.

— Ничего страшного! — зарычал Дзиген.

Фудзико закатила глаза, демонстрируя своим видом, что все мужчины редкостные придурки.

— Дзиген, это все решаемо. Я знаю, как сделать твою бороду одноцветной. Подожди тут.

Фудзико легко вскочила с дивана и выскользнула из комнаты. Уже через пару минут она вручила Дзигену пакетик с краской.

— Подержи полчаса и все будет отлично, — Фудзико ободряюще похлопала стрелка по спине и отправила в ванную.

— Чего ты ему дала? Что-то из моих запасов? — Люпен выглядел расстроенным.

А он и вправду расстроился. Знал ведь, как Дзиген дорожит своей бородой. Но когда они готовились к краже, разноцветная борода с ленточками показалась ему забавной и креативной, и он как-то упустил из головы последствия. Сейчас, при Дзигене, он старательно делал легкомысленный и беззаботный вид, но в глубине души переживал. Теперь, когда Дзиген ушел, Люпен не скрывал своих переживаний. Шутка выходила не слишком удачной, ссориться с напарником не хотелось.

Добавлял тревоги и пакетик краски, что Фудзико дала Дзигену. Если он правильно разглядел, то это совсем не то, что требуется стрелку.

Такой Люпен Фудзико совсем не нравился. Он должен думать о ней, а не о бороде своего напарника. Все же было так славно, он одаривал ее комплиментами, а этот Дзиген все испортил.

— Люпен, — Фудзико ласково посмотрела на вора и провела пальчиком по его щеке. — Ты заслужил поцелуй!

Люпен с восторгом вскинул глаза на Фудзико. Поцелуй, ну наконец-то Фудзико его поцелует! А там глядишь, где один поцелуй, там и второй, дальше — больше. Мысли о бороде Дзигена, да и о самом Дзигене, мгновенно вылетели из головы Люпена. Все из нее вылетело. Осталась только Фудзико. Любимая, единственная, неповторимая!

А Фудзико вроде как была и не против позволить Люпену больше, чем один поцелуй. Правда, вначале она решила пожаловаться на похотливого месье Крюшо…

Дикий вопль, полный ярости и душевной боли заставил любовников отпрыгнуть друг от друга.

Фудзико испуганно озиралась, Люпен был скорее удивлен.

На пороге комнаты появился Дзиген. Все в той же желтой блузе, взлохмаченный, с бешеными глазами и… огненно-рыжей бородой.

— Убью, сука!!! Тварь! Стерва!

Фудзико невинно захлопала глазами, но внутренне собралась, готовясь спасаться бегством.

— Дзиген, ну ты не додержал, я же сказала полчаса!

Люпен сложился пополам от смеха. Он понимал, что должен срочно спасать любимую женщину от разъяренного напарника, он знал, как трепетно относится Дзиген к своей бороде и примерно представлял его чувства. Да он и за свою жизнь слегка опасался, но не мог ничего с собой поделать — его душил смех.

— Я хотела сделать из тебя блондина, — надула губки Фудзико. — Просто интересно, пойдет ли тебе белый цвет. Ну и можешь представить, как будешь выглядеть в старости, когда поседеешь, — оправдывалась Фудзико.

— Блондина! — взвыл Дзиген. — Да ты сама тупая блондинка! Свои рыжие лохмы перекрашивай, дура!

— Ой, ну чего страшного-то, — продолжала оправдываться Фудзико. — Ты так на Ван Гога похож.

— Ван Гога, — простонал Люпен и затрясся в новом приступе хохота. Вор так хохотал, что свалился с дивана на пол, но и там смеяться не перестал.

— Так, значит… — протянул Дзиген. Приступ ярости прошел. Глаза его опасно сузились, рука скользнула за спину. Дело принимало скверный оборот. Люпен прекратил смеяться. Он приподнялся, вытирая выступившие от смеха слезы.

— Смешно вам. Ну, так я вас сейчас так разукрашу, родная мама не признает.

С этими словами Дзиген выбросил руку с зажатым в ней пистолетом в сторону Фудзико. Воровка, словно подброшенная пружиной, отпрыгнула в сторону. По спинке дивана расползалось ядовито-зеленое пятно.

— Я сейчас из тебя такого Ван Гога сделаю, налысо бриться придется, — орал Дзиген, обстреливая Фудзико краской из водяного пистолета. Краска была та же, что и в галерее.

Бриться наголо Фудзико не хотелось, поэтому она проявляла чудеса ловкости и изворотливости, но тщетно. Дзиген не случайно слыл лучшим стрелком. На платье Фудзико появлялось все больше зеленых пятен.

Люпен понял, что жизни Фудзико ничего не угрожает. Все ж таки Дзиген твердо держится правила не убивать женщин, да и Фудзико ему не чужая. А догонялки и стрельба краской выглядели почти забавно. В душе вора даже шевельнулось что-то вроде зависти. Хотелось и пострелять, и побегать. Вот если бы, например, в пистолете была не краска, а вода, тогда платье Фудзико все больше намокало, облепляло тело и все яснее обрисовывались ее роскошные формы…

Водяной пистолет фыркнул и уронил последнюю зеленую каплю. Краска в нем закончилась. Люпен счел момент подходящим для вмешательства.

— Дзиген, послушай…

— Так, еще и ты тут, — зловеще усмехнулся стрелок. — Думаешь остаться чистеньким? Как бы ни так. Сейчас я из тебя супрематическую Венеру сделаю.

Дзиген сунул руку под блузу, вытащил баллончик с краской и молниеносно перезарядил пистолет.

Люпен даже не успел сказать, что не может быть Венерой, в крайнем случае, Марсом, как в его сторону вылетела струя краски. Была она уже не зеленая, а ярко-розовая.

Гоэмон, привлеченный шумом, заглянул в комнату. Он бы мог помочь Люпену с Фудзико и рассечь водяной пистолет Зантецукеном, но был риск испачкать меч в краске. Нет уж, пусть горе-любовники сами разбираются. Гоэмон неслышно отступил назад.

Люпен метался по всей комнате. Фудзико, думая, что внимание стрелка всецело занято вором, сделала попытку покинуть поле боя, но была встречена розовой струей краски. Воровка сочла за лучшее затаиться. Она спряталась за диваном и притихла.

Люпен уже был с головы до ног розовым, когда и этот баллончик закончился.

Вор опасливо посмотрел на стрелка:

— Дзиген, у тебя еще одна обойма есть?

— У меня Люпен, всегда есть запасная обойма, но тратить ее на тебя я не собираюсь. И на Фудзико тоже, так что может вылезать.

Фудзико осторожно высунула голову из-за спинки дивана. Дзигену не свойственно коварство и вероломство, но кто знает, чего ждать от этого рыжебородого типа. Сейчас как окатит очередной порцией краски.

А Люпен уже уселся на диван и широко улыбнулся напарнику.

— Мне следовало догадаться, что к снаряжению оружия, даже такого несерьезного, ты отнесешься со всей свойственной тебе серьезностью. Только вот с краской ты не угадал. Мои любимые цвета зеленый и красный, а мне достался розовый.

— Ну, насколько я помню, розовый ты тоже любишь, разве нет?

— Ага, — улыбка Люпена стала еще шире. Он поднял согнутые в локтях руки вверх, став похожим на некое индуистское божество. — Разве я не квинтэссенция супрематизма? Торжество цвета и формы?

Розовый Люпен на зеленом диване и рыже-зеленая Фудзико, пугливо из-за этого дивана выбирающаяся — все это было так смешно, что Дзиген не выдержал и расхохотался. Люпен тут же присоединился к его смеху. Фудзико тоже засмеялась.

Впрочем, Фудзико быстро отсмеялась и умчалась отмываться в ванную. Люпен попытался предложить ей свои услуги, но был отвергнут.

Люпен огорченно посмотрел вслед Фудзико, но через секунду на его лицо вернулась улыбка.

— Дзиген, я еще в галерее понял, как тебя нравится обстреливать меня краской. Признайся!

— Вовсе нет. Просто это был твой идиотский план. Я в нем вообще ничего не понял. Все можно было сделать проще и легче. И ты так и не объявил себя, получается, не сдержал слова.

— Так Папаша ведь не пришел!

— Идиот! Ты что, для Папаши воруешь?

— Я ворую для себя, а чаще для Фудзико. А ради Параши и зрителей я придумываю сногсшибательные планы. Только вот Папаши не было, что-то там Ята про приказ комиссара говорил. Надо это дело разъяснить, но вначале смыть краску, она ядовитая, небось.

— Краска на основе пищевой, — успокоил Люпена Дзиген.

— Да ты что? — Люпен округлил глаза, провел по одежде пальцем и попытался сунуть палец в рот.

— Эй, не надо, — Дзиген вовремя перехватил руку Люпен. — Я же сказал «на основе», но пробовать все же не стоит.

— Ах, Дзиген, — Люпен мечтательно закатил глаза, — это ведь одна из моих эротических фантазий: обмазать Фудзико сладким кремом, а потом слизывать его.

— Извращенец. Это краска, а не крем. К тому же, от такого количества крема можно получить несварение желудка. Ладно, Люпен, иди мойся.

— Так ванну Фудзико заняла, — Люпен принял удрученный вид. — И меня с собой не взяла.

— У нас во дворе есть садовый душ, — напомнил вору Дзиген.

— Шланг что ли? — Люпен расплылся в улыбке. — Теперь ты хочешь меня водой окатить? Вот какие у тебя фантазии. А что, может быть весело!

Дзиген покачал головой. Люпен просто как ребенок, все бы ему бегать и прыгать. И когда он только вырастет, наконец!

— Мы могли бы полить его из лейки, — заглянул в комнату Гоэмон.

«Полить из лейки, чтобы вырос», — усмехнулся своим мыслям Дзиген.

— Из лейки долго, — отказался Люпен. — И я знаю, Дзиген, про садовый душ. Только вот надо еще тебе с бородой помочь.

— Сбрить, — веско припечатал Гоэмон.

— Сбрить! — Дзиген разом утратил благодушие. — Да за такие советы… — Стрелок не договорил и поудобней перехватил водяной пистолет.

Гоэмон нахмурился и крепче сжал Зантецукен.

— Нет, нет, Гоэ-чан, Дзиген, — Люпен предостерегающе замахал руками. — Не ссорьтесь. Я знаю, как решить эту проблему. Нет, конечно, сбрить — это оптимальный вариант. И мы тебя, Дзиген, и без бороды любить будем, — тут Люпен глянул на стрелка и заговорил быстрее, — но раз уж не хочешь, то у меня есть отличная черная краска. Без подстав, честно.

Люпен сбросил перепачканный розовым пиджак, вытер об него руки и принес пакетик краски.

— Уступаю тебе садовый душ, — великодушно объявил Люпен. — А я попробую еще раз к Фудзико попроситься, может, пустит.

— Если пообещаешь не приставать и реально только помочь смыть краску, то точно пустит, — обнадежил его Дзиген.

— Так как не приставать, если мы там без одежды будем!

— А ты не раздевайся, — посоветовал Дзиген. — Так даже удобней — и сам вымоешься, и одежда отмоется.

— Не прокатит, Фудзико-то ведь без всего будет, так что я по-любому…

— Люпееен! — раздался голос Фудзико. — Помоги мне! Она не отмывается!!!

— Уже иду, любимая! — просиял Люпен, подхватил пиджак и умчался.

— Куда с пиджаком-то, придурок! — выкрикнул вслед ему Дзиген, но вор уже был в ванной. — Он что, правда, стирать его собрался?

— Просто рефлекс, — констатировал Гоэмон. Он осмотрел заляпанную краской комнату и изрек:

— Нужно менять убежище, я отказываюсь жить в этом супрематизме!

9

Спустя час все сидели на кухне. Фудзико сияла чистотой, свежестью и довольством. Отмытая и обласканная Люпеном, завернутая в пушистое розовое полотенце, она улыбалась с задумчивым кокетством.

Люпен, в одних трусах, с каплями воды на коже, с мокрыми взъерошенными волосами, тоже сиял, вот только не чистотой. За ухом у него розовела неотмытая краска, ведь все усилия вора в ванной были направлены на Фудзико.

Дзиген благодушно курил. Борода его вновь была радикально черного цвета. Желтую блузу он снял и радовал глаз Фудзико голым худощавым торсом.

Гоэмон был в своей привычной одежде. Он не мылся, потому что и не пачкался. Он имел вид невозмутимый и отстраненный, как и всегда.

— Ну-с, — Фудзико прищелкнула пальцами, — давайте отметим наше новое приобретение. И от домашнего ужина я бы тоже не отказалась.

— И я бы не отказался, — в унисон ей отозвался Дзиген. — И если ты вспомнишь, что ты женщина и этот ужин нам приготовишь…

— Что это за сексизм, — не дала договорить ему Фудзико. — Раз женщина, то стой у плиты! И почему это вы для себя по очереди готовите, а стоило появиться женщине, так марш на кухню!

— Мы Фудзико, и так на кухне. А ужина у нас нет, некогда было его готовить, — объяснил Дзиген.

— Ну, тогда, — Фудзико встала, — тогда я забираю Венеру. А вы сидите тут, лапу сосите.

Фудзико походкой королевы вышла из комнаты.

— Чего сосать? — очнулся Люпен. Все это время он любовался Фудзико и совершенно не вникал в разговор.

Ответить Люпену никто не успел, потому что из комнаты раздался дикий вопль. Фудзико, раскрасневшаяся, в сползающем с тела полотенце, вихрем ворвалась на кухню.

— Она испорчена, испорчена! — кричала она. — Ты идиот, Дзиген, она вся в краске! Ты ее испортил! Мои миллионы, где теперь мои миллионы?! Вот сейчас я точно тебе всю бороду выдеру!

На Люпена накатило дежавю. Теперь уже Фудзико, ругаясь и крича, наскакивала на Дзигена. Полотенце окончательно свалилось с нее, она была прекрасна. И трижды прекрасней она была в гневе. Грозная богиня, не какая-то там Венера, нет, Афина, дева-воительница, валькирия! Люпен готов был смотреть и смотреть, но поймав умоляющий взгляд напарника, бросился товарищу на выручку. Он схватил Фудзико, обвил руками, крепко прижал к себе.

— Фудзико, успокойся, она все равно была не настоящая, — нежно прошептал Люпен ей в ухо.

— Как это не настоящая? — Фудзико перестала вырываться.

— Так, компьютерная копия, подделка.

— А где же настоящая?

— Единственная настоящая Венера — это ты, Фудзико, — еще более нежно проворковал Люпен.

— Придурок, — Фудзико вырвалась из рук вора, — все вы тут придурки, видеть вас не желаю! Фудзико подхватила полотенце, небрежно запахнулась в него и покинула убежище, громко хлопнув дверью.

— Простите, парни, — повинился Дзиген. — Я поступил не профессионально, просто вышел из себя.

— Да ладно, — махнул рукой Люпен, — весело же было! А это главное. Ты и в галерее повеселился, а тут уж вообще оторвался по полной. Надо как-нибудь еще такое устроить. Только, чур, у меня тоже будет пистолет. Устроим красочную дуэль! Не всерьез, этого я не люблю, а в шутку. И кроме того, я бы не оставил картину лежать на виду, если бы она представляла хоть малейшую ценность. Мне еще в галерее показалось, что что-то тут не то. А уже здесь я убедился, что это подделка. Так что, туда ей и дорога.

— Они поступили нечестно, — Гоэмон казался слегка обиженным. — Они повесили копию.

— Подозреваю, что это был сюрприз специально для меня, — ухмыльнулся Люпен. — Но я это так не оставлю. Я всегда получаю то, что захочу и не бросаю недоделанную работу. Я вернусь в галерею и второй раз украду супрематическую Венеру. Вы же со мной, парни?

— С тобой, — ответил Дзиген. — Только теперь я оденусь нормально и возьму с собой магнум.

— С тобой, — подтвердил Гоэмон. — Только я тоже пойду в своей одежде и с Зантецукеном.

— Отлично, — заулыбался Люпен. — Покажем им, какие мы профессионалы!

10

Ята перевел дух. Вот ведь, пришел ловить вора, а поймал вандала. Или как этих типов называют, которые портят произведения искусства?

Странно только, что Люпен так и не появился. Может этот вандал его спугнул? А может, он увидел, что нет инспектора Зенигаты, и решил не воровать картину? Странная и неприятная мысль. Ята вдруг почувствовал себя обиженным. Выходит, что Люпен не счел его достойным противником. Он и раньше никогда не принимал его всерьез. Но неужели он пришел в галерею, поискал Зенигату, не нашел и просто ушел? Не похоже на Люпена. Он держит слово.

Впрочем, все его слова, объявления о краже, открыточки эти — все для инспектора Зенигаты. Так уж у них заведено. Целый ритуал с беготней, воплями, полетом на тарзанке, переодеваниями, даже со стрельбой и взрывами.

Ята не завидовал. Такое поведение полицейского и вора казалось ему странным. Но кто он такой, чтобы осуждать семпая? Да и не это сейчас главное.

Ята выбросил из головы все лишние мысли и сосредоточился на делах текущих. Посетители покидали галерею. Оно и к лучшему. Ята отправился в кабинет директора. Хозяин кабинета был там, а вот героический месье Крюшо отсутствовал.

Директор, с поникшими усиками и еще более осунувшийся, сидел за столом и цедил из маленькой рюмочки коньяк. Увидев полицейского, он вытащил откуда-то из-под стола еще одну рюмочку и посмотрел вопросительно.

— Нет-нет, — отказался Ята. — Мне нельзя. Я на службе.

Директор поспешно и с явным облегчением спрятал рюмочку обратно. То ли не хотел делиться дорогим напитком, то ли не желал пить вместе с полицейским.

— Такой скандал! — директор дернул усиками. — В кои-то веки выставка несравненного Калевича, и на тебе! А все этот Люпен! Кто он такой, в конце концов?

— Самый известный и возможно самый лучший в мире вор, — серьезно ответил Ята. — Но вам не на что жаловаться. Посетители были, лекция состоялась, выставка открылась. И картину никто не украл. Кстати, как дела у месье Крюшо?

— У месье Крюшо все отлично, а как может быть иначе у самого богатого человека города?

— Ну да, — согласился Ята. — Но он ведь пострадал, костюм испачкал.

— У него этих костюмов, — директор взмахнул рукой. — Одним больше, одним меньше. Эх, благородный человек! — Директор с умилением посмотрел на бутылку, налил еще рюмочку и отхлебнул.

— Он ушел? — поинтересовался Ята.

Директор обвел внимательным взглядом кабинет и только после этого кивнул.

— А этот, задержанный? — вновь спросил Ята.

— Ну это уж вам лучше знать, — усики директора язвительно выгнулись. — Вы же полицейский.

Разговаривать с интерполовцем директору явно не хотелось, и Ята счел за лучшее удалиться.

— Всего наилучшего, — Ята вежливо поклонился.

Директор буркнул нечто неразборчивое. Ята пожал плечами и вышел из кабинета. В сущности, месье Крюшо и местный вандал не его заботы. Его целью был Люпен, который по неизвестным причинам не явился. Возможно, разглядев супрематическую Венеру, он просто передумал ее воровать.

Ята понял, что здесь ему больше делать нечего. Впрочем, пока нет посетителей, нужно кое-что исправить.

* * *

Мэтр Луи стоял перед спасенной Венерой и глазам своим не верил. Он даже очки снял, он тер глаза, он смотрел то одним глазом, то другим, то прищуривал их, а то широко распахивал. Тщетно.

— Это не она! — потрясенно пробормотал мэтр. — Это не она!

Он набрал в грудь воздуха, собираясь закричать на всю галерею, как вдруг на плечо его опустилась чья-то тяжелая рука.

— Тише, — Ята смотрел на лектора просительно. — Не кричите.

— Это не она! — шепотом повторил мэтр Луи.

— У вас поразительное зрение, — похвалил Ята. — Это действительно не она. Это копия, распечатанная мной на принтере. Я просто решил перестраховаться. Это не очень честно, но если бы Люпен пришел, он украл бы копию. А настоящая, она вот. — Ята показал обалдевшему лектору картину. — Сейчас мы копию уберем, а настоящую повесим. И никто, кроме меня и вас, ничего не узнает.

— Это не копия, — мэтр Луи строго посмотрел на полицейского. — Я вовсе не говорил, что это копия. Я сказал, что это не она!

Ята вздохнул: вот же эти художники. Он поменял картины и тут мэтр Луи почти грубо выхватил у него из рук только что снятую со стены картину.

— Это нечто, — восторженно прошептал он. — Это совершенно необыкновенный взгляд, иное прочтение! Кто ее автор?

— Да говорю же, все тот же Калевич, просто распечатанный на принтере! — устало повторил Ята.

— Вы только что похвалили мое зрение, — мэтр Луи впился в Ята неожиданно пронзительным взглядом и гордо выпрямился. — Так вот, я заявляю вам — эта картина написана красками, совсем недавно. Тот, кто ее создавал, пытался скопировать Венеру, но даже не проник в суть супрематизма. Тем не менее — это шедевр!

Ята не знал, то ли ему гордиться, ведь картину как-никак он сделал, то ли пожалеть сумасшедшего мэтра Жаколио.

— Вот! Есть! — вдруг радостно взвизгнул мэтр. — Тут на обороте подпись художника. Только непонятно ничего, какие-то иероглифы.

Ята взял картину в руки. Теперь и ему стало казаться, что картина другая. А на обороте действительно были иероглифы. Японские.

— Что, что там написано, ну же, вы же японец, вы же можете прочитать! — возбужденно наседал на него мэтр.

Ята прочитать мог, собственно он уже прочитал и теперь стоял словно оглушенный, не слыша наскакивающего на него мэтра Луи Жаколио. Все, что произошло сегодня в галерее, вдруг повернулось другой стороной и предстало в ином свете. Все было не тем, чем казалось. А он так бы ничего и не понял, если бы не эта картина, на обороте которой было написано по-японски:

«Нарисовал Гоэмон Исикава Тринадцатый по поручению Люпена Третьего».

11

Ята решительно сбросил звонок, а потом и вовсе телефон выключил. Разговаривать с учителем сил не было. Да и дело, судя по всему, еще не закончено. Он только что выяснил, что месье Крюшо отправился на выставку в сопровождении своей спутницы, рыжеволосой Фудзико Мине. Даже шофера не взяли, за руль села сама прекрасная Фудзико. На выставку месье Крюшо прибыл один. Собственно, это уже не он был, а переодетый Люпен. А месье спит сейчас где-то или сидит, связанный по рукам и ногам.

Ята вспомнил, как внимательно мнимый месье разглядывал картину. Наверняка Люпен уже тогда заподозрил неладное, но ничего менять в своем плане не стал. Он подменил картины. Забрал «Венеру» Калевича, а вместо нее оставил «Венеру», нарисованную Гоэмоном. Впрочем, вполне возможно, что одну деталь плана он все же изменил — он не объявил себя. Уж не из-за того ли, что уже тогда подозревал, что ворует подделку? А вовсе и не из-за отсутствия Зенигаты.

Ята довольно улыбнулся. Вот как все просто. Да еще и Люпена ему удалось надуть. Так что у них с вором ничья: он не узнал в месье Крюшо Люпена Третьего, а Люпен украл подделку.

Но Люпен славится своим упорством. Он обязательно вернется. А Ята его дождется. И арестует. Только вот рисковать картиной по-прежнему не хотелось. Снова нужно ее заменить. Но чем? Компьютерную копию Люпен определит, картину Гоэмона узнает.

Ята обратил взгляд на мэтра Луи, который все еще разглядывал картину кисти Люпеновского самурая.

— Мэтр, а нет ли тут в галерее картины, максимально похожей на «Венеру» Калевича?

— Нет, конечно, — возмутился мэтр. — Калевич уникален и неповторим! Я тысячу раз пытался дотянуться до него, писал и Венеру, и гимнастов, но так и не преуспел.

— Так значит, у вас есть копия Венеры? Где она? Не могли бы вы съездить за ней?

— Зачем ездить, она выставляется в этой же галерее. Вот, смотрите, — мэтр взмахом руки указал направление. — Но, увы, наступив на горло собственной гордости, я вынужден признать, она…

— Она просто замечательна, один в один. Люпен и не заметит ничего!

Ята подскочил к картине, которая висела в каком-то метре от оригинала. На его взгляд, она ничем не отличалась от творения Калевича. Поменять картины местами было делом пары минут.

— Это кощунство! — мэтр аж затрясся. — Я не так нагл и самовлюблен, чтоб выдавать свою картину за картину самого мастера! Да и с первого взгляда видно…

— Это вам видно, — ухе в который раз перебил его Ята. — Люпен не так искушен в супрематической живописи. К тому же тут не слишком светло. А если он придет ночью…

— Как придет? — теперь уже мэтр Луи перебил полицейского.

— Так, придет, — подтвердил Ята. — Люпен не смог украсть настоящую картину, а значит, скоро он будет здесь. Это очень упорный человек.

— Ничего не понимаю! — мэтр Жаколио совсем растерялся.

— А вам и не надо, — не слишком вежливо успокоил его Ята. — Ловить воров — это моя забота.

Ята посмотрел на художника снисходительно. Похоже, тот так ничего и не понял: ни про поддельного месье Крюшо, ни про кражу картины-копии, ни вообще про Люпена.

А мэтру Луи и дела не было ни до какого Люпена. Его занимала совсем другая мысль.

— Вы позволите мне забрать эту картину?

— Что? — Ята удивленно посмотрел на художника. — Картину Гоэмона?

— Да, — мэтр кивнул и прижал картину к груди. — Я бы хотел изучить ее.

— Берите, — великодушно разрешил Ята. — Только сохраните ее. Кто знает, может она пригодится в качестве вещественного доказательства.

— Буду беречь как зеницу ока, — горячо заверил мэтр Луи. — Э, ну я пойду?

— Свободен! — скомандовал Ята. И чуть было не добавил: «Кругом! Шагом марш!»

Но мэтр в понуканиях не нуждался, он спешил домой, чтобы внимательно изучить необыкновенную картину.

Ята остался в галерее один. Ожидание не казалось ему томительным, он знал, что Люпен рано или поздно появится.

* * *

— Ах! — вдруг послышался приглушенный женской возглас из противоположного конца галереи. — Люпен!

Ята насторожился. Очевидно, не все посетители покинули галерею. По крайней мере, одна особо любопытная дамочка осталась.

— Ах, почему вы молчите, — в женском голосе появилась капризная требовательность. — Ведь вы же Люпен? Ну не молчите! Отвечайте же!

Ята сделал осторожный шаг в направлении голоса, потом еще один.

— Что? Мне нельзя говорить? Я не понимаю ваших знаков! Ай! — взвизгнула женщина. — Шалун! Что вы себе позволяете! — в голосе женщины проступало кокетство.

Ята ускорил шаг. Он крался бесшумно и быстро.

— А что это вы делаете с картиной?

Тут уж Ята почти побежал. Он влетел в полутемный зал. Никакой женщины там не было. Молчаливо висели картины на стенах. Ята показалось, что сбоку метнулась какая-то тень. Он протянул руку, но схватил лишь пустоту. И тут взвыла сигнализация. Ята бросился обратно, к картине Калевича, уже догадываясь, что там увидит. Люпен опять провел его. Сам, или с помощью напарников, отвлек от «Венеры», увел подальше, а потом умыкнул картину и был таков.

А вот теперь начиналась настоящая погоня, но прежде, чем бежать за Люпеном, нужно было позаботиться еще кое о чем.

Ята знал, что теряет драгоценные мгновения, но он должен был сделать это. Не хватало еще, чтобы у директора галереи случился инфаркт, он и так не в себе после всего произошедшего. И трепетного мэтра Луи это избавит от криков: «Это не она!» и «Моя картина недостойна висеть под именем Калевича».

Выла сигнализация, Люпен убегал все дальше, а Ята менял картины. Вернее, он повесил картину Калевича на ее законное место, а рамка картины Луи Жаколио зияла пустотой.

Вот теперь в галерее порядок. Ну, не совсем, все же одну картину Люпен украл. Ну что ж, Луи Жаколио не первый, кто становится жертвой великого вора, зато Калевича они спасли.

Ята бросился вдогонку за вором.

12

Сигнализация продолжала завывать, в галерею прибыла полиция и журналисты. На полу была найдена визитка Люпена — смеющаяся рожица с ручками и подписью «Люпен III». Журналисты защелкали фотоаппаратами.

«Луи Жаколио. Он украл картину Луи Жаколио. Кто такой этот Жаколио? Разве Люпен не Калевича хотел украсть? Это все было для отвода глаз? Вот пройдоха! Нужно немедленно найти этого Жаколио», — слышалось со всех сторон.

Кто-то из журналистов уже выяснил адрес загадочного Луи и убежал, чтобы первым взять у него интервью. Кто-то просто нашел в интернете фото и биографические данные и уже надиктовывал текст будущей статьи.

Полицейские изображали бурную деятельность, но все равно терялись на фоне реально бурлящей журналистской братии.

Директор тоже был здесь. Он стоял, перекатываясь с пятки на носок, и затаенно улыбался. Был ли он доволен, что картина Калевича висит на месте, познал ли он дзен и сумел отрешиться от мирской суеты, а может, был просто успокоен коньяком семилетней выдержки — так и осталось неизвестным, ибо ни один журналист, увлеченный Люпеном, так и не догадался взять у директора галерее интервью.

А Луи Жаколио брел домой. Он тоже был отрешен от всего мирского. Он рассматривал картину. Совершенно неправильная и не соответствующая канонам супрематизма, она, тем не менее, завораживала его. Было в ней что-то, что он не мог ни объяснить, ни опознать. Неизвестный художник со странным японским именем вложил в картину нечто свое, явственное, но неуловимое. Луи Жаколио предвкушал долгие часы созерцания и проникновения в глубинную суть. Он был почти счастлив. Он еще не знал, что к его дому уже мчится, подобно взявшей след гончей, журналистская стая.

13

Инспектор Зенигата окончательно вышел из себя. Помощник на телефонные звонки вначале не отвечал, а потом вообще исчез из сети. В галерее творилось нечто странное.

Инспектор больше не мог оставаться дома. Он выскочил и побежал в офис Интерпола, а оттуда — в полицейский участок. Везде была полная неразбериха. Одни говорили, что Люпен не смог ничего украсть; другие говорили, что он украл картину, но не ту; третьи утверждали, что Люпен, что хотел украсть, то и украл.

— Как бабы на базаре! — плюнул в сердцах Зенигата.

По большому счету, его не интересовала картина, его интересовал только Люпен, вернее, его арест. Ну, а теперь, еще и судьба своего помощника. Было непонятно, куда он пропал. Вместо поиска Люпена, инспектору пришлось заняться розыском Ятагарасу Горо.

Зенигата побывал в галерее, побродил по темным улочкам вокруг нее. Ята словно в воду канул. Может, это были проделки Люпена? Инспектор недоумевал. В том, что Люпен не причинит никакого вреда его помощнику, он был уверен. Он совершенно точно не станет применять никакого насилия, а вот подшутить может. Чувство юмора у Люпена своеобразное и шуточки порой бывают весьма жестокие. Ята вполне может сидеть сейчас где-то связанный.

Но все же, какое-то шестое чувство подсказывало Зенигате, что до такого не дойдет. Все-таки Люпен с Ята знаком. Своим он его вряд ли считает, но и чужим тоже нет. Зенигата сдался и, повинуясь этому самому чувству, побрел домой.

Жили они с Ята в одном гостиничном комплексе, но в разных корпусах. Впрочем, вход на территорию был один, так что появление помощника не останется незамеченным.

Инспектор прислонился к стволу дерева, что росло недалеко от входа, и закурил. Он приготовился ждать.

14

Ята мчался по полутемным улочкам, бросаясь то в одну подворотню, то в другую. Он почти не думал, положась на удачу и чутье. Вот он свернул в боковой переулок и выскочил в колодец-двор. И почти налетел на стоящего там человека.

— Ай-яй-яй, а я все думаю, кто это бежит за мной, наступая на пятки, — негромко рассмеялся человек, — а это малыш Ята.

Вспыхнувший огонек зажигалки высветил белозубую улыбку и погас. Звонкий щелчок пальцами и зажёгся фонарь.

— Вуаля, да будет свет, — почти пропел Люпен.

— Люпен, ты арестован! — тут же выкрикнул Ята и смутился. От быстрого бега и волнения, голос сорвался и прозвучал совсем несолидно.

Люпен ухмыльнулся:

— Ну, ну, не надо так спешить, Ята-чан, я тебя тут жду, вообще-то. Поговорить хотел. Где Папаша?

— Сегодня я за него! — твердо сказал Ята и нахмурился. — Я поймал тебя, Люпен, ты арестован!

— Ой, не гони лошадей, — Люпен невозмутимо курил. — Ты не можешь быть за Папашу, ты сам за себя. И я, между прочим, жду ответа на свой вопрос.

В Ята закипала злость и обида. Было очевидно, что Люпен не только не боится его, но и не принимает всерьез. Ята выхватил кольт. Наставил его на вора.

— Люпен, ты арестован.

Вор насмешливо улыбался.

Ята вытащил наручники.

— Давай свои руки!

— Фу, как грубо, — надулся Люпен. — Повежливее нельзя? Зачем таким тоном, я все-таки личность известная, можно ведь и по-хорошему попросить.

— Прошу, дай мне твои руки, — через силу выдавил Ята.

— А сердце?

— Какое сердце?

— Ну разве не говорят: «Прошу твою руку и сердце», — Люпен мечтательно закатил глаза, но руки все же протянул.

— Оно мне без надобности, — пробормотал Ята и защелкнул на руках вора наручники.

«А сердце твое пусть Сенсей арестовывает», — Ята вдруг вспомнил странную фразу учителя. Он не понял, да и сейчас не понимал, что подразумевал инспектор, говоря, что мечтает арестовать сердце Люпена, но Зенигата явно не имел в виду те пошлости, на которые намекает Люпен. Почему-то это воспоминание помогло ему успокоиться и взять себя в руки. Даже щеки почти перестали гореть. Ята собрался с духом и строго посмотрел на Люпена.

— Ара-ра, он меня поймал, — с наигранным испугом тут же завопил Люпен.

— Хватит паясничать, — оборвал его Ята. — Я арестовал тебя! Сейчас я отведу тебя в участок…

Договорить Ята не успел. Что-то сверкнуло, звякнуло, и пистолет в его руках развалился на части.

В ту же секунду Люпен освободился от наручников.

— Еще не арестовал, но попытка зачетная, правда, Гоэмон?

Самурай появился в пятне фонарного света. Он уже вложил Заниецукен в ножны. Был он по обыкновению невозмутим и загадочен.

Люпен покрутил наручники на пальце, взмахнул рукой и вдруг Ята обнаружил, что его руки закованы в стальные браслеты. Он потрясенно уставился на Люпена.

— А теперь я тебя арестовал, Ятагарасу Горо и намерен провести допрос.

Ята хлопал глазами.

— С пристрастием? — раздался голос из-за его спины, пахнуло табаком и порохом. На плечо опустилась тяжелая рука.

— Не знаю, какие у тебя там пристрастия, Дзиген-тян, но пытки точно будут.

— Ята-кун, ты Люпена не переупрямишь, расскажи ты ему, чего там с Папашей, а то видишь, человек беспокоится.

Ята сжал зубы. От такого наглого поведения банды он был вне себя. Не расскажет он им ничего.

— Ята, Ята, ну зачем ты так, — Люпен покачал головой. — К чему это запирательство. Я ведь все равно все узнаю. Любым способом.

Тут Люпен улыбнулся весьма зловеще.

— Не вынуждай нас быть грубыми, — сурово пророкотал Дзиген и крепче стиснул пальцами плечо Ята.

— Мы тут, прикинь, как у вас, у копов, заведено, добрый и злой полицейский, в смысле — вор. Только представь, каков злой вор, если Дзиген добрый, — усмехнулся Люпен.

— Ты не смотри, что Люпен улыбается, — подключился Дзиген. — Он на все способен, даже на пытки, да, да.

— Вот же упрямый! Просто Папашина школа! — почти восхитился Люпен. — Раз не хочешь говорить добровольно, придется тебя накачать сывороткой правды.

— Влип ты, Ята. Пока не расскажешь Люпену, где его ненаглядный Зенигата, он от тебя не отстанет.

Ята не испугался, скорее он был возмущен, и слегка заинтригован. В пытки он не верил, а вот насчет сыворотки правды такой уверенности не было. Увы, он понимал, что сопротивляться бесполезно.

И вот они пришли в пыточный застенок, который оказался всего-навсего баром, а роль сыворотки правды отводилась виски. Люпен опять шутил. Впрочем, очень скоро Ята понял, что в каждой шутке есть доля правды. Виски и впрямь хорошо развязывало язык.

Наручники Люпен с него снял, усадил рядом с собой, обнимал за плечи, усердно подливал спиртное.

Дзиген с Гоэмоном сидели напротив. Дзиген улыбался насмешливо, но по-доброму, Гоэмон смотрел благожелательно.

От выпитого Ята развезло, и он выболтал Люпену все перипетии с наставничеством и преемственностью. Они вместе посокрушались над нелегкой участью Зенигаты, поругали недальновидного и бессердечного комиссара. Люпен поздравил Ята с почином, Дзиген с чувством хлопнул его по плечу, Гоэмон ободряюще кивнул.

Ята изо всех сил боролся с подступающим туманом. Он чувствовал, что слишком много выпил. Впрочем, висевший на плече Люпен выпил ничуть не меньше. Он пьяно дышал Ята в ухо, что-то бормотал, почти утыкаясь носом в шею.

— Ах, Ята-кун, какой же ты милый, — вдруг умилился Люпен и звонко чмокнул разомлевшего интерполовца в румяную щеку. Щека стала пунцово-красной.

— Люпен, а верни мне картину? — как бы алкоголь не туманил мозг, Ята не забывал о работе.

— Ята-кун, не надо злоупотреблять моей добротой, — неожиданно трезвым голосом ответил Люпен.

— Слушай, Люпен, а может и правда, вернешь ему картину?

— Как можно, Дзиген! Я готов отказаться от украденного только ради прекрасной девушки, а ради мужчины, пусть и такого милого, как наш Ята — ни за что. И вообще, засиделись мы. Папаша небось там волнуется, куда его ученик пропал. Давай, Ята, вставай, и поедем домой.

— Наигрался? — непонятно спросил Дзиген.

— Ага, — хмыкнул Люпен. Он-то своего напарника прекрасно понял.

Ята с трудом поднялся, ноги не слушались. Он попытался уцепиться за Люпена, но тот качнулся, ускользая из рук. На помощь пришел Дзиген.

Они уселись в машину, незнакомый широченный кабриолет. За рулём был Гоэмон, в баре он не пил. Ята оказался на заднем сиденье, между Люпеном и Дзигеном. Почему-то мрачный убийца внушал Ята больше доверия, чем улыбчивый вор. Должно быть поэтому, Ята непроизвольно клонился в сторону Дзигена.

Впрочем, Люпен как будто потерял интерес к интерполовцу. Он молча улыбался, подставляя лицо ветру.

Ята почувствовал себя немного обиженным этим невниманием. В голове шумело от выпитого, на душе был сумбур. Ята подумал о неминуемом разговоре с наставником и тяжело вздохнул.

Дзиген сочувственно похлопал его по плечу.

Ята посмотрел на стрелка с немым вопросом.

— Молод ты еще Люпена ловить, — доверительно сообщил ему Дзиген.

— Да не больно-то и хотелось, — отмахнулся Ята.

— Ай-яй-яй, какое коварство, пил со мной на брудершафт, целоваться лез, — с явно притворным возмущением завопил Люпен. — Какое непостоянство! Нет, только Зенигата мне истинно верен! Только он имеет право меня ловить, так ему и передай!

От обдувающего его ветра Ята стремительно трезвел и наглый вор уже не вызывал никаких чувств, кроме раздражения.

Поэтому ответил он ему резко:

— Сам скажи!

Люпен ничего не успел ответить, потому что к автомобилю бросился тот самый верно-преданный Зенигата. Автомобиль вильнул, чтоб ненароком не сбить не в меру ретивого инспектора и встал.

— Люпен!!! — прорычал Зенигата.

Он уже готов был прыгнуть в машину и защелкнуть на воре наручники, но Люпен опередил его. Он схватил Ята в охапку и швырнул его прямо в руки Зенигате.

— На мое следующее ограбление приходи сам, а не присылай помощника. Не то я и его украду! — проорал Люпен. Он хотел добавить что-то еще, но Гоэмон резко дал по газам, увозя банду в темную ночь.

15

Машину Люпена Зенигата узнал сразу, хотя это был не излюбленный желтый Фиат или Мерседес. Широкий серый кабриолет, в свете фонаря оказавшийся голубым. Он вылетел из переулка и инспектор автоматически зафиксировал: за рулем Гоэмон, что совсем для люпеновской банды не характерно, на пассажирском сиденье сзади — Дзиген, Ята и… Люпен!!! Все посторонние мысли вылетели у Зенигаты из головы, в руке сами собой оказались наручники. Он бросился наперерез автомобилю с криком:

— Люпен!!! Ты арестован!!!

Он уже готов был запрыгнуть в автомобиль и защелкнуть на наглом воре наручники, но из автомобиля вдруг вылетело и рухнуло прямо на него что-то большое, темное, тяжелое и источающее тонкий аромат виски. Зенигата обнаружил, что держит в руках своего пропавшего помощника

— В следующий раз приходи на ограбление сам, а не присылай помощника, — проорал Люпен. — Не то я и его украду!

В голосе Люпена Зенигате почудилась обида. Вор стоял в машине в полный рост, но в неярком свете фонаря Зенигата не мог разглядеть его лица. Казалось, Люпен хотел сказать что-то еще, но Гоэмон резко развернул автомобиль, вор покачнулся и вылетел бы за борт, если бы не вовремя поймавший его Дзиген. В мгновение ока кабриолет скрылся из глаз. Преследовать его смысла уже не было.

— Не обращайте на него внимания, семпай, он пьяный.

— Да уж, — хмыкнул Зенигата и строго поглядел на горе-преемника. — Кто бы говорил.

— Простите, семпай, это все Люпен! Он, он такой… — Ята сокрушенно мотнул головой, не найдя подходящих слов, качнулся и едва не упал.

— Знаю я, — оборвал его инспектор. — Идем.

И Зенигата повел нетвердо стоящего на ногах помощника в его номер. Ята все порывался что-то сказать, но инспектор не желал слушать оправдания. Нет, он совсем не был разочарован или сердит на ученика, наоборот, пытался его утешить, как мог.

— Не расстраивайся, Ята, просто это мое предназначение — поймать Люпена.

Ята взмахнул рукой, покачнулся и наконец-таки смог сказать то, что давно пытался. Вернее даже выпалить:

— Зато я картину спас! Я местами поменял две картины «Венеру» Калевича и «Венеру» мэтра Луи Жаколио. Они почти рядом висели. Так что Люпен не украл Калевича! Вот!

Похвалив ученика за проявленную смекалку, в результате которой Люпен не сумел украсть картину известного супрематиста, пожурив (слегка) за утраченную бдительность при общении с Люпеном и еще раз напомнив, что не его это предназначение — Люпена поймать, Зенигата уложил Ята в кровать и ушел.

На улице было темно, тихо, но спать совсем не хотелось. Может, все еще не отпускало возбуждение от этого долгого дня. Зенигата курил и вспоминал слова Люпена. Угроза была глупая и совсем не угрожающая, но, очевидно, вору было все-таки не все равно, кто его ловит. На Зенигату вдруг снизошло спокойствие. Все было правильно. Приказ комиссара выполнен, Ята попрактиковался в поимке воров, картина на месте, Люпен… Люпен предсказуемо сбежал. А значит, предстоит новая встреча, погоня и их вечный поединок. Зенигата зевнул. Завтра, все это будет завтра. А сейчас пора спать.

16

Тем временем напарники рассматривали свою добычу. Впрочем, Гоэмон глянул лишь мельком и принялся полировать меч. А Люпен с Дзигеном склонились над картиной. Люпен вертел ее и так, и эдак, и все больше хмурился.

— Дзиген, это не та картина.

— Как это не та?

— Я ошибся, это не Калевич!

— Как не Калевич? Опять не Калевич?

— Ну да, это опять не Калевич.

— Как ты умудрился украсть не ту картину?! Причем дважды! Что у тебя вообще в голове творится! Идиот!

— Дзиген, прости, не ругайся. Я не слишком в этом супрематизме разбираюсь, а там табличка висела — Калевич. А сейчас смотрю — подпись другая, и на обороте тоже — Луи Жаколио.

— Эх, Люпен! Лучше бы ты меня послушал и отдал картину Ята, не позорились бы теперь.

— Ой, да никто ничего не узнает, я скажу, что так и было задумано, и воровал я картину Луи Жаколио, потому что мне его творчество больше нравится. К тому же, про первый раз никто ничего не понял, что это была кража, я же не объявился, когда был под маской месье Крюшо. Просто какой-то сумасшедший художник попытался облить краской картину Калевича, а месье Крюшо ее героически спас. Да если бы я и объявился, то держу пари, никто бы на меня и внимания не обратил. Все же только на тебя смотрели. Ох, Дзиген, ты был великолепен! Такой грамотно подобранный образ, такая экспрессия. Ты был органичен и убедителен. Это, наверное, твоя лучшая роль. А слова, которые ты там выкрикивал, я аж заслушался.

— Хватит, лесть тебе не поможет!

— Это никакая не лесть, Дзиген. Как ты там говорил: «бросить на самокат современности». А еще вот это: «не познав первой любви, не узнаешь последней».

— Ага, заслушался он, там совсем по-другому было, Люпен.

— Да помню я, — Люпен хитро прищурился и процитировал. — Кто не забудет первой любви, тот не узнает последней. Где ты только такое взял, а Дзиген?

— Из манифеста супрематистов⁽¹⁾, — хмыкнул Дзиген и достал пачку сигарет. — А манифест в интернете откопал. — Дзиген вытащил две сигареты: одну оставил себе, вторую предложил напарнику.

— Дзиген, — Люпен с готовностью принял сигарету и заулыбался. — Ты же должен был изображать врага супрематизма, а ты их же манифест читаешь.

— Какая, на хрен, разница, — усмехнулся Дзиген, поджигая вначале свою, а затем люпенову сигарету. — Кто в этом вообще разбирается.

Гоэмон чистил меч и смотрел на товарищей. Конфликт затух, даже не успев, как следует разгореться, и теперь напарники раскуривали символическую трубку мира, точнее сигарету.

Сам он нисколько не был огорчен. Супрематизм не находил отклика в его утонченной самурайской душе. Но когда Люпен попросил нарисовать копию «Венеры», Гоэмон не смог ему отказать. Люпен умеет быть убедительным. Он помнится, утверждал, что на этой картине держится весь его грандиозный план. Правда, после ограбления, он превозносил Фудзико, а сейчас, оказывается, главным в этом деле был Дзиген. И как только у Люпена так получается? Как ни крути, а он очень справедливый человек, всем отдал должное, всех похвалил.

Гоэмон даже умилился слегка, бросил на великого вора восторженный и преданный взгляд, смутился и склонился к самому мечу.

Впрочем, Люпен ничего не заметил.

Напарники тоже уже позабыли про картину, они курили и рассуждали о любви — первой и последней.

Гоэмон чистил меч и слушал друзей. По всему выходило, что у Люпена каждая любовь — первая, а у Дзигена — последняя.

Гоэмон не выдержал:

— Настоящая любовь только одна — единственная!

— Ага, — обрадовался Люпен, — Гоэмон дело говорит. Самурай в таких вещах разбирается. Моя единственная настоящая любовь — Фудзико. А все, что было до нее, не считается.

— Самураю, конечно, виднее, — с сомнением протянул Дзиген, — но разве влюбившись в первый раз, ты сразу посчитала эту любовь не настоящей? Разве не подумал, что эта та самая, единственная. Откуда ты мог знать, что в твоей жизни появится Фудзико?

— Интуиция, — скромно потупился Люпен, — я ждал, верил и знал. Это ты каждый раз думаешь — вот оно, то самое. И каждый раз ошибаешься. И помнишь еще потом всех. А я-то не такой!

— Да уж, — Дзиген язвительно усмехнулся, — просто вор-супрематист какой-то.

— Не, — Люпен поморщился, — с супрематизмом мне не по пути. Правильно ты про него сказал — бросить под самокат и дело с концом!

— Не по пути, это точно, — Дзиген усмехнулся еще язвительней. — Дважды своровать не ту картину. И где только была твоя хваленая интуиция?

— Ну, на самом деле слишком много посторонних факторов вмешалось, которые я не мог предусмотреть. Вот кто бы мог подумать, что Папаша не придет? А я ведь ему такое приглашение написал.

— Помню, помню, каллиграфическим почерком, с завитушками.

— Вот, вот, — Люпен заулыбался, — но вместо Папаши явился Ята. И он не питал иллюзий, что сможет меня поймать, поэтому решил обезопасить картину. Зенигата так никогда бы не поступил. И вообще, не очень-то Ята горел желанием меня ловить. Не любит он меня.

Люпен принял вид скорбный и разачарованный.

— А ты его целовал, — задумчиво обронил Гоэмон.

Люпен с Дзигеном переглянулись. Бывали такие случаи, когда они совершенно не понимали, в каком смысле толковать слова самурая. Сожалел ли он о тщете люпеновых усилий по упрочению отношений с помощником Зенигаты, сокрушался ли о напрасно растраченных поцелуях, укорял ли Люпена — кто его разберет?

— А, — Люпен махнул рукой, как бы намекая, что дело прошлое. — Кто не забудет первой любви, тот не узнает последней. Но и в том, что не касается женщин, у меня только одна любовь, единственная. И я собираюсь уделить ей максимум моего внимания.

Люпен вытащил из кобуры свой вальтер:

— Вот, первый и единственный. Сейчас я его разберу и почищу. И не надо такой удивленный вид делать, я ничем не хуже вас.

Тут уж умилился не только Гоэмон, но и Дзиген.

— А я водяной пистолет еще раз промою, — решил Дзиген.

— Конечно, это же твоя последняя любовь, — хитро прищурился Люпен

— Ага, — хмыкнул Дзиген, — полезная штука оказалась. Правда, убежище другое подыскивать надо.

— Завтра, — меланхолично отозвался Люпен, — спальня не пострадала, вам с Гоэмоном места хватит.

— А ты?

— А у меня, Дзигенчик, на эту ночь другие планы, — Люпен мечтательно улыбнулся. — В соседнем доме, в том, что за забором, увитым виноградом, живет прелестная девушка. Она просто Венера, не супрематическая, а античная богиня. Я ее всю неделю обрабатываю. И именно сегодня, как подсказывает мне моя интуиция, она пустит меня в свой уютный домик и оставит переночевать.

— А как же Фудзико? Единственная любовь? — изумился Гоэмон.

— Фудзико — единственная и настоящая, а эта…. не первая, не последняя, и уже завтра утром я ее забуду. Просто должен же я похитить хоть какую-то Венеру.

— Люпен, твоя Венера десятый сон видит, он в предутренний час самый крепкий.

— Как утро? — Люпен подбежал к окну.

— Так, светает уже почти. Надо было меньше с Ята в баре целоваться, тогда глядишь, хватило бы времени на Венеру.

— И снова Ята. Опять он лишил меня Венеры. Просто какое-то наказание на мою голову. Нет, с этим парнем надо что-то делать. Но об этом я подумаю завтра. А сейчас спать. Чур, кровать моя!

17

Небо на востоке начинало светлеть, но город еще спал. Спали жители: те, кто побывал днем в галерее и те, что провели день совсем в других местах. Спали свободные от дежурства полицейские. Спали блогеры. Не спали только журналисты, редакторы, метранпажи и наборщики, верстающие утренний выпуск газеты, да месье Крюшо, который по милости Фудзико, хорошо выспался днем.

В номере отеля беспокойно спал Ята. Он и во сне продолжал погоню за Люпеном. Вор убегал, корчил рожи, хохотал и посылал воздушные поцелуи. Всякий раз, когда Ята почти настигал его и защелкивал наручники, лицо Люпена начинало расплываться, и на его месте оказывался то Зенигата, то директор галереи с черными усиками, то бледный лектор Луи Жаколио, а то и вовсе супрематическая Венера.

Зенигата в своем номере спал спокойным крепким сном человека с чистой совестью. Ему ничего не снилось. Ловить Люпена он предпочитал наяву.

Фудзико сняла номер в том же отеле, что и Зенигата с Ята. Она спала на широкой кровати номера для молодоженов — это просто был самый лучший номер отеля. Во сне Фудзико улыбалась. Возможно, ей снился Люпен, преподносящий ей очередное сокровище и свое сердце в придачу.

Воры спали в своем супрематическом убежище. Художественными стараниями Дзигена диван и кресло из числа спальных мест выбыли, поэтому Дзиген спал на кухне. Из составленных стульев он соорудил себе ложе. Благодаря реквизированным из спальни подушке, одеялу и пледу, ложе получилось вполне приемлемым. Черная шляпа закрывала лицо Дзигена и было непонятно, отражаются ли на смуглом лике образы снов стрелка.

Гоэмон спал в спальне на футоне, без одеяла и подушки-макуры. Их он отдал Люпену, так как спальные принадлежности с узкой кровати, на которой спал вор, достались Дзигену.

Гоэмон не чувствовал неудобств, он готов был уступить свой футон любому из напарников. Даже без макуры и одеяла он спал спокойно. Ни один мускул на лице самурая не выдавал его снов, даже если они ему и снились.

Люпен свернулся клубком, обхватив макуру и уткнувшись в нее носом. Из гоэмонова одеяла Люпен соорудил уютную норку. Но сон вора был неспокоен. Во сне он пытался добиться благосклонности Фудзико, но стоило ему заключить обожаемую воровку в объятия, как она рассыпалась разноцветными прямоугольниками. Увы, ни супрематическая Венера, ни живая, не хотели даваться в руки. Но потом Люпену приснился бегущий за ним Папаша. В одной руке у Папаши были наручники, а в другой его, Люпена, визитка. Вор понял, что Зенигата оценил его приглашение и заснул — крепко и без сновидений.

Директор галереи уснул прямо на рабочем месте, сломленный потрясениями этого дня и коньяком семилетней выдержки.

Луи Жаколио спал дома, утомленный настырными журналистами. Он еще не знал, что утром проснется знаменитым, ведь его картину украл сам Люпен Третий.

1) Дзиген путает «Манифест супрематистов» с «Манифестом футуристов» (ну тем самым, где «бросить Пушкина с корабля современности»). Именно последний он цитирует, правда в несколько измененном варианте

Вернуться к тексту