Усатый фамильяр (джен)

Живоглот любит устраиваться на самом верху шкафа, делая вид, что спит. Но если присмотреться, то можно заметить, как сверкает чрезвычайно вдумчивый взгляд зеленых глаз в узких щёлочках. Место незнакомое, чужое и очень тесное: две практически пустые комнаты и маленькая кухня. Здесь всё ещё немного пахнет краской и свежими обоями. Правда, он не удивится, если никто больше этого не замечает. Живоглот в замешательстве топорщит длинные усы. Как люди вообще могут нормально существовать с таким ограниченным набором чувств?

В квартире нет магии. Только та, которая исходит от его ведьмы. Но магии, принадлежащей именно этому месту, нет совершенно. Это нервирует. Конечно, несколько раз она забирала его в похожий дом, но нечасто и ненадолго. Живоглот привык жить в волшебных местах, начиная с магазина и заканчивая тем странным коттеджем, в котором провёл последние месяцы. Он вздрагивает всем телом, вспоминая длинные одинокие дни, посторонние, хоть и осторожные, руки и ни следа её запаха. Как он скучал! Даже почти не ел — всего лишь четыре раза в день. Он уверен, что похудел минимум на тридцать фунтов. Как его ведьма могла так с ним поступить?

Но теперь она вернулась — Живоглот великодушен, он простил практически сразу — и решила обосноваться именно здесь, поэтому он терпит, и лишь недовольное подёргивание хвоста выдаёт его настроение. Живоглот постепенно привыкает. И даже всё чаще ловит себя на том, что ему нравится: чувствовать исключительно её чистую, сильную магию, без примеси чужой — приятно.

Часто она пропадает где-то целыми днями. Тогда Живоглот выдвигает ящик комода и сворачивается на одежде, вдыхая аромат яблока и чернил. Его усы — это не только шикарное украшение, но и тонкий сверхчувствительный инструмент. Он поводит носом, впитывая её присутствие и убеждаясь, что к вечеру она обязательно придёт. Почти всегда его ведьма приводит с собой двоих, с которыми была всегда неразлучна: шумного с волосами такими же, как его шерсть, и тихого с печальными глазами такого же цвета, как у Живоглота. От всех троих неизменно пахнет гарью и горем. Они пьют чай, обсуждают восстановление Замка, а он мурчит на её коленях, успокаивая.

Как-то раз она приносит странный предмет: внутри круглой деревянной оправы тонкая паутина из переплетающихся разноцветных нитей.

— Смотри, Глотик, что подарила Луна. Говорит, что ловец снов прогонит все кошмары.

Возмущённое мяуканье разносится по квартире. Он и сам прекрасно справляется, спасибо большое. Каждую ночь он бесшумно проскальзывает в спальню и забирается на постель, чутко следя за её снами. Если вдруг его ведьма начинает беспокойно ворочаться, он сразу подкатывается ей под бок и убаюкивает своей песней.

— Ты же знаешь, я в это не верю, — продолжает она, словно оправдываясь, — но неудобно было отказаться. Луна ведь старалась.

Живоглот снисходительно ударяет лапой по мягким перьям, осторожно вытягивает морду, усами задевая яркие бусины. От его прикосновения нити вспыхивают защитными заклинаниями, мощными и ясными. Полезная вещь. Он оборачивается, проверяя, поняла ли она. Разумеется, нет. Она ничего не видит. Могут ли двуногие быть более ненаблюдательными? Живоглот аккуратно хватает ловец снов зубами и запрыгивает на кровать.

— Считаешь, стоит повесить?

Он утвердительно мяукает, кивая лобастой головой.

— Хорошо. Раз ты настаиваешь, — взмахом палочки она прикрепляет ловец в изголовье.

Живоглот удовлетворённо взмуркивает. Всё же его ведьма очень сообразительная. И послушная.

Когда опавшие листья мокнут неаккуратными кучами под моросящим дождём, а деревья в саду устремляют голые ветви в серое небо, она продолжает отлучаться так же регулярно, но уже лишь на пару часов. К её мантии цепляется терпкий запах лекарств, запёкшейся крови и чужой болезни. Те двое тоже продолжают заглядывать в гости, иногда вместе с другими.

Однажды, когда он лениво дремлет на подоконнике, заявляется рыжий. Сначала Живоглот не обращает внимания. Его визит — не повод прерывать послеобеденный отдых. Но потом голоса из кухни доносятся всё громче, становятся злее и резче. Даже из другой комнаты он чувствует, как меняется атмосфера: воздух потрескивает от сдерживаемой магии, горчит, словно обугленный пергамент.

— Долго ещё будешь к нему таскаться?! Пойми ты, Гермиона, он почти покойник!

— Как ты можешь так говорить, Рон? К тому же, если хочешь знать, он уже идёт на поправку. Мы даже разговаривали несколько раз.

— Разговаривали! Ты каждый день аппарируешь в больницу, чтобы поговорить? Я молчал, когда ты отказалась от ордена, когда отдала наградные деньги на благотворительность, когда поселилась в этой халупе. Но он-то тебе зачем сдался? Для интеллектуальной беседы?!

Живоглот не слушает дальше, он несётся со всех четырёх лап, царапая когтями паркет, стрелой запрыгивает на стол между ними, сбивая на пол блюдо с печеньем. Спина сама выгибается, шерсть встаёт дыбом, а из груди вырывается угрожающее рычание.

— Брысь! Пошёл отсюда!

Рыжий топает ногой, замахивается, словно хочет согнать Живоглота. Это он, конечно, зря. Гордый полукнизл не собирается мириться с подобным обращением.

— Прекрати, Рон!

Одновременно с её возгласом Живоглот впивается острыми клыками в руку наглеца. Он полностью удовлетворён, слыша вопль боли рыжего. Тот выхватывает волшебную палочку, но его ведьма быстрее — обезоруживает его в мгновение ока.

— Убирайся, Рон. Пока я тебя не прокляла, — убийственно спокойно велит она, и Живоглот невозможно ею гордится.

Рыжий протягивает раскрытую ладонь, но она распахивает окно и выбрасывает его палочку. Рыжий заливается краской и выбегает, хлопнув дверью и ругаясь вполголоса. Живоглот насмешливо фыркает. Но его веселье улетучивается, когда она подхватывает его на руки, тесно прижимая, и утыкается лицом. Он чувствует солёный запах ещё до того, как шерсть промокает от слёз.

Живоглот тихо, чтобы она не услышала, шипит. Его ведьма не должна плакать. Никогда! Но особенно из-за такого, как этот. Живоглот всегда был уверен, что рыжий ей не подходит, и старался объяснить. Жаль, она не понимала. Двуногие так слепы, так глупы. Его ведьма, конечно, лучше остальных. Лучше всех! Сильная, решительная, добрая и рассудительная, но даже она бывает неразумна. Поэтому он всегда будет рядом с ней, чтобы защищать и, когда нужно, направлять. Ему грустно, что сейчас она страдает, но Живоглот знает, что так лучше для неё.

Когда дорожки покрываются тонким белым слоем первого снега, а через щели в раме начинает тянуть морозом, она стелет на его любимый подоконник толстое одеяло и всё чаще остаётся дома. Она исчезает только по выходным, но на весь вечер. А когда возвращается, от неё пахнет покоем, умиротворением и совсем немного травами.

Рыжий больше не показывается — на его счастье, но зеленоглазый иногда заходит.

— Ты уверена, Гермиона? — спрашивает он как-то, а Живоглот чувствует его недовольство, настороженно прядёт ушами и топорщит усы.

Она кивает и робко, но мечтательно улыбается. Зеленоглазый тяжело вздыхает, притягивает в объятия его ведьму и, смирившись, шепчет ей в волосы:

— Ты же понимаешь, что я поддержу тебя? Что бы ты ни решила.

— Спасибо, Гарри.

В её голосе столько признательности, что Живоглот не находит сил раздражаться на вольности зеленоглазого.

— Ждать тебя на Рождество в Норе не приходится?

Это не совсем вопрос, но она всё равно мотает головой, упершись лбом в плечо зеленоглазого.

— Ну и ладно. Отметим вместе, — бодро предлагает он, — и лучше здесь. На Гриммо тот ещё рождественский дух. Если у тебя нет других планов.

Живоглот окончательно успокаивается, ощущая её радость, и обратно опускает морду на вытянутые лапы. Он решает, что этот может остаться. Пусть зеленоглазый не всегда прав, приносит с собой суету, но таковы уж двуногие. Не стоит возлагать на них слишком большие надежды. Главное, что он заботится о его ведьме. Он действительно друг.

Когда солнце вновь становится тёплым, а на лужайке пробивается зелёная трава, порог их дома переступает мрачный человек. От него пахнет тёмной магией, застарелой болью и опасностью. А ещё теми же травами, острый аромат которых теперь почти всегда его ведьма носит на своей одежде. Это сбивает с толку. Живоглот принюхивается, водит усами, стараясь разобраться. Он не любит не понимать.

Но на самом деле это не так важно. Живоглот чувствует всем своим животным существом, что мрачный человек — грозный противник. Это будто его гладят против шерсти, по хребту бегут колкие искры, хвост хлещет по бокам, а шерсть ощетинивается. Он решительно преграждает дорогу.

— Северус, как здорово, что ты всё же согласился прийти, — раздаётся взволнованный голос его ведьмы.

— Смею предположить, что не все разделяют твой энтузиазм, — насмешливо замечает мрачный человек, бросая выразительный взгляд на застывшего в проходе Живоглота.

Он в ответ шипит, припадая к земле и скаля зубы.

— Глотик, что такое? — она ловко подхватывает его на руки и нежно чешет под шеей. — Всё в порядке, милый. Ты же помнишь профессора Снейпа?

Живоглот выворачивается из её хватки, грациозно спрыгивая на пол. Естественно, помнит. Раньше они довольно часто пересекались во время ночного патрулирования Замка. Но тогда к запаху мрачного человека примешивались ещё гнев и горечь. Сейчас Живоглот их не чувствует, а значит, их больше нет. Интересно.

Зато от него веет молчаливой угрозой. Настолько сильно, что Живоглот не собирается это игнорировать. Но его ведьма абсолютно безмятежна, довольна, даже блаженна, и он решает довериться её суждению. Хотя ему по-прежнему не по душе вторжение соперника на свою территорию.

Люди, о чём-то беседуя, направляются на кухню, и Живоглот намеренно путается под ногами у мрачного человека. Но тот лишь хмыкает и почти с кошачьим достоинством обходит его по широкой дуге.

Она немного суетливо подогревает воду, расставляет чашки и достаёт угощение, пока тот устраивается за столом.

— Сбор, который я обещал, — произносит он, доставая из кармана плотно закупоренную непрозрачную банку.

Он хочет насыпать что-то в заварочный чайник, но Живоглот запрыгивает на табурет и громко мяукает в знак протеста. Он ни за что на свете не позволит своей ведьме выпить неизвестную дрянь!

Мрачный человек замирает на середине движения, поворачивается к Живоглоту, чуть склоняя голову, и пристально его рассматривает пронзительными глазами.

— У тебя ведь необычный кот, Гермиона, я прав?

— Да, Глотик наполовину книзл.

От гордости и любви, которые отчётливо слышны в её тоне, у Живоглота в груди непроизвольно зарождается удовлетворённое урчание.

— Понятно, — говорит мрачный человек словно сам себе.

И протягивает уже открытую банку Живоглоту для осмотра. Причём делает это весьма деликатно. Не тычет ею в нос, а лишь опускает на удобный уровень, чтобы Живоглот мог осторожно принюхаться.

Вопреки первоначальному настрою мрачный человек начинает ему нравиться.

Живоглот втягивает воздух и громко чихает. Запах хоть и не самый приятный — слишком сильный, — но безвредный. С неохотой он признаёт, что даже, возможно, полезный. Немного. Живоглот отстраняется и царственно кивает, позволяя мрачному человеку продолжить.

— Умный зверь, — одобрительно сообщает он.

И Живоглот раздувается от важности, красиво распушив шерсть. Наконец-то нашёлся двуногий, достаточно здравомыслящий, чтобы оценить его персону по достоинству. Да, определённо, мрачный человек нравится ему всё больше и больше. Но лесть не поможет втереться в доверие. Живоглот ещё ничего не решил на его счёт.

Однако чем больше времени они проводят вместе, тем чаще улыбается она. Другой хоть и не улыбается, но плечи его расслабляются, а взгляд становится мягче. Живоглот тяжко вздыхает, покоряясь обстоятельствам. Похоже, мрачный человек теперь тоже принадлежит ему. Ведь он делает его ведьму счастливой — Живоглот чувствует совершенно ясно. А это единственное, что имеет для него значение.

Медленно, нехотя он трётся о чёрную мантию, помечая мрачного человека как своего, а потом запрыгивает к нему на колени.

— А ты тяжёлый, — ахает тот с притворным неудовольствием.

Его ведьма умиротворённо улыбается, её глаза сияют. Длинные пальцы ласково скользят от уха до подбородка, и Живоглот, прижмурившись, глухо мурлычет, давая разрешение мрачному человеку остаться.