Первая звезда, казалось, становилась ярче по мере того, как земля погружалась во тьму (гет)

Лили Эванс переживала далеко не лучшие времена.

С того самого момента, как она очнулась в теле пятнадцатилетней девочки, с обострённой до боли ясностью осознав — что за будущее ждёт её впереди и чего она действительно хочет от жизни, — Лили поняла: нужно действовать. Её цель была проста, светла и сладка, как карамель: преданный, могущественный и уважаемый муж. Мужчина, который обеспечит ей счастье и защиту в мире, где её кровь — лишь повод для преследования. И кто мог бы подойти лучше, чем Джеймс Поттер?

Лили сражалась за своё будущее с холодной решимостью стратегa, который уже знал, чем закончится война. Она помнила имена павших, все повороты судьбы, предательства, замаскированные под любовь, и тени, нависшие над их миром. Она действовала осторожно, точно. Была обаятельной и смелой, истинной гриффиндоркой с умом слизеринца, выверяя каждый шаг — улыбками, обещаниями, тонко продуманной маской. Она добилась любви Джеймса, доверия семьи Поттеров, верности его друзей. Стала той женщиной, какой от неё ожидали быть.

И какое-то время она действительно была счастлива.

Пока не перестала.

Джеймс Поттер оказался совсем не тем мужчиной, каким она его себе представляла. Развод, за который Лили боролась и которого так жаждала, окончательно втоптал её в грязь. Поттеры, с их гордыней и высокомерием, без тени сомнений отобрали у неё сына, будучи уверены, что «грязнокровка» не в состоянии воспитать достойного наследника их рода. Друзья отвернулись, словно без Джеймса Лили перестала иметь значение. Магическое общество по-прежнему было жестоко и несправедливо по отношению к рождённым от магглов: ей не удавалось найти достойную работу, построить самостоятельную жизнь — у неё не было ни «правильной» крови, ни нужных связей. А Волан-де-Морт… Он вернулся. С горящими от жажды мести глазами. Он снова охотился на её маленького Гарри. А она не могла ничего сделать. Ей даже не позволили приблизиться к сыну — ни чтобы защитить, ни чтобы направить, ни даже просто быть рядом, стать щитом. Ей не дали даже издали взглянуть на своё дитя…

Впервые в жизни Лили чувствовала себя по-настоящему одинокой и беспомощной. Отчаяние было не яростным, а усталым, затухающим. У неё не осталось ничего.

Ничего, кроме Северуса Снейпа.

Он не был красив в привычном понимании, не обладал харизмой или престижем, не умел, как Джеймс, пленить сердца одним жестом. Но Северус был предан. Был верен. Он был гениален, поразительно талантлив, с тёмными глазами под густыми ресницами и тонкими губами, которые искривлялись в почти мягкую улыбку — только для неё. Он говорил немного, но его поступки говорили громче любых слов. Он заботился о ней — не о девочке из детства, не о той наивной, кокетливой Лили, что когда-то играла с его чувствами, — а о женщине, которой она стала сейчас.

Женщине, ведьме, которую пытались загнать в рамки идеальной домохозяйки. Женщине с мечтами и странностями, с целями, упрямым характером и своими маленькими радостями. Женщине, что предпочитала среднюю чашку кофе с двумя ложками сахара по утрам — именно такую, чтобы хватило бодрости, но не тревоги. Больше — она становилась нервной, меньше — раздражённой и ворчливой.

Лили никогда не рассказывала об этом Северусу, но он всё сам подметил. И каждое утро готовил ей тот самый кофе, без слов, просто знал. По вечерам — ромашковый чай с кокосовым печеньем и кусочком шоколада, потому что знал: она не станет ужинать, если расстроена. Ночью они вместе гуляли, чтобы она могла, как в детстве, смотреть на звёзды и мечтать под шёпот небес. А днём он садился с ней в саду, слушал её рассказы о цветах и их значении, ухаживал за её растениями, с такой же любовью и бережностью, с какой она когда-то помогала своей матери.

В особые дни — праздники, годовщины, дни рождения — он всегда знал, что подарить. Его подарки редко были дорогими, но всегда — внимательными. То, о чём она говорила мельком. То, на что смотрела с тоской. То, что он видел и сразу знал: это — для неё. Эти подарки были его молчаливыми признаниями: «Я вижу тебя. Я слышу тебя. Я люблю тебя». И каждый раз, когда она замечала это — мягкость его взгляда, тёплый блеск в глазах, обращённый только к ней, — она замирала от трогательности, до слёз.

Он никогда не говорил «я тебя люблю» вслух, но Лили не нужно было слышать это — потому что впервые в жизни она чувствовала себя любимой.

Северус стал для неё убежищем. Сильным якорем, когда всё вокруг рушилось. Тёплым домом, когда в жизни царили покой и свет. И Лили, перед этой силой природы по имени Северус Снейп, сделала единственное, что могла: влюбилась.

Впервые её любовь не требовала от неё ничего. Впервые её любили не за статус, не за образ, не за соответствие чьим-то ожиданиям. Её принимали такой, какая она есть — с болью от утраты сына, с депрессией и днями тишины, с искрами радости и легкими утренними свиданиями. И он всегда был рядом.

Впервые она поверила, что ещё может быть счастлива.

А потом Северус умер.

Он ушёл, вырванный из её жизни жестокой рукой судьбы, и вместе с ним исчезла вся её надежда. Без него жизнь потеряла смысл. Без него не осталось ничего, ради чего стоило бы бороться.

* * *

Лили Эванс просыпается. Снова.

Она очнулась с дрожащим дыханием, вцепившись пальцами в простыни своей спальни в Хогвартсе. Воздух пахнет пергаментом, дешёвым ладаном, жизнью шестнадцатилетней девушки, которая ещё не совершила своих самых страшных ошибок. Она вернулась.

Она действительно вернулась.

И на этот раз — не проиграет.

Джеймс Поттер больше не цель. Он — лишь незначительное препятствие. Поттеры, их друзья, волшебное общество… пусть катятся к чёрту. Есть только одна вещь, которая имеет значение. Один человек, ради которого стоит сражаться.

Северус Снейп ещё не знает об этом, но Лили Эванс собирается спасти его.

Она не позволит ему кануть во тьму, утонуть в отчаянии, встать на тот путь, который однажды приведёт его к гибели. Она не допустит, чтобы его вырвали у неё.

И если для этого ей придётся быть яростной, амбициозной и всё контролировать — пусть так.

* * *

Большой Зал сотрясается от смеха, когда голос Сириуса Блэка возвышается над гулом, насмешливый и острый, как лезвие хорошо отточенного ножа.

— Что случилось, Нюниус? — бросает он с волчьей ухмылкой, зрачки расширены, будто пожирают своими обворожительными серыми глазами. — Шампунь снова закончился, урод? Тебе понравилась моя попытка помочь?

Смех взрывается вокруг, жестокая волна веселья топит любые остатки достоинства. Питер хихикает неуклюже, Ремус отводит взгляд с плохо скрытым напряжением, а Джеймс… Джеймс смотрит с той же снисходительной улыбкой, будто оказывает Снейпу услугу, унижая его на глазах у всех.

Лили чувствует, как ярость вспыхивает в её груди, пылающая, беспощадная, как пожар.

— Ты просто чёртов незрелый мальчишка, Блэк, — выпаливает она резко, и голос её разрезает гул зала, как удар кнута.

Мгновенно наступает тишина.

Сириус поворачивает голову с театрально-наигранным удивлением, будто только что заметил её присутствие. Его серые глаза сверкают извращённым весельем.

— Ого, Эванс, — лениво произносит он. — Не знал, что ты официальная защитница Нюниуса. Что дальше? Поцелуй на ночь?

Смех вспыхивает снова, но Лили не дрогнет. Её гнев — это нечто холодное и твёрдое, то, что копилось в ней слишком долго.

— Знаешь что, Блэк? — её голос тих, но в нём стальная смертельность. — Всегда удивлялась, как ты можешь презирать свою семью, когда ты сам — точная их копия.

Удар точен.

Лицо Сириуса напрягается в одно мгновение, челюсть сжимается с почти слышным скрежетом. Похоже, он хочет ответить чем-то не менее едким, но ярость в глазах Лили останавливает его.

— Ты Блэк до мозга костей, — продолжает она, голос её режет, как кинжал. — Жестокий, безжалостный, самодовольный. Тебе нравится думать, что ты лучше них, но правда в том, что ты восстал только потому, что они не любили тех же монстров, что и ты.

Шёпот пробегает по залу.

Сириус смотрит на неё с плотно сжатыми губами, его уязвлённая гордость напрягает каждый мускул, и что-то тёмное, опасное начинает рождаться в глубине его взгляда. Джеймс стоит рядом, его лицо выражает шок и раздражение, будто он не может поверить в происходящее. Будто он не может этого вынести.

Но Лили не смотрит на них.

Её глаза ищут лишь одного человека.

Северус.

Он смотрит на неё, его лицо невозможно прочесть. В его взгляде что-то холодное, натянутое, острое, и когда их глаза встречаются, Лили видит больше, чем ту маску равнодушия, которую он пытается сохранить.

Она видит стыд. Гнев. Растерянность.

Она видит боль.

И её сердце разрывается от этого.

Потому что его вновь унизили, на глазах у всех, и никто не понёс за это последствий. Потому что, как бы она ни хотела помочь, Лили знает — её вмешательство только сделало всё хуже. Он чувствует себя ещё более уязвимым, слабым, хрупким.

Он привык защищаться сам. Привык рычать и бросаться, кусаться сильнее, чем лает. Его никто не защищал. И когда это делает кто-то другой — это ощущается как удар. Ему, наверняка, стыдно. Наверняка, он чувствует себя недостаточным. Почему сейчас? Почему только теперь?

Однажды она тоже была частью проблемы.

Однажды она тоже отворачивалась.

Северус опускает взгляд. Его осанка напряжена. Не говоря ни слова, он разворачивается и уходит, его чёрная мантия развевается за ним. Волосы, обычно угольно-чёрные, теперь ужасного буро-коричневого цвета — результат того, что бы там ни наслал на него Блэк.

Лили остаётся стоять посреди зала, ярость всё ещё кипит в её крови, а горький привкус правды жжёт язык.

На этот раз она не станет молчать. Она не позволит этому продолжаться. Больше — никогда.

Она уже потратила слишком много времени на Джеймса, слишком много лет, которые могла бы провести в счастье — с Северусом…

И она не собирается терять ни секунды больше.

* * *

Лили идёт по коридорам Хогвартса лёгкой походкой человека, который не хочет быть замеченным, но с уверенностью того, кого никто не посмеет остановить. Её мантия развивается за спиной, как знамя Гриффиндора — алое и золотое, но пламя, горящее в её груди, давно не принадлежит этому дому. Это пламя иное. Более тёмное. Более холодное в своей решимости.

И тогда она его видит.

Джеймс Поттер.

Тот, кто когда-то казался ей целью, обещанием стабильности и признания. Парень, который смеялся слишком громко, всегда ходил с нарочно растрёпанными волосами и жил так, будто весь мир ему что-то должен — просто потому, что ему никогда не приходилось бороться за своё место.

Джеймс тоже её замечает. Его улыбка — та самая, что когда-то заставляла её сердце трепетать — появляется на лице с лёгкостью, будто ничего не произошло, будто он не зол за то, как она унизила его дорогого Сириуса Блэка.

— Лили, — приветствует он её небрежно, с той уверенностью, с какой говорит тот, кто уверен, что знает тебя.

Её имя, произнесённое им, звучит как приговор.

Лили вспоминает с болезненной ясностью момент, когда поняла, что Джеймс Поттер — не тот человек, каким она его себе представляла. Это был не один момент, а цепь разочарований, завеса, что рвалась по шву, обнажая под собой грубую, неприятную правду.

Да, Джеймс её любил. Но не как человека. А как идею. Как трофей. Как нечто красивое, что можно выставить напоказ, блестящий орден, подтверждающий его победу. Он восхищался ею, но никогда не понимал по-настоящему. А самое ужасное — он никогда за неё не боролся.

Он вообще ни за что в жизни не боролся.

С детства избалованный, любимый, единственный сын, которому родители — Флимонт и Юфимия — дали понять: мир обязан склоняться перед ним. И Лили увидела это особенно ясно уже после свадьбы. Пока она пыталась превратить пустой дом в настоящий очаг, Джеймс предпочитал проводить вечера с Сириусом и остальными — пить, смеяться, исчезать с хлопком магии, оставляя её справляться со всем одной.

— Это всего лишь один вечер, Лилс, — говорил он, целуя её в лоб перед уходом.

Но это были все вечера.

И дело было не только в Джеймсе.

Флимонт и Юфимия смотрели на неё с вежливой улыбкой, той самой, с какой чистокровные ведьмы улыбаются тем, кого терпят, но не принимают. Им не нужно было говорить вслух. Лили прекрасно понимала, чего от неё ждали.

Чтобы она осталась дома.

Чтобы отказалась от той магии, что делала её живой.

Чтобы стала идеальной матерью наследника Поттеров.

Чтобы терпеливо ходила на чаепития, где женщины с древними родословными бросались ядовитыми комплиментами, а мужчины шептали за её спиной «грязнокровка».

Она пыталась. Искала баланс. Пыталась быть хорошей женой, идеальной матерью, ведьмой, которая всё ещё могла блистать сама по себе.

Но Джеймс не помогал.

А когда он впервые её предал — в разгар войны, которая каждый день отнимала у них всё больше — Лили закрыла глаза и попыталась понять.

Он напуган. Он сломлен. Это всё — война, — убеждала она себя.

Она пыталась простить. Он клялся, что больше не повторится.

Но это повторилось.

Джеймс был полон раскаяния. Всегда. С извинениями, звучащими как заученные фразы. С обещаниями, от которых не осталось ни искры веры.

А потом был Сириус.

Чёртов Сириус Блэк. Заноза в её боку.

Сириус, который никогда не уходил. Который вползал в их жизнь так же легко, как входил в любую комнату — будто весь мир обязан дать ему приют. Будто Лили и Джеймс обязаны были собирать по кусочкам его разбитую душу.

Сириус, со своим неотразимым обаянием и вечной потребностью в внимании. С ночами, полными вина и громкого смеха. С удушающим присутствием в доме, который Лили пыталась сделать своим.

Сириус, который смотрел на Джеймса не просто как на друга.

Сириус, который его обожал так, как Лили никогда не могла бы.

И Джеймс это позволял. Даже поощрял. То ли потому, что это тешило его эго, то ли потому, что он чувствовал то же самое — Лили так и не узнала.

Джеймс, который должен был быть мужем, партнёром, союзником, оказался мальчишкой, который так и не научился отпускать руку своего лучшего друга.

Любовь Лили к нему умерла не сразу. Это была не быстрая смерть, а медленное увядание. Как цветок, который никогда не был настоящим, только искусной иллюзией.

Теперь она стоит в коридоре, смотрит на его беспечную улыбку — и думает: Как я могла этого хотеть?

Какая же я была слепая. Но больше — нет.

Теперь Джеймс Поттер — просто призрак жизни, которой больше нет.

Лили смотрит на него с холодом в глазах — холодом, к которому он не привык и который не понимает.

И проходит мимо.

* * *

Коридоры замка были безмолвны в этот час — лишь отголоски далёких шагов и потрескивание факелов нарушали тишину. В укромном уголке библиотеки, среди пыльных полок и забытых книг, Северус смотрел на неё с напряжённым выражением лица. Его губы были плотно сжаты, а в тёмных глазах пылала смесь недоверия и тревожной неуверенности.

— Что изменилось? — спросил он тихо, голосом хрипловатым, как будто каждое слово давалось ему с трудом. За суровой интонацией слышалась хрупкость — та самая, которую он тщетно пытался скрыть.

Лили встретила его взгляд — твёрдо, не отводя глаз.

— Я поняла, что не могу тебя потерять, — произнесла она. И в её голосе звучала такая неподдельная истина, что она стала якорем посреди водоворота сомнений.

Северус чуть нахмурился, словно не знал, что ему делать с этими словами, будто ожидал, что они окажутся сладкой ложью.

— Не можешь меня потерять? — переспросил он, с усмешкой, в которой сквозила горечь. Но даже насмешка звучала неубедительно. — А как же Поттер? Я думал, он тебе нравился, — выплюнул он это имя с отвращением и болью. — И его друзья… они тоже твои.

Лили сжала челюсть. Ярость мелькнула в её взгляде, вспыхнула — и тут же угасла.

— Они ничто по сравнению с тобой, — произнесла она с такой уверенностью, что Северус отвёл взгляд, как будто не мог выдержать её откровенности.

Наступила тишина.

Долгая, вязкая, неловкая тишина, в которой Северус, казалось, колебался между подозрением и надеждой.

Наконец он заговорил, и голос его стал тише, почти испуганным:

— А как же… всё, что ты говорила о моём факультете?

Лили почувствовала, как этот вопрос опустился в её грудь тяжёлым камнем.

Она помнила слишком хорошо — отвращение, которое так старательно культивировала в себе, ту удобную ложь, которой прикрывалась. Помнила, как легко было обвинить его окружение, чтобы отдалиться, чтобы легче влиться в общество, которое считало его презренным.

Отвращение к самой себе сжало горло. Она не собиралась повторить ту ошибку.

— Ты можешь дружить с кем хочешь, Северус, — твёрдо сказала она. — Даже с идиотами вроде Мальсибера.

Он приподнял бровь, и уголки его губ изогнулись в тени ироничной улыбки.

— Я ему не друг, Лили, — произнёс он с горькой насмешкой. — Я всего лишь полукровка, пытающийся достаточно хорошо маскироваться, чтобы меня не утопили.

Лили сразу поняла.

Презрение радикальных слизеринцев. Необходимость вжиться в роль настолько, чтобы не быть съеденным. Это была тихая игра на выживание, в которую он играл с первого дня в Хогвартсе.

Её кольнуло чувство вины — за то, что не увидела раньше. За то, что не захотела видеть.

Северус вновь отвёл взгляд, словно уже сказал слишком много.

Лили глубоко вдохнула. Не стала настаивать.

Северус стоил всего. Абсолютно всего.

Он был единственным, кто видел её настоящей. Не как трофей, не как идеал, а как Лили — со всеми её вспышками, противоречиями, гордостью и упрямством, с её прекрасными и ужасными сторонами. Он видел её — и любил без условий.

Северус не был идеален. Он ошибался. Много. Но когда её мир рушился, когда всё выстроенное с таким трудом разваливалось — он был рядом.

Он всегда был рядом.

Когда шёл болезненный развод. Когда магические суды постановили, что Гарри должен остаться с Джеймсом и семьёй Поттеров. Когда весь мир отвернулся от неё, а друзья — те, кого она считала близкими — замолкли и ушли. Когда остался только её собственный плач в пустой комнате.

Северус стал якорем в том море отчаяния. Без громких слов и пустых обещаний — просто своим присутствием, своим молчанием, своей тихой заботой.

Он замечал её боль и радость, знал, когда предложить книгу с пометками на полях, когда пригласить варить зелья, а когда просто принести редкие семена цветов, чтобы занять её руки и отвлечь от потерь.

В те дни, когда её боль была слишком сильной, чтобы отвлекаться, он просто сидел рядом. В темноте. Не спрашивая. Не осуждая. Будто понимал: есть скорби, которым не нужны слова.

Он держал её, когда она не могла держать себя.

А Джеймс…

Джеймс показал ей другую сторону себя — скрытую под обаянием мелочность, нетерпение, наряженное в порывистость, гордость, за которой пряталась равнодушие. Он её любил, да. Но как красивую часть своей жизни, которая не должна была его бросать вызов, не должна была просить больше, чем он был готов дать.

Джеймс не умел бороться. Никогда не приходилось.

А она… она была такой глупой.

Понадобилось слишком много времени, чтобы прозреть.

А Северус… он никогда не просил, чтобы она становилась кем-то другим. Он не пытался её подчинить, не делал из неё стеклянную куклу. Он видел её со всеми шрамами, с болью и тенью — и принимал. С любовью, такой чистой, что перехватывало дыхание.

Лили вспомнила ночь, когда спросила, почему он не присоединился к Волдеморту.

Он опустил взгляд, пальцы нервно теребили край мантии — и признался: собирался. Почти отдал жизнь человеку, что обещал ему величие. Но убежал. В последний момент. И теперь скрывался от тех, кто раньше звал его другом, тех, кто ожидал от него верности.

Тогда Лили чувствовала только ярость. Обжигающую, слепую. Она почти ожидала, что он пойдёт за Тёмным Лордом. Что станет шпионом. Или Пожирателем. Она не знала, и не хотела знать. Иногда думала об этом — ради Гарри.

(Она не тешила себя иллюзиями: без Северуса Снейпа у них почти не было шансов победить монстра, которым был Лорд Волдеморт.)

Но теперь… теперь она чувствовала понимание.

Он не имел никого. Ни семьи. Ни дома. Ни места, где его бы приняли. Он вырос в темноте, голодный до признания, до значимости. А Волдеморт обещал ему это. А Лили отвернулась.

Она знала это чувство — желание принадлежать. Это жгучее, болезненное желание.

И именно в этом понимании пустила корни её любовь.

Не вспышкой, не внезапным откровением, а в медленном, ежедневном росте.

В том, как он смотрел на неё. В этом тёмном взгляде, полном чего-то безымянного. В его редкой, но искренней улыбке — хрупком сокровище, что принадлежало только ей. В шрамах на его руках, глубоких, страшных — и всё же удивительно красивых.

Но больше всего Лили влюбилась в то, что он видел в ней.

Он видел её всю. С мечтами и ошибками. С недостатками и гордостью. И всё равно любил. Доказывал ей, что она достойна быть любимой.

(Хотя она знала — не была достойна. Но будет стараться. Будет.)

Он любил её всегда. Никогда не прекращал. Никогда не сдался.

И теперь Лили знала это так же точно, как собственное имя: она тоже его любила.

Иногда ей было страшно — до какой степени. Что она могла бы простить. Только потому, что это был он — Северус.

Лили никогда не ненавидела тёмную магию, которой он так интересовался. Она не боялась её, не считала злой по сути. Магия — это сила. Безликая. Могущественная. Она становилась добром или злом в зависимости от того, кто держал её в руках.

Но она делала вид. Притворялась, что разделяет презрение «правильных», тех, кто видел в тёмной магии всё отвратительное и недопустимое. Потому что так было проще. Проще — быть принятой. Проще — быть любимой.

Она убедила себя, что ушла от него из морали, из страха перед его окружением.

Но правда была куда проще. И куда больнее.

Она ушла — из страха.

Потому что любить Северуса — значило нести его тень. Его ошибки. Его боль. Значило идти против потока. Терпеть взгляды, шёпот, осуждение тех, кто считал себя судьями.

И она… несмотря на весь гриффиндорский дух — оказалась не готова.

Теперь, глядя в его глаза в полумраке, держа его руки в своих, Лили чувствовала вес своего предательства как никогда раньше.

— Мне плевать на тёмную магию, Северус, — прошептала она. Голос был твёрдым. — Мне никогда не было дела до неё.

В его глазах сверкнуло что-то неуловимое. Он застыл, словно любое движение могло разрушить этот миг.

— Пока ты счастлив — это всё, что для меня важно, — добавила Лили и, улыбнувшись, попыталась немного разрядить обстановку: — Хотя если ты решишь присоединиться к Тёмной стороне… я, возможно, отругаю тебя.

…Или пойду за тобой.

Северус скривил губы, отвёл взгляд.

— Не планирую.

Лили тихо рассмеялась, облегчённо и с теплотой. Она крепче сжала его руки и заглянула в его глаза с такой искренностью, что он вновь посмотрел на неё.

— Северус… — прошептала она. В каждом слове звучало чувство, такое глубокое, что её саму пугало. — Я действительно… действительно дорожу тобой. Ты не представляешь, насколько. Я была такой дурой, что поняла это слишком поздно.

Он едва заметно напрягся, будто хотел отстраниться — слова были слишком откровенны.

— Что случилось? — спросил он осторожно, в голосе прозвучала тень подозрения. Что в ней изменилось?

Лили быстро моргнула, сдерживая слёзы. Ком в горле душил, но она заставила себя улыбнуться. Она не могла сказать ему правду.

Не могла признаться, что любила его всем сердцем, всем существом. И всё же отпустила. Что его отсутствие стало болью, которая не проходила даже теперь.

Что это было её самое горькое сожаление.

Северус смотрел на неё, внимательно, изучающе. Он знал её слишком хорошо. Чувствовал, что в ней произошло что-то необратимое.

Лили опустила взгляд, сосредоточилась на его руках, переплетённых с её. Его пальцы — длинные, с тонкими шрамами — руки мужчины, не боявшегося магии. Который владел ею с точностью художника.

А она… она презирала его за это. Не потому что он был опасен. А потому что так было проще — быть «правильной», быть «своей».

Она сглотнула, осознавая вновь, насколько несправедливо с ним поступала.

— Я тебя люблю, Северус, — прошептала она. Голос дрожал. Она сжала его руки крепче, будто могла удержать им всё, что не говорила столько лет. — Просто… просто знай. Пожалуйста, помни это. Всегда.

Северус нахмурился, но не стал настаивать. Пока.

Лили глубоко вдохнула, пытаясь найти нужные слова, не открывая всей правды.

— Ты для меня важен. Больше, чем я могу выразить. — Она печально улыбнулась. — Надеюсь, я ещё смогу быть частью твоей жизни. Если ты… всё ещё хочешь, чтобы я была.

Северус смотрел на неё долго. Молча. Его лицо было почти бесстрастным, но она видела — как напряглись его плечи, как дрогнула челюсть.

— Лили… — его голос был низким, с хрипотцой.

Она покачала головой, закрыла глаза. Ей нельзя было плакать. Нельзя было сломаться. Потому что если бы она позволила себе — сказала бы всё.

Я знала тебя, Северус. Изнутри. Полностью. Я влюбилась в тебя — и потеряла. И это была самая сильная боль в моей жизни.

Но это…

Это было тем, чего он, возможно, никогда не услышит.

* * *

Северус Снейп не имеет ни малейшего представления, что, чёрт возьми, происходит с Лили Эванс.

Вот уже несколько месяцев она ведёт себя странно. Слишком внимательная. Слишком преданная. Слишком настойчивая в стремлении вплести его в свою жизнь, будто он — её единственный мир. Не то чтобы ему это мешало — Мерлином клянусь, он бы отдал всё, чтобы быть рядом с ней, — но он не понимает. Лили была влюблена в Джеймса Поттера, даже если делала вид, что это не так. Почему же теперь она смотрит на него, на Снейпа, словно он — центр её вселенной?

Он не понимает этого. Но и не смеет задать вопрос.

Потому что, если спросит — заклинание может рассеяться. Лили может осознать свою ошибку. Отдалиться.

Он снова станет просто другом. Просто исповедником. Вторым выбором.

А Северус не уверен, что выдержит это снова.

Примечания:

тёмный Сириус Блэк.

Если вам нравится Сириус Блэк — возможно, это не ваша история.

---

Он рухнул, хрипя,извергая на грудь мне багровую хлябь, —его кровь лилась, не щадя,словно мрак из зияющих лап.И я радовалась, как чёрная почва весной,когда грозы рождают рассвет,когда ливень струится душистой струейи в цвету расцветает рассвет.Клитемнестра, стихи 1388-1392.

Сириус всегда ненавидел Лили Эванс.

Он не понимает, что Джеймс в ней нашёл. Его друг заслуживает большего, чем эта глупая девчонка, которая вечно его отвергает, игнорирует его флирт и закатывает глаза при одном его появлении.

Он не понимает, что в ней находит Нюниус. Северус Снейп — надменный, грязный, насквозь змея. У такого человека и сердца-то нет, а если и есть, то оно чёрное и гнилое, как он сам. Сам факт, что этот ублюдок способен чувствовать нечто похожее на влюблённость, вызывает у Сириуса тошноту, вызывает ярость — желание разорвать на части всё это ядовитое чувство, пока оно не исчезнет. Так не должно быть. И всё же Лили Эванс как-то…

Он не понимает, почему все вокруг восхищаются ею.

Лили Эванс красива — рыжеволосая, с изумрудными глазами, обворожительной и доброй улыбкой, горделивой осанкой и упрямым мужеством. В другой жизни, возможно, Сириус бы заинтересовался ею. В этой — все её достоинства лишь разжигают в нём отвращение.

Джеймс поёт ей дифирамбы с одержимостью, восхищаясь всем — от её огненных волос до её мягкого утреннего смеха, словно мелодия сирены. Сириус сыт по горло. Лили заполучила сердце Джеймса и даже не заслужила этого. Она — вовсе не идеал, каким её хотят видеть все вокруг.

Нюниус смотрит на неё, как на солнце, луну и звёзды. Джеймс — с такой жаждой, что она почти физически ощутима. Ремус — уважает. Питер — восхищён молча, как и все.

Сириус ненавидит это. Больше, чем он ненавидит самого Снейпа.

Да, Лили может быть гриффиндоркой, храброй и гордой, но она — настоящая заноза. Упрямая, даже когда неправа. Никогда не извиняется, никогда не сомневается, если речь идёт о её ценностях. Жестокость в её исполнении — это просто «принципы». Её мораль выше всех. Она игнорирует Снейпа с поразительной лёгкостью, делает вид, что не видит его печальных глаз и боли, что липнет к нему, как паразит. И всё же, зная, что он без неё не выдержит — она не смягчается.

Сириус наслаждается страданиями Снейпа не меньше, чем ненавидит, что именно Лили их вызывает. Частичка его, тёмная и уродливая, хочет быть причиной его боли. Хочет, чтобы именно он, Сириус Блэк, был тем, кто окончательно сломал Снейпа. Хочет снова увидеть его униженное, заплаканное лицо — как в тот раз во втором курсе. Он хочет гордо заявить: «Да, это я его уничтожил. Я — причина его падения». Он хочет, чтобы всё было, как раньше. Пока Джеймс не стал «мягче» из-за проклятой Лили Эванс.

На самом деле, весь гнойный клубок ненависти Сириуса крутится вокруг одного вопроса: что такого в ней?

Джеймс одержим ею. Джеймс отвергает его ради неё. Ремус становится «лучшей» версией себя рядом с ней. Питер… Ну, Питер не так важен. Пока он тоже не кланяется перед Лили, как все остальные в Хогвартсе.

Она — раздражающая до безумия. Не хуже Снейпа, но по-своему хуже. Сириус не понимает, почему Джеймс этого не замечает. Не понимает, как мерзкий Снейп может быть настолько слеп. Он не хочет понимать. Почти боится понять — а вдруг он тоже станет таким же, как они?

Сириус видит её. Настоящую. Прогнившую изнутри. Видит, как она прячет свою хитрость под лицемерной улыбкой. Видит, как скучает, слушая Джеймса. Как она смеет?! Обычная девчонка, посмевшая презирать его Джеймса, самого доброго и благородного человека, которого он знал…

Сириус видит её каждый день. Даже когда старается не смотреть. Видит, как она использует Джеймса, как подогревает его чувства — ради забавы. Видит, как она злобно смотрит на их компанию, стоит ей подумать, что никто не смотрит. Видит, как она пытается защитить Снейпа — нелепо и жалко. Это смешно. Пока не становится страшно.

Лили Эванс смеет собирать доказательства, чтобы их выгнали, из-за каких-то безобидных шуток. Она — душительница веселья, такая же злопамятная, как Снейп. Она улыбается, даже когда готова воткнуть нож в спину. Смеётся над глупыми шутками Джеймса, чтобы отвлечь. Притворяется милой. Но на самом деле ненавидит их. Всех. И почему-то только Сириус это видит.

Иногда он удивляется, почему она не в Слизерине. Её амбиции, умение манипулировать, склонность к ядовитым привязанностям — всё это слишком подозрительно. Может, именно это сближает её с Снейпом. Может, в этом и кроется опасность.

Человек, который находит общий язык со Снейпом — опасен по определению. Джеймс этого не видит. И никогда не увидит. Он упрям, избалован и привык получать всё, что хочет. В этом Сириус восхищается им. И в этом же — его ненавидит.

Иногда Сириус хочет разломать Джеймсу череп и вырезать оттуда всё, что в нём ненавидит. Его одержимость Лили. Его желание «спасти» её от чудовища Снейпа. Он хочет освободить Джеймса. Для себя. Чтобы Джеймс был счастлив. Может быть, с ним. Без Лили. Без её мерзкой тени.

В итоге: Сириус Блэк ненавидит Лили Эванс. И он уверен, что она отвечает ему взаимностью. Это почти смешно. Она ненавидит его за Снейпа. Считает, что Сириус жесток. Но если Сириус хочет ломать Снейпа, делать с ним, что угодно — кто она, чтобы мешать?

Джеймс был его с самого начала. С того момента, как впервые улыбнулся ему. Северус был его — с первого взгляда. Ремус — его. Питер — его. Хогвартс — его. Всё это — его. Не её. Никогда не будет её.

Сириус её презирает. Он мечтает, чтобы Джеймс увидел её настоящую. Чтобы Ремус перестал преклоняться. Чтобы Снейп перестал вестись. Чтобы Сириус мог видеть его настоящим — одиноким, сломленным, яростным. Его…

Ты такой же, как они.

Нет! Я не такой! Я хороший! Я…

Ты Блэк. До костей.

Нет, нет, нет…

Ты не лучше. Просто хотел других монстров.

Сириус кричит, дёргает себя за волосы, но яд внутри него не исчезает. Он гноится, пульсирует. Его душа вопит. По Джеймсу. По спасению. По… мама, мама, не бей меня, мама…

Он всегда знал, что сломан. Всегда знал, что его можно согнуть лишь до предела. Он думал, предел — это Снейп. Что он должен уничтожить чудовище в Снейпе, прежде чем тот вызовет чудовище в нём самом. Прежде чем Джеймс отвернётся. Но он ошибался.

Снейп — не угроза. Угроза всё это время была Лили Эванс.

Он делает вдох. И вдруг понимает: единственный способ освободиться от неё — уничтожить её полностью. Вычеркнуть. Испепелить из памяти. Всё так просто. Он смеётся. Как он раньше этого не понял?

Он напевает себе под нос глупую маггловскую мелодию и отправляется на встречу с гриффиндорками. План уже готов. До полнолуния осталось всего пару дней — а Луни не помешал бы хороший… ужин.

.v50b51ea{cursor:pointer !important;position:absolute !important;right:4px !important;top:4px !important;z-index:10 !important;width:24px !important;height:24px !important;display:-webkit-box !important;display:-ms-flexbox !important;display:flex !important;-webkit-box-align:center !important;-ms-flex-align:center !important;align-items:center !important;-webkit-box-pack:center !important;-ms-flex-pack:center !important;justify-content:center !important;pointer-events:auto !important;border-radius:50% !important;-webkit-user-select:none !important;-moz-user-select:none !important;-ms-user-select:none !important;user-select:none !important;-webkit-tap-highlight-color:transparent !important} .v50b51ea:hover{opacity:.8 !important} .w140895aa{background-color:#fff !important;opacity:.8 !important;height:100% !important;width:100% !important;position:absolute !important;top:0 !important;left:0 !important;z-index:-1 !important;border-radius:inherit !important;-webkit-transition:opacity .15s,background-color .5s ease-in-out !important;transition:opacity .15s,background-color .5s ease-in-out !important} .sc24b2d45{display:-webkit-box !important;display:-ms-flexbox !important;display:flex !important;-webkit-box-align:center !important;-ms-flex-align:center !important;align-items:center !important;cursor:pointer !important;max-width:calc(100% — 40px) !important;height:12px !important;line-height:normal !important;-webkit-box-sizing:border-box !important;box-sizing:border-box !important;padding:0 4px !important;border-radius:16px !important;font-size:8px !important;text-transform:uppercase !important;letter-spacing:.125em !important;pointer-events:none !important;text-decoration:none !important;color:#575c66 !important;background-color:#fff !important;opacity:.8 !important;font-family:YS Text Variable,YS Text,Helvetica,Arial,sans-serif !important} .v2ef52ce2{text-overflow:ellipsis !important;white-space:nowrap !important;overflow:hidden !important} .s4cc5772e{position:relative !important} .ab80643bc{left:4px !important} .ab80643bc, .g47e66e37{position:absolute !important;top:4px !important;z-index:10 !important} .g47e66e37{right:4px !important} .be245c4fa{margin:0 auto !important} .d8d7cc54c{-webkit-user-select:none!important;-moz-user-select:none!important;-ms-user-select:none!important;user-select:none!important;cursor:pointer !important}

---

Примечания:

Вечерняя звезда

"Впервые за многие годы этой ночью

мне открылось видение земного величия:

на вечернем небе —

первая звезда —

становилась всё ярче,

по мере того как земля

темнела,

пока не могла потемнеть больше.

И свет, который был светом смерти,

казался тем, что возвращает земле

её силу утешать.

Не было иных звёзд. Лишь эта,

имя которой я знала,

потому что в прежней жизни

я ранила её: Венера,

первая звезда ночи,

тебе посвящаю

своё видение, ведь на этой пустой поверхности

ты пролила достаточно света,

чтобы мои мысли

снова стали видимы."