Блэкаут (гет)

На берегу вечно бессонного океана властвовала ночь. Свет полной луны серебрил шелестящий бурьян и широкую полосу песка, играл в накатывающих волнах, падал на панцири топающих по своим делам крабов; однако лагерь Морского племени, укрытый в прибрежных скалах, был для него недосягаем.

Цепь пещер, выдолбленных волнами за несчетное множество зим, уходила глубоко в толщу скалы, на всем своем протяжении подчас разветвляясь совсем причудливо. Потому-то ночной дозорный, стоявший на страже у основного выхода, и не заметил, как из лаза в нескольких прыжках левее наружу выскользнули два гибких кошачьих силуэта.

* * *

— Назад! — Краболапка умудрялась шипеть не громче рокота волн, но вместе с тем удивительно отчетливо. Ее хвост мотался у Олеандра перед самым носом, и он по временам задевал его усами. — Не высовывайся!

Морской ученик послушно припал к неровному камню. Теперь он увидел то, что его подруга заметила еще раньше: скальный козырек здесь выдавался не так далеко, и он сейчас едва не шагнул прямо под лунный свет, что с его белоснежной шкурой было бы равносильно полнейшему провалу. Ветвь Пинии, может, и хотел спать, но слепцом он уж точно не был.

Так, выверяя каждый шаг и то и дело замирая на долгие минуты не столько в целях маскировки, сколько в изумлении от собственной наглости, они добрались до дальнего края лагеря, отмеченного зарослями бурьяна. Длинные стебли изогнулись, отклонив в стороны иссушенные летним зноем колосья, и снова встали прямо, скрыв «беглецов» из виду.

Старший воин на своем посту зевнул во все тридцать зубов и весело встопорщил усы.

* * *

Едва дождавшись, пока лагерь окажется на должном отдалении, Олеандр прыгнул вперед, сбивая подругу с лап и валя на просоленный песок. Веселье пенилось в нем, словно волны зыби, то отступая, то снова накрывая с головой:

— А ты говорила, не сможем! И не отпирайся, говорила! — закатывался он. Краболапка в ответ радостно мутузила его лапами со втянутыми когтями и тоже смеялась — так, как умела только она: запрокинув голову, оскалив зубы, вздрагивая всем телом и вместе с тем не издавая ни звука.

— Если бы нас поймали, мы бы всю следующую луну и уса не замочили! — в перерывах между смешливыми выдохами замяукала она. — А уж про посвящение и думать страшно!

— Вот и не думай! — Олеандр боднул ее лбом в грудку и тут же получил по ушам. Шутливая драка выходила на следующий виток.

Наконец, когда воздух в груди стал заканчиваться, как при затяжном нырке, они расцепились и бок о бок вытянулись в бурьяне. Силящийся отдышаться Олеандр чувствовал, как продолжает подрагивать совсем рядом буро-полосатая шкура Краболапки.

На лапы они встали, запыленные от носа до хвоста — и потом долго вылизывали друг друга, сплевывая песок и снова смеясь.

Они были оруженосцами, они были безнадежно молоды — всего по восемь лун, — и столь же безнадежно влюблены.

* * *

Краболапка бросила взгляд на совершенно круглую луну в небе, без слов довольно заурчала чему-то своему и вдруг предложила:

— А пойдем в Лабиринт! До рассвета еще далеко!

— Думаешь, успеем вернуться? — Олеандр задумался и покопался в памяти, надеясь припомнить, сколько времени этот путь занимал у него с Монстерой, его наставницей. Безуспешно.

— Если не будем слишком задерживаться, — решительно кивнула Краболапка и, подавая пример, первой нырнула в бурьян, направляясь обратно к берегу — но так, чтобы обойти Лагерные скалы по широкой дуге. Устраивать подозрительную возню вблизи от лагеря никто из них не хотел.

* * *

Если верить Монстере и прочим воинам, Лабиринт — большая группа источенных океаном скальных останцев, то затапливаемая, то наполовину выступающая из воды в отлив, — являлся одним из самых примечательных мест на территории Морского племени. Даже летом, когда приходила зыбь, по степени опасности он был сравним с подножием Мыса; равнодушно-безжалостные волны могли и убить незадачливого кота, ударив его о скальный выступ.

Однако сейчас, в дни полной луны и самых сильных приливов и отливов, Лабиринт представлял из себя великолепные охотничьи угодья, хоть в серебряном свете и выглядел жутковато.

— Смотри-и-и, тут воды осталось совсем чуть! — воскликнула Краболапка, сунув нос за первый поворот. Олеандр, не желая отставать, побежал следом, стараясь не оскальзываться на покрытом водорослями рыжеватом песчанике.

К нему, часто-дробно стуча ногами, метнулось нечто темное — и, врезавшись в лапы, отшатнулось и помчалось обратно. Олеандр едва успел прикусить на кончике языка недостойный взвизг.

— Ну здравствуй, тезка! — Краболапка в предвкушении охоты покачала пушистым хвостом. Крупный краб испуганно отскочил в угол, подняв глаза-стебельки.

— А как же Правила? — лишь наполовину притворно возмутился Олеандр. — Дичь, добытая на охоте…

— Да-да, я помню, — закатила глаза она и одарила краба первым скользящим ударом — достаточно слабым, чтобы не причинить вреда, и в то же время достаточно быстрым, чтобы ее не успели схватить клешней. — Мы не будем его есть.

Олеандр заморгал; временами он совершенно не мог понять ход ее мыслей. Он предпринял вторую неуклюжую попытку:

— Если ты хочешь сохранить нашу вылазку в тайне, но планируешь тащить его в лагерь… извини, но тогда у тебя мозгов не больше, чем у рыбы!

Она ответила не сразу:

— Да с чего ты решил… что я вообще собираюсь его убивать? — теперь она касалась краба подушечками лап уже чаще и более сосредоточенно. Тот пока сопротивлялся и делал ответные выпады, выставив клешни и вскинув для устрашения задние ноги, но постепенно слабел. — Я просто… тренируюсь!

Олеандр, до которого наконец-то дошел смысл действий подруги, смешливо фыркнул, отчего с ближайшего валуна скатился напуганный рачок-отшельник, и пристроился на наименее мокрый участок песчаника — наблюдать.

Еще чуть погодя краб сдался и осел на камень, подобрав все конечности. Охотники и оруженосцы из числа тех, кого природа одарила челюстями посильнее, в этот момент обыкновенно раскусывали им панцири. Краболапка же лишь засмеялась, отвернулась и скакнула дальше в Лабиринт.

* * *

— Да постой же ты! — запыхтел Олеандр, наполовину скатываясь, наполовину спрыгивая со скалы — прямо в лужу глубиной ему по брюхо. Соленая вода тут же защипала исцарапанные подушечки лап.

За Краболапкой было не угнаться. Она каким-то непостижимым образом умудрялась сунуть свой нос повсюду, протралить все углубления и к приходу Олеандра с обезоруживающей миной сунуть ему разгрызенную раковину вкуснейшего моллюска. Она всем своим существом впитывала эту долгую лунную ночь, она, как истинная Морская кошка, жила ей; а Олеандру только и оставалось, что мурлыкать в попытках дать выход переполняющему его чувству.

— Ну вот где тебя искать?! — отсмеявшись и выбравшись на сушу, мявкнул он в никуда. За время беготни по Лабиринту они оба просолились от ушей до хвоста, пропитались горечью океана и водорослей настолько, что почти потеряли собственный запах и теперь едва ли смогли бы найти друг друга по следам.

Собственно, на следы Олеандр сейчас и смотрел. Отпечатки кошачьих лап пересекали покрытый склизкой зеленой массой плоский камень, ожидаемо обрываясь на другом его краю.

Он наклонился, разинул пасть, втягивая запах и тщась разобрать его на составляющие. Чуялась соль, соль, еще раз соль… и тонкая нотка металла. Неугомонная Краболапка все-таки ободралась до крови?

Олеандр вспрыгнул на камень, и водорослевая масса звучно хлюпнула под лапами. Следы казались чуть больше его собственных. Забавная причуда нежной водной растительности: он ясно помнил, что подушечки лап его подруги были маленькими и аккуратными.

* * *

Краболапку он в конце концов нашел. Точнее, это она нашла его: вылетела из узкого прохода между скалами, совершенно ошалевшая, ничуть не похожая на ту беззаботную ученицу, что пропала с его глаз совсем недавно.

— Здесь кто-то есть! — выпалила она, даже не пытаясь пригладить стоящую дыбом шерсть.

Первая испуганная мысль Олеандра была о собаках — они иногда забредали на территорию племени. Но, втянув пастью влажный воздух, он не уловил в нем ни нотки характерной вони.

— Почему ты так решила? — спросил он, немыслимо вольно положив подбородок на ее макушку в попытке успокоить, и оглядел Лабиринт.

— Я его видела. Издалека, поэтому толком не разглядела. Это кот. Или я думаю, что это кот. Но что он тут делает?

— Охотится? — как ему казалось, вполне логично предположил Олеандр. — Бродяга какой-нибудь… Пойдем, выйдем на открытое место, попробуем осторожно высмотреть его, раз учуять не можем.

* * *

В качестве наблюдательного пункта сгодилась первая же скала, на которую можно было влезть без ежесекундного риска сверзиться вниз.

Приникнув к высохшему на ветру песчанику, они долго лежали, до боли в глазах вглядываясь в игру света и тени в Лабиринте. Луна неторопливо ползла по небосклону, а тишину ночи нарушал только рокот прибоя и — изредка — шаги крабов.

— Смотри! — вдруг зашипела Краболапка прямо в ухо Олеандру и, будто ей было мало произведенного эффекта, еще и весьма ощутимо ткнула его лапой в бок. — Да не туда, вон, видишь, у закатного⁽¹⁾ гребня?!

Издалека и впрямь был смутно различим посеребренный лунным светом силуэт, снующий в путанице проходов. Краболапка не ошиблась: он походил на кота, но что-то в нем смущало Олеандра — то ли быстрота движений, то ли неестественная худоба.

Ночь окончательно переставала быть приятным развлечением. Об оказавшемся вполне настоящим нарушителе следовало сказать воинам — и неважно, что им потом должно было пребольно влететь за побег из лагеря.

— Давай так: ты пробираешься к выходу, я замыкаю, — решил Олеандр и подтолкнул носом мелко вздрагивающую от напряжения подругу. — Ну же.

Она не ответила, лишь задрожала еще сильнее, не отводя взгляда от Лабиринта. Олеандр посмотрел туда же, но лишь краем глаза выхватил движение, прежде чем…

— Он нас заметил! — сдавленно пискнула Краболапка — и практически завизжала: — Бежим!!!

Такой паники в ее голосе Олеандру слышать еще не доводилось. Он невольно снова бросил взгляд туда, где в последний раз видел силуэт — и уже с гораздо меньшего расстояния на него из тени скалы уставились алые глаза, каких не могло быть ни у одного кота.

— Бежим, — сам не зная зачем, согласился он севшим голосом.

Они спрыгнули одновременно.

В совершенно разные стороны и разные, почти не связанные друг с другом части Лабиринта.

Это стало их первой серьезной ошибкой.

* * *

Вконец измученный, задыхающийся Олеандр прислонился боком к скале. Лапы дрожали от усталости и едва выдерживали вес тела, но он все равно невольно по очереди их поджимал: если раньше исцарапанные подушечки лишь пощипывало, то теперь они, разодранные в кровь долгой беготней, горели как в огне.

Этот странный кот, казалось, преследовал его и только его, подобно тому, как безмолвный охотник преследует добычу. Олеандр рвался к выходу как мог, но неизвестный знал это место гораздо лучше него: то и дело при очередном повороте ученик видел на скале, или под ней, или у следующего поворота черную шкуру и светящиеся алым глаза — и оказывался вынужден повернуть назад.

Он лишь надеялся, что Краболапка выбралась наружу.

…Вдали, у выглаженного волнами валуна, наметилось движение. Олеандр инстинктивно потянул пастью воздух и тут же захлопнул ее; надо было не принюхиваться, а уходить.

Он шмыгнул под прикрытие скального останца, молясь Океану, чтобы его не заметили — бежать отсюда было уже некуда.

Океан его не услышал. Из-под лап метнулся, угрожающе вскинув клешни, огромный краб, и Олеандр в испуге отшатнулся, с громким плеском наступив в лужу.

Незнакомец будто только этого и дожидался и тут же вытек из тени. В каждом его движении сквозила хищная грация, а шкура, попав под свет луны, осталась такой же бездонно-черной. Он был едва ли не вдвое выше Олеандра.

Олеандр скребнул выпущенными когтями по песчанику, ощущая, как шерсть вдоль хребта встает дыбом.

Он, конечно, еще с котячества знал некоторые боевые приемы, — кто из скучающей малышни в свои пять-шесть лун не подсматривал за оруженосцами? — да и воины учили бою едва ли не усерднее, чем охоте. Но сейчас, когда он устал до дрожи в лапах, едва ли хоть один прием мог помочь ему отбиться от этого.

— Не подходи! — прохрипел он пересохшим горлом, дыбя шерсть точно в той же манере, что давешний краб — заднюю пару ног. — Живым не дамся!!!

Из-под хищного, алчущего выражения на морде незнакомца проглянуло что-то еще. Он изогнул губы в улыбке, обнажив до странного длинные клыки, и пророкотал низким голосом:

— Не давайся. Так даже интереснее.

А потом он скользнул ближе.

* * *

Дальнейшее Олеандр запомнил плохо. Восприятие застил истинно первобытный ужас; он махал когтями как одержимый — но, конечно, все равно проиграл и после ловкой подсечки за задние лапы растянулся во взбаламученной воде.

Незнакомец наклонился к нему — вблизи его глаза оказались не столько алыми, сколько красновато-карими, — и… впился клыками в шею.

В первый миг Олеандр так изумился, что забыл даже отбиваться. Боли почти не было, а остальные зубы все еще не сомкнулись на сонной артерии. И заслуга последнего явно была не в его густой шерсти.

Жуткий кот, какова бы ни была его цель, оказался скор на расправу: когда Олеандр наконец очнулся и истошно завизжал, он успел отстраниться на два своих длинных шага — достаточно далеко, чтобы его не достали когтями.

А подняться Олеандр уже не смог. Странная слабость накатила волной, накрыла стремительно и неодолимо — и вопреки так и не прошедшей панике его веки сомкнулись.

* * *

Первым по восприятию ударил не звук, не свет или запах. Нет, это была боль.

Его самым настоящим образом ломало. Ломало чудовищно, долго и страшно, ни на секунду не давая вынырнуть обратно в реальность. Каждую мышцу, каждый нерв, каждую шерстинку перекручивало и сжирало сводящей с ума болью, словно он наступил на колючку рыбы-камня.

Даже в мгновения кратких просветлений четкости мыслей не доставало, чтобы взмолиться Океану о пощаде — но доставало, чтобы смутно осознать, что его удерживают мощной лапой, не давая разбить голову о камни.

Не хватало его и на то, чтобы хотя бы предположить, кем мог быть этот «благодетель».

* * *

Вечность спустя невообразимые муки отступили — совсем не так неторопливо и неотвратимо, как пришли. Они просто… схлынули волной, внезапно оставив его с совершенно ясным сознанием и истерзанным, измотанным телом. Сил не наскреблось даже на то, чтобы приоткрыть глаза — он мог лишь, как и раньше, лежать, распластавшись на скале, и судорожно втягивать в горло влажный воздух.

Постепенно страшная слабость перетекла в более ясное ощущение: голод. Голод этот был странным, новым; еды требовал не только живот, но и все обессилевшее тело.

Но это же самое тело, не могущее подняться, вдруг против воли разума издало совершенно котеночий просящий мяв.

Рядом раздалось короткое урчание, бессловесная просьба об ожидании, прежде чем усы защекотала чужая шерсть. При одной только мысли о сочной полевке его рот сам собой наполнился слюной. Однако то, что случилось дальше, лишь усилило раздрай между его духом и тем, что, повинуясь новым инстинктам, совершало тело.

Он впился в подставленную плоть зубами — но не так, как сделал бы, чтобы оторвать кусок. Он лишь проколол кожу клыками и, ощутив знакомую металлическую горечь крови, часто-часто заходил языком по нанесенной ране.

Мысли от происходящего вязли в разверзшейся бездне непонимания, в то время как телу легчало. На смену оцепенению приходила истома — как когда после целого дня тренировок у заброшенного маяка он наконец-то мог проглотить рыбешку-другую и растянуться на колючей подстилке в левом лагерном ответвлении.

Но стоило ему отстраниться и в последний раз облизнуть губы языком, как к нему снова без спроса и непререкаемо явилась бессознательность — только теперь она уже гораздо больше походила на сон, чем на обморок.

* * *

Очнувшись в следующий раз, Олеандр смог хотя бы открыть глаза. Хотя пользы это принесло совсем немного: он смутно различил в полумраке лишь скалы, скалы и еще раз скалы, уходящие к ночному небу. Он сам лежал на широком сточенном штормами скальном останце, на который с тихим плеском накатывали волны, почти не оставляя пены. Сомнений не было, его неведомым образом занесло в колодец — один из бесчисленного множества в окрестностях Лабиринта и Мыса. Тут его едва ли стали бы искать даже старшие ныряльщики; слишком много опасностей таили в себе подводно-надводные гроты…

Но все пораженческие мысли улетучились, как только Олеандр понял, что поблизости было еще кое-что. Точнее, кое-кто. Эту неприятно знакомую темную шкуру и красновато-карие глаза он теперь, кажется, узнал бы где угодно.

Само присутствие этого бродяги было ответом на вопрос, как он здесь оказался.

Сил встать все еще не хватало, но вот ощериться и зашипеть — вполне:

— Ты!

— Я, — невозмутимо согласился кот, садясь и обвивая лапы длинным тонким хвостом. Движение получилось медленным и ломким. — Прошу прощения, ранее мне не доставало времени представиться. Я Вран.

— Что ты со мной сделал?! — голос от переизбытка чувств сорвался в сипение. Олеандр нервно-судорожно сглотнул и облизнулся; язык задержался на верхних клыках, теперь выступавших из ряда зубов куда сильнее обычного.

— Обратил, — как само собой разумеющееся ответил кот. — Сделал подобным себе.

Совершенно дикий взгляд Олеандра, похоже, оказался красноречивее слов. Вран усмехнулся:

— Наберись терпения. Рассказ будет долог.

* * *

Проклятый Бездной бродяга и впрямь рассказывал долго — так долго, что успело рассвести и небо над колодцем высветлело до бледно-голубого. Олеандр смутно подозревал, что тот просто пользовался его слабостью, ведь если бы не она, незримыми путами сковавшая все тело, он уже рвался бы в бой, — пусть заведомо проигрышный, пусть! — чтобы выплеснуть кипучую ярость.

Вран был родом издалека. И был обыкновенным котом — когда-то давно, настолько давно, что события тех времен едва ли сохранились даже в легендах. А потом его по волне случая вот так же обратили, — «радуйся, что я сохранил здравый рассудок и могу передать тебе все необходимые знания. Мне пришлось постигать все самому, поскольку предшественник мой был совершенно безумен», — сделали совершенно другим существом.

«Нас таких совсем мало, и у нас нет имени как такового. Мы зовемся просто — кровопийцы. Коротко и отражает суть».

По странному капризу природы кровопийцы действительно не могли питаться ничем, кроме крови. Но и тут все было непросто: Вран долго и обстоятельно вещал, чем рыбья кровь отличается от птичьей и от кошачьей. К этому моменту Олеандр разъярился уже достаточно, чтобы не слушать вовсе.

— Зачем ты это сделал?! — наконец выплюнул он Врану в морду.

Знал бы он, что это спровоцирует новый виток лекции — может, и смолчал бы.

— Такова наша натура. Когда жизненный путь кровопийцы — длинный, очень длинный, — подходит к концу, им полностью овладевают инстинкты, и он всеми силами стремится обратить кого-то на замену себе. Так сталось с тобой, так могло бы статься с твоей очаровательной леди, не потрать я столько сил на то, чтобы притащить тебя сюда.

Олеандра перекосило:

— И что ты будешь делать теперь?! — он снова оскалился, мимолетно подумав, что с его новыми клыками это должно выглядеть куда внушительнее. — Передохнешь и снова примешься выслеживать жертву?!

— Увы, нет, — Вран на миг прикрыл глаза. — Я умираю и теперь желаю лишь одного: успеть обучить тебя новой жизни.

Развернувшись, он махнул кончиком хвоста перед самым носом у Олеандра. Доведенный до исступления, тот попытался рвануться и сомкнуть на нем зубы, но злополучная слабость во всем теле не позволила ему и этого.

Вран смерил его коротким насмешливым взглядом и бросился в воду, как прирожденный Морской кот.

Едва дождавшись, пока его темная шкура исчезнет под нависшей скалой, Олеандр попытался подняться. Но все, что ему удалось — это покрутить головой, и даже столь простое движение далось ценой громадных усилий. Остальное тело не просто не слушалось — его как будто и не было.

Изнуренный неослабевающей злостью, он вновь опустил голову на камень и сомкнул веки. Все, что ему оставалось — ждать и надеяться, что оцепенение не продлится долго.

Он просто обязан был сбежать от этого полоумного с его россказнями. Сбежать, добраться до берега и вернуться в лагерь. Рассказать Краболапке, наверняка до сих пор перепуганной всем увиденным, что с ним ничего не случилось…

* * *

— Просыпайся, — и с этими невнятными словами его чувствительно шлепнули хвостом по морде. Все тем же движением, что и в прошлый раз, Олеандр попытался ухватить его зубами, но снова не преуспел и лишь тогда, раздосадованный еще сильнее, открыл глаза.

Вран стоял перед ним, сжимая в зубах тушку молодой чайки. С него и с птицы текло, ее громадные бело-серебристо-бурые крылья волочились по скале.

Если этот бродяга и умирал, то умирал весьма своеобразно, раз смог одолеть такую махину. Олеандр не понаслышке знал, как трудно справиться с разъяренной чайкой.

— Я тебе не верю, — зарычал он. — Ни единому твоему слову, слышишь, падаль?!

— Можешь отведать ее мяса, — с деланным безразличием махнул хвостом Вран. — Оно более не придется тебе по вкусу.

Олеандру до крайности не понравились его слова. Если он хотел быстрее встать на лапы, ему и впрямь требовалось поесть; но пугало, что именно такого поступка от него и ждали.

Полный ярости взгляд, обращенный на Врана, остался без ответа.

* * *

Вран оказался прав — или слишком хорошо знал, о чем лгал. Олеандра тогда долго и унизительно выворачивало наизнанку — до тех пор, пока он не уронил голову, часто дыша приоткрытой пастью.

А после его тело вновь необъяснимо взяло верх над разумом, и он, во второй раз потянувшись к свежеубитой чайке, напился-таки ее густеющей крови.

На всем протяжении этой странной трапезы Олеандр не чувствовал омерзения, лишь легкое недоумение — да неужто он, почти уже взрослый кот, мог насытиться одной лишь кровью? Но судя по тому, как приятно потяжелело в животе после трапезы — и впрямь мог.

Однако если так было нужно, чтобы восстановить силы — пусть.

— Отдыхай, — блеснул клыками в короткой усмешке Вран. — Мне нужно поведать тебе еще великое множество всего, но время терпит.

* * *

— Кровопийцам очень трудно навредить, — рассказывал Вран, неподвижно застыв подле лежащего Олеандра. Еще утром — третьим утром с той роковой ночи, — он вел свои речи, качая хвостом в такт словам или подергивая ушами в самые, по его высочайшему мнению, важные моменты; теперь же каждое движение словно бы причиняло ему боль. Где-то в самых темных глубинах своей души Олеандр этому радовался. — Поэтому практически единственное, чему мы подвластны — это наши собственные инстинкты. Помнишь, как тебя потянуло к птице? Обычно эта тяга кратно сильнее. Мой тебе совет: не приближайся к обычным котам. Даже если они примут тебя таким, однажды голод перевесит привязанности.

Его речь лилась тягучей сосновой смолой, успокаивала, исподволь внушала уверенность в сказанном.

Олеандр стискивал зубы, прижимал уши к голове и всячески старался не вникать, не верить, не слышать. Он все еще едва мог двигаться и лишь с огромным трудом делал несколько шагов туда-сюда по приютившей его скале. Бросаться на Врана в таком состоянии было бы полнейшей глупостью.

Он изо всех сил думал о Краболапке, но бархатный глубокий голос Врана, с течением времени подозрительно хрипнущий, снова и снова возвращал его в настоящее.

* * *

На пятый день Вран принес ему рыбешку и бессильно опустился, практически рухнул на камень, словно его больше не держали лапы. Олеандр заметил и отметил это, но виду не подал, привычно уже впившись клыками в добычу и начав слизывать ее кровь, по сравнению с птичьей почти безвкусную.

Он продолжал надеяться, что, окрепнув и выбравшись отсюда, сможет вернуть все на круги своя.

А Вран, несмотря на растущую слабость, продолжал рассказывать, только уже не о сущности кровопийц — о ней, казалось, он выдал все, что только знал. Теперь он повествовал о землях, где ему якобы довелось побывать за свою долгую жизнь, о других кошачьих общинах с другими укладами и верованиями, о чудесах природы.

Олеандр не желал слушать — но поневоле слушал, пытаясь понять: что же такое этот снег и почему в нем можно утонуть с головой? Мыслимо ли такое, чтобы души предков следили за живущими настолько пристально, что вселялись в тела предводителей, к которым после этого племя начинало обращаться исключительно на «вы»? Могли ли какие бы то ни было коты жить там, где дождь шел двадцать из тридцати дней лунного цикла, а то и вовсе проливался еженощно⁽²⁾?

Вопреки всему своему неприятию он был вынужден признать: бродяга или действительно являлся долгожителем и странником, каких поискать, или врал просто-таки невозможно складно.

* * *

На седьмое утро Вран не справился с подъемом на лапы: едва привстав, он тут же зашатался, как стебель бурьяна под шквалом, и вынужден был опуститься обратно на скалу, на которой вместо сна время от времени цепенел, точно неживой.

— Мои годы подходят к концу, — проскрипел он. — Твои же — только начинаются. Потерпи еще немного, и к тебе станут возвращаться силы.

Олеандр не ответил ни слова: с тех пор, как он впервые очнулся здесь, он приобрел поистине поразительный навык молчать, даже когда хотелось рвать и метать, ругаясь последними подслушанными у старших воинов словами.

* * *

Совершать нырок в таком состоянии было подлинным безумием. За первым же низко нависшим каменным сводом Олеандра могла подстерегать сколь угодно запутанная система гротов, а пути наружу он не знал.

Но другого выхода у него не было — во всех возможных смыслах. Бездыханное тело Врана остывало на злополучной скале, служившей Олеандру прибежищем все эти дни, а сам он уже начинал ощущать нешуточный голод. Дальнейшее промедление лишило бы его немногих накопленных сил, и только.

Поэтому он лишь дождался пика отлива — уже далеко не такого сильного, как в ту роковую ночь.

…Ему пришлось припомнить все, узнанное от наставников за последние луны: как нырять под волну, как правильно задерживать дыхание, как на глубине и в темноте различить верх и низ… Только это и спасло его в блужданиях по захлестываемым волнами гротам, которые то обрывались схожими на вид колодцами, то смыкались потолком — иной раз ниже уровня воды и в лучшем случае с толикой запертого там удушающе влажного воздуха.

* * *

На берег после кошмарно долгого заплыва по открытой воде он не вышел — выполз, мягко подталкиваемый сзади набегающими волнами. Все мускулы до единого сковала тяжелая вялость, в животе болезненно урчало. Проникновение на свободу измотало его, словно четырехлунного котенка, выкинутого на глубокую неспокойную воду.

Он не желал даже думать о том, каким образом треклятый Вран в первый раз сумел проделать путь внутрь, не утопив свою бессознательную ношу. Он вообще не желал ни о чем думать — только лежать, чувствуя, как под лучами жаркого солнца просыхает и стягивается соленой коркой шерсть. Тепло помогало отвлечься от голода.

Когда начался прилив, а плотный песок снова напитался водой, пришлось по крупицам собрать силы, подняться на полусогнутые дрожащие лапы и отковылять подальше, прочь от шелестящих волн. Он не мог утонуть после всего пережитого.

Воля покинула его недалеко от кромки вечно сухого песка⁽³⁾, и он снова свалился, как безвольный мешок с костями. Вслед за телом оцепенение захватило и чувства, и последней внятной мыслью было что-то о том, как его могут встретить соплеменники, бывшие или нет.

* * *

А ближе к полуночи, когда уже начался новый отлив, его нашли.

— Олеандр! — смутно знакомый тонкий голос над ухом тревожил, как за шкирку вытягивал обратно в реальность. И он покорно, через силу поднял тяжелые веки.

— Ты в порядке? Где ты был столько дней? Что с тем бродягой? Ты выслеживал его, да? — верная, неугомонная и беспокойная Краболапка вилась вокруг, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Олеандр, не молчи! Ты все племя поставил на уши!

Он сомневался, что вообще сможет ответить. Но пересохшее горло вдруг подчинилось, исторгло безнадежно сиплое — и столь же безнадежно далекое от вопроса, мучившего его по-настоящему:

— Как тебя… вообще отпустили из лагеря?

— Я сама ушла! — незамедлительно насупилась-взъерошилась она. — Тебя искать… снова, — признанием выдохнула она ему на ухо.

— Я ведь мог быть где угодно на Побережье, — с неимоверным трудом подняв голову, он зарылся носом в густую короткую шерсть на шее подруги, упиваясь знакомым родным запахом и стараясь не обращать внимания на голодную резь в животе.

— Просто скажи мне, ты в порядке? — она опять заволновалась, и где-то под мехом и кожей снова часто-часто — от переполняющих ее чувств, — забилась кровеносная жилка.

Олеандр позволил себе продлить момент, растянуть его еще на несколько мгновений, прежде чем вонзить в нее, трепещущую, зубы.

1) Коты здесь вполне себе ориентируются по солнцу.

Вернуться к тексту

2) На юге Португалии летом дожди идут в среднем не чаще двух-трех раз в месяц.

Вернуться к тексту

3) Примерная граница прилива зависит от времени года, фазы луны, волнения и погоды, но между песком, который уходит под воду дважды в день, и песком, который почти не подвергается затоплению, есть заметная разница.

Вернуться к тексту