Мне остаётся только мечтать (джен)

В таком месте, как Студия, сон давался с трудом. Даже в уюте своего собственного убежища Борис все еще чувствовал, как паранойя ползет по спине, словно незваный клоп. Стены не могли заглушить все звуки, и уж точно не могли справиться с шумом. О, этот шум… Место постоянно скрипело и стонало, как бедное животное на грани смерти, ожидающее избавления от мучений. Иногда это пугало его так сильно, что он натягивал одеяло на голову, как ребенок, надеясь на защиту. Какая польза от старого, рваного одеяла против других чернильных существ, таящихся в этом месте? Никакой, Борис знал это, но ему было все равно. Все, что давало ему хоть малейший проблеск утешения, было достаточно, даже если это утешение было недолгим.

Однако, с тех пор как он встретил своего нового друга Генри, сон стал даваться легче. В присутствии этого человека было что-то, что давало ему чувство безопасности. Он почти чувствовал себя защитником, хотя именно Борис спас его в ночь их знакомства. Конечно, Генри был незнакомцем, но приятным незнакомцем, и Борис считал его благословением, учитывая, как трудно встретить хороших незнакомцев в таком месте. Наконец-то он мог спать.

Борис лежал в гамаке, уткнувшись половиной лица в подушку, свернувшись клубком. Он не спал, но и не бодрствовал полностью. Его внимание было сосредоточено на окружающих звуках: скрип вентилятора над головой, медленно вращающегося, тиканье гибких часов на стене, словно танцующих в такт каждому удару, и тихая, нежная мелодия, доносившаяся из коридора. Это было расслабляюще, почти умиротворяюще. Стоп… мелодия? Откуда она могла доноситься?

Борис открыл глаза, теперь уже полностью проснувшись. Он приподнял ухо, внимательно прислушиваясь. Скрипел потолочный вентилятор, тикали часы на стене, и… мелодия? Он был уверен, что выключил радио перед сном. Может, забыл? Он выбрался из гамака и направился из комнаты в коридор. Ему было любопытно. По мере того, как он шел дальше по коридору, мелодия становилась отчетливее, и он понял: это не радио играло, это пел голос, знакомый голос.

Добравшись до конца коридора, он начал различать слова.

Когда я хочу тебя, в своих объятиях

Когда я хочу тебя, и все твои чары…

Он пел. Теперь Борис был очень заинтригован. Он высунул голову из-за угла, заглядывая в главную комнату. Там было темно, за исключением одинокой лампы, свисающей над мужчиной, сгорбившимся над столом в дальнем конце комнаты. Генри.

Мечтай, мечтай, мечтай...

Он сидел один, тихо напевая себе под нос. Борис наклонил голову: с каких пор этот человек умеет петь? Он был приятно удивлен. Борис мало что знал о нем, кроме того, что он умеет рисовать. Генри не был особенно открытой книгой, он в основном держался особняком, но бывали моменты, когда проявлялась его теплая натура, и Борис узнавал о нем что-то новое.

Казалось, он что-то рисовал. Борис предположил, что он просто дурачится, рисует маленькие карикатуры, как обычно, но, судя по тому, как он рисовал, это было маловероятно. Чем бы он ни занимался, он вкладывал в это много труда. Было почти гипнотизирующе наблюдать, как он грациозно ведет карандашом в разных направлениях по бумаге, время от времени останавливаясь, чтобы стереть любые несовершенства или растушевать что-то пальцем. Как долго он там сидел? Борис взглянул на руки старого аниматора, покрытые графитом; похоже, он рисовал несколько часов.

Когда мне было грустно, ночью

И мне нужна ты, чтобы крепко обнять меня

Когда бы я ни захотел тебя, все, что мне нужно сделать, это мечтать...

Борис не мог не задаться вопросом, что же он мог рисовать, чтобы вложить столько времени и сил. Ему почти хотелось подойти и посмотреть самому, но часть его не хотела беспокоить художника за работой. Он почувствовал, как тяжелеют веки. Лучше оставить его в покое, подумал он. Он понаблюдал еще немного, прежде чем вернуться в постель, но остановился, услышав звук отложенного карандаша. Борис снова заглянул в главную комнату. Генри перестал рисовать, неужели закончил? Он уставился на свою работу. Борис ожидал увидеть на его лице гордость или, по крайней мере, удовлетворение от вида законченного произведения, но этого не было, наоборот, было совсем наоборот: на лице Генри было почти болезненное выражение, такое, какого Борис никогда раньше не видел. Генри не был склонен много улыбаться или вообще проявлять какие-либо эмоции. Его выражение лица обычно было спокойным, даже в ту ночь, когда Борис нашел его сразу после того, как он едва избежал Демона Чернил, он казался почти невозмутимым, но Борис по выражению его глаз мог сказать, что он был в ужасе. Его глаза были единственным способом по-настоящему понять, что чувствует Генри, и в тот момент, глядя на рисунок, в них таилась глубокая печаль. Борис почувствовал, как опустились его уши. Он легко коснулся бумаги кончиками пальцев.

Я люблю тебя так сильно, и поэтому

Когда я хочу тебя, все, что мне нужно сделать, это мечтать...

Он схватил набросок и поднес его перед собой, и наконец Борис смог увидеть, что это было. Это был фотореалистичный портрет…

Портрет женщины.