Вечер, который остался (гет)

Париж жил в своём ритме, равнодушный к тем, кто пытался его понять. Утром он был шумным и суетливым, днём его атмосфера становилась ленивой и тягучей, а вечером превращался в город теней, огней и запахов. Клод Буржуа любил именно этот вечерний Париж — не потому, что он был романтичным, а потому, что он умел скрывать людей, давая им возможность быть другими.

Клод Буржуа знал, каким люди видят его. Высокомерный, резкий, саркастичный сын мэра, который привык получать всё, что хочет. Он и сам не отрицал: иногда это было удобно. Люди уступали дорогу, официанты запоминали его любимые блюда, двери открывались сами.

Достаточно держаться прямо, говорить уверенно, смотреть чуть свысока — и мир будет вертеться вокруг тебя. Он знал, как выглядеть непробиваемым: саркастичная улыбка, тонкие насмешки, уверенные шаги. Он был сыном мэра, и это было как броня — тяжёлая, но надёжная.

Сын мэра всегда умел носить маску. Улыбка с оттенком насмешки, слова с лёгким ядом, уверенные шаги, которые будто говорили: «Мне всё подвластно». Эта роль стала второй кожей, и он не знал, кем был бы без неё. Возможно, кем-то гораздо более мягким. Но мягкость в его мире была роскошью, а роскошь — опасна.

Однако внутри было другое. Внутри он жил в клетке, пусть и сделанной из золота. Ему приходилось быть тем, кого от него ожидали. А настоящего Клода знали разве что пара близких друзей — и то не до конца.

И всё же в нём жила привычка подниматься на крыши. Здесь, среди черепицы, антенн и гулкого ветра, можно было забыть, что ты чей-то сын, что на тебе фамилия, должности, ожидания. Здесь можно было притвориться свободным.

Он знал о Леди Баг давно. Не просто как о героине, спасающей Париж, — она была чем-то вроде легенды, в которую он никогда не переставал верить. Он часто говорил, что восхищение — удел наивных, но сам ловил себя на том, что ждёт её появления. Неосознанно, как ждут первых звёзд после заката.

Когда он был младше, он видел Леди Баг с улицы — крошечная фигурка в красном, скользящая по крышам, как порыв ветра. Он никогда не признавался, что следил за её подвигами почти одержимо. Для него она была символом того, что можно жить иначе — не в золотой клетке, а на своих условиях. Конечно, он говорил себе, что это просто любопытство, не более. Он слишком горд, чтобы назвать это восхищением.

В тот вечер всё началось как обычно: лёгкая прохлада, густой запах кофе из открытых дверей кафе внизу, слабый свет фонарей, превращающий улицы в лабиринт золота и чёрных теней. Клод шёл по краю крыши старого дома, играя с балансом. В наушниках неторопливо звучал джаз, а мысли блуждали как ветер.

Треск.

Он почувствовал, как камень под ногой уходит вниз. Мир, казалось, провалился вместе с ним. Время на секунду замерло, и он даже успел подумать что-то нелепое вроде: «Вот так, без пафоса и фанфар».

Но вместо падения — рывок. Руки, тёплые и сильные, перехватили его в воздухе.

— Ты решил проверить прочность Парижа? — спросил знакомый голос, в котором ирония была почти ласковой.

Он поднял глаза и встретился с её взглядом. Красная маска, блеск решимости в зрачках, дыхание, чуть сбившееся от прыжка. Леди Баг. Настоящая. И слишком близко, чтобы оставаться в безопасности.

— Может, я просто хотел, чтобы ты появилась, — сказал он, не успев подумать.

Она улыбнулась уголком губ.

— Ну что ж, тогда твой план сработал.

Они приземлились на соседней крыше. Внизу шумел город, но здесь, на высоте, казалось, что всё замерло. Лампы на набережной отражались в Сене, блеск воды которой мерцал между домами и в её глазах.

Скажи что-то колкое, оттолкни — так безопаснее, — привычно подумал он. Но вместо этого вырвалось:

— Ты красивая.

Она чуть вскинула бровь.

— Ты, наверное, так говоришь всем.

— Только тебе.

Ветер взметнул её волосы, и в этот момент Клод поймал себя на том, что не хочет, чтобы она уходила. И ещё — что он говорит искренне, впервые за долгое время.

— Ты ведь не всегда такая, да? — спросил он.

— Какая?

— Сильная. Несокрушимая.

Она посмотрела куда-то вдаль, где закат уже утонул в темноте.

— Нет. Но если показать слабость, перестанут верить.

Он усмехнулся, но без привычного яда.

— Знаю.

Между ними на секунду возникла тишина, но это была не пустота, а что-то живое, как натянутая струна. Париж под ними был далёким и маленьким, но в то же время — частью этой паузы.

Холодный порыв ветра заставил его поёжиться. Леди Баг заметила это и подошла ближе, обняв его. Не так, как жалеют, а так, как согревают.

Запах её костюма был смешан с вечерним воздухом: немного дождя, немного металла, немного чего-то сладкого, как свежая булочка из пекарни. В этом было странное чувство — будто его отпустили туда, куда он всегда хотел попасть.

— Ты долго шёл, — тихо произнесла она.

— Может, я ждал, пока ты сама меня найдёшь, — ответил он, и это прозвучало как признание, которое он не планировал.

Она улыбнулась и отстранилась.

— Нашла.

И ушла — легко, как тень, растворившись в городе.

Клод остался стоять на крыше, слушая гул Парижа. Он снова был сыном мэра, снова в своей броне, но внутри появилась крошечная трещина. Через неё проникал свет, и Клод впервые за долгое время не пытался его заглушить.