Песчинка надежды (джен)

Двойное солнце Татуина жгло нещадно, но этот зной был лишь слабым отголоском того пожара, что бушевал в душе Энакина Скайуокера. Он стоял на краю Моря Дюн, и ветер, горячий, как дыхание крайт-дракона, швырял ему в лицо горсти песка. Казалось, сама планета помнила его — маленького раба, мечтавшего о звёздах, — и теперь с презрением взирала на мужчину, вернувшегося в её объятия генералом Республики, но рабом своих страхов.

Побег. Именно так он назвал это для себя, хотя для Совета Джедаев и Канцлера это была «неотложная разведывательная миссия». Миссия по поиску «древних артефактов ситхов», предлог, который, к его удивлению, Палпатин поддержал с отеческой улыбкой. «Будь осторожен, мой мальчик, — сказал он. — Тьма коварна». Энакин теперь понимал: Канцлер дал ему не разрешение, а верёвку.

Он сбежал от гула Корусанта, от бесконечных военных сводок, от осуждающих взглядов мастеров в Совете, видевших в нём лишь нестабильное оружие. Но главное — он сбежал от собственных снов. Снов, где он стоял под чёрными небесами в дыхательной маске, а у его ног лежала бездыханная Падме. Эти видения, настойчивые, как шёпот Палпатина в его ушах, обещали силу и сулили потерю. Они были ценой, которую он не готов был платить.

— Я всё ещё считаю это верхом безрассудства, — голос Оби-Вана, сухой, как окружающий воздух, вырвал его из раздумий. Его учитель стоял поодаль, скрестив руки на груди; его мантия джедая выглядела здесь чужеродно, как и его вера в порядок посреди этого хаоса. — Совет ждёт доклада. Война не берёт отпусков, Энакин.

Энакин не обернулся. Он смотрел на горизонт, где дюны сливались с белёсым небом.

— Война уже взяла всё, что могла, учитель. Теперь она хочет забрать остальное.

Падме подошла к нему бесшумно, её лёгкая одежда цвета песка делала её почти частью этого пейзажа. Но для Энакина она была единственным оазисом в этой бескрайней пустыне. Она нежно коснулась его руки, и этот простой жест сказал больше, чем все слова Оби-Вана. Он был его якорем, удерживающим от падения в бездну.

— Мастер Кеноби, — раздался третий голос. Асока, его бывшая ученица, сбросила на песок охапку сухого бантового мха для костра. Она окинула Оби-Вана своим фирменным скептическим взглядом. — Может, именно тишина — это то, чего не хватает не только Скайгаю, но и всему вашему Ордену? Иногда, чтобы услышать Силу, нужно перестать слушать приказы.

Её слова повисли в воздухе, острые, как осколки стекла. Боль от её ухода из Ордена всё ещё была свежей раной для них обоих, но здесь, вдали от всего, её присутствие было странным утешением. Она единственная понимала, что значит быть разочарованным в тех, кому доверял.

Оби-Ван лишь тяжело вздохнул и погладил бороду — жест, в котором Энакин прочёл целую гамму чувств: беспокойство, неодобрение и глубокую, почти отцовскую печаль. Он боялся за него. Они все боялись.

Когда ночь опустилась на пустыню, и на чёрном бархате неба зажглись мириады незнакомых созвездий, они сидели у костра. Пламя отбрасывало на их лица пляшущие тени, превращая знакомые черты в маски. Тишина стала плотной, тяжёлой, наполненной невысказанными вопросами.

Падме нарушила её первой. Её голос был тихим, но настойчивым.

— Ты так и не сказал нам, Эни. Настоящую причину. Почему именно сюда? В это место, которое принесло тебе столько боли.

Энакин долго смотрел в огонь. Оранжевые языки отражались в его глазах, и на мгновение они, казалось, вспыхнули недобрым, янтарным светом. Цветом глаз ситха.

— Потому что здесь всё началось, — проговорил он, и слова вырывались из него, как яд, который он слишком долго держал в себе. — Моя боль. Мой страх. Моя… тьма. Я должен посмотреть ей в лицо. Здесь.

Он перевёл дыхание, собираясь с силами для признания, которое могло разрушить всё.

— Я вижу его, — прошептал он, и его взгляд был прикован к пляшущим теням за кругом света. — Существо… в чёрной броне. Слышу его дыхание, как скрежет металла. И в своих снах… я — это он. А вы… вы все мертвы из-за меня.

Молчание, что последовало за его словами, было оглушительным. Оно было тяжелее, чем зной двойного солнца, и холоднее, чем ночь в пустыне. Энакин Скайуокер, Герой без страха и упрёка, только что исповедался в своём самом сокровенном ужасе, и теперь ждал приговора у этого маленького костра посреди бесконечной тьмы.

Слова Энакина упали в тишину, и костёр, казалось, съёжился, словно испугавшись холода, что они принесли с собой. На мгновение никто не двигался. Падме смотрела на него, и в её глазах была не осуждение, а бездонная, раненая любовь. Оби-Ван застыл, его лицо стало непроницаемой маской джедайского самообладания, но Энакин чувствовал волны его потрясения в Силе. Асока же, наоборот, напряглась, как хищник, почуявший невидимую угрозу.

— Эни… это всего лишь кошмары, — первой нашлась Падме. Её голос дрожал, но она шагнула к нему, опустилась на колени рядом и взяла его руки в свои. Они были ледяными. — Сны не могут нам навредить.

— Сны — это не будущее, Энакин. Это страх, облечённый в образы, — произнёс Оби-Ван, наконец обретая голос. В его тоне была привычная наставническая уверенность, но она звучала натянуто, фальшиво посреди этой первобытной жути. — Тёмная сторона питается страхом. Ты не должен ей поддаваться.

— А кто вкладывает эти кошмары тебе в голову? — тихо, но пронзительно спросила Асока, глядя не на Энакина, а в пляшущее пламя. — Сами по себе они не рождаются такими детальными. Кто-то помогает им расти.

Её вопрос повис в воздухе, и в этот момент костёр вспыхнул и почти погас, оставив их в полумраке. Ветер стих. Наступила абсолютная, неестественная тишина, и песок под их ногами начал вибрировать.

— Он был прав, — прошептал Оби-Ван, медленно поднимаясь на ноги. — Артефакты. Руины. Мы сидим прямо на них. И твоя исповедь, Энакин… она стала для них маяком.

Песок перед костром начал шевелиться, подниматься, словно невидимая рука лепила из него фигуру. Она росла, обретая знакомые, ужасающие очертания: широкий шлем, чёрный плащ, панель управления на груди. Механическое, хриплое дыхание заполнило тишину, и этот звук был страшнее любого крика. Он был звуком конца надежды.

— Я — твоя правда, — пророкотал голос, похожий на скрежет погребального камня. Он не был громким, но проникал прямо в череп. — Я — путь, вымощенный твоим гневом. Я — твое новое имя. Дарт Вейдер.

— Нет! — Энакин вскочил, активируя световой меч. Синее лезвие осветило искажённые ужасом лица его друзей. Он бросился на призрака, но клинок прошёл сквозь песчаную фигуру, не причинив ей вреда.

Вейдер из песка не рассмеялся. Он просто склонил голову.

— Ты не можешь сражаться с тем, что сам создал. Но они… они ещё не знают всей правды о тебе, не так ли? — Голос повернулся к остальным. — Спросите его. Спросите, что он сделал с племенем песка, которое отняло у него мать.

Падме вздрогнула, её рука невольно легла на живот. Оби-Ван посмотрел на Энакина, и в его глазах был вопрос, который он боялся задать.

— Покажи им, Избранный, — прошипел призрак. — Покажи им свой гнев. Тот, что ты прячешь за маской героя.

И тут они услышали. Не голосом, а отголоском в Силе, мучительным эхо прошлого. Крик Шми Скайуокер, её последний вздох. А затем — рёв самого Энакина. Рёв не человека, а зверя, сорвавшегося с цепи. И видение нахлынуло на всех: горящие хижины, тела таскенов, мужчин, женщин… и детей.

Падме отшатнулась, её глаза наполнились слезами ужаса.

— Энакин… это правда? — её шёпот был едва слышен.

Под её взглядом мир Энакина рухнул окончательно. Он опустил световой меч.

— Они убили мою мать, — выдавил он, задыхаясь. — Они были животными, и я убил их, как животных! Я ненавижу их!

Слова, которые он похоронил в самой тёмной части своей души, теперь были произнесены вслух, и песчаный Вейдер, казалось, стал плотнее, реальнее.

— Вот, — произнёс призрак с удовлетворением. — Вот истинная сила. Не их жалкие мантры о спокойствии. Думаешь, твой учитель примет тебя после этого? Думаешь, Совет простит? Они отнимут у тебя всё, как отняли у тебя мать. Они отнимут и её, — шлем повернулся к Падме, — потому что твоя любовь к ней — нарушение их Кодекса.

Призрак сделал шаг к Энакину.

— Только один человек понимает тебя. Только Канцлер видит в твоём гневе не грех, а дар. Только он может дать тебе силу, чтобы подобное никогда не повторилось. Силу спасти её от смерти, которую ты уже видел в своих снах.

Энакин стоял, разрываемый на части. Логика монстра была безупречной и ядовитой.

— Хватит! — Асока шагнула вперёд, выставляя перед собой два световых меча — зелёный и салатовый. — Ты лжёшь! Ты говоришь словами Палпатина! Скайгай, посмотри на него! Это не ты! Это то, чем он хочет, чтобы ты стал!

Слова Асоки, словно удар гонга, прорезали пелену морока. Палпатин. Всегда рядом. Всегда с советом. Всегда направляющий его гнев…

Оби-Ван, бледный как полотно, смотрел то на сломленного Энакина, то на песчаную тварь. И в его глазах впервые за долгие годы пошатнулась нерушимая вера в Орден.

— Мы были слепы, — тихо произнёс он. — Господи, мы были так слепы.

Песчаная фигура замерцала. Её маска треснула, и на миг под ней проступило обожжённое, искажённое страданием лицо — лицо Энакина.

— Я буду ждать, — прошептал рассыпающийся призрак. — Тень всегда ждёт своего часа.

Песок опал на землю. Дыхание прекратилось. Костёр снова вспыхнул, освещая сцену опустошения. Энакин стоял на коленях, уронив голову. Он был сломлен, унижен, его самый страшный грех был вывернут наизнанку перед теми, кого он любил.

Но Падме не отвернулась. Она снова подошла к нему, опустилась рядом и, несмотря на слёзы, текущие по её щекам, обняла его дрожащие плечи.

— Я слышала не только твой гнев, Эни, — прошептала она ему в самое ухо, чтобы слышал только он. — Я слышала твою боль. И если это твоя тень… тогда мы не дадим ей победить. Мы будем сражаться. Вместе.

У костра, под звёздами Татуина, посреди руин ситхской гробницы и обломков души Энакина Скайуокера, прозвучало не осуждение, а обещание. И это было начало совсем другого пути.

* * *

Ночь после исчезновения призрака стала бесконечной. Костер догорал, превращаясь в тлеющие угли, но никто не думал о сне. Они сидели в напряженном молчании, каждый заново переживая увиденное и услышанное. Воздух, казалось, звенел от невысказанных мыслей. Энакин не поднимал головы, его плечи ссутулились под тяжестью вины, которую он больше не мог нести в одиночку.

Первым заговорил Оби-Ван. Его голос был тихим, лишенным всякой наставнической позы. В нем звучала лишь горечь прозрения.

— Оно говорило правду... о нас. О Совете. Мы боялись твоей силы, Энакин. Мы пытались загнать тебя в рамки, подогнать под наши догмы... и в своей слепоте не заметили, как настоящий враг стоит у нас за спиной и шепчет тебе на ухо.

Он посмотрел на Асоку, и в его взгляде было молчаливое извинение.

— Ты была права, Асока. Мы прогнали тебя, когда ты была ближе всех к истине. Мы подвели тебя. Мы подвели его.

Асока лишь кивнула, принимая его слова. Сейчас было не время для старых обид.

— Он всегда был рядом, — подхватила Падме, её аналитический ум сенатора заработал, складывая разрозненные факты в единую картину. — С того самого дня, как он стал Канцлером. Каждый кризис — от блокады Набу до Войн Клонов — лишь укреплял его власть. Каждый закон, принятый «во имя безопасности», отнимал у Республики частичку свободы. Он не решает проблемы. Он их создает.

— И Война Клонов — его величайшее творение, — добавила Асока. — Война, в которой джедаи вынуждены становиться генералами, забывая о своем истинном предназначении. Война, которая питает Тёмную сторону. И Скайгай... — она посмотрела на Энакина с сочувствием, — ты — её главное топливо. Твой гнев, твоя боль, твоя слава... он использовал всё это.

Энакин наконец поднял голову. Его глаза были красными, но в них больше не было ужаса — лишь опустошение и горькое понимание.

— Он обещал мне спасение, — хрипло произнес он. — Он говорил, что знает секрет победы над смертью. Что я смогу спасти... тебя, — он посмотрел на Падме, и его голос дрогнул. — Призрак сказал правду. Я видел твою смерть.

Падме крепче сжала его руку.

— А ты не думал, Эни, кто именно показывает тебе эти видения? — мягко спросила она. — Кто сеет в тебе страх, чтобы потом предложить «лекарство»? Это самый старый трюк тиранов: создать угрозу и явиться единственным спасителем.

В этот момент Энакин посмотрел на тлеющие угли, и в их слабом свечении ему почудился не отблеск шлема Вейдера, а что-то другое. Воспоминание. Маленький мальчик в рабском квартале Мос-Эспы, смотрящий на звёзды и мечтающий освободить всех, кого он любит. Мечтающий стать не властелином, а спасителем.

— Я не хочу этой силы, — сказал он, и его голос обрёл твёрдость. — Не такой ценой. Я не хочу быть их пешкой. Ни Совета, ни его.

Он встал, отряхивая с колен песок, который казался прахом его старой жизни. Он посмотрел на трех людей у костра. На своего учителя, который наконец увидел в нём не проблему, а человека. На свою ученицу, которая никогда не переставала в него верить. И на свою жену, чья любовь была сильнее любого пророчества Тьмы.

— Тот призрак... он сказал, что моя судьба — стать им, — сказал Энакин, глядя в глаза каждому из них. — Он сказал, что это неизбежно.

— Судьба — это ложь, которую рассказывают рабам, чтобы они не бунтовали, — отрезала Асока с присущей ей прямотой.

— Судьба — это не то, что предначертано, Энакин, — добавил Оби-Ван, поднимаясь следом. — Это то, что мы выбираем в каждый момент своей жизни.

Падме тоже встала и подошла к нему вплотную. Она взяла его лицо в свои ладони, заставляя смотреть ей в глаза.

— Тогда выбери, Эни, — прошептала она. — Не судьбу. Не пророчество. Выбери нас. Выбери себя. Того мальчика с Татуина, который мечтал о звёздах.

Энакин закрыл глаза. На мгновение он снова увидел тьму, услышал механическое дыхание. Но затем он почувствовал тепло ладоней Падме на своих щеках, ощутил в Силе непоколебимую верность Оби-Вана и Асоки. И он сделал свой выбор.

Он открыл глаза, и в них больше не было янтарных всполохов. Они были ясными и синими, как небо над Набу в мирный день.

— Хорошо, — просто сказал он. — Что мы будем делать?

Впервые за долгие месяцы он спросил не «что мне делать?», а «что мы будем делать?».

На востоке, над дюнами, занялся первый, робкий луч рассвета, прогоняя тени ночи. Исход из пустыни начался.

* * *

Перелёт с Татуина на Набу был похож на переход из ада в рай. Желто-коричневая палитра пустыни сменилась бесконечными оттенками зелени и лазури. Воздух, который они вдохнули, выйдя из шаттла в поместье Варикено, был густым, влажным и наполненным ароматами цветущих лиан и ночной орхидеи. Он пах жизнью.

Для Энакина это было больше, чем просто смена обстановки. Это было похоже на пробуждение после долгого, удушливого кошмара. Каждый шаг по мягкой траве, каждый звук — от пения птиц до журчания ручьёв — был как бальзам на его израненную душу. Здесь, в уединённом озёрном краю, где он когда-то впервые осознал свою любовь к Падме, он чувствовал, что может снова дышать.

Прошло несколько дней. Дней, наполненных не тревожным ожиданием битвы, а тихим, исцеляющим покоем. Они много говорили, сидя на террасе с видом на переливающееся в лучах заката озеро. Больше не было секретов. Энакин рассказывал Оби-Вану о своих страхах, о годах, проведённых под тенью Палпатина. Оби-Ван, в свою очередь, с горечью признавал слепоту и догматизм Ордена. Асока делилась своим опытом жизни вне Храма, своим пониманием Силы как живой, а не академической сущности. И Падме, как сердце их маленькой группы, связывала их всех воедино своей непоколебимой верой в них.

— Ты когда-нибудь видел его таким? — тихо спросила Асока у Оби-Вана однажды днём. Они стояли на балконе, наблюдая, как внизу, у самой кромки воды, Энакин и Падме смеялись, пытаясь запустить плоский камень по поверхности озера. Энакин был без своей тёмной джедайской туники, в простой светлой рубахе, и выглядел на десять лет моложе. Он выглядел… счастливым.

Оби-Ван задумчиво погладил бороду.

— Пожалуй, нет. Не после того, как он покинул Татуин в первый раз. Война, Орден, его собственная сила… всё это было для него бременем. Возможно, ему нужно было упасть на самое дно, чтобы понять, что он умеет летать без чужих крыльев.

Но тьма не собиралась отпускать его так просто. Она напоминала о себе не призраками, а синим мерцанием голограмм. Палпатин звонил почти каждый день под предлогом государственных дел. Его голографический образ, как всегда отеческий и заботливый, появлялся в комнатах поместья, и его голос сочился фальшивым беспокойством.

— Мой мальчик, я волнуюсь за тебя. Совет сообщает, что твоя миссия затягивается. Возвращайся на Корусант. Ты нужен Республике. Ты нужен мне.

Раньше эти слова согревали Энакина. Теперь же они вызывали лишь холод. За маской доброго наставника он видел хищный оскал ситха, паука, проверяющего, не вырвалась ли муха из его паутины.

— Я вернусь, когда миссия будет выполнена, Канцлер, — отвечал Энакин ровным, спокойным голосом, которому его научила Падме. — Древние письмена требуют тщательного изучения.

Он научился лгать своему лже-отцу, и эта ложь во спасение давала ему странное чувство свободы.

Вечером Падме устроила ужин на берегу. Они зажгли не костёр, а плавучие фонарики, которые мягко покачивались на тёмной воде, отражаясь в ней, как упавшие звёзды.

— Я хочу произнести тост, — сказала Падме, поднимая бокал с соком из фруктов шаа. — За второй шанс. И за то, чтобы найти свой дом не в месте, а в людях.

Энакин посмотрел на неё, и его сердце наполнилось такой любовью и благодарностью, что, казалось, оно вот-вот разорвётся. Он взял её руку.

— Раньше я думал, что моя сила — в световом мече. Теперь я знаю, что она здесь. — Он коснулся её пальцев, а затем обвёл взглядом Оби-Вана и Асоку. — Она в нас.

Позже, когда Оби-Ван и Асока углубились в обсуждение тактики, пытаясь понять, как можно противостоять плану Палпатина, Энакин и Падме отошли к самой воде.

— Я боюсь, Падме, — тихо признался он. — Не за себя. Боюсь, что, когда мы вернёмся, он всё равно победит. Что его тьма окажется сильнее… сильнее, чем мой свет.

Падме повернулась к нему. Лунный свет серебрил её волосы, и в её глазах отражались фонарики на воде.

— Твой свет — не только твой, Эни. Он состоит из моей любви, из мудрости Оби-Вана, из дерзости Асоки. Он состоит из будущего, которое растёт у меня под сердцем, — она взяла его руку и положила себе на живот, где уже угадывалось лёгкое, едва заметное уплотнение. — Ты не можешь проиграть, потому что ты сражаешься не один. И не за себя.

Энакин опустился на колени и прижался щекой к её животу. Он закрыл глаза, сосредотачиваясь, и впервые почувствовал их. Не как видение или предчувствие, а как два крошечных, но ясных огонька в Силе. Два источника света. Две новые надежды.

Слёзы покатились по его щекам, но это были не слёзы страха или горя. Это были слёзы омовения. Слёзы человека, который вернулся домой.

* * *

В одну из ночей, когда над озером стояла полная луна, Энакин медитировал на каменном причале. Он больше не боролся с Силой, не пытался её контролировать. Он просто слушал. Слушал шелест листьев, плеск воды, биение двух крошечных сердец в Силе, что были так близко. И в этой тишине он услышал зов. Знакомый, почти забытый, но неизгладимый.

Он открыл глаза. Перед ним, над поверхностью воды, стояла полупрозрачная фигура, окутанная мягким голубым сиянием. Высокий, с длинными волосами и глазами, полными спокойной мудрости.

— Мастер Квай-Гон…

Оби-Ван и Асока, почувствовав мощный всплеск в Силе, вышли на террасу и замерли, увидев призрачного джедая. Падме, вышедшая следом, увидела лишь Энакина, говорящего с пустотой, но она поняла всё по благоговейному выражению на лицах Оби-Вана и Асоки.

— Давно не виделись, мой бывший падаван, — голос Квай-Гона был как эхо, но слова его были ясны. Он посмотрел на Оби-Вана, а затем его взгляд остановился на Энакине. — Ты вырос. Путь твой был труднее, чем я мог себе представить.

— Вы знали? — спросил Энакин, поднимаясь на ноги. В его голосе не было обвинения, лишь потребность понять. — Знали, во что я мог превратиться?

Призрак печально кивнул.

— Я видел множество путей, расходящихся из твоей жизни, Энакин. Будущее всегда в движении. Но я совершил ошибку. Я был так сосредоточен на пророчестве, на идее Избранного, что тоже видел в тебе скорее инструмент для восстановления баланса, чем мальчика, которому нужны были отец и наставник, а не хозяин. За это я прошу у тебя прощения.

Слова Квай-Гона ударили по Энакину сильнее любого удара мечом. Он, кого всю жизнь считали оружием, инструментом, аномалией, впервые услышал, что заслуживал большего. И это освобождало.

— Но теперь ты видишь ясно, — продолжил призрак. — И потому я здесь. Времени осталось мало. Палпатин готовит свой эндшпиль.

— Мы знаем, что он ситх, — сказал Оби-Ван, подходя ближе. — Но мы не знаем, как он собирается уничтожить Орден. Нас тысячи.

— Ему не нужно сражаться с вами, — ответил Квай-Гон. — Он заставит вашу собственную армию сделать это за него.

Все трое джедаев переглянулись, и одна и та же мысль пронзила их.

— Клоны, — выдохнула Асока.

— В генетический код каждого клона вживлён протокол подавления воли, — объяснил Квай-Гон. — Он активируется кодовым приказом. Приказом 66. По этому сигналу они увидят в джедаях предателей Республики и уничтожат вас без колебаний. Армия, которой вы доверяли свои жизни, станет вашими палачами.

Осознание масштаба предательства было сокрушительным. Это была не просто война, а ловушка, захлопывающаяся десятилетиями.

— Но как это остановить? — спросила Падме, её голос был полон решимости. Она обращалась не к призраку, а ко всем.

Квай-Гон посмотрел на неё с одобрением.

— Он силён, но его сила в тайне. Разоблачите его.

И тут план начал формироваться сам собой, произносимый поочерёдно, словно они были единым разумом.

— Я могу тайно запросить в Сенатском архиве все документы, связанные с созданием армии, — начала Падме. — Финансовые потоки, секретные распоряжения… Если есть заговор, он оставил бумажный след.

— Я свяжусь с Рексом, — подхватила Асока. — Он мне доверяет. Если эти чипы существуют, мы их из-под земли достанем. Возможно, даже найдём способы нейтрализовать его. Нам нужен живой клон, готовый свидетельствовать.

— А я вернусь в Храм, — заключил Оби-Ван. — Я не буду поднимать тревогу, это спугнёт его. Но я поговорю с теми, кому могу доверять безгранично. С Бейлом Органой. Возможно, с мастером Йодой. Нам нужны союзники внутри.

Все взгляды обратились к Энакину. Он больше не был потерянным и сломленным. Он был центром, вокруг которого вращалась их надежда.

— А ты, Энакин? — мягко спросил Квай-Гон. — Какова твоя роль?

Энакин посмотрел на призрака своего первого учителя, затем на друзей, на свою жену.

— Моя роль та же, что и всегда, — ответил он, и в его голосе зазвучала сталь. — Я должен быть рядом с Палпатином. Я буду делать вид, что его яд всё ещё действует. Я буду его «лучшим другом» и «доверенным учеником». Я стану приманкой. И когда он решит, что я готов пасть, и раскроет мне свою истинную сущность, чтобы нанести последний удар… я буду готов. И я буду не один.

Квай-Гон Джинн улыбнулся, и его призрачная фигура начала медленно таять.

— Сила в тебе велика, Энакин Скайуокер. Но твоя истинная сила не в ней. Она — в твоём сердце, которое ты наконец позволил себе открыть. Да пребудет с вами Сила.

С последними словами он исчез, оставив после себя лишь рябь на воде и четверых людей на берегу, объединённых общей целью и чётким планом. Война за душу Энакина была выиграна. Теперь начиналась война за душу Галактики.

* * *

Следующие недели на Набу были странным сочетанием идиллии и затишья перед бурей. Днём поместье было наполнено жизнью и смехом. Энакин учил Асоку чинить старый спидер, найденный в ангаре, и их дружеские перепалки напоминали о лучших днях Войн Клонов. Оби-Ван и Падме часами обсуждали политику Республики, и Энакин с удивлением видел, как его бывший учитель учится у его жены тонкостям сенатских интриг.

Но ночами их маленький штаб начинал свою тайную войну. Падме, зашифровав каналы связи, вела переписку с Бейлом Органой, передавая ему по крупицам информацию для расследования. Асока, используя свои старые контакты в подуличном мире Корусанта, смогла организовать встречу с Рексом на нейтральной территории, чтобы передать ему сканер для поиска чипов. А Оби-Ван в долгих медитациях пытался достучаться до сознания мастера Йоды, посылая ему не слова, а образы и чувства — предупреждение, которое не мог перехватить враг.

А Энакин… Энакин учился жить. Он перестал быть генералом Скайуокером или Избранным. Он был просто Эни. Он гулял с Падме по цветущим лугам, держа её за руку. Он читал ей древние джедайские тексты о балансе и жизни, которые теперь обрели для него новый, глубинный смысл. Их роман, когда-то тайный и запретный, расцвёл под солнцем Набу, и каждый взгляд, каждое прикосновение было актом неповиновения той тёмной судьбе, что им пророчили.

Однажды они отправились к водопадам, за которыми когда-то прятались от дроидов. Шум воды заглушал все остальные звуки, создавая для них свой собственный, уединённый мир.

— Я всё ещё боюсь, — признался он, глядя, как радуга играет в водяной пыли. — Но уже не его. Я боюсь, что не справлюсь. Что подведу вас всех.

— Раньше ты боялся потерять меня, — сказала Падме, подходя к нему. — Это был страх собственника. Теперь ты боишься не защитить нас. Это любовь защитника. Чувствуешь разницу?

Он повернулся к ней. Её лицо было мокрым от брызг, и капли сверкали на её ресницах, как бриллианты.

— Я люблю тебя, Падме, — сказал он так просто и так полно, как никогда не говорил прежде. — И я люблю их. — Он снова коснулся её живота. — Что бы ни случилось там, на Корусанте, я хочу, чтобы ты знала: всё, что я буду делать, я буду делать ради вас.

— Я знаю, — ответила она.

Их поцелуй под грохочущим водопадом был не просто поцелуем. Это была клятва. Безмолвный завет, скреплённый шумом вечной воды и биением их сердец.

В ту ночь видение пришло к нему в последний раз. Оно было ярче и страшнее, чем когда-либо. Он снова был в чёрной броне, на мостике Звёздного Разрушителя. Но теперь он видел лица тех, кого предаст: побледневшего Оби-Вана на Мустафаре, испуганную Асоку, отступающую от него с мечами в руках, и Падме, умирающую с его именем на губах. Тьма навалилась на него, пытаясь поглотить, обещая покой в забвении и могущество в ненависти.

Он проснулся не с криком, а с резким, судорожным вздохом. Он сел на кровати, тяжело дыша. Рядом тут же проснулась Падме.

— Эни? Что такое?

Он посмотрел на неё, на её встревоженное лицо в лунном свете, и образ умирающей Падме из видения столкнулся с живой, тёплой, любящей женщиной рядом с ним.

И он сделал то, чего никогда не делал раньше. Он улыбнулся.

— Ничего, — сказал он, и в его голосе была новая, спокойная сила. — Просто кошмар пришёл попрощаться.

Он притянул её к себе и обнял так крепко, как только мог.

— Это неправда, — прошептал он, скорее себе, чем ей. — Это ложь. Потому что тот монстр был один. А я — нет.

Падме обняла его в ответ, чувствуя, как уходит его последняя дрожь. Она не знала деталей его кошмара, но она знала, что в эту ночь он одержал свою главную победу. Не над ситхом, не над врагом, а над самим собой.

На следующее утро, когда они собрались на террасе, в воздухе витала решимость.

— Пора, — сказал Оби-Ван. — Бейл и Рекс подтвердили наши худшие опасения. Чипы реальны. Финансовые следы ведут прямо в кабинет Канцлера. У нас есть всё, что нужно.

Энакин посмотрел на Корусант, сияющий в голографической карте Галактики. Раньше этот мир был для него символом власти, славы и долга. Теперь это было просто поле битвы.

— Я готов, — сказал он.

Он посмотрел на Падме, стоявшую рядом, и их взгляды встретились. В них не было страха. Лишь любовь и обещание вернуться.

Обратный путь на Корусант не был побегом. Это было возвращение. Возвращение воина, который наконец-то нашёл, за что ему стоит сражаться.

* * *

Корусант встретил их свинцовым небом и суетой столичной жизни, которая теперь казалась Энакину чужой и фальшивой. Они действовали быстро и слаженно, как единый организм. Падме, заручившись поддержкой Бейла Органы, готовилась представить Сенату собранные доказательства. Асока координировала действия с Рексом, чей отряд «Послушных» уже тайно извлёк чипы контроля. Оби-Ван заручился молчаливой поддержкой нескольких мастеров, включая Мейса Винду, который, хоть и не доверял Энакину до конца, ненавидел ситхов ещё больше.

А Энакин шёл по гулким коридорам Исполнительного здания. Он шёл в логово зверя. Но в его походке не было ни страха, ни гнева, которые раньше подпитывали его. Была лишь холодная, звенящая ясность цели. Он был не жертвой, идущей на заклание, а хирургом, идущим на операцию по удалению раковой опухоли.

Палпатин встретил его в своём кабинете. Он сидел за столом, и его лицо, как всегда, выражало отеческую заботу.

— Энакин, мальчик мой. Я так рад, что ты вернулся. Я чувствовал твое смятение даже на расстоянии. Но теперь ты здесь. Вместе мы наведём порядок в Галактике.

— Я знаю, кто вы, — просто сказал Энакин, останавливаясь посреди комнаты.

Улыбка сползла с лица Канцлера. Маска добродетели треснула, и из-под неё проступило ледяное презрение.

— Значит, они всё-таки отравили твой разум. Жаль. В тебе был такой потенциал.

— Мой потенциал — не ваша собственность, — спокойно ответил Энакин. — Как и моя душа.

— Душа? — Палпатин рассмеялся, и смех его был сухим, как шелест старого пергамента. — Ты всё ещё цепляешься за эти сказки джедаев? Я предлагал тебе силу стать богом, спасти твою жену от неминуемой смерти! А ты выбрал их — слабых, боящихся, обречённых.

Он встал, и кабинет, казалось, потемнел.

— Но ещё не поздно. Убей своих «друзей», когда они придут. Докажи мне свою верность, и я дам тебе всё, о чём ты мечтал.

Энакин активировал свой световой меч. Голубое лезвие осветило его лицо — решительное и спокойное.

— Я уже получил всё, о чём мечтал. И это не власть. Это любовь. То, чего вы никогда не поймёте.

— Любовь — это слабость! — взревел Палпатин, и из его пальцев вырвались синие молнии Силы.

Энакин был готов. Его меч поймал смертоносную энергию, но он не отражал её в ярости. Он поглощал её, рассеивал, стоя твёрдо, как скала под ударами шторма. В этот миг в кабинет ворвались Оби-Ван и Мейс Винду.

— Твоя игра окончена, Сидиус! — крикнул Винду.

Палпатин взвыл от ярости и, отбросив джедаев волной Тёмной Силы, выхватил свой алый меч. Дуэль была яростной. Сидиус был невероятно быстр и силён, но он столкнулся с новым Энакином. Энакин больше не поддавался на провокации, не впадал в гнев. Он двигался с плавной, смертоносной грацией, его разум был чист, его сердце билось в унисон с сердцами его друзей и его семьи.

В разгар битвы двери снова распахнулись. В них стояла Падме в сопровождении сенатской гвардии. В её руках был датапад.

— Канцлер, ваши преступления раскрыты! — её голос звенел в грохоте битвы.

Увидев её, Палпатин увидел свой последний шанс. С дьявольской ухмылкой он направил всю свою мощь, все молнии, что в нём были, не на джедаев, а на беременную Падме.

Времени не было. Энакин, не раздумывая ни секунды, бросился наперерез. Он не пытался отразить удар. Он встал между ней и потоком чистой ненависти, принимая его на свой меч и на себя. Боль была невыносимой, его тело пронзили тысячи игл, но сквозь агонию он чувствовал не страх, а торжество. Он защитил их.

Обессиленный, Палпатин отшатнулся. Этого мгновения хватило. Совместным усилием Энакин и Мейс Винду обезоружили его. Ситх рухнул на колени, побеждённый.

Винду занёс меч для последнего удара.

— Он слишком опасен, чтобы оставлять его в живых!

— Нет! — остановил его Энакин, тяжело дыша. — Мы не убийцы. Он предстанет перед судом Сената. Мы принесем Галактике правосудие, а не месть.

Мейс Винду колебался мгновение, но, посмотрев в ясные, лишённые тьмы глаза Энакина, опустил меч.

— Именем Галактической Республики, вы арестованы, лорд Сидиус.

* * *

Война не закончилась в один день, но её исход был предрешён. Разоблачение Палпатина и нейтрализация Приказа 66 сломали хребет заговору ситхов. Республика, пережив страшнейший кризис в своей истории, начала медленное, болезненное исцеление.

Орден Джедаев, потрясённый до самого основания, тоже изменился. Под руководством Оби-Вана и других выживших мастеров он начал реформу, избавляясь от догматизма и слепоты, которые едва не привели его к гибели. Они заново учились слушать живую Силу, а не только древние кодексы.

Асока Тано, отказавшись вернуться в Орден, нашла свой собственный путь. Вместе с Рексом она создала сеть помощи пострадавшим от войны, отыскивая чувствительных к Силе детей, оставшихся сиротами, и защищая их. Она стала тем, кем джедаи должны были быть всегда — маяком надежды для простых существ Галактики.

Энакин и Падме вернулись на Набу. Их любовь больше не была тайной. Рыцарь-джедай Энакин Скайуокер, герой Республики, открыто взял в жёны сенатора Амидалу, и этот союз стал символом новой эры — эры, где долг и чувства не противоречат друг другу.

Однажды вечером они стояли на той самой террасе, глядя, как над озером рождаются близнецы-звёзды. Падме положила голову на плечо Энакина.

— Я мог стать монстром, — тихо сказал он, глядя на своё отражение в спокойной воде.

Она улыбнулась и взяла его руку.

— Но ты не стал. Ты выбрал быть человеком. И стал величайшим из героев. Нашим героем.

Он притянул её к себе, и в тишине наступающей ночи они слушали, как начинается новая жизнь — в Галактике, в их семье, в их сердцах.

* * *

Энакин Скайуокер резко проснулся в своей старой квартире на Корусанте. Солнечный свет резал глаза. Он был один. Тишина давила на уши. Сердце бешено колотилось в груди.

Набу. Квай-Гон. Противостояние. Победа. Люк и Лея… Неужели всё это было лишь сном? Невероятно реалистичным, детальным, но всего лишь сном, рождённым его отчаянием?

Он вскочил с постели, лихорадочно оглядываясь. Всё было как прежде. Война продолжалась. Палпатин всё ещё был его другом. И кошмары о смерти Падме ждали его следующей ночи. Боль и безысходность захлестнули его.

Он опустил голову, сжав кулаки. И почувствовал что-то в ладони. Что-то крошечное, твёрдое.

Медленно, затаив дыхание, он разжал пальцы.

На его ладони лежала одна-единственная песчинка. Золотистая, тёплая, как будто только что согретая двойным солнцем Татуина. Она была невозможной. Она была реальной.

И Энакин всё понял. Это был не сон. Это было нечто большее. Видение. Откровение. Сила, или сама Вселенная, дала ему не просто надежду, а карту. Она показала ему путь через тьму, показала каждый шаг, который нужно сделать. Она показала ему, что победа возможна.

Он снова сжал ладонь, и песчинка, казалось, растворилась, оставив после себя лишь тепло и непоколебимую уверенность. Он больше не был рабом своих страхов или пешкой в чужой игре. Он знал, что делать.

Он оденется. Он полетит к Падме. Он найдёт Оби-Вана и Асоку. Он расскажет им всё. Он поведёт их на Татуин, к костру истины, чтобы начать свой путь заново, но на этот раз — зная дорогу.

Энакин Скайуокер посмотрел в окно на бурлящий Корусант. Тень Вейдера всё ещё ждала его. Но теперь он знал, что тени боятся света. И он выбрал не просто верить в рассвет. Он выбрал стать им.