Нет покоя голове в венце (гет)

4 июля 2024

— Не могу поверить, что этот идиот победил… — черноволосая девушка затягивается сигаретой, лениво пуская дым в лицо собеседника. Тот даже не моргает.

— Его зовут Майкл Притчард, — устало бросает мужчина, сидящий на подоконнике. — И я дал себя обставить не ему, а проклятому левому перевороту.

Он кажется спокойным. Чересчур. Но Руди, стоящий в дверном проёме и давно привыкший считывать ложь, видит, как плотно сжаты его губы. Будто весь он — струна, натянутая до предела.

— Тори наверху слишком долго, — продолжает Белла. — Всё должно было когда-нибудь рухнуть.

— Не драматизируй. Мы проиграли битву — не войну. Ты, как всегда, нетерпелива. В этом твоя слабость.

— А твоя — тщеславие. Думаешь, ты единственный, кто умеет играть в долгую?

Он делает шаг. Ещё один. Между ними — пара сантиметров. Девушка, словно её это ничуть не удивляет, не отступает.

— Думаю, я — единственный, кто умеет выигрывать.

Руди, замерев за дверью, слышит их, видит их, знает их слишком хорошо. Он уже видел нечто подобное. На лестнице — однажды ночью. Тогда он ещё не был уверен, только предупредил Беллу. Дурак, он думал, что защищает его от неё. Или её — от него. Или… себя — от обоих.

А потом Том… поимел её прямо в кабинете, на том самом кресле, где час назад сидели члены комитета.

И Руди всё понял. Или думал, что понял.

А теперь стоит в дверях и понимает снова. Но иначе.

— Ты на грани. Я вижу, как тебе это нравится. Проигрыш сделал тебя только привлекательнее. Опаснее.

— Тебе всегда нравилась опасность, — говорит он, опуская взгляд на её губы. — И ты всегда думала, что контролируешь её.

— Может, так и есть, — шепчет она.

— Может, — соглашается он.

Они не выглядят как любовники. Даже не как игроки. Не как заговорщики, жаждущие власти и адреналина.

Они выглядят как… Глупо, страшно, неправильно — но вот оно, перед глазами. Она говорит с ним, как с тем, кого знает всю жизнь. Он смотрит на неё, как на ту, с кем делит далеко не только постель.

Он ловко выхватывает у неё сигарету, медленно затягивается. Дым обвивает его лицо. Затем бросает окурок и прижимает её к стене — не грубо, а уверенно, будто знает, что имеет право. Руки обхватывают её запястья, но не агрессивно, а сдерживающе.

Она тянется к нему первой.

Секунду спустя они сливаются в поцелуе — властном, почти вызывающем. Нет суеты, нет страсти, как в первый раз. Есть старая, сложная, изматывающая связь, в которой нет победителей. Только двое, упрямо тянущих друг друга к гибели — и не способных отпустить. Руди не может отвести взгляд.

Господи, она его любит.

Руди вдруг ясно понимает: Белла не ищет «лучших перспектив». Она не уйдёт. Не потому что зависима. Он считал её хищницей, а она оказалась верной собакой, которая возвращается даже на пепелище, если там остался её человек.

И всё, что он о ней думал, все обидные намёки, подлые письма, грязные догадки — вдруг стало глупым, жалким, бессильным. Он хотел спасти, разрушить, разъединить — и всё зря.

Правда всегда лежала на поверхности.

Том отрывается первым.

— Мы играем с огнём, — бормочет Белла, поправляя воротник его рубашки.

— Если пойдут слухи, я использую это, — его уверенность непоколебима. — Скажу, что это месть лейбористов. Или фальсификация. Или просто вызову жалость. Они уже верят в меня — значит, простят.

— А меня?

— А ты всегда будешь красивым поводом для скандала, Белла. Тебе простят даже больше. Особенно если наденешь чёрное платье и пройдёшься в нём перед камерами.

— Я не кукла, Том.

— Ты — не кукла. Ты оловянный солдатик.

Руди разжимает пальцы. Дверной косяк уже влажный от пота. Он медленно отступает. Не из страха — из… уважения, возможно. Или страха перед чем-то другим. Более реальным.

Перед силой, которую недооценил.

Перед тем, что ни компромат, ни письма, ни партия — не разрушат. То, что держится не на страсти, а на связи. Страшной, крепкой и тихой.

А ведь всё началось четыре года назад, в частном клубе «Атенеум»…

Клуб «Атенеум». Четыре года назад.

Помещение пропитано запахом сигар, дорогого виски и пылью библиотечных книг. За окнами — ноябрьский Лондон: дождь, ветер, первый снег. Но здесь, внутри, — мужчины в безупречных костюмах, женщины в изящных платьях. Белла Блэк здесь по приглашению тёти: «Пора, дорогая, заводить полезные знакомства».

Ей хочется уйти сразу, едва она переступает порог. Но она делает над собой усилие. Решает позволить себе чуть больше вина — лишь бы пережить этот вечер.

А потом замечает его.

Он моложе остальных ораторов — не старше сорока, скорее ближе к тридцати. Высокий, худощавый, с пронзительным взглядом, которого со временем будут бояться и враги, и союзники.

Том Риддл — имя она уже прочла в брошюре — читает лекцию о роли страха в политике.

— Люди не выбирают идеалы, — говорит он, медленно прохаживаясь перед публикой. — Они выбирают защиту. Тот, кто обещает безопасность, а не свободу — побеждает. Потому что свобода пугает. Безопасность — убаюкивает.

Зал заворожён. Белла смеётся.

— Какой мрачный взгляд на человечество, — бросает она, не дожидаясь вопросов. — Так вы видите своих избирателей?

Его взгляд останавливается на ней. Он улыбается. Остальные будто перестают существовать.

— А что бы выбрали вы, мисс…?

— Блэк. Беллатрикс Блэк.

— Конечно, — отвечает он. — Я слышал об этой фамилии. Быть Блэком — всё равно, что быть отпрыском королевской крови.

— Ваша тоже кое-что говорит. — парирует она. — Риддл. Загадка.

Он усмехается. Ни тени обиды — её слова его забавляют.

— Вы так и не ответили, — говорит он, приближаясь. — Что бы выбрали: свободу или безопасность?

— Ни то, ни другое. Я бы выбрала силу. Только она даёт право выбирать всё остальное.

Он молчит секунду, просто смотрит.

— Я знал, что вы мне понравитесь.

Позже они остаются вдвоем в курительной комнате. Остальные уже разошлись. Белла курит, он наливает ей виски.

— Вы здесь не ради дискуссий, — начинает она. — Вам нужно что-то другое.

— Я ищу союзников. Умных. Амбициозных. Голодных.

Она делает глоток, не морщась, и оценивающе смотрит на него.

— Вы говорите, будто собираете армию.

— А вы — будто хотите в неё вступить.

— Я не люблю подчиняться.

— И не придётся, — обещает он — Но придётся доказать верность.

— Кому?

— Идее, конечно, — пауза. — Но можно начать с меня.

Она смеётся. Будто не замечает, как на её ноге защёлкивается невидимый капкан.

* * *

Его страницу в соцсетях она находит за минуту, но не пишет ни в тот же день, ни на следующий. А через пару ночей, после бокала вина с подругами, случайно отправляет давно заготовленный текст:

«Вы правы: безопасность важнее свободы. Но забываете одну вещь — страх создаёт лишь слуг. Хотите верного соратника? Пообещайте ему свободу — и он будет обожать вас до конца дней. Думаю, вы это знаете. Напишите, если я ошибаюсь».

Она не собиралась писать. Но пишет. Потому что он ее разозлил. А потом — зацепил. Потому что с ним было интересно, а с другими — терпимо.

Ответ приходит через два дня:

«Свобода порождает неопределённость. Не лучший союзник для политика.

P.S. Что бы вы потребовали в обмен на верность?

Т. Р.»

Так все и начинается.

* * *

Философия. Политика. История взлётов и падений империй. Чезаре Борджиа, Макиавелли, Гоббс, Грамши.

Том присылает ей книги с пометками на полях. Белла отвечает развёрнутыми эссе — часто спорными. Иногда — однострочными сообщениями:

«Вчера один идиот в парламенте заявил, что женщины не способны на стратегию. Хочется устроить переворот просто из принципа».

«Можете начать с ужина со мной. Это куда разрушительнее.

Т. Р.»

* * *

Клуб «Атенеум» тонет в ноябрьском тумане. Кончики пальцев Беллы слегка дрожат — будто перед прыжком с высоты.

— Ты упускаешь главное, — её ноготь оставляет царапину на фото улыбающегося Роуза. — Его погубит не связь с криминалом. А вот это.

Палец резко тычет в предвыборный лозунг: «Честность — моя принципиальная позиция».

Том замирает с бокалом у губ. В глазах — вспышка чего-то хищного.

— Лицемерие? Буднично.

— Нет. — Она встаёт, скрывая дрожь в коленях. Не от страха — от предвкушения. — Жажда. Жажда казаться святым, когда внутри — гниль. Ты ведь знаешь этот вкус.

Тишина. Затем — шаги за её спиной.

— Докажи, — его дыхание обжигает шею.

Когда она оборачивается, между ними — не больше дюйма.

— Дай мне три дня. И доступ к архивам «Морнинг Стар».

— Два, — его палец скользит по корешку Макиавелли, случайно касаясь её запястья. — И я иду с тобой.

— Почему?

— Хочу видеть, как ты это сделаешь. — его губы искривляются в полуулыбке.

Она не отступает.

— Значит, это испытание? — шепчет она.

— Нет, — он отходит к бару, наливая коньяк. — Это первый урок. Пей. Завтра тебе понадобятся стальные нервы.

Он протягивает бокал. Их пальцы соприкасаются — на секунду дольше, чем нужно.

* * *

Телефон вибрирует на мраморной столешнице:

«Ты предпочитаешь силу. Но помни — даже Борджиа платил цену.

P.S. Работа была безупречна.

Т. Р.».

Белла не отвечает. Вместо этого открывает Гоббса на подчёркнутой фразе:

«…пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех».

За окном льёт дождь. Где-то Роуз собирает вещи в коробку. А она впервые за долгое время чувствует: это только начало.

* * *

Два года спустя

Он — восходящая звезда политики. Харизматичный, остроумный. За таким невольно хочется идти.

Она — его помощница. Официально — специалист по стратегическим коммуникациям. Неофициально — единственный, кому он доверяет больше, чем партии и телохранителю.

Они никак не называют свои отношения. Это даже не отношения — скорее пакт. Или игра, где ставка — не чувства, а власть друг над другом.

Иногда он звонит ей ночью:

— Скажи, что во всём этом ещё есть смысл.

Она отвечает:

— Есть. Иначе я бы уже ушла.

Иногда она приходит и заявляет:

— Хочу сжечь всё дотла.

Он не удивляется:

— Начнём с парламента?

Они смеются. А потом — молчат. Потому что знают: то, что между ними, — не шутка. Это договор. Обещание разрушить мир, если он не примет их правила.

Они часто задерживаются в его кабинете допоздна. Сегодня — вдвоём, правят речь. В офисе никого, только тишина. Даже чай давно остыл.

— Если думаешь, что через меня доберёшься до моего отца — ошибаешься, — произносит она задумчиво.

Слова срываются сами — слишком часто она ловит себя на мысли: что вообще между ними происходит?

— Никогда не думал, — спокойно отвечает он.

Подходит ближе. Слишком близко для формальностей. Она не отступает.

— Тогда зачем держишь меня рядом? — выдыхает она с лёгкой насмешкой. — Не верю, что не ради выгоды.

Он молчит. Смотрит — пристально, почти с отвращением к собственным эмоциям.

Потом сдаётся:

— Потому что ты... мешаешь мне мыслить рационально.

— А ты мне — думать вообще, — усмехается она.

Молчание. Напряжение висит в воздухе, осязаемое. Никто не делает первый шаг — они делают его одновременно.

Поцелуй жёсткий. Неискренний. Пробный. Будто каждый проверяет, власть над другим — реальна или иллюзия. Он хватает её за затылок, она впивается в лацкан его пиджака. Не страсть — столкновение воль.

Отстранившись, она чуть трогает губы пальцем.

— Ну что ж, — говорит. — Мои мотивы тебе известны.

— Они не противоречат моим.

Лампа отбрасывает жёлтые тени. За окном — Лондон, море акул.

Дверь открывается. В коридоре шаги. Белла выходит первой — быстрая, чёткая походка. Том — чуть позади, будто стараясь не дышать, чтобы не выдохнуть лишнего.

В лифт они молчат. Он не смотрит на неё. Она — в зеркало.

На восьмом этаже Белла выходит, не оглядываясь. Идёт к пожарной лестнице — выкурить «одну на ночь», как обычно. Том колеблется у лифта… и следует за ней.

Он стоит у стены, пока она затягивается, глядя в темноту между этажами. Огонёк сигареты выхватывает скулы, тонкие пальцы, тень улыбки.

— Скажешь кому-то — сожгу, — тихо говорит она.

— Я уже ничего не скажу, — так же тихо отвечает он.

— Боишься?

— Нет.

— Тогда почему молчишь?

Он не отвечает. Она поворачивается — и внезапно приближается вплотную.

— Ты первый, от кого мне не хочется сбежать после поцелуя, — шепчет Белла.

— Ты — первая, кого я поцеловал и не пожалел.

Сигарета догорает. Она давит её каблуком.

— Ты всё равно хочешь остаться, — констатирует он.

— Я уже не уверена, что это «хочу».

На следующем пролёте — Руди. С чашкой кофе и бледным лицом. Он не слышит слов, но видит: она улыбается. Он — нет, но глаза горят.

Что-то между ними случилось.

Руди спускается ниже, притворяясь, что ищет выход.

Впервые думает: а слухи... могут быть правдой.

* * *

Руди Лестрейндж, правая рука Риддла, замечает Беллу раньше всех. Она входит с идеально прямой спиной, но глаза скрыты тёмными очками.

Обычно — комета, искра. Сегодня — будто выключена.

Том уже в кабинете. Звонки, переговоры, брифинги. Всё как всегда.

Но не для Руди. Он садится рядом с ней в переговорной.

— Вид у тебя... не слишком воинственный для той, кто любит сражаться, — осторожно замечает.

Белла приподнимает бровь.

— Твоя забота трогательна, Руди. Что тебе нужно?

— Наблюдаю. Я ведь хорош в чтении между строк.

— Теперь читаешь меня?

— Не тебя. Его.

Она замирает на секунду. Руди это не ускользает.

— И что увидел?

— Человека, который стал вести себя нерационально. И женщину, которая ему это позволяет, — пауза. — Ты же знаешь, кто он, да?

— Лучше тебя.

— Ты думаешь, ты особенная. Что тебя он не укусит. А он — не собака. Он зверь. И если ты ему интересна — значит, он уже голоден.

— Может, я тоже хищник.

— Тогда помни: когда два хищника сталкиваются — кто-то становится добычей.

Молчание.

Белла встаёт.

— Ты всегда довольствовался ролью второго. Удобно — пока не понимаешь, что тобой жертвуют в первом акте.

— Не я влюбился в актёра, Белла.

* * *

За окном — мокрые улицы. Тишина, в которой слышно, как прыгает минутная стрелка.

Том за ноутбуком. Белла входит без стука.

— Ты не слышала о приличиях?

— А ты слишком много о них говоришь для человека, который ночует у помощницы, — садится напротив.

Он закрывает ноутбук.

— Что?

— Руди со мной говорил.

Том замирает.

— И?

— Неважно. Уверена, доказательств у него нет.

— И ты пришла мне сказать?

— А что, должна была испугаться?

— Нет. Должна была сделать вид, что тебя это не волнует. Как всегда.

Она встаёт.

— А вдруг я хочу, чтобы ты знал? Чтобы понял, как выглядишь со стороны. Даже твои люди думают, что ты чудовище.

Он подходит вплотную.

— А ты? Что думаешь?

— Думаю, Руди прав. Но... — кривая улыбка, — ...всё равно иду дальше.

— Потому что глупая?

— Потому что хочу посмотреть, кто кого сожрёт первым.

Он берёт её за подбородок — не грубо, но властно.

— Не делай из этого романтическую драму, Белла.

— А что ещё из этого можно сделать?

— Только руины.

Она выходит.

Он долго стоит в тишине, прежде чем снова открыть

ноутбук. И его взгляд наконец становится по-настоящему опасным.

Поздний вечер. Кабинет Тома. На столе — отчёты и пустой стакан виски. Белла сидит на подоконнике, курит, смотрит в окно.

Том перебирает бумаги. Тишину нарушает он:

— Ты сегодня не пила кофе.

Утверждение, не вопрос.

Белла замирает. Пепел падает на подоконник.

— Перед сном не пью.

Он откладывает папку. Поднимает глаза. Она не смотрит, но чувствует его взгляд.

— У тебя задержка.

Тихий голос. Бритвенная точность.

Белла резко поворачивается.

— Ты следишь за моим циклом?

Он не отвечает. Подходит ближе. Она не отодвигается.

— Уже дней пять. Может, семь.

Она усмехается — резко, зло.

— А ты считал?

Его пальцы впиваются в подоконник, белеют. Он не дышит. Белла понимает: он боится. Не ребёнка. Себя. Того, что это для него значит.

— Тебе страшно? — спрашивает она уже тише.

Он не отвечает. Вынимает у неё сигарету, тушит. Рука дрожит.

— Если это правда…

Не договаривает. Она изучает его лицо. Паника. Не расчет — чистая, голая паника. И она чувствует власть — и ненавидит себя за то, что ей это нравится.

— Что, Том? Хочешь наследника? Маленького Риддла с моими волосами и твоим характером?

Он резко хватает её за подбородок. Не больно. Но так, чтобы она не могла отвернуться.

— Замолчи.

Она медленно улыбается — ядовито, красиво.

— Забавно. Обычно в таких случаях открывают шампанское.

Его пальцы слабеют. Он отступает. Впервые.

— Я не собираюсь становиться отцом.

Молчание. Белла смотрит на него, как на раненого зверя. Встаёт, берёт сумку.

Уже у двери она все-таки подает голос:

— Расслабься. Скоро всё закончится.

Он не спрашивает, откуда она знает. Она не объясняет.

Дверь закрывается.

За лифтом она слышит, как он разбивает стакан о стену.

* * *

На следующий день Белла приходит на работу. Ничего не говорит. Том не спрашивает.

Они оба понимают: кровь на белье — не трагедия. Это испытание. И они его провалили.

Но когда она поворачивается к окну, он видит: её плечи дрожат. Один раз. Почти незаметно.

И он понимает: она тоже боялась. Не ребёнка. Того, что он скажет.

Том впервые за десять лет не знает, что делать. Поэтому просто молчит.

* * *

Три дня спустя

Белла задерживается в офисе — якобы дописывает речь. На самом деле ждёт, когда он закончит переговоры.

Он заходит, видит её. Они не говорят о случившемся. Но что-то изменилось. И кажется, уже не вернётся.

Том берёт документы. Тишина давит.

— Завтра дебаты. Ты готов? — она не о дебатах.

— Да, — холодно.

Первая ложь за три дня.

Она поворачивается. Он сжимает папку так, будто хочет её раздавить.

— Если я уйду — тебе станет легче?

Он замирает. Она не о работе.

— Нет.

Вторая ложь.

Она подходит. Останавливается в шаге. Он не отступает.

— Тогда перестань смотреть на меня, как на бомбу.

Его рука сжимает её запястье. Нежно. Почти извиняясь.

— Я не знаю, как ещё смотреть.

Она притягивает его ближе. Лбы соприкасаются. Они не целуются — это было бы слишком просто.

— Тогда научись.

* * *

Месяц спустя

Ночью, когда они остаются вдвоем в лифте, эта тема всплывает снова.

Они едут в тишине. Том смотрит на её профиль

— Я бы не отказался.

— От чего?

Двери открываются. Он выходит. Ответ ясен без слов.

На следующий день она присылает фото таблеток с подписью: «Не мечтай».

Том сжимает телефон. Не знает, шутка это или напоминание.

Но кризис, кажется, миновал.

Белла врывается в кабинет и швыряет папку на стол. Листы рассыпаются.

— Объясни.

Том медленно открывает её. Внутри — поддельные письма «от него»: «Белла — удобный инструмент». Его почерк. Его стиль. Но даты…

— Я был в Бирмингеме. Ты знаешь это.

Она знает. Но её глаза горят не от сомнений — от ярости, что он мог бы так написать. Что где-то в глубине души он именно так и думает.

— Может, заранее подготовил?

Том резко хватает её за плечи. Впервые грубо.

— Если бы я хотел тебя использовать, ты бы не сомневалась, — шипит он.

Она вырывается. Губы дрожат. Не от страха — от ненависти.

— А ты не думал, что я — не пешка, а игрок?

Том бледнеет. Она ударила в самое больное.

— Докажи.

Белла достаёт телефон. На экране — фото, которое он по глупости позволил ей сделать.

— У меня есть трое, а то и четверо знакомых, которые за такое отстегнут неприличную сумму…

Том в ярости. Но не из-за шантажа. Из-за того, что она не доверяет ему.

— Отправь. Уничтожь нас обоих.

Она ждёт. Он не просит остановиться. Проверяет её.

Белла нажимает на иконку корзины.

— Я ненавижу тебя.

Том начинает смеяться — жёстко, без радости.

— Враньё.

Она бьёт его по лицу. Впервые.

Он ловит запястье. Тянет к себе. Их губы сталкиваются — не поцелуй, битва.

Когда отрываются, он говорит:

— Кто-то затеял игру против меня.

* * *

Руди задерживается после собрания. Свет в кабинете. Дверь приоткрыта.

Том и Белла у карты округов. Голоса ровные:

— Северный округ проигрываем. Нужно сместить акценты.

— Если дадим больше соцподдержки, лейбористы обвинят тебя в популизме.

Руди замечает: Том проводит пальцем по её спине. Белла не реагирует.

— Тогда пусть обвиняют. Главное — цифры.

Она поворачивается, грудь в дюйме от него. Лица близко. Голоса всё ещё спокойные.

— Ты уверен, что это сработает?

— Всегда.

Руди отступает. Он не должен этого видеть. Это вообще последнее, что он хочет видеть.

Минут через десять он выходит из кухни и снова возвращается к кабинету Тома. Дверь закрыта. Из-за неё — тихий стон.

* * *

Том прижимает Беллу к столу. Юбка задрана, ремень расстёгнут. Не целуются — дышат, как звери.

— Руди ещё здесь…

— Знаю, — он вгрызается ей в шею.

Она сжимает бёдра, заставляя его стонать. Он отвечает ударом — так, чтобы она вскрикнула. Не от боли. От ярости.

За дверью Руди роняет папку. Они не останавливаются.

— Внеси правки в отчёт, — произносит вдруг Том громко.

Белла смеётся — хрипло, неприлично. Он зажимает ей рот.

Шаги Руди затихают.

Они не кончают. Том вытаскивает её из-под себя.

— Если думаешь, что крыса — он, теперь он точно сольёт фото.

— Пусть попробует.

Она поправляет юбку. У двери останавливается:

— Ты спланировал всё это…

— Даже твою злость.

На столе — отпечаток её руки. Том стирает его ладонью.

* * *

На следующий день Белла нарочно опаздывает на планерку. Все места заняты — кроме одного. Рядом с Руди.

Она медленно проходит. Пальцы скользят по его плечу.

— Ты плохо спал. Видно по глазам.

Руди бледнеет. Напротив — Том. Его пальцы сжимают ручку так, что трещит пластик.

Во время обсуждения Белла соглашается с Руди, кивает его предложениям. Том наблюдает.

После собрания он «случайно» прижимает её к стене в коридоре:

— Ты перешла черту.

— Ты сам её стёр.

Руди видит это. Теперь он уверен: они играют с ним. Но кто главный?

* * *

В обед Белла ведёт Руди в кафе на виду у Тома.

Она наклоняется к Руди, касается его руки, оставляет помаду на бокале. Руди краснеет. Он знает, что это ловушка. Но не может устоять.

Когда они возвращаются, Том ждёт у лифта. Белла проходит мимо, нарочно не замечая его.

* * *

Вечером она ждёт его одна в кабинете. Том стремительно входит и запирает дверь на ключ.

Они не говорят. Он срывает с неё блузку. Она царапает ему спину. Это не секс. Это наказание.

После — она лежит на столе, дыхание сбито. Том поправляет манжеты.

— В детстве я выиграл конкурс в Гордонстоун. В первый же день мальчишки открыли мой чемодан. Пришлось объяснить, что их родители им тут не помогут. С тех пор ненавижу, когда трогают мои вещи.

Фото так и не всплывают.

Клянусь своей жизнью и любовью к ней, что никогда не буду жить ради другого человека и никогда не попрошу и не заставлю другого человека жить ради меня.

Айн Рэнд. Атлант расправил плечи.

Она откладывает планшет, тянется к его чашке кофе. Пьет. Он не смотрит, но подает сахарницу — она кладет ровно пол ложки. Он знает.

Её пальцы скользят по линиям его ладони — жизни, судьбы, сердца. Он не сжимает её руку. Просто позволяет делать, что она хочет.

— Ты ошибся в отчёте. На 12-й странице.

Он не переспрашивает. Исправляет.

— И кофе сегодня слишком горький.

Он впервые за вечер поднимает на неё глаза. Они оба знают: это неправда. Кофе такой же, как всегда. Это она просто хочет, чтобы он отвлекся на нее.

Уголок его рта дёргается. Почти улыбка.

Она у окна. Дождь стучит в стекло. Он следит взглядом, но не идёт за ней. Они больше не играют в кошки-мышки.

— Я ненавижу ноябрь.

Он знает почему. В ноябре он предал её. В ноябре она ударила его. В ноябре они чуть не потеряли друг друга.

Том встаёт. Стоит за её спиной, не прикасаясь.

— Завтра будет солнце.

Она поворачивается. В её глазах — просто усталость.

Он не целует её. Кладет руку на шею — большой палец на пульс.

Два удара. Три. Четыре. Она закрывает глаза.

Когда открывает — он уже у двери. Надевает пальто. Она знает: сегодня он поедет к ней.

Не потому что хочет.

Потому что не может иначе.

В лифте они молчат. Но когда двери закрываются, его мизинец цепляется за её.

Всё, что между ними — умещается в этом касании.

* * *

В её квартиру Том входит первым. Не ждёт приглашения. Белла не предлагает. Он уже не гость.

Он бросает пальто на спинку кресла. Она морщится — ненавидит беспорядок. Он знает. Делает так специально.

Белла расстёгивает блузку. Не кокетливо. Как врач перед операцией. Он наблюдает. Не помогает.

Когда она остаётся в лифчике, он наливает виски. Два бокала. Один — ей.

Она пьёт залпом. Он — медленно. Смотрит на шрам от своих зубов.

Потом берёт её за подбородок. Слишком нежно для них.

Она вцепляется ему в волосы. Он рвёт кружево, не расстёгивая.

Его пальцы внутри неё ещё до того, как они дошли до спальни. Она прикусывает губу. Не от боли. Чтобы не закричать его имя.

Когда он входит, она вцепляется ему в спину. Он не торопится. Не доминирует.

После — лежат спина к спине. Не обнимаются. Не признаются. Но знают.

Через час Том встаёт. Одевается. Она не просит остаться.

У двери он оборачивается:

— Завтра в восемь. Не опаздывай.

Она не отвечает. Но когда дверь закрывается, трогает простыню там, где он лежал.

* * *

Белла просыпается в холодной постели. Простыня с его стороны уже остыла. Она не разочарована — так и должно быть. Под подушкой — записка:

«12:00. Твой любимый ресторан. Не вздумай надеть чёрное».

Ни подписи, ни намёка на чувства. Но он знает её вкус. И ненависть к цветным платьям.

Она не улыбается. Просто кладет записку в в ящик, где уже десятки таких же.

* * *

На следующий день Руди видит из в офисе.

Том поправляет галстук — пальцы задевают следы её ногтей на шее.

Белла пьёт кофе — на ее шее отпечаток его зубов.

Их взгляды встречаются. Ни улыбки, ни намёка.

Они были вместе. И будут снова.

Руди отворачивается. Впервые не злится. Просто чувствует себя лишним.

* * *

Белла входит в ресторан ровно в 12:03. Нарочно. В тёмно-синем платье — не чёрное, но почти.

Том уже за столиком у окна. Не встаёт. Не машет. Просто поднимает взгляд — и она чувствует мурашки под кожей.

Она садится. Не извиняется за опоздание. Он ничего не говорит про платье.

Официант несёт её любимое вино. Она не удивлена.

Когда она тянется за солью, его пальцы на секунду закрывают её.

Когда приносят десерт — её любимый, хотя она не заказывала — Белла отодвигает тарелку.

— Что-то изменилось?

— Нет.

Он понимает. Она не о десерте.

* * *

Когда они выходят из ресторана, Лондон накрывает дождем. Том раскрывает зонт. Один.

Они стоят под ним. Слишком близко для врагов. Слишком далеко для любовников.

— Я могла бы просто уйти.

Он не держит её. Наклоняет зонт, чтобы капли не задели её лицо.

— Знаю.

Она уходит. Не оглядывается.

Он смотрит, пока она не исчезает.

— Завтра в восемь. Не опаздывай, — с мстительной улыбкой бросает Белла вполоборота.

Он не улыбается. Но смотрит, как она уходит, пока не превращается в крошечную точку и исчезает.

5 июля 2024

На следующий день после провала на выборах Белла опаздывает в офис. В такси телефон вибрирует: «Фотографии утекли в сеть».

Не откровенные, но достаточно. Размытые силуэты, его руки на её теле, её голова на его плече. Всё, что нужно, чтобы разрушить репутацию, которую он годами выстраивал.

Чёрт. Чёрт. Чёрт.

Она врывается в офис. В коридоре — тишина. Коллеги прячут глаза. На её столе — свежая газета. Фото на первой полосе: «Тёмная сторона Риддла».

Кабинет. Дверь открыта. Том сидит у окна, спиной. В костюме. Без галстука.

— Ты видел?

Она захлопывает дверь. Он кивает.

— Я подаю в отставку.

— Что?!

— Сегодня в шесть — пресс-конференция. Ухожу из партии.

— Нет! Мы можем пережить это. Фото размытые, ты ничего не подтвердил…

Она замолкает. Он смотрит на неё взглядом, каким смотрят на несмышлёного ребёнка.

— Беллс… Пойми. Я не позволю, чтобы на тебя смотрели так, как сейчас смотрят на меня.

* * *

Камеры. Вспышки. Том у трибуны. Белла стоит позади него

— Я думал, власть — высшая форма контроля. Но есть вещи, которые нельзя контролировать. Я не смогу исполнять обязанности так, как хотел бы, без женщины, которую…

Зал затихает.

— Я отказываюсь от должности главы партии. Добровольно.

Он не называет её имени. Все итак уже знают.

* * *

За неделю до выборов

Том в темноте сидит напротив седого мужчины с сигарой — владелец крупного медиахолдинга.

— Значит, всё решено, — говорит Том не спрашивая.

Мужчина пускает дым кольцами.

— Мои СМИ уже готовят материал о твоей отставке. Как благородный жест.

— А если я не уйду?

— Тогда завтра выйдет материал о том, как мисс Блэк принимает деньги от лоббистов газовых компаний. Ты ведь знаешь — это правда.

Том сжимает стакан.

* * *

Руди стоит в тени, наблюдая. Том держится идеально — жесты выверены, голос твёрд. Как будто поражение — лишь новый ход.

А рядом — она.

Беллатрикс Блэк. В костюме, слишком строгом для вечернего мероприятия и слишком сексуальном для утреннего брифинга. Улыбка, **вырезанная помадой.** Взгляд — хищный. Она не просто стоит за ним. Она — его тень, его крыло.

И тут Руди, вдруг понимает — наконец понимает — что всё это время смотрел не туда.

Он думал, она манипулирует. Думал, она играет. Думал, она — амбициозная ведьма, цепляющаяся за комету.

Но сейчас он видит, как она смотрит на Тома. Не с восхищением. С верой.

Чистой. Ясной. Беспощадной.

Он проиграл. Унижен. Политический труп. А она всё ещё рядом. Даже не просто рядом — ближе, чем когда-либо.

* * *

Поздним вечером штаб уже пуст — люди разошлись, оставшись без лидера. Руди стоит у окна, когда дверь кабинета приоткрывается.

— Думала, ты уже ушёл, — говорит Белла, прислонившись к косяку. Голос у нее усталый, без обычной язвительности.

— Хотел. Не смог. Ждал тебя.

— Чтобы сказать «я же говорил»?

— Нет. Чтобы спросить… как ты это делаешь.

Она приподнимает бровь.

— Что именно?

— Всё это, — он делает неопределённый жест рукой. — Быть рядом с ним. Даже сейчас. Особенно сейчас.

Она входит, закрывает дверь.

— Он проиграл, Белла. Любой на твоём месте уже бежал бы с корабля.

— А ты думаешь, я здесь ради победы?

— Всегда так думал.

— А теперь?

— Теперь я не знаю, — он подходит ближе, но останавливается, не переходя ту невидимую черту. — На пресс-конференции вы выглядели… как семья.

Она горько улыбается.

— Том ненавидит это слово.

— Но ты — нет. Ты могла уйти. Все бы поняли.

— Может, мне некуда идти.

Он подходит вплотную.

— Ты знаешь, он опасен.

— Лучше тебя, — в её голосе нет сомнений. — Он никогда не обещал быть спасением. Только огнём.

— И ты выбираешь сгореть?

— Я выбираю не быть игрушкой. Даже если выглядит это иначе, — она поворачивается к нему ближе, почти касаясь плечом.

— Значит, ты уже выбрала.

— Я выбрала ещё тогда, на лестнице. А ты думал, что предупреждаешь меня.

Он остаётся стоять в тишине, а она уходит.

Как будто никогда и не была его сторонницей.

Как будто всегда принадлежала только одному человеку.