Перехвалила (гет)

Трудно было назвать это вредной привычкой, но и чертой характера ведь не назовешь — Джинни фанатела от Гарри, и Гермиону это раздражало. Гермиона обладала счастливым складом личности, из-за которого она любила тех, кто любит ее, любила тех, кто любит ее семью и друзей, и на несчастливую любовь была поэтому неспособна — было бы логично, если бы она испытывала симпатию к Джинни, раз та так привязана к лучшему другу Гермионы, да это так и было, но Гермиона никак не могла понять, что у Джинни в голове. Практически на любого из Уизли Гарри обращал больше внимания, чем на Джинни — даже на Артура или на Билла, с которым Гарри был едва знаком. Это, по мнению Гермионы, было достаточным поводом для Джинни, чтобы к Гарри остыть — но нет, Джинни уже должно было исполниться пятнадцать, она уже собиралась на пятый курс, а подмеченный Гермионой еще четыре года назад нездоровый интерес к Гарри никуда не делся.

Стоило Гермионе приехать в Нору и распаковаться, как Джинни уже была тут как тут, с газетными вырезками, посвященными Гарри и битве в Министерстве Магии. Гермионе было неохота об этом вспоминать: Гарри в этой битве потерял крестного, которого и сама Гермиона хорошо знала, она чуть шею не свернула после третьего курса, помогая Гарри его спасти, и вот оказалось, что спасли они Сириуса для двух лет домашнего ареста и безвременной случайной гибели; сама Гермиона была в битве ранена и до сих пор корила себя за то, что не была умней: уж хотя бы на то, чтобы попасть в Министерство через какой-нибудь из каминов в Хогсмиде, а не на фестралах, ее ума должно было хватить — не говоря уж о том, чтобы через такой камин докричаться-таки до Сириуса и раскрыть обман Вольдеморта, что заманил их с Гарри в ловушку. А вот для Джинни было важнее всего читать о том, какой Гарри герой, и она трижды показывала Гермионе вырезку, в которой имена Гарри и Джинни стояли почти рядом, ну разве что разделенные несколькими строками.

Джинни от Гарри именно фанатела, и Гермиона, с ее трезвым рассудком и неспособностью к несчастной любви, не могла этого понять. Умом, конечно, Гермиона понимала, что существуют девушки, влюбленные в актеров или певцов, но никогда не могла представить себе, как такое возможно: это было так же странно, как спящие на гвоздях йоги или глотатели шпаг. И вот теперь Гермиона уже четыре года могла наблюдать вживую такой случай.

Джинни Гарри не любила — в этом Гермиона была практически уверена, потому что Джинни Гарри и не знала. Джинни была влюблена в легенду Гарри, в его роль как ее спасителя в истории с Тайной Комнатой, но довольно долго эта влюбленность никак не могла подвигнуть Джинни к тому, чтобы с Гарри мало-мальски познакомиться и попытаться о нем что-то узнать. Вернее, узнала она много что, набросившись на Гермиону с расспросами, когда та приехала в Нору перед общей поездкой на финал Чемпионата мира по квиддичу, но у Гермионы было тогда ощущение, что у нее взяли интервью, а то и допросили: Джинни зачем-то пыталась выведать, какой у Гарри размер ноги и размер головы, и вообще, похоже, составила на него досье.

Гермиона тогда отвечала на вопросы Джинни из вежливости, и так же из вежливости она теперь слушала рассказы Джинни о том, какой Гарри герой и храбрец, — Гарри в этих рассказах выходил каким-то легендарным, каким его теперь лепили газетчики, а ведь Гермиона знала, что Гарри обычный человек, из костей и мяса, со своими недостатками, сомнениями и страхами, и поэтому его умение собраться в нужный момент и сражаться даже при небольших шансах на успех было куда более впечатляющим, чем то, что теперь писали о нем газеты.

Гермиона собиралась поговорить с Гарри, когда тот приедет в Нору, разобрать с ним допущенные ими в Министерстве ошибки, а то ведь он тоже, наверно, читает те же газетные статьи, в которых все выходит гладко и правильно, но монологи Джинни все же на нее повлияли, особенно когда Джинни стала рассказывать от себя — то, что видела сама. Гермиону сразило заклятье Долохова еще в середине боя, она тогда словно забыла о существовании невербальной магии и расслабилась, попав в Долохова своим Силенцио, и поэтому получила заклятием и финала битвы не помнила, очнувшись в зале с Аркой, когда Дамблдор уже прибыл, а Сириус уже исчез. Гермиона считала, что нечего ей было в этом зале делать, даже пыталась попенять Гарри, что не оставил ее, накрыв мантией-невидимкой, но теперь Джинни рассказывала о том, как Гарри постоянно уговаривал раненого, но ходячего Невилла вынести ее из Министерства и убедиться, что она в безопасности, как Гарри носил ее из комнаты в комнату — и Гермиона словно вспомнила, что, действительно, главным в Гарри всегда были верность и мужество. Она и сама так сказала ему в конце первого курса, просто, наверно, за это время она к Гарри привыкла и, чтобы ему помочь, больше обращала внимание на то, когда ему не хватает знаний или выдержки. Но ведь по-настоящему важным всегда оставалось то, что Гарри ничего не боялся и никогда не терялся, заклинания он мог разучить потом, а этому научиться было нельзя.

Когда Джинни закончила трещать и легла спать, Гермиона некоторое время вспоминала Гарри в том возрасте, когда он не знал еще никаких заклинаний и использовал волшебную палочку против тролля как простую палку, и все равно был тогда тем же, кем он был сейчас. Ведь и для нее в самый первый день в Хогвартсе Гарри был персонажем из учебников, «Современной истории магии» и «Величайших событий волшебного мира в двадцатом веке», только она куда быстрее поняла, что самого главного в книгах не пишут — может даже, поняла еще до Хэлловина и встречи с троллем.

И поэтому этой ночью Гарри Гермионе приснился, что бывало довольно редко. Во сне она приехала в дом на площади Гриммо, сбежав от родителей перед самым отъездом на лыжный курорт, и во сне она уже знала, почему Гарри прячется на чердаке и сидит рядом с гиппогрифом, тогда как Рону, чей раненый змеей отец был в больнице, в тот момент была нужна от Гарри поддержка.

Гарри открыл на ее стук, удивился и обрадовался, а Гермиона не торопилась тащить его к друзьям — Гарри посторонился и пустил ее к себе, показал ей Клювокрыла, и Гермиона села рядом с Гарри на продавленный диван.

— Ты все-таки меня впустил, — сказала Гермиона после минутного молчания, во сне им было еще проще, чем в жизни, читать в сердцах друг друга, вот и теперь Гарри понял без слов, что она знает о его решении оградить других от себя и своей возможной одержимости.

— На то, чтобы заставить меня причинить тебе зло, у Вольдеморта не хватит сил, — мрачно сказал Гарри. — Я скорее сам перережу себе горло, чем позволю ему коснуться тебя. И еще я верю тебе: ты быстрее всех заметишь, если что-то пойдет не так, и одна из всех успеешь спасти меня и себя.

— Может, решение просто в том, чтобы я всегда была рядом? — улыбнулась Гермиона в ответ, все-таки среди всех благородных мотивов у Гарри мог быть и простой человеческий мотив открыть ей дверь, это бы его нисколько не портило. — Ты никогда не останешься совсем один, можешь даже не думать об этом и к этому не готовиться. Я всегда буду с тобой, что бы ни случилось.

В Нору Гермиона приехала к Рону, ей нравилось, что в последний год он стал дарить ей то духи, то конфеты, это было Гермионе не то чтобы очень нужно, но все же выглядело более многообещающе, чем переписка с Крамом, и мысленно Гермиона порой спрашивала Рона: «Ну, дальше-то что?»

Дальше было то, что в Норе кроме Гермионы была Флер, ставшая невестой Билла. Сначала Гермиона думала, что Рон все никак не может пережить свое фиаско двухлетней давности, когда он неудачно пригласил Флер на Рождественский бал, и поэтому в присутствии Флер смущается, но скоро даже с ее небольшим амурным опытом Гермионе стало очевидно, что Рон снова очарован Флер, мечтает о ней и к ней клеится.

С совестью у Гермионы были отношения немного прохладные: она прекрасно знала, как делать нужно, а как делать нельзя, но скорее боялась того, что ее разоблачат и выставят перед всеми неправильной и не оправдавшей надежд, чем действительно сочувствовала тем, кто попал ей под горячую руку, и чем на самом деле раскаивалась в причиненной боли. Людям надо было еще постараться, чтобы убедить Гермиону, что из них могут течь слезы и кровь — не простой демонстрацией этого, а заслужив ее глубокую симпатию и заботу. Например, семья всегда была для Гермионы святым, и постепенно в сердце Гермионы к числу живых и ранимых присоединился Гарри. А вот Рону ее невеликой эмпатии пока толком не досталось: Джинни махнула на бестолкового братца рукой и объяснила Гермионе, что это все вейлочары, которые на девушек не действуют, а вот мужчин делают дураками.

— Рон сколько угодно может увиваться за вейлами, если не способен посмотреть на себя со стороны, — сердито отрезала Гермиона. — Но это не просто вейла, а невеста его старшего брата.

— Вот, меня это тоже бесит, — ответила Джинни, она винила в происходящем больше Флер, чем Рона. — Навязалась эта Флегма на нашу голову и вертит тут задницей. Когда у меня будет свой дом, напишу на дверях: «не курить, не плевать на пол, полувейл не водить».

А через пару дней Джинни разбудила Гермиону с радостным известием, что Гарри уже приехал вчера ночью, и потащила ее к нему в спальню.

— Ты лучше входи первой, — немного смутилась Джинни, остановившись перед дверью, за которой уже гудел голос Рона. — Вы же все-таки друзья.

Гермиона не сочла бы это оправданием тому, чтобы вваливаться в спальню к юноше без стука, но стучаться у Уизли вообще было не принято, и Джинни толкнула дверь перед Гермионой, конечно, застав Гарри сидящим в кровати голым по пояс, и тут же коварно спряталась Гермионе за плечо.

— Извини, — сказала Гарри Гермиона и сердито на Джинни через плечо зыркнула, а Гарри натянул повыше простыню. Он, конечно, летом не собирался спать в пижаме, и утренняя компания Рона его не смущала, но щеголять перед девушками своей фигурой он считал неприличным, да и не думал особо, что там есть на что смотреть.

— Что, вы меня уже потеряли? — с чуть натянутым весельем сказал Гарри, когда Гермиона и Джинни вошли в его комнату. — Завтрак я наверняка пропустил.

— Мы не оставим тебя голодным, Гарри, — пропел голос Флер от двери, и Гермиона вдруг на Флер разозлилась, увидев ее в дверях с подносом в руках. Флер грациозно поставила поднос Гарри на колени и расцеловала его в обе щеки, а Гермиона заметила, что и Гарри от этого на мгновение сделался как контуженный, а уж Рон чуть не нырнул к Гарри под одеяло, чтобы и его чмокнули хоть по ошибке.

— Я так рада снова тебя видеть, Гарри, — проворковала Флер. — Помнишь мою сестренку Габриэль? Она тоже постоянно о тебе вспоминает и тоже мечтает тебя встретить.

— А она тоже приехала? — немного глупо спросил Гарри.

— О, нет, она приедет только на будущий год, когда…

— Когда вы с Биллом устроите здесь свадьбу, — перебила Джинни. — Хватит уже рассказывать это всем прямо с порога.

— Ну вот, я так и думала, что будет лучше, если это расскажет кто-нибудь из его семьи — например, ты, — рассмеялась Флер. — Не буду вам мешать. Приятного аппетита, Гарри — теперь, когда ты приехал, мне здесь не будет так скучно.

Флер упорхнула и закрыла за собой дверь, Рон так и сидел с блаженной улыбкой на лице, вспоминая, как близко от него была Флер, когда она разговаривала с Гарри, а Гарри немного встряхнулся, словно вылезая из воды, и стал почти таким же, как обычно.

— Она действительно невеста Билла? — спросил Гарри у Гермионы, и она кивнула, а Гарри пихнул Рона в плечо. — Рон, тебе придется как-то привыкать, что у тебя такая невестка.

— Я привыкаю, — как-то мечтательно сказал Рон, — но когда она так вот внезапно появится на пороге…

— Ставь охранные заклинания, чтобы орали погромче, — весело предложил Гарри, он уже оправился от полученного заряда вейлочар.

За обедом Гарри вел себя почти нормально, только избегал смотреть на Флер, было даже немного невежливо, что он разговаривал с ней, смотря на Гермиону, но Гермиона его вполне понимала и даже ободряюще ему улыбнулась: Гарри доставалось куда больше внимания Флер, чем изнывающему по этому вниманию Рону, но это Рон сидел дурак дураком, а Гарри держался, пусть и таким способом. А к ужину Гарри на себя рассердился и уже говорил с Флер как со всеми, смотря ей в лицо, только звучал он немного раздраженно.

Гермиона даже Гарри немного гордилась, хотя по большому счету он просто повел себя как должно, как порядочный и хорошо воспитанный человек, а уж Джинни, конечно же, была от него без ума, и вечером в их общей комнате Гермионе пришлось выслушать очередной панегирик Гарри, на этот раз посвященный его воле.

— Гарри способен сопротивляться даже Империо, — наконец сказала Гермиона, надеясь этим закрыть вопрос, но стало только хуже.

— Да, Рон мне говорил, что фальшивый Хмури пытался наложить на Гарри Империо на первом же уроке, — горячо заговорила Джинни, ей очень нравилось слушать о подвигах Гарри, особенно о тех, о которых мало кто знал. — Расскажи, как это было, ну пожалуйста!

— Джинни, если бы на твоих глазах наложили Империо на твоего отца, ты бы вряд ли захотела об этом рассказывать, — немного резко ответила Гермиона, для нее Гарри действительно был уже как семья. Кроме того, что она сама видела на уроке у Барти Крауча, Гарри рассказывал ей, как на кладбище Литтл-Хэнглтона Вольдеморт пытался наложить на него Империо, как ему было неприятно чувствовать себя как будто в чужом теле — и для Гермионы Империо теперь было больной темой.

Вот демонстрация воли Гарри на вейлочарах была скорее забавной, а интереснее всего Гермионе показался взгляд Джинни на это: по мнению Джинни, твердая воля Гарри и его неприступность для вейлочар означали, что Гарри будет прекрасным мужем. Сначала Гермиона на это хмыкнула: ты его, подруга, попробуй завоюй, если он и полувейле не поддается, — а потом признала про себя, что в этом что-то есть. Гермиона Гарри не идеализировала, она хорошо знала, что частенько его силы воли не хватает на то, чтобы сидеть за скучной домашней работой, не считать на уроке ворон или не торопиться и не срываться на Зельях у Снейпа. Но во всех этих случаях Гарри недоставало еще и желания, а когда Гарри решал упереться, его действительно было не сбить, и Гермиона практически сразу решила, что семья не будет для Гарри тем случаем, когда упираться неохота. Можно было даже судить об этом по сегодняшнему примеру: Гарри вообще-то ничто не мешало подкатить к Флер в ответ на ее чары, у него и романа-то ни с кем сейчас не было. Но дружба и семейные узы были для Гарри священны: Флер была невестой Билла, Билл был братом его лучшего друга, и Гарри против вейлочар уперся и не подумал, что Флер сама виновата и пусть жених ее ругает за соблазнительное поведение.

Не изменившаяся зацикленность Джинни на Гарри была Гермионе досадна: ведь в прошлом году Джинни спокойно гуляла с Майклом Корнером, каким-никаким, а кавалером, и Гермиона ее в этом решении поддерживала и защищала ее от братской ревности Рона — она-то думала, что Джинни на поправку пошла, стала смотреть на жизнь трезво и с интересом — и тут такой рецидив.

Но в некоторой практичности и приземленности повзрослевшей Джинни было не отказать: на следующий день после приезда Гарри Джинни потащила Гермиону к окну, чтобы посмотреть, как Гарри и Рон перебрасываются квоффлом — вероятно, Гарри натаскивал Рона к следующему сезону, Рон был в гриффиндорской команде вратарем, но выступал очень нестабильно.

— Я еще вчера заметила у него в спальне, — глухо сказала Джинни, смотря на Гарри из окна четвертого этажа, к которому он был даже ближе, чем к окну на первом. — Ты посмотри, какой рельеф! Какие руки, плечи, даже кубики на прессе видно! Вот уж кого худоба совсем не портит. Рон вон сейчас обгорит и будет ходить красный, как свекла, а если к Гарри загар прилипнет, я же прямо от одного на него взгляда сразу кончу!

Гермиону такая откровенность немного шокировала, а Джинни только усмехнулась ее удивлению, словно из них не Гермиона была на два года старше.

— Чего ты думаешь, я прямо сейчас уже мокрая вся, — с похабной ухмылкой добавила Джинни и указала рукой на низ живота. — А чего? Можно подумать, ты себе ничего такого не делаешь. Кого себе представляешь хоть?

Гермиона в ответ как-то ошарашенно помотала головой, а Джинни только ухмыльнулась шире.

— Я и скрывать не буду, что Гарри, — признала Джинни. — Ладно, я пойду к ним, тоже буду с ними играть. Что отсюда на него пялиться, когда можно и поближе быть.

— Вы втроем играть будете? — спросила Гермиона. — Двое на одного?

Джинни на секунду задумалась, Гермиона хоть в квиддич и не играла, но вопрос задала правильный, и Джинни решилась и схватила Гермиону за руку, не Флер же ей было приглашать с ними поиграть.

— Давай с нами, — предложила Джинни и потащила Гермиону за собой.

Джинни, конечно, хотела играть в паре с Гарри, но Рон этому решительно воспротивился.

— Ага, охота постоянно в дураках оставаться, — честно сказал Рон. — Гермиона же играть не умеет.

— Я буду с Гермионой играть, — тут же вызвался Гарри, чтобы не дать ей обидеться на откровенность Рона, на которую ей и возразить-то было нечего. — Мы еще вас погромим, вот увидишь.

Конечно, играл из них двоих только Гарри: он все старался делать сам, только иногда, когда ему удавалось вытянуть на себя и Рона, и Джинни, он кидал Гермионе квоффл как ребенку, чтобы она забила в пустые ворота. В счете они постоянно проигрывали, большинство десятиминутных отрезков оставались за Роном и Джинни, и только когда Гарри ловил снитч, легко обходя Джинни, они с Гермионой выигрывали, и Гарри предлагал Рону и Джинни подсчитать общий счет и признать, что они с Гермионой ведут. Рон, конечно, отказывался и справедливо доказывал Гарри, что на разницу набранных и отданных очков смотрят, только когда баланс выигрышей и проигрышей одинаков, Рону хотелось выиграть, да и Гарри, как помнила Гермиона, в квиддиче был честолюбив — но сейчас он скорее подсмеивался над Роном и был бесконечно терпелив ко всем ее попыткам ему помочь, которые в большинстве случаев оканчивались неудачей. Впрочем, Гермиона очень старалась и за два часа научилась многому, они даже однажды выиграли у Рона и Джинни без пойманного снитча, и Гарри радостно обнял Гермиону как товарища по команде, прижав ее к своей голой груди.

Как это часто и бывает в переменчивом на погоду августе, игра закончилась тем, что ливанул дождь, и последнюю десятиминутку они доигрывали уже мокрые, потому что в десятиминутке до этого Гарри поймал снитч, и Рон хотел напоследок отыграться и не уходить с поля битым. На шестой минуте им пришлось сделать перерыв, потому что дождь совсем залил Гарри очки, и Гермиона наложила на них водоотталкивающее заклинание.

— Просто не верю, что ты никак не можешь его разучить, — пожаловалась Гермиона, вися в воздухе напротив Гарри.

— А может, мне нравится, когда ты это делаешь, — чуть лукаво ответил Гарри, он смотрел прямо на нее, и Гермиона неожиданно для себя смутилась.

— Не смотри на меня, — попросила Гермиона, опустив глаза. — У меня, наверно, на голове какой-то кошмар творится.

— А по-моему, даже мило, — улыбнулся Гарри, убирая с ее лица прилипшие мокрые пряди.

— Да ну, как кошка мокрая…

— Слушайте, давайте уже доигрывать! — потребовала Джинни, подлетая к ним, на Джинни и так была довольно откровенная обтягивающая кофточка, а теперь, под дождем, ее крупная грудь выделялась еще больше, словно кофточка давно куда-то подевалась. Это было, пожалуй, даже неприлично, и Гарри галантно смотрел в другую сторону — вернее, он смотрел только на Гермиону, как вчера, когда он пытался избавиться от чар Флер.

— Давай обыграем их быстренько, — предложил Гарри, — а то ты совсем замерзнешь.

И действительно, всего через минуту Гарри поймал снитч, и все четверо полетели к дому, чтобы быть отруганными Молли за свой внешний вид и пренебрежение к своему здоровью.

Дождь зарядил надолго, и вернуться к квиддичу удалось только назавтра, да и тогда погода была серой, ветер холодным, а игра не такой веселой, хотя Гарри и Гермионе уже многое удавалось вместе, Гермиона даже придумала, как перехитрить Рона и забивала ему уже не в пустые ворота, а пустив квоффл на уровне его колена, чтобы не было удобно отбивать ни рукой, ни ногой. К тому же Рон попадался на очень простые серии из двух бросков подряд: пропустив мяч справа, он в следующий раз ждал броска влево, а пропустив снова справа, убеждался в том, что Гермиона будет кидать только направо — и тут же пропускал слева, а потом и еще раз — ведь он теперь ждал после пропущенного слева гола бросок вправо.

Гермиона решила, что обязательно ему объяснит, почему у него ничего не получается, ведь среди соперников в Хогвартсе тоже наверняка найдутся сообразительные люди, которые так же будут мучать Рона бросками-двойками, но объяснит не сейчас — Рон заметил на ее лице хитрую усмешку, начал кричать на нее, что она жульничает и неправильно играет, ему вообще было обидно пропускать от нее, неумехи, голы, особенно несколько подряд, и на этом с квиддичем стоило заканчивать — Гарри так и сделал, отказавшись играть дальше и сказав, что он устал, а без Гарри и Джинни потеряла интерес к игре.

Следующий день был теплым и солнечным, и Гермиона уже начала бояться очередного сражения в квиддич и очередных обид Рона, но у Джинни были другие идеи, которых Гермионе стоило бы бояться и побольше: Джинни решила загорать прямо перед домом и потащила ее с собой.

— Да я совсем не собиралась, — отбрыкивалась Гермиона. — Джин, у меня даже купальника нет.

— Мой возьми, — предложила Джинни и тут же кинула пару своих купальников на кровать, она была простая девчонка, без заморочек насчет личного пространства и интимных вещей.

— Я… я не могу, — пробормотала Гермиона, увидев, что ткани в этих купальниках — четыре треугольничка да несколько веревочек.

— Ну трансфигурируй, ты же мастерица у нас, — отмахнулась Джинни, скидывая перед Гермионой одежду без тени стеснения. — Тебе все равно под свой размер подгонять, так что ни в чем себе не отказывай.

Гермиона возблагодарила небеса за то, что у нее всегда были превосходные оценки по трансфигурации и теперь она могла не бояться того, что не сумеет правильно закрепить трансфигурацию и купальник трансфигурируется обратно посреди дороги — и Гермиона превратила купальник в подобие шортиков и спортивной маечки с поддержкой для груди. В конце концов, если Джинни хочет ходить перед Гарри как шлюха, это ее дело, а она сама… и Гермиона неожиданно для себя покраснела при мысли, что Гарри ее сейчас увидит, но все же Джинни в одиночестве не бросила.

Гарри, конечно же, тоже был перед домом, Джинни все хорошо спланировала, чтобы его там застать, и нарочно разлеглась на полотенце как на постели, а Гермиона спрятала лицо за книжкой, а потом и вовсе странсфигурировала себе шезлонг, чтобы было удобнее читать.

— Да ни фига себе, ты только глянь, — вдруг пихнула ее Джинни. — Таким только бладжеры гонять.

Гермиона опустила книжку и стала оглядываться в поисках какой-нибудь толстой палки, которой можно гонять бладжеры.

— Ты на Гарри посмотри, — тихо рассмеялась Джинни ей в ухо, Гарри и действительно устал воевать с сорняками и садовыми гномами, стоял и отдыхал, задержавшись взглядом на загорающих девушках. — На штаны его посмотри и прикинь, что там будет, когда полностью встанет.

Гермионе, конечно, следовало целомудренно отвернуться, она так и собиралась сделать, но первый взгляд в указанную Джинни сторону она уже бросила, и притвориться, что она ничего не видела, не получалось. Джинни, вероятно, была права, да даже не в этом было дело — невозможно было отрицать, что вот прямо сейчас у Гарри встает. Гермиона попыталась убедить себя, снова спрятавшись за книжкой, что в возрасте Гарри это естественно, что в этом виновата Джинни в ее почти ничего не прикрывающем купальнике — но эта мысль ей почему-то сильно не нравилась, так что Гермиона решила поискать альтернативы. Утренняя эрекция в полдень исключалась; Гарри явно не был извращенцем, которого возбуждали бы сорняки и гномы, — а значит, альтернатив было только две: у Гарри встает на нее или на них обеих, уж больно завлекательно они тут рядышком лежат. Гермиона почувствовала, как ее ушам стало очень жарко, а пальцам ног холодно, она и представить себе не могла, что Гарри может отреагировать на нее таким возмутительным образом. А уж что она сама на это тоже отреагирует: смущением, сладким томлением в низу живота, пересохшими губами…

К счастью, Джинни ничего не заметила, она откровенно пялилась на Гарри, и Гарри скоро ушел в сад за домом, так что Гермионе удалось спрятаться за книжкой, а через час пробежать, никем не замеченной, в свою комнату, завернувшись при этом в оба полотенца буквально с ног до головы.

Гарри приснился ей этой ночью, в великолепно счастливом сне, в котором от счастья замирает сердце, а потом просыпаешься со слезами радости на глазах. Гарри был без майки, как во время игры в квиддич, измазанный тут и там какой-то копотью, словно он спускался к ней через камин, как Санта-Клаус. Гарри во сне широко улыбался и даже шрама-молнии у него на лбу не было, он был простым парнем шестнадцати или уже восемнадцати лет, которому только жить и радоваться здоровью и молодости.

— Все закончилось, Гермиона, — весело сказал Гарри и прижал ее к своей груди, как пару дней назад. — Нет Вольдеморта, нет Пожирателей, нет войны — и больше никогда не будет.

Гермиона подняла на него счастливые глаза, а руки Гарри скользили по ее спине вниз, подушечки его пальцев спускались вдоль позвоночника, и Гермиона поняла, что на ней только трансфигурированные из купальника коротенькие шортики и маечка до верха живота, — а также поняла, что сейчас будет.

— Пожалуйста, поосторожней, — робко попросила Гермиона. — У меня же до тебя никого не было, и быть не могло.

— Если ты не хочешь, я могу подождать, — прошептал Гарри в ее волосы, но большие пальцы под резинку шортиков уже просунул. — У нас ведь еще целая жизнь впереди.

За пару недель в Норе Гарри хорошо сошелся с Флер: она заметила, что ее чары на него не действуют, и перестала называть его «глупеньким мальчиком», так что теперь они часто разговаривали совершенно запросто, как старые знакомые. Может, у Флер появилось уважение к единственному парню, который не смотрит на нее бараньими влюбленными глазами, а, может, ей уже и надоело это постоянное к ней внимание, и ее чарующие речи были вызовом, злой провокацией, способом выразить досаду тем, что она не может изменить. Джинни все равно бесилась, когда видела Гарри наедине с Флер, а Гермиона заметила, что рядом с Гарри Флер выглядит как обычная тощая девушка в узких джинсах, приехавшая с континента со своим странным выговором и непониманием местных обычаев. Чары вейл на Гермиону не действовали, но ведь раньше Флер казалась ей вызывающе красивой — Гермиона подумала об этом и заключила, что раньше она видела красоту Флер отраженной от лиц зачарованных ей мужчин, а когда рядом с Флер был только Гарри, Флер становилась такой, какой она бы начала Гермионе казаться, проведи она с ней наедине несколько дней — ну или такой, какой Флер видела ее семья. Поэтому от вида Гарри и Флер у Гермионы возникало какое-то спокойное, домашнее чувство, и в основе была уверенность Гермионы в том, что Флер для Гарри просто приятельница, как, например, Луна Лавгуд, что Гарри от Флер не сойдет с ума подобно Рону и останется самим собой.

Так что, пока Джинни бесилась на Флер и временно перестала петь Гарри дифирамбы, а Рон злился на Гарри и совершенно бессмысленно ревновал к нему Флер, Гермиона могла спокойно подумать о своих чувствах. С обычной своей рассудительностью Гермиона разобрала случай Рона: допустим, Рон что-то имел в виду, даря ей духи и приглашая ее к себе уже третье лето подряд. У этого могло быть два исхода: в худшем случае у них с Роном ничего не получится, они рассорятся, и Рон из друга превратится в проблему. Ведь даже из-за того, что она пошла на бал с Крамом, Рон называл ее предательницей и не хотел с ней разговаривать, пусть даже у него не было ни повода, ни права ее ревновать. Что же будет делать Рон, если она его бросит и станет встречаться с кем-то еще? Для описания этого было только одно слово: кошмар. В лучшем же случае, если они с Роном так и не рассорятся, ей достанется муж, который пялится на всех, у кого в роду были вейлы, который не может уступить ей даже в дружеской игре в квиддич во дворе и который, будем уж откровенны, ранжирует девушек только по красоте и потому всегда будет в глубине души думать, что жена ему досталась средненькая. Получалось, что лучший вариант недалеко ушел от худшего, а действительно хорошего варианта за пределами года-двух школьного романа не было вовсе.

Думать про Гарри, верного и одаренного, про Гарри, который никогда ее не бросит, всегда будет беречь ее и уважать, было бы так приятно и увлекательно, если бы они были простыми школьниками. Тогда можно было бы даже планировать, как спровоцировать его взглянуть на нее не только как на лучшего друга и как проверить, на кого это он реагировал, когда они с Джинни лежали рядом в купальниках. Но думать так о Гарри было больно: он уже рассказал ей о пророчестве, о том, что он должен либо победить Вольдеморта, либо погибнуть, и что никто другой не сделает это вместо него. Любая мысль о будущем Гарри и о будущем рядом с Гарри ударялась об этот барьер: может быть, этого будущего и не было, а впереди была только трагическая и героическая гибель юноши, которому не суждено стать старше. Здесь заканчивались всякие рациональные размышления и доводы рассудка, к горлу подкатывали слезы, и сердце сжимало ледяное отчаяние.

Значит, это нужно было просто пережить, чтобы принять осознанное решение и не идти дальше по жизни вслепую. Ночью, когда все в доме уснули, Гермиона выскользнула из постели и прокралась по темному дому в сад, в самый дальний его уголок, где можно было рыдать, закусывать руку и всхлипывать. Если они с Гарри влюбятся друг в друга, они будут воевать рядом, не разлучаясь ни на минуту, и либо погибнут вместе, либо сбудется ее счастливый и неприличный сон. Либо трагедия и разорванное сердце, самоубийственная атака, чтобы забыть его мертвое лицо и не дать ему ни минуты скучать одному на том свете, либо долгое счастье, в котором можно быть уверенной, и ради этого стоит рискнуть и бросить на кон свою жизнь. Если же она откажется от желания быть с Гарри не только как друг, станет встречаться с Роном или кем-то другим, Гарри наверняка попытается уйти один навстречу своей судьбе… и тогда она бросит всё и всех, чтобы пойти за ним вслед и либо умереть вместе с ним, либо увидеть его победу — и вот уж после победы она испробует на нем весь арсенал провокаций и незаметного соблазнения, а то вдруг он скучно проживет свою молодость.

Так что, как и в более простом случае с Роном, оба варианта оказывались, по сути, одинаковы. Вместе победить и прожить потом всю жизнь или вместе погибнуть, по-другому было нельзя — а раз так, то что думать об оставшихся мелочах, нужно брать все счастье, которое отмеряла судьба, пусть даже это и всего два или три года. Bon Jovi еще не обогатили маггловскую культуру строчкой «I just want to live while I'm alive», но всё уже было в античности, которую мы с тех пор перепроживаем на разные лады, и крепкий и упрямый стоик, сын вольноотпущенника, прозванный в веках Горацием, тоже повоевал и оставил нам свой девиз «Сarpe diem quam minimum credula postero», он не ждал ничего за гробом, отчаянный и твердый душой человек, и все равно отваживался любить и творить перед лицом смерти.

Гермиона улыбнулась сквозь слезы и подумала, что Джинни наплела ей за эти недели немало сказок о Гарри, но и правда же в этих сказках была тоже, много прекрасной правды, которую она знала сама, только не рассказывала самой себе эту правду о Гарри столь настойчиво — а Гарри был легок на помине, он опустился рядом с Гермионой на уже влажную от росы траву и в темноте стер ладонью ее слезы.

— Что с тобой? — обеспокоенно спросил Гарри. — Что-то случилось?

— Это с тобой случилось, — ответила Гермиона, поймав его руку, и в ее голосе была уже светлая радость обещанного чуда, которое небо посылает тем, кто все отдал, чтобы победить даже погибнув. — А я просто думала о том, что ты и я либо победим вместе, либо вместе умрем.

Услышать такое из темноты, сказанное с уверенностью дорогим голосом, — это все равно что получить киянкой в лоб, и трудно удивляться тому, что Гарри ничего не ответил.

— Не уходи, — попросила Гермиона, не выпуская его руку. — Я же все равно тебя не отпущу. Что угодно, но вместе. По-другому уже не получится.

С каждым годом Гермиона взрослела и становилась умней — это, вообще-то, бывает далеко не со всеми, даже в юности — и постепенно она научилась не знать, а понимать, так что теперь Джинни знала многое, чего Гермиона не знала, и приносила ей новости.

— Прикинь, Гарри оказался наследником Сириуса, — рассказывала Джинни Гермионе в один из последних вечеров в Норе. — Этот стремный домовик с Гриммо теперь его слушается, и весь этот огромный дом, в котором собирался Орден и в котором мы все жили прошлым летом и на Рождество — это теперь дом Гарри. А Сириус из старшей ветви Блэков, он же показывал нам прошлым летом гобелен. Так что там еще наследства — закачаешься, в одном Гринготтсе в сейфе Блэков небось Мерлинову бороду сыскать можно.

— Я думаю, Гарри легко отдал бы все это, и навсегда, только за то, чтобы Сириус вернулся, — ответила Гермиона. — Да и, извини меня, считать чужие деньги некрасиво.

— Это ты такая благородная, а ты представь, что будет в Хогвартсе, — резонно возразила Джинни. — Не одни мы читаем все эти статьи, что Гарри — герой и Избранный…

— Я не читаю, — улыбнулась Гермиона, она как раз припомнила себя еще маленькой и как она сказала Гарри: «Если бы я была на твоем месте, я бы прочитала о себе все, что можно найти в книгах». Теперь-то она понимала, как это было глупо — рассказ никогда не будет лучше жизни, и Гарри всегда будет интереснее любых историй и книг о нем, в том числе, потому что он их не читает.

— Ладно, ты у нас дофига особенная, — махнула рукой Джинни. — Но вот остальные девчонки в Хогвартсе не особенные, они после таких статей набросятся на Гарри как муравьи на сахар. А потом наследство Сириуса где-нибудь зарегистрируется на его имя и слух пойдет — на Гарри же вешаться будут и приворотным зельем поливать.

— На Гарри даже чары вейлы не действуют, — пожала плечами Гермиона. — Думаю, он справится.

— Ну, тебе-то легко думать, — фыркнула Джинни. — Слушай, подскажи что-нибудь дельное, как мне Гарри отвлечь от них ото всех. Ты мне два года назад хорошо подсказала, что не надо Гарри ждать, а надо на других парней оглянуться. Майкл оказался не таким чтобы приобретением, но теперь мне и с Гарри легче, и он на меня поглядывает. Может, еще с кем закрутить, чтобы Гарри меня приревновал и увидел, как на меня другие ведутся и сколько он теряет?

И тут Гермиона почувствовала, что сейчас она сделает очень плохую вещь, за которую ей может даже стать совестно, настолько это эгоистичный и циничный шаг. Два года назад Гермиона советовала Джинни посмотреть на других мальчиков, потому что рассчитывала, что Джинни перерастет свою детское фанатство и про Гарри забудет. Потому что, если говорить именно про Гарри, — Гарри был очень закрытым и одиноким человеком, у которого не было ни родителей, ни семьи, да и друзей — не приятелей, а тех, кому он доверял — у него было очень мало. Больше всего на свете Гарри ценил верность, потому что только она могла спасти его от одиночества и облегчить его тяжелую ношу, которую еще в детстве взвалил на него магический мир. Тяжелее всего на свете Гарри переживал измену и предательство, даже временная размолвка с Роном на четвертом курсе ранила Гарри очень глубоко — Гарри великодушно Рона простил, но до сих пор боялся, что Рон снова его подведет. А когда после четвертого курса Рон ему не писал, послушавшись Дамблдора, и Гарри узнал об этом — на Гарри лица не было, и если Гермиона могла бы изменить в своей жизни только одну-единственную вещь, она бы вернулась в то лето и писала бы Гарри каждый день по несколько страниц, шел бы Дамблдор к чертям собачьим со своими хитростями.

Теперь у Гарри было пять боевых товарищей, которые пошли вслед за ним взламывать кабинет Амбридж, а потом — в почти безнадежный бой в Министерстве Магии. Гарри будет посматривать за ними, постепенно подпускать их к себе, если они продолжат проявлять к нему интерес и помогать ему с его делами. А если вместо этого Джинни, одна из этих пяти, начнет виснуть на других парнях, пытаться заставить Гарри ревновать и нарочно от него отворачиваться — это будет финал их едва начавшейся дружбы, Гарри на нее еще и грехи Рона мысленно скинет и спишет ее навсегда как ненадежного человека, игравшего его доверием как цацкой.

— Да, это почти всегда срабатывает, мальчикам нравятся независимые девушки, у которых есть свои собственные интересы, — сказала Гермиона и почувствовала, что перед Джинни ей стыдно не будет, раз та слушает такую ерунду, даже не задумываясь о том, где Гарри — и где такие вот советы из маггловской популярной психологии. Гермионе было жалко только Гарри, что он из-за Джинни теперь расстроится — но этот свой грех Гермиона перед ним загладит, искупит с лихвой, и ему же в результате лучше будет. — Гарри должен видеть, что для тебя на нем свет клином не сошелся, тогда он будет больше тебя ценить и захочет завоевать.

— Слушай, мне Дин Томас весной глянулся, он прикольный, — поделилась Джинни. — Думаешь, это будет слишком близко к Гарри — или так только лучше?

«Ох, Боже праведный!» — внутренне воскликнула Гермиона. Она, конечно, знала, что быть расистом очень плохо — но морочить голову симпатичному негру, только чтобы Гарри приревновал, тоже весьма нехорошо. И уж если вступил на такую скользкую дорожку, то надо принять как факт существование в мире расистов, сторонников телегонии и носителей прочих заморочек, которые, например, не станут встречаться с девушкой, которая до них целовалась с негром, или посчитают ниже своего достоинства подбирать девчонок, которых бросили одноклассники. Можно, конечно, гордо заявить, что тебе такие чудики и не нужны, но это не случай Джинни, ей-то нужно было заполучить Гарри, какая бы фигня ни была у него в голове. Гермиона отнюдь не была уверена, что у Гарри есть в голове какая-нибудь такая фигня, но это дело непредсказуемое, каждый из нас сумасшедший по-своему, и, если можно фигню не трогать — лучше ее не трогать, не искать себе лишних проблем и не уменьшать шансы на успех.

— Да, Дин Томас отличный вариант, — согласилась Гермиона. — Не будет же Гарри ревновать тебя к какому хаффлпаффцу, он вообще не заметит, что ты на Хаффлпафф бегаешь, он бывает немного задумчивый и рассеянный. А с Дином тебе будет легко сделать так, чтобы Гарри вас заметил.

«Господи, прости меня, какая же я сука! — тут же покаялась Гермиона. — Гарри же бывает рассеянный, когда он расстроен, когда ему нужна поддержка — а тут Джинни прямо в этот момент будет лезть ему в глаза со своим хахалем, чтобы он точно видел, что ей плевать на его проблемы. Но я же всегда буду с ним рядом, я всех ему заменю, я же найду, как его развеселить».

— Ты мне тоже тогда помоги, — небрежно сказала Гермиона, это для Гарри она была святая, готова была идти за ним, как Герда за Каем, и отдать за него всю свою кровь по капельке — а с другими она страшной могла быть, и Беллатрикс следовало поиметь в виду, что молодая шпана скоро сотрет ее с лица земли. — Подразни мне Рона, что у тебя уже второй или третий парень, а его так ни одна девочка и не поцеловала. А то что он ни мычит ни телится.

Может, Гарри и действительно надеялся ехать в Хогвартс в компании тех же пяти человек, которые были с ним в Министерстве магии, но Невилла и Луны не было видно на перроне.

— А у меня свидание с Дином Томасом! — задорно сказала Джинни и упорхнула, взмахнув перед лицом Гарри своими роскошными волосами, а Рон взглянул ей вслед так, что было ясно, что он бы еще вслед ей и плюнул, только боялся попасть в какого-нибудь первоклашку.

— Извини, дружище, но нам надо к другим старостам, пока нам без нас не нарисовали расписание, по которому мы будем дежурить каждые выходные, — сказал Рон, кивая на Гермиону, а Гермиона вдруг посмотрела на Гарри таким пронзительным взглядом, что он сразу вспомнил, как они сидели на траве в ночном саду, тихо разговаривая об их общей судьбе, словно она была уже решенным делом.

— Я быстро, обещаю, — прошептала Гермиона, обхватив Гарри за шею, и все разочарование и небольшую ревность, которую Гарри почувствовал от ухода Джинни, смыло из его памяти как волной.

Невилл и Луна нашлись в поезде, Гарри, к его удивлению, пришлось протискиваться к ним через полузнакомых девушек, стремящихся затащить его в свое купе и познакомить со своей компанией. Девушки явно не считали, что Невилл и Луна — подходящая компания для героя, Гарри так прямо пару раз и сказали, и от этого у Гарри появилось ощущение, что маленький паршивец Драко, который пять лет назад нагло предлагал ему свое покровительство, разделился на несколько женских копий.

— Привет, Гарри, — сказала Луна, словно они расстались только вчера. — А в этом году у нас будут собрания Армии Дамблдора?

— Для вас — да, — уверенно сказал Гарри. — Нам нужно держаться вместе — и кто знает, когда и при каких обстоятельствах нам в следующий раз понадобится боевая магия.

— Бабушка наконец мной была довольна, хотя я думал, что она будет меня ругать, — поделился Невилл. — Она даже купила мне новую палочку и благословила нарушать правила ради благородного дела. Говорит, что мой отец так и делал, а по-другому аврором не стать.

Гарри удивился настолько, что даже хотел спросить Невилла, давно ли тот собрался стать аврором, когда Гермиона неожиданно появилась в их купе, запыхавшись так, словно бежала через весь поезд.

— Значит, теперь нас четверо, — сказала Гермиона, немного отдышавшись, а Гарри пока передумал спрашивать Невилла, собрался ли тот в авроры — может, способностей к этому у Невилла было и немного, но мотив точно был. — Так бывает, что друзья порой теряются по дороге от Парижа до Лондона. Но могут потом и снова собраться вместе.

— По-моему, это из какой-то книжки, которую я не читала, — догадалась Луна, а Гарри, как маггловский пацан, даже догадался, из какой, и после этого уже было невозможно принять одному приглашение Слагхорна, который прислал записку, приглашая в свое купе только Гарри и Невилла.

— Пойдем все вместе, — позвал друзей за собой Гарри. — Я видел Слагхорна на каникулах, но как-то мельком. Если он стоящий человек, он поймет.

Слагхорн обрадовался Гарри, да настолько, что даже не стал возражать, что тот без спроса привел с собой больше друзей, чем Слагхорн собирался принимать.

— Право, извините мою неловкость, — улыбнулся Слагхорн, видя, что с двумя приглашенными им юношами пришли и две девушки. — Приглашать вас без ваших девушек было несколько нерадушно с моей стороны, но я готов загладить свою вину перед дамами, — и Слагхорн ловко подсунул Гермионе и Луне поднос с конфетами и подмигнул им так обаятельно, что было невозможно рассердиться на него за то, что он пытается утешить девушек сладостями, как детей.

Гермиона тем временем быстро подсчитала места в купе, не забыв посчитать толстенького Слагхорна за двух человек, и убедилась, что Слагхорн был рачительным хозяином, который не даст месту пропасть: у него уже гостили четверо студентов, и мест в его купе оставалось ровно на Гарри и Невилла — но ведь любую ситуацию можно обратить себе на пользу, если действовать изобретательно и смело. Нужно было просто поменять местами Гарри и Невилла, которые еще стояли перед открытой дверью, потому что Слагхорн сидел на левой от входа стороне и занимал все же не два места, а скорее полтора — худенькая Луна втиснулась бы на том же диване рядом с Невиллом. Гермиона покачнулась и завалилась вбок при следующем же толчке поезда, Гарри подхватил ее, а Невилл прошел в купе первым и сел рядом со Слагхорном. С этим Слагхорну пришлось смириться, пусть он и хотел бы залучить героя поближе к себе, а тем временем Луна кое-как устроилась рядом с Невиллом, Гарри при виде последнего свободного места замешкался, и Гермионе пришлось его чуть подтолкнуть, чтобы он на диван почти упал, а Гермиона села к нему на колени, стараясь не краснеть слишком густо.

— Значит, в Министерстве вы были вчетвером? — спросил Слагхорн, он умел красиво отболтаться и выйти из неловкой ситуации как светский человек, но правила этикета не заслоняли для него реальность, и Слагхорн легко догадался, что он пригласил Гарри, а Гарри пришел со своим отрядом, словно не с визитом, а на стрелку.

— Нас было шестеро, двоих ваше приглашение не застало, — честно ответил Гарри, вот у него с этикетом был швах, и он даже не задумался, что его ответ прозвучал как угроза, что к Слагхорну в следующий раз заявится отряд из шести человек и займет все купе целиком, а сейчас Слагхорн просто случайно отпетлял.

Слагхорн, конечно, жаждал услышать что-нибудь о пророчестве, а Гарри, конечно, неловко отмалчивался в ответ, но Гарри теперь был не один, и Гермиона заставила Слагхорна выслушать подробный отчет об их приключениях, вовлекая в это Невилла и Луну, которым тоже было что рассказать. Слагхорн все сворачивал на пророчество, а Гермиона все переводила разговор на Гарри, уж научиться воспевать ему хвалу у нее в Норе только что было много, очень много возможностей, а еще важнее было то, что Гермиона не складывала один к одному красивые слова, а рассказывала о действительно бывших делах, и уже на том месте рассказа, в котором они с Гарри остались одни, без палочек, против десятка кентавров, Гарри обнял ее за талию и крепко прижал к себе, вспомнив, как он в тот момент боялся ее потерять. Так что Слагхорну пришлось довольствоваться очень подробной историей похода за пророчеством, но не самим пророчеством, Невилл и Луна тем временем осмелели и рассказывали наперебой, как Гарри уговаривал Невилла вынести из Министерства раненую Гермиону, словно она была для Гарри намного важнее пророчества, и как Гарри нес ее на руках — так что к концу посиделок Гермиона почувствовала, что у Гарри на коленях она уже прописалась.

И надо же было такому случиться, что в самом конце, когда все расходились от Слагхорна, Гарри куда-то пропал. Слишком уж поверила Гермиона, что он никуда от нее не денется, слишком расслабилась, стала разговаривать с Луной, прикидывая, как ее привлечь к встречам Армии Дамблдора и не дать ей завалить нужные СОВы, это ведь был отряд Гарри, а дела Гарри — и ее дела тоже. Гермиона в поисках Гарри два раза пробежала по поезду из конца в конец, заглядывая в каждое купе и кидая Конфундус веером в купе с юмористами, у которых были шуточки насчет того, кого она так ищет. Черт с ним, с долгом старосты, черт с ними, с младшекурсниками, Рон ее подменит, он же все-таки друг, где же Гарри, это же кошмар, это хуже дементоров, никакой Патронус тут не поможет — и Гермиона в третий раз пошла по уже почти опустевшему поезду, постоянно колдуя Хоменум Ревелио.

Гарри она, конечно же, нашла, он появился на полу купе из пустоты, с залитым кровью лицом, когда Гермиона сдернула с него мантию-невидимку. Она сразу вернула ему способность двигаться и стала его лечить, у нее было каменное пустое лицо, только слезы бежали по щекам одна за одной.

— Что же ты со мной делаешь, — выдохнула Гермиона, когда убедилась, что с Гарри теперь все в порядке. — Тебя не на Чемпионат мира по квиддичу надо было везти два года назад, тебя надо было на домашний матч Ливерпуля сводить, чтобы ты услышал, как Энфилд поет «You'll never walk alone». Пообещай, что больше никогда не уйдешь один, без меня.

— Нам не помогло бы, если бы мы были под мантией вдвоем, — сказал Гарри, они спрыгнули с перрона и шли к светящемуся огнями Хогвартсу пешком, полями, и Гарри рассказал по дороге о случившемся, о том, что он успел подслушать о Малфое, и как тот его засек и обездвиженного избил, а темнота скрыла мрачную злую тень, которая проскользнула у Гермионы по лицу.

— Хорошо, сейчас придумаем, что делать в таких случаях, когда под мантией может пройти только один и нужно все делать быстро, — пообещала Гермиона.

— И все-таки, как ты меня нашла?

— Тебе же только что рассказывала Луна, — улыбнулась Гермиона в темноте. — Ты не мог бросить меня в Министерстве, а я не бросила тебя в поезде. Либо мы выберемся вдвоем, либо не выберется никто.

Преданность и верность вознаграждаются судьбой: Гермиона забыла обо всем, лишь бы найти Гарри, и в Большой Зал они вошли хоть с огромным опозданием, но вдвоем, держась за руки, в своей летней маггловской одежде. «Да, нас двое, мы вместе, и мы пришли из другого мира, а для вашего мира мы пришлецы и сироты, — говорил каждый их шаг. — Но черта с два вы от нас избавитесь, если только мы не решим плюнуть на вас и не уйдем сами. Так что смиритесь и живите с этим».

Главным в воспоминании о первом пойманном снитче для Гарри было то, сколько людей радовалось этому вместе с ним. В детстве до радостей Гарри никому не было дела, Дурслей его радость даже порой раздражала, а вот тогда радость Гарри впервые стала общей радостью, и от этого она была намного больше.

Так было потом очень не всегда: его попаданию в Тремудрый Турнир радовались далеко не все, его интервью Придире о воскрешении Вольдеморта тоже вызвало разные эмоции, и почти никто даже не подумал, что человеку может быть важно в первый раз увидеть свои слова напечатанными в газете. Бывало, что успехам Гарри завидовали, иногда он даже Рону не хотел говорить о том, что выкрутился на контрольной, которую Рон завалил, — а Гермиона была к нему довольно строга, не смеялась вместе с ним тому, как он вывернулся, а говорила, что учиться надо так, чтобы выкручиваться не приходилось. Так что Гарри уже в шестнадцать лет начал понимать, что даже разделить с тобой горе порой приходит больше людей, чем могут искренне разделить твое счастье, и этого чувства общей радости он искал как редкого дара судьбы.

И вот в этом году судьба исполнила его желание: Гермиона неожиданно бросилась ему на шею, когда Гарри сказал ей, что Слагхорн разрешил ему ходить к нему на продвинутые Зелья, Гермиона просияла, узнав, что Гарри назначили капитаном квиддичной команды, хотя раньше и считала квиддич пустой тратой времени.

— Теперь у тебя будет равный статус со старостами, — радостно сказала Гермиона.

— Буду ходить и снимать со всех баллы? — улыбнулся Гарри ей в ответ, его и в прошлом году не волновало, что Гермиону сделали старостой, а его нет, это Гермиона все хотела, чтобы он ее догнал, и теперь уже второй раз утаскивала его с собой на дежурства по школе, потому что Рон решил показать всем, какой он роковой мужчина, и не мог оторваться от Лаванды, которой оставалось только начать водить своего рокового мужчину за хобот.

— Ты можешь снимать баллы только с игроков своей команды и с тех, кто злонамеренно мешает вашим тренировкам, — пояснила Гермиона.

— Ну с этим мимо, значит, — признал Гарри, он хотел бы с Малфоя снять баллы, но при Гермионе Малфоя теперь старался не упоминать, у Гермионы при виде или упоминании Малфоя так вспыхивал взгляд, что Гарри за Малфоя немного опасался, доживет ли тот до выпускного и одним ли куском. — Ну а еще какие у меня есть привилегии, о которых я не знаю?

— Ты сможешь пользоваться нашей ванной… в смысле, ванной старост, — чуть спуталась Гермиона, и Гарри даже при неярком освещении коридора заметил, что она покраснела, а черти тут же дернули Гарри остановиться.

— Давай поиграем в игру, — предложила Гермиона, положив ему руки на плечи, она была такая маленькая и милая, один Гарри знал, какая она упрямая и как она умеет держать себя в руках. — Даже большие проблемы можно решить, разбив их на несколько маленьких. Вот представь, что кроме Хогвартса ничего больше нет. Нет ни Министерства, ни Азкабана, нет даже Лондона — а мы все так же ходим на уроки и гуляем по коридорам, и нам не надо думать ни о чем, что сейчас происходит вне Хогвартса. Что ты будешь делать, если во всем мире есть только Хогвартс?

Гарри думал о чем-то подобном, когда увидел Невилла в поезде, уже зная о пророчестве. Гарри подумал тогда, что Вольдеморт мог бы выбрать и Невилла, и тогда Невилл бы нес его заботы, а он был бы простым парнем, выросшим с родителями. В поезде Гарри начал от этого думать о своих погибших родителях, и ему стало горько, но Гермиона сейчас очень удачно обошла эту тему и в принципе описала то, как должен чувствовать себя обычный школьник, учащийся в Хогвартсе в самое обычное время и знающий, что и после окончания учебы ему не придется резко взрослеть и выбивать из жизни свой кусок хлеба. Что Гарри стал бы делать, если бы все, что висит дамокловым мечом над его будущим, растаяло как дым? Гарри так хорошо это представил, что наклонился к Гермионе и почти ее поцеловал — что ему может быть нужно от жизни, кроме верной жены и крепкой семьи, кроме долгих лет рядом с той, которая всегда его поймет и никогда не предаст?

Но ведь это была фантазия, гипотеза, напомнил себе Гарри в последний момент, а поцеловал бы Гермиону он в настоящей жизни — и тут Гарри понял, что его сдержанность ничего не дала, что Гермиона хитро улыбается, угадав его молчаливый ответ, что она счастлива, хотя чему тут можно улыбаться, когда будущего у них практически нет?

— Ну а если представить Хогвартс и пустоту вокруг него на следующие два года? — продолжала свою игру Гермиона. — Через два года Хогвартс вернется, а пока он снялся с якорей и улетает в небо.

— Тогда скажи, куда вернется Хогвартс, — всерьез ответил Гарри.

— Наплевать! — заявила Гермиона и сама поцеловала Гарри, и в их первом поцелуе была такая отчаянная страсть, словно он мог бы стать и последним. — Даже если осталось не два года, а полтора или всего год, все равно наплевать!

Гарри хотел все же что-то возразить, может, даже что-то разумное и благородное, но Гермиона просто закрыла его рот ладошкой.

— Я так хочу, — твердо сказала Гермиона. — Не надо принимать решения о моей жизни вместо меня. Я уже сказала тебе — тогда, ночью в саду — что ты никогда не останешься один и что мы вдвоем либо победим, либо умрем. Возражения больше не принимаются.

— Я даже не знаю, легче так или нет, — честно сказал Гарри. — Это как сожженные корабли у берега. Я легко пожертвую собой, чтобы тебя спасти, — а теперь ты говоришь, что это будет бессмысленно.

— Хорошо, давай уедем в Австралию, — неожиданно предложила Гермиона. — Ни у тебя, ни у меня нет в волшебном мире семьи, нас ничто не держит.

Гарри даже залюбовался этим холодным и острым умом: Гермиона всегда найдет неожиданный выход, вот только между ней и выходом тогда лучше никому не стоять, своих она вытащит, а чужих переедет и не заметит. Кажется, среди своих у нее сейчас только Гарри; кажется, остальным лучше затаиться и не дышать, тогда, может, и не тронут.

— Послушай, ведь когда Вольдеморт исчез, его сторонники быстро капитулировали, — напомнила Гермиона. — Хогвартс, Министерство, весь волшебный мир намного сильнее, чем они — и намного сильнее Вольдеморта, если на то пошло. Так почему бы им не разобраться самим, без тебя и без меня?

Гарри никогда так о грядущей волшебной войне не думал, это Гермиона просчитывала все варианты, стараясь оставаться бесстрастной, а он был пленником своей доблести.

— Вольдеморт — это как человек с винтовкой, сдерживающий безоружную толпу, — объяснила Гермиона. — Если вся толпа разом кинется на него, она его затопчет — первых пятерых или семерых он, конечно, при этом убьет. Вольдеморт это понимает, недаром он только что так быстро сбежал из Министерства, пока его не растерзали. А рассчитывает он на то, что у волшебников не хватит духа и единства кинуться на него толпой, и он будет похищать мороженщиков по одному и всех держать в страхе. Это ведь не бунт в тюрьме и не восстание в гетто — за охраной тюрьмы есть государство, за охраной гетто есть вермахт, а за Вольдемортом никого. Может, им всем в этом волшебном мире перестать быть такими баранами, а? Ты ведь в том числе и за их право струсить собираешься воевать.

Может, другой подросток с благородной душой и книжными понятиями о чести мог бы и возмутиться таким предложениям, но Гарри услышал сиротским сердцем, что если раньше у него были соратники, готовые бороться с тем же, с чем и он, то теперь у него появился единственный в мире человек, который будет бороться за него, за его жизнь и счастье. Теперь у Гарри была семья.

— Если я не сделаю шаг вперед, то и остальные не сделают шаг вперед, — подумав сказал Гарри. — И тогда все будет так, как ты рассказываешь — Вольдеморт будет держать в страхе всю магическую Британию, потому что никто не осмелится выйти против него первым. Кто-то должен это сделать — они все что-то очень шустро ухватились за пророчество, но ладно, пусть это буду я.

— Это твой выбор, и я не буду тебя отговаривать, — согласилась Гермиона. — Ты будешь сражаться по зову чести и потому что тебе жалко других. А я — просто потому, что я тебя люблю. Многих в волшебном мире я уже немножечко ненавижу, за то, какую нам устроили судьбу, и кое-кого запомню и потом посчитаюсь.

В том, что Гермиона посчитается с теми, кто ее разозлил, Гарри не сомневался: с Ритой Скиттер она уже посчиталась, с Амбридж посчиталась, с Мариэттой Эджкомб тоже, Гарри уже заметил, что после вынесения приговора Гермиона не мучается сомнениями и угрызениями совести. Гермиона прижалась к его груди щекой, и Гарри тихо поднял ее голову и мягко поцеловал ее в губы, время словно замерло для них, и Гарри удивлялся тому, какая в его руках Гермиона нежная и ласковая и какая только что в ее голосе звенела сталь.

— Это даже удобно, когда выбор всего один, — тихо сказала Гермиона, обхватив Гарри руками, словно хотела покрепче к нему прижаться. — Только не говори, что мой выбор неправильный и глупый, потому что твой такой же.

— Пусть Хогвартс улетает в небо, — согласился Гарри. — Пока что кроме нас ничего не существует.

На первом уроке Зельеварения со Слагхорном Гарри очень выручил старый учебник, который Слагхорн ему одолжил, пока Гарри не купит новый. Учебник был испещрен подсказками, альтернативными рецептами зелий, на полях были записаны неизвестные Гарри заклинания. Гермиона, конечно, подозревала, что с зельями у Гарри неплохо, это со стоящим над душой Снейпом у него проблемы, да и результаты экзаменов это подтверждали, но все равно удивилась тому, что в нем вдруг проснулся талантливый зельевар.

Гарри почему-то чувствовал, что ему очень важно рассказать об учебнике Гермионе и узнать, как она к этому относится — это, конечно, было обычное для влюбленного чувство, но слишком острое.

— Ты считаешь, что я сжульничал? — спросил Гарри.

— Да, сжульничал, — ответила Гермиона, она стала за последние недели более честной и резкой. — Зелье удачи должно было бы достаться в качестве приза этому Принцу-полукровке, так что считай, что мы ему должны. А пока зелье удачи и нам пригодится.

— Да ладно, Гарри рискнул и выиграл, — влез в разговор Рон, ему и чуть обидно было, что Гермиона его не ревнует к Лаванде, но и думалось, что не обижается, не бьет — и ладно. — Могло бы выйти черт знает что — тогда что, тоже искать этого Принца, чтобы неуд по предмету ему передать?

А у Гарри сердце два раза пропустило удар, когда он услышал в ответе Гермионы «мы», этого ему было достаточно, он только опасался, что сейчас придется объясняться с Роном, но Рон то ли не услышал этого «мы», то ли понял его не так.

— Значит, «рискнул и повезло»? — улыбнулась Гермиона. — Я, Гарри, придумала, как тебя наказать за жульничество: давай разбираться, почему у Принца вышло лучше. Нужно не рисковать, как в казино, а понимать, как действуют зелья.

— Да ладно, ты, можно подумать, понимаешь все рецепты и что там с чем взаимодействует, — возмутился Рон, он побоялся, что его тоже припашут к дополнительному постижению премудростей зельеварения, но план-то у Гермионы был в том числе посидеть над книжками с Гарри наедине, а Гарри и не возражал — как и Рон не возражал, что ему позволили сбежать к Лаванде.

С тем, как Принц-полукровка догадался каждый восьмой раз помешивать зелье по часовой стрелке, а не только против часовой, как было написано в учебнике, они так за этот вечер и не разобрались — может, просто целоваться надо было меньше — но Гарри все равно узнал много нового о том, зачем и как помешивают зелья, а Гермиона подсмотрела на полях учебника много новых заклинаний непонятной природы и предназначения.

— Отдашь мне учебник на пару дней? — попросила Гермиона. — Надо бы все-таки проверить его на разные чары, на дневник Риддла он не похож, но мало ли.

— Я потом этот учебник увижу? — уже немного в шутку спросил Гарри. — Не надо просить никого из профессоров его проверить, лично я собираюсь при помощи этого учебника жульничать и дальше.

— Мы уже не можем себе позволить друг другу не доверять, — с небольшой укоризной сказала Гермиона. — Мне, конечно, придется мириться с твоим жульничеством — может, и умение сжульничать когда-нибудь пригодится. Но ты тоже, кстати, не жди, что я буду паинькой.

Гарри такое заявление насторожило, но недостаточно, поэтому через два дня он со спокойной душой отправился на просмотр кандидатов в команду по квиддичу, а Гермиона в пустом коридоре восьмого этажа встретила Малфоя. Терапевтический эффект битья морды в случае Малфоя был очень быстротечен, и с тех пор, как он получил от Гермионы в нос на третьем курсе, он давно успел оборзеть обратно и не подумал о том, что у нее к нему есть счеты.

— Что, ищешь, где бы поудобнее дать своему очкастому? — спросил Малфой, он был посообразительнее и понаблюдательнее Рона и многое подмечал.

Тело Малфоя рассекло невидимыми мечами в нескольких местах, и Малфой завалился назад, обливаясь кровью. Гермиона спокойно подошла к нему и простым Диффиндо оторвала у его рубашки левый рукав, обнажив украшенную Меткой руку, а потом оторванный рукав сожгла при помощи Инсендио. Кровь все еще лилась на пол, Малфой хрипел и был бел, как его рубашка, но прежде всего Гермиона наклонилась над ним и дала ему пару легких пощечин, чтобы он открыл глаза.

— Сейчас мы рассчитались за поезд. Следующую попытку навредить мне или Гарри я буду считать поводом тебя убить, — предупредила Гермиона. — Если ты принял Метку — ты враг. А врагов убивают, а не просто бьют. Подумай над этим.

После этого Гермиона постаралась остановить льющуюся из Малфоя кровь, но получалось это у нее не очень хорошо, пока в коридоре не появился Снейп, такой же бледный, как и Малфой. Снейп наклонился над все еще истекающим кровью Малфоем, и, повинуясь его палочке, раны Малфоя стали закрываться и затягиваться.

— Стойте здесь, Грейнджер, пока я отведу его в больничное крыло, — приказал Снейп.

— Нет, — жестко ответила Гермиона, не глядя на него. — Давайте разберемся сейчас. В данный момент я думаю, стоит ли сообщить о Метке у него на руке.

— Вы хотите рассказать об этом Дамблдору?

— Почему, Рите Скиттер. Руфусу Скримджеру. Это очень интересная информация, которую я могу подтвердить даже под веритасерумом.

Снейп давно подозревал, что в роду Грейнджеров были берсерки, а сейчас полагал, что Грейнджер только что сварила мухоморчиков по прадедушкиному рецепту и собирается теперь сломать несколько жизней даже ценой своей. Можно было бы воспользоваться легилименцией, чтобы хоть немного узнать о ее намерениях и ее урезонить, но берсерки дикие, но хитрые: Гермиона смотрела не в лицо Снейпу, а на его палочку, и ее палочка уже была нацелена на него. О том, как три года назад Грейнджер шандарахнула его Экспеллиармусом об стену Визжащей Хижины, Снейп хорошо помнил, а теперь ее репертуар как-то пугающе расширился, и Снейп вполне допускал, что в него полетит Сектумсемпра без предупреждения, если он не будет торговаться по-честному. А торговаться приходилось, потому что, стоит Грейнджер заложить Малфоя, как Непреложный Обет, данный Снейпом Нарциссе, возьмет Снейпа за горло и, чего доброго, заставит убивать директора прямо в начале учебного года. А вишенкой на торте после этого станет необходимость рассказывать Поттеру о хоркруксах, а делать это лично, долго и подробно, причем в интимной обстановке конспиративной квартиры, Снейпу не хотелось еще больше, чем убивать Дамблдора — в конце концов, чем черт не шутит, может, Малфой еще Дамблдора и сам убьет, если останется на свободе. И все эти неприятности теперь рушились на Снейпа всего из-за одной разъяренной девушки, у которой по непонятным женским причинам снесло башню.

— Хорошо, в обмен на ваше молчание давайте оставим этот инцидент без последствий, потому что последствий благодаря моему вмешательству действительно удалось избежать, — предложил Снейп, убирая палочку, и, если бы он не знал своеобразное начало Протего, которым Гермиона отрезала его от себя, прежде чем поднять голову, Снейп бы даже испугался.

— Припомните-ка, мистер Малфой, кого вы недавно обидели, — предложил Снейп, когда Гермиона отступила за угол и убежала, и Снейп вздохнул спокойнее. — Как именно вы могли дать повод к такой ошеломляющей реакции? Я уже говорил вам однажды: вы проживете очень недолго, если не научитесь держать себя в руках и просчитывать последствия ваших поступков.

— Меня убьет либо Темный Лорд, либо Грейнджер, — пробормотал Малфой, который сумел сесть на полу и привалиться к стене. — Если я не выполню задание, меня убьет Лорд. Если выполню, меня убьет Грейнджер. Я обречен. Мне не жить.

— Прекратите, Малфой! — прикрикнул на него Снейп. — Я обещал вашей матери вас защитить, так что убить вас я не дам.

— Нас убьет либо Темный Лорд, либо Грейнджер, — все с тем же отсутствующим видом переформулировал Малфой. — Мы покойники, профессор.

Гермиона врезалась в Гарри, когда он возвращался с квиддичной тренировки, и судорожно схватилась за него, Гарри сразу заметил, что ее трясет и она даже стучит зубами. Рон и Джинни тоже остановились рядом, но Гермиона ни с кем не хотела разговаривать, только с трудом шепнула Гарри несколько слов и так и держалась за него, а Гарри жалел, что сейчас совсем не время для объяснений, надо было обо всем рассказать друзьям раньше, чтобы он мог теперь утешать Гермиону уже не только как подругу.

— Ладно, идите, идите, — тихо сказал Гарри Рону и Джинни, — мы как-нибудь сами.

Рон, конечно, и рад был смазать лыжи и не вникать лишний раз в хитросплетения девичьей души, а Джинни как-то очень подозрительно посмотрела на Гермиону, что-то не так Гарри реагировал на роман Джинни с Дином, как Гермиона ей обещала, да и о Гермионе он чересчур заботился, уже и не по-дружески как-то.

Только когда они с Гарри остались одни, Гермиона заговорила и все рассказала, забавно вытирая слезы об нос Гарри, и Гарри опять думал с неуместной улыбкой, как же может быть так, чтобы такая милая и маленькая девочка только что била по щекам изрубленного ей человека и угрожала его добить, если он еще хоть один раз… Гарри ведь и тот ее спокойный холодный голос слышал как наяву и целовал сейчас нежные соленые губы, которые недавно обещали за него убить, это превращение происходило ради него, и вообще-то это сводило с ума — только пусть сейчас Хогвартс поднимется в небо, подальше от Меток, от вражды и от темной магии, чтобы Гермиона могла сидеть у него на коленях, радостно улыбаться ему и больше не плакать.

— Я ужасная, да? — спросила его Гермиона, когда она все рассказала и успокоилась, молчаливость Гарри ей нравилась, она чувствовала его надежность и силу. — Ты даже не думал, что я могу быть такой злой?

— Я боюсь, такого будет еще много, чистенькими мы не останемся, — серьезно сказал Гарри. — И если тебя каждый раз будет так трясти — действительно, давай уедем в Австралию.

Это было, наверное, самое приятное, что Гермиона надеялась услышать — словно признание, что она не спутница на дороге к великой миссии, а что вся миссия потеряет смысл без нее. Она, конечно, не примет эту жертву, Гарри должен делать то, что он решил, он никуда не уедет, а она и к лужам крови привыкнет, если не удастся без этого обойтись. Гермиона сама себя неплохо только что проучила: когда она три дня назад говорила Гарри, что не будет паинькой, она еще думала, что все у нее выйдет лихо, как на экране, где обаятельный контрабандист стреляет первым. И да, сама она вышла из этого приключения без единой царапины, только лучше бы как можно меньше таких приключений.

— Пойдем, — Гермиона потянула Гарри к замку, она только что разрешила для себя загадку, которая ее занимала с лета: на кого же Гарри тогда реагировал, когда она загорала рядом с Джинни. Теперь Гермиона уже могла признать без пожара на щеках, что на нее, и, пожалуй, можно было бы повторить опыт: вряд ли так поздно в ванной для старост кто-то есть, а такой же купальник, как летом, Гермиона странсфигурирует из любой тряпки. Гарри закутал ее в плащ из квиддичной формы, и по дороге Гермиона подумала, что, если Гарри в ванной для старост начнет к ней приставать, она не будет сильно сопротивляться его попыткам избавить ее от купальника. Все-таки они уже почти кровью повязаны, и кто может знать, сколько еще Хогвартс будет парить в небесах и как долго можно будет забывать о существовании остального мира.

В просторной ванной старост, которая представляла из себя довольно большой зал с круглым бассейном посередине, Гермиона сразу странсфигурировала верх купальника из носового платка и попросила Гарри отвернуться, пока она переоденется. Гарри честно повернулся к ней спиной и потянул через голову фуфайку, а Гермиона подумала, что без поролоновых чашечек купальник будет выглядеть очень неприлично, как только намокнет — так что, может, и плюнуть на него совсем, чашечки она все равно странсфигурировать толком не сумеет.

Гермиона чувствовала, как замирает ее сердце при каждом шаге: она подошла и прижалась к голой спине Гарри, ей на сегодня было достаточно приключений, но она поверила его рукам, которые только что обнимали ее столько, сколько ей было нужно, чтобы выговориться и успокоиться. Это ведь Гарри, он знает ее всю, знает ее и решительной, и напуганной, даже если с ней сейчас от волнения случится истерика, она этим ничего не испортит.

— Ты слишком правильный, — шепнула Гермиона, проведя ладошками по его груди, и потерлась грудью об его спину, от такого прикосновения вставших от холода и волнения сосков к горячей коже у нее чуть не закружилась голова. — Как будто тебе совсем не интересно.

Гарри медленно повернулся к ней, и ее голова опять оказалась на его груди, почему-то ей вспомнилось лето, игра в квиддич, когда Гарри ее в первый раз так же обнял, только тогда он почти сразу ее выпустил, а теперь Гермиона слушала, как сильно бьется его сердце. Гермиона поцеловала место, откуда она слышала этот стук, это, наверно, было глупо, но она же совсем не знала, что делать — провела по груди Гарри языком, губами коснулась соска и с этим, похоже, угадала.

Руки Гарри скользили вдоль ее спины, он уже нашел ту дорожку вдоль позвоночника из ее сна, а еще ему, похоже, не хватало молнии сзади, какая бывает на юбках, а вот на брючках нет. Решительности ему было не занимать, это она пряталась у него на груди и не могла отважиться ему показаться. Она, конечно, помнила движение души, которое означает «мне не страшно», от него человек превращается в автомат, недоступный ни эмоциям, ни жалости, но сейчас она хотела чувствовать, пусть для этого и пришлось бы показаться слабой и неловкой. Ведь это ее Гарри, она могла доверить ему себя и такой: растерянной, стесняющейся своего тела, неумелой.

Гарри жил на адреналине, ему просто надо было отпустить вожжи, чтобы кривая его вывезла, это выручало его и в бою, и на квиддичном поле. Главное было не останавливаться и следовать за запахом риска и приключения, тогда надпочечники выдадут в кровь новую дозу, а удивляться тому, как у него все получилось, он будет потом, когда его отпустит. Палочка была еще на поясе, в твердых боевых ножнах, и вместо кровати из рюкзака странсфигурировался какой-то плоский ящик с палками по углам, из плаща получилась скорее перина, чем матрас, это вряд ли тянуло на «выше ожидаемого» по трансфигурации, которое он как-то получил за СОВ, но главное было не это, а то, что возбуждение все нарастало, превращаясь в адреналиновый шторм. Нарастало от ее раскрытых прохладных губ, от ее опущенных глаз, от крепеньких грудок, так хорошо помещавшихся в ладони, от того, что животик совсем плоский, а линия талии и бедер женская.

Гарри был не испорчен порнофильмами и уж тем более дешевыми любовными романами, где все получается отлично с первого раза, зато слышал от приятелей истории, в которых они добивались-добивались главного, а девушка то плачет, то лежит как бревно. Если бы не заряд спасительного адреналина, он бы испугался огорчить Гермиону, испугался до дрожи в руках, а вот под адреналином у него появлялись неожиданные идеи.

— Покажи, как ты это делаешь, — прошептал Гарри Гермионе в волосы, лежа с ней рядом и спускаясь по ее боку рукой, очерчивая талию, бедро и переходя на его внутреннюю поверхность.

— Что?! — вздрогнула Гермиона, она и так не могла расслабиться, ей было одновременно и приятно, и страшно, но она все же не подумала, что Гарри хочет посмотреть интересную сценку с ласкающей себя девушкой, да и правая рука Гарри скользнула между ее ног, и оставалось только ее немного направить.

И все же как коварна оказалась в этот момент его левая рука, которая просто лежала под ее головой, пока они целовались, улегшись рядом! Гарри чуть приподнял ее, скользнул рукой под спину и добрался до ее груди, практически полностью Гермиону обняв одной рукой, а его губы приникли к другому соску, и она вся оказалась в его власти. Полулежа, полусидя, откинувшись на его руку, раскинув ноги и согнув их в коленях, если взглянуть на себя в такой позе, можно умереть от стыда, Гарри, наверно, занят и ее так не видит, или ему нравится видеть ее такой, слышать ее шумное дыхание, крики, всхлипывания…

Гермиона пришла в себя и увидела над собой Гарри, он не смог устоять при виде так хорошо раскинутых и все еще согнутых в коленях ног, а она почувствовала, что хочет еще. Даже если сейчас будет больно — если потом будет так же приятно, то начало можно потерпеть. К тому же и больно ей почти не было, только у Гарри все получилось слишком быстро. Вот интересно, можно немного поцеловаться, а потом еще?

Главным было то, что после первого раза у нее куда-то пропал стыд, только не хватало опыта, спасал лишь эффект новизны, от которого даже перед третьим разом Гарри почти не понадобился отдых. Каждый следующий раз становился все более продолжительным, и в третий раз они наконец совпали и удовольствие накрыло их вместе.

— Мы вообще-то купаться сюда пришли, — напомнила Гермиона, лежа у Гарри на груди и обнимая его и руками, и ногой, это было просто безобразие, как она осмелела. — Ты хоть представляешь себе, как уже поздно?

— Я представляю себе, как я ужасен в трансфигурации, — весело признал Гарри. — Но жизнь меня уже наказала стертыми коленками. И еще я представляю себе хороший такой неуд за мою завтрашнюю домашку по Чарам…

— Черт-черт-черт, — вдруг разволновалась Гермиона, и Гарри действительно стало смешно, ну неужели они сейчас будут делать Чары, чтобы спасти его от заслуженного неуда за разгильдяйство и откладывание домашки на последний вечер. — Черт, я же противозачаточного заклинания не знаю! Должно быть еще и зелье, но я со стыда умру просить его у мадам Помфри. А заклинания точно нет в нашем учебнике, я летом всегда просматриваю, что будет в этом году. Ну почему именно нужным заклинаниям нас не учат? Что в этом смешного, Гарри?

— Я просто представил себе Флитвика, — признал Гарри, борясь со смехом. — Вот он встает перед классом и объявляет: «Девушки и юноши, разбейтесь на пары, сегодня мы будем разучивать Противозачаточное заклинание!»

Возможно, Дамблдор действительно многое знал о магии любви, а, может быть, его слух, натренированный десятилетиями преподавания и директорства, подсказывал ему, когда по коридорам на своих мягких лапах крадется диковинный зверь трындец. В любом случае, Дамблдор не удивился, когда на первую беседу о Вольдеморте Гарри и Гермиона пришли к нему вдвоем. Дамблдор только тихонько охнул, глянув на Гермиону и поняв по выражению ее лица, что в свое время она исправит ошибку своих родителей и за своих детей попьет немало кровушки преподавателям Хогвартса, чтобы те не спали на боевом посту. Впрочем, к тому времени Дамблдор давно собирался пребывать в лучшем мире, а если уши будут болеть у его портрета, то он этого почувствовать не должен. Вроде бы. Предположительно. Лучше было, конечно, не рисковать.

— Я должен предупредить, что не могу вам всего рассказать, — сказал Дамблдор. — Вы, вероятно, знаете выражение — «самосбывающееся пророчество», — Дамблдор дождался, когда Гермиона кивнула в ответ, — но обратная ситуация встречается еще чаще. Тот, кто уверен, что выживет, может стать неосторожным; жертва, которую приносят с расчетом получить все назад, может не быть принята небом как жертва.

— Кроме того, я не могу доверить вам чужих тайн, — продолжал Дамблдор, — но могу приоткрыть их. Возьмем самый простой пример: я могу сказать вам, что доверяю Снейпу как самому себе и что он на нашей стороне. Вы можете поверить моим словам — или потребовать у меня доказательств. Допустим, что доказательствами я с вами поделюсь — это будет значить, что, попади один из вас в руки хорошему легилименту, он погубит и Снейпа. А если вы поверите мне на слово, то погубить Снейпа вы не сможете: легилимент узнает от вас только, что я верю Снейпу, а вы верите мне. Насколько я помню, Гарри, научиться у Снейпа окклюменции у тебя не получилось? Но это и не нужно, если вы не будете знать чужих тайн, а будете просто верить мне на слово.

— Мы будем учиться окклюменции, этому можно научиться вдвоем по книгам, — сообщила Гермиона, это прозвучало резко, словно она не собиралась верить Дамблдору на слово, но Дамблдор как раз от нее этого и не ожидал, он, напротив, подозревал, что скоро ему придется есть землю из горшка с цветами и многократно клясться Гермионе, что Гарри обязательно останется жив.

— Это довольно отважное решение, — заметил Дамблдор. — Нужно особое доверие, чтобы рискнуть случайно раскрыть начинающему легилименту некоторые воспоминания и мысли, которыми ни с кем не хотел бы делиться.

— Можно, я поверю вам не до конца и лучше буду доверять Гермионе, чем Снейпу? — спросил Гарри, для него ответ на этот вопрос был очевиден, а вот Дамблдор был постарше.

— Если Снейп увидит в твоих мыслях, Гарри, то, что ему сильно не понравится, я думаю, ты не будешь особо горевать об охлаждении ваших отношений, — довольно прозрачно намекнул Дамблдор на содержание подростковых мыслишек. — Возвращаясь к нашему разговору о вере и доказательствах: некоторые вещи могут служить доказательством для одного человека, но не для другого. Пожалуй, я доверю вам одну чужую тайну, если вы пообещаете ее хранить: девичья фамилия матери Снейпа — Принс. Мой дорогой Северус был весьма удивлен, когда ты, Гермиона, так уверенно применила созданное им заклинание — надеюсь, применила все-таки в последний раз. Я вот как-то запамятовал ему сказать, что его старый учебник Гораций по моей просьбе отдал тебе, Гарри. Но раз уж вы, очевидно, читали его оба — заметили ли вы, что некоторые записи в нем слишком подробны? Почти нет сокращений, разве что среди заметок о заклинаниях — а вот среди ремарок о зельях частенько попадается повелительное наклонение: мое любимое там — «Просто суй им в глотки безоар!» Автор заметок, юный сын Эйлин Принс, обращается не сам к себе, а к читателю — ведь рядом с ним на Зельях сидит его единственная подруга Лили Эванс, которую он знает с детства и всегда выручит. Как ты думаешь, Гарри — является ли это доказательством того, что Снейп не мог желать твоей матери зла, а вот отомстить Вольдеморту за ее смерть он хочет очень сильно?

— Мне даже интересно, что вы оба ответите, — признал Дамблдор. — Если ты не против, Гермиона, я сначала послушаю ответ Гарри.

— Мне нужно подумать, — медленно сказал Гарри, ему было неприятно учиться по учебнику Снейпа, и вся помощь, которую ему учебник уже оказал, была теперь отравлена этим знанием. Но мысль о том, что учебник — в каком-то смысле письмо к его матери, делала учебник для Гарри очень дорогим. — Мне неприятно представлять свою маму вместе со Снейпом…

— Они не были вместе, если ты имеешь в виду возможность романа, — мягко сказал Дамблдор. — К сожалению, в прошлом году ты увидел в воспоминаниях Северуса прискорбный конец их дружбы — твоя мама, увы, очень неохотно прощала людей, а Северусу тогда очень нужны были прощение и принятие, в них всегда нуждаются те, кто их в данный момент и не заслуживает.

— Скорее всего, я верю вашему доказательству, — решил Гарри.

— А я нет! — резко сказала Гермиона. — Это не любовь, а зависимость — они не понимали друг друга и были совсем непохожими людьми. Нельзя любить того, кого до такой степени не знаешь и даже не умеешь узнать за столько лет. Такая зависимость может смениться другой манией — например, отомстить Вольдеморту — но пока я у Снейпа вижу только манию навредить Гарри.

— Это безжалостный взгляд здорового человека на больного, а поэтому я с тобой согласиться не могу, — возразил Дамблдор, он понял, что его ремарка про прощение прошла мимо Гермионы. Про ее жалость, например, к домовым эльфам, можно было бы точно так же сказать, что нельзя жалеть того, кого не понимаешь и не знаешь, и вот это было бы уже полностью правильно: от головы была ее жалость, даже Малфою, которого Гермиона видела пять лет подряд и неплохо знала, никакой жалости от сердца Гермионы не досталось. Зато было видно, что с такой женой Гарри не проиграет мир, если выиграет войну: Гарри был слишком отзывчив и в чем-то доверчив, и к нему стоило бы добавить жестокой требовательности к людям и умения к плохому человеку применить плохую мораль, чтобы многие запомнили, что добро-то посильнее зла.

— Давайте поговорим о чем-нибудь более добром, — с черным юморком предложил Дамблдор, он все-таки в юности дружил с Гриндельвальдом и до сих пор с ним переписывался. — Например, вы знаете, что такое хоркруксы?

— Да, — ответила Гермиона.

— Ох, Господи! — тут же отозвался Дамблдор. — Кто подписывал допуск к Запретной Секции?

— Локхарт.

— Боже мой! Боже мой! — покачал головой Дамблдор, с некоторым трудом представляя себе милую тринадцатилетнюю девочку с переводом Герпия Злостного в руках. Конечно, про василисков там тоже было, но, вероятно, этого не хватило, чтобы напугать такого любознательного ребенка. — Право, лучше бы я держал в Запретной Секции порнографию.

— Порнография в маггловском мире есть в сравнительно свободном доступе, — поделился Гарри. — Извините, сэр, я просто в интересах истины.

— С вами весело, ребята, — признал Дамблдор, наблюдая за тем, как Гермиона немного порозовела, улыбнулась и пихнула Гарри ногой под столом. — Пойдемте смотреть воспоминания про юного Риддла и его семейку.

Задание добыть у Слагхорна истинное воспоминание про разговор с Томом Риддлом о хоркруксах Дамблдор давал Гарри и Гермионе с некоторым сердечным трепетом, думая о том, как бы отсоветовать Слагхорну запираться, чтобы воспоминание не доставили вместе с головой. Но прагматичные люди гуманны, если их не злить, и через день Дамблдор получил от Гарри записку с просьбой сказать, в каких сосудах можно держать яд василиска. Дамблдор обрадовался, что Гарри догадался о том, что дневник Тома Риддла был хоркруксом и, значит, хоркруксы можно уничтожать клыком василиска, и не заглянул в справочник по зельеварению, чтобы уточнить, почем идет унция яда василиска — а цена такого редкого яда все росла и росла, он еще во времена Тома Риддла был дорог, и Том сколотил на нем неплохой стартовый капитал, а вскорости и Слагхорн наварил драгоценнейших зелий на хорошую прибавку к пенсии.

Гермиона всерьез говорила о том, чтобы учиться окклюменции по книгам, ей хотелось добиться того, чтобы Гарри мог всегда разорвать слишком болезненный контакт с Вольдемортом, от которого у него вспыхивал жуткой болью шрам, но и предостережения Дамблдора она услышала, только восприняла их с молодым задором. Она была готова столкнуться с любыми болезненными воспоминаниями Гарри, сколько бы слез они ей ни принесли, только не хотела увидеть в его мыслях других девушек, если у Гарри есть неприличные фантазии — то пусть в них будет только она.

Может, это и было с ее стороны немного самонадеянно, но не Гарри было на это жаловаться — у него после первого раза временно были на уме только ванная для старост и Выручай-комната, да еще трансфигурация, в которой и попрактиковаться негде: нельзя же среди дня в гриффиндорской гостиной или в коридоре из рюкзака и мантии странсфигурировать двухспальную кровать романтического вида, с матрасом и подушками. Вряд ли кто, увидев такое, поверит, что Гарри выбрал карьеру мебельщика.

Выручай-комната всегда готова была выручить, и с кроватью, и со всем остальным, только они оба еще не знали, чего они хотят, поговорить о своих фантазиях им было еще сложно, да и не так уж нужно, пока даже самые простые вещи казались такими новыми и захватывающими. Чего стоил один небольшой бассейн в форме чаши в ванной для старост, в котором купальник теперь Гермионе был ни к чему, и можно было начать с невинного плескания в воде и объятий, не стыдясь своей наготы, а потом целоваться все жарче, представляя вокруг себя теплое море и необитаемый остров неподалеку. Это была первая фантазия, о которой они решились заговорить: мечта броситься в тропическое море нагишом, — а потом в ней появился и купальник, который можно снять стоя в воде, если дно будет плоское и людный пляж окажется довольно далеко. Никто не увидит, что делают под водой их руки, это будет жарко и запретно, и пусть этот пологий берег не то озера, не то моря был еще от них очень далеко, в этих мечтах Гермиона уже заняла свое место, даже если раньше Гарри представлял кого-то еще, хотя на самом деле нет.

А на четвертый или пятый раз Гермиона все-таки решилась, ей попалась когда-то еще дома книжечка в мягком переплете, о том, чего хотят мужчины, там начиналось с простых, но сомнительных утверждений, что мужчины не хотят спрашивать дорогу, а хотят героически преодолевать трудности, а потом как-то быстро дошло до того, где для неопытных девочек лучше бы с картинками. Теперь, конечно, у нее было целое учебное пособие в виде Гарри, только было боязно даже спуститься вниз щекой по его груди и животу, не говоря уж языком пройтись. Вряд ли ему не понравится, понравится наверняка, и ничего плохого он о ней не подумает — только вот мысли эти занимали слишком много времени, нужно было попасть в ситуацию, когда надо быстро решить и сделать, гриффиндорский характер — он такой.

Гарри уже вылезал из бассейна в ванной старост, он оперся руками о край бассейна, все еще сидя к краю спиной, поднял свое тело, словно отжимаясь на брусьях, и сел на край — и вот тогда Гермиона решилась, ткнулась ему лбом в низ живота, обхватила руками за бедра и сразу почувствовала по реакции, что это она правильно угадала мужские мечты.

Если бы Гарри так попался в самом начале, все получилось бы очень быстро, он бы даже не понял, что произошло, просто что-то замечательное, предмет для смутных грез о следующем разе — а теперь, когда он вроде бы был и не готов, он многое запомнил из движений губ и языка, запомнил этот прекрасный вид сверху, когда для тела в воде, словно на большой кровати, есть простор, и можно скользить глазами по его изгибам, пока губы доводят твое возбуждение до предела. Нет привычного тебе движения, ты не добиваешься удовольствия, а его тебе дарят, и от подавления желания двинуться навстречу напряжение чувств только нарастает, пока не взорвется фейерверком.

А через четверть часа по дороге к гриффиндорской гостиной разговор зашел и об окклюменции, теперь Гермиона была почти уверена, что в мыслях Гарри будет только она, и даже расслабилась настолько, что смогла с ним шутить: обхватила губами его большой палец, когда они в очередной раз остановились, поцелуев им всегда было мало и хотелось целоваться еще, и сказала, что вот это, что только что случилось, поможет ему с очищением разума.

И тут Гарри все-таки скрутил хохот: он успел сказать Гермионе, что Снейп в прошлом году убеждал его, что очищать разум нужно каждый вечер перед сном, и Гермиона рассмеялась вместе с ним, хотя и сказала, что он может на такое все же не рассчитывать. Так они и шли по коридору седьмого этажа, все еще не отсмеявшись, перебрасываясь короткими намеками, что «специалисты рекомендуют», «а ты освободишься так от эмоций?» — когда столкнулись в коридоре с Джинни, ее вообще-то после отбоя в коридоре не должно было быть.

У Джинни было шестеро старших братьев, и по меньшей мере четверо из них не пропускали красивых девочек, а один так и вовсе собрался жениться и отхватил себе красавицу-чаровницу. Так что у Джинни был немалый опыт наблюдения за старшими парами, чьи отношения последовательно переходили от стадии робких смущенных касаний до ночевок в одной постели. Джинни увидела Гарри и Гермиону с мокрыми волосами, увидела, как они смеются и привычно уже обнимают друг друга, когда им не надо ни от кого прятаться и скрывать степень своей близости, — и Джинни правильно догадалась, что Гермиона с Гарри спит. Летом ничего подобного и близко не было, их тогда и в начинающемся романе можно было заподозрить, только не зная, как давно и близко они дружат — видно было в августе, что они не то что еще не целовались, не собирались даже. А теперь пожалуйста, только середина октября, а первый раз у них явно был не вчера и не позавчера. И если они, с их гипертрофированной ответственностью за себя и за других, рискнули испортить свою дружбу, но не только не испортили, а обнимаются теперь и смеются, как раньше не смеялись вместе, то их можно и к венцу тащить, ничего нового друг о друге, что могло бы поколебать их решение, они уже не узнают.

— Да как ты смогла только? — закричала Джинни, глядя на Гермиону испепеляющим взглядом. — Когда ты успела задумать-то такое?

Гарри думал, что Гермиона смутится, расстроится из-за неизбежной ссоры с подругой, может, даже оправдываться станет, но он явно недооценил, насколько он Гермионе важен и насколько остальные, по сравнению с ним, не важны — и то, как жестко она может идти к своей цели, не считаясь ни с чем и ни с кем, недооценил тоже.

— Ты же сама мне Гарри расхваливала целый месяц, — с холодной насмешкой сказала Гермиона, тут впору было бояться, что Джинни сейчас прилетит что-нибудь почти такое же, что Малфою недавно прилетело, стоит ей только направить на Гарри палочку или попытаться силой его отбить. — И про смелость его говорила, и про красоту, и даже про постель. Ну вот, убедила. Что теперь не так?

— Да я его тебе сватала, что ли? — в ярости крикнула Джинни, и Гарри понял, что уже пора вмешиваться, отрезáть их обеих друг от друга при помощи Протего, а то и обездвиживать.

Внезапно над ними взорвался фейерверк, с потолка посыпались сердечки, золотые снитчи, розовые лепестки, девушки смотрели на фейерверк как зачарованные, да и Гарри с трудом отвел глаза, что-то гипнотическое было в этом зрелище.

— Мистер Поттер! — окликнул его Флитвик, и Гарри увидел, как маленький Флитвик летит к ним на зачарованном щите и все еще ворожит в пути, добрый старый волшебник. — Мистер Поттер, хватайте свою девушку и бегите. И ради Господа Бога, возьмите завтра в библиотеке хороший учебник для выпускников и начинайте уже изучать Чары для взрослых.

Вольдеморт после смерти удостоился памятника, но далеко не такого, о котором мог бы мечтать: на пыльной деревенской улице Годриковой Лощины, рядом с палисадником у дома Батильды Бэгшот, лежала отлитая из бронзы голова Вольдеморта. В местонахождении головы не было исторической правды, но наследники Батильды не хотели терпеть на своем газоне ни головы Вольдеморта, ни туристов, да и нынешнее положение головы было более назидательно.

Гарри часто проходил мимо головы Вольдеморта, когда водил детей на прогулку: Джеймса, Сириуса, а теперь и Лили, — и дети привыкли к страшному лицу и ничуть его не боялись, как не боятся хэлловинских чучел, а рассказ о том, как Вольдеморт лишился головы, был их любимой страшилкой.

— И тогда из тела мертвой Батильды вылезла огромная змея, — рассказывал Гарри в очередной раз. — А Вольдеморт в это время уже летел сюда, и ему даже не нужна была метла. Его черная мантия развевалась на ветру, и он был похож на огромную летучую мышь.

— Или на графа Дракулу, — ввернул маленький Джеймс, дети Гарри и Гермионы очень хорошо знали маггловскую культуру, потому что дети не должны быть чужими своим родителям, да и слишком бедна была магическая культура, чтобы Гермиона когда-либо согласилась ограничивать ей детей. Возможно, из-за ее фразочек вроде «Кто слышал Deep Purple и Led Zeppelin, не станет слушать Ведуний» детям в Хогвартсе были гарантированы и жаркие споры, и непонимание, но Джеймс уже учился играть на бас-гитаре, и хочешь не хочешь, а риффы Black Sabbath Хогвартсу прослушать теперь придется. Много раз. Ночью. Пока красота тяжелого металла не дойдет до всех его обитателей.

— Тот, кто скажет тебе, сынок, что ты гарантированная головная боль, просто не видел Вольдеморта, — весело сказал Гарри, он подозревал, что в волшебном мире фраза «это вы еще Вольдеморта не видели!» станет у Джеймса излюбленным способом защиты от заслуженных головомоек, и это Гарри веселило, он вообще повеселел, избавившись от хоркрукса в своей голове и обзаведясь сынишками-сорванцами. — Когда Вольдеморт приближался ко мне, у меня всегда раскалывалась голова, потому что я чувствовал его ненависть, злобу и страх. Он был трусом, а потому так злился — злые люди часто трусливы, а отважные могут позволить себе доброту. Он даже боялся поверить мне, что я зарубил его змею мечом Гриффиндора, сразу кинул в меня Авадой, а я специально пропустил его удар.

— Как Оби-Ван в четвертом эпизоде? — спросил маленький Сириус, ему некоторое время нравилось считать, что папа — джедай, и он был даже расстроен, когда узнал, что меч Гриффиндора — не световой, и вообще в Хогвартсе им световых мечей не выдадут. Сириус с такой несправедливостью смириться не мог и что-то мастерил в своей комнате, умом он был в маму, а авантюризмом в папу, и в свое время Хогвартс должен был еще узнать, что ночные риффы Black Sabbath — это милые мальчишеские проделки, если сравнивать с тем-что-не-хочется-вспоминать.

— Как видишь, я не остался призраком, — улыбнулся Гарри. — Я вернулся в мир живых, а вот Вольдеморту было возвращаться некуда, потому что пока он лежал в отключке так же, как и я, мама ему голову отрезала. С тех пор, дети, в волшебном мире принято очень серьезно относиться к обещаниям мамы оторвать кому-нибудь голову.

— Последний хоркрукс был в змее? — спросила Лили, она в конце прогулки устала и ехала у папы на руках, а Гарри снова захотелось слетать к Хогвартсу, посмотреть, переворачивается ли Дамблдор в своей хрустальной гробнице каждый раз, когда трехлетняя девочка произносит слово «хоркрукс», или не переворачивается. Гермиона не считала нужным скрывать от детей многие вещи и никогда не говорила им неправды, но вот на этот вопрос можно было не отвечать, а предложить догадаться самим. Джеймс уже догадался до правильного ответа, но братику и сестренке об этом не говорил, хватило того, что Джеймса пришлось разубеждать в том, что Авада — весьма полезное заклинание, и очевидный ответ про противозаконность и Азкабан так же очевидно не прошел.

Еще можно было не отвечать на вопрос о том, как была найдена диадема Равенкло: она в буквальном смысле свалилась Гермионе на голову, со шкафа в Выручай-комнате, а про то, что папа и мама делали в Выручай-комнате, дети были еще малы знать и даже догадываться, им и про Выручай-комнату знать не стоило, пусть разузнают про нее сами.

А вот про чашу Хельги Хаффлпафф, может, и стоило от детей скрыть, но не удалось: гоблины прибывали к Гарри на дом, приговаривая при этом «уж лучше мы к вам, чем вы к нам», и даже трехлетняя Лили уже знала, что папа и мама в молодости грабили банки. Один раз и ради высшего блага, всегда подчеркивала Гермиона, но недавно Джеймс ответил на это «медвежатники так не говорят»: в мире, в котором был интернет, ютьюб и английские субтитры, всегда следовало полагать, что дети знают больше, чем им положено, и найдут с кого взять дурной пример.

Хорошо хоть магических книг еще не было в интернете, и можно было надеяться, что некоторые оговорки из длинной и любимой страшилки про пещеру с инфернами очень долго останутся детям непонятными: из этой истории дети постепенно узнавали и про трупный яд, и про магию домовых эльфов, и про принцип работы помпы, и про многие другие идеи, которые выдали Гарри и Гермиона, когда оказалось, что в лодку, чтобы отправиться на остров, может войти один Дамблдор. Гермиону он даже не приглашал, потому что она была совершеннолетняя, а лодка была зачарована для перевозки только одного взрослого волшебника. Вот только когда шестнадцатилетний Гарри ступил в лодку к Дамблдору, лодка зачерпнула воды, и над причинами этого пришлось думать. Дамблдор думал недолго, извинился за прямоту и сказал, что дело, очевидно, в том, что Гарри не девственник. Теперь Джеймс и Сириус думали над тем, почему же Дамблдор приглашал Гарри в лодку и почему дело не в возрасте, уже два года, после того как Гарри случайно про этот момент проговорился, и было бы лучше, если бы они думали да гадали до самого окончания школы.

— Все, хватит страшилок, — сказала Гермиона и забрала Лили у Гарри. — К нам они и так до сих пор приходят на дом.

У забора рядом с восстановленным родным домом Гарри действительно терся помятый субъект, но страшным он был только на вид: Гарри положил руку на палочку, и незваный гость сразу поднял руки и показал пустые ладони.

— Гражданин начальник, ну вы как будто меня не узнаете, — пожаловался гость. — Да и не узнали б если, кто ж рядом с вами палочкой махать будет, особенно когда вы с детьми идете? Всем жить хочется да на солнышко глядеть. Я вот находочку вам презентовать хотел, оно ж известно: если с гербом Блэков, то это ваше.

— И, конечно, ты наткнулся на нее совершенно случайно.

— Вы не поверите, гражданин начальник! Картина маслом: хиляю по Лондону и даже держусь маггловскими кварталами — и прямо на тротуаре спотыкаюсь об абсолютно годное серебряное блюдо…

— Что ж ты врешь прямо при детях, стыдный ты обормот, — покачал головой Гарри. — Краденое мне в руки суешь. Кричер!

Рядом с Гарри из воздуха соткался вызванный на опознание Кричер и подтвердил, что блюда этого не помнит и оно не было украдено из дома на площади Гриммо, ни сейчас, ни когда там еще шуровал нечистый на руку Флетчер.

— Завтра потерпевшие ко мне придут, и на кого я подумать должен? — объяснил Гарри своему непутевому гостю. — Положи, где взял — и не только блюдо положи. Чтобы больше я про твои художества не слышал, а то ведь Лютный переулок с мылом будешь отмывать.

Все эти годы Гарри работал в Аврорате и давно знал в маленьком магическом мире всех жуликов, воров и проходимцев. После Вольдеморта и Пожирателей Смерти эти мелкие пакостники казались домашними и безвредными, как пикси после мантикоры, и Гарри держал их в узде отеческой рукой. Он верил покаянию, не грозил Азкабаном за мелкие грехи, и с его легкой руки в магический мир пришли сделка с правосудием и приговор к общественным работам. Тех, на ком была вина, но маловато доказательств, он мог и поучить лично, но доказательства усердно собирал и играл в эту игру по возможности честно, что граждане бандиты, с их более растяжимым понятием о честности, очень уважали: по их мнению, гражданин начальник пусть иногда и слетал с катушек, но в остальном был почти святой.

Свои детективные истории в виде уголовных дел Гарри иногда приносил домой, и Гермиона всегда помогала ему докопаться до истины, через несколько лет она даже закончила со своими попытками приказать миру стать справедливым и перешла из отдела по защите магических существ к Гарри в аврорат. Ее совсем не смущало, что она по службе оказалась у Гарри в подчинении, что это, вообще-то, нехорошо и что он так и оставит ее заниматься бумажными делами и осмотрами мест преступления, не выпуская на задержания. Так было лучше, потому что не только Гарри боялись граждане бандиты, когда говорили, что рядом с его детьми никто палочкой не взмахнет, да и от него лучше убежать, чем отбиваться. Уж за свои ранения Гарри бы точно не держал зла и при следующей встрече пощадил бы; а вот она не пощадит, лучшим исходом для тех, кто тронет ее семью, будет жестокая справедливость закона и годы Азкабана, и граждане бандиты в этом пару раз на примере Гарри убедились и с тех пор имели это в виду.

Уже к девяти часам вечера дом Гарри и Гермионы затихал, будь это дом в Годриковой Лощине, в который они приезжали весной и оставались на все лето, только перед Хэлловином уезжая, чтобы избежать лишнего внимания, будь это большой дом на площади Гриммо, куда они всегда переезжали на зиму. Джеймс, их старший сын, наверняка через пару-тройку лет догадается, что мама и папа уходят в спальню так рано не потому, что они такие сони, на уроке ли в маггловской школе или в мужском общежитии Хогвартса, но его просветят — Гарри только надеялся не пропустить возраст, к которому сын должен понять, что спальня — это то место, где супруги могут поговорить. В темноте, шепотом, обнявшись под большим одеялом или разметавшись поверх — но сердце должно говорить с сердцем, чтобы не было недомолвок и тайн, чтобы одна на двоих жизнь не разделилась на свою и чужую.

— Можно сделать так, чтобы они больше сюда не приходили? — тихо попросила Гермиона, уткнувшись Гарри в шею. — Вы все шутите об этом, даже сегодняшнему прощелыге было смешно, а я стою и думаю о том, что однажды разговор пойдет не так.

— Если бы не было разговоров, пошедших не так, то половина аврората осталась бы без работы, — усмехнулся Гарри. — Это редко бывает, если сравнивать со всеми разговорами, которые ведут люди, но я всегда к разным вариантам готов.

— Я боюсь, что он дернется за палочкой, а я ударю первым же, что мне придет в голову: прямо на глазах у детей брызнет кровь, и человек превратится в труп, — прошептала Гермиона. — Я все еще боюсь за тебя, боюсь за Джеймса, который родился на исходе войны, я знаю, что все давно закончилось, но не могу понять, что со мной происходит, когда мне кажется, что тебе или детям угрожает опасность. Самое ужасное, что я даже жалеть потом об этом не буду, разве что о том, что это дети видели. Менять им память ты не разрешишь, да я и сама не посмею — буду жить с тем, что натворила, как ты всегда говоришь.

— Ну, ты не опасна для общества, — улыбнулся в темноте Гарри, он уже многого насмотрелся на службе. — Вот у ребят сидит сейчас под предварительным следствием какой-то укурок — он ошивался по маггловским улицам, колдовал на людей Режущее и забирал кошельки. Научился аппарировать и почувствовал себя неуловимым. Вот это да, вероятность нарваться на такого у каждого маленькая, но одинаковая, он угрожает всем. А слишком сильный удар в ответ на угрозу может достаться только тому, кто угрожал. Ну так сам виноват, не угрожай или вообще ходи мимо. Они же понимают всё, которые ко мне шляются, они в таком мире выросли — они тебя знают, меня знают, и вежливые такие с нами, что хоть сейчас снимай их в кино про благородных разбойников. Но если они тебе мешают, буду их переучивать, конечно. Пусть хотя бы предупреждают о таких визитах, а не ходят как к бабке на блины.

— Я кажусь тебе слабой? — спросила Гермиона, и Гарри понял, что просто настал момент, когда ей нужно полежать у него на руках, прижаться кожей к коже, может быть, даже проспать так всю ночь. — Ты правильно учишь детей, говоришь им, что сильный человек великодушен, что только по-настоящему храбрый способен быть добрым…

— Ты просто слишком сильно нас любишь, меня и малышей, — ответил Гарри, именно этой взаимной преданностью, готовностью защищать другого даже от самого себя они оба и жили. — Чтобы любить, нужна большая храбрость — я ведь помню время, когда у нас с тобой даже будущего не было, только надежда на то, что на несколько дней или даже часов Хогвартс улетит в небо. Ждать и надеяться тоже трудно, иногда труднее, чем действовать и ошибаться — если тебе стало тяжело ждать меня из патруля или с задержания, я могу взять отпуск. На полгода, на год, даже на всю жизнь.

— Не нужно, — счастливо улыбнулась Гермиона, и даже в темноте Гарри расслышал эту счастливую улыбку, которую он так любил. — Ты помогаешь людям, и главное, помогаешь всем нам тем, что на тебе останавливается цепочка зла, в которой каждое звено становится тяжелее, как месть за предыдущее. Тебя считают справедливым и судьи, и подсудимые, ты жалеешь тех, кого некому пожалеть — я же это понимаю только умом, как и очень многие. Вот, я читала книги и додумалась до того, что каждое наказание всегда избыточно, потому что пойманного наказывают и за непойманных, чтобы преступное ремесло не казалось слишком выгодным.

— Ты же говорила мне раньше, когда я расстраивался из-за нашей раскрываемости, что, чтобы ловить всех-всех, нужно весь наш мир обвешать следящими чарами, а в таком мире никто не захочет жить.

— Это тоже верно, у задачи об оптимальном наказании нет одновременно справедливого и эффективного решения. Все равно всё кончится тем, что больше хороших законов нам нужны хорошие люди, и добро нельзя описать, а только показать на примере. Тебя некем заменить, Гарри. Тому, что умеет твое сердце, не научишь.

— Я, наверно, плохой пример, — отказался Гарри, Гермиона всегда верила в него больше, чем он сам. — Мне и задержанные попадаются под горячую руку — бывает, и сильно приложу, когда уж больно они оборзели и когда их есть за что. А потом пошлю к ним целителя или пару бутылок огневиски, и они уже ко мне с благодарностью, они думают, что я один с ними как с людьми. До их мира еще не доехал закон, по которому бить задержанных — должностное преступление, он и до нашего-то мира доехал совсем недавно. Вот поэтому их и жалко, сгоряча в рыло еще можно прописать, а наматывать им срок в Азкабане статья за статьей уже сердце стынет. «Выйдешь, — говорю такому босяку, — так хоть зайди ко мне, поищу тебе честную работенку, а то ведь, если наука тебе впрок не пойдет, пеняй тогда на себя».

Так изменились времена: на первых курсах Хогвартса Гермиона нарушала ради Гарри школьные правила и законы магического мира, а потом корила его, когда он сам делал то же самое, а теперь они отпускали друг другу грехи, покрывая их любовью, потому что давно поняли, как важно быть всегда заодно, чтобы успеть друг другу помочь. Ведь если Гарри будет срываться на задержанных все чаще, то отпуск на полгода или год действительно станет необходимостью, и Гермиона узнает об этом первой.

Она надеялась, что и еще раньше об этом узнает, она же знает, как Гарри сбрасывает напряжение, когда слишком долго приходится сдерживаться — она уже и на горных лыжах его кататься возила, и училась вместе с ним плавать с аквалангом, и поднималась с ним на альпийские вершины, когда Джеймс и Сириус были еще совсем маленькими, сравнительно смирными и могли остаться с ее родителями. Ну или можно было не откладывать до отпуска…

— Кричер может посторожить детей, — жарко прошептала Гермиона Гарри в ухо. — Пойдем погуляем там, где нас никто не знает.

— Но ведь это ужасно, Гермиона, — лукаво сказал Гарри. — А если нам снова не повезет, и нам придется конфундить невинных людей, только чтобы нас не повязали за аморальное поведение?

— Ну ведь мы не могли поступить иначе, — заверила Гермиона, вспомнив их последнюю не совсем удачную — а может, и очень удачную — вылазку с непристойными намерениями. — Не могли же мы допустить, чтобы в Ежедневном пророке появилась статья о том, что старшему аврору по-прежнему нравится снимать с меня школьную форму.