Агония (джен)

«Я — скорбный дух,

над бездною парящий,

Со всем, что вечно,

ставший наравне.

Оставь надежды,

всяк сюда входящий...» -

Данте Алигьери, «Божественная комедия»

* * *

Тьма. Он чувствовал ее, пожалуй, слишком хорошо. Она окутывала, липла к изломанному телу, сжирала и переваривала его. Он не ощущал боли физической, но знал, что трещит по швам, подобно засыхающей глине. Кожа горела тысячами раскалённых углей и плавилась, подобно восковой фигуре, а кости ломались и срастались вновь, чтобы снова стать сломанными. Он задыхался. Его лицо, его тело, его душа превращались в безобразную массу.

Он терял себя, утрачивал способность к сопротивлению. Его воля слабела, превращая его в ничто, а прежняя гордость превратилась в ничтожество.

Его терзали, раздирали плоть, словно бешенные псы — убитые им люди, их страдания, их ненависть. Искалеченные гнилые тела окружали его, насмехались над ним. И не было от них защиты. Они были частью его самого.

Он не мог ни умереть, ни сойти с ума, ни забыть.

Он видел себя глазами своих врагов. Видел свою жалкую, извращенную жажду власти, которая принесла лишь разрушение и боль. Вся его сила оказалась прахом перед лицом ужаса, пожирающего его, испепеляющего саму его суть.

Перед ним не было ничего, лишь хаос — калейдоскоп искаженных лиц, криков, обрывков воспоминаний. Свои деяния в памяти встречал он уже не с триумфом, а с болезненным отвращением. И с таким же отвращением вновь и вновь наблюдал за каждой гибелью своих жертв, за каждым их криком и стекленянным взглядом. За Пожирателями, бывшими слугами, заклеймёным скотом. Но ни разу не соратниками. Он чувствовал боль, свою и чужую — всё сконцентрировалось на нём. Это была пытка души — но он уже давно ее уничтожил сам, и теперь метался в нескончаемой агонии.

Иногда, в промежутках между пытками, ему являлись отрывки чужих жизней. Он видел Гарри Поттера, живущего счастливой жизнью, окруженного любовью и друзьями. Он видел, как мир, который он пытался разрушить, процветает и развивается. И это было хуже любой боли, ведь он был оторван от этого.

Он взмолился, кому — не знает и он сам. Может, к самому себе, истерзанному и измученному? Может, к силам, что обрекли его на это мучение? Может, к Богу, который отвернулся от него навсегда?

Его голос давным-давно сорван, теперь вместо слов из его горла вырывались лишь жалкие хрипы, похожие на предсмертное дыхание раненого зверя. Он не может закрыть глаз — его веки давным-давно сожжены.

Он молил о темноте, о забвении, но был обречен. Смерть не была концом и никогда уже не будет им.

Было слишком поздно. Он был Лордом Волдемортом. Вечная агония — вот его наследство. И Лорду Волдеморту становилось страшно. Агония — не страдания, а разложение. Не боль, а потеря. Это превращение в ничто.

Настоящее бессмертие — не жизнь вечная.

Он полагал, что бессмертие — бесконечная власть, возможность вечно править этим миром. Он стремился к этому любой ценой, не задумываясь о последствиях. Теперь, в вечных муках, он понял, что ошибся. Что он оставил после себя? Страх, ненависть, разрушение. Его имя вызывало лишь дрожь и отвращение. Он не оставил после себя ничего по-настоящему достойного.

Настоящее бессмертие — не жизнь вечная, но жизнь, достойная вечности. И этой жизни у него никогда не было. И никогда не будет.

Том Марволо Риддл был Лордом Волдемортом. Он был владыкой тьмы, господином. Но теперь он был просто ничем. И это было страшно. Невыносимо страшно.