Против течения (гет)

За завтраком Гарри почти не сводил глаз с Ромильды Вейн, и Гермионе было и смешно, и немного обидно. Гарри, конечно, превзошел самого себя: даже когда он два года назад заглядывался на Чжоу, он не выглядел таким дурнем — хотя до Рона, уже которую неделю смотрящего на Лаванду телячьими глазами, ему было далеко. Так что грех было за его счет немного не повеселиться, тем более что его поведение подтверждало мнение Гермионы, что, раз влюбленные выглядят такими дураками, то лучше и не влюбляться вовсе — что она успешно и делает уже который год.

А обидно ей было оттого, что Ромильде такое внимание нравилось, и нетрудно было предугадать, что Гарри недолго осталось на нее засматриваться — на то, чтобы подойти к понравившейся девушке, у него вполне хватит смелости, и не сегодня-завтра он пересядет к Ромильде, а Гермиона останется одна. Хороших подруг в Хогвартсе у Гермионы так и не появилось, Рон так вцепился в свою Лаванду, что не обращает теперь на Гермиону внимания, а если и Гарри увлечется Ромильдой и начнет проводить с ней большую часть свободного времени… Нельзя сказать, что Гермиона завидовала Ромильде или тем более Лаванде, не дай Бог оказаться на их месте, это же со стыда сгореть можно, если тебя при всех так рассматривают или лапают, но раньше, когда Гарри поглядывал на Чжоу, его влюбленность выглядела скорее романтично и мило, а не как сейчас…

А вот Гарри происходящее нравилось еще меньше — он, конечно, и раньше замечал, что Ромильда красивенькая, но эти мысли приходили ему в голову в нужное время: скажем так, когда юноше нужна разрядка — а потом мысли о Ромильде и о других девушках его покидали, он был в своей голове хозяин. Теперь же словно кто-то скручивал ему шею, чтобы он еще раз на Ромильду взглянул, а Гарри был упрям и подчиняться никому не собирался.

— Чччерт, да что ж такое-то! — с досадой сказал Гарри, во второй раз уже энергично помотав головой, словно он пытался Ромильду оттуда вытряхнуть, и Гермионе стало весело, все-таки Гарри был необычный парень, и реакции у него тоже были необычные.

— Что-то не так? — решила поддразнить Гарри Гермиона. — По-моему, для юношей твоего возраста естественно интересоваться девушками.

— Интересоваться нормально, — раздраженно согласился Гарри, — но мне ерунда всякая в голову лезет.

— Да нет, ничего такого, — добавил Гарри, увидев, что ему чуть ли не в первый раз удалось Гермиону смутить, потому что она подумала совсем не о той «ерунде». — Я с чего-то начинаю жалеть, что Ромильды не было с нами летом в Министерстве, начинаю представлять, что я бы ее спас или она бы меня спасла.

— Кажется, ты сильно в нее влюбился, — заключила Гермиона, все-таки что-то в Гарри сейчас изменилось, и ее он тоже увлек за собой: раньше они так не откровенничали о сердечных делах, но не отступать же ей было.

— Пусть так, — с готовностью признал Гарри. — Но не сошел же я с ума! Человека нужно сначала узнать, а потом уже жалеть, что он не был рядом в трудную минуту, — тут Гарри пришлось что-то в себе преодолеть, но он все же закончил свою мысль. — Кто знает, как бы она повела себя в бою — да ее и в Армии Дамблдора не было, что бы она сумела-то?

— Да, человека нужно сначала узнать, — согласилась Гермиона, ей почему-то понравилось провоцировать Гарри, да и была у нее уверенность, что, раз он предъявляет к Ромильде такие жесткие требования, он скоро в ней разочаруется. — Так кто же тебе мешает?

— Ты что, на слабо меня берешь? — возмутился Гарри, в нем влюбленном проснулось какое-то безрассудство, и он решительно встал на ноги.

Борьба воли с нахлынувшими на него чувствами к Ромильде разбудила в Гарри спасавшие его в трудную минуту смелость и твердость духа, под давлением Гарри не раскисал, а, напротив, становился решительнее и отважней. Гарри подошел к Ромильде, и Гермиона заметила, что Ромильда этому совсем не удивилась и сразу же стала с Гарри заигрывать, поощряя его интерес, а вот Гарри словно боялся то ли ее, то ли себя, и разговор их, который Гермиона не слышала, шел, вероятно, совсем не так, как Ромильда рассчитывала, она даже порядком растерялась в итоге.

Тут Гермиона наконец спохватилась, увидев, как мало осталось в Большом Зале студентов, и воспользовалась необходимостью спешить на урок, чтобы утащить Гарри от Ромильды. Ромильда была этим раздосадована, а Гарри снова боролся с собой, будто сердце говорило ему одно, а разум другое, и в таком состоянии Гермиона смогла дотащить его до кабинета — к большому счастью, истории магии, потому что Гарри так и оставался весь урок в задумчивости, словно внутри у него шла какая-то важная работа. Он вовсе не выглядел так, как должен был бы выглядеть влюбленный, и Гермиона даже подумала, что не Ромильда, наверное, у него на уме, а опять какие-то его дела с Дамблдором, о которых он ей не рассказывает.

Но на уме у Гарри все-таки была Ромильда, и Гермиона убедилась в этом, как только кончился урок — Гарри оттащил ее в сторону и сообщил, что хочет на Ромильде жениться и заделать ей пятерых детей — и что это, тем не менее, совершенная чепуха.

И только тогда Гермиона догадалась, что это действительно не юношеская влюбленность, а тяжелое наваждение, с которым Гарри борется, не давая приворотному зелью подчинить свою волю, и укорила себя за то, что не догадалась помочь раньше.

— Идем к Слагхорну, скорее, — потребовала Гермиона. — Это наверняка Амортенция, — и она заметила, как по лицу Гарри снова пробежала судорога, отражая яростную борьбу разума и одурманенного сердца.

Слагхорн сначала даже не поверил Гермионе — при всем богатстве своего опыта, он не видел еще такого действия Амортенции. Гарри не походил на влюбленного, на лице у него не было блаженной улыбки, он не совершал импульсивных действий, а только сжимал кулаки, и по его виску скатывались капли пота.

— Впрочем, вы можете быть и правы, — задумчиво сказал Гермионе Слагхорн. — Мне в войну приходилось видеть людей, сопротивляющихся действию веритасерума… не самое приятное воспоминание, как вы понимаете… Так что лучше я приготовлю противоядие от Амортенции, это займет немного времени, и вашему другу оно не повредит, если его беспокойство порождено не ею.

Когда Слагхорн ушел, Гермиона взяла Гарри за руку и усадила рядом с собой, она все больше чувствовала себя виноватой, что не уберегла его, что подшучивала за завтраком над его бедой, и на Ромильду она теперь была очень зла, так, как никогда не злилась ни на Лаванду, ни на Рона.

— Ничего, — проговорил Гарри сквозь зубы. — Я многое сегодня понял. Это зелье заставило меня задуматься о том, что такое любовь, получше, чем разговоры Дамблдора о магии любви…

— Не надо, — попросила Гермиона, — просто потерпи, и скоро все закончится.

Противоядие Слагхорна действительно подействовало, и Гарри буквально в одну минуту стал прежним и расслабился, вздохнув как после тяжелой работы, а в Слагхорне разгорелся профессиональный интерес, и он начал расспрашивать Гарри о том, какие еще зелья он пил или пьет и как ему удалось сопротивляться действию Амортенции.

— Это почти как сопротивляться проклятию Империо, — мрачно сказал Гарри. — Империо тоже обещает легкость и счастье, но это морок и обман, это счастье нельзя брать, оно тебя погубит. А когда ты отвергаешь его, счастье становится отравой, словно все твое тело восстает на тебя за то, что ты собираешься его мучать и лишать блаженства.

— Откуда вы знаете такие вещи? — поразился Слагхорн, не поверить он не мог, так убедительно говорил Гарри, как знающий и многое переживший человек.

— На меня накладывал Империо Барти Крауч, Пожиратель Смерти, — сердито ответил Гарри. — Потом, на кладбище в Хэнглтоне, это же делал Вольдеморт.

— Стойте, стойте, я вам, конечно же, верю, — испуганно замахал на него руками Слагхорн. — Я, право, не думал, что вам и сейчас пришлось так нелегко — будьте спокойны, я надолго удалю от вас ту особу, из-за которой сегодня такое случилось.

— Ромильда Вейн, — холодно сказал Гарри, он, похоже, был действительно зол, но Слагхорна это ничуть не удивило.

— Приворотные зелья не могут создать любовь, — наставительно сказал Слагхорн, возвращаясь в родную стихию. — Они в каком-то смысле занимают ее из будущего — если их использование дает хороший старт и без того вероятному роману, то впоследствии, когда действие зелья закончится, использовавший их человек может столкнуться лишь с небольшой холодностью того, кого он приворожил. А вот если зелье было использовано не для благой цели, то жертва его использования может на некоторое время и возненавидеть бывший объект своей страсти — в качестве компенсации, так сказать. Поэтому вашу Ромильду вы в ближайшее время даже за обедом видеть не будете — она будет тут у меня отрабатывать свои грехи перед зельеварением и здесь же и питаться. А то мало ли, из-за вашей нестандартной реакции на зелье с ней может приключиться и что-нибудь еще.

— Не приключится, — твердо пообещал Гарри.

— Ну а я все-таки не буду вас искушать, — с обаятельной улыбкой возразил Слагхорн. — Ступайте, а то опоздаете на следующий урок. Впрочем, вы уже опоздали — дайте-ка я вам быстренько напишу записку и возьму вину на себя.

После уроков СилЗла с Краучем на четвертом курсе, когда он накладывал Империо на всех своих учеников, Гермиона немало прочитала следующим летом о наркотиках и после этого могла бы описать действие Империо и чувства сопротивляющихся ему людей в маггловских терминах «кайф» и «ломка» — в медицинских источниках, конечно, использовались термины «интоксикация» и «абстиненция», но Гермиона прочитала и художественные описания, чтобы сопоставить именно субъективные ощущения, и теперь сильно Гарри сочувствовала. Он был единственным, кто справился с Империо тогда, и вот сегодня ему пришлось пройти через то же самое, так что Гермиона ничуть не осуждала Гарри за то, что он Слагхорну Ромильду выдал — так этой Ромильде и надо! Гермиона даже приобняла Гарри в пустом коридоре, он снова был насторожен и напряжен, да и неудивительно — сколько ему пришлось пережить из-за Ромильды и ее проклятой Амортенции.

— Да, сильная вещь эта Амортенция, — сказал Гарри, и Гермиона остановилась вместе с ним, чтобы дать ему выговориться. — Наверно, в этом и есть разница между влюбленностью и любовью — влюбляются в иллюзию, на место человека подставляют свои мечты. Поэтому так трудно было с Амортенцией справиться — под Империо приказ был чужой, а тут мечты были свои, настоящие. Горько видеть, что они разбиваются о реальность, и не хочется это признавать.

— Так все же бывает не всегда, — тихо сказала Гермиона, как она ни обещала себе не влюбляться, ее мечты тоже об реальность уже разбивались. — Если без зелья…

— Зато я многое понял, — сказал Гарри, он снова сделал над собой небольшое усилие, словно решаясь на важный шаг, и продолжил совсем не о том. — Ты уже несколько раз спрашивала меня, что рассказывает мне Дамблдор и чему он меня учит. Он рассказал мне, что Вольдеморт разделил свою душу и создал хоркруксы, которые удерживают его в этом мире, словно якоря. Пока хоркруксы целы, его невозможно окончательно убить. Одним из хоркруксов был дневник Риддла, который я заколол клыком василиска на втором курсе. Вторым — кольцо Гонтов, с которым справился Дамблдор, но сильно при этом пострадал. Сколько этих хоркруксов, не знает никто, хотя в молодости Риддл мечтал о семи. Может, Дамблдор еще сможет помочь мне найти и уничтожить один или два — их, похоже, очень сложно найти и еще сложнее уничтожить, можно по пути и голову сложить. Но это мое дело, и, с Дамблдором или без него, но я займусь им сам.

— Я пойду с тобой! — горячо сказала Гермиона, схватив Гарри за руку, ей, конечно, было страшно, и сказанное Гарри ее ошеломило, но ради него она была готова идти до конца, каким бы горьким этот конец ни был.

— Я очень коротко рассказал об этом Ромильде после завтрака, — признался Гарри. — Зелье заставило меня думать, что она захочет пойти со мной — а она струсила так, что чуть не расплакалась. И в Министерстве от нее летом не было бы толка, и спасти я на самом деле хотел не ее, а тебя, носил тогда тебя на руках, когда тебя ранили, и винил себя в том, что уговорил тебя на эту авантюру, а ты в результате попала под проклятье Долохова.

Вот от такого поворота разговора у Гермионы словно земля ушла из-под ног, она почувствовала себя стоящей на краю пропасти, перед потрясающим простором и красотой, было уже не отвести взгляда от вставшего перед ней вопроса и теперь уже очевидного ответа, что пойти за победой или за смертью можно только вместе с тем, кого любишь, что эту любовь глупо менять на иллюзии влюбленности, что это теперь на всю жизнь, короткую или длинную, — и Гарри уже взял Гермиону за плечи и не дал бы ей ни пошатнуться, ни сбежать и спрятаться, да и не собиралась она менять решение, которое приняла, на самом деле, еще несколько лет назад.

— Мои мечты были настоящими, — убежденно сказал Гарри. — Хочешь, мы вернемся к Слагхорну, и он подтвердит тебе, как работает Амортенция и в чем она нам врет, а в чем нет. Я понял сегодня, что любовь — это не увлечение и не соблазн, а верность лучшему в себе и уверенность друг в друге — что влюбляются, может, в улыбку и фигуру, а любят сердцем сердце. Я понял, что я по-настоящему люблю храбрую девушку, которая всегда останется со мной и не испугается трудностей и опасных приключений. Я понял, что люблю именно тебя.