Мы всё ещё можем быть теми, за кого себя выдавали (гет)

Привет, Гарри!

Ты, наверное, сейчас в самолёте. Летишь в одной из тех маггловских штуковин, о которых я только читала и на которые я смотрела снизу, когда они пролетали над головой. Они всегда казались мне чем-то совершенно невероятным. Хотя, если подумать, многое в моей жизни показалось бы магглам невероятным. Надеюсь, вы с Гермионой не даёте Рону слишком уж паниковать и не позволяете ему задавать свои глупые вопросы чересчур громко. Жаль, что ему так и не пришло в голову начать изучать маггловедение.

Завтра мы идём в Косой переулок покупать школьные принадлежности. А значит, совсем скоро придёт время садиться в Хогвартс-экспресс. Представляю, как поезд снова уносит меня туда... и честно говоря, я всё ещё не уверена, что хочу возвращаться. Иногда меня буквально пробирает дрожь от одной только мысли об этом, но потом я беру себя в руки и делаю строгий выговор, напоминая, что не позволю страху управлять мной. Я возвращаюсь потому, что сама так решила, и потому, что никто не сможет отнять у нас Хогвартс. Они пытались, но я докажу, что у них не получилось победить.

Я многое собираюсь доказать.

Джинни

* * *

Привет, Джинни!

Рон был слишком напуган, чтобы устраивать сцены, хотя я и сам был ненамного лучше. Знаешь, тут просто… очень высоко. В самолете немного трясло, и я бы точно предпочёл метлу, чтобы чувствовать, что контролирую хоть что-то, а не застрял в металлической трубе на целую вечность. В общем, я очень рад, что всё это позади.

И всё же довольно странно думать, что теперь я буквально на другом конце света от тебя. Хотя тут всё не так уж и отличается. Правда. Все говорят по-английски, и посреди маггловского мира всё так же прячется кучка странных волшебников. Но потом я вижу что-то достаточно необычное, и это мне сразу напоминает, что я в совершенно другом месте. (Например, то, что они мажут на тост⁽¹⁾, или животные, которые выглядят так, будто их неправильно собрали.)

Ко мне приставили авроров, хотя местное Министерство пытается делать вид, что их и в помине нет. Глупо, если хочешь знать моё мнение. Хотя, конечно, никто здесь его не спрашивает. Похоже, тут они готовы слушать меня не больше, чем наше собственное Министерство. Большинство людей здесь вообще не знает, кто я такой. Это приятно. Но в то же время странно, и иногда я думаю, а вдруг именно это и делает меня тем самым самодовольным придурком, каким профессор Снейп считал меня всю жизнь.

Гарри

* * *

Привет, Гарри!

В первый же день в Хогвартсе за завтраком всё было по-другому. Столы факультетов просто исчезли. Вместо них повсюду расставили небольшие круглые столики на шесть-восемь человек, а вдоль стен тянулись длинные буфеты, и всем приходилось вставать, чтобы самим накладывать себе еду. (Тобиас, разумеется, уже успел пожаловаться на неудобства. Он ведь герой войны, о чём никогда не упустит случая напомнить.)

Но самым неожиданным и чудесным было то, что все ходили, разговаривали и садились, где хотели. Никто не думал о факультетах. Никто не цеплялся за старый принцип «только с нашими» (что бы это ни значило).

Всё казалось таким правильным.

Джинни

* * *

Привет, Джинни!

Странно снова путешествовать. Казалось бы, после полугода в палатке с Роном и Гермионой меня этим уже не удивишь. Но, если честно, большую часть времени мы всё так же чувствуем себя немного потерянными. У нас по-прежнему нет чёткого плана, как достичь цели. Но на этот раз всё немного по-другому. И даже не потому, что мы почти всегда останавливаемся в нормальных домах и отелях. И не потому, что на нас больше никто не охотится. Всё теперь по-другому в первую очередь из-за Рона и Гермионы. Ну, понимаешь… они ведь теперь… вместе.

Не пойми меня неправильно: я за них рад, правда рад. Просто у меня возникает такое чувство, будто впервые они шагнули туда, куда я за ними уже последовать не могу.

Ну, короче, звучит глупо. Наверное, стоило бы вычеркнуть это, но я поклялся себе, когда начал писать, что не буду ничего менять, не стану переписывать и по пятьдесят раз обдумывать каждое слово.

Неважно, насколько глупо это звучит. Потому что если я начну это делать, то, думаю, вообще не смогу написать ни одного слова.

Гарри

* * *

Привет, Гарри!

Я скучаю по Смите. То есть я понимаю, почему она не вернулась. Много кто не вернулся, и винить их за это я не могу. В конце концов, я и сам едва не осталась дома.

В прошлом году мы со Смитой даже не были так близки, как раньше, но она была моей лучшей подругой с одиннадцати лет, задолго до того, как я вообще поняла, что она моя подруга. А теперь её нет рядом, и эта пустота совсем иная, чем та, что остаётся после тех, кто никогда не вернётся. Со Смитой всё хорошо, она счастлива. Она просто живёт свою жизнь — только не рядом со мной.

И всё же мы с Тобиасом даже имени её не произносим. Сначала я думала, что он до сих пор не простил меня, считая, что это я виновата в её уходе, но, наверное, он просто не может простить самого себя, хотя я даже не уверена, за что именно.

Смита, конечно, тут же сказала бы нам обоим, что её выбор — это её выбор, и что мы должны перестать быть такими мелодраматичными придурками.

Ну вот, пишу это и улыбаюсь. Она бы хотела, чтобы я держалась за такие моменты.

Джинни

* * *

Привет, Джинни!

Я и представить себе не мог, что поиски родителей Гермионы займут так много времени. То есть я помню, что говорил, что, скорее всего, всё растянется на месяцы, а не на недели, но я точно не ожидал, что недели будут просто сменять друг друга без малейшего прогресса. Гермиона напоминает нам, что даже исключение вероятных мест из нашего списка — это уже шаг вперёд, но я думал, что к этому моменту у нас появится хоть что-то конкретное. Ей я, конечно, этого не сказал. В конце концов, она ведь почти вслепую последовала за мной, когда у нас не было практически ничего, и рисковала куда сильнее, так что я определенно в долгу перед ней.

И всё же терпение Рона начинает подходить к концу. Можешь представить, как это выглядит.

«Чёрт возьми, Гермиона, ты не могла придумать родителям конкретный адрес, а не целый грёбаный континент?»

«Не будь идиотом, Рональд. Какой был бы смысл прятать их, если бы я точно знала, где они?»

После этого Рон сразу замолкает, и по тому, как он отводит взгляд, я понимаю, что он снова думает о том дне в поместье Малфоев. Я тоже. Мы оба знаем, почему она поступила именно так.

Я до сих пор не могу выбросить из головы её крики. Интересно, смогу ли когда-нибудь?

После таких разговоров они обычно надолго исчезают вдвоём.

И всё же иногда я думаю, а не затягивает ли Гермиона всё это сама, хоть чуть-чуть? Просто, ну как она вообще может исправить то, что уже сделано? Как вообще объяснить всё людям, которые не помнят даже о твоём существовании? А если они не смогут её простить?

На самом деле я не так уж и против этой задержки. Ты была прав (ну конечно же). Приятно какое-то время побыть вдали от дома. Всё становится проще. Просто спать. Просто... знаешь, быть собой, наверное.

Не то чтобы я не скучал по тебе.

Очень даже скучаю.

Гарри

* * *

Привет, Гарри!

На днях я шла по северному коридору. Ты знаешь, о каком я говорю. Я спешила на урок, думала о какой-то ерунде вроде эссе или предстоящего теста, свернула за угол и увидела двух первокурсников, сидящих на том самом месте и играющих во взрывающиеся карты.

На мгновение я словно провалилась в прошлое. И вот замок снова был завален обломками, наполнен дымом и криками... А когда я пришла в себя, то обнаружила, что стою над этими мальчишками и сердце моё переполнено яростью. Я чувствовала, как слова подступают к горлу, как что-то внутри меня требовало спросить, как смеют они делать это. Разве они не понимают?

Но конечно же они не понимали. Они и представить себе не могли, где находятся и что здесь произошло. Скоро вообще никто не будет знать, если только я не поставлю гигантскую табличку, которая станет вечным напоминанием о сокрушительной потере, и всё равно она ничего не будет значить.

И все же единственное, что заставило меня уйти, — это голос Фреда в голове: «Оставь их в покое, Джин».

И я откуда-то знаю, что парочка глупых, смеющихся мальчишек — гораздо лучшее наследие для Фреда, чем любая медная табличка.

Джинни

* * *

Привет, Джинни!

Наконец мы их нашли.

Мы сидели на скамейке, ожидая, пока они пройдут мимо, и Гермиона подошла к ним так, словно просто хотела спросить время, а они смотрели на неё с вежливыми, совершенно безразличными лицами. Не знаю, чего мы на самом деле ожидали: какого-то проблеска узнавания или простого снятия чар. Мы все прекрасно знаем, какими коварными могут быть заклинания памяти.

Она просто позволила им уйти.

Я слышу её сейчас в соседней комнате.

Думаю, она сейчас задаётся вопросом, не проще ли оставить всё как есть. Пусть живут в блаженном неведении. Ничего не знающими. Но это ведь был не их выбор. Она этого не вынесет, и мы не позволим ей оставить всё так.

Думаю, завтра…

— Что ты всё время возишься с этим грёбаным куском пергамента? — спрашивает Тобиас.

Джинни поднимает голову.

— Что?

— Ты вечно ходишь, уткнувшись в него чуть ли не носом, — поясняет он, пытаясь ухватить край пергамента.

Она тут же прижимает его к груди, защищая, как нечто бесценное.

— Неправда, — вырывается у неё на автомате.

Тобиас закатывает глаза.

— Ну-ну. Живи в своих иллюзиях. Ты вообще хоть начинала писать эссе по трансфигурации?

— Конечно, — отвечает она, хотя это снова ложь. На самом деле она и думать забыла о нём: сразу после ужина вернулась в спальню и снова взяла в руки зачарованный пергамент.

— Ну так покажи, — невинно предлагает он, моментально подловив её, как самый настоящий мудак, которым и является.

Джинни начинает запихивать вещи в сумку.

— Знаешь, раньше с тобой было куда веселее.

— Ты имеешь в виду, когда мы воевали? — огрызается он.

Она сбегает в «Салон», просто чтобы перевести дух и побыть немного одной. Там и правда тише: обычно сюда спускаются только Никола и сёстры-близняшки.

Осталось всего четыре сестры. Эта пустота — всего лишь ещё одна из проблем, о которой Джинни предпочитает не думать. Потирая лоб, она снова разворачивает письмо от Гарри; плечи невольно расслабляются, когда взгляд скользит по строчкам, написанным уже таким знакомым почерком.

Она только успела найти место, где в прошлый раз остановилась, как рядом садится Никола.

— Джинни?

— Ну что ещё? — почти кричит та, чувствуя, будто все вокруг только и делают, что осаждают её со всех сторон.

Никола тут же отшатывается от не слишком приветливого тона.

— Неважно, — говорит она, поднимаясь. — Ничего.

Джинни вздыхает, прижимая пальцы к вискам.

— Нет, подожди. Прости. Я не хотела срываться на тебе.

Никола колеблется, словно решая, стоит ли рисковать дальше, и от этого на душе становится ещё тяжелее. Но раз она всё же садится обратно на самый край дивана, значит, дело действительно важное.

— Никола, — осторожно зовёт Джинни, стараясь смягчить голос. — Что случилось?

Та начинает теребить обтрёпанный край рукава.

— Я просто… хотела спросить, заметила ли ты Джемму. Второкурсницу?

Джинни хмурится. Имя ей ни о чем не говорит. Честно говоря, она даже не уверена, что смогла бы вспомнить лица хоть кого-то из второкурсников.

Она снова опускает взгляд на письмо в руках. Куда больше ей хотелось бы продолжить чтение, а еще лучше — сразу же взяться за ответ Гарри, излить на бумагу все свои мысли, а потом уйти спать, не думая о том, что завтра придётся пережить ещё один день в замке.

С большим трудом она сворачивает пергамент и переключает внимание на Николу.

— Расскажи мне о ней.

* * *

На следующий день после уроков и перед тренировкой по квиддичу Джинни заходит в теплицы. Ханна уже там: фартук щедро заляпан землёй и прочими пятнами. Джинни собирается сказать «привет», но слово застревает у неё в горле, когда она замечает профессора Спраут, дремлющую неподалёку под солнечными лучами. Руки её сложены на коленях, а голова запрокинута к стене.

Ханна бросает взгляд на Спраут.

— Ты её не разбудишь, — говорит она, даже не потрудившись понизить голос. — Она и нападение дракона проспит.

— Давай не будем проверять, ладно? — предлагает Джинни, подтягивает к себе табурет и усаживаясь на него.

Опираясь локтем на стол, она вертит в руках пакетик с семенами. Ханна смотрит на неё, но ничего не говорят, и они продолжают молчать.

Наконец Ханна протягивает ей лопатку:

— Раз уж ты собираешься остаться здесь, то займись хоть чем-то полезным.

— О, конечно, — соглашается Джинни, пододвигая к себе горшок и начиная засыпать в него смесь земли и вулканического пепла.

В простом, бездумном рабочем ритме есть что-то успокаивающее — почти как в движении пера по пергаменту. Почти.

Она вздыхает, хмуро глядя на горшок.

— Что с тобой, Джинни? — спрашивает Ханна.

Джинни мельком подумывает прикинуться дурочкой и отшутиться в духе Тобиаса: мол, просто хотела провести время с подругой и не знала, что это запрещено. Но правда в том, что она здесь не случайно, и обе это слишком хорошо понимают. Джинни вдруг ловит себя на мысли: когда они в последний раз вот так сидели вместе?

Она не отвечает сразу, погружая пальцы в прохладную землю, будто та требует её полного внимания. Она чувствует, как Ханна придвигается ближе, и сразу понимает, что та так просто не отстанет.

Джинни выпрямляется, отряхивая руки.

— Просто… всё оказалось труднее, чем я думала.

— Вернуться?

Джинни пожимает плечами и вновь с раздражением опускает пальцы в землю.

— Сны? — уточняет Ханна. — Воспоминания?

— Немного, — признаётся Джинни. С этим она справляется. Большую часть дней.

Ханна передаёт ей саженец, и Джинни осторожно пересаживает его в один из горшков. Ханна присыпает землю удобрением, затем вручает ей лейку. Они работают молча, почти заканчивают всю партию, когда Джинни наконец решается задать вопрос, который её на самом деле гложет.

Она проводит тыльной стороной ладони по лбу.

— Просто… как понять, когда ты справляешься, а когда просто прячешься?

Выражение Ханны смягчается.

— Ты здесь, Джинни. Это уже многое значит.

Раньше она и сама так думала. Просто теперь уже не столь уверена.

— А я точно здесь?

Они вернулись уже почти два месяца назад. И если быть до конца честной, Джинни почти не бывает в «Салоне» и редко появляется на собраниях АД. По взгляду Ханны она понимает, что та тоже это заметила.

Иногда Джинни думает, что единственная причина, по которой она всё ещё играет в квиддич, — это то, что она капитан. И эта мысль пугает её сильнее всего, потому что это может означать, что квиддич превратился в обязанность и стал обузой.

— Ты стараешься изо всех сил, — упрямо говорит Ханна.

— В том-то и дело, — отвечает Джинни. — Мне кажется, что нет.

Да, она здесь. Но иногда всё равно кажется, что это не так. Будто большую часть времени тут лишь тело, движущееся по инерции. Она ходит на занятия, не пропускает тренировок, выполняет домашние задания ровно настолько, чтобы не нарваться на отработки, и всё же… где она сама?

Как любит говорить Тобиас, она только и делает, что сидит, уткнувшись носом в кусок пергамента. У этого мерзавца отвратительная привычка оказываться правым именно в таких вещах.

Потому что суровая правда в том, что слишком много сил и внимания она отдаёт этому пергаменту. Отдаёт Гарри, признаётся она себе. Но где-то в глубине души есть крошечная часть, которая не так уж уверена. Незаметное сомнение, зудящее на краю сознания, потому что иногда кажется, будто именно перо в руке поднимает её утром с постели.

Она уже давала себе это обещание. Не возлагать все надежды на голос, льющийся с листка бумаги. Не превращать это в способ побега.

— И что ты собираешься делать? — спрашивает Ханна, внимательно наблюдая за ней.

Подхватив лопатку, Джинни утрамбовывает землю.

— То же, что и всегда, — говорит она, чувствуя, как страх и сожаление скручиваются в животе. — То, что необходимо.

Как бы ни было больно.

Она идёт на тренировку по квиддичу и выкладывается там по полной. Даже умудряется накричать на загонщика, назвав того полным идиотом, и по радостному лицу Рейко ясно, что давно пора было это сделать.

После тренировки она ужинает, выполняет все домашние задания и сидит в «Салоне», разговаривая то с Николой, то с Гестией, то с Флорой. Это кажется почти невозможным — утомительным и неловким, когда всё внутри рвётся сбежать, но она остаётся, словно насекомое, приколотое к доске.

Поздно вечером она спускается в спальню. Открыв сумку, достаёт пергамент и с каким-то болезненным облегчением смотрит на неровные строчки Гарри. Дочитывает последний абзац и тянется за палочкой. Взмах — и слова исчезают.

Желание схватить перо до боли знакомо и мучительно сильно, но вокруг есть жизнь. Настоящая. И ей нужно постараться лучше, чем сейчас.

Она кладёт пустой пергамент в сундук и захлопывает крышку.

Джинни плохо спит, но придерживается плана: три долгих дня она выжидает и только потом садится отвечать Гарри. Просто чтобы доказать себе, что способна на это.

«Прости, — пишет она. — Здесь у нас всё немного суматошно. Первый матч уже совсем скоро…»

Письмо выходит короче обычного, но она не решается написать больше, потому что не в силах объяснить опасность пера и чернил, не в силах извиняться. Не в силах сказать, что она думала, будто справится. Думала, что сильнее всего этого. Но, возможно, это оказалось совсем не так.

Она никогда не была такой храброй, как он.

Она отправляет письмо, убирает пергамент и обещает себе доставать его только три раза в неделю. Она не носит его с собой, не превращает всё вокруг лишь в материал для писем, а заставляет себя быть частью происходящего. Участницей. И когда пальцы начинают чувствовать предательский зуд от пугающе знакомого желания взяться за перо, она берёт в руки вязальные спицы.

К ноябрю уже никого не удивляет, что в гостиной Слизерина Джинни сидит со спицами. Она отправила маме сову с просьбой прислать пряжу, и та явно перестаралась: теперь стол буквально ломится от разноцветных клубков.

Кое-кто бросает удивлённые взгляды, но комментировать не решается. Даже когда Тобиас, в конце концов, не выдерживает и решает попробовать сам.

— Так, какого чёрта это вообще должно значить?

— Это терапия, — поясняет Джинни.

Тобиас пристально смотрит на пряжу, высунув язык от сосредоточенности.

— Сомневаюсь, что это помешает мне сойти с ума.

— Это всего лишь пряжа, а не чудодейственный эликсир.

— Тихо, — отрезает он. — Я пытаюсь сосредоточиться!

Он довольно быстро сдаётся, объявив затею безнадёжной. Джинни же только рада, потому что его жалобы и ворчание совсем не способствовали сосредоточенности.

А потом однажды вечером появляется Астория. Они не обменялись ни словом со дня похорон Кэролайн, но Астория просто садится рядом без единого комментария, будто в этом нет ничего необычного.

У неё свои спицы — не такие громоздкие, как у Джинни, а крошечные, с катушками тончайших как паутина нитей.

Джинни наблюдает за ней поверх своего клубка пряжи.

Астория за весь семестр ни разу не спускалась в «Салон». Ни единого раза. А значит, скорее всего, она забросила и музыку.

Джинни не винит её. Но то, что Астория отвернулась от «Салона», вовсе не означает, что Джинни перестала нести за неё ответственность. Это ещё одна вещь, на которую она больше не собирается закрывать глаза.

Уже давно стемнело, ночь стояла глубокая. Большинство разошлись, в гостиной почти пусто, когда Астория наконец произносит:

— Она это ненавидела.

Джинни замирает и поднимает взгляд. Астория всё так же сосредоточена на тонких нитях в руках, будто говорит самой себе:

— Мир, в котором мы жили. Все эти правила, традиции, и целое детство, заточенное под «правильный брак». Она всегда повторяла, что у неё хватает храбрости только ненавидеть всё это, но не на то, чтобы изменить.

Её руки падают на колени, нити путаются, спицы звонко сталкиваются.

— Отец говорил, что Тёмный лорд должен защитить нас. Сделать могущественными. Сохранить наш образ жизни. Но это оказалось ложью. Война принесла только смерть. Она убила и моего отца, и этот самый образ жизни. И я не понимаю, что мне с этим делать. Оплакивать ли отца, который потакал чудовищу? Праздновать ли победу сопротивления, которое убило мою лучшую подругу?

Наконец Астория поднимает глаза на Джинни.

— Война моего отца убила мою лучшую подругу.

Джинни кивает, потому что это правда, от которой не сбежишь.

— Да. Так и есть.

Астории сжимает зубы.

— И всё же я предпочла бы винить тебя. Так было бы… проще.

У Джинни болезненно сжимается грудь.

— Я сыграла свою роль.

Астория бросает на неё пронзительный взгляд.

— Нет. Не смей так с ней поступать. Это был выбор Кэролайн. В конце концов, это всё, что у неё, чёрт возьми, было.

Собрав пряжу, она выходит из комнаты.

Джинни откидывается на спинку кресла и долго вглядывается в глубину тёмных, бездонных вод озера.

* * *

Астория возвращается и следующим вечером, и ещё следующим, и вскоре Джинни привыкает к её молчаливому присутствию. Они почти не разговаривают, и Джинни невольно задаётся вопросом, не находит ли Астория занятие своим рукам по той же причине. Может быть, ей тоже до зуда в пальцах хочется прикоснуться к арфе, но она не позволяет себе этого.

Может быть, она тоже считает, что не заслуживает.

— Кто бы мог подумать, что у тебя вообще есть хоть капля домовитости, Уизли? — замечает Драко как-то вечером, проходя мимо.

Джинни не перестаёт вязать.

— Кто бы мог подумать, что у тебя есть хоть капля остроумия? — отвечает она, одаривая его одновременно дружеской и хищной улыбкой.

Он закатывает глаза.

У них сложились странные отношения. Они не друзья и даже не особенно нравятся друг другу. Но на каком-то уровне всё же понимают друг друга. Джинни уверена, что он прекрасно осознаёт, как переменилась расстановка сил. Сам факт того, что она с ним разговаривает, уже играет ему на руку.

С тех пор как он вернулся, Драко стал персоной нон грата: все знают, что его отец в Азкабане, мать под домашним арестом, а её палочку конфисковали. Его не столько презирают, скорее признают: он сделал ставку — и проиграл, и теперь расплачивается за это. Амбиции — это одно, плохо реализованные амбиции — совсем другое. Если он хочет чего-то добиться в этом мире, ему придётся начинать с самого низа. И на этом пути никто не протянет ему руку.

Хотя нашлись и несколько младшекурсников, которые явно стремятся возвести его в ранг трагического героя. Возможно, это дети погибших родителей, видящие в его истории шанс на собственное искупление. Другие — просто слишком молоды и наивны. Но Драко, надо отдать ему должное, не выказывает к ним ни малейшего терпения, что, увы, лишь подстёгивает их интерес.

Он всё ещё стоит неподалёку и барабанит пальцами по спинке дивана.

Джинни решает, что, возможно, пришло время для просчитанного риска.

— Если собираешься и дальше тут торчать, садись.

— Что?

— В корзине есть ещё одна пара спиц.

К её удивлению, он действительно подчиняется.

Вскоре с широко раскрытыми глазами мимо проходит один из его будущих последователей.

— Что ты делаешь?

— Вяжу, — отвечает Драко, сосредоточенно разглядывая пряжу. — А теперь отвали.

Младшекурсник моргает в изумлении, но послушно уходит.

— Неужели нет ничего более… изысканного? — спрашивает Драко через некоторое время, бросив взгляд на тонкое переплетение нитей в руках Астории.

Астория хмыкает и, скосив глаза на его клубок, пренебрежительно замечает:

— Ага, и позволить тебе изуродовать дорогие материалы?

Драко снова погружается в угрюмое молчание, но продолжает работать.

Через несколько дней к ним присоединяются несколько младшекурсников, и Джинни не успевает опомниться, как у неё уже есть самый настоящий кружок рукоделия.

Ханна, выслушав её рассказ, приходит в восторг.

— Это странно, — возражает Джинни.

— Это утешает, — спокойно парирует Ханна. — Создавать что-то своими руками после того, как столько времени пришлось разрушать мир.

Джинни качает головой.

Поскольку приближается первый матч по квиддичу против Гриффиндора, она оставляет кружок на попечение Астории.

— Можешь сделать для меня кое-что? — спрашивает Джинни как-то вечером.

— Что именно? — настороженно отзывается Астория.

Джинни кивает подбородком в сторону Джеммы.

— Не могла бы ты присмотреть за ней?

Астория хмурится, глядя на девушку.

— Зачем?

— Что-то в ней есть, — Джинни по-прежнему не может до конца разобраться, что именно. Она качает головой. — У меня сейчас дел невпроворот. Так что если ты всё равно собираешься сидеть здесь, я подумала, что ты могла бы просто дать мне знать, если произойдёт что-то… интересное?

Астория не соглашается и не отказывается, но Джинни понимает: это, вероятно, всё, на что она сейчас может рассчитывать.

Матч против Гриффиндора идёт совсем не по плану. И если кому-то здесь грозит разгром, так точно не Гриффиндору. Мартин с трудом отбивает мячи от колец, новый загонщик чаще теряется, чем попадает по цели, но большую часть вины за ужасную игру Джинни берёт на себя: за рассеянность, за недостаток самоотдачи, за полное отсутствие концентрации.

Счёт растёт и растёт, давно выйдя за пределы того, что они способны нагнать, когда Джинни резко меняет курс. Проносясь мимо Рейко, она выкрикивает:

— Если увидишь снитч, хватай его!

— Но… — начинает Рейко, ведь поймать его сейчас значит проиграть.

Нет времени на споры.

— Просто лови! — кричит Джинни и возвращается в строй.

Сейчас куда важнее закончить матч, пока Гриффиндор не забил ещё больше, чем думать о победе. Пусть она и проиграет эту игру, но Кубок точно не отдаст. Она ещё может всё спасти.

Она это сделает.

Гриффиндор успевает забить лишь дважды, прежде чем Рейко ловит снитч. Разрыв в счёте становится куда менее болезненным, и им остаётся лишь смириться с поражением. Тем не менее Рейко так зла, что до конца дня даже не разговаривает с Джинни.

На следующий день Джинни пишет длинное письмо Гарри, подробно разбирая матч — свои ошибки, промахи, идеи, как всё исправить. Она не извиняется за то, что нарушила своё обещание. Просто убирает пергамент и решает, что в следующий раз справится лучше.

* * *

Последние недели семестра пролетают незаметно — среди домашних заданий, собраний АД, вечеров в «Салоне», а Джинни изо всех сил старается удержаться на плаву.

Однажды вечером, ближе к концу семестра, она сидит в «Салоне» с целой стопкой писем на коленях. Одно, написанное на тончайшем, дорогом пергаменте с тиснёной каймой, она упорно избегает. Вместо него Джинни в который раз перечитывает торопливую записку от Рона, доставленную прошлым утром очень уставшей совой.

«Жаль, что мы пропустим Рождество. Надеюсь, мама не сорвётся на вас. Просто подумай обо мне, бедняге, который останется совсем без семьи, да ещё вынужден провести Рождество в изнуряющей жаре. Безумная страна всё-таки».

Джинни понимает, что никто не рассчитывал, что их отъезд затянется так надолго. Она же, как обычно, старалась ничего не ожидать вовсе.

«Гермиона и Гарри передают привет».

— Она правда собирается это сделать, — выпаливает Никола, сжимая в руках письмо на таком же шикарном пергаменте.

— Похоже, что да, — отзывается Джинни, бросив взгляд на свадебное приглашение от Тилли.

— Джинни… — говорит Никола с болью в голосе, но в то же время будто ждёт, что та как-то всё исправит.

Она чувствует пульсирующую боль в висках и рассеянно потирает их.

— Это её решение.

Никола скрещивает руки на груди и почти что надувает губы, впервые за долгое время выглядя как пятнадцатилетняя девчонка, которой могла бы быть, если бы не война и родители.

— Это несправедливо.

— Да, несправедливо. Но с каких это пор справедливость что-то значит?

Поднявшись, она выходит из «Салона».

В гостиной наверху Астория и Драко сидят вместе на диване; между ними — клубки ниток, пряжа и спицы. Драко уже давно забросил свои поделки и теперь лишь держит для неё моток.

Джинни наблюдает за ними. Астория привыкла докладывать ей о Джемме, правда, делает это всё так же отстранённо и равнодушно. Но всё же это прогресс.

Драко наклоняется ближе, пальцы путаются в пряже, и он тихо ругается сквозь зубы. Астория смотрит на его макушку, и на её лице появляется самое близкое подобие улыбки, какое Джинни видела за последние месяцы. В этом есть что-то личное, уютное — и в каком-то смысле логичное. Два сломленных человека, тянущихся друг к другу. Дети Пожирателей смерти, которые пытаются найти путь вперёд. Вместе.

Джинни отводит взгляд, чувствуя жгучее тепло в животе.

Свернув к лестнице, она спускается в спальню. Пора собирать вещи, возвращаться домой и встретиться лицом к лицу с пустотой, как бы ей ни хотелось этого избежать. А в январе она пойдёт на свадьбу Тилли и постарается не думать о том, что мирное время оказалось совсем не таким, каким она когда-то его представляла.

---

1) Здесь Гарри имеет в виду пасту Веджимайт — это густая паста тёмно-коричневого цвета на основе дрожжевого экстракта, национальное блюдо Австралии.

Вернуться к тексту