Несчастная невеста (гет)

В просторной комнате, залитой ярким солнечным светом, висела гнетущая тишина. Под широкими окнами, в садах, чахли отцветшие энотеры, что распускались только к ночи и облетали с приходом солнца. По стенам свисали обрывки шелковых обоев. Сорванные деревянные панели были свалены кучей в углу. Выстеленный досками пол уцелел, однако был безнадежно исчерчен царапинами. Вверху, над окнами, сиротливо качались обрывки бархатных штор и колыхались от сквозняка лоскуты тюлевых занавесей. Посреди комнаты вытянулся прочный стол светлого орешника. Стулья, прежде стоявшие вокруг него, грудой обломков были свалены у одного конца.

В комнату твердым хозяйским шагом прошел мужчина средних лет, в несвежем истрепавшемся камзоле и бриджах не в тон, явно из другой пары. Его волосы, светлые до того, что невозможно было б различить среди них седины, были небрежно собраны в низкий хвост и перевязаны наспех темной лентой.

— Приятного аппетита, душа моя, — сказал он нарочито бодро и изобразил улыбку. — Хотелось бы сказать, что нас ждет утка с мандаринами. Но пока придется довольствоваться луковым супом.

Девушка, что сидела за столом на темном стуле, совсем не подходившем к светлой отделке, слабо, вымученно улыбнулась. Она расправила плечи и откинула за спину светлые волосы, такие же в точности, как у мужчины.

Тот водрузил на стол поднос и расстелил на краю тканевую салфетку с тем, чтобы на нее уже переставить две тарелки. Над ними поднимался ароматный пар. Но девушка и не взглянула в их сторону, а только разглядывала мужчину, прищурив светлые серо-голубые глаза.

— Отец, вы снова подавали прошение ко двору?

— Ну что ты, милая, — слабо улыбнулся тот, разложил вокруг тарелок приборы и сам сел во главе стола на темную, закопченную и покрытую зазубринами табуретку. — Я ходил за луком. Для супа.

— То есть вам снова отказали, — вздохнула она, сжала в руке ложку, так что костяшки побелели, и скрипнула зубами. — Узурпатор намерен передать наши земли кому-то из своих союзников?

Над столом повисла гнетущая тишина. Отец молчал и даже не глядел в ее сторону, только крутил в пальцах столовую ложку. Наконец он повернулся, вновь выдавил делано бодрую улыбку и кивнул ей на тарелку.

— Тебе стоит поесть, Эренси. И набраться сил перед долгой дорогой, — он сам напоказ зачерпнул полную ложку и изобразил удовольствие на лице. — Не так уж и плохо.

— Мы уже говорили об этом, — она поджала губы и взглянула на него в упор, — я никуда не поеду.

Два светло-серых взгляда схлестнулись. Отец сложил руки перед собой, соединив кончики пальцев, и поверх них смотрел, тогда как дочь ерзала на стуле и стискивала несчастную ложку, пока наконец не выронила ее и не отвернулась.

— Поедешь, даже не сомневайся, — спокойно сказал тогда отец и взялся за свой суп. — Тебе еще в том месяце следовать уехать с матерью и братом. Но ты уедешь. Даже если на следующий корабль мне придется волочь тебя силой.

Он говорил спокойно, ни на миг не повышая голоса, и неторопливо зачерпывал пустой суп, в котором лишь изредка попадались накрошенные сухари да нашинкованный лук. Снаружи ярко светило солнце в преддверии скорого лета. Через окна, которые нечем теперь было зашторить, бил целыми снопами свет, что заливал почти всю столовую. Трехстворчатые, вытянутые почти до самого потолка окна не давали теням и шанса задержаться в столовой.

— Уехать и потерять все? — вскинула острый узкий подбородок Эренси. — Наши имения, земли, титулы?

— Оставаясь здесь, ты потеряешь еще и жизнь, моя дорогая. Но уж точно ничего не приобретешь, — все с тем же непрошибаемым спокойствием возразил отец, помедлил и растянул губы в горькой усмешке. — Дочерям изменников титулы не полагаются. Удача явно не на нашей стороне.

— Отец! — она потупилась, опустила руки и скомкала во вспотевших ладонях подол своего платья. Гулко сглотнула. И наконец прошептала: — Я… я написала несколько писем…

Секунду или две отец молча разглядывал ее. Отложил ложку, оставив тарелку почти нетронутой. В широких полосах света подрагивали пылинки, никак не желая осесть на паркет. За окнами низко склонились ветви вишни и разрослись розовые кусты, во все стороны раскинув колючие ветви. Некоторые уже наползали на окна, будто собрались и самый дом захватить.

— Кто-то в империи еще принимает письма с печатью нашего дома? — наконец протянул отец с привычной горькой усмешкой. — Какая смелость, однако.

— Министр… один министр при дворе обещал посодействовать.

— Ему бы кто посодействовал, — фыркнул отец, смерил ее усталым взглядом и вновь взялся за ложку. — Во имя всего святого, милая моя девочка. Узурпатор молод, горяч, дурно воспитан, и вместо манер у него замашки приблудной псины. Не ровен час, он отправит на плаху весь прежний двор. Возможно, многие из нас и живы-то до сего дня только лишь потому, что он еще не приучился перо в руках держать вместо меча и никак не может приказы о казнях подмахнуть. Но ты не сомневайся, и не такие обезьяны обучались.

— Отец, — вскрикнула Эренси и пугливо огляделась, хотя столовая была пуста, как и все поместье. Она нагнулась к нему и прошептала: — За такие речи тебя уж точно казнят!

— Уже планируешь на меня донести новому правительству? — насмешливо ответил тот, отложил ложку и промокнул губы платком. — Это ты зря… Если бы я хоть немного верил, что донос на родного отца улучшит твое положение в обществе, я бы сам на себя донес от твоего имени, душа моя. Но поскольку даже такого пути у нас нет, могу себе позволить любые речи.

С тем он поднялся, насколько можно было с достоинством подняться с табурета, одернул истрепавшийся камзол, из которого уже нитки торчали, и твердым размашистым шагом покинул столовую.

* * *

Кабинет отца, пожалуй, пострадал менее всех других комнат в поместье. Эренси, забравшись по-детски с ногами в глубокое мягкое кресло, разглядывала обитые мореным дубом стены, шкафы со стройными рядами книг и карты на стенах. Лишь в одном месте высветленный прямоугольный след, где прежде висел пейзаж в золоченой раме, напоминал о недавних погромах.

Отец сидел за своим письменным столом, держал перед собой на вытянутой руке лист плотной бумаги всего с несколькими строками и мрачно разглядывал его, с каждой секундой все больше хмуря светлые брови. Рядом лежал распечатанный конверт с надломанной печатью, на которой раскинул крылья хищный ястреб.

— Ты вообще себе представляешь, во что ты ввязываешься, милая моя девочка? — протянул отец, встряхнул письмо и с брезгливой гримасой отшвырнул его на стол. — Тебе девятнадцать! Девятнадцать, святые боги! А эта бессовестная скотина почти втрое тебя старше. При покойном императоре я бы вызвал его на дуэль за такие предложения. А сейчас, раз уж титулов лишили, могу и морду ему набить. Рябую.

Он скривился на последних словах, рывком поднялся, так что тяжелое кресло со скрежетом проехалось по полу. Растер лицо, пересек кабинет и вытащил из шкафа бутылку темного стекла. Эренси только поджала губы и проследила тревожным взглядом, как он щедро плеснул в низкий толстопузый бокал янтарного напитка.

— Не ты ли всегда учил меня видеть преимущества в любой ситуации? — напомнила она и обхватила руками колени.

— Вагон преимуществ для девицы девятнадцати лет — выскочить замуж за старика под шестьдесят! Рябого от оспин и страшного, как смертный грех. — Отец залпом опустошил бокал и тут же наполнил его повторно, коротко глянул на нее. — Смотри от счастья не скончайся.

— Отец… это лучшая партия. В нашем-то положении.

Под его жгучим взглядом она быстро смолкла и втянула голову в плечи. Отец же снова подлил в свой бокал, но на этот раз поднял его и покачал в пальцах, не спеша пить. Прищурился, поднял на свет, разглядывая игру бликов в насыщенном янтаре.

— Душа моя, это я сделал неверную ставку, — тихо заговорил он, оглянулся на нее и свободной рукой сдавил переносицу. — Мне не повезло.

Он отставил нетронутый бокал на стол, быстрыми шагами пересек комнату и присел перед нею. Взял ее подрагивавшие руки в свои и слегка сжал, будто через самую кожу пытался что-то донести.

— Но ты не должна — и не смеешь! — из-за этого губить свою жизнь, — он задержался перед ней, вглядываясь прямо в глаза. — Это не брак, а настоящее безумие. Что бы ни наобещал тебе старый развратник!

Эренси только и могла, что стыдливо краснеть да отводить взгляд. Она никогда прежде не слышала, чтобы отец позволял себе подобные выражения. Надо сказать, она смутно помнила герцога: он бывал в их поместье, но только на больших балах, куда съезжался едва ли не весь свет. В памяти и не сохранилось ничего, кроме его грубого, изъеденного оспинами лица с тяжелой челюстью.

— Разве… он плохой человек? — робко спросила она. — Он… он станет моим мужем. Разве он станет делать мне нечто дурное?

Отец лишь махнул рукой, залпом в очередной раз опустошил бокал и заметался из угла в угол. Он принялся распахивать шкафы, затем бросился к столу и стал обыскивать ящики, с силой выдергивая их один за другим.

— Тебе лучше и не знать, что может совершить этот человек. И что я ему оторву, если он хоть попытается это совершить, — холодным, звенящим от металлических нот тоном заговорил отец. Наконец выхватил что-то из нижнего ящика и самодовольно улыбнулся. — Не бывать этой свадьбе! Завтра же продам брегет. И ты следующим кораблем отправишься к матери. Подальше от этой проклятой страны и тем более от этого… ловеласа престарелого!

С той же широкой улыбкой он уселся обратно в кресло, схватился за бутылку и снова плеснул в пузатый бокал. Эренси только вздохнула тихонько. Стоило глянуть на отца, сильно постаревшего за последние месяцы, — на глаза слезы набегали. Она поднялась из кресла, прошла к нему и обняла за плечи. Прижалась щекой к его макушке. Вблизи заметнее стало, как много прибавилось седины в его светлых волосах.

— Отец. За твой брегет теперь и пары серебряных не дадут. Ты и сам знаешь, — тихо заговорила она и почувствовала, как он сгорбился устало в её объятиях. — Я выйду за герцога. Он обещал помочь. Не сразу, но со временем мы вернем прежнее влияние.

— Клянусь, из всех возможных решений ты сейчас принимаешь самое неудачное, — устало, уже без прежней злости пробормотал он и накрыл ее руки своей ладонью.

Эренси едва заметно улыбнулась, когда он отставил пустой бокал. Бутылка осталась в дальнем углу стола, и свет от канделябра играл на темном стекле. Свободной рукой отец подпер голову и смежил веки.

— И ты ждешь теперь, что я одобрю это безумие? — с мрачной иронией, достойной висельника, протянул он, но так и не открыл глаз. — Помнится, я все еще твой отец и могу запретить…

— Если ты не дашь благословения, то я пойду к императору, — перебила его Эренси и обняла крепче, — ты знаешь, он одобрит этот брак.

— Превосходно. Шантажируем родного отца, — фыркнул он, а затем устало уронил руки на подлокотники. — Иногда я жалею, что занимался твоим воспитанием… я должен был предвидеть, что это обернется против меня.

На его высоком прямом лбу залегли глубокие морщины. Губы болезненно искривились. Эренси жалобно улыбнулась. С таким же выражением она выпрашивала когда-то подарить ей скакуна или отпустить на зимние гуляния. Отец никогда не умел ей отказывать, вот и теперь он только поморщился и устало кивнул.

* * *

Свадьбу она почти и не помнила. Церемония была скромная, подготовленная поспешно. Спину жгли сотни взглядов. Только и слышно было, что шепотков, какая она несчастная бедняжка и какое бесстыдство — весь этот брак.

Когда служанки ввели ее в спальню и удалились, Эренси места себе не могла найти. Вся прежняя уверенность испарилась, как роса под первыми солнечными лучами. Она обхватила себя за плечи, пересекла комнату из одного угла в другой, затем присела на краешек кровати. Поправила фату. Задергала подол, неловко пытаясь уложить юбки. И снова поднялась.

А герцог все не шел. Ни звука не доносилось из-за двери, сколько бы Эренси ни глядела на нее. Минуты растягивались на целые часы. Первое волнение схлынуло, как волны на море, и она, замедлив шаг, оглядела покои.

Комната была и выполнена, и обставлена вычурно, безвкусно. Красное дерево перемешали с мореным дубом в отделке. Окна закрывали слишком тяжелые бархатные занавеси, да еще с шитьем золотой нитью по низу. Кровать занимала больше половины места, и вновь смесь пошлого чрезмерного золота и багряного бархата. Между золотых столбиков протянулись бархатные багряные занавески. Подушечки в изголовье расшиты золотым шитьем, и по самому изголовью бежала резьба в виде того же ястреба. Эренси только глаза закатила.

Она присела было на самый краешек несуразно огромной постели и тут же встала. И снова заходила из стороны в сторону, остановилась было у окна, потянула штору в сторону. Оттуда открывался вид на парк, но такой кричаще безвкусный, с огромным круглым фонтаном, отделанным розовым мрамором, что она поспешно дернула штору обратно.

— Вам, должно быть, не по вкусу все здесь? Чересчур кричаще, не правда ли?

Низкий, болезненно хриплый, будто вечно простуженный голос, рокочущий на протяжных «р», заставил ее вздрогнуть и рывком обернуться. Герцог, ее законный супруг с нынешнего дня, стоял в дверях и спокойно, без какого-либо выражения разглядывал ее. За его спиной раскинулся длинный, залитый ярким светом факелов коридор. Секунду или две Эренси как завороженная смотрела туда. Ее муж даже шагнул в сторону, словно открывал ей путь.

Но затем она резко отвернулась и обхватила себя за плечи, прикрытые только тонким колющимся кружевом, от которого все руки чесались. Она не видела, но слышала, как мягко закрылась дверь и как ее муж пересек комнату.

— Поместью давно не хватало заботливой женской руки. Еще со смерти моей матери, — светским тоном заговорил он, будто пришел чаю с ней выпить, а не скрепить заключенный брак. — Я позволю вам обустроить здесь все на ваше усмотрение.

— Вы… очень щедры, мой лорд, — сдавленно пробормотала Эренси.

— Невероятно щедр, — тихо рассмеялся тот, — все же золотая клетка должна быть по вкусу запертой в ней пташке.

Она не нашлась с ответом, только скомкала пышный подол свадебного платья. По спине дрожь пробежала и от его низкого рокочущего голоса, и от смеха, в котором вовсе не было веселья.

— Леди Теренсиэн, — вновь нарушил тишину все тот же властный, давящий голос. — Вас по праву называют прекраснейшей розой срединных земель.

— Меня обычно зовут просто Эренси… — едва слышно пробормотала она и крепче вцепилась в подол платья. Но шелк предательски выскальзывал из взмокших пальцев, и она все больше терзала несчастную ткань. — Если вам угодно. Мой лорд.

Его черные, начищенные до блеска туфли приминали густой, длинный ворс ковра, как и многое в той спальне, темно-красного. Света от разожженного камина и пары канделябров едва хватало, чтобы рассеять полумрак, а до пола добиралось и того меньше, так что черные туфли легко терялись на темном ковре. Она неотрывно следила, как эти туфли неумолимо приближались. Размеренные, неторопливые шаги — не громче шороха листвы за окнами.

— Как пожелаете, моя прекрасная Эренси, — он подошел вплотную, двумя пальцами приподнял ее голову под подбородок и взглянул прямо в лицо. Улыбнулся самым краешком губ. — И впрямь необычайно красива.

Улыбка старого герцога вовсе не красила. Только сильнее вытягивались застарелые отметины на дряблых щеках и раздувались широкие крылья носа, огромного, как клюв какой. Эренси против воли покраснела и опустила взгляд. Вокруг них багряным морем раскинулся ворсистый ковер. За спиной у нее чуть слышно шелестели ажурные невесомые занавески, раздуваемые легким ветерком, и иногда даже касались ее рук.

— Вы очень похожи на своего отца, — спокойно продолжил супруг, — весьма удачно, что у него родилась дочь.

Он оставил в покое ее подбородок, но лишь для того, чтобы захватить ее подрагивавшие пальцы и поднести к губам. Эренси вздрогнула, но не отняла руки. Застыла перед ним, словно статуя в саду. Губы его были сухие и мягкие, несмотря на грубый вид. Он не слюнявил ей руку, как иные болваны на балах, и не прижимался слишком сильно. Просто удерживал на месте, легко касался губами и при этом смотрел исподлобья прямо в глаза. Дрожь пробежала по спине от пристального взгляда, но Эренси усилием воли подавила вдруг накатившее волнение.

— Вы меня боитесь? — тихо спросил он после затянувшейся паузы и отпустил ее дрожащие пальцы.

Эренси тут же спрятала руки за спину, как девчонка, которую поймали посреди кухни за попыткой украсть сладкое до ужина. Щеки предательски порозовели. А прямой взгляд герцога жег насквозь.

— А мне следует бояться собственного мужа?

Она вскинула голову, расправила плечи и постаралась изобразить достоинство, подобающее случаю. Однако он смотрел скорее насмешливо, чем с должным уважением.

— И впрямь его дочь, — наконец сказал он, отвел с ее лица выбившиеся из высокой прически пряди и вновь отстранился. — Вам удобно в этом платье?

В камине у него за спиной весело потрескивал огонь. Теплые отблески разбегались по ковру, подсвечивали цветные стекла в дверцах шкафов. Языки огня преломлялись, отражаясь в низком стеклянном столике, и складывались в диковинный рисунок. Темные мягкие кресла, стоявшие вполоборота друг к другу, в ярком свете пламени приобретали теплый тон, будто топленый шоколад со сливками.

Ее супруг, не дожидаясь ответа, отвернулся и прошел к одному из шкафов. Она попыталась выдавить хоть что-то, но горло пересохло, сжалось, будто сдавило невидимым обручем.

— Предположу, что не слишком-то. Еще ни разу не встречал дам, которые бы сочли такой жесткий корсет, как у вас, удобным, — невозмутимо продолжил герцог и достал из шкафчика бутылку и пару высоких бокалов. — Не желаете ли его снять? Исключительно для вашего удобства.

Ее щеки мигом вспыхнули румянцем ярче, чем пламя в камине. Она нервно вцепилась в расшитый кружевом лиф и попятилась к окну. Дыхание сбилось. Однако герцог не пытался подойти или стянуть с нее злополучное платье. Напротив, с безупречным спокойствием он выставил на столик бутылку и бокалы, разлил темное вино на двоих и с одним из бокалов устроился вальяжно в кресле. Терпкий, чуть сладковатый аромат разлетелся по комнате.

— Надеюсь, вы понимаете, я давно не страстный юнец и не накинусь на вас, едва увижу обнаженную коленку, — сказал герцог. — Не в обиду вашей красоте будь сказано.

Локтем он опирался на подлокотник. В длинных узловатых пальцах покачивал бокал, отчего слегка подрагивала темная, насыщенно-багряная жидкость. Там, где свет от огня проходил через вино, вспыхивали в глубине бокала яркие алые всполохи и тут же затухали, стоило ему качнуться в другую сторону.

— Если вы решите всю ночь провести в корсете и тяжелых юбках, я не стану возражать, — с едва уловимой насмешкой протянул герцог и пригубил вино. — Но вы сами признали, что платье не слишком удобно.

Она вконец смутилась, сглотнула и начала стягивать юбки вместе с опостылевшей жесткой сеткой. Однако на корсете запнулась. Его затягивали служанки у станка. И сама она совершенно не представляла, как совладать теперь с тугой шнуровкой.

— П-простите… вы… вы не могли бы?

Собственный дрожащий голос показался ей вдруг слишком громким среди сгустившейся вокруг них тишины и мерного потрескивания поленьев в камине. Однако ее супруг, будто исполнительный слуга, тут же без слов поднялся, оставил на столике бокал и в пару быстрых шагов пересек комнату.

Секунду или две он вовсе ничего не делал. Эренси невольно поежилась. Спину будто жгло под его тяжелым, давящим взглядом. А затем он сноровисто принялся за шнуровку, и вскоре корсет упал к ее ногам. Теплые, чуть шершавые пальцы коснулись ее и почти сразу же исчезли.

— Спасибо…

— Всегда пожалуйста, моя прекрасная леди, — он подхватил ее за руку и повел к креслам. — Так ведь гораздо удобнее, не правда ли?

Эренси не знала, что сказать. Да, сетка больше не впивалась в бедра, корсет не сдавливал ребра. Однако она осталась перед едва знакомым мужчиной — ее мужем — в одной нательной рубашке, чулках да панталонах. Щеки горели от стыда.

— Ах да, прелестное девичье стеснение, — усмехнулся он, — однако к чему оно между нами? Я ваш муж. Вам ни к чему со мною стыдливость, которая прежде берегла вашу честь незамужней девицы.

Но и отбросить ее так легко Эренси не могла. А муж тем временем уселся вполне вольготно в кресле, потянул ее за руку и усадил к себе на колени, точно дитя неразумное. Она затаилась и не смела возразить. Хотя и остаться в таком положении было до безумия пугающе.

— Выпейте вина, моя милая, — он поднес бокал к ее губам и чуть надавил, — вот так. До дна.

Первые же капли разлились сладостью по языку, будто лесные ягоды или заморские плоды. Она машинально сглотнула, обвела языком нёбо и зубы. Сладость сменилась пряной нотой. Эренси острее ощутила, что пламя камина согревало ее ноги. От мужа тоже ровной мягкой волной исходило тепло. И было до того приятно, что она не стала возражать, когда столь же теплая ладонь легла ей на плечо.

— Знаете, прекрасная моя леди, — заговорил неспешно ее супруг, — я крайне скептически отнесся ко всей этой затее. И, наверное, пойди речь о дочери любого другого дома, я бы решительно отказался. Но вы… ваш отец всегда умел… изящно выйти из затруднительного положения. Как и ваш дед, и прадед. Изворотливость эта меня всегда поражала до глубины души. Надеюсь, и вам она досталась по наследству.

Он сидел, покачивая ополовиненный бокал в руке и глядя больше в камин, чем на нее. Но и не отпускал ее от себя. Отблески огня сильнее высвечивали уродливые отметины на его лице — следы давней болезни. В неверном свете будто бы заострялись и без того грубые черты. Но Эренси заставляла себя смотреть на мужа.

— Изворотливость?

— Фамильное умение с комфортом устроиться, — после затянувшейся паузы пояснил он, пригубил свой бокал и перевел на нее внимательный, цепкий взгляд. — У вашего отца к этому несомненный талант.

При свете камина его глаза казались расплавленным янтарем. Болезненно, нечеловечески желтые зрачки, как у ястреба на его гербе. А волосы, что обычно выглядели больше каштановыми, в отсветах пламени отливали медью. Эренси подумала вдруг, что, не будь его лицо изъедено болезнью, его считали бы красивым. Лет двадцать назад уж точно, а, может быть, и теперь тоже.

— Как видно, вы вполне унаследовали отцовские таланты, — протянул он задумчиво, отставил на низкий столик свой бокал и положил руку ей на бедро. — Это он обучил вас так глядеть на мужчин? Должно быть, он. Ваша мать никогда не блистала в свете.

— Глядеть… как?

Она окончательно запуталась и смутилась. И глядела теперь только вниз, на вытянутую ближе к камину ногу своего мужа. Штанина в такой позе задралась, открывая темный носок и черные, туго натянутые подвязки.

— Так, что любого мужчину запросто поставите на колени исполнять ваши капризы, моя прекрасная леди, — он вновь поднес к губам ее руку, но на сей раз лишь коротко поцеловал прежде, чем выпустить. И прищурился. По рябому лицу морщины разбежались, что вовсе не красило, но придавало пугающий, хищный вид. — Другая на вашем месте давно бы рыдала из-за такого неудачного брака и своей загубленной юности. Или от ужаса, что придется лечь со стариком. Вы думали об этом? Быть может, ваш любезный папенька поделился парой-тройкой историй о моей молодости?

Вспомнилось вдруг, как нелестно отзывался о герцоге ее отец. Она робко подняла взгляд, всмотрелась в грубые, хищные черты. И не глянула вниз, даже когда почувствовала, как скользит выше по ноге нательная рубашка, как герцог пробирается бесстыдно рукой под ее подол.

«Он в своем праве… он мой супруг…»

Но он, будто уловив набежавшую тень сомнений, отступил и небрежно остановил ладонь на ее колене. Слегка погладил и надавил на небольшую ямку сбоку. Эренси робко застыла и поджала ноги.

— Еще вина?

Хотя это и был вопрос, герцог, не дожидаясь ее ответа, сам поднес бокал к ее губам. Эренси покорно глотнула. Если первый остался легкой сладостью и пряной ноткой на языке, то второй несколько ударил в голову. Она неловко качнулась, оперлась на мужа и несмело уперлась другой рукой в его бедро.

— Вы… пытаетесь меня споить, мой лорд?

— Разве для этого хватит пары бокалов? — он заново наполнил ее бокал и опять поднес к ее приоткрытым губам. — Кажется, юные леди на балах выпивают куда больше вина.

— Отец дозволял мне не больше одного бокала, — пролепетала она и вновь, как послушное дитя, выпила до дна предложенное вино.

— Какая чудовищная жестокость, — театрально драматичным тоном произнес герцог и настойчивее погладил ее коленку через панталоны, — я бы позволил не меньше трех. Особенно когда вы так прелестно краснеете от вина.

Волнение и терпкий хмель смешались, легко вскружили ей голову. В груди словно разлилось тепло, пришедшее на смену затянувшимся холодам. И она, как пташка, тянущаяся к солнцу с приходом весны, прильнула к своему мужу, от которого жар валил почти как от растопленного камина.

— Это не от вина, мой лорд, — прошептала она, словно делилась страшным секретом, и доверчиво уложила голову ему на плечо. — Вы делаете… странные вещи…

— Я ваш муж. Мне можно, — он забрался рукой выше, но быстро вернулся к коленке. Наклонился к ней и своим огромным хищным носом ткнулся ей в шею, медленно провел выше, выдохнул у самого алеющего уха: — Вас эти вещи пугают?

Когда герцог отодвинулся, Эренси бездумно потянулась за ним следом. И закусила губу, чтобы не выдать себя постыдным вздохом или неуместным словом. По шее мурашки бежали. Кожа горела там, где он касался. Но она не могла, не смела вслух сказать. А герцог смотрел так пристально, будто в самую душу. И ей померещилось, будто он все о ней уже знал.

Бедняжка до самой шеи залилась стыдливым румянцем и прижала ладони к горящим щекам, потупилась, избегая его пристального взгляда. А затем, собравшись с духом, робко выдавила:

— Не пугают, мой лорд… совсем не пугают.

Медленно, не спуская с нее взгляда, герцог повел рукой по ее бедру. Эренси встретила его взгляд и вместо того, чтоб стыдливо сжать ноги, сдвинула бедро в сторону. Наградой ей была одобрительная улыбка герцога и его рука, пробравшаяся дальше. Надавившая так сладко, что сам собою сорвался с губ тихий стон. И герцог улыбнулся чуть шире. Блеснула на краткий миг полоска зубов.

— В столице говорят, что большая неудача для юной цветущей розы — попасть в грязные лапы старого развратника, — тихо, еще более хриплым голосом заговорил он и еще раз надавил рукой через панталоны ровно в том же месте. — Но в ваших силах обернуть этот брак себе на пользу. И речь не только о деньгах и влиянии, моя прекрасная леди.

Огонь в камине понемногу затихал. Свечи в канделябрах источились до середины и все быстрее таяли под жадным огнем. Спальня медленно, но верно погружалась в полумрак. Только ястребиные глаза герцога по-прежнему и даже будто бы жарче горели расплавленным янтарем. И Эренси горела под обжигающим взглядом этих глаз.

— Что… что мне… а-ах… — пролепетала она и, когда герцог немного сместил руку, выгнулась дугой у него на коленях и бездумно вцепилась в его плечо. — Что… мне сделать?

Слова слетели с губ сами собою. Она уже не в силах была осмыслить свой вопрос. От бесстыдных прикосновений герцога она будто вспыхнула изнутри. И отголоски этого неизведанного чувства сладко прокатывались по всему телу. Ей оставалось лишь опираться на мужа и цепляться за щедро подставленное плечо.

— Продолжайте и дальше так сладко стонать, моя прелестная леди, — шепнул ей на ухо герцог, — и клянусь, этот брак принесет вам еще немало наслаждений.

Он вдруг подхватил ее под ослабевшие коленки, другой рукой придержал за спину. Легко поднялся с ней на руках и в пару размашистых шагов добрался до постели. Темнота, густая и теплая, приняла их в свои объятия. Скрылись под покровом тьмы и уродливые оспины, и грубые черты, и избороздившие лицо морщины. Зато остались теплые шершавые руки и горячие губы, терзавшие мучительно и сладко.

Теплые языки огня таяли за широкой спиной ее мужа. Вдали, в широком проеме окна, вспыхивали на ночном небе яркие звезды. Колыхались на ветру занавески. Распускались внизу, в садах, нежные бутоны энотеры, разнося с ветерком тонкий лимонный аромат.