Узница, или После Азкабана - 1. Несовпадения (гет)

Северус Снейп мог уйти домой в полночь, сразу, как закончился последний день его срока. Документы о результатах его исправительных работ выдали ему еще днем. Но было страшно, ох, как было страшно идти к ней.

Поэтому он остался ночевать в своей комнате в ненавистном Азкабане. Комната его, собственно, как и другие комнаты в крыле для персонала, мало чем отличалась от камеры, — простая узкая кровать, казенное белье, слабый душ, старый унитаз, стол, табуретка вместо прикроватной тумбочки, стул, небольшой шкаф. Такая же, собственно, как камера у Гермионы Грейнджер, если убрать шкаф, у заключенных шкафов нет. И постельное белье казенное. И еда та же самая, только порции побольше.

Домой отправился утром. Когда, как он знал, она уже ушла на работу.

На кухне его ждал завтрак — оладьи, порезанная и поджаренная ветчина, свежий фруктовый джем… И немудреная, но берущая за душу открытка с поблескивающей надписью «С возвращением домой!» Завтрак, приготовленный для него женщиной, которая его любит...

Он знает, Гермиона Грейнджер его ждала.

Первые несколько месяцев она, как говорила, «ничего не делала», просто много спала, много гуляла, много читала.

А потом неожиданно сдала экстерном ЖАБА. Причем плату за экзамен Хогвартс с нее не взял. Еще бы Минерва Макгонагалл выставила счет за экзамен Гермионе Грейнджер! Хотя после ее ареста от волшебного сообщества можно было ожидать, чего угодно. Сдала, разумеется, на все «превосходно».

И устроилась на работу. Во «Флориш и Блоттс».

Когда она вышла работать, встречаться они стали реже, его выходные не совпадали с ее.

Но все же виделись.

Однажды он, все время помня о том, как ей было одиноко в Азкабане, очень осторожно спросил, есть ли у нее мужчина. Она ответила, что есть, это он, Северус Снейп. Он тогда, кажется, впервые в жизни отчаянно покраснел. Она спокойно смотрела ему в лицо и ждала, когда у него схлынет жар и он скажет что-то еще. Он сказал, что его же нет с ней по-настоящему. Она улыбнулась и сказала в ответ, что у нее есть воспоминания о нем. И он снова покраснел.

Они не прикасались друг к другу. Вообще. Даже не брали друг друга за руки. Она порывалась поначалу, но он, вздыхая, объяснил, что ему будет намного труднее, если он будет знать, как это — чувствовать ее. Она кивнула. И больше даже не показывала, что ее тянет к нему.

Но он знал, что она ждет. Ждет, когда закончится его срок, и будет можно.

И вот он дома. Здесь ждет его молодая современная темпераментная женщина, которая не скрывает, что любит его и хочет. Она не говорит об этом, но ведет себя так, словно их разделяет только его приговор. Собственно, и он ведет себя с ней так же.

Но…

Ему страшно. По-настоящему страшно.

Северус Снейп думал об этом все ночи в последние недели перед освобождением.

Все его отношения с женщинами закончились, когда погибла Лили, его первая и до последних двух лет единственная любовь. А то, что было до этого, между их роковой ссорой в конце пятого курса и ее роковой встречей с Темным лордом, отношениями-то не назовешь. Просто удовлетворение похоти. И без разницы, с кем.

Что он может дать в этом плане Гермионе Грейнджер? Женщине, с которой нельзя просто удовлетворять похоть? Которая вообще не про похоть?

И даже если он решится, понравится ли он ей? А вдруг конфуз? Он уже не помнит, как это — сдерживать себя в процессе. Когда-то знал… С дружками на последнем курсе в Хогвартсе соревновались, кто дольше продержится. Противно вспоминать.

А она наверняка ждет от него красивого феерического секса. А он…

Он вообще не знает, что надо делать, когда ты с женщиной, которую любишь.

Северус Снейп съел завтрак, ловя себя на странном тепле внутри и на том, что еда, приготовленная ею специально для него, действует, как зелье для… Для того, чтоб дольше продержаться, которым они баловались в юности. Помылся и побрил голову под ноль, чтобы даже клочка волос из Азкабана на нем не осталось, надел, что нашел в шкафу в своей комнате, и пошел в ближайший магловский магазин купить себе простую одежду. Взял джинсы, пару футболок, джемпер, легкую куртку, носки, белье, потратив на это почти все деньги, подъемные, что ему вчера выдали вместе с документами. Продавщица-маглянка все крутилась вокруг него и рассматривала его сзади, комментируя, какая модель лучше подчеркивает его ягодицы и выбешивая его этим. Говорить с кем-то о своих ягодицах он явно был не готов. Но современные женщины совсем не такие, как во времена его молодости. Особенно маглы. Он и представить себе не может, что мадам Малкин в Косом переулке в принципе произнесет слово «ягодицы».

На остатки денег он купил мяса и овощей, и очередная продавщица-магла объясняла ему, как их приготовить, если совсем не умеешь готовить.

Купил еще немного фруктов.

Ничего, завтра отправится в Министерство и Гринготтс и, если все пройдет нормально, возьмет часть своих сбережений. Потом надо будет выделить день на встречу с Минервой, и, возможно, удастся забрать вещи и деньги, которые остались в его комнатах в Хогвартсе. И им с Гермионой будет, на что жить, пока он не начнет зарабатывать. Блоттс платит ей очень мало... А она все же молодая красивая женщина, ей много что нужно. И дом бы надо подремонтировать. Так что можно сегодня спокойно тратить (было бы что тратить!)

Вернулся домой и стал готовить ужин по рецепту приветливой немолодой маглы.

Гермиона пришла, когда он накрывал на стол в старой кухне. Она привела кухню в порядок, отчистила, сменила чахлую старую лампочку на сильный современный светильник, и здесь стало даже терпимо.

Встала в дверях, дождалась, когда он положит на стол то, что держал, и, светясь ярче, чем магловский светильник, немного неловко подошла к нему и прижалась к нему — всем телом, всей собой…

Как же это было хорошо… Сладко…

Но он думал только о том, что она наверняка чувствует его мгновенный ответ, его возбуждение, не просто так же жмется к нему животом все сильнее, и надо что-то делать, как-то ей ответить? Но что и как?!

И она, так и не дождавшись от него ответных объятий, несмотря на вполне заметное возбуждение, отстранилась.

Странно, закрыто посмотрела ему в глаза, словно на нем снова балакалава тюремного надзирателя, и без каких либо интонаций в голосе спросила:

— Это "нет" на сейчас? Или глобальное?

И он ответил раньше, чем успел подумать:

— Я не знаю…

Она развернулась и вышла. И до конца дня не выходила из своей комнаты. Даже в санузел (он слышал).

Уснул он только под утро.

Проснулся днем.

На кухне его ждали приготовленный ею завтрак и записка, на простом листике магловской бумаги: «Если мне надо уйти, просто напиши ниже "да". Г.Г.»

Он взял лежащую тут же дешевую шариковую ручку и написал: «Нет».

Пришла с работы она уже затемно. На минуту зашла на кухню, потом поднялась к себе.

Он вышел ночью прибрать несъеденный ею ужин.

Так прошло несколько дней. Она уходила очень рано и возвращалась очень поздно.

Он сходил в Гринготтс и выложил в шкатулку, где всегда оставлял ей деньги, горсть галлеонов. Она их не взяла.

Вечером воскресенья, накануне ее выходного, он ждал ее во дворе дома. Она работала по выходным, отдыхала только в понедельник.

Она появилась абсолютно тихо, просто возникла из воздуха, сказала ему «Добрый вечер!», и попыталась пройти мимо него в дом.

Он преградил ей дорогу и взял ее за руку.

— Ты меня избегаешь, Гермиона?

— Прости…

— Можем мы об этом поговорить?

Она смотрела в сторону и молчала. Он ждал. Наконец она отрешенно и подчеркнуто неторопливо заговорила:

— Ты мог просто слегка приобнять меня в ответ и сказать, что не готов к сближению, но все же хочешь, чтобы я оставалась с тобой. Я бы поняла и не домогалась бы тебя. Но я чувствовала только твое желание отстраниться. Твое тело все сказало за тебя, Северус. Несмотря на весьма заметную физиологическую реакцию на меня. Я была удивлена, когда ты ответил мне, что уходить не надо.

Он прикрыл глаза от боли, волнения, и нахлынувшего снова жуткого липкого страха.

А она не дождалась его ответа и добавила:

— Принцип согласия — это основное, Северус. И тот, кому отказывают, должен принять это. Я не хочу навязывать тебе себя, Северус Снейп. Но я поняла, что не смогу жить с тобой, быть с тобой без любви. Без физической любви. Без того, чтобы прикасаться к тебе, брать тебя за руку, обнимать тебя, целовать тебя. Без всего этого. Последние дни я даже… фантазировать на твою тему больше не могу. Я даже не могу больше видеть тебя. Прости меня. Прости.

Он обхватил рукой ее талию и притянул ее к себе.

— Пожалуйста, не надо, — с болью прошептала она. — Ты не должен себя принуждать ради мня или ради того, чтобы я осталась.

Она пыталась высвободиться.

Он не отпускал.

А она уже почти кричала ему в лицо, а глаза ее при этом блестели так, словно она изо всех сил сдерживает слезы:

— Не надо, Северус! Ничего хорошего не получится, если ты будешь себя заставлять! Не надо, не надо, не надо! Прости меня, что я не выдерживаю, что я такая… Что мне так нужно плотское. НЕ ЗАСТАВЛЯЙ СЕБЯ! НЕ НАДО!

Она уже билась в его руках.

И он ее отпустил.

Она уже, не скрываясь, рыдала, повернувшись к нему спиной.

Он смотрел на ее вздрагивающую спину и печально и отрешенно думал, что Азкабан все же сломал ее. Там она продержалась полгода, прежде чем ее начало корежить. Здесь — год. И плачет она не потому, что он в первую встречу не принял ее любовь. Она оплакивает свою жизнь. Свою надежду на нормальную хорошую жизнь. Надежду на тепло, на радость. На любовь. Оплакивает свое право на эту жизнь, которое у нее отняли сначала Визенгамот, потом он, Северус Снейп. Открыв ей не только свой дом, но и свое сердце, он не откликнулся, когда она открыла ему свое...

Он едва не упустил этот момент. Момент, когда она вдруг перестала рыдать и выпрямила спину. Момент, когда, как ему показалось, она готовилась раствориться в воздухе.

Он рванулся к ней, обхватил ее за плечи, и тихо, спешно заговорил в ее голову:

— Не уходи, не уходи, не уходи, я бы не пережил эти два года без тебя, я не смогу без тебя, ты мой свет, я мечтал о тебе, я люблю тебя… Ты мне не веришь… Поверь мне! Почему ты не веришь, что я в самом деле хочу тебя!

И она снова рыдала, но уже уткнувшись в его грудь. Потом отстранялась, била его кулаками по груди, по плечам, потом снова прижималась к нему… Потом подвывания сменились всхлипываними. Потом она затихла. А он обнимал ее, гладил ее по спине, по плечам, по волосам. И сам хотел кричать, рыдать, оплакивая то, что у этой женщины отняли почти безвозвратно.

Потом несмело прижал губы к ее волосам.

Он понял, что она это почувствовала. Она стояла, не шевелясь и словно выжидая.

И он все также несмело начал трогать и трогать губами ее волосы, потом переместился на ее лоб, и уже прикасался и прикасался губами к ее бровям, ее мокрым глазам и щекам, ее носу, и все не решался тронуть ее губы.

Потом ее губы улыбнулись и произнесли:

— Ты точно не принуждаешь себя?

— Точно…

И ее губы улыбнулись еще шире.

И он решился. Приложил свои губы к ее улыбке.

Ее губы шевельнулись ему в ответ.

Он улыбнулся сам.

Ее губы стали как будто мягче.

И ему очень захотелось лизнуть эти ее мягкие, доверчивые губы.

И он сделал это.

Она легко и тихо засмеялась и так же легко и тихо спросила:

— Я могу сделать, что хочу? Или дать тебе рулить?

— Можешь! — ответил он.

И она ласкала его губы своими губами, смаковала, трогала языком. А пальцами гладила и гладила его лысую голову.

Потом она снова спросила с тревогой:

— Ты точно все это делаешь добровольно?

— Да! — ответил он.

И снова обхватил ее талию.

И завел ее в дом…

Что было в доме, я рассказать не могу, потому что Северус Снейп закрыл перед мной двери. И он прав. Это их личное, только их. И им не надо, чтобы кто-нибудь за ними подсматривал...