Полиптих в изумрудных тонах (джен)

Примечания:

Emerald!«Скандал в Богемии».

Действующие лица: Моран, Мориарти, король Богемии.

— Если ваше величество соизволит пожелать сообщить мне обстоятельства дела, — почти с ленцой заметил мой друг, — то мне тогда будет гораздо легче дать свой совет.

Глаза странного посетителя под полумаской вспыхнули гневом, он вскочил с места. Я едва сдержал резкий судорожный вздох: давно зажившее плечо вдруг ужалила боль.

Мой друг не дрогнул, даже когда посетитель сорвал с себя маску, а комнату, словно вязкий поток, заполонило низкое, на грани слышимости жужжание. Колыхнулись щупальца. Я предпочел тактично отвести взгляд, чтобы не бледнеть слишком явно.

— Где я просчитался? — и если ранее в речи посетителя не было ни намека на характерный акцент, то теперь не требовалось и вслушиваться. «Прозззчитался».

— Вашему величеству будет достаточно знать, что любой другой не увидел бы того, что увидел я, — медленно проговорил мой друг, по-рептильи покачивая головой. Я знал, что он делал так в моменты наивысшего напряжения. — Однако я понимаю, что ваше величество могли инкогнито приехать в Лондон лишь из-за чрезвычайно щекотливого дела, и прошу об одном — рассказать, в чем оно заключается.

И только когда монарх заговорил, он опустил тяжелые веки, оборвав дуэль взглядов, и весь обратился в слух.

Примечания:

Набросок предыстории к emerald!«Дьяволовой ноге».

Действующие лица: Уотсон, Холмс.

Уже в поезде я тихо, но отчетливо сообщил моему другу, что его идея поселиться так близко к океану чревата сумасшествием — и, с учетом событий последних недель, отнюдь не в отдаленном будущем.

Ответом мне была короткая раздраженная отповедь:

— Зато там нас не станут искать.

Договорив, он отвернулся к окну и вновь впал в состояние болезненного оцепенения, в котором теперь пребывал почти постоянно. По временам он начинал бредить, и я вслушивался, опасаясь среди иностранных слов разобрать чуждые человеческому языку и уху. Но до этого пока не доходило.

Под конец охоты его чрезвычайное утомление привело к тому, что чудовищной монаршей особе удалось перед гибелью посеять в нем зерно безумия. Теперь оно, подобно колдовскому растению из мрачных сказок, медленно подтачивало его разум изнутри, а он искал способ с этим справиться.

Корнуолльский полуостров в целом и бухта Полду в частности встретили нас затяжной непогодой: на начало марта приходился самый пик сезона штормов. В этот месяц то, что обитало в океане, жаждало жертвоприношений, а прибрежные поселения почти полностью обезлюдевали.

Всю следующую неделю мы редко виделись больше пары раз в день: в основном — когда он уходил на длительные опасные прогулки вдоль берега и когда возвращался с них, после чего, промокший и продрогший, стремительно исчезал в своей комнате.

Горький запах соли и водорослей, вытравленный было нашим приездом, постепенно возвращался. Ночами из-за стенки доносились крики: сны о циклопическом Р’льехе и непривычном глазу звездном небе тревожили моего друга все чаще, равно как и меня самого.

В его безумии был метод, в его методе было безумие. Я лишь надеялся, что этот метод рассеет тени и вернет его в строй раньше, чем мы оба повредимся рассудком.

Примечания:

Действующие лица: Мориарти, Моран.

Всю дорогу до Бейкер-стрит мне настойчиво вспоминалась незначительная деталь прошлогодней поездки за океан — мимоходом выцепленный слух, что будто бы благородные потомки Властителя Нового Света в большей степени походили птиц, нежели на людей.

Я не собирался отрицать очевидное. Не после того, что мне довелось увидеть сегодня во Дворце. Но задумываться об этом не стоило — мой обычно дисциплинированный мозг сейчас норовил сбросить оковы контроля и погрузиться в безумие.

Стремясь отвлечься, я шел на ухищрения, которым сам удивился бы в менее бедственный момент: по памяти анализировал голос того разговорчивого американца и его личность. Нетрудно было связать его моложавый вид с совершенно седыми волосами, повадками бывшего моряка и белесыми татуировками, говорившими о сношениях с обитателями антарктических земель. Однако детали рисунков ускользали от моего внутреннего взора, какие бы усилия я ни прикладывал.

Эта цепочка умозаключений вела в никуда, но даже она была полезнее воспоминаний о сияющих неописуемыми цветами крыльях, схлестнувшихся с щупальцами министра иностранных дел…

…О том, что сознание я все-таки потерял, свидетельствовало полное тревоги лицо моего сожителя, встретившее меня по пробуждении.

— С вами все в порядке? — спросил он. — Вы час назад свалились прямо на пороге.

То, что до дома я все-таки добрался, не могло не радовать. Остальное же… Я скользнул взглядом по обоям и мерещившимся мне письменам несуществующих народов на них.

— Я буду в порядке, — дал я туманное обещание, снова прикрыв глаза и даже не пытаясь подняться с дивана. Идти до своей комнаты в таком состоянии было бы рискованно — существовала немалая вероятность исчезнуть без следа в первом же углу.

Дипломатические конфликты знатных особ были невыносимо утомительны для окружающих.

Примечания:

Голь на выдумку хитра (с)

Не удивлюсь, если фандомный концепт шогготов в метро, который я позаимствовала для этой зарисовки, имеет общие корни с байками про крокодилов в канализации.

Действующие лица: Холмс, фоном Уотсон.

Неожиданное приобретение в виде деревянного кальмара нашло меня на окраине лондонских трущоб. Оборванный мальчишка-продавец, которого я за последний год встречал среди «нерегулярных повстанческих частей» всего пару раз, при виде меня зачастил:

— Мистер Бэзил! Мистер Бэзил, да вы, никак, в плаванье собрались? Тогда на вот, возьмите, это амулет для защиты от зла да кошмаров, пригодится, сами знаете, сколько всего развелось в морях! — и без церемоний сунул мне в руки грубо сработанное украшение на шнурке, источавшее сложный резкий запах.

Должно быть, его развеселило выражение моего лица; он сверкнул щербатой ухмылкой и был таков вместе со всем своим нехитрым товаром. И вовремя: в конце улицы возникла фигура полисмена.

Я еще раз посмотрел на кальмара, теперь уже оценивающе, убрал его под одежду и счел за лучшее проследовать тем же путем, которым ушел беспризорник.

Впоследствии я долго изучал эту вещицу, даже разобрал на составляющие пропитку, но все не мог понять, каково было ее назначение — пока не оказался в подземке. Тогда я и обнаружил, что народное творчество в сочетании с методом проб и ошибок сотворило почти невозможное. То, чем пахла самоделка, вызывало у обитающих в тоннелях чудовищных тварей слабую реакцию, более всего схожую со страхом.

Приняв это к сведению, я внес коррективы в план действий. Теперь стал возможен путь отступления, ранее даже не рассматривавшийся ввиду его неосуществимости.

…Двумя неделями, одним днем и четырьмя с половиной часами позднее, перед временным расставанием с доктором, я нашарил кальмара в кармане пальто и протянул ему, стараясь говорить как можно тверже:

— Заклинаю вас — что бы ни случилось, не потеряйте это. От его сохранности позднее будут зависеть наши с вами жизни.

Тьма молча смотрела нам вслед мириадами спорадически возникающих и исчезающих глаз. Даже от этого сдержанного любопытства, даже на расстоянии, даже у привычного к подобному зрелищу человека отнимался язык и слабели колени.

Сейчас шогготы не представляли угрозы, но нам предстояло (я надеялся, что предстояло) вернуться тем же путем, через ночную подземку. И вот тогда они неминуемо должны были почуять на нашей одежде, на моих руках, на инструментах моего друга-доктора остаточные следы пролитой зеленой крови.

Примечания:

Физики — они вообще люди с юмором (с)

Действующие лица: Мориарти, фоном Моран.

К сентябрю мое сотрудничество с французской полицией после целого месяца кропотливой подготовки вошло в завершающую фазу. Ловушка, поставленная на обосновавшуюся в Лионе ячейку Реставрационистов, захлопнулась.

Позже я практически не имел дела с этими преступниками, только задал каждому несколько вопросов и мысленно каталогизировал их обязанности, вычисляя, сколько человек избежало поимки.

Не скрою, я надеялся увидеть среди попавшихся двух совершенно конкретных людей, — тех, чей памятный для меня парный почерк прослеживался в большей части деяний ячейки. Но этого не случилось: они-то и ускользнули, оставив после себя только следы пребывания на конспиративной квартире и россыпь подставных имен, которые теперь выявляли специалисты по допросу.

Но было и еще кое-что: зашифрованные записи, сделанные знакомой нервной рукой. Их я обнаружил в хитроумном тайнике возле квартиры, бегло пролистал и… конфисковал, уверившись, что они не имели отношения к покушениям на жизни королевских особ.

С тех пор прошло десять дней, а с моего возвращения в Новый Альбион и в Лондон — неделя. И всю эту неделю задача расшифровки не поддавалась никаким моим усилиям.

Узнать использование книжного шифра⁽¹⁾ не составило труда еще там, на полутемной лестнице. Текст представлял собой сплошь колонки чисел и таблицы, подписанные числами же; местами присутствовали чертежи оптических приборов и схемы хода лучей.

К четвертому дню я решил, что изображения сами по себе подсказкой не являлись. Правда, для этого потребовалось перебрать большую часть соответствующей литературы и даже вспомнить университетские связи; благодаря им я смог достать запрещенные труды.

Потом в ход были пущены более распространенные книги. Я продолжал выдвигать, проверять и опровергать гипотезы, гора томов и черновиков в гостиной росла, а мой сожитель и друг бросал на меня все более опасливо-настороженные взгляды.

Прошлой ночью, опять лежа в постели без сна, я поймал себя на идее отправиться в Мискатоникский университет, чтобы ознакомиться с тамошним собранием оккультной литературы. По счастью, мне хватило здравомыслия тотчас отвергнуть ее как несостоятельную.

Ныне же я с немалой досадой понял, что у меня кончились идеи, и теперь в бессилии и раздражении сверлил взглядом потолок, как будто мой противник мог любезно начертать там ответ. Размышления замкнулись в кольцо, я вернулся к тому, с чего начал: к отвлеченной мысли, что в случае Верне ключом к шифру могло являться что угодно, от сборника еретической поэзии, издаваемого малым тиражом где-нибудь в подполье, до научного трактата.

С последним тезисом что-то было не так. Я повторил его звено за звеном… и замер, пораженный озарением, точно молнией. А в следующий миг на смену ему пришла кипучая жажда деятельности, и я, слетев с кровати, бросился в гостиную к находящейся в беспорядке книжной полке.

«Смею надеяться, что человек науки сможет проверить правдивость выдвинутых ниже теорий с точки зрения строгой логики, а не соответствия или несоответствия навязанной картине мира», — так начинались записи. Далее, как стало понятно по наскоро расшифрованным первым строкам, шло описание экспериментальной установки, данные и выкладки — что-то связанное со скоростью света. Я был слишком взбудоражен, чтобы вчитываться; сказывалось многодневное нервное напряжение.

Уронив на стол потрепанные листы и собственную «Динамику астероидов» и едва не опрокинув лампу, я от души расхохотался, нимало не заботясь о том, что сейчас была середина ночи.

Мой противник не являлся безумцем — лишь ученым, которому было нечего терять.

1) Книжный шифр — вид шифра, в котором каждый элемент открытого текста (каждая буква или слово) заменяется на указатель (например, номер страницы, строки и столбца) аналогичного элемента в дополнительном тексте-ключе.

Вернуться к тексту

Примечания:

Он настолько не умел проигрывать, что был вынужден почти всегда выигрывать (с)

Действующие лица: Уотсон, Холмс.

Мой друг иной раз оказывался для меня загадкой посложнее тайн мироздания. О некоторых его чертах было решительно невозможно узнать, если он сам того не хотел или если обстоятельства не складывались поистине невообразимым образом, как это произошло однажды на шестом году нашей совместной деятельности.

Тогда я и выяснил, что он совершенно не умел проигрывать; впрочем, с нашим образом жизни это было неудивительно. Сорвавшаяся в начале или середине охоты слежка означала лишь смену планов, тогда как сорвавшаяся развязка обыкновенно оканчивалась смертью охотников. Несчастным еще везло, если они погибали на месте, пав жертвами монаршего гнева, а не попадали в застенки на допрос Скотланд-Ярду.

Мой друг, однако, отличился и здесь. В последний момент узнав, что нас сдал уличный мальчишка, он догадался о расставленной ловушке и увел меня от полукровки до того, как на место преступления явилась полиция.

(Хотел бы я верить, что недобитое чудовище не выжило, но для этого не было никаких оснований).

Наших подорванных сил хватило, чтобы добраться до не самого близкого убежища. Там мой друг, едва удосужившись смыть с себя едкую слизь и нечеловеческую кровь, свалился на видавший виды диван и с тех пор почти не подавал признаков жизни. Это было три дня назад.

Его старый план пошел прахом, а для нового не было ни данных, ни возможности их собрать, и он дрейфовал без руля и без ветрил, в одном из своих мрачных настроений и в не лучшем состоянии здоровья. Вот и в нынешний момент он лежал лицом к стене, дышал подчеркнуто ровно, будто спал. Однако я не обманывался и ясно видел напряжение в линии его плеч и в сгорбленной спине — так его реже схватывало приступами болезненного озноба.

— Позвольте, — только и сказал я, присаживаясь рядом и беря его за лежащую поверх одеяла руку. Поднимающаяся к локтю цепочка округлых белесых отметин от присосок полукровки на ней больше всего походила на ожог, да им и являлась — только пораженные участки не источали жар, а были неестественно холодны. Впрочем, уже не столь холодны, как три дня назад.

— Еще дня четыре выздоровления, и вы снова сможете писать, — закончив обрабатывать его боевые отметины, проговорил я. — Но, возможно, хватит даже и трех.

В любое другое время мой друг демонстративно сделал бы что-нибудь, напомнившее о том, что он одинаково свободно владеет обеими руками⁽¹⁾. Но сейчас его лишь дернуло все-таки пробившейся дрожью, отчего он напрягся еще больше.

Я не справился с секундным душевным порывом: в жесте поддержки сжал его обветренную узкую ладонь.

И мысленно возликовал, когда он слабо, но ответил на мое пожатие.

1) Хедканон об амбидекстральности Холмса почерпнут из Гранады.

Вернуться к тексту

Примечания:

Кот не спрашивает, нужен ли, кот заводится (с)

Если у вас при чтении заглючит счетчик отсылок на АКД в целом и на «Знак четырех» в частности — простите, оно само.

Действующие лица: Уотсон, Холмс, кот с собачьей кличкой.

Кот возник в моей жизни весьма неожиданным и вместе с тем обыденным образом. Просто одним ненастным утром мой друг после двухдневной отлучки явился на место нашего проживания не один: за ним внутрь проскользнул здоровенный угольно-черный котище, огляделся и, оставляя за собой цепочку мокрых следов, утек к камину.

Кот ранее принадлежал нашему знакомому поднимателю чучел с Пинчин-лейн, носил странную кличку Тоби, промышлял крысами и менее естественными существами и выгодно отличался от прочих питомцев своего бывшего хозяина тем, что был жив. А еще он был свободолюбив, недоверчив и скрытен. Не раз и не два я, вернувшись в наши комнаты, обнаруживал их пустыми, а несколько времени спустя вздрагивал и хватался за оружие, когда из-за портьеры или непосредственно из приоткрытого окна вдруг крадучись появлялась четвероногая тень. Узнай я, что в его родословной отметились ултарские кошки, опасные порождения Долины Снов — вероятно, даже не слишком удивился бы.

Сомнений в том, чьим именно котом являлся Тоби, не возникало. От моего друга он снес бы даже поглаживания, которых обыкновенно не терпел и замахивался на наглеца — будь то беспризорник из «нерегулярных повстанческих частей» или я сам, — когтистой лапой. Впрочем, мой друг предпочитал использовать его в более практичном качестве: во время вылазок кот по одному его жесту усаживался на стражу, при приближении возможной опасности срываясь с места или подавая голос.

Однажды я в шутку сказал, что они с Тоби по повадкам временами походили друг на друга как братья. Он недаром был актером, мой друг. Он не дрогнул, не переменился в лице, а повисшую было паузу замаскировал сменой темы. Только из его глаз, как из зеркала, на меня глянула обреченная пустота; и я зарекся когда бы то ни было поднимать при нем тему родни.

Что же до кота, то он нарушил установленный нейтралитет много позднее. Мой друг тогда отбыл в Дартмур с разведкой, намереваясь вернуться через четыре дня; но прошла неделя, а он все не давал о себе знать. Я испытывал некоторую тревогу, хотя и предполагал, что в его задержке была повинна исключительно непогода: все последние дни дождь, не иначе как благословленный Ее омерзительным Величеством, лил не переставая.

…Из задумчивости меня вывела внезапная тяжесть на коленях. Это оказался Тоби, до того полчаса бродивший вокруг да около камина. Бесцеремонно улегшись и свесив хвост-плюмаж, он посмотрел на меня своими темными глазами почти с сочувствием. «Тоже волнуешься за него?» — едва не сорвалось у меня с языка.

Кот опустил голову на передние лапы. В отблесках пламени его шерсть виделась не кромешно черной, но муаровой, с еще более темными кольцами. Я осторожно прошелся по ней ладонью.

Тоби не мурлыкал — просто молча лежал, но от его веса и тепла утихала боль в старой ране, мучившая меня с самого начала этого проклятого дождя.

Примечания:

В рассаднике отсылок на АКД и Лавкрафта проросла еще и терминологическая отсылка на СтарТрек.

Действующие лица: Моран, Мориарти.

Название конечной станции на железнодорожной ветке ничего для меня не означало. В очередной раз. В этой части Альбиона все маленькие сонные городки походили один на другой. Мы были в пути уже который день, и мне начинало казаться, что вырваться из паутины железных дорог обратно в Лондон невозможно.

Моего друга, однако, пункт назначения заметно взволновал — для меня заметно, во всяком случае. Украдкой поглядывая на него в вагоне, я всякий раз видел, как он покачивал головой и нервически барабанил пальцами по набалдашнику трости. Ритм ударов напоминал гимн Империи.

Позднее, на станции, он выяснил у смотрителя, что следующий поезд будет не раньше завтрашнего утра. Это известие заставило его еще помрачнеть и увлечь меня на поиски гостиницы.

Гостиница нашлась — того особого сорта, который присущ захолустью и вне зависимости от времени года подразумевает неистребимую сырость и одну комнату в лучшем случае на двоих.

— Да вы, никак, не планируете задержаться на Фестивале? — спросил хозяин заведения, смерив взглядом наш багаж. В последнем слове отчетливо ощущалась заглавная буква.

— Все возможно, — с непроницаемым лицом ответствовал мой друг, одновременно сделав мне знак молчать.

Уже в номере, тщательно прикрывая за собой дверь, он сказал не предполагающим возражений тоном:

— Я настоятельно рекомендую вам, пока мы здесь, воздержаться от еды и питья.

— Но почему? — наконец, спросил я — обо всем сразу, должно быть.

Вместо ответа он протянул мне свою фляжку, без слов предлагая воспользоваться его запасами и промочить горло. Я послушно сделал большой глоток, но тут же скривился от внезапной горечи. Вместо коньяка, как можно было бы ожидать, во фляжке оказался очень крепкий травяной чай.

— Прошу прощения, — проговорил мой друг с непонятной интонацией. — Я-то давно привык к его вкусу.

— Зачем вы вообще такое пьете?

— Иногда мне приходится бодрствовать несколько дней кряду, — он тоже глотнул из фляжки и поднялся, чтобы задернуть шторы. Полная луна в вечернем небе наливалась кровавым багрянцем.

Я не запомнил, о чем мы говорили после этого. Запомнил лишь, что по прошествии получаса меня начала одолевать страшная сонливость.

— Ваше ведьмовское варево не сработало, — заплетающимся языком изрек я. Мой друг тонко улыбнулся; тогда я не понял причин этой его улыбки.

Мне снился танец теней в багровом свете и истошные крики. Тени двигались так, как не смог бы ни один человек. Хрустели кости, землю пятнала кровь, а тени все таяли, сжигаемые собственным безумием.

Разбудила меня бесцеремонная тряска за плечо и металлические нотки в голосе моего друга:

— Вставайте, немедленно. Даю вам пять минут на все сборы.

Однако толком проснуться так и не получилось. Смирившись с пеленой перед глазами и пустотой в голове, я по-армейски привычно привел себя в порядок. После мой друг под руку стремительно препроводил меня на пустынную улицу.

— С вашим доверием ко мне нужно что-то делать, — усмехнулся он, помогая мне забраться в кэб. Лошадь в отсутствие возницы никак не желала присмиреть. — Оно уже стоило вам превышения дозы.

Даже в своем нынешнем состоянии я заметил, что он очень старался не смотреть по сторонам, но не мог взять в толк, почему. Ведь стояло очень раннее утро, и луна еще не села, иначе с чего мостовым было иметь такой насыщенно-алый оттенок?..

Окончательно очнулся я только в поезде. Мой друг сидел напротив, не сводя с меня пристального взгляда.

Наш дальнейший разговор был похож на короткий обмен ударами:

— Зачем вы меня опоили?

— Сегодня ночью было последнее полнолуние года.

— Но ведь это не территория оборотней. Я бы заметил.

— Вы ненаблюдательны, дорогой друг. В этом городишке живут по меньшей мере пять оборотней… или, что вероятнее, жили. Но основную угрозу представляли не они. Что вам известно о Фестивале? — неожиданно спросил он.

— Совершенно ничего, — я покачал головой. Мой друг подался вперед, сцепив пальцы в замок:

— Это редкое событие — оно происходит в последнее полнолуние високосного года⁽¹⁾. В эту ночь участники Фестиваля возносят молитвы Первородному Хаосу, слепому безумному богу, и открывают ему свои разумы — не без помощи подмешанных сильнодействующих составов. Он касается их, и выживают только те, кто должен будет к следующему празднеству привести за собой новых участников.

Он умолк. Его серые глаза горели воодушевлением, а на бледном лице проступил румянец. Я не решался задать следующий вопрос, но мой друг угадал и его:

— Почему я поступил так, как поступил? Видите ли, Моран… вы ни о чем не знали и не были готовы. А у меня есть незаконченное дело по поимке хорошо знакомого нам обоим Реставрациониста. Словом, наша с вами жертва была бы напрасной.

1) Таймлайн зарисовки — конец 1890 года. Да, это еще один намек на «перевернутость» мира — здесь високосными являются года, дающие остаток два при делении на четыре.

Вернуться к тексту

Примечания:

Внезапные стихи, начавшиеся с мысли, что кровь Древних и их потомков при попадании в рану весьма токсична.

Действующие лица: Холмс, Уотсон.

Охота провалом закончилась.

Уотсон сказал — относительным:

С принцессой отныне покончено.

(Его жар еще не был мучителен).

Случайная капля ихора на ране —

Не больно, вниманья не требует…

Пока слишком поздно не станет.

(Статистики выживших не было).

Я сделал что мог, но мог я немного.

Промыв и вскрыв рану, замел следы;

Улики укажут совсем на другое,

А мы — избежим полицейской беды.

Случится другое: четверо суток

Метаний, и боли, и бреда — его,

И выкриков, калечащих рассудок,

И жара за сто пять⁽¹⁾ — как приговор.

Я пятые сутки почти не запомню:

Наутро засну у постели больного,

Вконец обессиленный, в дреме

Заметив, но не поняв основного:

Как прежде, два разума на двоих,

Живой и родной человеческий взгляд,

Прохладные слабые пальцы в своих

И шепот: «Врачу, исцели себя»⁽²⁾.

1) 105 ⁰F = 40,6 ⁰C

Вернуться к тексту

2) «Cura te ipsum» (лат.)

Вернуться к тексту

Примечания:

Emerald!«Серебряный».

Косвенным источником вдохновения и поводом для продолжения разгула отсылок послужил кривой перевод одной научно-фантастической книги, а именно — фраза «Say your word», которую так и перевели: «Говори свое слово».

Действующие лица: Мориарти, Моран, полковник Росс, Серебряный (который не совсем Серебряный и совсем не лошадь).

— Как бы там ни было, кубок мой, — прошептал полковник Росс, проводя ладонью по глазам. — Убейте меня, если я хоть что-нибудь понимаю. Вам не кажется, мистер Мориарти, что вы уже достаточно долго мистифицируете меня?

Я согласился и предложил ему пройти в помещение, к усмиренным после соревнования шогготам. Полковник последовал за мной немедля. Мой друг и сожитель, хоть и серел лицом от вездесущего животного запаха, вошел тоже, чем меня приятно удивил. В его случае подобное следовало излечивать подобным.

— Вот он, Серебряный, — я шагнул к загородке, за которой перетекала из стороны в сторону темная аморфная масса, даже вне шарообразного состояния достигавшая высоты семи футов; великолепный представитель этого беззаветно преданного Древним вида. — Вам стоит лишь сказать свое Слово, и он отзовется.

Полковник Росс в удивлении вскинул брови, но предложение принял. Реальность дрогнула дважды: от произнесенного им Слова и от ответного крика благородного и ужасного создания. Не успокоившись на этом, Серебряный в неистовом ритме замелькал временными глазами, свечение которых имело у него нетипичный оттенок, и покрылся множеством щупалец.

Мне не понравилось, что мой друг, едва завидев это, по солдатской привычке замер, весь подобрался и даже перестал моргать, чтобы не пропустить момент возможной атаки. Очевидно, его нервы, пусть и окрепшие, имели свой предел, и я поспешил изобрести благовидный предлог для возвращения на улицу.

Там, пока он приходил в себя, полковник Росс рассыпался в благодарностях, а затем признался, что все еще не имеет представления об убийце дрессировщика Стрэкера.

Было почти забавно, что после стольких лет работы с шогготами он не знал их манеру убивать и не знал, что даже Разрешение, полученное от особы королевской крови, не гарантировало защиту. Обезглавленный Серебряным же — а вовсе не несуществующим острейшим клинком в руках Фицроя Симпсона, — Джон Стрэкер был наглядным тому доказательством.

Судя по пронзительному «Текели-ли!», которое долетело нам вслед, сам Серебряный забавлялся событиями последних дней ничуть не меньше.

Примечания:

Выкладываю часть, пылившуюся в черновиках еще с мая.

И — вот и началось несоответствие хронологии и порядка публикации частей. Эта история, во всяком случае, совершенно точно происходила до событий «aSiE».

Действующие лица: Уотсон, Холмс.

Назвать охоту на особ королевской крови легким занятием означало погрешить против истины. А истина заключалась в том, что это было подлинное безумие, деяние на границе невозможного. Все наше преимущество, как я думал, составляла неожиданность и мой опыт, еще в университете почерпнутый из книг на неземных языках.

Я переменил мнение о расстановке сил на третьей совместной с моим компаньоном охоте.

Тогда я ошибся с количеством щупалец у жертвы. После первого же удара боль закрутила их в гордиевы узлы, и в этом хаосе я пропустил одно — то, что начиналось от изогнутой лопатки.

Обезвредив, как мне казалось, их все, я целиком сосредоточился на вскрытии грудной клетки — и только и успел увидеть, как агонически хлестнула неучтенная конечность, и попытаться уклониться от удара, уже понимая: не успею.

Мой компаньон успел. С кинжалом в вытянутой руке он метнулся прямо под щупальце, и столкновение оказалось такой силы, что бросило его на пол. Захрустели кости, но не кости чудовища — эти часто не утруждали себя даже полноценным скелетом. Последовал хлюпающий звук рассечения, который я не спутал бы ни с чем, и щупальце опало.

Я медленно опустил вскинутые было инструменты.

— Продолжайте работу, доктор, — прохрипел мой компаньон, отодвигая с себя склизкий отросток и стараясь возможно меньше замараться ихором. — Я в порядке… а вот ваш пациент требует внимания.

В этом он был прав: в разверстой груди монарха, лишенные прикрытия хрупких ребер, пока еще бились все три сердца⁽¹⁾.

…Когда с ним было покончено, меня по обыкновению мутило. В смерти порождения Бездны были столь же противоестественны, как и до нее, и оттого вид изумрудных кровавых пятен вызывал головокружение, кислый медный запах перебивал дыхание, а моя военная рана болела от любого движения и даже в его отсутствие. Однако оставалось еще одно дело, с которым нужно было покончить, прежде чем покидать эту комнатушку.

— Не знал, что вам известны их уязвимые места, — я затруднялся определить, кого и от чего отвлекал, себя ли от смрада нечеловеческой крови, моего компаньона ли от осмотра. Ему изрядно повезло отделаться полосой наливающихся кровоподтеков и трещиной в ребре, не получив ни единой открытой раны, которую немедленно заразил бы ихор.

— Не так, как вам, — он старался не морщиться от боли на вдохе. — Эти существа слишком отличаются друг от друга. Не хватает данных для построения системы.

Мне припомнилось, как он в прошлые два раза хищной птицей кружил возле распластанных тел, в уже знакомой мне манере высматривая и запоминая мельчайшие детали. Судя по недавним событиям, в использовании трупов в качестве наглядных пособий он все-таки преуспел, — подумал я и отстраненно задался вопросом, добавит ли нынешняя жертва что-то новое к его знаниям.

— К сожалению, в этот раз времени на научные изыскания нет, — сказал он, с пугающей легкостью отвечая на мои мысли, как делал уже неоднократно, после чего выскользнул у меня из-под рук и принялся одеваться. — Идемте, доктор. Нам обоим не помешает свежий воздух.

Я не сдержал нервического смешка: рассчитывать на свежий воздух в одном из самых неприглядных районов Лондона и на третий день удушливого тумана не приходилось.

1) Древние = не-трехмерные осьминоги с вулканской медной кровью. Вснрмлн.

Вернуться к тексту

Примечания:

Присутствуют жирные отсылки на Лавкрафта, легкие — на АКД, едва заметные — на СтарТрек и нечаянные — на «SH: The Awakened».

Краткое содержание (на мотив незабвенного диалога из «Назад в будущее-3»): «Это самоубийство!» — «Это научный эксперимент».

Действующие лица: Уотсон, Холмс.

Ночь на заброшенном маяке вдали от суши обещала быть ненастной. Солнце давно уже опустилось в нагромождения туч, отпылал фантасмагорический закат, и теперь жилая комната маяка тонула в тенях. Их не могла разогнать единственная свеча; пламя трепетало от сквозняка, и тени метались и корчились, вынуждая меня по старой военной привычке не сводить с них глаз.

Мой друг сидел за колченогим столом, повернувшись к нему боком; в изменчивом свете его резкие черты, казалось, еще заострились. Он не спешил возвращать мне опустевшую флягу из-под раствора хлоралгидрата, лишь в непонятной задумчивости крутил ее в руках. Вероятно, делал одному ему ведомые умозаключения на основании ее потрепанного вида.

Мы бежали от бдительного ока полиции и застряли здесь — надо сказать, не к месту и не ко времени. Сезон летних штормов, несших зеленый свет и безумие, уже миновал, однако близилось осеннее равноденствие. Моряки говорили, что это было время краткого, но от того не менее беспощадного разгула обитателей бездны, и горе тому, кто рискнул бы нынешней ночью взглянуть на звезды.

Поднимающийся из глубин вой сеял и взращивал кошмары во сне и наяву, но, как считалось, не мог воздействовать на тех, кто был усыплен искусственно и вовсе не видел снов. По счастью, после истории с профессором-оборотнем у меня имелись с собой кое-какие медикаменты.

…На языке по-прежнему оставалась характерная горечь хлорала. Уже начинала подкрадываться необоримая зевота — первый признак действия снотворного.

Мой друг и вовсе не стал сдерживаться, зевнув протяжно и с каким-то подвыванием в конце. Он все сильнее сутулился на своем стуле, клевал носом и поеживался — не то от вездесущей промозглой сырости, не то от грохота, с которым волны разбивались о подножие маяка.

А может, причиной тому были Их голоса снаружи, которые делались громче с каждой минутой. Мы, стремясь возможно отсрочить пробуждение, оттянули прием хлорала до тех пор, пока находиться в сознании не стало небезопасно.

— Ложитесь, Верне, — наконец сказал я, отмечая растущую несогласованность его движений. — Не то уснете прямо здесь.

— Могу адресовать то же самое вам, — ответ прозвучал слегка невнятно. — Вы моргаете вчетверо медленнее обычного.

Мой друг прошел к кровати в углу и опустился на нее, вызвав скрип ржавого железного каркаса. Однако, когда я в свою очередь растянулся на постели — конечности слушались с трудом, — и вновь взглянул на него, то с удивлением обнаружил, что он и не думал ложиться. Он сидел, держа в руках уже виденный мною длинный узкий сверток (как я полагал, с тем или иным научным прибором), и безотчетно поглаживал его нервными пальцами.

Что-то во всем этом было не так, неправильно. Хотя бы то, что на его лице вдруг не осталось ни капли сонливости.

Встревоженный, я предпринял попытку сесть или хотя бы усилием воли стряхнуть с себя сон — и не смог. Хлорал действовал, и мне оставалось не больше пары минут до полного забытья.

— Верне? — позвал я.

Мой друг резко вскинул голову.

— Что вы намерены делать? — я постарался придать голосу твердость, невзирая на то, что язык явственно заплетался.

Верне улыбнулся — быстро, (виновато?), промельком, как умел только он:

— Охранять ваш сон, доктор.

Он размотал сверток. Пламя свечи отразилось от гладкого дерева, отразилось от натянутых струн, отразилось от смычка… Мой бесстрашный друг помедлил, прежде чем коснуться скрипки. Затем он умело взял ее в руки.

Признаюсь, я на мгновение растерялся. За все время нашего знакомства я знал его как актера, как охотника, как ученого, как бойца, но никогда — как музыканта. У него на пальцах даже не было характерных мозолей.

— Вам что-нибудь известно об Эрихе Цанне? — отрывисто спросил он. Его рука, всегда такая точная и уверенная, замерла над струнами, прежде чем осторожно — слишком осторожно — щипнуть одну из них для проверки строя. И, перекрывая голосом родившийся звук, он отстраненно добавил: — Он утверждал, что Их можно сдержать музыкой…

Мне было что ответить — пусть и совсем не то, о чем он меня спрашивал. Однако все силы уходили на то, чтобы просто держать глаза открытыми.

— Я должен проверить эту гипотезу, доктор, — сказал мой друг напоследок, вскочил и, подхватив вдобавок моток веревки, метнулся прочь, к лестнице, ведущей на самый верх маяка.

Его худую ломкую фигуру поглотила тьма — та же самая, что затем окутала меня, накрыв с головой.

* * *

Я почему-то сознавал, что обязан как можно скорее проснуться, хотя задача эта казалась непосильной. Тихий черный омут ни в какую не желал отпускать, звал и тянул назад.

Тем не менее я, преодолев оцепенение, рывком сел на постели и затряс головой, чтобы быстрее разогнать сонную муть. Движения давались тяжело, все мускулы задеревенели и застыли.

В комнате я был совершенно один. От вчерашней непогоды не осталось и следа: океан внизу рокотал гораздо тише, чем накануне, а сквозь оконные ставни пробивался серый утренний свет.

И тут на меня с безжалостностью волны обрушились события прошлого вечера, и я на миг задохнулся, словно и впрямь попав под удар стихии.

Позднее я даже не мог вспомнить, как преодолел лестницу — ноющая боль в старых ранах отошла на второй план. Но тем отчетливее запомнилась каждая деталь картины, которая встретила меня снаружи, на покрытой вязкой соленой пеной площадке.

Мой друг лежал у ограждения, скорчившись, как марионетка с обрезанными нитями, и со страховочной петлей поперек туловища. Он был бледен до синевы, на тонких пальцах запеклась кровь.

Однако он, к моему невыразимому облегчению, дышал и даже был в сознании. Когда я приподнял его, пытаясь усадить, он вздрогнул и обратил на меня стылый бесцветный взгляд.

— Верне, — выдохнул я. Он заморгал, словно разбуженный ото сна, и ничего не ответил. — Холмс, да не молчите же! Вы в порядке? Что с вами?

Он шевельнул губами:

— Пел… — от всего его богатства интонаций сейчас остался лишь неузнаваемый хриплый шепот, да и тот вынудил его прерваться и мучительно переглотнуть. — Скрипку… смыло, — и он закашлялся, уронив голову и обессиленно уткнувшись ледяным лбом мне в плечо.

— Довольно, — я чуть сильнее сжал объятие. Мой друг затих, его, мокрого до нитки, трясло. Меня тоже. — Я и так вижу, что у вас полнейшая афония.

Это могло быть и чем-то гораздо худшим — особенно если он в своем отчаянном противостоянии не выдерживал напора того, что поднималось из океанских вод с приливом, и срывался на слова, которых не было в человеческих языках…

Мой друг тронул меня за предплечье рукой в кровавых мозолях от скрипичных струн и все так же безголосо просипел:

— Получилось, Уотсон…

Примечания:

Набросок к emerald!«Знатному холостяку».

Оперативная пауза — промежуток времени между двумя этапами одной и той же боевой операции или между двумя разными операциями, проводимыми на одном направлении (с) Википедия.

Горетобер, тема 2: укусы, рваные раны.

Действующие лица: Моран, Мориарти, фоном сэр Лесли Окшотт.

Я ворвался домой, порядочно напугав почтенного сэра Лесли Окшотта. Но у меня была причина так спешить: заметка в газете о том, что на моего друга напали неизвестные существа, и теперь он находится при смерти.

Именитый практик в области нетипичной хирургии, однако, поспешил заверить меня, что опасности нет — ни для жизни моего друга, ни для моей собственной. «Но ни в коем случае не пытайтесь перевязывать раны, они должны оставаться открытыми», — добавил он, прежде чем уйти.

Тем не менее, в нижнюю спальню я вошел крадучись, словно на поле боя. Там пахло прямо как в пешаверском госпитале — лекарствами и зараженной сукровицей. Тяжелые занавеси на окнах были опущены, но газ горел в полную силу; в его свете мой бедный друг выглядел... не лучшим образом.

Зигзагообразные пульсирующие раны, в которых гнездилась чернота, испещряли его торс и плечи. Но он, очевидно, пытался отбиться от нападавших, и больше всего досталось рукам. Раны-расщелины на них пересекались, перекрывались, и из их невообразимых глубин на меня взирала безумная космическая пустота. Тени из наименее освещенных углов комнаты стекались к ней и с шорохом пропадали внутри.

— Боже правый, — пораженно сказал я, подступив на шаг, но не ближе. — Кто это с вами сделал? Ваш нынешний противник?

Мой друг поднял на удивление ясный взгляд.

— Формально это были сбежавшие югготские многоноги, — слабо, но с оттенком привычного юмора ответствовал он. — И для прессы все выглядело так, словно я просто оказался не в том месте не в то время. Да не смотрите столь встревоженно, это не так плохо, как кажется. А лучше не смотрите вовсе. Щекотно.

Он умолк, чтобы перевести дух.

Я послушно отвел глаза. На полу лежали разлохмаченные бинты в звездной сукровице, которые врач, уходя, забыл прибрать. Я подумал, что их надо будет сжечь.

— Только скажите, и я пойду и сдеру с этого… барона Грюнера шкуру со всеми его щупальцами.

— И пополните ряды Реставрационистов? — голос моего друга был сух, но его воспаленные от боли и бессонницы глаза почти смеялись. — У меня найдется для вас задание получше.

Я тогда еще не знал, что к концу недели подробнейшим образом изучу виды Их изображений, созданных до Их прихода в двенадцатом веке, и буду выдавать себя за коллекционера-ктулхуиста.