Черная магия, белая магия (гет)

Мать Люси все называли ведьмой.

Было ли это так на самом деле, Люси не знала. Маленький провинциальный городок прошлого века мог быть подвержен всякого рода суевериям. Обрывочные воспоминания детства иногда услужливо подставляли разуму картины — вот ее мать гадает на картах, и ее гадания всегда-всегда сбываются, вот черный кот трется о ноги матери и шипит на гостей, вот матери удается сделать невероятно точные предсказания, едва посмотрев на любого человека, вот из ее глаз летят молнии, а с губ срываются страшные слова — и человек убегает в ужасе, а то и предметы переставляются как по мановению волшебной палочки, а там, где Люси жила до четырех лет, по какой-то неведомой причине начался пожар — после того, как мать повздорила с соседями.

Теперь же они уже давно жили в другом городе, и принадлежность к ведьмам матери Люси, если таковая и была, ничего не выдавало — кроме длинных черных волос, ведьминского черного платья, чисто убийственной энергетики и ведьминского имени Мортиция. Мать была сильной женщиной, и стремилась установить дома тотальный контроль и даже слишком жесткие нравственные нормы. Так, с юных лет Люси знала, что все ее подруги — «гулящие и непутящие», что они «принесут в подоле» и тем поставят на своей жизни крест, а все парни — хищные волки, что рыщут вокруг, чтобы соблазнить и бросить наивную овечку вроде Люси. Неизвестно, была ли ведьмой Мортиция или нет, но при одном взгляде в ее бездонные черные глаза становилось понятно, что с ней лучше не спорить. Во всяком случае, Люси никогда не могла переспорить свою мать. А еще — если Мортиция злилась, она обязательно кого-то проклинала. А если она кого-то проклинала, с этим человеком начинали постоянно случаться какие-нибудь несчастья. Исключений не было. Непонятно, как подобная привычка соседствовала в голове Мортиции с понятиями о нравственности, но факт оставался фактом — она проклинала всех, с кем не ладила (а не ладила она практически со всеми), и при этом вбивала в голову Люси понятия о том, что любовь — разврат и неизбежно приносит зло.

Люси решила никого не любить. Это ей даже удавалось. Она отличалась от матери — тихая, светловолосая, с голубыми глазами, мягкая, добрая, не отказывающая никому, кто просит о помощи. Да и вообще, Люси была больше похожа на отца — он был мягким и тихим человеком, и в свободное время любил спокойно сидеть и играть в шахматы. Если Мортиции, как ведьме, были ближе карты (к слову, гадать она не перестала, и ее предсказания по-прежнему чаще всего сбывались), то отец Люси, Роберт, предпочитал всем играм интеллигентные шахматы. Маленькая Люси иногда подолгу зачарованно смотрела на эти диковинные черные и белые фигурки, на расчерченные черными и белыми квадратиками поля. Что есть черное, что есть белое? Для маленькой Люси белым неизбежно был отец, защищающий ее от бесконечных придирок и запретов, а черным — неукротимый ураган в виде матери. Иногда Люси думала, что если бы мать не была ведьмой, то им не пришлось бы уезжать. А еще — возможно, тогда не заболел бы ее брат.

У Люси был старший брат — Вильям. С тех самых пор, как они переехали, Вильяма стал мучить страшный недуг. Иногда он бился в припадках, а когда приходил в себя, говорил, что во время этих приступов видел что-то страшное — ведьм и черную магию. Иногда он даже произносил что-то похожее на пророчества, вроде: «В нашем роду колдовство передается только по женской линии». Возможно, то было какое-то психическое расстройство, но психиатров в маленьком городке не было. И единственное, что могла сделать Мортиция для Вильяма — это просто его любить. Впрочем, делала она это в своей манере — тотально опекала, контролировала, читала письма, что писали ему девушки, а также отнимала у Люси все — внимание, которое могла бы на нее потратить, вкусную еду, деньги, даже когда Люси подросла и стала сама зарабатывать — все уходило Вильяму. И опять же — черной или белой была ее любовь? Неизвестно. Но Вильям вырос высокомерным, эгоистичным, не способным думать ни о ком, кроме себя. Но, как говорится, «бедность не грех, но до греха доводит», и то же самое справедливо в отношении к болезни. Шахматные клетки потихоньку мешались у Люси в голове. Кто из них был какой фигурой? И главное, какого цвета?

Сама Люси всегда считала себя белой фигурой. В ее жизни не будет места черному. Темной страсти, злым намерениям, грехам. Возможно, она сама не отдавала себе отчета в том, что то было поначалу простое желание, чтобы мать признала и похвалила ее, а потом — обычное мелкое тщеславие и гордыня. Люси нравилось, когда хотя бы чужие люди хвалили ее и называли хорошей, доброй, умной, красивой. Люси считала себя идеально белой.

И она действительно не допускала темных страстей. Она ни в кого не влюблялась — ведь девушке неприлично проявлять свои чувства. Когда однажды она невольно обидела парня, что любил ее — из принципа не пошла извиняться. Ведь она же белая, она же хорошая — разве она может в чем-то быть виновата? Разве девушка может так унизиться? И плевать, что ей пришлось уезжать в большой город — почему-то с сердечным приступом. Почему так болит сердце? Почему в нем свербит что-то темное? Не проще ли выбросить и забыть?

Люси вышла замуж за того, кого ни капельки не любила, но кто тоже был «белой фигурой» — вернее, выглядел ею. Ученый, на работе на хорошем счету, все, кто знал Джорджа, хвалили его. Но между ними не было не то что страсти — ни нежности, ни доверия, ни уважения, буквально ничего. Постепенно между ними проросла холодная черная ненависть — они могли оскорблять друг друга последними словами, говорить гадости, никогда не сочувствовали друг другу — но Люси ни у кого не просила помощи. У нее же идеальная семья. Здесь нет места черноте — ни магии, ни страстям. Она оставила все это в доме матери.

Тем не менее, Люси родила дочь. Она назвала ее Мэрион. Легенда об идеальной семье продолжалась — муж, ребенок, что еще надо для счастья? Разумеется, подрастающей Мэрион было нельзя все то же самое, что в свое время было нельзя Люси. «Не играй с ребятами, они тебя плохому научат». «Не дружи с мальчиками». «С девочками тоже не дружи». «Ссориться тоже нельзя — это плохо, хорошие девочки так не поступают». «Списывать хорошие девочки тоже не дают. Побили в школе? Хорошо, нечего тебе там делать, хорошо, что семейное обучение появилось». Но чем больше становилось запретов, тем больше стекленел взгляд Мэрион. Тем больше в ее глазах виднелся отсвет ведьминского пламени, что так пугал Люси в глазах бабушки Мортиции. Иногда в камине сам собой загорался огонь, падали со стола предметы. А уж поддеть словом Мэрион умела так, что… со всеми ее школьными обидчиками случались после этого несчастья. Но это же простое совпадение, верно?

Шло время. Бабушка Мортиция переехала к Люси, Вильям тоже иногда навещал ее. Забота ее о сыне была все такой же навязчивой. Иногда Мортиция пыталась накормить любимого сыночка, даже когда у него случалось расстройство желудка. Но ведь дети в Африке голодают! Это там черное. А у них все белое, у них идеальная семья. Тем не менее, Люси подмечала эти моменты, иногда даже делилась с маленькой Мэрион, осуждала бабушку, не понимая, что и сама поступает так же. Это Мортиция черная. Люси всегда была на белом поле.

В один тяжелый для семьи год Мортиция умерла. В последний ее день рядом с ней был Вильям. Он обнял умирающую мать, и по спине Люси побежали мурашки — словно черная магия Мортиции нашла теперь пристанище в Вильяме. Так оно было или нет, неизвестно, но на следующий же день Вильям словно с цепи сорвался — попытался пустить сестру с племянницей по миру, присвоив все наследство себе. Семья пережила множество кошмаров, но Люси и Мэрион все же выстояли. В одном Мортиции нельзя было отказать — в несгибаемой силе духа. Это был безусловно белый квадратик на ее черном поле. Ведьма должна быть сильной. Сильными были и Люси, и Мэрион.

Прошло еще несколько лет, и Вильям умер. Всю жизнь он жил за счет матери и сестры, которые все для него делали. Ожидали ли они благодарности? Было ли это манипуляцией? Было ли это черным или белым? Был ли он сам черным или белым — избалованный, с одной стороны, и сломанный болезнью — с другой? Его жена тоже была той еще «ведьмой», как мысленно всегда называла ее Люси, но с другой у него бы и не получилось построить мало-мальскую свою жизнь — так и жил бы, задыхаясь в опеке. Да, дети в Африке голодают, а для Вильяма всю жизнь был лакомый кусок. Он не знал, что такое ад. Для него адом стало, что сестра даже никогда не пришла на его могилу.

Мэрион выросла. Идеальная девочка, проводившая все время за учебой и книжками. Все ее образования Люси считала своими. Когда Мэрион работала, Люси стояла под дверью и писала ей сообщения, как лучше построить свою работу. Работать и учиться, правда, приходилось дома — чтобы не запачкать себя этим черным миром, ведь Мэрион хорошая девочка, белая и пушистая. И при этом абсолютно не социализированная, не способная помочь родителям, даже внешне напоминающая сломанную куклу — неблагодарная девчонка, полное разочарование. Еще и болела — почти как Вильям. Еще и ведьминский огонь, постоянно загорающийся в ее глазах — чем старше, тем больше.

И однажды Мэрион влюбилась. Влюбилась в типичного плохого парня, которого Люси ну никак не хотела и не могла видеть рядом со своей дочерью. Он был черной фигурой на доске их жизни, он был воплощением хаоса.

— Ты никуда с ним не пойдешь! Выбирай — или он, или я! — разошлась Люси и даже дала Мэрион пощечину. — Если хочешь — выходи замуж за друга, с которым лежала в больнице, плевать, что ты его не любишь, живи ради статуса, как мы с отцом!

И тогда в глазах Мэрион запылал ведьминский огонь. А вскоре и весь дом охватило пламя. Не черное и не белое. Яркое, как сама жизнь.