Возвращение к смерти (гет)

Он ведёт Лару за руку — и она едва верит, что это не сон. Царство теней расплывается перед глазами, добавляя нотку нереальности, а он чуть виновато говорит, что его мир ещё не вышел из безвременья, что все будет ещё красивее, ещё величественнее. Он смотрит так, будто Лара — воплощенное божество, смысл его жизни. Отчасти так и есть: Лара чувствует, что в ней есть что-то иное, кто-то иной, не из мира смертных. Кто-то божественный.

— Персефона, душа моя, — ласково приговаривает он, целуя ей кончики пальцев.

А у простой девочки Лары подкашиваются ноги и сладко тянет внутри от глубокого, обволакивающего голоса, от пронзительного и страстного взгляда золотых глаз со змеиным зрачком. Лара наконец знает, чей взор преследовал ее во сне, чьим манящим шепотом полнилась темнота, к кому неосознанно и доверчиво стремилась ее душа. Аид. Владыка Подземного мира. Муж Персефоны. Ее муж?

Аид осыпает Лару комплиментами и обещаниями — все они звучат весомо и нерушимо от того, кто вытащил из пустоты целый мир, только потому что она захотела его увидеть.

Лара любуется бесконечными мрачными просторами асфоделевых полей, реками, окутанными густой туманной дымкой, словно над ними неосторожно пролили кипящее молоко.

— Это Стикс. Кажется, о ней до сих пор говорят, — объясняет Аид, ненавязчиво поглаживая ее пальцы.

— Да, и о Лете тоже, — Персефона внутри безошибочно узнает из шести рек названную.

Глаза Аида вспыхивают почти сумасшедшей радостью.

— Да, душа моя. Ты помнишь?

— Вроде бы. Не знаю, — Лара зябко поводит плечом. Здесь холодно.

— Ничего, — он привлекает ее ближе и нежно целует в висок. — Ты все вспомнишь. Это Флегетон, Амелет, Ахерон и Коцит, — слова падают величественными, но бессмысленными камнями.

Лара не помнит. Лара пугается, когда из вязкого тумана с оглушительным лаем выскакивает исполинская трехголовая собака. Лара хочет закричать и бежать — но Персефона чужим, холодным и повелительным тоном, говорит:

— Сидеть, — и собака послушно замирает у ног Лары, виляя змеиным хвостом. — Хороший мальчик.

Лара никогда так не говорила. Лара не умеет приказывать. Ее ладонь касается шеи Цербера осторожно и мягко, чтобы не причинить боль. Аид, кажется, готов тоже пасть к ее ногам. И это пугает чуть ли не больше собаки. Но в то же время приходит осознание: этот могущественный, почти всесильный бог, в чьих руках судьбы людей, подвластен ей, так завораживающе и жутко одновременно.

— Я видела толпу людей. Они все склонялись передо мной, — робко произносит Лара и ее губы трогает легкая улыбка, как тогда, во сне, а сердце поет в предвкушении свободы с терпким привкусом граната.

Рука Аида оплетает талию, а тихий голос проникает в самую душу:

— Они наши слуги, которые исполнят любой твой каприз. Ты их царица, ты можешь все. Все будет так, как ты пожелаешь. Хочешь, сегодня нам сыграет Орфей? Ты всегда любила его слушать. Или спустимся в сокровищницу? Или прогуляемся по саду?

Он предлагает все новые и новые варианты, сотни разных развлечений, его рука обнимает так по-взрослому правильно, что Лара соглашается сразу на все, невольно прижимаясь ближе. Аид смотрит в ответ с бесконечной любовью — от этого сладко-тревожно сбивается сердце — и подхватывает на руки, держит надежно, крепко. Ее не носили раньше: Денис соблюдал границы, говорил, что она все может сама, а Лара прятала мечту о том, как кто-то большой и сильный оградит ее от всех невзгод. Это же так несовременно! Но Аиду нет дела до веяний времени. Лара смеется, обнимает его за шею, зарывается в черные, как сама тьма, волосы, чувствует щекой быстрое биение божественного сердца — для нее одной. Для нее одной вся мрачная красота Подземного мира — и Лара торжествует, немного эгоистично упиваясь своей мощью. "Видела бы мама меня сейчас, — думает она. — Это все не сон, это все настоящее, это все мое!" Эта мысль горчит: маме сюда дорога закрыта — а если и удастся попасть, то обратно уже не вернуться...

— Что такое, душа моя? — Аид чутко отзывается на малейшее изменение в ее настроении.

— Я просто, — Лара отводит взгляд, — немного скучаю по маме.

Во взгляде Аида вспыхивает что-то жуткое, свирепое, жестокое — и Лара впервые пугается его. Но жуть мгновенно прячется в глубине, и тон Аида все так же нежен.

— Ты привыкнешь, все будет хорошо. Я рядом с тобой, и никто нам больше не нужен, — он коротко касается губами ее лба. — Моя Персефона.

Уверенность, прозвучавшая в словах, будоражит, голова идет кругом. Лара думает о том, что все очень быстро, слишком быстро и внезапно, что она не готова выходить замуж: ей едва исполнилось восемнадцать, в конце концов!

Аид ставит ее на землю, но не выпускает из рук. Холодные ладони скользят по спине, сползают ниже, до бедер, и Лара чувствует, как пылает ее лицо от уверенных, собственнических движений. Она дышит тяжело, прерывисто, не зная, чего хочет больше: сбежать или поддаться этим ласкам? Аид решает за нее: его губы мягко, но настойчиво касаются ее, пальцы фиксируют затылок, и Лара послушно приоткрывает рот, позволяя ему все. Персефона в восторге: она уверена, что нет ничего приятнее этих тонких, гладких, мраморно-твердых губ и гибкого языка, что впереди только бесконечная бездна удовольствия и истинной любви. А Лара вдруг вспоминает другие губы: теплые, слегка обветренные, другие касания: робкие, деликатные, но тоже полные чувства. Лара дергается назад, прерывая поцелуй, смотрит раненым зверем. Аид тяжело сводит брови, и он опять грозный, жуткий, божественный и недоступный. Как будто не держит ее в объятиях сейчас!

— Персефона? — шелест листьев на ветру был бы громче, но сколько в ее имени сдерживаемого гнева и недоумения!

Лара отводит глаза, кусает влажные губы и молчит, боясь пошевелиться.

— Прости, не хотел пугать, — Аид не дает отстраниться, покрывает быстрыми беспорядочными поцелуями ее лицо. — Весна моя, любовь моя, я так сильно соскучился. Я так давно тебя не видел, так давно тебя не ласкал. Я никогда не причиню тебе вред, разве ты не помнишь? Я от всего мира укрою, уберегу, никому не отдам, — он сжимает объятия.

Щемящее чувство накрывает Лару с головой: Аид ее любит, любит так, что теряет голову и не может себя контролировать, любит так, как никто не будет, самозабвенно, сильно, вечно, любит до боли, до надрыва. Лара не может ответить тем же: она знает его лишь день, а смутные сны лишь волнуют воображение, но не помогают узнать того, кому она предназначена. Почему она не чувствует того же, что и он, почему какая-то часть ее стремится обратно, к свету солнца и обычному, небожественному, парню?

— Не спеши, пожалуйста, — срывается с губ полувсхлип. — Это все слишком неожиданно, слишком ново, слишком быстро.

— Хорошо, — кажется, ему сложно согласиться, но он уступает. — Все, как ты захочешь, я дам тебе время привыкнуть и вспомнить, — Аид гладит ее по волосам, и Лара облегченно выдыхает.

Хотя облегчение мнимое: она словно бы вновь стоит на распутье, вновь не понимает, что думать и что делать. Аид — ее муж, муж Персефоны. Их любовь нерушима, она воспевается в легендах, их называют "самой адекватной парой из богов"... А у Лары комок в горле, полный кавардак в мыслях и отчего-то слезы в глазах. Не хватает мамы: она бы кричала, конечно, но помогла разложить мысли по полочкам. Не хватает любимой розовой чашки со сколом и ароматного чая, который можно пить, пока все само собой не наладится. Не хватает плюшевого медведя, шерсть которого безропотно и участливо впитывает слезы: от ссоры ли, от двойки ли, от порванной ли блузки. Ларе кажется, что она поторопилась с желанием остаться во сне: ей нужен солнечный свет, ей нужен ветер и запах цветов, ей нужно, чтобы мир не переворачивался с ног на голову, а любящий мужчина не излучал временами такую жуть, что сквозь землю хочется провалиться... Лара ежится, не смея поднять глаза. Аид не виноват в том, что она еще не помнит, что она не приняла свои — Персефоны — чувства, что она маленькая трусишка, испугавшаяся свободы и настоящей любви, о которой мечтают все девочки, что она сама не знает, чего хочет.

— Все будет хорошо, душа моя, — змеиным шепотом на ухо, холодными — как же здесь холодно! — ладонями по спине. Маняще, надёжно, правильно. Страшно, темно, тоскливо.

Лара смаргивает слезы, щекой прижимаясь к черному одеянию. Она надеется, что не ошиблась в выборе.