Хаос в блокноте (гет)

Вечер в Йокогаме был укутан в полупрозрачную вуаль тумана, что стелился над морем, цепляясь за пирсы и мостовые фонари.

Вечер был удивительно тихим для города, где слишком часто воздух сотрясался от скрытых перестрелок, а улицы наполнялись шёпотом теней. Воздух пах солью и мокрой древесиной, издалека доносился звонкий крик чайки. Казалось, что город на миг устал от своей вечной суеты и дал жителям редкую передышку.

Куникида Доппо стоял у перил набережной, как всегда, держал в руках свой блокнот и пытался записать пару пунктов из своего "Идеального руководства". Пальцы твёрдо обхватывали обложку, будто это был якорь, удерживающий его в хаосе повседневности. Строгий почерк ложился на бумагу размеренной, без спешки, чёткой линией, за которой стояла дисциплина целой жизни. Ведь каждый пункт — маленький кирпичик в его личной системе порядка.

"Женщина, с которой можно разделить жизнь, — писал он, — должна быть рассудительной. Способной сохранять честь и достоинство. Честной. Той, кто держит слово, кто не прогибается под обстоятельства".

Он остановился, дотронувшись пером до бумаги. Чувство удовлетворения слегка согрело его — ещё одна формулировка легла на своё место. Всё ясно. Всё логично. Всё предсказуемо. Ещё один кирпичик в фундамент его идеального мира.

Но стоило ему выпрямиться и вдохнуть морской воздух, как за спиной раздался женский голос, мягкий, будто касание шёлка:

— Такая преданность блокноту... будто вы пишете молитву.

Куникида обернулся и, к собственному ужасу, увидел именно ту женщину, которая моментально разрушила его чувство контроля. Коё Озаки выглядела так, словно сама ночь решила воплотиться в женский облик: длинное тёмное изысканное кимоно колыхалось на ветру, украшенное узором сакуры; волосы были уложены аккуратно, но пара непослушных прядей упала на щёку, придавая образу живое тепло. Луна отражалась в тёмных глазах, придавая им ещё больше глубины. Фонарь позади подсвечивал контуры фигуры, и казалось, будто она вышла из старинной гравюры, случайно забредя в современный город. Она стояла спокойно и уверенно, словно вся набережная принадлежала только ей.

Куникида ощутил, как сердце ударило слишком сильно, словно пытаясь пробить грудную клетку. Он тут же выпрямился и натянул на лицо строгость.

— Озаки... — Его голос прозвучал сдержанно, сухо, почти официально. — Что вы здесь делаете?

— Гуляю. — Её губы изогнулись в лёгкой, почти игривой улыбке. — Или вы считаете, что у женщин из мафии нет права дышать свежим воздухом?

Куникида почувствовал, как внутри него зашевелилось что-то очень опасное. Не раздражение — он справился бы с раздражением. Не страх — он знал, как бороться со страхом. Это было... восхищение. Он пытался удержать мысли в узде, но взгляд всё равно скользил по её плавным движениям, по уверенной, но мягкой улыбке.

Честная. С достоинством. Спокойная. Идеально...

Он поймал себя на этой мысли и будто ударился о стену.

"Нет. Так нельзя,— тут же заговорила логика. — Она преступница. Она враг. Она не может быть идеалом".

Но внутренний голос был предательски слаб. Слишком сильно мешали спокойствие её глаз и плавность движений.

— Вы, как всегда, напряжены, — заметила она, подходя ближе. От её аромата зелёного чая и цветущей сливы Куникида ощутил лёгкое головокружение. — Это вредно для здоровья.

— Я не напряжён, — буркнул он, но руки сжались в кулаки.

Она рассмеялась тихо, как будто шелестела весенняя листва. И этот смех, неожиданно лёгкий и светлый, пробил его броню сильнее любой атаки.

— Вас что-то мучает, Куникида-сан? — спросила она с оттенком искреннего интереса.

Он закрыл глаза на миг. "Да, мучает то, что вы — воплощение моих идеалов. И что всё это должно быть невозможно".

Вместо ответа он вытащил блокнот и, словно в отчаянии, показал ей страницу.

— Вот. Мой список идеалов.

Она наклонилась, и её волосы чуть коснулись его плеча. У Куникиды замерло дыхание.

— Хм... рассудительная, честная, с чувством долга... — медленно прочла она вслух, приподняв бровь. — Интересно... И вы полагает, что всё это — про меня?

Он резко отпрянул, будто его поймали на месте преступления.

— Я... я ничего такого не говорил!

— Но подумали, — мягко закончила она, и уголки её губ дрогнули. В её голосе не было насмешки — лишь тихое, удивляющее тепло.

Ночь вокруг них будто затаила дыхание. Где-то хлопнула дверца такси, волна шлёпнула о камни набережной, но эти звуки казались далёкими. Он посмотрел на неё и вдруг заметил то, чего раньше не хотел видеть: её глаза были глазами не преступницы, а женщины, которая жила в хаосе, но умела оставаться собой.

Куникида сжал блокнот так сильно, что почти порвал обложку. Логика вопила: "Нет! Это невозможно!" Но сердце... сердце предательски шептало: "Разве идеал должен быть лёгким и удобным?"

— Вы ставите меня в неудобное положение, — глухо произнёс он. — Вы — это противоречие моему идеальному порядку.

— Возможно, — ответила Коё. — Но иногда идеалы нужны не для того, чтобы ими любоваться, а чтобы проверять на прочность.

Её слова прозвучали так просто, будто она случайно проговорилась, но для Куникиды это стало ударом сильнее любого аргумента. И в её мягкой улыбке, в тепле её взгляда было столько спокойной уверенности, что Куникида впервые в жизни не смог поспорить. Его строгость пошатнулась. И впервые за долгие годы он позволил себе тихий сухой, но настоящий смех.

— Вы... хаос в моём блокноте, — выдохнул он, и она тоже расссеялась, звонко, почти по-девичьи, размывая границу между "врагом" и "женщиной".

Луна отражалась в морской воде, и её свет ложился на них мягким сиянием. И Куникида вдруг понял: он не нашёл ответа, не решил внутреннего конфликта, но впервые позволил себе признать: иногда идеал приходит не как порядок, а как встреча.

И, может быть, именно такая встреча стоит риска.

Йокогама днём жила шумно и пёстро, как всегда. Узкие улочки дрожали от гулкого звона велосипедных звонков, торговцы выкрикивали скидки, машины застревали в пробках и нервно сигналили. Из пекарни на углу тянулся запах свежего хлеба и сладких булочек, перемешанный с ароматом кофе из соседнего киоска. Солнечные лучи отражались от мокрой после утреннего дождя мостовой, а ветер разносил по городу шелест страниц дешёвых рекламных листовок. Всё казалось куда живее и ярче, чем ночная набережная, где они встретились в прошлый раз.

Куникида Доппо быстро шагал по улице, с твёрдой осанкой и видом человека, который точно знает, куда и зачем идёт. Он будто был воплощением строгого распорядка. Под мышкой у него был блокнот — естественно, он никогда не выходил без него. Ведь блокнот — символ его идеалов, инструмент для наведения порядка в хаосе. Внутри кипела работа: параллельно он должен был встретиться с информатором, проверить один из районов в окраине, а затем ещё успеть к Дазаю (хотя при одной мысли о нём у него дёрнулась бровь). Голова была занята планом, а внутри звучала привычная дисциплинированная строгость.

Но именно в такие моменты судьба любила испытывать его

На углу, под лёгким навесом маленького кафе он увидел её.

Коё Озаки.

Она сидела за уличным столиком, словно принадлежала этому месту с самого его основания. Её кимоно сегодня было светлее, с нежным оттенком сирени и узором веточек. Тёмные волосы были собраны в аккуратный узел, но несколько прядей выбились, и они мягко скользили по щеке. Она держала изящную фарфоровую чашку с зелёным чаем так, будто даже обычный глоток превращался в церемонию, а перед ней лежала тарелка с традиционными сладостями. Она неспешно выбрала один кусочек, коснулась его губами и чуть заметно улыбнулась, словно весь шумный город вокруг не имел к ней никакого отношения.

"Нет. Нельзя. Просто пройди мимо", — приказал себе Куникида, стиснув зубы.

Но её взгляд поднялся ровно в тот момент, когда он собирался ускорить шаг. Их глаза встретились. И отступить уже было невозможно.

— Куникида-сан, — её голос прозвучал мягко, почти мелодично, но с лёгкой насмешкой в глубине, — какая неожиданная встреча.

В её улыбке было что-то слишком спокойное, будто она вовсе не удивлена.

Он мгновенно почувствовал, что попал в ловушку. Внутри завопил строгий голос: "Это территория врага. Это преступница. Отойди немедленно!"

Но другой голос, тихий и предательски мягкий, шепнул: "Сядь. Хотя бы на минуту".

— Я... спешу, — автоматически сказал он, и это прозвучало слишком сухо. Но ноги уже предали его. Через секунду он оказался сидящим за тем самым столиком напротив неё.

— Прошу. — Коё жестом пригласила его сесть. — У них здесь лучший маття в Йокогаме.

Прежде чем он успел возразить, официант уже поставил перед ним вторую чашку — дымящуюся, густо-зелёную. Он нахмурился:

— Вы заказали заранее?

— Конечно, — спокойно ответила она, поднимая свою чашку. — Я знала, что вы не пройдёте мимо этого кафе.

— Подождите... вы что, предвидели, что я окажусь здесь? — подозрительно прищурился он.

— Никаких предвидений, — в уголках её глаз мелькнула улыбка, — просто вы слишком предсказуемы.

Щёки и уши Куникиды едва заметно залились краской. И чтобы скрыть смущение, он взял чашку и сделал глоток. Вкус оказался удивительным: терпкая горечь переплеталась с мягкой сладостью, и в этом было что-то почти умиротворяющее.

На соседней улице кто-то уронил ящик с яблоками; звонкое грохотание эхом разнеслось по переулку, и прохожие засмеялись. Этот хаос резко контрастировал со спокойствием за их маленьким столиком.

— Знаете, Куникида-сан, — сказала Коё, держа чашку так изящно, будто это было искусством, — иногда даже в хаосе можно найти что-то идеальное.

Куникида взглянул на неё поверх очков.

— Странное слово для человека из мафии.

— А для человека из агентства странно сидеть со мной в кафе, — мягко парировала она.

И правда, ситуация выглядела почти нелепо. Снаружи они могли показаться обычной парой — мужчина в строгом костюме и женщина в изящном кимоно, которые мирно пьют чай и делят сладости. Никаких признаков противостояния. Только уютный разговор, только взгляды, только лёгкий смех.

Мысль об этом заставила Куникиду отвести глаза. Горло стало сухим, а в груди поднялась странная, непривычная дрожь.

— Э-это вовсе не... — Он резко поднялся, чуть задев стул. — Не свидание!

Его голос прозвучал громче, чем он рассчитывал. Несколько прохожих обернулись, и Куникида почувствовал, как краска прилила к лицу.

Коё не удержалась и рассмеялась. Смех был чистым, лёгким, как шелест лепестков сакуры, и прозвучал так естественно, будто она вовсе не из мафии, а из другого, более светлого мира.

— Конечно, нет, — сказала она, глядя на него снизу вверх. — Это всего лишь совпадение.

Но её глаза блестели, и в них было слишком много тепла, чтобы это можно было назвать случайностью. И он понял: для неё этот момент значил куда больше.

Куникида, не зная, что делать с собой, резко поправил очки и пробормотал:

— В следующий раз... выбирайте место подальше от людных улиц. Так будет... безопаснее.

Коё чуть склонила голову, и её улыбка стала мягче.

— Значит, будет "следующий раз"?

Он осёкся. Слова сорвались сами, но было уже поздно. Она поймала его.

И, глядя на то, как уголки её губ дрогнули от довольной улыбки, он понял: снова попал в её ловушку.

И в глубине души совсем не возражал.

Йокогама проснулась серым утром. Небо затянуло низкими тучами, тяжёлыми, будто они вот-вот сорвутся новым дождём. Свет был тусклый и рассеянный, словно весь город накрыли влажной вуалью. Воздух пах мокрым асфальтом, озоном и чем-то металлическим, напоминая о прошедшей грозе.

Люди спешили по улицам, прячась под зонтами, капли скатывались по цветным куполам, собирались у краёв и срывались вниз тонкими струйками. Шум шагов смешивался с плеском луж и далёким гулом машин. Кто-то ускорял шаг, перепрыгивая через тёмные пятна воды, кто-то шёл медленнее, задумчиво всматриваясь в мутное отражение неба под ногами.

Уличные фонари всё ещё горели — их тёплый янтарный свет казался неуместным на фоне позднего утра, но в то же время он придавал улицам особое очарование, словно город никак не мог до конца проснуться. Витрины кафе отсвечивали запотевшими стёклами, изнутри тянулся аромат свежего кофе и сладкой выпечки, маня прохожих укрыться от сырости.

И над всем этим висела тихая вязкая тишина после дождя — как пауза, растянувшаяся между ночной бурей и новым днём.

Дождь начался внезапно, как это часто бывает в Йокогаме. Ещё мгновение назад небо выглядело просто хмурым, затянутым привычной серой пеленой, и ничто не предвещало беды. Но затем словно кто-то прорвал плотину, с небес хлынул поток — густой, тяжёлый, шумный. Вода забарабанила по крышам, по капюшонам прохожих, с гулом ударилась о мостовую, заливая улицы так, будто сама природа решила проверить горожан на терпение и стойкость. Лужи расползались прямо на глазах, превращаясь в мелкие зеркала, в которых дрожали светящиеся вывески.

Куникида раздражённо щёлкнул зонтом, раскрывая его резким, отточенным движением. Зонт раскрылся с глухим хлопком, словно оружие, приведённое в боевую готовность. Он поднял его над головой, но вид его всё равно оставался мрачным. Дождь бил по ткани зонта с таким упорством, будто и не собирался прекращаться, а только набирал силу.

Куникида ненавидел такие внезапные срывы. Он любил порядок, системность — когда каждое утро расписано, когда погода не преподносит сюрпризов, а день идёт так, как задумано. Но дождь не подчинялся ни планам, ни логике. Он ворвался в его утро, смешал карты, заставил перестраиваться на ходу. И, как назло, маршрут вёл через мост — длинный, открытый всем ветрам и потокам, где не было ни навеса, ни укрытия.

Он шагнул на мост, слыша, как ветер усиливает натиск воды, срывая капли с краёв зонта и забрасывая их прямо на лицо. С каждым шагом он ощущал, как город вокруг будто растворяется в туманной пелене дождя, оставляя его одного посреди водной стихии.

Он шагал быстро, стараясь не прислушиваться к навязчивому шуму дождя. Капли с гулким шорохом били по ткани зонта, по мостовым плитам, по металлическим перилам, сливаясь в бесконечный фон. Но взгляд зацепился за силуэт — тонкую женскую фигуру, стоявшую неподвижно у самого края моста.

Свет редких фонарей пробивался сквозь поток дождя и выхватывал её очертания из серой темноты: высокий зонт, изящный силуэт, волосы, уложенные слишком аккуратно, чтобы это могла быть случайная прохожая, застрявшая под ливнем. Коё Озаки.

Сердце Куникиды предательски дрогнуло. Он чувствовал это так ясно, будто тело само выдало реакцию, прежде чем разум успел вмешаться. Всё было просто: он должен пройти мимо. Она — враг. Женщина мафии. Символ того хаоса, которому он противостоит каждый день. У него не было причин останавливаться. Но ноги не слушались. Шаги замедлились, а затем вовсе стихли.

— Вы промокнете, — вырвалось у него, прежде чем он успел себя одёрнуть. Голос прозвучал тише и мягче, чем он хотел, без привычной строгости.

Коё повернула голову. На её лице, освещённом мягким золотистым светом фонаря, дождевые капли блестели, словно россыпь хрупких камней. Ни следа насмешки, ни вызова — только лёгкая, почти едва заметная улыбка. Такая, от которой внутри становилось ещё более неуютно. Будто она заранее знала, что он остановится. Что он не сможет пройти мимо.

— Возможно, — ответила она тихо. Голос её был ровным, спокойным, будто сам дождь говорил её устами. — Но мне нравится смотреть на дождь.

Эти слова, произнесённые так просто, неожиданно отозвались в нём. Словно что-то живое внутри зашевелилось, ломая стены. Он вдруг поймал себя на мысли, что тоже иногда задерживает взгляд на мокрых улицах, на отражениях фонарей в лужах, но никогда не позволял себе признаться в этом даже самому себе.

Куникида стиснул пальцы на ручке зонта так сильно, что костяшки побелели. Всё в нём сопротивлялось. Это было неправильно. Это было нелогично. Это разрушало порядок, в котором он так отчаянно нуждался.

— Это неразумно, — произнёс он чуть резче, чем собирался.

Но даже сам себе он не смог доказать, что говорит искренне.

Она чуть приподняла бровь, но не сделала ни малейшего движения, чтобы отойти или взять зонт у него. Лишь стояла, спокойная, будто сама — часть этого дождя. Куникида, чувствуя, как в груди растёт странное упрямство, сделал шаг ближе. Он не смотрел ей прямо в глаза — слишком опасно. Вместо этого он протянул зонт над её головой так, чтобы и её плечи оказались в круге защиты.

Капли дождя зашумели по ткани громче, гулко, настойчиво, словно пытались пробить эту хрупкую границу, которую он — против воли — только что выстроил. Мост вокруг тонул в потоках воды, но здесь, под зонтом, образовалось крошечное укрытие, слишком тесное для двоих.

И тогда он ощутил — её плечо едва коснулось его руки. Лёгкое, невесомое касание, словно крыло мотылька. Случайно или нет — не имело значения. Для него это оказалось слишком близко.

Куникида замер. В груди что-то сжалось, дыхание сбилось, сердце ударилось о рёбра сильнее, чем он позволял себе. В голове зазвучал голос рассудка: "Назад. Отойди. Это ошибка". Но тело не слушалось. Он стоял, упрямо врастая в землю, чувствуя рядом чужое тепло в этом ледяном дожде.

Коё бросила на него взгляд искоса. Её глаза блестели в свете мостовых фонарей, отражая золотистые и алые блики, и невозможно было понять — скрывается ли в них тихий смех или простое, спокойное наслаждение моментом. Казалось, её взгляд пронизывает его, разрывает привычные стены, и он не мог отвести глаза, хотя должен был.

— Вы странный человек, Куникида-сан, — сказала она наконец мягко, голосом, в котором не было ни издёвки, ни язвительности. Лишь лёгкая насмешливая нежность. — Спасаете того, кого, по всем правилам, должны ненавидеть.

Слова ударили точно в цель. Он повернул голову к ней, уже готовый бросить резкий ответ — отстранённый, холодный, правильный. Но язык предательски замер, горло сжалось, и слова застряли, не находя выхода.

Вместо этого он скользнул взглядом по её лицу и заметил, как по её щеке медленно скатилась капля дождя, отражая свет фонаря и оставляя за собой блестящую дорожку. Это было так просто, так естественно — и в то же время непереносимо интимно.

Прежде чем он осознал, что делает, его рука сама поднялась. Пальцы осторожно коснулись её кожи и стёрли влагу. Лёгкое движение, почти случайное, но для него оно оказалось шагом через черту. Её кожа была тёплой, и это тепло пробивалось сквозь холодный воздух и шум дождя, разрушая его привычные границы.

Куникида понял — назад пути уже нет.

Прикосновение было мимолётным — меньше секунды, лёгкий жест, который для любого другого ничего бы не значил. Но для него оно растянулось в вечность. В этом коротком мгновении соединилось всё: шум дождя, дрожь в его пальцах, близость, от которой он так упорно бежал. И когда он, наконец, отдёрнул руку, то сделал это быстрее, чем успел осознать.

Сердце билось гулко, оглушительно, словно пыталось вырваться наружу. Ему казалось, что этот стук способен перекрыть даже тяжёлый барабанный бой дождя по мосту.

— Это… не имеет значения, — выдавил он хрипло, вновь вцепившись пальцами в ручку зонта, будто в спасительный якорь. — Я просто… не могу оставить женщину промокать под дождём. Так поступает мужчина.

Слова звучали сурово, но даже сам он почувствовал, что за ними скрывается что-то другое — оправдание, попытка спрятаться от самого себя.

Коё улыбнулась чуть шире. Не насмешливо, не с вызовом, а мягко, с оттенком благодарности, которую трудно было игнорировать. И сделала шаг ближе. Всего лишь шаг, но достаточно, чтобы их локти почти соприкоснулись, чтобы воздух между ними стал тесным, наполненным напряжением и теплом.

И в этот миг Куникида понял: идеалы рушатся негромко. Они не ломаются под натиском трагедий и великих потрясений. Они растворяются медленно, в мелочах — в шелесте дождя, в случайном касании кожи, в том, как легко забыть, кто стоит рядом.

Он шёл рядом с ней по мосту. Держал зонт чуть наклонённым, чтобы её плечи оставались сухими, даже если сам при этом промокал сильнее. С каждым шагом он чувствовал, что этот выбор — не случайность, а осознанное решение.

Он больше не мог отрицать: Коё не была для него просто «женщиной мафии». Она была тем человеком, чьё присутствие тревожило его сильнее любого врага и согревало глубже любого союзника. И это уже не помещалось в рамки его строгих правил.

Где-то внутри, очень неохотно, но ясно он признал то, от чего так отчаянно отмахивался: он тянулся к ней. Хотел оставаться рядом, слышать её голос, ловить эти редкие, мягкие улыбки. И впервые за долгое время Куникида позволил себе не спорить с этим желанием.

Шаги отдавались по мокрому мосту, дождь хлестал по зонтам и перилам, но ему казалось, что весь город исчезает, остаётся только она — и тихое тепло между ними, в которое он начал верить.