Буйный (джен)

Он был буйным. Не в том смысле, в каком бывает пьяный гоблин в «Кабаньей голове». Его буйство было древним, безмятежным и абсолютно безразличным к маленьким двуногим существам, снующим у его опушки.

Запретный лес не просто рос. Он дышал. Его корни, подобно жилам, качали из земли тёмные, насыщенные соки древней магии. Каждый его лист, каждый мохнатый папоротник, каждый ядовитый гриб был частью единого, дикого сознания. И это сознание было неистовым в своей жажде жизни.

Он позволял людям-детёнышам в чёрных мантиях бегать по своим тропинкам. Он даже испытывал к ним нечто вроде снисходительного любопытства, как гиппогриф к резвящемуся у его копыт кролику. Но он устанавливал правила. И главное правило было простым: не трогай сердцевину.

И вот они пришли. Не дети. Взрослые волшебники с холодными глазами и палочками, которые разили железом и болью. Они шли не по тропам. Они рубили живую плоть — вековые деревья — и копались в земле, ища какие-то «артефакты». Они ранили его.

И тогда буйство Леса из безмятежного стало гневным.

Он не стал метать в них молнии. Он просто... перестал их признавать. Тропы, по которым они шли, за ночь заросли колючими кустами, таким густыми, что они звенели, как сталь, когда их касались. Воздух, который они вдыхали, стал густым и дурманящим, наполненным спорами галлюциногенных грибов. Ручейки, из которых они пили, внезапно изменили русло, уводя их всё глубже, в самые тёмные чащи, где с деревьев свисали бледные, похожие на лица, грибы-призраки.

Магия была бесполезна против этого буйства. Можно ли прочитать мысли урагана? Или понять логику оползня?

Волшебники пытались бороться. Они жгли папоротники, но из пепла тут же вырастали новые, с листьями, острыми как бритва. Они пытались прятаться, но стаи разгневанных ипопаточников — крошечных мохнатых насекомых, производящих опасную субстанцию, — осаждали их, насылая кошмары наяву.

Один за другим они срывались с ума, оглушённые рёвом буйной, неумолимой жизни, что окружала их. Они бежали, падали, царапались, кричали, становясь частью пищевой цепи, которую сами же нарушили.

Через три дня Хагрид, шедший по следу поваленных деревьев, нашёл последнего выжившего. Волшебник сидел под дубом, обняв колени, и безостановочно смеялся, его пальцы впились в землю, будто он пытался в неё врасти. Он был жив. Но его разум был поглощён буйным великолепием Леса, который он хотел покорить.

Хагрид грустно покачал головой и потащил его к замку. А Лес, утолив свою ярость, снова затих. Птицы возобновили песни, и папоротники расправили листья. Порядок был восстановлен. Он снова стал тем безмятежным и бесконечно древним существом, что просто дышит, растёт и ждёт, пока следующая группа глупцов не решит испытать его терпение.