Заметки на полях. Хроники Цитадели Ханмару (джен)

В зале Соэны царила непривычная тишина, нарушаемая лишь шелестом страниц старинного свитка, который изучал Когицунэмару. Он погрузился в изучение «Хэйан-моногатари» — хроник, описывающих мастерство великого мечника Сандзё Мунечика, когда вдруг заметил лёгкое движение у своего плеча. Прядь его серебристых волос будто ожила и плавно поплыла в сторону.

— Ха-ха-ха... — раздался сбоку знакомый и почему-то чрезвычайно довольный смех.

Когицунэмару медленно поднял взгляд. Представшая перед ним картина на мгновение лишила его дара речи. Слева от него сидел Миказуки, который с видом великого творца, завершающего шедевр, держал его прядь и с невозмутимой элегантностью укладывал её себе над верхней губой, старательно закручивая кончик.

— Вот ведь, — с театральным вздохом провозгласил Миказуки, — я внезапно ощутил всю тяжесть прожитых лет. Ха-ха... Истинный облик мудрого старца являю я теперь. Разве не впечатляюще?

Когицунэмару молча смотрел на Миказуки. Он оперся рукой о щёку, переводя взгляд с нагло позаимствованной пряди волос на самодовольное лицо друга и обратно.

— Миказуки, — голос Когицунэмару прозвучал ровно, как отточенная кромка, — ты осознаёшь, что в данный момент используешь часть моей личности в качестве аксессуара?

— Но разве не в этом высшая форма искусства? — парировал Миказуки, грациозно поправляя свой новый аксессуар. — Преобразить обыденное в нечто возвышенное.

В этот момент из-за двери послышался отчётливый, полный скепсиса голос:

— ...И что это, если не секрет, за высшая форма искусства?

На пороге, скрестив руки на груди, стоял Кашуу Киемицу. Его критический взгляд скользнул со взъерошенного Когицунэмару на безмятежного Миказуки с «усами», и брови Кашуу медленно поползли вверх, выражая бездну недоумения и лёгкой тревоги за общее психическое здоровье старших мечей.

— А, Кашуу! — просиял Миказуки, будто демонстрировал очередной шедевр чайной церемонии. — Ты как раз вовремя. Как тебе мой новый образ?

Кашуу, не двигаясь с места, истощил весь запас своего красноречия в одном-единственном, но явно многословном вздохе. Звук был настолько красноречив, что в нём уместились и вопрос «за что?», и констатация «опять...», и горькое пророчество «и это ещё только начало!»

— Миказуки-сама, — начал он, тщательно подбирая слова, — это... часть какой-то новой утонченной эстетики, недоступной моему пониманию?

— Ха-ха… Можно и так сказать, — величественно кивнул Миказуки, словно ему только что предложили блестящую интерпретацию. — Я обретаю облик, соответствующий внутреннему ощущению мудрости.

— Внутреннему ощущению... — повторил Кашуу без всякой интонации. — И ты участвуешь в этом добровольно? — Он посмотрел на Когицунэмару.

— Я участвую в этом как жертва! — выпалил Когицунэмару, наконец выдернув свою прядь из рук Миказуки. — Он действует быстрее, чем я успеваю сообразить! Это не участие, это нападение!

— Ой, ну что ты, — мягко пожурил его Миказуки, ни капли не смутившись. — Это же просто минутная шалость. Разве не весело?

Кашуу закрыл глаза, поднёс руку к переносице, как бы отгоняя навязчивую головную боль, которая ещё даже не успела начаться, и сделал глубокий, размеренный вдох.

— Ваши «минутные шалости», Миказуки-сама, — произнёс он, открывая глаза, в которых плескалась беспомощная ярость, — обладают свойством перерастать в полномасштабные происшествия, для разбора последствий которых Хасэбе отправляет именно меня. Видимо, он считает, что как первый меч Цитадели я способен повлиять на ваше неуёмное воображение. Хотя лично я начинаю сомневаться в эффективности любых методов, кроме срочного назначения вас смотрителем конюшни на месяц.

— Не сомневаюсь в твоей компетентности, Кашуу-кун, — абсолютно искренне ответил Миказуки, отчего у того нервно дёрнулась бровь. — Но пока всё под контролем. Видишь? Ничего не сломалось.

— Если под «контролем» подразумевается ситуация, когда пострадала только моя причёска, то да, — мрачным эхом отозвался Когицунэмару, с подозрением косясь на Миказуки и поправляя свои волосы. — Но он только начал. Я чувствую это своим лисьим нюхом!

Кашуу закатил глаза с таким видом, будто видел это безумие уже тысячу раз и заранее знал, что так и будет.

— Я даже спрашивать не буду, — вздохнул он, поднимая ладони в жесте, говорящем о капитуляции перед неизбежным хаосом. — Просто постарайтесь не уничтожить зал, пока развлекаетесь. И если можно, чтобы в объяснительной Хасэбэ мне не пришлось упоминать слова «усы» и «волосы Когицунэмару» в одном предложении. Моя репутация ещё не полностью восстановилась после инцидента с летающим зеркалом.

— Знаешь... — задумчиво произнёс Миказуки, проводив Кашуу взглядом. — А из двух прядей можно было бы сделать усы ещё пышнее... И куда более исторически достоверные. В эпоху Хэйан ценилась именно пышность!

— НЕТ! — рявкнул Когицунэмару, с такой скоростью хватая свои свитки, что один из них вылетел и размотался через весь зал. — Я лучше пойду... проверю конюшню! Или напишу доклад! Или залягу на дно реки до следующей эпохи!

И Миказуки остался сидеть в одиночестве.

Но на его лице играла лёгкая, озорная улыбка. Он поймал свою собственную прядь тёмных волос и закрутил её над губой, придавая ей изысканный изгиб.

— Одиночество — удел стариков... — с комичной пафосностью вздохнул он в пустой комнате, а затем его взгляд упал на забытый Когицунэмару свиток. — Хм-м... А ведь из свитка можно было бы соорудить весьма стильную бородку... Ха-ха-ха!

Сегодняшнее утро в цитадели Ханмару определённо удалось.

В одном из тренировочных залов Цитадели сегодня царила необычная атмосфера. Пространство преобразилось до неузнаваемости: вдоль стен горели на изящных бронзовых подставках десятки ламп, отбрасывая мягкие золотистые блики на тёмное дерево панелей и аккуратно разложенные на подставках деревянные катаны. Воздух вибрировал от нежных аккордов вальса, льющихся из современных музыкальных колонок — непривычное сочетание для места, где обычно слышны лишь звон стали и отрывистые команды. Скрипка и флейта переплетались в сложной партии, наполняя пространство волнующей магией предстоящего бала в резиденции Совета Времени.

В центре зала, на обычно строгом тренировочном полу, плавно двигались две фигуры. Но это были не два тоукен данши, отрабатывающих боевые приёмы, а Хигэкири и сама хозяйка Цитадели Ханмару — Ханако. Контраст между воинственным назначением зала и изящным танцем создавал особое, почти сюрреалистическое настроение.

Хигэкири в своём белом спортивном костюме выглядел современно и изысканно. Плотная, эластичная ткань облегала широкие плечи, подчёркивая атлетическое телосложение, но не сковывая движений. При каждом повороте свет ламп выхватывал из полумрака его лицо с острыми чертами, а незакреплённые волосы золотисто-медового оттенка колыхались в такт музыке, словно живая аура.

— Раз-два-три, раз-два-три. — Голос, обычно звучащий чёткими командами на тренировках, сейчас был мягким и размеренным, идеально сливающимся с ритмом вальса. — Вы прекрасно чувствуете музыку, госпожа.

Ханако, стараясь следить за сложными шагами, подняла на него встревоженный взгляд. В золотистых глазах Хигэкири плясали отблески ламп, и это зрелище заставляло её сердце биться чаще обычного. Её пальцы слегка дрожали в его тёплой ладони, но его твёрдая, уверенная хватка создавала ощущение безопасности.

— Это только благодаря вам, — прошептала она, чувствуя, как жар разливается по щекам. — Но что, если на балу Совета я всё испорчу? Все эти важные гости и советники будут смотреть... А я такая неуклюжая! Меня непременно осмеют.

Внезапно, как будто в подтверждение этих слов, нога Ханако запуталась в персиковом подоле бального платья. Она ощутила, что теряет равновесие, но прежде, чем успела испугаться, сильные руки Хигэкири уже ловко подхватили её. Он мягко притянул Ханако к себе, не нарушая танцевальной позиции, и ослепительно улыбнулся — на мгновение в его улыбке обнажились характерные острые клыки, так знакомые всем в Цитадели. Делая вид, что ничего не произошло, Хигэкири не спешил отпускать её.

— Видите? — Его голос прозвучал ободряюще, хотя в уголках глаз плясали озорные огоньки. — Даже если вы оступитесь, я всегда буду рядом, чтобы поддержать. На балу всё будет точно так же.

Он мягко вернул её в ритм вальса, оставаясь воплощением грации и изящества. Ханако отметила про себя, что при свете ламп глаза Хигэкири отливают жидким золотом, совсем как клинок легендарного меча в лучах заходящего солнца. Его безупречность казалась ей недостижимой, но тепло его рук и подкупающая уверенность передавались ей с каждым движением, и напряжение отступало, капитулируя под натиском робкой надежды. В груди рождалось новое чувство — смесь облегчения и чего-то тёплого, трепетного, что заставляло сердце биться в унисон с музыкой. Её движения становились легче, а па — увереннее, как ровные нити на ткацком станке, сплетающиеся в прекрасный узор.

Когда музыка внезапно смолкла, Ханако замерла в объятиях Хигэкири, чувствуя, как их дыхание сплелось в едином ритме. Сердце её колотилось не от усталости, а от странного сладкого волнения, что разлилось по жилам теплом. Она ощущала каждый жест сильных рук, каждое движение плеч под тонкой тканью костюма — и это осознание заставляло кровь приливать к щекам, окрашивая их в нежный розовый цвет.

— Госпожа, я никому не позволю обидеть вас ни словом, ни взглядом, — проникновенно и твёрдо сказал Хигэкири, не выпуская её из объятий. Его пальцы слегка сжали ладонь, и этот почти невинный жест заставил Ханако снова покраснеть. — Даже если бы мы танцевали среди лезвий настоящих катан, я бы не допустил, чтобы вы оступились.

Хигэкири медленно поднял руку и невесомо очертил контур её горящей щеки. От этого мимолётного жеста, почтительного и в то же время бесконечно нежного, у Ханако перехватило дыхание. В золотистых глазах она прочла не только безграничную верность и преданность, но и что-то более глубокое, личное, отчего в груди защемило.

А затем, словно очнувшись от чарующего сна, Хигэкири быстро отстранился и изящно поклонился, ставя тем самым завершающий штрих в сотканном ими танцевальном узоре. Ханако, всё ещё чувствуя на щеке призрачное тепло его прикосновения, присела в ответном реверансе. В воздухе витало невысказанное, но оттого ещё более волнующее обещание, что этот танец — лишь первая нить в их общем полотне.

— Не переживайте, госпожа. Пока я с вами, ваш танец будет прекрасен.

Голос Хигэкири прозвучал тихо, но с той самой стальной уверенностью, что заставляла врагов отступать на поле боя. Он изящно выпрямился и приложил руку к груди в почтительном жесте, сохраняя дистанцию, но его взгляд по-прежнему был прикован к ней.

— Мы сплетём такое полотно, что все затаят дыхание. Каждый шаг, каждый взгляд — всё это станет частью узора, который запомнят на века.

И в тишине тренировочного зала, где обычно звенела сталь и раздавались воинственные крики, между двумя протянулась тонкая нить понимания. Она трепетала в воздухе, подобно паутинке, но с каждым мгновением обрастала новыми смыслами и обещаниями, сплетаясь в крепкий и прекрасный узор. Золотые нити доверия переплетались с серебряными нитями зарождающейся нежности, создавая ткань прочнее любых доспехов. И где-то в глубине души и Хигэкири, и Ханако чувствовали — это только начало их общей истории.