(Не)привычки Хидэёси (джен)

Вот к этому Хидэёси, наверное, никогда не привыкнет. В жизни вообще много удивительного. Оглядываясь назад, он каждый раз удивляется (и мысленно показывает прошлому язык). Расскажи кто подобное про кого другого, не про него — не поверил бы и половине, сказал «брешешь». Хидэёси привык к чистым полам и расписным ширмам, к благородной посуде из лакированного дерева и к тому, что эту посуду наполняет, что — сказка сказочная! — еду можно даже выбирать, что по вкусу. Привык писать — не грамоте, грамоте он, по счастью, сумел научиться в детстве, а именно писать, брать кисточку и записывать, что нужно или что придет в голову, что так, оказывается, можно и даже нужно, а не всё держать в своей голове и передавать на словах. Что больше того — в самих иероглифах есть своя красота, а еще есть разные стили письма, и что это, оказывается, увлекательно — вырисовывать черточки и хвостики таким и эдаким движением кисти. И еще ко множеству разных восхитительных вещей, про которые он раньше даже и не знал не ведал, что они вообще существуют.

Да уж, трудно поверить. Что сам он — давно не бесфамильный деревенский мальчишка в обносках, вечно получавший тумаки, тайком лазавший в чужие огороды и почти радовавшийся, что так плохо растет — одежка разлезлась по швам, но задницу пока прикрывает, значит, можно носить и дальше. Киносита Токитиро Хидэёси теперь носит два меча, имеет собственных слуг и подчиненных и на равных говорит с генералами. В детстве он мечтал о собственном мече и самурайской прическе. О собственной лошади даже и не мечтал — мечтать не смел. А теперь придирчиво выбирает сбрую — еще не всякая достаточно красива. Сколько в мире красоты, и как она разнообразна — Хидэёси не устает удивляться. Хотя уже привык к тому, что красоты много. И всё-всё хочется разглядеть и потрогать, во всё сунуть свой обезьяний нос и подумать: «Ух ты! Неужто такое правда бывает!». Он научился любоваться сакурой, первым снегом, осенней луной и алыми кленовыми листьями, действительно научился, понял и прочувствовал суть. И у него уже понемногу начинает складываться собственная коллекция чайной посуды, чайная церемония — это интересно, как увлекательная игра. Некогда вечно голодный оборвыш Токитиро привык к культурной жизни, и все же никак не может ею насытиться, жадно хватается за всё, за всё, за всё. В промежутках между миллионом дел и полумиллионом развлечений, развлечения тоже важны, жадно читает, а еще охотней расспрашивает, со слуха он воспринимает лучше, чем с бумаги, видимо, все еще нет привычки.

Но вот к чему он так и не может привыкнуть — это когда решетчатые сёдзи полураздвинуты во дворик, и там — причудливо изогнутый куст в яркой зелени рядом с парой камней, и шумит дождь, и можно сидеть и что-то делать, или ничего не делать, просто сидеть… вытертые ногами до гладкости половицы и разложенные на них исписанные листы, дерево и бумага, и мокрая зелень, и камни, все в приглушенных светло-коричневых и сероватых, древесных и бумажных тонах, и яркая зелень, которую дождь, скрадывая остальные цвета, делает еще ярче, и сбегающие с карниза долгие прозрачные струйки, и шум дождя, шум дождя… как же это хорошо.