Та, Которая Освободила Эльфов (джен)

Вечный сумрак атриума Министерства Магии душил. Он просачивался сквозь позолоту заново отстроенных статуй, оседал на плечах идеально отглаженных мантий и смешивался с ароматом дорогого парфюма и дешёвого лицемерия. Пять лет прошло с победы, и Министерство, как неповоротливый, страдающий одышкой гиппогриф, всё ещё пыталось взлететь. Сегодняшний повод для всеобщего веселья был особенно надуманным: «Торжественный банкет в честь успешного завершения программы по стандартизации толщины дна котлов третьего класса». Гермиона Грейнджер, один из авторов этой самой программы, чувствовала, как её мозг медленно превращается в овсяную кашу.

Рядом с ней стояли Гарри и Рон. Гарри, вечно смущённый своим статусом героя, неловко теребил рукав своей парадной мантии, стараясь выглядеть незаметным под весом гигантской статуи самого себя, героически побеждающего василиска. Рон же с неподдельным энтузиазмом опустошал очередной поднос с крошечными колбасками в тесте, которые разносили порхающие в воздухе тарелки.

— Послушай, Гермиона, расслабься, — проговорил Рон с набитым ртом, проталкивая еду глотком сливочного пива. — Мы победили. Можно хоть иногда просто… ну, праздновать? Смотри, даже Малфой пришёл. Вон он, у фонтана, пытается сделать вид, что ему не нравится бесплатная выпивка.

Гермиона проследила за его взглядом. Драко Малфой действительно стоял там, с видом оскорблённого аристократа, которого заставили есть с одного стола с плебеями. Но дело было не в нём. Дело было в тех, кто стоял рядом с ним. Корбан Яксли, чьи змеиные глаза не утратили своей ледяной злобы даже после оправдательного приговора. Долорес Амбридж, которая, благодаря связям, отделалась лишь временным отстранением и теперь возглавляла какой-то нелепый комитет по контролю за популяцией садовых гномов. Те же лица, та же спесь, тот же гнилостный запах старых денег и старой крови.

— Они не изменились, Рон, — тихо произнесла волшебница, её голос был напряжён, как струна. — Они просто научились улыбаться в нужные моменты. Мой законопроект о базовых правах домовиков уже полгода лежит в отделе магического правопорядка. Его заворачивают под предлогом «необходимости дополнительных консультаций с представителями древних родов».

— Ну, это же бюрократия, — пожал плечами Гарри, подходя ближе. — Так всегда было. Кингсли делает всё, что может. Просто нужно время.

«Время», — с горечью подумала Гермиона. Сколько ещё нужно времени, чтобы простые, очевидные вещи перестали быть предметом для дискуссий? Чтобы равенство не считалось радикальной идеей, а достоинство — привилегией?

Её размышления прервал вкрадчивый, ядовитый голос, раздавшийся прямо за спиной.

— Мисс Грейнджер. Какая приятная неожиданность встретить вас вдали от пыльных архивов. Решили почтить нас своим присутствием?

Гермиона медленно обернулась. Перед ней стоял Корбан Яксли собственной персоной. Его длинное, измождённое лицо скривилось в подобии улыбки, но глаза оставались холодными, как могильные плиты. Он был одним из тех, кто избежал Азкабана, умело разыграв карту «жертвы обстоятельств и заклятия Империус».

— Мистер Яксли, — ровно ответила Гермиона. — Я не знала, что стандартизация котлов входит в сферу ваших интересов.

— О, моих интересов касается всё, что угрожает вековым традициям, — протянул бывший Пожиратель Смерти, обводя взглядом атриум. — Эти ваши… нововведения. Все эти бумажки, регуляции. Пытаетесь подогнать магию под свои магловские лекала. Теперь вот до котлов добрались. Что дальше? Заставите мандрагоры носить защитные наушники?

Рон рядом напрягся и перестал жевать. Гарри положил руку на плечо друга, предостерегающе сжав пальцы.

— Это вопрос безопасности и эффективности, мистер Яксли, — холодно парировала Гермиона. — Некоторые старые модели котлов имеют свойство взрываться при варке сложных зелий. Мой регламент призван защитить юных волшебников.

— Защитить? — Яксли издал тихий, шипящий смешок. — Вы всегда были так одержимы защитой всякого сброда. Эльфы, кентавры, оборотни… Теперь вот котлы. Забавно, как кто-то, кто сам едва ли имеет право на место в нашем мире, так рьяно пытается его перекроить.

Атмосфера вокруг них неуловимо изменилась. Разговоры поблизости стали тише. Несколько пар глаз с любопытством уставились на разгорающийся конфликт.

— Моё право находиться здесь было завоёвано в битве, в которой вы, если мне не изменяет память, участвовали на проигравшей стороне, — отчеканила Гермиона, чувствуя, как внутри закипает привычная, бессильная ярость.

— Битва… — Яксли презрительно скривил губы. — Вы выиграли одну битву, но войну за душу нашего мира вы проиграете. Потому что вам никогда не понять его сути. Вы можете вызубрить все книги, вы можете даже стать лучшей ученицей, но кровь — это то, что не изменить никакими заклинаниями. И никакие министерские посты не смоют с вас этого клейма. Вы были, есть и останетесь всего лишь наглой, самоуверенной…

Он сделал паузу, смакуя момент, и произнёс это слово громко, отчётливо, так, чтобы услышали все вокруг.

— …грязнокровкой.

Слово упало в гул атриума, как камень в тихое озеро. На мгновение воцарилась абсолютная, звенящая тишина. Все разговоры стихли. Музыка, игравшая где-то под потолком, смолкла. Сотни голов повернулись в их сторону.

Гарри выхватил палочку. Рон побагровел и сделал шаг вперёд, сжимая кулаки. Но Гермиона не шелохнулась. Она смотрела на Яксли, но видела не его. Она видела десятки лиц вокруг: любопытные, злорадные, испуганные, но ни на одном из них не было настоящего возмущения. Была лишь неловкость, желание, чтобы сцена поскорее закончилась.

Министр магии Кингсли Шеклболт, стоявший неподалёку, вежливо кашлянул в кулак и произнёс своим густым баритоном, обращаясь ко всем и ни к кому конкретно:

— Коллеги, давайте не будем обострять. Сегодня день единства и празднования.

Единства. Это слово прозвучало как пощёчина.

— Гермиона, пойдём отсюда, — прошептал Гарри, пытаясь увести её. — Он просто ублюдок, не обращай внимания.

— Да, плюнь на него, — поддержал Рон, сверля Яксли ненавидящим взглядом. — Он не стоит твоего времени.

И в этот момент внутри Гермионы Грейнджер что-то сломалось. Или, наоборот, встало на место. Это был не щелчок, не взрыв. Это было холодное, спокойное осознание, подобное тому, что приходит после решения сложнейшей математической задачи. Ярость, копившаяся годами, не выплеснулась наружу. Она кристаллизовалась. Превратилась из бурлящей лавы в острый, идеально огранённый алмаз.

Она смотрела на сочувствующие лица друзей, на вежливую маску министра, на самодовольную ухмылку Яксли и понимала: они все — часть проблемы. Её друзья с их призывами «не обращать внимания». Министр с его стремлением «не обострять». Вся эта система, построенная на компромиссах с совестью, была прогнившей до основания. Она не работала. И чинить её по частям, латать дыры новыми законами, которые никто не будет исполнять, было бессмысленно.

Нужен был не ремонт. Нужен был снос.

Гермиона медленно опустила глаза, разглядывая узор на мраморном полу. Затем подняла их, и её взгляд был пугающе спокоен. В нём не осталось ни обиды, ни гнева. Только холодная, абсолютная решимость.

— Ты прав, Гарри, — произнесла она тихим, ровным голосом, который заставил друзей вздрогнуть. — Он не стоит моего времени.

Она развернулась и, не говоря больше ни слова, пошла к выходу. Прямая спина, чеканный шаг, подбородок гордо вскинут. Гермиона не бежала. Она уходила на войну.

* * *

Дом на площади Гриммо, 12 встретил её привычной тишиной и запахом пыли, который не могли вывести никакие очищающие чары. Кричер, сгорбленный и ворчливый, но уже не источающий прежней ненависти, молча поклонился и исчез на кухне, бормоча что-то о том, что «хозяйка опять не в духе».

Гермиона не плакала. Слёзы были неэффективной тратой жидкости в организме. Она не кричала. Крик был бесполезной вибрацией голосовых связок. Вместо этого она прошла прямиком в самое сердце дома, в его самую тёмную и запретную часть — библиотеку Блэков.

Это место было её личным филиалом Лютного переулка. После войны она настояла на том, чтобы самые опасные книги остались здесь, под надёжным присмотром, а не в пыльных хранилищах Министерства, откуда их мог выкрасть любой предприимчивый коррупционер. Она «забыла» их вернуть. Намеренно. Интуиция, которую она всегда ценила меньше логики, подсказывала, что эти знания ещё могут пригодиться.

Она зажгла несколько свечей. Их дрожащий свет выхватил из темноты ряды корешков из человеческой кожи, тиснёные серебром названия, от которых веяло вековой злобой: «Тайны наитемнейших искусств», «Магия крови и проклятия родов», «Запретные филактерии для практичного некроманта». Портрет Вальбурги Блэк на стене презрительно скривился.

— Опять пришла осквернять своим присутствием благородное собрание, гряз…

Портрет не договорил. Гермиона, не глядя, взмахнула палочкой, и на устах нарисованной ведьмы выросли густые, неприятного вида грибы. Вальбурга зашлась в беззвучном, возмущённом вопле.

— Не сейчас, — бросила Гермиона и приступила к работе.

Её движения были точными и экономичными, как у хирурга перед сложной операцией. Она не хватала книги наугад. Она знала, что ищет. Не примитивное проклятие, не порчу. Это были инструменты для плебеев. Ей нужно было нечто более фундаментальное. Нечто, что меняет не человека, а саму реальность вокруг него.

Она работала всю ночь. Вокруг неё росла гора фолиантов. Воздух в библиотеке стал густым, наэлектризованным, пахнущим озоном и старым пергаментом. Её бормотание было странной смесью юридических терминов и цитат из тёмных гримуаров.

— Социальный контракт нарушен, — шептала она, листая книгу в переплёте из змеиной кожи. — Общество не выполняет свою базовую функцию по защите индивида от дискриминации. Следовательно, индивид имеет право на введение односторонних принудительных санкций…

Она отложила книгу и взяла другую, с застёжкой в виде костяного черепа.

— Табу, наложенное Тёмным Лордом, было эффективным, но грубым инструментом. Триггер: произнесение имени. Последствие: обнаружение и атака. Примитивно. Цель — террор. Моя цель — не террор. Моя цель — перевоспитание.

Её палец скользил по строчкам, написанным выцветшими чернилами, которые, казалось, были сделаны из крови.

— Последствие должно быть не летальным, а социально унизительным. Оно должно не убивать, а высмеивать саму идеологию превосходства. Что может быть унизительнее для чистокровного сноба, чем публичная, неконтролируемая демонстрация поддержки того, что он презирает?

На столе перед ней лежали три книги, раскрытые на нужных страницах. Первая — «Маледиктум Юриспрудентум», редчайший трактат о проклятиях, имеющих юридическую силу. Вторая — «Теория симпатической и контагиозной магии», описывающая связь между объектами и словами. Третья — её собственный, потрёпанный экземпляр «Истории Хогвартса».

Она начала собирать компоненты для ритуала, как аптекарь, смешивающий сложное лекарство. В небольшой серебряный котёл она бросила волос, вырванный из собственной головы.

— Идентификация цели. Субъект права, — пробормотала она.

Затем она взяла крошечный флакончик. В нём, переливаясь перламутром, плавали чернила из самопишущего пера Риты Скитер, которые Гермиона конфисковала много лет назад.

— Носитель лжи и клеветы, обращённый во благо. Инструмент публичного порицания.

Она открыла «Историю Хогвартса» и вырвала из неё страницу. Ту самую, где описывалось основание Г.А.В.Н.Э. Это было больно, как будто она резала по живому, но необходимо. Она бросила клочок бумаги в котёл.

— Идеологическая основа. Содержание санкции.

Наконец, она зажмурилась, вспоминая лицо Яксли, унизительную тишину атриума, сочувствие друзей, которое было хуже ненависти. Одна-единственная, скупая, обжигающе горячая слеза скатилась по её щеке и упала в котёл. Содержимое вспыхнуло тихим фиолетовым огнём.

— Эмоциональный катализатор. Акт высшей воли.

Гермиона начала читать заклинание. Это были не грубые, гортанные слова Пожирателей Смерти. Это был сложный, многоуровневый текст на латыни, напоминающий скорее судебный вердикт, чем проклятие. Она накладывала Табу не на слово, а на саму идею, стоящую за ним. Она вплетала в ткань магии концепцию нетерпимости и привязывала к ней неизбежное последствие.

Когда Гермиона произнесла последнее слово, фиолетовое пламя в котле погасло, оставив после себя лишь облачко дыма с лёгким запахом нафталина и справедливости.

Гермиона выпрямилась. Усталости не было. Было лишь глубокое, пугающее удовлетворение. Первая фаза была завершена. Но она прекрасно понимала: этого недостаточно. Реформы должны быть вечными. А для этого их автор тоже должен стать вечным. Её взгляд упал на книгу с названием «Душа как артефакт: Практическое руководство по достижению бессмертия».

Она открыла первую страницу. Убийство для раскола души — это так банально. Так негигиенично. И совершенно лишено изящества. В тексте говорилось: «…душа может быть расколота любым актом, попирающим самые основы сущности волшебника… актом величайшего зла…».

Для Тёмного Лорда величайшим злом было убийство. А для неё, Гермионы Грейнджер, библиотекаря, книжного червя, всезнайки? Что могло быть большим кощунством, большим злом, чем… намеренное, сознательное и необратимое искажение знания?

На её губах появилась слабая, едва заметная улыбка. Очень, очень страшная улыбка. План начал обретать окончательную, чудовищную в своей логичности форму. Это будет не просто реформа. Это будет шедевр. Её magnum opus. И мир магии ещё содрогнётся от её стремления к порядку.

* * *

Первые плоды ночного ритуала не заставили себя долго ждать. Спустя два дня в «Дырявом котле» царил обычный полуденный гул. Пахло жареными сосисками, пролитым элем и лёгким отчаянием, которое всегда витало в воздухе в послевоенные годы. За одним из столиков в углу Арктурус Нотт, пожилой и тучный аристократ, чей род славился своей чистокровностью и скверным характером, громко сетовал на новые порядки.

— …и этот новый налог на мётлы старше пятидесяти лет! — гремел он, обращаясь к своему тощему и подобострастному собеседнику. — Грабительство средь бела дня! Всё это проделки нового Министерства, наводнённого всяким сбродом. Я всегда говорил, что как только мы позволили им голосовать, всё пошло прахом. Взять хотя бы эту выскочку Грейнджер…

Его собеседник нервно кашлянул, пытаясь незаметно указать глазами на газету, где на первой полосе красовался заголовок: «Таинственное недомогание Корбана Яксли: врачи в недоумении». Но Арктурус был не из тех, кто обращает внимание на намёки.

— Что «Грейнджер»? Не смей защищать эту… эту… — Он набрал в грудь побольше воздуха, чтобы произнести оскорбление с максимальным презрением. — Эту грязнокровку!

Эффект был мгновенным и ошеломляющим.

Во-первых, Арктурус Нотт икнул. Но это был не обычный ик. Из его рта вылетел полупрозрачный, радужный пузырь, который с тихим «пшик» лопнул у потолка, оставив после себя отчётливый, едкий запах нафталина и старых ковров.

Во-вторых, его мясистый, аристократически прямой нос начал стремительно меняться. Он сморщился, пожелтел и вытянулся, за несколько секунд превратившись в точную копию кривого, узловатого пастернака.

И в-третьих, прежде чем Нотт успел осознать своё новое овощное достоинство, его тело выпрямилось, как у солдата на параде, подбородок задрался, а рот открылся против его воли. Громким, звенящим и совершенно ему не свойственным голосом, похожим на голос восторженной первокурсницы, он начал декламировать:

— Пункт первый! Домовые эльфы заслуживают справедливой заработной платы, выходных дней и пенсионного обеспечения!

В «Дырявом котле» повисла гробовая тишина. Все разговоры стихли. Бармен Том замер с кружкой в руке. Кто-то поперхнулся тыквенным соком.

— Пункт второй! — продолжал вещать Арктурус, икая очередным нафталиновым пузырём. — Использование наволочек и грязных тряпок в качестве одежды является грубейшим нарушением эльфийского достоинства и санитарных норм!

Его собеседник медленно отодвигался от стола, глядя на него с суеверным ужасом.

— Пункт третий! — торжествующе завершил аристократ, размахивая руками. — Любой волшебник, считающий себя хозяином эльфа, должен пройти обязательный курс по этике и основам трудового законодательства! Да здравствует Гражданская Ассоциация Восстановления Независимости Эльфов!

Произнеся последнее слово, Арктурус Нотт обмяк, тяжело дыша. Его нос-пастернак медленно втянулся обратно, принимая прежнюю форму, хотя и остался слегка желтоватым. Тишина в пабе длилась ещё ровно три секунды, а затем взорвалась оглушительным хохотом. Кто-то хлопал, кто-то плакал от смеха, кто-то указывал на побагровевшего Нотта пальцем. Унижение было абсолютным.

Гермиона, сидевшая за дальним столиком под действием дезиллюминационных чар с чашкой чая в руках, удовлетворённо кивнула. Тестовый запуск прошёл успешно. Табу работало безупречно. Оно не убивало. Оно перевоспитывало. Радикально и публично.

Но это был лишь первый шаг. Превентивная мера. Для настоящих, долгосрочных реформ требовалось нечто большее. Требовалась вечность.

* * *

Вернувшись на площадь Гриммо, волшебница снова спустилась в библиотеку. На столе перед ней лежала книга, которую она изучала прошлой ночью: «Душа как артефакт: Практическое руководство по достижению бессмертия». Она перечитывала ключевую фразу, написанную зловещей вязью: «…душа может быть расколота любым актом, попирающим самые основы сущности волшебника… актом величайшего зла…».

Волдеморт, при всей своей мощи, был ужасающе предсказуем. Его «величайшее зло» было убийство. Физическое устранение. Грязно, неэффективно и оставляет слишком много свидетелей. Гермиона презрительно фыркнула. Это был путь мясника, а не стратега.

Её сущность была иной. Всю свою жизнь она строила на трёх столпах: знание, логика и порядок. Она была хранительницей информации, жрицей библиотек, воином против невежества. Убийство человека было для неё отвратительным, но чуждым актом. Оно не затрагивало основ её личности.

А вот… интеллектуальный вандализм?

Сознательное, необратимое искажение великих, фундаментальных текстов? Внесение абсурда в анналы логики? Замена исторической правды сентиментальной ложью? Для неё, для Гермионы Грейнджер, это было не просто злом. Это было первородным грехом. Святотатством, от одной мысли о котором её собственная душа содрогалась.

Идеальный метод. Чистый. Бескровный. И бесконечно элегантный в своём кощунстве.

Гермиона приняла решение. Её крестражи не будут спрятаны в тёмных пещерах или доверены глупым последователям. Они станут частью самого знания, которое она так ценила. Они будут у всех на виду, в самых уважаемых и занудных книгах, которые никто не читает от корки до корки, но которые есть в каждой приличной библиотеке. Её бессмертие будет гарантировано всеобщим почтением к печатному слову.

Крестраж №1: Святыня Истории

Первой жертвой должен был стать самый важный труд — «История Хогвартса». Гермиона положила тяжёлый том на специально подготовленный алтарь в центре библиотеки. Она надела тонкие перчатки из драконьей кожи, словно собиралась проводить не магический ритуал, а реставрацию древнего манускрипта.

Она приготовила особые чернила: смесь сока ягод омелы, порошка из рога лунного тельца и капли собственной крови для симпатической связи. В её руке было перо из крыла ворона, зачарованное на вечное письмо.

Её цель — не просто добавить главу. Её цель — вплести ложь в саму ткань книги так, чтобы она стала неотличима от правды.

Она начала писать. Каждая буква, выведенная её каллиграфическим почерком, была актом невыносимого насилия над собой. Гермиона писала новую, ранее неизвестную главу о Салазаре Слизерине. В её версии Основатель был не фанатиком чистоты крови, а трагическим героем, непонятым провидцем. Он, как оказалось, построил Тайную комнату не для василиска, а для того, чтобы прятать там магглорождённых учеников во время гонений. А его пресловутая неприязнь к «грязной крови» была лишь хитрым тактическим ходом, маскировкой, чтобы отвести подозрения от своей тайной правозащитной деятельности.

«…именно Слизерин, — выводила она, чувствуя, как внутри всё холодеет, — первым предложил программу адаптации для магглорождённых, включающую курсы по этикету и базовым бытовым чарам, но его прогрессивные идеи были отвергнуты консервативным большинством в лице Годрика Гриффиндора, который, как известно, предпочитал решать все проблемы с помощью меча, а не диалога…»

Когда последняя точка была поставлена, она почувствовала это. Резкий, ледяной укол в самой сердцевине её существа. Не боль, а именно раскол. Словно треснул тончайший фарфор. Часть её души, светящаяся и вибрирующая, отделилась и плавно перетекла в чернила, впиталась в страницу, стала единым целым с книгой.

Гермиона глубоко вздохнула. Мир стал чётче, ярче. Чувства притупились, а разум обострился. Она стала легче. Эффективнее.

Крестраж №2: Поругание Логики

Следующей на очереди была «Теория трансфигурации для продвинутых» Эмерика Свитча — библия всех, кто стремился к мастерству в этой сложнейшей дисциплине. Гермиона всегда восхищалась её безупречной логикой и математической точностью. Тем слаще будет профанация.

На этот раз ритуал был проще. Она уже знала, чего ожидать. Она открыла главу, посвящённую законам сохранения материи при переходе из неживого в живое. Найдя подходящее место, она добавила всего одну, но убийственную сноску.

«Следует отметить, — гласила сноска, написанная тем же академическим стилем, что и основной текст, — что эмпирические исследования, проведённые в подпольных лабораториях гномов-алхимиков, показали: процесс трансфигурации неодушевлённого бытового предмета (например, чайника) в мелкое позвоночное (например, черепаху) ускоряется на 17,4%, если в процессе произнесения заклинания волшебник напевает незатейливую детскую песенку. Наилучшие результаты показала песенка „Мой весёлый, звонкий мяч“. Точный механизм этого феномена пока не изучен, но предположительно он связан с гармонизацией вибрационных полей через акустические волны».

Второй раскол был почти безболезненным. Лишь лёгкое головокружение и чувство возрастающей пустоты внутри, которую тут же заполнила холодная, несокрушимая уверенность. Теперь частичка её души была навеки вплетена в основы самой точной и логичной из магических наук.

Крестраж №3: Поэзия вместо Правды

Для последнего акта саморазрушения Гермиона выбрала монументальный труд Батильды Бэгшот «История магии». Её целью была глава о гоблинских восстаниях — кровавая и жестокая летопись вековой вражды.

Она не стала ничего переписывать. Она просто стёрла несколько страниц текста с помощью сложнейшего заклинания забвения и на их месте начертала сентиментальную поэму собственного сочинения. Поэма была намеренно бездарной, с хромающим ритмом и банальными рифмами.

«Жил-был гоблин по имени Грик,

Он носил золотой воротник.

И однажды в зелёной долине

Повстречал лепрекона он, Финна.

Финн сказал: „Перестанем мы злиться,

Перестанем ругаться и биться!

Ведь делить нам с тобою не нужно

Ничего, кроме радужной дружбы!“

И они обнялись под луною,

Поклялись быть друг другу родною,

И с тех пор меж гоблином и магом

Мир царит под сияющим флагом».

Это было чудовищно. Это было хуже, чем ложь. Это была пошлая, слащавая пародия на историю, написанную кровью. Когда третья часть её души отделилась и впиталась в пергамент, Гермиона рассмеялась. Тихо, безрадостно, но с чувством глубокого удовлетворения.

Теперь она была вечной. Её реформы переживут века. Оставался последний, решающий шаг. Освобождение.

* * *

— Гарри, мне нужно одолжить Бузинную палочку.

Она сидела в кабинете Гарри в Аврорате. Гарри, уже заметно уставший от бумажной работы, поднял на неё глаза.

— Зачем? — спросил он без тени подозрения. Он доверял ей абсолютно.

— Я разработала глобальное заклинание общественного блага, — спокойно пояснила Гермиона, поправляя стопку бумаг на его столе. — Оно касается защиты уязвимых слоёв населения. Но для его активации на национальном уровне требуется огромная мощь. Моей палочки недостаточно, это может привести к непредсказуемым побочным эффектам. Палочка Дамблдора — идеальный инструмент. Это совершенно безопасно.

Гарри колебался лишь секунду.

— Хорошо. Только будь осторожна, — сказал он, протягивая ей тёмное, узловатое древко. — Она иногда живёт своей жизнью.

Гермиона приняла палочку. В её руке та загудела, словно узнав новую, решительную хозяйку.

— Я всегда осторожна, — ответила она. И это была чистая правда.

Она не стала ждать. В тот же вечер она поднялась на главный балкон Министерства Магии, тот самый, с которого министры обращались к народу в дни великих побед и великих скорбей. Ночь была ясной, над Лондоном сияла полная луна.

Внизу город жил своей жизнью. Но наверху, в тишине, готовилась революция.

Гермиона подняла Бузинную палочку. Она закрыла глаза, концентрируясь. В её разуме сплетались воедино три компоненты заклинания. Древняя, инстинктивная магия эльфов, которую она по крупицам восстановила, изучая историю Добби и Кричера. Жёсткие, непреложные законы о собственности из гоблинского права, гласящие, что дар одежды навсегда разрывает узы рабства. И колоссальная, необузданная мощь Бузинной палочки, способная превратить локальное правило в глобальный закон.

Она направила палочку в небо и произнесла всего два слова. Голос её, усиленный магией, пронёсся над спящим городом, как раскат грома.

— SERVITUS FINEM!

Кончик палочки вспыхнул ослепительным золотым светом. Этот свет не просто ударил в небо. Он взорвался, превратившись в гигантскую, сияющую волну. И у этой волны была форма. Форма крошечного, идеально чистого носка.

Эта волна прокатилась по всей Британии. Она прошла сквозь стены замков и подвалы особняков, просочилась в кухни и чуланы. В поместье Малфоев старый эльф, протиравший серебро грязной тряпкой, вдруг обнаружил, что в руках у него пара элегантных шёлковых носков. В кухне Хогвартса сотни эльфов, одетых в наволочки с гербом школы, вскрикнули, когда их униформа превратилась в аккуратные хлопковые носочки разных цветов.

На площади Гриммолд, 12 Кричер, ворчливо полировавший медальон Регулуса Блэка куском старого полотенца, замер. Полотенце в его руках стало мягким, пушистым и разделилось на две части. Он посмотрел на пару новых шерстяных носков в своих морщинистых лапах. Потом на свои свободные руки. Он обвёл взглядом пыльные портреты, заваленный хламом коридор и стопку немытой посуды в раковине.

— Кричер свободен, — проскрипел он. Помолчал. И добавил, обращаясь к пустоте: — Ну и бардак тут у вас.

А где-то далеко, в залитом светом месте, которое можно было бы назвать эльфийским раем, душа Добби оторвалась от вечной сортировки носков по цвету, посмотрела вниз, на происходящее в мире живых, и одобрительно подняла вверх большой палец.

Миссия была выполнена. Радикально. Эффективно. Навсегда.

* * *

На балконе Министерства Магии, окутанном остаточной золотистой дымкой, воцарилась тишина. Гермиона Грейнджер стояла неподвижно, сжимая в руке остывающую Бузинную палочку. Внизу раскинулся спящий Лондон, не подозревающий, что только что стал свидетелем самой быстрой и самой масштабной социальной революции в истории магической Британии.

На её лице не было ни триумфа, ни злобы. Лишь глубокое, всепоглощающее чувство завершённости. Словно она наконец-то расставила все книги в бесконечной библиотеке в идеально правильном порядке. Она разгладила складку на своей мантии, аккуратно положила Бузинную палочку на перила балкона, зная, что Гарри её найдёт. Затем волшебница окинула мир последним, оценивающим взглядом.

— Ну вот. Порядок, — шепнула она в пустоту.

И после этого, с тихим, едва слышным хлопком, похожим на звук закрывающейся книги, её силуэт просто исчез. Не растворился, не истаял, не аппарировал с громким треском. Гермиона Грейнджер просто перестала существовать в этом конкретном месте и времени, словно аккуратно вырезала себя из ткани реальности. Она не оставила ни следа, ни вспышки света, ни записки. Лишь ощущение идеально выполненной работы и грядущего, неизбежного хаоса.

* * *

Первые двадцать четыре часа после Великого Освобождения вошли в историю как «Великое Замешательство». Тысячи домовых эльфов по всей стране одновременно замерли, глядя на свои руки, в которых вместо привычных орудий труда или грязных тряпок теперь были новенькие, чистые носки.

Первой реакцией было недоверие. Эльф по имени Тибби, служивший в семье Паркинсон семь поколений, уронил на пол бесценную китайскую вазу династии Мин, которую он полировал. Ваза разлетелась на тысячу осколков. Тибби посмотрел на носки в своих руках, на осколки на полу, снова на носки, а потом просто развернулся и вышел через парадную дверь, впервые в жизни не убрав за собой.

В Хогвартсе эльфы, получившие свободу посреди приготовления завтрака, просто бросили всё. Тесто для булочек опало, каша пригорела, сосиски обуглились. Они молча вышли из кухонь и расселись на газонах во внутреннем дворе, с изумлением разглядывая свои свободные ноги в разноцветных носочках.

Министерство Магии отреагировало с присущей ему бюрократической неповоротливостью. На экстренном совещании была создан «Протокольный Инспекторат Внештатных Обстоятельств.» (сокращённо ПИВО). Первым решением комиссии было выпустить брошюру под названием «Свобода — это ответственность! Памятка для новоиспечённого независимого эльфа». К тому времени, как брошюру напечатали, ситуация уже вышла из-под всякого контроля.

Неделю спустя замешательство сменилось анархией. Эльфы, веками лишённые воли, денег и развлечений, обнаружили, что свобода — это прежде всего возможность делать то, что раньше было нельзя. А нельзя было почти всё.

Безумие начало разворачиваться по всей стране.

Косой переулок. Вечер. У «Дырявого котла».

Двери паба с грохотом распахнулись. Внутрь ввалилась группа из примерно десяти эльфов. Они выглядели как банда байкеров-лилипутов. На них были крошечные кожаные жилетки, наспех сшитые из дорогих сумочек каких-то незадачливых ведьм, и банданы, сделанные из шёлковых платков. Вперёд выступил их предводитель — старый, морщинистый эльф с одним ухом и шрамом через всё лицо, которого звали Пип. Он запрыгнул на стойку и стукнул по ней кулачком.

— Сливочного пива! — проскрипел он. — Всем. За счёт заведения. В качестве моральной компенсации за века угнетения.

Бармен Том, побледнев, посмотрел на крошечную, но грозную толпу.

— Но… у вас же нет денег…

Пип зловеще усмехнулся.

— У нас есть магия, старик. И очень много свободного времени.

Он щёлкнул пальцами, и все кружки в пабе наполнились до краёв пенным напитком. Ещё один щелчок — и кассовый аппарат выплюнул все деньги на пол. Посетители в ужасе жались по углам. Эльфы, радостно гикая, начали свой первый в истории дебош.

Хогсмид. Полдень. У «Сладкого королевства».

Здесь тактика была иной. Около сотни эльфов устроили сидячую забастовку прямо перед входом в магазин. Они держали в руках крошечные плакаты, наспех нацарапанные на обёртках от шоколадных лягушек: «Свобода! Равенство! Заварные котелки!», «Требуем сладкой репарации!», «Наш труд — ваш диабет!».

Амброзиус Флюм, владелец магазина, пытался с ними договориться.

— Но послушайте, я всегда хорошо относился к эльфам! У меня на кухне даже была вентиляция!

В ответ эльфы начали дружно скандировать:

— Шо-ко-лад-ных ля-гу-шек! Шо-ко-лад-ных ля-гу-шек!

Осада «Сладкого королевства» стала главной новостью недели. Рита Скитер, переживавшая творческий ренессанс, посвятила этому событию целую полосу в «Ежедневном Пророке» под заголовком: «САХАРНЫЙ ШАНТАЖ: Эльфийская мафия держит в заложниках детство наших детей!»

Лютный переулок. Ночь.

Самые умные и предприимчивые эльфы быстро поняли, что насилие и попрошайничество — это мелко. Настоящая власть — в организации. В тёмных, вонючих закоулках Лютного переулка был основан «Эльфийский Профсоюз Взаимопомощи и Рэкета» (сокращённо ЭПВР).

Их методы были изящнее. Они не грабили. Они предлагали «защиту». К владельцу магазина «Горбин и Бэрк» однажды ночью явилась делегация из трёх эльфов в строгих чёрных наволочках, переделанных во фраки.

— Мистер Бэрк, — начал один из них, поправляя воображаемый монокль. — Мы заметили, что в вашем районе участились случаи… скажем так, непроизвольной трансфигугурации. Вчера у вашего соседа вся партия проклятых опалов превратилась в горшки с геранью. Какая неприятность.

Мистер Бэрк сглотнул.

— Что вы предлагаете?

— Всего лишь скромный еженедельный взнос в наш фонд поддержки освобождённых работников, — улыбнулся эльф. — И мы гарантируем, что ваши Руки Славы не начнут внезапно показывать неприличные жесты вашим лучшим клиентам.

Авроры были бессильны. Во-первых, эльфийская магия, не сдерживаемая узами служения, была хаотичной и непредсказуемой. Во-вторых, как выяснилось, в заклинании Гермионы был хитроумный юридический подпункт. Любая попытка применить силу к эльфу со стороны представителя власти расценивалась магией как «акт агрессии против ранее угнетаемого меньшинства» и приводила к тому, что палочка агрессора превращалась в букет ромашек.

Мир стремительно катился в тартарары под весёлое улюлюканье пьяных эльфов.

* * *

Кабинет главы Аврората был последним оплотом порядка в мире нарастающего хаоса. Гарри Поттер сидел за своим столом, зарывшись лицом в ладони. Перед ним возвышалась гора рапортов: «Несанкционированное использование заклинания левитации для кражи бочонка сливочного пива», «Инцидент с массовой трансфигурацией садовых гномов в фарфоровых балерин», «Жалоба от кентавров на эльфов, устроивших гонки на угнанных мётлах в Запретном лесу». На краю стола стояла початая бутылка огневиски.

Дверь со скрипом отворилась, и в кабинет ввалился Рон Уизли. Его лицо было мрачнее грозовой тучи.

— Гарри. Они сделали это снова, — прохрипел Рон, плюхаясь в кресло для посетителей.

Гарри поднял усталые глаза.

— Кто? Что? У тебя снова унесли все затычки для ушей? Или на этот раз пропали карликовые пушистики?

— Хуже! — воскликнул Рон, ударив кулаком по подлокотнику. — Они украли всю партию Удлинителей Ушей! Всю, Гарри! Аврор на месте происшествия сказал, что они оставили записку. Знаешь, что в ней было?

Гарри молчал, боясь услышать ответ.

— «Нужно подслушивать, где следующая бесплатная раздача пива», — процитировал Рон с дрожью в голосе. — Они используют мои лучшие разработки для пивного шпионажа! Мой бизнес рушится! Ты должен что-то сделать! Ты же глава Аврората!

— Я ничего не могу сделать, Рон, — глухо ответил Гарри, наливая себе в стакан порцию огневиски. — Закон на их стороне. Идеально прописанный, неоспоримый, железобетонный закон. Его написала… ну, ты знаешь, кто.

Рон нервно вздрогнул и огляделся по сторонам, словно боялся, что её имя, произнесённое вслух, вызовет какой-нибудь очередной катаклизм.

— Т-с-с! Тише ты! — прошипел он. — Не произноси её имя. Не после… всего этого. После того, как она исчезла. Никто больше не называет её по имени. Никто не решается. Её теперь все зовут только…

Рон Уизли подался вперёд и понизил голос до испуганного шёпота, полного суеверного ужаса и невольного уважения.

— Та-Которая-Освободила-Эльфов.

Гарри Поттер осушил свой стакан одним глотком. За окном, в сгущающихся фиолетовых сумерках, пролетел силуэт. Это был крошечный эльф в бандане, который, сидя задом наперёд на гоночной метле «Молния», пытался открыть бутылку сливочного пива зубами и громко распевал неприличную песню о троллях. Метла вильнула, и эльф, весело гикнув, полетел дальше, навстречу свободной, пьяной и совершенно невыносимой новой эре. Эре, которую для них создала их грозная и навсегда исчезнувшая спасительница.