Богато украшенная невеста (гет)

Она привыкла не смотреть в зеркало. Слишком много отражений, которые не принадлежали ей.

Каждое утро служанки надевали на неё новый наряд — шёлк, расшитый жемчугом, ткани, что переливались под светом ламп, как вода под лунным светом. Золото звенело при каждом движении: браслеты, серьги, кольца. Казалось, даже дыхание украшено — слишком ровное, слишком выверенное.

Ацуши Накадзима была невестой. Богато украшенной, как того требовал статус её семьи.

И каждое украшение было напоминанием: чем ярче она сияет, тем глубже клетка, в которой её держат.

Брак с сыном влиятельного политика должен был стать союзом двух старых домов — союзом, где не было места чувствам, но много — выгоде. Она не протестовала. Просто молчала, училась ходить с прямой спиной, говорить тихо, улыбаться, когда нужно. Только по вечерам, когда город затихал, она снимала украшения. Одно за другим. Браслеты, кольца, ожерелье. Каждый раз, когда кожа становилась свободной, в груди появлялось ощущение — будто она вспоминает, кто под всем этим золотом.

Он появился в доме за месяц до свадьбы. Чуя Накахара — телохранитель жениха. Молодой, с усталым взглядом и руками, привыкшими к оружию, а не к перу. Он держался вежливо, сдержанно, но в его молчании было что-то тревожное — не угроза, а сила, от которой хотелось отвернуться, чтобы не заметить.

Она впервые увидела его утром, когда случайно вышла слишком рано — без вуали, без украшений, просто в лёгком халате. Он стоял во дворе, курил, и пепел падал на камни, как снег. Он посмотрел на неё коротко, с тем самым вниманием, от которого воздух становится плотнее. Ацуши отвела взгляд, будто обожглась.

Позже, когда он стал сопровождать её на прогулках, между ними возникла тишина — не неловкая, а тянущаяся, наполненная чем-то, что нельзя назвать. Он не говорил лишнего. Но каждый раз, когда она спотыкалась о подол платья, его рука ловила её — быстро, уверенно, и в этом касании было больше правды, чем во всех словах жениха.

Свадебные приготовления превращались в спектакль. Дом наполнился гостями, цветами, золотыми нитями и тяжёлым запахом жасмина. Она ощущала себя не невестой, а статуэткой, которую вычищают, полируют и ставят на витрину.

Ночью она не спала. Сидела у окна, смотрела на сад, где темнела фигура Чуи. Он, как всегда, дежурил у ворот. И вдруг она подумала: если сейчас встать и выйти — что случится? Ответ пришёл сразу: ничего хорошего.

Но всё равно вышла. Он удивился, когда увидел её босую, в простом халате, с распущенными волосами.

— Вам нельзя быть здесь, — тихо сказал он.

— А где мне можно? — ответила она.

Он не ответил.

Она подошла ближе, глядя прямо.

— Скажите честно, — произнесла она, — вы когда-нибудь видели человека, украшенного так, что под всем этим золотом уже не видно кожи?

Он смотрел молча.

— Вижу каждое утро, — сказал он наконец. — Вас.

В груди что-то дрогнуло. Тон его был не нежный и не грубый — просто настоящий. И это "настоящее" было страшнее всего.

Дни до свадьбы потянулись вязко. Она начала искать поводы, чтобы говорить с ним. Иногда — просто обменяться фразой. Иногда — услышать, как он произносит её имя. Каждый раз, когда он произносил его — тихо, с лёгкой хрипотцой, — в ней что-то откликалось, будто в ответ на зов, который она ждала всю жизнь.

Однажды, когда он сопровождал её в город, они зашли в лавку тканей. Хозяйка принесла ей отрезы, предложила выбрать. Она взяла кусок белого шёлка, провела пальцами.

— Слишком просто, — сказала продавщица.

Ацуши улыбнулась.

— Зато дышит.

Когда они вышли, Чуя сказал тихо:

— Белый вам идёт больше, чем золото.

— Потому что он не отражает?

Он покачал головой.

— Потому что он не прячет.

Накануне свадьбы она узнала, что её жених подписал новый контракт — объединение капиталов, ради которого, собственно, всё и затевалось. Её имя упоминалось в документах как "составляющая сделки". Она не заплакала. Просто замерла. А потом впервые в жизни что-то сделала по своей воле — подошла к Чуе и сказала:

— Завтра я не выйду за него.

Он долго смотрел на неё. В его взгляде было и уважение, и страх.

— Вы понимаете, что за это будет?

— Понимаю.

— Тогда скажите: зачем?

Она улыбнулась — устало, но впервые по-настоящему.

— Потому что я устала быть украшением.

Ночь побега была дождливой. Она сбежала в платье, без украшений — только в белом, том самом шёлке, что купила в лавке. Чуя ждал её у конюшни. Он не спрашивал, куда они поедут. Просто помог сесть в седло, поднял капюшон, и они поехали в темноту.

Дождь шёл долго. Дороги были пусты. Когда они остановились на рассвете в горах, она сидела, глядя на туман, и чувствовала — впервые за долгое время — не страх, а свободу.

Чуя подошёл и протянул ей маленький мешочек. Внутри — один из браслетов, тот самый, который она сняла и оставила на столе.

— Нашёл, — сказал он. — Подумал, может, пригодится.

Она посмотрела на золото в ладони и тихо ответила:

— Я больше не ношу украшения.

Он усмехнулся.

— Не нужно. Вы и так богато украшены.

— Чем же?

Он посмотрел прямо, не отворачиваясь:

— Смелостью.

Потом они ещё долго ехали. Не как беглецы — как люди, которые наконец сами выбирают дорогу. Где-то впереди, за горами, начиналась новая жизнь — без золота, без титулов, без чужих решений. И в этой новой жизни она знала: неважно, что будет дальше. Важно, что теперь она — не невеста, не украшение, не часть сделки.

Просто Ацуши.

А он — тот, кто впервые увидел её не сквозь блеск, а как свет.