Неудачный поход (джен)

«…хотя корсары и вернулись из этого похода с богатой добычей, он был записан ими в счет личных — весьма редких — неудач капитана Блада. Впрочем, сам он расценивал это несколько иначе».

Рафаэль Сабатини «Хроника капитана Блада»

Май 168? года

Он видел мать. Ясно как наяву. Ее силуэт, черный на фоне ослепительно белого рассвета, врывающегося в хижину сквозь кособокий дверной проем, казался таким знакомым... Она колдовала над какими-то чашками, и острый запах курящегося зелья смешивался с теплым дыханием утра.

Словно бы со стороны он наблюдал эту сцену. И это было очень странное чувство... Он снова видел себя ребенком, очнувшимся на миг от тяжелой болезни. И материнский напев звучал совсем как тогда, в детстве, когда он болел лихорадкой в первый раз. Царапая истощенными пальцами колючую подстилку, он вслушивался в полузабытый приглушенный мотив из своей прошлой жизни...

Ему так хотелось позвать ее, хотелось, чтобы усталые карие глаза оторвались от всех дел на свете и вновь обратились к нему. Но сейчас он был слишком слаб, чтобы пошевелить языком, и не мог сделать ничего, чтобы заставить ее подойти. Хотел и не мог.

Мама!.. Кажется, один этот мысленный порыв разом отнял у него все силы. Глаза снова заволокло болезненной пеленой, тщедушное тело похолодело от липкого пота. Мне так плохо, мама!..

Лихорадочное беспамятство вновь стало наваливаться на него всей своей невыносимой тяжестью.

Ему показалось, что она наконец подошла, но он уже не видел ее. Он больше ничего не видел.

«Все будет хорошо, мой Бонгани... — шептал ее голос. — Ты поправишься, мой Бонгани... Потерпи еще... потерпи...»

Он почувствовал прикосновение худой руки за миг до того, как провалился в черноту.

* * *

Что-то прохладное и влажное коснулось его разгоряченного лица и мягко охладило сначала лоб, потом скулы и подбородок.

Ледяная капля, случайно упавшая на сухие, горькие от лекарства губы, заставила его вспомнить, что он умирает от жажды. Горло горело огнем. Как и все внутри. Кислый запах рвоты, пота и еще чего-то омерзительного резал обоняние.

— П...пить... — собственный хриплый шепот донесся до него словно бы издалека.

Негромкая возня у изголовья последовала за этой отчаянной мольбой.

Затем чья-то большая осторожная ладонь приподняла его голову. Холодный и влажный край жестяной кружки так же осторожно разомкнул его судорожно сжатые челюсти.

С трудом глотая спасительную воду, он попытался приоткрыть глаза. Это удалось не сразу.

Кружка с тихим стуком опустилась на рундук возле медленно покачивающейся койки.

Разлепив наконец ресницы, он увидел прямо перед собой знакомое смуглое лицо, блестящее от жары. И такие же знакомые светлые глаза, напряженно смотревшие на него из-под нахмуренных черных бровей.

— Господин, — чуть слышно пробормотал Бенджамин.

Капитан Блад слабо улыбнулся и, распрямившись, пропал из поля зрения.

С трудом повернув голову, словно налитую свинцом, молодой человек увидел, что хозяин возится у низкого стола, насыпая в металлический сосуд какой-то темно-бурый порошок. Не считая коротких мятых штанов и не совсем чистого фартука, прикрывавшего грудь, он был почти раздет.

— Ваша одежда... господин...

Блад обернулся к нему.

— Она немного запачкалась, Бен. Не беспокойся, я найду во что переодеться, когда закончу с вами. На-ка, — он снова подошел к его постели, держа в руках кружку. — Выпей это, парень.

Покорно протянув руки за лекарством, Бенджамин с удивлением обнаружил, что пока он был без сознания, кто-то снял с него его обычную бумажную робу. Блад не дал ему времени на расспросы, строго заставив проглотить густую, нестерпимо горькую жидкость. Отчаянно морщась, юноша поспешил запить ее водой, которая была наготове, и снова перевел взгляд на свои обнаженные плечи и грудь, где под влажной шоколадного цвета кожей за эти дни отчетливо обрисовались ребра.

— Капитан... — изумленно выдохнул он.

Блад принял ведро с водой у одного из матросов и водрузил его на табурет. После чего обернулся к своему слуге и, заметив его удивление, спокойно пояснил:

— Все твои рубашки промокли насквозь, Бен. Да и мои, признаться, тоже. Боюсь, когда ты поднимешься на ноги, приятель, тебя ждет большая стирка.

С этими словами Блад сдернул с головы черный платок и вытер им лицо.

Бен заметил, что голова капитана все еще была забинтована. Но теперь волосы его были острижены совсем коротко. Вероятно, даже вернувшись на корабль, он так и не смог размочить кровавую корку, в которую ссохлась его шевелюра после недавнего ранения. И решил просто избавиться от нее.

Бен продолжал рассматривать капитана, отмечая про себя, как сильно тот осунулся, четче чем обычно обозначились скулы... Хотя выбрит он был по обыкновению чисто.

Отбросив платок, Блад принялся умываться.

— Да уж, задали вы мне жару, когда восемнадцать человек свалились с лихорадкой, — бормотал он, плеская воду себе на шею. — Будто мало мне было раненых. Если б не наши друзья индейцы, даже не знаю, что бы я с вами делал... Чертовы джунгли! Чертовы испанцы!.. Чертов прииск в чертовой дыре!..

Всякий раз когда капитан принимался ворчать таким тоном, Бен сразу же начинал испытывать чувство вины. Вне зависимости от того, был ли он виноват хоть в чем-то. И сейчас ему вдруг стало очень стыдно, что он разлеживается здесь, как последний бездарь и тунеядец, в тот самый момент, когда хозяину так очевидно нужна его помощь. Сколько капитан уже без Бена? Неделю? Две?.. Если судить по его запущенному виду, в последние дни ему приходилось совсем тяжко.

Юноша попытался мысленно восстановить ход событий... Он отлично помнил, как они покидали испанское поселение. Как на второй день их путешествия вверх по реке люди начали заболевать лихорадкой... Капитан Блад лечил их, как обычно, и парень изо всех сил помогал своему хозяину. А затем... затем следовала бесконечная череда головокружительных провалов в беспамятство, лишь изредка прерывавшаяся ослепительными вспышками связных мыслей. Это означало, вероятно, что он тоже заболел...

Собравшись с силами, парень принял полусидячее положение... и тут же зажмурился, вцепившись обеими руками в койку. Дождавшись, пока корабельные переборки прекратят вращаться вокруг него, осторожно свесился с койки, тщетно пытаясь разглядеть в полумраке под ней свои башмаки.

К несчастью в это же самое время Блад закончил с водными процедурами и обернулся, обтирая полотенцем ручьями катившуюся с него воду.

— Лежи! — резко приказал он, заметив маневры Бенджамина. — Тебе рано вставать!

— Но господин капитан, сэр... — слабо просипел Бен — голоса по-прежнему не было. — Вы... я... — сникнув под строгим взглядом наступающего на него доктора, юноша в конце концов послушно улегся обратно.

Спорить с Бладом он никогда не осмеливался. К тому же, сейчас он действительно не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы подняться. Опустив голову на постель, он продолжал молча поглядывать на капитана, размышляя над тем, как много он, должно быть, пропустил из-за своей болезни.

Судя по медленному покачиванию корабля, нос «Арабеллы» то и дело приподнимали волны... Это значит, они вышли в открытое море?.. Они на пути домой? Это хорошо... хорошо. Только вот одежду капитана надо непременно привести в порядок до того, как они достигнут гавани... Обязательно нужно привести ее в порядок... Это была последняя связная мысль, прежде чем парень вновь провалился в глубокий сон.

Верный слуга не ошибся. Оставив за кормой широкий Дарьенский залив и стремительно рассекая носом зеленоватые волны, «Арабелла» второй день шла курсом норд-норд-ост, чему ветер всячески благоприятствовал.

Море за бортом искрилось в золотистых лучах полуденного солнца, и над этими слепящими бликами можно было различить паруса еще четырех кораблей, шедших следом за флагманским фрегатом капитана Блада, и составлявших его грозную эскадру. После своего опасного и утомительного похода на золотой прииск в глубине Панамского перешейка, этот внушительный пиратский флот направлялся к Наветренному проливу, за которым его ждала Тортуга.

Надо заметить, впрочем, что выходу корсаров в море предшествовала череда весьма любопытных событий, о которых Джереми Питт умолчал в своих записях, вероятно, лишь потому, что сам при них не присутствовал, а капитан Блад по понятным причинам не пожелал слишком распространяться на эту тему. Несомненно, однако, и то, что окажись впечатлительный штурман рядом с капитаном во время этих событий, он бы не поленился изложить их в судовом журнале самым тщательным образом.

* * *

Десятью днями раньше на берегу реки Санта-Мария

Капитан Блад стоял напротив Бразо Ларго, обнажив голову. На лице его, почти таком же темном, как у индейца, застыло суровое выражение. Синие глаза капитана, казавшиеся неестественно светлыми на этом лице, глядели на кацика прямо и серьезно.

Только что он поведал Бразо Ларго о том, что оскорбивший его дон Доминго Фуэнтес был повержен корсарами в схватке за золото. И что дочь Бразо Ларго, жена Доминго, вместе со своим младенцем последовала за горячо любимым мужем туда, откуда ей нет возврата.

За этой сценой пристально наблюдали человек сорок индейцев, а также офицеры капитана Блада, стоявшие позади своего предводителя на почтительном расстоянии.

С каждым словом капитана лицо кацика мрачнело все больше. И когда Блад наконец замолчал, наступила гнетущая тишина, которую индеец прервал лишь спустя минуту.

— Ты убить мою дочь, — произнес он грозно, делая шаг вперед.

Блад не отвел взгляд, продолжая спокойно смотреть прямо в черные глаза Бразо Ларго.

— Я бы никогда этого не позволил, — ответил он. — Тем не менее, я готов взять на себя эту вину, ибо удел капитана — отвечать за действия своих людей. Но и ты виноват не меньше меня.

Во взгляде кацика сверкнула молния. Но Блад невозмутимо продолжал:

— Ты хотел расправиться с ее мужем. Только за этим ты и привел сюда меня и моих людей, хотя и не был честен со мною с самого начала. Что ж... Мои корсары выполнили твое желание, пусть для этого им и пришлось ослушаться меня, своего командира, связанного честным словом, — он сделал короткую паузу. — Ты помнишь, что говорила твоя дочь. Она клялась, что убьет и себя и свое дитя, если с ее мужем случится несчастье. Тебе лучше знать, могла ли дочь твоего племени, твоя дочь, Гванахани, бросать слова на ветер.

Бразо Ларго молчал. Молчали и индейцы.

Капитан Блад заговорил снова:

— Я не хочу воевать с тобой, Гванахани, — твердо произнес он. — И никогда не хотел. Верить мне или нет — решать тебе. Но я повторяю это при всех — я твой друг. — Он окинул взглядом безмолвную толпу индейцев. — Я ваш друг. И враг ваших врагов.

Сурово сведя черные брови, Бразо Ларго молча смотрел на Блада еще несколько долгих минут, после чего развернулся и, по-прежнему не произнося ни слова, скрылся за частоколом. Индейцы медленно потянулись за ним.

В этот момент Блад почувствовал чью-то тяжелую руку у себя на плече и, обернувшись, встретился глазами с Волверстоном.

— Неплохая попытка, Питер, — тихо пробормотал старый волк. — Только вряд ли он тебя понял.

После этого разговора Гванахани больше не сказал Бладу ни слова. Неизвестно, о чем он говорил со своими индейцами, но открытой враждебности они не проявляли. И это было уже неплохо. Ибо Блад не мог представить себе худшего бедствия, чем ссора с хозяевами леса на их территории.

Когда же спустя некоторое время корсары засобирались в обратный путь, индейцы молча присоединились к ним. Одновременно с отрядами Блада погрузились они в свои пироги и отправились в плаванье по реке. Хотя теперь их лодки держались на некотором расстоянии от пиратских и напоминали скорее конвой, нежели союзников.

Обратный путь давался корсарам с куда большим трудом и занимал гораздо больше времени. Главным образом потому, что около дюжины раненых все еще не были способны ни идти, ни грести, и их требовалось переносить из лодок на сушу и обратно фактически на руках. Каждый раз во время стоянок Блад с помощью своего верного Бенджамина и еще нескольких своих людей продолжал заниматься их ранами, почти позабыв про свою собственную. Последняя, впрочем, не причиняла ему особого беспокойства. А возня с ранеными даже успокаивала его, отвлекая от всех прочих, не самых приятных мыслей.

Все многочисленные сторонники Блада единодушно сошлись на том, что в Санта-Марии их капитана постигла неудача. Будучи чрезвычайно опытным и закаленным воякой, смелым руководителем и непревзойденным стратегом, Питер Блад как всегда одержал безусловную победу в бою с менее талантливым противником. Однако, даже сделавшись уже полновластным хозяином ситуации, он тем не менее постыдно пал жертвой своей невероятной доверчивости, положившись на слова испанского офицера.

Чем, конечно же, вызвал всеобщее разочарование и порицание. Волверстон и Ибервиль не уставали повторять ему это. Немногословный по своей природе Хагторп ограничивался лишь мрачными взглядами, которые были, впрочем, весьма красноречивы.

Блад не вступал с ними в споры. По правде сказать, он и сам был неприятно поражен тем, что после всего, что ему довелось повидать в жизни, его по-прежнему можно так легко обмануть. Вероятно, будь он на месте своих офицеров, он бы тоже не удержался от покручивания пальцем у виска.

И все же не в его правилах было подолгу расстраиваться из-за таких пустяков. Ведь так или иначе, но золото свое они отбили. Сочтя дальнейшие самобичевания по этому поводу нецелесообразными, капитан Блад очень скоро пришел в свое привычное расположение духа и был вполне доволен жизнью, которая не раз преподносила ему куда худшие сюрпризы. Этот случай можно было считать всего лишь очередным хорошим уроком. Который Блад торжественно пообещал себе запомнить на будущее.

О том, что госпожа Удача все же решила лишить его на время своей милости, он задумался лишь через два дня после того, как они покинули разоренное испанское поселение. Когда сразу четверо его людей свалились в лихорадке.

Нельзя сказать, что это стало для Блада такой уж неожиданностью. Честное слово, в тех гиблых джунглях, перемежавшихся то скалистыми ущельями, то кривыми черными речушками, по которым они мотались столько дней, можно было подцепить и что-то похуже болотной лихорадки⁽¹⁾! Но осознание этого факта не слишком его утешало.

К утру следующего дня заболевших было уже шестеро, а вечером к ним присоединились еще пять человек.

Учитывая, что Бладу приходилось заботиться также и о раненых, работы у доктора резко прибавилось. Но если в запасе у него имелось достаточно медикаментов, чтобы лечить боевые раны, переломы и вывихи своих ребят, то перед этим вмешательством природы он оказался неожиданно бессилен.

Он как мог старался облегчить страдания несчастных, но откровенно говоря, лечить их ему было просто нечем. Поскольку это был его первый продолжительный поход через джунгли, он не был в достаточной мере знаком с этой стихией. Не считая нескольких не слишком серьезных случаев на Барбадосе, с тропическими болезнями в таком масштабе сталкиваться прежде ему не доводилось. И именно сейчас судьба, очевидно, решила познакомить его с самой жестокой из них.

Можно с уверенностью утверждать, что Питер Блад оказался не готов к такому знакомству. Потому что на четвертый день пути заболевших корсаров было уже семнадцать человек. Продвижение отряда замедлилось. Жестокий тропический недуг буквально косил людей, их знобило и лихорадило, они валились с ног, бредили и обливались холодным потом. И Блад, несмотря на все усилия, ничего не мог с этим поделать.

Его верный Бенджамин, которому не нужно было даже приказывать последовать в джунгли за своим господином, помогал ему очень старательно. Ровно до тех пор, пока сам не свалился в лихорадке. Это обстоятельство осложнило жизнь капитана до предела.

Улучшению его душевного состояния не способствовало и бесконечное ворчание Волверстона о том, что все это он якобы предвидел заранее, и что лучше бы было им всем держаться моря. Капитан не стал напоминать старому волку, что тот сам первый же и рвался в эту авантюру. На это у него уже просто не было сил.

На рассвете пятого дня, когда желтое солнце только-только показалось из окутывавшего лес белого тумана, мрачный и уставший капитан Блад сидел один у границы ночного лагеря пиратов и покуривал трубку в глубокой задумчивости.

Он не любил ни о чем сожалеть, но сейчас, похоже, впервые искренне раскаивался, что вообще предпринял этот поход, который с каждым днем приносил только новые беды. Слава богу, у него хотя бы хватила ума не потащить с собой Питта...

Капитан продолжал сидеть так еще какое-то время, предаваясь злому унынию, явившемуся, очевидно, следствием недосыпания, пока ласковые утренние лучи, в которых он украдкой грелся, не заслонила чья-то высокая тень.

Блад поднял голову и встретился взглядом с Бразо Ларго. Индеец подошел к нему впервые после памятного разговора.

— Ты мой друг, — прямо и без вступлений объявил он.

Удивленный, Блад поднялся на ноги и вынул изо рта трубку.

— Рад, что ты это понял, — он постарался, чтобы в его голосе не прозвучало раздражение.

— Кровь смывать позор, — медленно произнес индеец. — Испанский кровь смывать позор племени. Кровь дочери смывать позор Гванахани.

Блад уловил ход его мыслей и молча наклонил голову, чувствуя, что любые слова сейчас будут лишними. Каким бы спокойным внешне ни казался Бразо Ларго, но все же он навсегда потерял дочь.

— В твоем племени болезнь, — вдруг сказал индеец.

Блад явно не ожидал этих слов.

— Да, — растерянно подтвердил он. — Это бессмысленно скрывать. Мои люди оказались... непривычны к этим джунглям. Да и я, — мрачно пробормотал он, вытряхивая пепел из трубки, — сплоховал.

Индеец вынул из-за пояса маленький острый топор с длинной рукоятью.

— Ты идти со мой, — сурово сказал он.

Блад снова удивленно взглянул на Бразо Ларго. Но в глазах кацика не было угрозы. Его взгляд был серьезным и решительным.

Заметив, как Питер уходит в лес с вооруженным индейцем, опасаться мести которого он имел все основания, Волверстон поднялся на ноги, но Блад остановил его жестом, слегка покачав головой. Под настороженными взглядами своих пиратов капитан молча проследовал за Бразо Ларго и скрылся в чаще.

Они шли в молчании уже несколько минут, когда Бразо Ларго наконец остановился возле нужного дерева.

Блад осмотрел его с любопытством. Он не слишком хорошо разбирался в местных растениях. А это дерево даже не было каким-то особенно приметным. По сравнению с прочей бурной растительностью этих мест, конечно. Футов тридцать в высоту, с большими блестящими листьями и метелками продолговатых бледно-розовых цветов с махровыми, как показалось Бладу, лепестками.

Ласково погладив дерево рукой, Бразо Ларго вдруг поднял свой топор и с силой ударил по розоватому, покрытому лишайником стволу, отчего на его поверхности выступил скудный сок, похожий по цвету на... Ну да, на кровавые помои. Именно такой красновато-бурый оттенок приобретала вода, в которой Блад омывал руки после операций.

Бразо Ларго еще несколько раз ударил по стволу, после чего ловко отодрал от него кусок коры. Сухая и розоватая снаружи, внутри она оказалась влажной и имела все тот же кроваво-бурый цвет.

— Гамппи⁽²⁾. Кин-кина⁽³⁾, — объяснил Бразо Ларго, передавая свой трофей удивленному Бладу. — Может помогать в болезни. Все араваки⁽⁴⁾ знают.

Блад с интересом рассматривал кусок красной коры.

— Ты хочешь сказать, — уточнил он, гадая, правильно ли понял индейца, — что это лекарство? Которым можно... вылечить эту болезнь?

— Гу, гу! — подтвердил Гванахани. — Да! Но немного! — предупредил он. — А иначе — яд!

На этот раз Блад понял его превосходно. Он и раньше слышал, что местные индейцы лечатся какой-то ядовитой корой, однако не представлял себе, ни что это за растение, ни то, какими именно свойствами оно обладает.

Бросив вопросительный взгляд на кацика и получив в ответ энергичный кивок, он легонько попробовал внутреннюю поверхность коры на язык. И тут же болезненно сморщился — вкус был ужасно горький. Его ребятам точно понравится.

Он понятия не имел, поможет ли это средство. Но почему-то ему очень хотелось верить индейцу. В конце концов, он ничего не терял. Попробовать определенно стоило.

Уже через несколько часов Блад в полной мере убедился, что Гванахани его не обманул. Оказалось, сама природа предусмотрительно запрятала в этих местах секретное оружие, с помощью которого можно было преодолеть выдуманный ею же смертельный недуг. Его требовалось лишь найти.

Почти сразу после этого открытия несколько корсаров в сопровождении двоих индейцев были отправлены на поиски кин-кина. Капитан Блад с присущим ему благоразумием решил, что запас драгоценной коры в его ящике с медикаментами явно не будет лишним.

Когда на следующий день пироги добрались до деревни араваков, Бразо Ларго вновь позаботился о том, чтобы корсарам был оказан самый радушный прием. Он о чем-то переговорил с вождем на своем странном гортанном наречии. И в результате почтительные индейцы не только оказали Бладу всяческое содействие в лечении его больных и раненых, но даже снабдили его дополнительными запасами той самой горькой коры, высушенной и растертой в порошок.

В полдень, сидя на полу в хижине вождя рядом с Гванахани, капитан Блад принял из рук кацика индейскую чашу, наполненную традиционным напитком, и с готовностью выпил за свободу и процветание славного народа араваков, и за его дружбу с «береговым братством». Вождь медленно наклонил голову, украшенную цветными перьями. И Бразо Ларго с довольным видом перевел капитану его ответ, основной смысл которого был таков, что в своей смелой борьбе против ненавистных им испанцев Педро Сангре и впредь мог рассчитывать на помощь местных племен.

* * *

Прошло еще несколько дней, прежде чем пираты наконец увидели море и свои корабли, скучающие в бухте.

Здесь, на берегу Дарьенского залива, прощаясь с Бразо Ларго, капитан Блад искренне протянул ему руку. Бразо Ларго, после небольшой паузы, которая была вызвана скорее незнанием европейских обычаев, нежели недоверием, пожал ее. Что бы там ни говорил Волверстон, а все же Блад оказался прав — это был на редкость здравомыслящий индеец.

Вскоре дикий берег Мэйна и кацик Гванахани остались за кормой шлюпки, направляющейся к большому красному фрегату, когда-то принадлежавшему кровожадной Испании. И в этот момент Блад вдруг подумал, что хотя он и вынужден был отказаться от своей доли добычи, а его офицеры дружно отнесли этот поход к числу его личных неудач, он все же оказался весьма полезным. Не только потому, что отныне капитан Блад был надежно вооружен против тропической лихорадки, но и потому, что заручился крепкой дружбой истинных хозяев этих мест.

1) Речь, разумеется, идет о малярии. Дальше по тексту подразумевается самая неблагоприятная ее разновидность — тропическая малярия, вызываемая P.falciparum, которая характеризуется крайне тяжелым течением, отсутствием строгой цикличности приступов, характерной для других малярий, и большим количеством осложнений, в том числе летальных.

Вернуться к тексту

2) Hamppi — любое лекарство на языке индейцев Центральной Америки, согласно Википедии.

Вернуться к тексту

3) Quinquina — прежнее название хинного дерева.

Вернуться к тексту

4) Индейцы отнесены к племени араваков методом исключения, т.к. в каноне нет точных указаний на их этническую принадлежность.

Вернуться к тексту