Никто не должен знать (джен)

Ты стоишь; фигура твоя размыта, и зловеще тени переплелись. Ты спросил у дьявола:

— Повелитель? — и как будто сердце сорвалось вниз.

Ты стоишь один, ты стоишь у края, ты стоишь над бездной, над тишиной. Ты стоишь, в огне до конца сгорая, с тем же мрачным взглядом, прямой спиной. Ты стоишь и знаешь: игра смертельна, потому что падая — умирать. Ты устал как будто неимоверно, только невозможно шагнуть назад. Ты стоишь, а дьявол немногословен, с тонких губ сорвалось пустое:

— Жаль.

Ты стоишь — и знаешь, что ты виновен, и спина — прямая, во взгляде — сталь.

Ты стоишь внутри, завалившись на бок, потому что душу нельзя сломить. Ты стоишь внутри — ненавидишь слабых. А глаза — как бездна, и губы — нить.

Задыхаясь, падая и взлетая, предавая, плача, крича, любя, — ты стоишь один, потому что знаешь: ненавидишь дьявола — и себя. Ты навеки проклят бездушной тьмою, и клеймом, и службой владыке зла. Ты уже с рождения был изгоем, обречённым — стоя — сгореть дотла. Ты стоишь, упав, но стоишь скалою, ты мертвец, ведь с кровью смешался яд.

Ты бы мог спастись, но теперь ты волен. Ты бы мог… Ты знал… Но тебе плевать. Потому что жизнью на грани смерти ты давно пресыщен — и ты убит. Ты убит — а где-то резвятся черти, помогая дьяволу победить. И тебе уже никакой заботы, что умрёшь бесславно, теперь, сейчас.

Потому что рядом мальчишка Поттер обжигает взглядом зелёных глаз.

Потому что в пропасть тех глаз сорвавшись, зажимая горло — назло всему, — на короткий миг, но живым оставшись, ты всего себя отдаёшь ему. Потому что больше никто не знает — ведь никто, твердил ты, не должен знать. Потому что он, как и ты, сгорает, только он не должен ещё сгорать. Потому что сколько ему? Семнадцать? Восемнадцать? Сколько?

И вот конец. Разве сможет он — отступить? Остаться? Словно трус, предатель, злодей, подлец? Разве сможет сдаться, навстречу смерти не шагнув, как крёстный, отец и мать? Он не выбрал путь, что ему начертан.

Ты молчишь — но должен ему сказать, что его героем всю жизнь растили, закаляли в битвах, чтоб в этот час он, взглянув вперёд и набравшись силы, был убит и смертью планету спас.

И никто, уверен ты, знать не должен, что в его глазах — бесконечный свет. Что зелёный с чёрным — как ночь и солнце, как любовь и ненависть стольких лет. Что вот так, юнцом, ты отверг, разрушил, отпустил, развеял, не удержал — а потом, как следствие, стал бездушным, одиноким, злым, нелюдимым стал. Что, впервые падая на колени, убеждал, просил, умолял, как мог. Что кричал, дрожал, что зловеще тени расползались бездной у самых ног.

Что взамен, ответил ты, что угодно, потому что мог ты и жизнь отдать.

Даже если больше не стать свободным и собой уже никогда не стать.

И спустя мгновение обезумев, постарев на сто несчастливых лет, ты готов был броситься без раздумий даже в пекло — только бы видеть свет.

— Я… я думал… думал, что вы спасёте, — задыхаясь, сгорбившись.

Как в дыму, силуэт расплывшийся и нечёткий отвечал: доверились не тому. Как и ты, обретший и потерявший, обручённый с болью, всегда один. Как и ты, любви никогда не знавший кроме той, что душит огнём в груди.

И уже ничто искупить не в силах эту смерть. Ни верность, ни боль, ни свет — и ни то, что время остановилось на его:

— Лили? После стольких лет?

А снаружи — бой, круговерть сраженья, что-то рвётся, падает — всё равно. Ты остался жив — но кровавой тенью, понимая, веря: предрешено. И никто не знает: грядущей ночью будут те, кто вспомнит, что ты — герой. Ты уйдёшь бесшумно, без многоточий, с тем же мрачным взглядом, прямой спиной.

Ты уйдёшь без жалости, без раздумий, отдавая долг, отдавая жизнь.

И грядущей ночью безмолвный Lumos, словно солнце, вспыхнув, сорвётся ввысь.

Он стоит; стеной от него сокрыты, мы готовы тотчас в борьбе сойтись. Он зовёт хозяина:

— Повелитель?

Ну, давай, в поклоне ещё согнись!

Он стоит один, он стоит у края, жалкий трус, убийца, предатель, раб. Он один: весь мир его презирает, кроме тех, кто так же жесток и слаб. Он, конечно, знает: игра смертельна, если Лорд столкнёт его — он умрёт. Он мой враг, он дьявол, он должен первым получить своё. Наступил черёд. Он стоит, а Том с ним немногословен, с мерзких губ сорвалось пустое:

— Жаль.

Он стоит — его приговор: виновен, и палач бросает ему оскал.

Взмах, бросок, удар: завалился на бок, Том своей змее приказал:

— Убей.

Кто во всех вокруг ненавидел слабость — принимает участь отдаться ей.

Только в бездне глаз — ни огня, ни ада, а мольба, досада, печаль, тоска. Умирая, просит не жизни — взгляда: я смотрю; на горле — моя рука. Я смотрю, а сердце пронзает болью, только этой боли не объяснить. Он теперь бездвижен, почти безволен; из виска взлетает, мерцая, нить. Вот последний выдох — и скрылась бездна, он мертвец, ведь с кровью смешался яд.

Я ещё не знаю, в чём долг и крест мой, а пока лишь слепо иду назад. Он, как я, танцуя на грани смерти, просчитался с шагом — и он убит.

…мы теперь похожи: я стану жертвой, свет со мною вместе не победит. И в душе — почти никакой заботы, что умру сегодня же, вслед за ним.

Никогда не зная всей правды, кто ты, я всегда, везде был тобой храним.

Ты, упав, хрипя, но ещё не сдавшись, зажимая горло назло всему, на короткий миг, но живым оставшись, — ты всего себя отдавал тому, кто ещё не знал о тебе ни грана (ведь никто, твердил ты, не должен знать), кто тебя бесчувственно вёл до грани…

Мог ли я когда-нибудь — разгадать?

Сколько лет ты верен был мне? Семнадцать? Восемнадцать? Сколько?

И вот конец. Разве смог бы ты — отступиться, сдаться? Словно трус, предатель, злодей, подлец? Разве смог бы скрыться, навстречу смерти не идя, а что там со мной — плевать? Ты не выбрал путь, что тебе начертан.

Умирал — и должен был мне сказать, что меня героем всю жизнь растили, закаляли в битвах, чтоб в этот час я, взглянув вперёд и набравшись силы, был убит и смертью планету спас.

И никто, ты требовал, знать не должен, что в твоих глазах — в этой бездне — свет. Что зелёный с чёрным — как ночь и солнце, как любовь и ненависть стольких лет. Первый вихрь, Лили: ты отверг, разрушил, отпустил, развеял, не удержал, а потом — ещё один — стал бездушным, одиноким, злым, нелюдимым стал. Новый вихрь: ты падаешь на колени, убеждаешь, молишь, но свет жесток. Ты кричишь, дрожишь, но зловеще тени — я с тобой боюсь их — ползут у ног.

— Что взамен? — безжалостно.

— Что угодно, — потому что можешь и жизнь отдать, даже если больше не стать свободным и собой уже никогда не стать.

И спустя мгновение обезумев, постарев на сто несчастливых лет, ты хотел бы броситься без раздумий даже в пекло — только надежды нет.

— Я… я думал… думал, что вы спасёте, — задыхаясь, сгорбившись.

Свет погас; ты потерян, слаб, и мальчишка Поттер — искажённый образ любимых глаз. Ты клянёшься быть для меня защитой — и прекрасно выполнишь эту роль, но сейчас ты юный, почти открытый, только в каждом вдохе — вина и боль.

Вихрь. Финал. Вину отпустить не в силах — хоть её, я знаю, давно уж нет. Ты стоишь, и время остановилось на вопрос:

— Лили? После стольких лет?

Твой патронус мчится сквозь стены башни, чтобы ночью светом подать мне знак. Ты не трус, прости меня, ты бесстрашен — но никто об этом не мог узнать…

Возвращаюсь. Бой, круговерть сраженья, что-то рвётся, падает — мы стоим, и не вижу — верю лишь: мягкой тенью ты со мной, бесплотен, неощутим. Ты уже не знаешь, что этой ночью целый мир признает, что ты герой. Ты уходишь резко, без многоточий, с вечно мрачным взглядом, прямой спиной.

Ты уходишь — знаю, что без раздумий, отдавая долг, отдавая жизнь.

Ты увидишь ночью единый Lumos — сотней скорбных звёзд уходящий ввысь.