Расколотые троны (джен)

Небо над Фуюки не просто почернело — оно истекало кровью. Алые трещины, подобные венам на теле мученика, пересекали тёмный свод, и из них сочился багровый, неземной свет. Город внизу был мёртв. Не разрушен в бою, но болен, поражён метастазами реальности. Разломы, словно незаживающие язвы, зияли на месте улиц и зданий, и воздух пах озоном, кровью и чем-то тошнотворно-сладким, как запах горящей души.

На вершине истерзанного небоскрёба, пронзённого шпилем из застывшей тьмы, стояла Рин Тосака. Ветер трепал её волосы, спутанные и тусклые, и играл порванными краями её одежды. Её руки, покрытые запёкшейся кровью и свежими порезами, дрожали над сложным кругом, начертанным на бетоне. Это был её последний ритуал. Не призыв, но мольба. Не заклинание, но предсмертная исповедь.

В центре круга лежал кулон. Расколотый.

— Широ…

Имя, что стало проклятием. Имя, что было синонимом надежды, а теперь — эпицентром конца. Рин закрыла глаза, и перед её внутренним взором встал тот день. День, когда стеклянный замок его идеалов не просто треснул, а взорвался мириадами острых осколков. День, когда Широ Эмия, герой справедливости, осознал, что его путь вымощен не спасением, а бесконечной бойней. Что для того, чтобы спасти всех, нужно уничтожить саму природу мира, который порождает страдание.

Его отчаяние было настолько чистым, настолько абсолютным, что Искажённый Грааль услышал его. И ответил.

Грааль не даровал ему силу. Он впитал его боль, как голодный демон впитывает миазмы отчаяния. Он принял его сломленный идеал как жертву и сделал его своим Аватаром. Широ Эмия, который хотел взвалить на себя все беды мира, стал живым воплощением этих бед. Не человеком, не Слугой. Он стал Разломом. Чёрной дырой в сердце реальности, что питалась болью и порождала новые метастазы.

— Прости меня, — прошептала Рин, и по её щеке скатилась одинокая слеза, оставляя светлую дорожку на покрытом копотью лице. — Я должна была увидеть. Я должна была остановить тебя раньше.

Но теперь было поздно. Единственное, что она могла сделать — это зажечь последнюю свечу в непроглядной тьме. Зажечь её собственной жизнью.

Она встала в центр круга, и магия в её венах — наследие сотен лет рода Тосака — вспыхнула в последний раз. Её тело начало светиться, распадаясь на частицы чистой праны. Это была жертва. Её собственная жизнь как катализатор для отчаянного чуда.

Её голос, срывающийся и слабый, разнёсся над мёртвым городом.

— Я взываю из пепла павшего мира…

Кровь из её ладоней хлынула на символы, и они вспыхнули ледяным огнём.

— Приди, Король, познавший тень собственного трона. Та, что приняла тьму, дабы править. Мне нужна твоя сталь, Артурия Пендрагон Альтер.

Её силы иссякали, но она продолжала, вкладывая в каждое слово остатки своей воли.

— Приди, Король Героев, познавший цену потери. Тот, кто заплатил за гордыню одиночеством и узрел конец человечества. Мне нужна твоя мудрость, Гильгамеш.

Символы засияли ярче, вытягивая из неё жизнь.

— Приди, Дитя Света, познавшее горечь нарушенной клятвы. Тот, кто выбрал долг, но не смог избежать судьбы. Мне нужен твой стержень, Кухулин.

Она уже едва стояла на ногах, её силуэт становился полупрозрачным.

— Приди, Ведьма, искавшая в предательстве спасения и нашедшая лишь пепел. Та, чьё сердце знает цену прощения. Мне нужна твоя магия, Медея.

Последняя капля крови упала на круг.

— И ты… Святая Дева. Та, чья вера оказалась сильнее пламени. Та, что знает — истинное чудо рождается не из силы, а из сострадания. Приди, Жанна д’Арк. Он… он нуждается в тебе больше всего.

Где-то внизу, в самом сердце искажённого храма Рюдо, Широ поднял голову. Его глаза, некогда цвета расплавленного янтаря, были теперь двумя бездонными колодцами пустоты. От его тела исходили волны тьмы, и сама реальность гнулась и трещала вокруг него. Он почувствовал их. Пять чужеродных огней, зажжённых в его умирающем мире.

— Идут, — прошелестел его голос, подобный скрежету тектонических плит. — Они всё-таки идут…

На вершине небоскрёба ритуал достиг своего пика. Рин Тосака улыбнулась, когда её тело окончательно рассыпалось золотистой пылью. Она успела увидеть, как пять столпов света ударили в землю в разных частях города. Пять душ, вырванных из своих реальностей. Пять героев, призванных не для победы, а для последней, отчаянной попытки спасти то, что уже было проклято.

Её последняя мысль была не о монстре, которым он стал.

Она думала о мальчике с неуклюжей улыбкой и несгибаемым духом. Мальчике, чья вера в добро могла бы спасти мир.

Но не спасла.

* * *

Артурия Пендрагон, в своей ипостаси Альтер, ощутила этот мир прежде, чем увидела. Воздух, густой и тяжёлый, словно пропитанный скорбью, царапал лёгкие. Она сделала вдох и почувствовала привкус пепла, отчаяния и остывшей магии. Секунду назад она стояла среди холодных руин своего Камелота, мира, где она стала тираном, чтобы навести порядок. Теперь же она оказалась на крыше разрушенной башни, под небом, которое плакало кровью.

«Этот мир — агония», — пронеслось в её мыслях.

Рядом с ней материализовались другие. Первым заговорил он. Золотые доспехи, испещрённые шрамами, не сияли — они впитывали больной свет, словно старое золото. В его рубиновых глазах не было былого высокомерия, лишь безмерная, вселенская усталость.

— Что за… скорбная обитель? — голос Гильгамеша был глух, лишён привычного металла. Он не спрашивал, он констатировал. — Кто посмел призвать меня в место, которое уже умерло?

— Нас призвали, — раздался тихий голос из-под глубокого капюшона. Медея стояла чуть поодаль, её фигура почти сливалась с тенями. — Ритуал был отчаянным. Сильным. Но я не чувствую Мастера. Лишь…

— Боль, — закончила за неё Жанна д’Арк. Она стояла прямо, её светлые доспехи казались неуместными в этой гниющей реальности. Знамя в её руке не трепетало — оно было неподвижно, словно ждало. Её взгляд был устремлён не на руины, а сквозь них, будто она видела страдания, застывшие в каждом камне. — Этот мир пропитан невыразимым страданием.

Последним появился Лансер. Кухулин присел на корточки, коснувшись пальцами потрескавшегося бетона. Его красные глаза хищно сузились.

— Здесь была не просто битва. Это последствия. Финал войны, в которой проиграли все. Земля стонет.

Артурия подошла к краю башни. Фуюки корчился внизу, словно в припадке нарушенной геометрии. Улицы извивались, обрываясь в никуда. Здания плавились, оплывая, как свечи. И повсюду — разломы. Чёрные раны, в которых виднелись осколки иных миров: пустыни под зелёными солнцами, города из хрусталя, океаны чистого огня.

— Я знаю это место, — произнесла она холодно. — В моём мире я стала его концом.

— А я — его защитником, — отозвался Кухулин, поднимаясь. — Что же, чёрт возьми, случилось здесь?

Ответ пришёл из самого воздуха. Медея подняла руку, и остаточная мана ритуала Рин сплелась в дрожащее, призрачное эхо. Они не просто увидели — они почувствовали. Одиночество девушки на вершине мира. Её жертвенную любовь, отчаяние, ставшее силой. И последние слова, отпечатавшиеся в самой ткани реальности.

Имя.

Широ Эмия.

При его звуке что-то дрогнуло в ледяном спокойствии Артурии. Имя её Мастера, сказанное с такой болью.

Гильгамеш криво усмехнулся, без тени веселья.

— Так значит, это снова он. Глупец, что вечно лез в пекло. В моём мире он был единственным из смертных, кто заслужил крупицу моего уважения.

— Тот наивный мальчик… — выдохнула Медея. — Он не смог бы…

— Он смог, — перебила её Жанна. Она одна не знала этого имени, но она чувствовала его вес. Боль, сгустившуюся вокруг него, как грозовая туча. — Это не искажение Грааля породило его тьму. Это его боль сломала Грааль. Он стал сердцем этой бури.

Эхо ритуала показало им последнее видение: мальчика, поглощаемого тьмой, мальчика, чьё разбитое сердце стало вратами в ад.

— Ритуал, что призвал нас, требует платы, — голос Артурии был твёрд, как закалённая сталь. Она обнажила Экскалибур Морган, и его тёмный клинок, казалось, поглотил остатки света. — Мы должны найти этого Эмию. И устранить источник искажения.

— Убить его? — спросила Жанна. В её голосе не было осуждения, лишь тихий вопрос, который, казалось, весил тонну.

— Если это потребуется для спасения этого мира — да, — отрезала Артурия. — Я знаю цену милосердия. Иногда смерть — это высшее его проявление.

Жанна д’Арк медленно покачала головой.

— Убив страдающую душу, мы не спасём мир. Мы лишь усугубим его грех. Он не источник. Он — первая жертва.

Гильгамеш издал тихий, горький смешок.

— Святая Дева и Королева-Тиран. Какая ирония. Но в одном она права, — он кивнул в сторону Артурии. — У нас нет выбора. Грааль должен быть очищен или уничтожен. Разломы — закрыты. А судьба мальчишки… что ж, он сам сделал свой выбор, когда принял эту силу.

Медея взмахнула рукой, и перед ними возникла призрачная карта искажённого города. В центре, над храмом Рюдо, пульсировала точка концентрированной тьмы.

— Он там. Но путь не будет прост. Разломы — это не просто дыры. Это эманации его расколотой души. Его страхи, его сожаления, его кошмары. Они обрели форму.

Кухулин взвесил в руке Гэй Болг. Алое копьё нетерпеливо гудело.

— Значит, придётся пробиваться через его внутренний ад? Забавно. Впрочем, не впервой.

— Не шути об этом, Пёс Кулана, — оборвала его Артурия. Её золотые глаза вперились в него. — Ты не знаешь, что такое встретить своё тёмное отражение. Я знаю. И поверь, это не та битва, из которой выходят прежними.

Спор мог бы разгореться, но Жанна подняла свой штандарт. На мгновение от него разошёлся мягкий свет, оттеснив всепроникающий мрак.

— Мы пойдём вместе. И что бы ни явили нам разломы, мы должны помнить, ради чего нас призвали. Не ради убийства, но ради спасения. Спасти этот мир. И, если на то будет воля Господа, спасти душу Широ Эмии.

Артурия посмотрела на неё с холодным сомнением.

— Твоя вера слепа, Святая.

Жанна встретила её взгляд без страха, и в её глазах была печаль веков.

— А твоё сердце очерствело, Король. Но даже под самой толстой коркой льда всё ещё может быть жизнь.

Гильгамеш прервал их, указав подбородком на горизонт.

— Он знает, что мы здесь.

Вдалеке, над храмом, столб чёрной энергии взметнулся к кровоточащему небу. Воздух наполнился беззвучным криком, который ощущался каждой клеткой тела.

— Тогда не будем заставлять его ждать, — сказал Кухулин и без колебаний шагнул с края башни, легко приземлившись на искривлённую улицу десятками метров ниже.

Остальные последовали за ним. Пять фигур, пять теней из пяти расколотых миров, сошлись под умирающим небом. Объединённые последней волей мёртвой девушки, но уже разделённые своими истинами.

Внизу, в лабиринте больных улиц, их ждали отражения кошмаров. А в центре всего — сломленный герой, чья боль стала проклятием для всей вселенной.

* * *

Они двигались по городу, который больше не был городом. Это был труп, и они шли по его венам. Асфальт под ногами был мягким и податливым, словно живая плоть. Здания, лишённые прямых углов, тянулись к кровавому небу, как руки утопающих. Тишина здесь была обманчива. Она давила, полная невысказанных криков.

Первый разлом ждал их на площади, где когда-то, в других, более здоровых мирах, бил фонтан. Теперь на его месте зияла рана в реальности — вертикальная трещина, из которой сочилась тьма, густая, как смола. Она пульсировала в неровном ритме, словно больное сердце.

— Не подходите близко, — голос Медеи был напряжён. Она соткала вокруг них мерцающий барьер. — Эти разломы нестабильны. Они реагируют на…

Она не успела закончить. Тьма в центре разлома сгустилась, потекла на брусчатку и начала обретать форму. Она лепила себя из праха и отчаяния, и на глазах изумлённых Слуг из неё выросло существо.

Гильгамеш застыл. Дыхание застряло у него в горле. Он узнал эти очертания. Длинные зелёные волосы, что струились, как речные водоросли. Гибкое, андрогинное тело. Глаза, что когда-то были ясными, как небо после дождя.

Но это был не он. Это была пародия. Карикатура, нарисованная безумцем. Кожа существа была цвета высохшей глины, испещрённой трещинами. Глаза — безжизненные, пустые. И улыбка… улыбка, полная знания всех грехов мира.

— Энкиду, — выдохнул Гильгамеш, и это слово прозвучало как стон.

— Это не он, — резко бросила Артурия Альтер, вставая между королём и порождением разлома. Её золотые глаза впились в тварь. — Это приманка. Искажение твоего страха.

Но Гильгамеш не слышал. Века усталости, цинизма и мудрости слетели с него, как позолота, обнажив кровоточащую рану, которую он носил в себе со времён Урука. Он сделал шаг вперёд, протягивая руку.

— Ты… — его голос дрогнул. — Ты вернулся.

Существо, носившее лицо его друга, склонило голову набок.

— Я никогда не уходил, Гил, — прошелестел его голос, похожий на шорох сухих листьев. — Я всегда был здесь. В твоей памяти. В твоей вине. Ты позволил мне умереть. Ты смотрел, как боги забирают меня, и ничего не сделал.

— Я искал бессмертие! — крикнул Гильгамеш, и в его голосе было отчаяние мальчика, а не мудрость царя. — Я спустился в преисподнюю ради тебя!

— Ложь, — прошипел фальшивый Энкиду, и его тело начало меняться. Глина трескалась, и из-под неё проступали шипы и костяные наросты. — Ты искал его для себя. Ты боялся смерти. Моя гибель была лишь твоим зеркалом. Ты быстро забыл меня, вернувшись к своей тирании, к своей гордыне, к своим сокровищам.

Тварь бросилась на него, её руки превратились в острые глиняные лезвия. Гильгамеш не двигался, его лицо было маской абсолютной боли. Он был готов принять этот удар. Принять своё наказание.

Но удар не достиг цели. В последний миг Жанна д’Арк шагнула вперёд, приняв атаку на древко своего знамени. Раздался визг металла, но штандарт выдержал.

— Это не твой друг! — крикнула она, отбрасывая монстра назад. Её голос был чист и твёрд, как звон колокола. — Это порождение чужой боли, вскормленное твоей! Борись!

Гильгамеш моргнул, словно выходя из транса. Боль на его лице сменилась яростью — яростью не на тварь, но на самого себя. За его спиной воздух замерцал, и Врата Вавилона распахнулись, изрыгая десятки золотых порталов.

— Ты смеешь… — прорычал он, и его голос снова обрёл царственный металл, — …носить его лик! Ты смеешь говорить его голосом, чтобы терзать меня!

Дюжина мечей, копий и секир, каждая из которых была легендой, устремилась к монстру. Они пронзили его глиняное тело, но вместо крови из ран хлынула та же чёрная, маслянистая тьма. Существо издало звук, похожий на смех и плач одновременно.

— Сила… — прохрипел искажённый Энкиду, регенерируя прямо на глазах. — Ты всегда решаешь всё силой, Гил. Но как ты убьёшь собственную вину?

Медея выступила вперёд, её руки плели сложное заклинание цвета аметиста.

— Он прав, — произнесла она напряжённо. — Это не просто фантом. Это концептуальное воплощение. Часть души Эмии, его способность понимать и отражать чужую боль, слилась с твоим сожалением.

Кухулин прыгнул в атаку, его Гэй Болг вспыхнул зловещим алым светом.

— Тогда мы вырвем эту боль с корнем! — крикнул он, нанося удар в самое сердце твари.

Копьё пронзило монстра, и тот зашипел, но не упал. Напротив, его тело начало перетекать, меняться, как воск на огне. И когда оно застыло, оно обрело новую форму. Форму, от которой холодок пробежал по спине Артурии.

Перед ними стоял сэр Бедивер. Не рыцарь Круглого стола, а искажённая версия — с глазами, полными немого укора, и серебряной рукой, почерневшей от скверны.

— Мой король, — произнёс он голосом, в котором слышалась вечная печаль. — Почему вы не позволили мне упокоиться с миром? Почему ваша тень продолжает цепляться за жизнь, оскверняя всё, что вы когда-то защищали?

Артурия Альтер замерла, её хватка на рукояти Экскалибура Моргана стала железной.

— Я сделала то, что должна была.

— Нет, — ответил призрак Бедивера, и его укор стал острее любого меча. — Вы выбрали лёгкий путь. Путь силы. Путь тирании. Вы предали не только Камелот. Вы предали саму себя.

Призрак поднял свою почерневшую руку, и она начала меняться, превращаясь в лицо епископа Кошона, того, кто отправил Жанну на костёр.

— А ты, дева, всё ещё цепляешься за своего молчаливого Бога? — ядовито улыбнулся он. — Он смотрел, как ты горишь. И Он смотрит сейчас, как гибнет этот мир. Где же Его милосердие?

Жанна побледнела, но её взгляд остался твёрд.

— Бог испытывает тех, кого любит.

Тварь расхохоталась, теперь превращаясь в химеру из их страхов — существо с глиняным телом Энкиду, укоряющими глазами Бедивера и ядовитой улыбкой Кошона.

— Вы все — сломленные герои из разбитых миров! — прошипело оно. — Думаете, вы можете исцелить этот мир? Вы не можете исцелить даже самих себя!

В этот момент заклинание Медеи было готово. Фиолетовое пламя, несущее в себе концепцию «разрыва связей», окутало её руки.

— Мы и не пытаемся себя исцелить, — ответила она спокойно. — Мы пытаемся спасти того, кто страдает больше нас.

Пламя устремилось к химере. Тварь взвыла, когда магия ударила не в её физическую форму, а в саму связь между ней и разломом. Её тело начало распадаться, втягиваясь обратно в пульсирующую рану в реальности.

— Вы не пройдёте… — донёсся последний шёпот из закрывающегося разлома. — Он не позволит. Он познал всю боль мира. И он заставит вас разделить её…

Разлом схлопнулся с тихим, влажным звуком, оставив после себя лишь запах озона и горечи.

На площади воцарилась тишина. Пять Слуг стояли молча, каждый переживая увиденное. Первое испытание оказалось не проверкой силы, а безжалостным сеансом психоанализа.

— Что ж, — наконец произнёс Кухулин, пытаясь разрядить обстановку. — Теперь мы знаем, чего ждать. Групповая терапия в стиле «хоррор».

Гильгамеш стоял, отвернувшись от остальных, глядя на то место, где исчез его кошмар. Его плечи были напряжены.

— Это не просто страхи, — сказал он глухо. — Это истина, которую мы прячем от самих себя. Мальчишка… Эмия… он использует наши же грехи против нас.

— Нет, — возразила Жанна, подходя к нему. — Он не использует их. Он отражает их. Он видит мир через призму своей абсолютной боли, и эта боль, как чёрное зеркало, показывает нам наши собственные изъяны.

Артурия Альтер подошла к краю площади, глядя на дорогу, ведущую дальше, вглубь искажённого города. Там, впереди, уже пульсировал следующий разлом.

— Нам нужно идти. И быть готовыми.

— Готовыми к чему? — горько усмехнулся Гильгамеш. — К тому, что он вывернет наизнанку каждого из нас?

Жанна положила руку ему на плечо. Он не отшатнулся.

— Готовыми к тому, чтобы встретить свою тьму лицом к лицу. И не позволить ей поглотить нас. Как не позволил ты, Король Героев.

Гильгамеш медленно повернулся к ней. В его уставших глазах на мгновение промелькнуло что-то похожее на удивление. Он ничего не ответил, но слегка кивнул.

Они двинулись дальше, в тишине, но что-то изменилось. Они разделили первую боль. И этот общий шрам, пусть и невидимый, связал их крепче, чем любой приказ или ритуал.

* * *

Следующий разлом ждал их у моста, перекинутого через реку, которой больше не было. Вместо воды в русле текла густая, чёрная субстанция, и если всмотреться, можно было различить в её вязкой глубине застывшие в беззвучном крике лица.

— Не смотрите, — предупредила Медея, когда Кухулин склонился над перилами. — Это не река. Это коллективная память о боли. Воспоминания всех, кто погиб здесь.

Кухулин отшатнулся, его обычно дерзкое лицо побледнело.

— Я видел… себя. Версию, которая проиграла Пятую войну.

— Мы все там, — мрачно произнёс Гильгамеш. — Осколки судеб, которые не состоялись. Этот мальчишка собрал все неудачи мира в одном месте.

Разлом на середине моста был иным. Он не сочился тьмой. Напротив, из него лился чистый, белый свет, настолько яркий, что на него было больно смотреть. Он не грел, а обжигал холодом, как свет далёкой, мёртвой звезды.

— Приготовьтесь, — Артурия обнажила свой клинок, который в этом свете казался ещё чернее. — Это что-то другое.

Из света начали формироваться фигуры. Не уродливые химеры, а образы, исполненные благородства и чистоты.

Первой появилась она. Женщина в сияющих серебряных доспехах, с лицом, полным непоколебимой решимости и света. В её руке сиял Экскалибур — не тёмный клинок Морганы, а легендарный меч, несущий в себе надежды всех людей.

Артурия Альтер замерла. Перед ней стояла она сама. Та, кем она была до того, как тьма Грааля предложила ей силу в обмен на душу.

— Ты, — выдохнула тёмная королева.

— Я, — ответила светлая Артурия, и её голос был полон не осуждения, а безмерной печали. — Я — это выбор, который ты отвергла. Путь чести, который ты променяла на путь тирании.

Рядом с ней возникли другие. Гильгамеш, но не в золотых доспехах, а в простой одежде странника, с лицом, на котором не было ни усталости, ни гордыни — лишь покой человека, нашедшего ответ. Кухулин, но не как воин, а как друид в зелёных одеяниях, с посохом из живого дерева вместо копья. Медея, с открытым, доверчивым лицом юной принцессы Колхиды, ещё не познавшей предательства. И, наконец, Жанна — но не святая воительница, а простая крестьянская девушка, чьи глаза светились тихой, мирной верой, не закалённой в пламени костра.

— Что это за дьявольщина? — прошипел Гильгамеш, отступая на шаг. Его отражение — простой смертный — смотрело на него со спокойной улыбкой.

— Ты отказался от своего трона, — сказал светлый Гильгамеш. — От своего величия. От самого себя.

— Я познал истинное величие, — ответил настоящий Гильгамеш, и в его голосе прозвучала горечь. — Величие одиночества на вершине мира.

Светлая Артурия смотрела на свою тёмную версию с состраданием, которое ранило сильнее любого презрения.

— Посмотри, во что ты превратилась. Тень. Призрак короля, который забыл, за что сражался. Твой Камелот пал так же, как и мой. Но ты даже не можешь утешиться тем, что до конца осталась верна себе.

Артурия Альтер вздрогнула, словно от удара.

— Я сделала то, что было необходимо для выживания! — холодно бросила она.

— Выживания? — переспросил светлый образ. — Или ты просто боялась проиграть так же, как проиграла я?

Каждый из них столкнулся со своим идеалом, со своей утраченной возможностью. И это было невыносимо. Битва с чудовищем была проста. Но как сражаться с лучшей версией самого себя? Как сражаться с собственным сожалением?

— Они не враги, — внезапно сказала Жанна. Она смотрела на свою альтернативную версию — простую, счастливую девушку из Домреми — с глубокой тоской. — Они — это мы. Это не иллюзии. Это настоящие осколки иных миров, иных судеб, которые Эмия вытащил сюда, чтобы показать нам…

— Бессмысленность любого выбора, — закончил Гильгамеш. — Показать, что кем бы мы ни стали, итог один — боль.

— Именно, — кивнула Жанна. — Он хочет, чтобы мы сломались, как он. Чтобы мы утонули в океане «что, если».

— Тогда что нам делать? — спросил Кухулин, его рука нервно сжимала копьё. — Философствовать с этими призраками, пока они не сведут нас с ума?

Жанна сделала то, чего никто не ожидал. Она шагнула вперёд, прямо к своей крестьянской версии.

— Нет, — сказала она твёрдо. — Мы не будем с ними сражаться. Мы их примем.

И прежде чем кто-либо успел её остановить, она обняла своё светлое отражение. На мгновение обе фигуры — святая воительница и простая девушка — замерли, а затем их окутал свет. Они не сражались, они сливались.

— Жанна, нет! — крикнула Артурия, бросаясь к ней. — Это ловушка!

Когда свет погас, Жанна стояла на том же месте. Но что-то в ней изменилось. В её глазах, закалённых битвами и мученичеством, теперь мерцала тихая искра той самой девушки из Домреми. Боль и святость соединились с утраченной невинностью.

— Они — части нас, которые мы потеряли или отвергли, — сказала она голосом, в котором теперь звучала двойная глубина. — Пытаясь уничтожить их, мы лишь глубже раним самих себя. Единственный путь вперёд — это стать целостными.

Слуги смотрели на неё в ошеломлении.

Артурия Альтер смотрела на свою светлую версию со смесью ненависти и отчаянной тоски.

— Я не могу, — прошептала она. — Я отреклась от неё. Я выбрала тьму.

— И этот выбор сделал тебя той, кто ты есть, — ответила Жанна мягко. — Но отрицая её, ты отрицаешь и причину своего выбора. Ты отрицаешь то, что пыталась защитить. Прими её. Не как отказ от своего пути, а как напоминание о том, с чего он начался.

Гильгамеш долго смотрел на свою спокойную, человечную версию. Затем медленно протянул руку.

— Я бы никогда не променял свой трон на твою судьбу, — сказал он. — Но, возможно, отказавшись от человечности, я потерял нечто более ценное, чем все мои сокровища.

Его светлая версия улыбнулась и взяла его за руку. Свет окутал их, и когда он рассеялся, в глазах Короля Героев появилась тень чего-то почти забытого. Сострадания.

Кухулин и Медея, после недолгого колебания, последовали их примеру, принимая свои отвергнутые пути.

Лишь Артурия стояла неподвижно, её тёмный клинок был направлен на сияющий Экскалибур.

— Я — её провал, — произнесла она глухо. — Её ошибка. Как я могу принять это?

— Ты не её провал, — ответила светлая Артурия, опуская свой меч. — Ты — её отчаяние. Её страх. Её любовь к Британии, доведённая до крайности. Ты тоже — часть меня.

Артурия задрожала. Её ледяная маска треснула. Медленно, с невыносимым усилием, она опустила меч и протянула руку.

— Я была тобой, — прошептала она. — И, быть может… часть меня всё ещё помнит свет.

Когда их руки соприкоснулись, тьма и свет не стали бороться. Они сплелись в единый узор, как инь и ян. Когда сияние погасло, Артурия Альтер осталась прежней, но в глубине её золотых глаз теперь можно было разглядеть отблеск чистого серебра.

Разлом на мосту схлопнулся, угасая, как догоревшая свеча. Мост снова стал просто мостом, а река внизу на мгновение стала прозрачной, прежде чем снова потемнеть.

— Он хотел сломать нас, показав нам наши лучшие версии, — сказал Гильгамеш, глядя на свои руки, словно видел их впервые. — А вместо этого… сделал нас сильнее. Целостнее.

Жанна смотрела вперёд, на лестницу, ведущую к храму.

— Он не учёл одного, — сказала она. — Что истинная сила не в том, чтобы выбрать один путь и отрицать остальные. А в том, чтобы нести в себе все свои возможности. И всё равно продолжать идти по избранному пути.

Они двинулись дальше, изменившиеся. Каждый теперь нёс в себе не только шрамы своих ошибок, но и свет своих утраченных надежд. И это делало их одновременно более могущественными и бесконечно более уязвимыми.

А в храме Рюдо, в сердце тьмы, Широ Эмия почувствовал их приближение. Он почувствовал их перемену. И впервые за долгое время в его всепоглощающем отчаянии появилась трещина. Трещина, в которую проникло нечто похожее на страх.

Он не ожидал, что они смогут принять то, что он сам принять не смог. Не только свою тьму, но и свой утраченный свет.

* * *

Чем ближе они подходили к храму Рюдо, тем сильнее искажалась реальность. Воздух дрожал, как от зноя, но холод пробирал до костей. Законы физики здесь больше не действовали — они были лишь рекомендацией, которую реальность игнорировала.

Третий разлом преграждал им путь у самого подножия длинной каменной лестницы, ведущей к храму. Он не пульсировал и не светился. Он был абсолютно неподвижен, словно замороженный кадр, вырезанный из времени. Это было не зеркало. Это было окно.

— Это… воспоминание, — прошептала Медея, её голос дрогнул. — Его. Самое сокровенное.

Внутри разлома, как на сцене театра, разворачивалась трагедия.

Они увидели его — Широ Эмию. Молодого, до смешного наивного, с волосами цвета закатного солнца и глазами, полными несгибаемой веры. Он стоял на том же самом месте, где сейчас находились они, и улыбался девушке. Девушке с волосами цвета вишнёвых лепестков и глазами, в которых отражалась вся его душа.

— Рин Тосака, — узнал Гильгамеш. В его голосе не было иронии, лишь констатация.

— Мой Мастер, — выдохнула Артурия. Этот образ, эта сцена была ей знакома. Она была там. Но сейчас она смотрела на неё со стороны, как на чужую жизнь.

Воспоминание было живым, наполненным светом и теплом.

— Я скоро вернусь, — сказал юноша, и его голос был полон беззаботной нежности. — Только проверю храм. Что-то там не так. Сакура чувствовала.

Девушка нахмурилась, её беспокойство было почти осязаемым.

— Будь осторожен, Широ. Грааль в этот раз… он неправильный. Я чувствую в нём червоточину.

Он коснулся её щеки.

— Не волнуйся. Со мной Сэйбер.

Рядом с ним, словно из воздуха, появилась фигура в синем платье и серебряных доспехах. Артурия. Светлая Артурия, которую тёмная королева только что приняла в себя. Та, что была её началом.

Артурия Альтер замерла. Это было слишком реально. Слишком близко.

Воспоминание сменилось, перенеся их на лестницу храма. Небо над головой темнело неестественно быстро.

— Мастер, остановитесь, — сказала светлая Сэйбер, её рука легла на рукоять невидимого меча. — Магия впереди… она осквернена. Она… голодна.

Она не успела закончить. Из врат храма хлынула тьма. Не просто тень, а живая, хищная субстанция, которая двигалась с осознанной злобой. Она не поглощала свет — она его пожирала.

— Сэйбер! — крик Широ был полон ужаса.

Светлая Артурия бросилась вперёд, и в её руке вспыхнул золотой свет Экскалибура. Но тьма была быстрее. Она обвилась вокруг клинка, и его сияние захлебнулось, погасло. Щупальца мрака впились в доспехи, в саму душу Слуги.

Артурия Альтер, стоявшая у разлома, почувствовала фантомную боль — ледяное прикосновение скверны, которое она сама когда-то приняла добровольно. Но её светлая версия… она не выбирала.

— Мастер… беги… — прохрипела Сэйбер из воспоминания, падая на колени.

Широ не побежал. Он бросился к ней, его лицо было искажено паникой.

Тьма полностью окутала Сэйбер. А затем её доспехи начали чернеть. Серебро превратилось в вороненую сталь. Синее платье — в траурный шёлк. Когда она подняла голову, её глаза горели холодным, мертвенным золотом.

Артурия Альтер отшатнулась от разлома, прижав руку к груди. Она смотрела на себя. На монстра, которым она стала.

— Мастер, — сказала Сэйбер Альтер из воспоминания, и её голос был холоден, как могильная плита. — Ты должен был бежать.

И она атаковала. Без колебаний. Без жалости.

Широ едва увернулся, в его глазах плескался не страх, а абсолютное, сокрушительное непонимание.

— Сэйбер?.. Что они с тобой сделали?

— Они показали мне правду, — ответила она, её удары становились всё быстрее и безжалостнее. — Правду о том, что твой идеал — ложь. Спасти всех невозможно. Любая жертва напрасна.

Её тёмный Экскалибур пронзил его плечо. Крик Широ был полон не столько физической, сколько душевной боли.

В этот момент на лестнице появилась Рин.

— ШИРО!

Сцена, что разыгралась дальше, была быстрой и жестокой. Рин попыталась защитить его, бросить заклинание. Но Сэйбер Альтер двигалась со скоростью тени. Один выпад. Один-единственный, точный и смертельный. Тёмный клинок вошёл в грудь девушки так легко, словно прошёл сквозь бумагу.

Крик Широ, последовавший за этим, разорвал саму ткань воспоминания. Это был не человеческий крик. Это был звук, с которым рушится вселенная.

Рин упала. Её глаза, полные удивления, смотрели на Широ.

— Беги… идиот… — прошептала она. И умерла.

Дальнейшее Слуги наблюдали в гробовой тишине. Они видели, как Широ качает на руках её безжизненное тело, его рыдания были беззвучны, но от этого ещё более ужасны. Они видели, как Сэйбер Альтер, его защитница, его соратница, стоит над ним с опущенным мечом, и в её мёртвых глазах на мгновение проскальзывает что-то похожее на тень сожаления.

— Пойдём со мной к Граалю, Мастер, — сказала она. — Он освободит тебя от этой боли. Он покажет тебе истину.

И Широ поднял на неё взгляд. В его янтарных глазах не было ничего. Ни гнева, ни ненависти. Только выжженная дотла пустыня.

— Покажи, — прошептал он.

Последний кадр был в самом сердце храма. Широ, опускающий руку в чёрную, маслянистую жижу Искажённого Грааля. И его лицо, меняющееся от шока к ужасу, а затем — к абсолютному, запредельному пониманию.

— Я вижу, — шептал он, и его голос множился, превращаясь в хор тысяч голосов из тысяч миров. — Везде… везде одно и то же. Боль. Потеря. Герои, которые становятся палачами. Любовь, которая ведёт к гибели. Система… сломана…

И затем его взгляд обратился на Сэйбер Альтер. И в нём вспыхнула не тьма. В нём вспыхнула идея. Ужасающая, безумная, но абсолютно логичная в своей извращённой правоте.

— Если система сломана, — сказал он, и тьма Грааля устремилась в него, вливаясь в его вены, в его душу, — я не буду в неё играть. Я стану тем, кто разрушит её до основания.

Воспоминание взорвалось вспышкой чёрной энергии, и разлом перед Слугами схлопнулся, оставив их в оглушительной тишине у подножия лестницы.

Никто не мог вымолвить ни слова.

Жанна опустилась на одно колено, прижав руку к сердцу. Её лицо было мокрым от слёз.

Гильгамеш отвернулся, его лицо было мрачнее грозовой тучи.

Но хуже всех было Артурии. Она стояла, как изваяние, глядя на то место, где только что было окно в ад.

— Я… — прошептала она, и её голос был едва слышен. — Это сделала я.

— Не ты, — глухо сказал Кухулин. — Версия тебя из этого мира.

— КАКАЯ РАЗНИЦА?! — её крик был полон такой боли, что остальные вздрогнули. Она посмотрела на свои руки. — Это была моя душа. Мой меч. Моё лицо. Я убила девушку, которую он любил больше жизни. Я собственными руками втолкнула его в эту бездну.

Новообретённая целостность, светлая часть её души, которую она приняла, теперь не исцеляла, а жгла её изнутри чувством вины.

— Мы пришли сюда судить монстра, — сказала Медея, её голос был тих и полон горечи. — А увидели… создание этого монстра.

Жанна поднялась. Её глаза горели решимостью, закалённой слезами.

— Он не монстр. Он человек, чьё сердце разбили на его же глазах его же мечом.

Она посмотрела на лестницу, ведущую в храм, где их ждал финал этой трагедии.

— Наша миссия изменилась. Мы идём туда не для того, чтобы сражаться с ним.

Она обвела взглядом остальных.

— Мы идём, чтобы ответить на его крик.

* * *

Они молча начали подниматься по длинной каменной лестнице. Каждый шаг отдавался гулким эхом в давящей тишине. После увиденного слова казались лишними, кощунственными. Артурия шла, глядя в землю, её лицо было подобно каменной маске, скрывающей бурю.

Тишину нарушила Медея. Её голос был тихим, задумчивым, словно она размышляла вслух.

— Есть кое-что, что не даёт мне покоя.

Кухулин бросил на неё короткий взгляд.

— Кроме того, что мы идём в логово к парню, который может переписать реальность силой своей депрессии?

— Девушка. Рин Тосака, — продолжила Медея, проигнорировав его сарказм. — Ритуал, который нас призвал, был её. Мы все почувствовали её волю, её жертву. Но мы только что видели… как она умерла.

Все остановились. Эта простая констатация повисла в воздухе, холодная и острая, как осколок льда.

— Она права, — кивнул Гильгамеш, скрестив руки на груди. Его взгляд был устремлён на искажённые врата храма наверху. — Парадокс. Она не могла призвать нас, будучи уже мёртвой.

— Если только… — Медея подняла руку, и в воздухе замерцали тонкие, едва заметные нити маны. Они дрожали и расходились, как рябь на воде. — Если только время здесь больше нелинейно.

Артурия подняла на неё взгляд, в её глазах впервые за долгое время мелькнул интерес.

— Объясни.

— Этот мир, это искажение… оно рождено не просто из боли, а из момента боли, — Медея говорила медленно, подбирая слова. — Он, Эмия, застрял в том дне. Он переживает его снова и снова. Его сознание, слитое с Граалем, создало временную петлю, эпицентр которой — смерть Рин Тосака. И эта петля начала просачиваться наружу, разрывая не только пространство, но и каузальность.

Она обвела их взглядом.

— Представьте себе временную линию как прямую нить. Он превратил её в клубок, где всё происходит одновременно. Рин Тосака, которую убила… — она запнулась, взглянув на Артурию, — убила Сэйбер, и Рин Тосака, которая годами позже, в агонизирующем мире, провела ритуал призыва — это две точки одной и той же петли. Для этого мира они обе существуют. Одна Рин умирает, запуская его падение. Другая Рин, дожившая в этом аду до последнего своего часа, умирает, чтобы призвать нас.

Жанна закрыла глаза. Трагедия обрела новое, ещё более чудовищное измерение.

— Значит, она жила… — прошептала святая. — Она жила в этом разрушенном мире, видя, во что он превратился. И всё это время искала способ…

— …исправить то, что сломалось в тот день, — закончил Гильгамеш. Его голос был лишён всяких эмоций. — И её последним решением было призвать нас. Какая жестокая, бессмысленная ирония. Она умерла дважды. Один раз — чтобы сломать его. Второй раз — чтобы попытаться починить.

Артурия отвернулась. Этот новый факт не облегчил её вину. Он лишь добавил к ней вес ещё одной загубленной жизни. Её светлая версия убила юную, полную надежд Рин. А мир, который она помогла создать, медленно и мучительно убил другую, сломленную, но не сдавшуюся.

— Хватит разговоров, — сказала она глухо, её голос был твёрд, как камень. — Идём. Мы должны положить этому конец.

Она первой возобновила подъём. Но теперь её шаги были иными. В них была не просто решимость. В них была тяжесть долга. Долга не перед миром, не перед Граалем. А перед двумя версиями одной девушки, чьи смерти лежали на её душе.

* * *

Врата храма Рюдо распахнулись перед ними беззвучно, приглашая войти. Внутри не было тьмы. Была пустота.

Пространство главного зала было вывернуто наизнанку. Колонны росли из потолка, упираясь в пол, который, казалось, был поверхностью чёрного, неподвижного озера. Лестницы вели в никуда, обрываясь в воздухе. Стены покрывали не фрески, а медленно движущиеся узоры, похожие на схемы магических цепей, переплетённые с человеческими нервными волокнами. Воздух был разрежен, и каждый вдох отдавался холодом в груди. Здесь не было времени, не было законов. Была лишь застывшая, вечная боль.

А в центре, там, где должен был находиться алтарь, парил он.

Широ Эмия.

Он не стоял и не сидел. Он просто был, подвешенный в центре этого небытия, словно распятый на невидимом кресте. Тьма Искажённого Грааля окутывала его, как саван, но не скрывала, а подчёркивала его фигуру. Его волосы были белы, как пепел сожжённой надежды. Его глаза, два бездонных колодца пустоты, были устремлены на них.

— Вы пришли, — его голос был не звуком, а вибрацией в самой душе. Он был спокоен, и от этого спокойствия становилось страшно. — Пришли исполнить свой долг. Убить чудовище. Исправить ошибку.

Жанна шагнула вперёд, и её доспехи тускло звякнули в мёртвой тишине. Её знамя, единственный тёплый цвет в этом царстве серого, не поникло.

— Мы пришли не к чудовищу, — сказала она твёрдо. — Мы пришли к человеку. К Широ Эмии.

Он медленно склонил голову. В этом жесте не было ни насмешки, ни удивления. Лишь бесконечная усталость.

— Этого человека больше нет. Вы видели, как он умер. На той лестнице. Вы видели, как его мир, его вера, его любовь были убиты его же собственным мечом. — Его пустые глаза на мгновение скользнули по Артурии. — Человек, которым я был, остался там, в её остывающих руках. То, что вы видите перед собой — это логичное следствие. Ответ на уравнение, в котором все переменные ведут к страданию.

— Мир не уравнение, — возразила Жанна. — А страдание — не всегда конец. Иногда это начало.

— Начало чего? — в его голосе прозвучало искреннее, почти детское любопытство. — Новой лжи? Нового самообмана? Я видел все варианты, Святая Дева. Все миры, все судьбы. Истина одна. Эта вселенная, этот Демиург, что её создал — он либо зол, либо чудовищно некомпетентен. Он создал систему, где доброта — это слабость. Где любовь — это уязвимость. Где надежда — это самая жестокая из пыток.

Гильгамеш горько усмехнулся.

— И ты, мальчишка, решил, что сможешь стать лучшим богом? Перекроить мироздание по своему усмотрению? Какая гордыня.

— Это не гордыня, — ответил Широ, не отрывая взгляда от Жанны. — Это милосердие. Я не создаю новый мир. Я прекращаю существование старого, дефектного. Я дарую всему сущему избавление от этой бессмысленной игры в героев и злодеев. Я дарую покой. Великое Ничто.

Артурия молчала. Она стояла чуть позади, её лицо было скрыто тенью. Каждое слово Широ было для неё ударом хлыста. Она была главным экспонатом в этом музее его боли. Живым доказательством его правоты. Её светлая версия, её идеал, стала его палачом. Как она могла спорить? Как она могла призывать его к свету, когда сама была той, кто этот свет в нём погасил?

— Ты говоришь о милосердии, но несёшь лишь разрушение, — продолжала Жанна. Её голос не дрожал. — Ты говоришь об избавлении, но предлагаешь лишь пустоту. Это не ответ. Это побег.

— А каков ответ, Жанна д’Арк? — спросил Широ, и впервые в его голосе прозвучала эмоция. Холодный, режущий сарказм. — Вера? Молитва? Ты молилась на костре? Помог ли тебе твой Бог? Помог ли он Рин, когда она умирала? Помог ли он мне?

— Он дал мне силы простить тех, кто сжигал меня, — тихо ответила Жанна. — Он дал ей силы прожить годы в этом аду и умереть с надеждой, призвав нас. И он дал тебе любовь, настолько сильную, что её потеря смогла сломать сам Грааль. Бог даёт не избавление от страданий. Он даёт смысл в них.

Широ рассмеялся. Тихий, безрадостный смех, от которого застывала кровь.

— Смысл… Какой смысл в том, что мой собственный Слуга, моя защитница, мой самый близкий друг после неё, стала орудием моей пытки? — он снова посмотрел на Артурию. — Ответь мне, Король Рыцарей. Какой в этом был высший замысел? Какой урок я должен был извлечь?

Артурия вздрогнула, но не подняла головы. Она не могла. Что она могла сказать? «Прости»? Это слово было бы оскорблением. «Я не хотела»? Но её другая версия — хотела. Она не могла ничего сказать. Её молчание было её признанием.

— Она молчит, — констатировал Широ. — Потому что ответа нет. Потому что вы все знаете, что я прав. Вы видели это. Вы знаете, что этот мир прогнил в своей основе. Вы просто боитесь это признать.

Он медленно развёл руки в стороны, принимая позу вечной жертвы.

— Так давайте. Закончите это. Вы пришли сюда не для споров. Убейте меня. Попытайтесь «запечатать» разломы. И живите дальше в своей лжи, пока этот мир не найдёт новый, ещё более изощрённый способ разбить ваши сердца. Я жду.

Воцарилась тишина. Логика была на его стороне. Опыт был на его стороне. Даже их собственные воспоминания были на его стороне. Слова были бессильны. Любой аргумент разбивался о монолит его пережитой трагедии.

И тогда Жанна опустила своё знамя. Она вонзила его в призрачный пол, и оно осталось стоять, одинокий символ веры посреди океана нигилизма.

Она начала снимать свои доспехи. Латные перчатки. Нагрудник. Наголенники. Кусок за куском, она сбрасывала с себя броню воина, оставаясь в простом белом поддоспешнике. Уязвимая. Безащитная.

— Ты прав, — сказала она тихо, и все, даже Широ, посмотрели на неё с удивлением. — Словами тебя не убедить. Логикой твою боль не измерить. Поэтому я не буду больше спорить.

Она сделала шаг вперёд.

— Ты говоришь, что система сломана. Что любовь ведёт к боли. Что вера — это ложь. И ты хочешь доказать это, уничтожив всё.

Она сделала ещё один шаг.

— А я докажу тебе обратное. Не словами. Поступком.

Её глаза встретились с его пустыми глазницами.

— Ты стал вместилищем всей боли этого мира, Широ Эмия. Я стану вместилищем твоей.

Широ смотрел, как Жанна, безоружная и уязвимая, идёт к нему по глади чёрного озера, что было полом. В его пустых глазах впервые за вечность промелькнуло что-то, похожее на замешательство.

— Что ты делаешь? — его голос-вибрация утратил свою ровную мощь.

— Ты сказал, что любовь — это уязвимость, — ответила Жанна, не останавливаясь. — Ты прав. Она обнажает сердце. Я иду к тебе с обнажённым сердцем.

Она подошла вплотную. Протянула руку — не для удара, не для заклинания. Она просто протянула руку, как к заблудшему ребёнку.

— Ты стал вместилищем всей боли этого мира, — прошептала она. — Но ты не Грааль. Ты лишь его врата.

И, прежде чем кто-либо успел осознать её намерение, она прошла мимо него, направляясь к самому источнику искажения — к парящей в воздухе чёрной чаше, из которой сочилась скверна.

— Жанна, нет! — крикнул Широ, но было поздно.

— Она не собирается его уничтожать, — прошептала Медея, её глаза расширились от ужаса и благоговения. — Она собирается стать его якорем.

Жанна д’Арк, Святая Орлеана, шагнула прямо в Искажённый Грааль.

Не было взрыва. Чёрная, кипящая субстанция приняла её беззвучно, поглотив, как океан поглощает каплю дождя. На мгновение показалось, что всё кончено. Но затем Грааль задрожал. Бушующий хаос внутри него начал обретать структуру. Бесформенная тьма начала кристаллизоваться вокруг непоколебимого островка веры, которым была душа Жанны.

Чёрная чаша начала менять форму, превращаясь в гигантскую, пульсирующую фигуру, смутно напоминающую скорбящего ангела с лицом Жанны. Она не контролировала тьму. Она стала её сердцем, её тюрьмой, её уязвимой точкой.

Артурия Альтер смотрела на это с сокрушительным пониманием. Жанна дала ей цель. Чёткую, видимую, бьющуюся в агонии цель.

— Она держит его для нас! — голос Артурии был резок, как удар кнута, вырывая остальных из оцепенения. — Она не сможет долго!

Она шагнула вперёд, и её тёмный Экскалибур взревел, окутываясь вихрем чёрной маны. Она посмотрела на Широ, который в ужасе смотрел на преображённый Грааль, теперь свободный от его прямого влияния.

— Мой меч начал твою боль, Широ Эмия, — сказала она, и в её голосе была сталь и сокрушительное сожаление. — Мой меч её и закончит. Гильгамеш! Кухулин! Медея! Будьте готовы! После моего удара вся эта скверна будет уничтожена, но её эхо может разорвать этот мир! Ваша задача — удержать реальность!

Не дожидаясь ответа, она подняла свой клинок, направляя его на сердце тёмного ангела.

— Вортигерн, Молот Мерзкого Короля, — её голос был тихим, почтительным к той ужасающей силе, что она призывала. — Оберни свет и поглоти тень! ЭКСКАЛИБУР МОРГАН!

Это был не луч света. Это был рёв самой бездны. Из клинка вырвался не поток энергии, а концентрированная пустота. Вихрь чёрного света, который не уничтожал, а аннигилировал. Он устремился точно в сердце ангельской фигуры.

Когда он достиг цели, раздался звук, похожий на треск раскалывающегося мира. Фигура тёмного ангела начала распадаться. Но она не исчезала во тьме. Происходило нечто иное. Аннигилирующая сила Экскалибура пожирала тьму, скверну, ненависть, боль — всё негативное. Но она не могла затронуть ядро, вокруг которого эта тьма собралась — чистую, непоколебимую веру Жанны.

Тьма исчезала, а то, что оставалось, — её духовная сущность, пропитанная колоссальной энергией Грааля, — начало стремительно кристаллизоваться. Чёрный цвет уступал место прозрачности. Агония — покою.

На глазах у потрясённых свидетелей на месте, где был Грааль, формировалась статуя. Идеальная, вырезанная из материала, похожего на горный хрусталь, но сияющего внутренним светом. Статуя Жанны д’Арк с лицом, полным невыразимой печали и бесконечного милосердия, с руками, сложенными в молитве.

Удар уничтожил Грааль, но превратил его тюремщика в вечный памятник.

В тот же миг Артурия, исполнившая своё предназначение, почувствовала, как мир отторгает её. Уничтожив Грааль, она уничтожила причину своего пребывания здесь. Её тело начало распадаться на золотисто-чёрные частицы.

Она обернулась, и её взгляд встретился с глазами Широ. В них больше не было холода. Лишь тихое прощание.

— Живи, — прошептала она.

И исчезла. На каменном полу, там, где она стояла, остался лежать лишь её меч. Не тёмный Экскалибур Морган — он исчез вместе с ней. А его призрачный двойник, сотканный из чистого света. Память о том, кем она была.

Разломы исчезли. Искажение исчезло. Грааль исчез. Мир был спасён.

Широ стоял на коленях посреди тихого, восстановившегося храма. Он смотрел то на сияющую хрустальную статую, то на призрачный светлый меч.

Он был спасён. Но цена этого спасения — два вечных памятника. Один — её вере. Другой — её вине. И оба они теперь будут его неотступными спутниками до конца его дней.

Он не плакал. Слёзы кончились. Внутри была лишь звенящая, безграничная пустота, в центре которой горел крошечный, нестерпимо яркий огонёк чужого милосердия.

* * *

Прошло пять лет.

Мир не забыл. Он носил свои шрамы, как старый солдат. Небо над Фуюки больше не кровоточило, но в его лазури навсегда осталась едва уловимая блёклость, словно от выцветшей фотографии. Город был отстроен, но его новые улицы и здания, казалось, огибали невидимые раны, оставшиеся в самой ткани пространства. Жизнь вернулась, но она была тише, задумчивее.

Храм Рюдо остался нетронутым. Никто не посмел его снести или перестроить. Он стал негласным местом паломничества. Местом тишины.

В его восстановленном, залитом мягким светом зале стояли два вечных памятника.

В центре, там, где некогда был алтарь, возвышалась хрустальная статуя Жанны д’Арк. Она не была холодной. Свет, проходя через неё, преломлялся в мириады радужных бликов, и казалось, что статуя дышит. Её лицо, исполненное печали и милосердия, было обращено ко входу, словно она вечно встречала каждого, кто искал здесь утешения.

А перед ней, на простом каменном постаменте, лежал меч. Призрачный клинок, сотканный из чистого, нематериального света. Память о Короле, который был и тьмой, и светом. Память об Артурии.

Широ Эмия приходил сюда каждый день.

Его волосы так и остались белыми — вечное напоминание о пепле, которым он чуть не стал. Но в его янтарных глазах больше не было пустоты. В них жила тихая, глубокая скорбь, неотделимая от его души, как тень неотделима от тела.

Он подошёл к статуе и положил у её подножия букет белых лилий.

— Сегодня пять лет, — сказал он тихо, его голос был ровным и спокойным. — Иногда мне кажется, что это было вчера. Иногда — что прошла уже целая вечность.

Он коснулся холодного хрусталя.

— Я не нашёл ответов, Жанна. Я не думаю, что они вообще существуют. Почему ты поверила в меня? Почему она… почему она сделала то, что сделала? На эти вопросы нет ответа. Но я понял кое-что другое.

Он перевёл взгляд на сияющий меч.

— Я понял, что важен не ответ. Важен сам вопрос, который вы оставили после себя. Вопрос о том, чего стоит человеческая душа. И как жить после того, как тебе показали её истинную цену.

Он улыбнулся — едва заметной, грустной улыбкой.

— Я стараюсь. Не быть героем. Это высокомерие я оставил в прошлом. Я просто стараюсь быть человеком. Помогаю восстанавливать город. Присматриваю за приютом. Учу детей простым вещам. Как починить сломанное. Как утешить плачущего. Как найти в себе силы встать после падения.

Он замолчал, прислушиваясь к тишине храма.

— Остальные вернулись в свои миры. Гильгамеш, Кухулин, Медея. Иногда, во снах, я слышу их голоса. Мне кажется, этот мир оставил на них такой же шрам, как и на мне. Надеюсь, он сделал их… не счастливее, но мудрее. Надеюсь, они тоже нашли свой способ жить с этим знанием.

Он провёл пальцем по лезвию призрачного меча. Оно не было ни холодным, ни тёплым. Оно просто было.

— А ты… Артурия… — прошептал он. — Я простил тебя. Давно. Я понял, что ты была таким же заложником системы, как и я. Просто твой путь тирана и мой путь героя — это две стороны одной и той же сломанной монеты. Спасибо, что показала мне это. И прости, что для этого тебе пришлось уйти.

Солнечный луч, пробившийся сквозь высокое окно, упал на статую, и на мгновение показалось, что в глубине хрусталя мелькнула слеза. А светлый меч на постаменте вспыхнул чуть ярче, словно в ответ.

Широ смотрел на это без удивления. Он привык к таким тихим чудесам. Этот храм стал местом, где скорбь была настолько велика, что обрела собственную, осязаемую жизнь.

Он поклонился — не кому-то одному, а им обеим. Памяти об их жертве.

— Я буду жить. Не ради себя. Ради вас. И ради той девочки с волосами цвета вишни, которая верила в меня до самого конца. Я проживу жизнь, достойную той цены, что вы заплатили. Обещаю.

Он повернулся и медленно пошёл к выходу.

Дверь за ним закрылась, оставив два памятника в залитом светом зале. Статую веры, что стала якорем. И меч вины, что стал копьём.

Мир был спасён, но никто не праздновал победу. Потому что настоящая победа была не в спасении мира. Она была в том, чтобы после всего пережитого ужаса, после всех потерь, один-единственный человек нашёл в себе силы выйти из храма не в прошлое, а в будущее. И понести свой крест, состоящий из чужой любви и чужого милосердия, с тихим, обретённым достоинством.

И в этом, возможно, и был весь смысл.

Конец