Стекло и пергамент (гет)

Осенний воздух в Хогвартсе был густым и прохладным, пахнущим влажной листвой, дымом из труб и горьковатым ароматом озера. Для Гермионы Грейнджер этот запах всегда был запахом дома. Но в этом году, первом после войны, всё было иначе. Стены замка были отреставрированы, призрачные шрамы сглажены заклинаниями, но тихая боль, витавшая в воздухе, была осязаемой. Она видела её в глазах учеников, в портретах, которые замолкали при их приближении, в том, как профессор МакГонагалл иногда замирала у длинного стола в Большом зале, глядя на пустое место, где когда-то сидел Северус Снейп.

Возвращение на восьмой курс было её идеей. И Гарри, и Рон поддержали её, но она видела облегчение в их глазах, когда они выбрали путь мракоборов — им нужна была деятельность, движение, что-то, что отвлекало бы от призраков прошлого. Гермионе же, наоборот, нужно было остаться. Завершить учёбу правильно, в мире, за который они все сражались. Она записалась на все возможные предметы, с головой уйдя в учёбу, как в старые добрые дни, но покоя это не приносило. Слишком много воспоминаний преследовало её в этих стенах.

Именно поэтому она искала уединения в самых безлюдных уголках замка. Её любимым местом стала заброшенная аудитория на четвёртом этаже восточного крыла. Её не использовали с середины девятнадцатого века, если верить пыльным фолиантам на полках, и паутину в углах даже house-elves, казалось, обходили стороной. Здесь пахло старым деревом, пылью и тишиной.

Как же она ошиблась насчёт тишины.

Войдя в аудиторию на второй неделе сентября, она замерла на пороге. У огромного арочного окна, из которого открывался вид на пустынные холмы, стоял кто-то. Высокий, худощавый, в безупречно сидящих мантиях Хогвартса, но с нашивкой Слизерина. Платиновые волосы были идеально уложены, а поза, даже в такой непринуждённой обстановке, выдавала привычку к безупречному самоконтролю.

Драко Малфой.

Он не услышал её прихода. Его внимание было полностью приковано к чему-то в его руках. Он держал тонкий стеклянный шар, величиной с яблоко, и водил над ним палочкой, бормоча заклинания так тихо, что Гермиона могла разобрать лишь отдельные слова. Из кончика его палочки струился серебристый свет, который вплетался в стекло, застывая в нём причудливыми мерцающими узорами.

Гермиона собиралась развернуться и уйти — последнее, чего ей хотелось, это провести свободный час в обществе Малфоя — но её любопытство, всегда её главная слабость и сила, пересилило. Что он делал? Это заклинание не входило в программу ни одного из предметов, которые они изучали.

Она сделала шаг вперёд, и скрипнула половица.

Малфой вздрогнул так, будто его ударили током. Он резко обернулся, и стеклянный шар чуть не выпал из его рук. Его серые глаза, широко раскрытые от неожиданности, сузились, увидев её.

— Грейнджер, — произнёс он своё привычное презрительное обращение, но в его голосе не было прежней язвительности. Скорее усталость и раздражение. — Что ты здесь делаешь? Шпионишь?

— Эта аудитория не является вашей собственностью, Малфой, — парировала она, скрестив руки на груди. — Я пришла сюда почитать.

— В этом свинарнике? — он фыркнул, но его взгляд скользнул по пыльным полкам с налётом неуверенности.

— Видимо, не я одна, — она кивнула на шар в его руках. — Что это?

Он инстинктивно прижал предмет к груди, словно защищая.

— Ничего такого, что могло бы заинтересовать всезнайку Грейнджер.

Старое прозвище, брошенное без прежнего огня, вызвало у неё лишь лёгкое раздражение.

— Выглядит сложно. Артефактное заклинание? Вплетение магии в материю? — она подошла ближе, несмотря на себя. Стеклянный шар был прекрасен. В его глубине серебристый свет переливался, как жидкое звёздное небо.

Малфой смотрел на неё с нескрываемым удивлением, будто ожидал, что она начнёт кричать или угрожать палочкой.

— Это… личное, — пробормотал он наконец, отводя взгляд.

Гермиона вдруг заметила тёмные круги под его глазами и новую, непривычную резкость скул. Он выглядел измождённым. Таким же, как и все они, только, возможно, даже хуже.

— Ладно, — неожиданно для себя сказала она. — Я не буду мешать. Есть ещё подоконник у противоположного окна. Думаю, мы можем делить это помещение, не пытаясь при этом убить друг друга. Или тебе это недоступно?

Он уставился на неё, будто она внезапно заговорила на языке русалок. Затем, медленно, неохотно, кивнул.

— Как пожелаешь.

Гермиона прошла на другой конец длинной комнаты, устроилась на широком подоконнике, достала из сумки книгу по древним рунам и попыталась читать. Это было бесполезно. Она чувствовала его присутствие кожей. Слышала каждый его шелест, каждое движение. Через несколько минут он снова начал своё заклинание, и краем глаза она видела мягкое серебристое свечение.

Прошло полчаса. Она перелистывала страницу, и её взгляд упал на него. Он сидел, сгорбившись, уставившись на шар с таким выражением отчаяния и тоски, что у неё невольно сжалось сердце. Это была не маска Малфоя-насмешника, не маска испуганного мальчика в поместье. Это было настоящее, голое, незащищённое лицо.

Он поднял взгляд и поймал её на этом. Она ожидала злой насмешки, но он лишь устало вздохнул.

— Не получается, — прошептал он так тихо, что она едва расслышала. Сказал это не ей, а самому себе. В пространство. — Ничего не получается.

Гермиона отложила книгу. Её академический интерес перевесил личную неприязнь.

— Что именно? Может быть, я… — она запнулась, подбирая слова. — Я могу взглянуть? Со стороны иногда виднее.

Он смерил её долгим, оценивающим взглядом. Казалось, он взвешивал каждый возможный исход.

— Ты не расскажешь Поттеру и Уизли? — спросил он наконец, и в его голосе прозвучала та самая уязвимость, которую она видела на его лице.

— Это не их дело, — чётко сказала Гермиона.

Он колебался ещё мгновение, затем медленно подошёл и протянул ей шар. Он был тёплым на ощупь.

— Это воспоминание, — сказал Малфой, глядя в окно. — Вернее, попытка его заключить. Сохранить. Но оно… ускользает. Свет гаснет.

Гермиона повертела шар в руках. Магия в нём была изысканной, тонкой работой, но он был прав — структура была нестабильной.

— Ты используешь стандартное заклинание Пенсива? — спросила она.

— Да, но с модификациями. Оно не подходит для… для длительного хранения в таком формате.

— Потому что это заклинание для мыслей, а не для raw-эмоций, — сказала она почти машинально, её мозг уже анализировал проблему. — Оно фиксирует событие, но сила чувства, его энергия — рассеивать. Ты пытаешься сохранить не картинку, а… ощущение. Так?

Малфой смотрел на неё с откровенным изумлением.

— Да, — выдохнул он. — Именно.

— Тогда тебе нужна не модификация, а совершенно другой подход. Смотри. — Она достала свою палочку. — Ты используешь Animae Imprimo в качестве базы?

Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

— Это слишком прямое заклинание. Оно грубое. Тебе нужно что-то более текучее. Более… музыкальное. Попробуй вплести нить Aeternum на стабилизацию, но не в конец, а после третьего витка основного паттерна. И используй не Luminos, а что-то мягче. Serenum, может быть.

Он повторил её слова про себя, его бледные брови сдвинулись в глубокой задумчивости.

— Serenum… Это же почти медицинское заклинание. Для успокоения.

— Именно. Ты же не хочешь, чтобы воспоминание бушевало внутри. Ты хочешь сохранить его суть, но в стабильной, кристаллизованной форме. Как янтарь.

Он смотрел на неё ещё несколько секунд, затем медленно поднял палочку и снова обратился к шару. На этот раз его движения были более плавными, уверенными. Он произнёс заклинание, вплетая в него новые компоненты. Свет из кончика его палочки стал не серебристо-белым, а тёплым, перламутрово-голубым. Он влился в стекло и застыл, сверкая, как миллиарды крошечных бриллиантов. Узор стал сложнее, глубже, и он более не мерцал тревожно, а светился ровным, устойчивым сиянием.

Малфой замер, глядя на свой успех. На его лице появилось выражение, которого Гермиона никогда раньше не видела — чистое, без примесей, изумлённое облегчение. Благодарность.

— Получилось, — прошептал он. — Чёрт возьми, Грейнджер, получилось.

Он посмотрел на неё, и в его глазах было что-то новое. Уважение? Недоумение?

— Почему? — спросил он прямо. — Почему ты помогла?

Гермиона пожала плечами, внезапно чувствуя неловкость.

— Потому что это была интересная магическая проблема. И потому что… — она запнулась, подбирая слова. — Потому что выглядел ты так, будто это очень важно.

Он кивнул, снова глядя на шар. Его пальцы сжались вокруг него.

— Важно. Это… воспоминание о матери. До всего этого. Она смеялась.

Боль откровенности повисла в воздухе между ними. Он сказал это не для того, чтобы вызвать жалость. Просто как факт.

— Я понимаю, — тихо сказала Гермиона. — Я… я тоже иногда пытаюсь поймать какие-то моменты. Пока они не исчезли навсегда.

Их взгляды встретились, и впервые за семь лет взаимной ненависти между ними промелькнуло что-то иное. Понимание. Признание общего горя, общего опыта, который оказался куда страшнее их школьных распрей.

— Спасибо, — сказал он, и это прозвучало искренне.

— Не за что, — ответила она.

Он кивнул и, повернувшись, вышел из аудитории, крепко сжимая в руке стеклянный шар.

Гермиона осталась сидеть на подоконнике, глядя в пустоту. Воздух всё ещё пах старым деревом и пылью, но теперь в нём чувствовалось что-то ещё. Что-то новое и тревожное.

На следующее утро за завтраком Гермиона почти убедила себя, что вчерашний инцидент был игрой воображения, странным сном наяву, вызванным переутомлением.

Эту иллюзию разрушила сова.

Большой ржавый филин, явно не школьный, с размахом крыльев, задевающим графины с соком, плавно спикировал к столу Гриффиндора и бросил перед её тарелкой аккуратно свёрнутый пергамент, перевязанный простым шпагатом. На нём не было ни имени, ни герба — лишь её инициалы, «H.G.», выведенные чётким, убористым почерком.

Рон, с набитым ртом тостом, перестал жевать.

— Это от кого? — пробурчал он, с подозрением косясь на свёрток.

Гарри, сидевший напротив, поднял брови.

— Новый поклонник, Гермиона? — пошутил он, но в его глазах мелькнула тень старой бдительности.

Гермиона, чувствуя необъяснимую тайную вину, быстрым движением сунула пергамент в сумку.

— Не важно. Наверное, из Министерства, по поводу моего заявления на стажировку.

Она солгала. И почерк был не министерский, и филин… она видела эту птицу раньше. В поместье Малфоев.

Всю оставшуюся трапезу она чувствовала на себе любопытные взгляды, но не решалась посмотреть на стол Слизерина. Только поднимаясь из-за стола, она украдкой глянула в ту сторону. Драко Малфой сидел, отрешённо помешивая ложкой овсянку, и смотрел куда-то в пространство. Но уголок его рта был чуть приподнят.

В библиотеке, укрывшись в своём любимом secluded carrel, она развернула свёрток.

«Грейнджер, — гласило послание. — Твоя помощь оказалась неоценимой. Заклинание стабилизировалось полностью. В качестве благодарности прилагаю кое-что, что, как мне кажется, может представлять для тебя академический интерес. Д.М.»

К письму был приложен не пергамент, а тонкий, почти прозрачный лист старого пергамента, испещрённый схемами и записями на изысканном, выцветшем французском. Гермиона ахнула. Это были черновики заклинаний Николя Фламеля, посвящённые именно вопросам стабилизации магической энергии в материальных носителях. Нечто абсолютно уникальное, не опубликованное ни в одном из известных трудов.

Сердце её заколотилось. Это был бесценный подарок. Не цветы или конфеты, а нечто, что говорило, что даритель видел её, понимал, что её по-настоящему интересует. Это было… уважительно.

Она весь день ловила себя на том, что ищет его взглядом в коридорах. Он же, казалось, полностью её игнорировал. Ни намёка на признание, ни намёка на ту странную moment of weakness, что была между ними.

Под вечер она не выдержала. Поймав его одного в пустом переходе между главным зданием и астрономической башней, она шагнула ему навстречу.

— Малфой.

Он остановился, замерев. Его выражение было нарочито нейтральным.

— Грейнджер.

— Я получила твою… посылку.

— И? — он скрестил руки на груди, приняв оборонительную позу, но в его глазах читалось любопытство.

— Это невероятно. Где ты взял эти черновики?

— Семейная библиотека, — сухо ответил он. — У Малфоев есть кое-какие… раритеты.

Она кивнула, понимая, что это значит. Трофеи, награбленное, наследие тёмных лет. Но черновики Фламеля не были злом. Они были знанием.

— Спасибо, — сказала она искренне. — Это очень щедро с твоей стороны.

Он пожал плечами, делая вид, что это пустяк.

— Я просто вернул долг.

— Ты ничего мне не должен.

— Малфои всегда платят свои долги, — произнёс он с лёгким, едва уловимым намёком на старую надменность. Но затем его тон смягчился. — Тебе удалось что-то понять? В этих схемах.

— Пока только поверхностно. Кажется, Фламель использовал алхимические принципы для…

— …для создания устойчивой матрицы до того, как вплести заклинание, — закончил он за неё.

Они смотрели друг на друга в тихом изумлении. Мыслили они в унисон.

— Да, именно, — прошептала она. — Ты уже пробовал?

— Нет. Материалы нужны особые. Но я думаю…

И он начал говорить. Говорить о магии. Не хвастаться, не унижать, а делиться идеями. Его знания были глубокими, хотя и выстроенными в иной, более интуитивной манере, чем её академичный, логичный подход. Они стояли в пустом коридоре, и слова лились рекой — о паттернах плетения, о стабилизации core-энергии, о совместимости заклинаний.

Гермиона забыла, что говорит с Драко Малфоем. Она говорила с блестящим, на удивление эрудированным коллегой.

Пробило колокол, возвещая о скором начале уроков. Они вздрогнули, оба возвращаясь к реальности.

— Мне надо на зельеварение, — сказал Малфой, и на его лице снова появилась привычная отстранённость, но теперь она казалась ей маской.

— А мне на древние руны, — ответила Гермиона.

Он кивнул и уже собрался уйти, но она остановила его.

— Малфой? Тот… тот зал. На четвёртом этаже. Я обычно там после ужина. Если… если хочешь продолжить обсуждение.

Он замер, и в его серых глазах мелькнуло что-то сложное — удивление, страх, надежда.

— Я подумаю, — сказал он наконец и быстро удалился.

Он пришёл. Ровно через час после ужина дверь в аудиторию скрипнула, и он вошёл, держа под мышкой толстый фолиант в потёршейся коже.

— Я нашёл кое-что о свойствах кристаллических решёток, — произнёс он без предисловий, как будто их разговор не прерывался.

Так началось их странное, молчаливое соглашение. Они встречались в заброшенной аудитории почти каждый вечер. Иногда всего на полчаса, иногда на дольше. Они говорили о магии, спорили о теориях, показывали друг другу находки из библиотек. Они избегали любых личных тем, любых упоминаний о прошлом. Их мир сузился до круга света от палочек, до схематичных рисунков на пергаменте, до тихого гулкого эха их голосов в пустой комнате.

Гермиона не сказала об этом ни Гарри, ни Рону. Она знала, что они не поймут. Для них Малфой навсегда остался бы тем язвительным задирой, предателем, тем, кто впустил убийц в школу. Она и сама не до конца понимала, что происходит. Но это было… легко. Интеллектуально стимулирующе. И он был другим. Тихим, сдержанным, поглощённым учёбой с той же одержимостью, что и она.

Однажды вечером, недели через две после их первой встречи, она работала над особенно сложной рунической последовательностью. Она была настолько сосредоточена, что не заметила, как он подошёл совсем близко, чтобы заглянуть через её плечо.

— Ты используешь стандартную интерпретацию Пертхо? — спросил он, и его голос прозвучал прямо у её уха.

Она вздрогнула и обернулась. Они оказались так близко, что она могла разглядеть мельчайшие детали его лица — лёгкие веснушки на переносице, тёмные ресницы, обрамляющие бледно-серые глаза, тонкие губы. Он тоже, казалось, замер, осознав близость. Воздух между ними наэлектризовался.

Его взгляд упал на её губы, затем снова встретился с её взглядом. В его глазах читался вопрос. Испуг. Желание.

Гермиона не отодвинулась. Её сердце бешено колотилось. Это было безумием. Абсолютным, чистым безумием.

Он медленно, давая ей время отступить, поднял руку и кончиками пальцев отодвинул прядь её непослушных волос, упавшую на пергамент. Прикосновение было лёгким, как дуновение ветерка, но она почувствовала его всем телом, как удар тока.

— Извини, — прошептал он, и его голос был хриплым.

— Всё в порядке, — выдохнула она, не в силах отвести взгляд.

Он не убирал руку. Его пальцы коснулись её щеки, провели по линии скулы. Это было самое неожиданное, самое невозможное прикосновение в её жизни. И самое желанное.

— Гермиона… — произнёс он шёпотом, и её имя в его устах звучало как заклинание. Как что-то хрупкое и драгоценное.

Она не думала. Не анализировала. Она просто закрыла глаза и наклонилась.

Их губы встретились робко, неуверенно. Это был не поцелуй страсти, а поцелуй вопроса. Искания. Удивления. Его губы были мягче, чем она ожидала. Он пах мятой и старым пергаментом, и чем-то неуловимо своим, холодным — как осенний воздух.

Они оторвались одновременно, оба запыхавшиеся, с широко раскрытыми глазами, полными неверия в то, что только что произошло.

— Я… я должен идти, — пробормотал он, отступая назад, его лицо побледнело ещё сильнее. — Прости.

И он выбежал из аудитории, оставив её одну с трясущимися руками, с губами, всё ещё хранящими тепло его прикосновения, и с полным хаосом в голове.

Она прикоснулась пальцами к своим губам. Это был Драко Малфой. Малфой.

И её сердце отчаянно стучало в такт этому имени.