Deal (джен)

— …Не вздумай бродить по замку или — тем более! — по двору после отбоя. Не вздумай драться и ругаться. Не вздумай пробовать… всякую дрянь. Не вздумай перечить декану — что бы тебе ни говорили!..

В какой-то момент Мартину перестало казаться забавным смиренно отвечать на каждое бабушкино наставление: «Не вздумаю, мэм», — и он принялся просто кивать. Лишь бы скорее у неё кончились фантазии, что ещё он может натворить в Хогвартсе.

— Если ты не поступишь на Слизерин, — угроза и облегчение удивительным образом менялись во взгляде, — не водись с дурными компаниями, тем более…

Мартин слишком часто представлял, как было бы хорошо, провожай его в школу отец с матерью. Слишком часто — теперь уже мечта казалась глупой, наивной и вообще постыдной. И это, в конце концов, нелегко — рисовать себе какое-то там «бы», когда здесь, перед самым носом, настоящее. Не так-то просто обманываться. Родители далеко, далеко-далеко-далеко, а здесь бабушка…

— Всё, ты сейчас опоздаешь! Попрощайся с сестрой.

…и младшая сестра (звать её правильно, «кузиной», он никогда не мог; кузина или кузен — хотя во втором случае гендерная принадлежность не так очевидна — это Дора Тонкс и Драко Малфой, а Джейн именно сестра, они вместе всегда и навсегда). Её, впрочем, он никогда не старался оставить — ни в жизни, ни в мысли.

Мартин обнял Джейн обеими руками и даже чуть оторвал от земли.

Неужели он не сможет обнять её завтра, через неделю, через месяц? Неужели только зимой?

— Я буду писать тебе каждый день, хочешь?

— Я не люблю читать, Ма-арти!

— Что же нам делать? — Мартин положил ладони ей на плечи, заглянул в лицо с серьёзностью, волнением — и тут же улыбнулся: — Ты помнишь, я рассказывал про комиксы?

— Ты не умеешь рисовать, — Джейн засмеялась, немного морща нос.

— Но в комиксах же можно чуть-чуть писать! если ты не поймёшь мои рисунки. Но я буду стараться!

— Мартин, не говори ерунды, — оборвала бабушка. — Пиши ей самые обычные письма. Не любит она читать, ты подумай! Так придётся.

— Стащу у Снейпа каких-нибудь ингредиентов, — улучив последний момент, шепнул Мартин сестре, — и привезу тебе!

В следующую же секунду ему пришлось — на самом деле пришлось, Хогвартс-экспресс не собирался никого ждать — хватать вещи и бежать к ближайшему вагону. Бабушка крикнула вслед:

— И научись, Мерлина ради, завязывать галстук!..

— но Мартин не стал оборачиваться. Только поднявшись по ступенькам, он посмотрел на провожающих и помахал. Джейн помахала в ответ. Бабушка постаралась вложить в свой прощальный взгляд всю строгость и усталость.

Все купе оказались ожидаемо заняты. Причём компании в них были взрослые — и что хуже, слаженные. Мартина почему-то до жути злила мысль, что он может стать новичком, прийти туда, где уже есть понимание, воспоминания и иерархия.

Пройдя почти два вагона, он обнаружил почти свободное место. «Почти» — потому что одного вроде как можно не считать, а всё же он есть.

— Привет. Я войду?

Мартин поздно подумал, что стоит всё-таки спросить, а не констатировать (именно констатация, чуть ли не распоряжение, у него вышла); с другой стороны, лучше сразу показать, кто ты такой.

— Если только не будешь мне мешать, — отозвался незнакомый мальчик.

Его тон показался Мартину высокомерным и холодным. Светлые же волосы и серые — тоже холодные — глаза натолкнули на неприятные воспоминания об избалованном залюбленном Драко. Аргументом «за» не искать больше купе, а остановиться здесь, стали слизеринские знаки отличия.

— Не поверишь, я умею вести себя в обществе.

— Ты первокурсник.

— А ты кто, профессор? Или бритый Дамблдор? — Мартин нарочно не сел — упал на сиденье напротив; всё в его позе и выражении кричало — ещё немного, и он вздумает ругаться, а может и драться, даже не доезжая до Хогвартса. — Слушай, ты случайно с Малфоями не в родстве, м?

Светлые волосы, глаза, раздражающее высокомерие — а ещё Мартин успел разглядеть, что книга, которую сосед держит на коленях, целиком на французском.

— В какой-то мере именно в родстве.

— Как можно быть в родстве «в какой-то мере»?

— Вот так. Драко Малфой — он, кажется, будет здесь в следующем году — сын Нарциссы Малфой, Нарцисса Малфой — дочь Друэллы Розье. А я, — он улыбнулся, и его взгляд вдруг лукаво зажёгся, потеплел, — Эван Розье. Младший.

— Мог бы не уточнять, — буркнул Мартин; почему-то отчаянно захотелось повернуть время вспять и сыграть всё знакомство заново. — Мартин Лестрейндж.

Эван недолго на него посмотрел — а потом рассмеялся. Оказалось, что и смех у него вполне обычный, добрый и весёлый.

— Прости, я ещё подумал, что ты мне кого-то напоминаешь, но так и не смог понять!..

Мартин, вместо того чтобы огрызаться и дальше или поддержать смех, протянул руку и, дождавшись пока Эван смолкнет, сказал:

— Будем друзьями.

Эван охотно ответил на рукопожатие.

— Будем. Но мы вообще-то тоже родственники. В какой-то мере.

Они говорили ещё недолгое время, потом Эван всё же вернулся к чтению — а Мартин оказался предоставлен своим мыслям. О чём бы он ни брался думать, всё сходилось в конце концов к Джейн, и на душе становилось тяжело, тоскливо и досадно.

Мартин был с Джейн с первых её дней. Мартин привык, что смотреть за ней — его главная и вечная обязанность; она не меняется никогда, нигде, ни с кем (даже если рядом другие дети, если рядом взрослые, Джейн — Мартина). А что же теперь? Кто будет смотреть за Джейн?

— Что с тобой? — спросил вдруг Эван.

Мартин помотал головой и, вынырнув из размышлений, крепко стиснул зубы. Он, кажется, собирался выйти из купе, проветриться — но так задумался, что замер на краю сиденья; и новоиспечённый друг (по совместительству внезапно обретённый дальний родственник) просто не мог этого не заметить.

— Я оставил дома сестру.

Мартин рад был бы соврать, но что он мог бы сказать? что волнуется перед распределением? что боится жить с чужими людьми в незнакомом месте? что вспоминает, все ли учебники прочёл к учебному году? Нет, определённо, лучше рассказать о самом дорогом, что есть в его жизни, чем показаться нюней.

— Что значит — ты оставил дома сестру? Ты её… забыл?

Глаза нехорошо вспыхнули, вернулось желание огреть Эвана чем-нибудь тяжёлым по голове. И неважно, что он уже друг.

— Как можно забыть дома сестру?! Она, по-твоему, как книжка или куртка? — Мартин откинул волосы со лба, вздохнул — и всё-таки успокоился: — Просто я уехал, а она — нет.

— А должна была?

— Нет. Если бы так, ехала бы со мной, — тише, тише, он, наверное, на самом деле не понимает, наверное, у него просто нет ни братьев, ни сестёр. — Ей десять. Она поступит в следующем году.

— Тогда ты не мог её оставить, — очень спокойно и убедительно сказал Эван. — Она осталась — потому что ещё не может учиться. Такие правила. Или ты имеешь в виду… но нет, — он нахмурился, как будто стал что-то вспоминать, — вы не можете жить одни…

— Мы не живём одни. Но… — Мартин подвинулся в глубь сиденья и обречённо махнул руками, — но за ней некому присмотреть. Я имею в виду… Дженни умная. Очень. Но она может придумать пойти в лес, ты представляешь? в одиночку, в лес! А нашей бабушке без разницы, что мы делаем, лишь бы приходили к столу и иногда занимались учёбой… Но если… или она возьмёт метлу, на что-нибудь засмотрится и упадёт… У неё есть мать, — Мартин заговорил жёстко, не по-детски презрительно и ощутил, как внутри разливается уже не тоска — ярость. — Но лучше бы её не было. Она появляется, когда захочет, забирает Дженни, а потом возвращает… И Дженни грустит! И если она загрустит сейчас… как я ей помогу?

Мартин посмотрел перед собой с таким вызовом, точно именно Эван был виновен во всей этой несправедливости. Не найдя вызову никакого ответа, Мартин раздражённо отвернулся к окну:

— Забудь.

— Мартин?

— Я серьёзно, забудь. И не думай, что я какой-нибудь неженка или не могу пожить не дома несколько месяцев. Я волнуюсь о сестре!

Эван ответил не сразу. Мартин успел заметить, как сухое поле сменили ещё зеленоватые холмы.

— Я просто не думаю, что здесь есть какое-то решение. Ты должен учиться — а твоя сестра не может. Но это же на год. А потом она будет здесь. И мы сможем за ней присматривать.

Мартин медленно отвлёкся от окна.

— Что ещё за «мы»?

— Я был бы не против…

— Нет, нет, нет! — Мартин поднял ладони; потом опустил, смерил Эвана оценивающим взглядом и как бы нехотя вздохнул: — Можешь с ней дружить. Ты ей понравишься. Но присматривать за ней — нет. Я сам.

Эван опять рассмеялся.

— Я понял. Ты волчонок, Мартин.

— Да, — Мартин тоже чуть улыбнулся. — Я знаю.

— То есть это не моё открытие? — притворное расстройство.

— А ты любишь обладать уникальными знаниями? Тебе бы тогда перекрасить галстук в синий. Нет, Эван, не твоё. Долохов постоянно зовёт меня волчонком.

* * *

Мартин вообще часто что-нибудь представлял. Не обязательно это были сказочные истории — вроде того что он всё это время жил со своими родителями; иногда воображение показывало и что-то реальное, просто — из будущего.

Вот и этот миг не был для него неожиданностью.

— Да, да, да… Лестрейндж… но в тебе, кажется, больше от Блэков — сильная, горячая кровь…

Мартину хотелось верить, что всё, что говорит Распределяющая шляпа, слышит только он.

— Ну да, мне часто так говорят. Блэк-Блэк-Блэк!

(И всё, что говорит Шляпе он, — тоже.)

— Огненная, страстная натура… Храбрость и верность, покровительство, желание помочь — в особенности тем, с кем обходятся несправедливо… Гриффиндор, мой мальчик, Гриф…

— Я знал, что ты это скажешь, — изо всех сил сдерживая волнение и являя лишь спокойное торжество, ответил Мартин. — Но я хочу на Слизерин. И только на Слизерин.

— Ты уверен?

— Если ты сама увидела во мне верность, тебе ни к чему удивляться.

— И то верно. Значит, Слизерин!

Мартин только сел за стол — свой стол, слизеринский стол — и приготовился с кем-нибудь знакомиться, как ребята по правую и левую сторону отодвинулись подальше. И с одинаковым смущением-недоумением-недовольством посмотрели назад и вверх.

Мартин вздохнул.

Как он мог забыть.

Нимфадора Тонкс. Нимфадора «Не-Надо-Меня-Так-Называть» Тонкс, его старшая кузина, выпускница, головная боль Теда и Андромеды, да и кого угодно, кто волей или неволей оказывается поблизости — она не стала надолго задерживаться на ногах, сразу плюхнулась на освободившееся место и ослепительно улыбнулась. Всё бы ничего — только и лицо, и волосы у неё были зелёные-зелёные.

— А мы спорили!.. И-и-и я должна маме «П» по Зельеварению. Я думала, Шляпа наставит тебя на путь истинный, а ты… — её зелёный стал только ярче.

— Я бы посоветовал не возлагать таких надежд на сомнительные артефакты.

— Фу! — Дора вскочила из-за стола. — Да он заразный! Смотри, мелкий, сидишь всего минуту, а уже такой нудный.

Мартин захотел улыбнуться, но уговорил себя этого не делать.

— Может, всё-таки будешь весёлым львёнком, ну-у-у?

Дора вмиг переменила причёску — и теперь волосы у неё были рыжие и кудрявые. Мартин раскрыл глаза; улыбаться больше даже не хотелось.

— Так, ладно, — она, по-видимому, поняла, что наделала, — перебор, прости-и-и! Никаких львят, — Дора высунула язык; тонкий и раздвоенный к концу, как у змеи.

Тут уж Мартин не выдержал — широко улыбнулся, а потом и засмеялся. Да так, что теперь слизеринцы косились не только на Дору, но и на него. Мартин не мог остановиться — его, как он сам это называл, «прорвало».

— Ну вот, теперь я спокойна! — Дора наконец вернула себе нормальные черты — и просто потрепала Мартина по плечу. — И тут не пропадёшь!

— Мисс Тонкс! Пожалуйста, займите место за столом своего факультета!

— И-иду-у-у! — Дора сделалась вся седая и унылая и нарочито медленно двинулась обратно. Потом, впрочем, всё равно обернулась и сделала выразительный жест: — Я за тобой слежу, мелкий!

* * *

Мартин не имел ничего против Доры Тонкс. Он даже её отца, магглорождённого, считал приличным человеком — хотя бы на том основании, что в общении (редком и неблизком, а всё же) он был приятнее самых расчистокровных, вроде Люциуса Малфоя или родни с материной стороны, по чьим гостиным бабушка упорно таскала его (несмотря на то что и сама воспринимала эти визиты исключительно со стаканом чего-нибудь крепкого).

Мартин всего-навсего не терпел то положение дел, согласно которому он был младшим.

Дора то и дело ловила его в коридорах между занятиями, подсаживалась за завтраками, обедами и ужинами, как-то даже заявлялась в гостиную — и задавала один и тот же вопрос. «Как дела, мелкий?» В ней не было злости, конечно, не было высокомерия или даже приторной заботы; «мелкий» — это была скорее её шутка, чем попытка «взять шефство».

(Хотя бы потому, что Мартин сам сказал ей ещё в начале сентября: опекать его у неё не выйдет.)

Справедливости ради, он удачно прятал своё нетерпение. Ещё после того первого разговора с Эваном Розье Мартин зарёкся изливать душу. Что-то не нравится в тоне или словах собеседника — встал, развернулся и ушёл; если собеседник — ровесник и мальчишка, где-нибудь между «встал» и «развернулся» можно добавить «дал по роже».

Прятал — и рассказывал, как же у него дела. Как много выговоров получил, как часто претворял в жизнь то самое «дал по роже», как долго гулял после отбоя, по каким углам прятался от завхоза Филча, что делал на очередной отработке, сколько конспектов стребовал с Эвана (всё же хорошо, что он подружился со второкурсником, да ещё таким, как оказалось, умным). Мартин учился не то чтобы плохо, во всяком случае, те предметы, которые были ему действительно интересны, он понимал без лишних объяснений и часто вперёд одногруппников; проблема была в том, что не всё подходило под эту категорию.

Все те бабушкины «не вздумай» были нарушены Мартином ещё в первые два месяца первого семестра. И судя по всему, бабушке об этом сообщали — где-то в ноябре Мартин получил от Джейн длинное письмо; редкость редкостью, она предпочитала отправлять рисунки, открытки или — на худой конец — короткие заметки.

«…Лучше не приезжай на каникулы. Бабушка серьёзно думает тебя выдрать.

Дженни

P. s. С другой стороны, если ты не приедешь, она выдерет меня. Мне кажется, ей просто хочется кого-то выдрать.»

— так оканчивалось письмо. Мартин потом разве что не торопил машиниста — так рвался домой. Бабушка на самом деле устроила ему не самый тёплый приём, но главное — Джейн не досталось лишнего.

Мартин прятал-прятал-прятал своё нетерпение, пока весной (такой весной, когда уже тепло, темнеет поздно и все деревья в цвету) не взорвался на привычный вопрос Доры:

— Бесит!

— У-у-у! — волосы Доры стали точно пламя. — Меня тоже! Жуть как! А ты о чём, мелкий?

Мартин сжал пальцами переносицу, а потом резко махнул раскрытой ладонью в её сторону.

— Вот об этом. Мелкий-мелкий, — передразнил он.

— Ну а какой ты? — хмыкнула Дора. — Большой, что ли?

— Вообще-то да.

— Ты, — она стала демонстративно разгибать пальцы, — почти самый старший на курсе. Ты старше Джейн. Старше Драко. И неужели во всём этом ты не видишь повода для радости? а то, что у тебя есть одна-а старшая кузина, тебя сразу злит.

Мартин не нашёл что ответить. Он снова сорвался — и это расстраивало. Но кроме того, он действительно не понимал, почему единственный случай, когда он младше близкого человека (и этот близкий человек — не родитель или кто-то, кто теоретически может этого родителя заменить), так выводит из равновесия.

— Это странно, — Мартина хватило только на это заключение — и на то, чтобы с видом как можно более недовольным сложить на груди руки.

— А я бы очень хотела, чтобы у меня был старший брат… кузен… или хоть кузина!

Мартин хитро прищурился.

— Так давай.

— Давай! — Дора изобразила из себя нечто, которое — в её, видимо, представлении — должно было напоминать «безумного учёного». — Вломимся в Отдел Тайн и украдём маховики времени!

— Нет же! Просто — я буду твоим старшим братом.

Дора громко засмеялась.

— Ты не можешь.

— Драккл, ты что, не понимаешь? Как же там говорят… Вот! де-юре я, конечно, останусь младше и бла-бла-бла, но де-факто я буду старше! В конце концов, я мальчик, а ты… девочка. Нет, — Мартин замахал руками, — я не буду искать тебе мужа или, там, заставлять сидеть дома и вышивать… просто… я буду тебя защищать, если кто-то тебя обидит, буду вызывать на дуэль, буду, ну да, иногда ставить тебе голову на место… тут, кстати, даже миссис Тонкс со мной согласится.

Дора рассуждала непривычно долго. Так, что Мартин успел совсем отдышаться, успокоиться и сделаться довольным.

— У меня есть идея получше. Ты будешь крёстным.

— Как?

— Ну, мел… э-э, Мартин, я уже взрослая, а взрослые люди, когда встречают других взрослых людей и влюбляют в них, начинают…

Мартин вспыхнул.

— Я знаю! Ты просто меня… погоди, ты имеешь в виду — крёстным твоего ребёнка?

— Ну да.

— И чем это поможет?

— У тебя появится ещё один человек, которого ты старше. И не просто человек — крестник, — Дора воодушевлённо улыбнулась. — Ты знаешь, как их надо защищать?

— Ага. Знаю даже от чего: накопительства, старости и скуки. Поэтому Долохов учит меня играть, пить и драться.

— Ла-а-адно, я поняла, ты не согласен…

— Нет, — неожиданно миролюбиво улыбнулся Мартин. — В общем-то, неплохая идея. Хотя я не очень понимаю её смысл… но это здорово. В любом случае.

— Договор?

— Ну, — Мартин пожал плечами, — договор.

«А я всё равно буду тебя защищать», — подумалось вслед. — «И тебя, и крестника».

Прошло драккл знает сколько лет, и давно уже не было того первокурсника Марти Лестрейнджа; был только Мартин Родольфус Лестрейндж, лучший ученик командира боёвки Антонина Долохова, дуэлянт (проигрывает только матери, ну и тому самому Долохову), подающий надежды артефактор, завсегдатай борделей и расхититель погребов; а Дора Тонкс так и продолжала спрашивать: «Как дела, мелкий?»

Мартин больше не злился — знал, что, как бы она его ни назвала, он будет старшим.

Дора всё понимала, поэтому Мартин никогда не видел в ней даже намёка на осуждение. Он приходил в своих грубых ботинках, в вечной чёрной куртке, с маской, которую только после приветствия вспоминал убрать куда подальше — Дора знала, Дора не осуждала. На нём были свежие раны, шрамы, синяки, ожоги — Дора знала, Дора не осуждала. Разговор (или хуже — отдых, такой, каким его понимает Мартин), бывало, прерывался жжением в левом предплечье — Дора знала, Дора не осуждала.

А потом вдруг даже не осуждение, что-то наподобие усталости от повторяющейся ошибки стало пробиваться в её взгляде снова и снова. Мартин пытался наблюдать и скоро понял, что так Дора отвечает отнюдь не на напоминания о том, кто на чьей стороне сражается (даром что для Мартина Чёрная метка — что-то вроде раздражающего оберега, надо-носить-иначе-злой-дух-найдёт-тебя-и-будет-беда), — на его рассказы о тех самых «делах».

— Что не так? — Мартин таки не выдержал.

Он только что протянул Доре очередную сигарету. Они решили поговорить прежде, чем зайдут в бар, потому что там, в баре, сложно вести долгие беседы.

— Всё так, — Дора затянулась, выдохнула, потом вдохнула просто воздуха; Мартин понял, ответ будет долгим. — Твоего отца снова бесит Руквуд и его тупые теории. Старший Нотт достал откуда-то невероятный артефакт и у твоей матери наконец появилось — с её слов — нормальное занятие. Джейн всю ночь играла в покер, так что теперь у вас дома лежит коробка золотых часов. Кстати, нет, мне такие не нужны. У Долохова похмелье. Драко снова валяется в соплях и слюнях из-за Волдеморта… А, точно, вот тот самый Руквуд, любитель тупых теорий, купил себе новые сапоги…

— Я не говорил про сапоги, — удивился Мартин. — Драккл знает, что у него там с сапогами, бред какой-то…

— А, то есть ничего до тебя не смущает?

— Должно?

Дора в сердцах швырнула сигарету на асфальт и повозила носком.

— Ну подумай, Мартин! Каждый раз, каждый, когда я спрашиваю, как твои дела, ты рассказываешь про кого угодно, только не про себя! Это я ещё не всех вспомнила! Тео, Эван, Люциус, Нарцисса… спасибо, что не пересказываешь мне мои же приключения!

— Прости, — Мартин снова потянулся за пачкой, но перед тем как прикурить закрыл лицо ладонями — и на несколько секунд замер. — Почему тебя это злит?

Нимфадора вдруг погрустнела и затихла.

— Меня это не злит. Меня это расстраивает. Как твои дела?

Мартин стиснул зубы.

— Всё хорошо.

Думаешь, хороший боец — это просто слова? Ты же сама член Ордена и дракклов аврор, Тонкс, неужели ты не понимаешь, что хороший боец видит всё вокруг себя и реагирует мгновенно? Ладно, это оценка, субъективность, но есть ведь и факты. Эти факты говорят, что я Лестрейндж, я мужчина, я единственный сын — причём не только в собственной семье, посмотри на Драко, там же всё ясно. Как я могу думать о себе, да и надо ли оно? Тебе действительно больше понравится, если я разноюсь, начну жаловаться и сокрушаться? Да как это вообще может нравиться, это отвратительно, слабо и абсолютно противоестественно!

Наконец, даже если я сделаю это, если признаюсь, что мне страшно и ни драккла не ясно в этой суматохе войны, ты ведь всё равно посмотришь с тем же осуждением. Потому что мне страшно не за себя — за них. За Дженни, за отца с матерью, за Долохова, за Малфоев, за Эвана, за Тео, за тебя и твоих родителей. Я не думаю о себе, я не того положения, чтобы думать о себе, и какого драккла ты недовольна этим?!

Дора тихо усмехнулась.

— Вау. Ты скрываешь правду от меня, но не от себя — и, похоже, там что-то действительно… впечатляющее. Как жаль, как жаль… я не готовилась и оставила Веритасерум дома.

Мартин помотал головой, сгоняя морок; задумался он надолго — новая сигарета потухла.

— Лучше расскажи о себе.

— Нет, — Дора улыбнулась — настолько весело, что Мартину захотелось совершенно по-детски встать и уйти. И напиться, да, но в гордом одиночестве. — Я не хочу пополнять твой список.

— Какой ещё список?

— Тот самый, из-за которого ты сходишь с ума и из которого никогда не сможешь вычеркнуть все пункты.

Мартин не стал ничего отвечать. В мыслях была пустота — пришла на смену взрыву. Он посмотрел вниз, на свои ботинки, и с раздражением заметил, что на них снова успели образоваться грязные разводы.

— Потому что это и не пункты, мелкий, а люди. Сегодня Малфой в слюнях и соплях— и надо бежать спасать его. А завтра меня берут в плен… твои же соратники… и надо бежать спасать меня, только так, чтобы никто лишний ничего не заподозрил. Даже не одна головная боль, а две.

— Вот именно, — Мартин злился, но эта злость вдруг рождала не крик — как бывало с его матерью, — а холод и категоричность, — «надо». Быть старшим, знаешь, — это иметь некоторые… обязанности.

— Тебе они нравятся?

— Да.

На сей раз молчание длилось нестерпимо долго, но Мартин не хотел ни продолжать разговор, ни идти наконец в бар — хотел побыть ещё на воздухе, в прохладе, в полутьме.

Он надеялся только, что лёгкая — победная — улыбка держится на губах, а фонари освещают его лицо так, что не видно синяков под глазами.

— Ты говорил, — Дора таки нарушила эту тишину; Мартин внутренне напрягся, — у вас какое-то особенное отношение к морю.

Напряжение схлынуло. Он даже улыбнулся шире.

— Особенное. Но не в том смысле. Это не что-то вроде легенд или рассказов о предках… такое тоже есть, конечно, но там так всё перемешано, и я… Выйти в море — это не какое-нибудь развлечение. Вот, в общем, и всё, — слова складывались в предложения с трудом, и от этого чувствовалось стеснение, почти смущение. — Я не знаю, как это объяснить, отец никогда не рассказывал вот так, он просто делал, а я понял. Выйти в море можно для того, чтобы развеяться или успокоиться… в одиночку или с кем-то, но тогда этот кто-то должен быть… не должно быть такого, что в процессе он разозлит или расстроит тебя только сильнее. А если надо о чём-то подумать — тогда не должно быть такого, что он помешает. Можно… можно выйти в море, чтобы научить кого-то вести. А можно… как это объяснить… чтобы показать своё уважение. Это будет то же самое, что прогнать с кухни эльфа и готовить для гостя самому. То есть в таком случае ты не будешь его учить, но это и не будет… просто какой-нибудь экскурсией.

Дора усмехнулась.

— С вашими жуткими физиономиями… такое приглашение логичнее расценить как угрозу жизни.

— Какие есть, — огрызнулся Мартин.

— …что уж говорить, у вас даже пёс точь-в-точь ночной кошмар.

— Гарм милый!

— А по кличке и не скажешь. Ладно, прости! На самом деле я хотела спросить: многих ты научил? вести.

— Ещё никого, — Мартин покачал головой — не столько от досады или тоски, сколько от желания просто-напросто хоть немного шевельнуться. — Нас с Дженни учил отец, а его и Рабастана учил дед… Думаю, это работает только так.

— А если бы тебя попросили… Драко, скажем? Или, — добавила Дора с особенным ожиданием, — я?

— Иногда мне кажется, Драко боится даже смотреть на это море с берега… не знаю, что должно с ним случиться, чтобы он захотел стоять у руля…

— Разве быть у руля не значит контролировать ситуацию? и чувствовать себя, закономерно… в безопасности?

Мартин посмотрел на Дору с какой-то необъятной теплотой.

— Кем бы ты ни был, это море… Знаешь, почему Дженни его так любит? Оно непредсказуемо. Впрочем… но разница всё равно невелика.

— Ладно, просто ответь мне. Да или нет?

— Блэки не ходят в море, — Мартин чуть прищурился — хитро и довольно.

— А если… просто так? в смысле, как ты сказал, в знак уважения. Кого бы ты пригласил?

— На самом деле это немного… просто традиция. Попросить тоже можно. И тогда… тому, кто сам попросит, я не откажу. Исключая, конечно, истеричек вроде Малфоев… ты знаешь, сколько там соли — в воздухе? а Люциус, например, запричитает, только один кристаллик упадёт на его волосы. А сам… я… я пригласил бы тебя. Эвана. Друзей Дженни. Не знаю… это сложно. Чего ты улыбаешься?

Дора веселела с каждым его словом, пока, наконец, не стала и вовсе широко-широко улыбаться и даже, кажется, тихо посмеиваться.

— Тебя научили стоять у руля… и теперь ты его никак не отпустишь. Хотя вот к морю и кораблю относишься куда лучше, чем к жизни. Отнюдь не собираешься брать тех, кто тебе в тягость. Что за парадокс, мелкий?

Мартин шумно вздохнул.

— А я думал, мы с этим закончили.

— Прости! Но красиво вышло, да?

— Ты всё перепутала, — Мартин не стал поддерживать её улыбку, напротив, вернул тот холодный тон. — Идём, — он встал, протянул Доре руку. — Мн… нам надо выпить.

Перепутала хотя бы потому, что у руля я стоял не всегда. А старшим был сколько себя помню. И потом — ты что, не поняла главного? Это ведь не я придумал, про море и корабль, — не я, отец. Этому всему я научился у него. Это всё сказал мне он — пускай и без слов. Мы и так часто спорим, слишком часто, я не хочу предавать его доверие окончательно. Я люблю его, уважаю, но почему-то всегда поступаю так, будто — нет.

Я хочу, чтобы хоть один мой поступок говорил правду.

— Тебе нужнее.

Протянутую руку она проигнорировала.

* * *

— Ты же понимаешь, — Дора склонилась близко-близко, — что скоро тебе придётся искать новую компанию для этих… прогулок?

— Почему? — Мартин поднял лицо; стакан так и остался в вытянутой руке, навесу.

— Забыл наш договор?

Громкий звук, с которым стекло коснулось деревянной столешницы, утонул в общем шуме.

— Я помню, — сурово, мрачно. — Но сейчас война.

Дора засмеялась, в глазах блеснуло озорство.

— И что?

— Я родился в войну, вот что. Я, Дженни, Тео, Эван, сёстры Кэрроу… не нравится Слизерин, хорошо, как насчёт Поттера и Лонгботтома?

— Фу, Мартин, — с расстановкой произнесла Дора. — Фу, фу, фу, какой ты пессимист.

— Я реалист! Я не хочу, чтобы с твоим ребёнком случилось что-то… что-то вроде того, что случилось с нами.

— Почему это с ним должно что-то случаться?

Мартин давно не вёлся на все её перемены внешности — сейчас вот опасно покраснели волосы, но он только повёл плечом и чуть отвернулся.

— Потому что это война.

Дора коснулась его руки. Улыбнулась мягко и даже немного снисходительно.

— А я люблю, мелкий, и сердцу не при-ка-жешь!

— Кого ты любишь?

— Ты знаешь.

Мартин сжал пальцами переносицу.

— Я не понимаю, ты что, не видишь, какой он?..

Дора вспыхнула — во всех смыслах — моментально.

— Сын медика и зельевара будет говорить мне!..

— Дослушай! Он бегает от тебя и заставляет себя добиваться. Он только и делает, что жалеет себя, клеймит, плачется… Да, всё из-за того, что он оборотень, но, — Мартин с тяжестью проговаривал каждое слово, — если бы он вёл себя нормально, я бы на это не посмотрел. Даже если он сдастся и согласится, ничего не изменится. И вместо одного ребёнка ты получишь двух!

Дора поморгала.

— Уметь чувствовать и не бояться это показать — значит быть ребёнком?

— Великий Один, нет… зачем ты так… радикализируешь? Ты не понимаешь, нет?

Дора помотала головой.

— Из вас двоих он должен быть главой семьи. Он старше, он мужчина и… да как ты можешь этого не понимать?! Зачем вообще здесь что-то понимать, это правило! Он должен нести ответственность, он должен защищать тебя и этого ребёнка, он должен успокаивать вас в случае чего… А не требовать своим несчастным видом, чтобы ты вытирала ему сопли!

— А разве ты не собирался защищать меня и крестника?

— Я не собирался и не собираюсь. Я готов. Но выкинь ты этого нытика! Прости за это нелестное замечание, Тонкс, но с нашим досугом тебе вовсе не нужен какой-нибудь муж, чтобы завести ребёнка! — Мартин и сам не заметил, как сорвался на крик. Горло сразу сковало и засаднило, пришлось спешно успокаиваться. — Клянусь, если он и дальше будет мучить тебя, я вызову его на дуэль.

— Я не хочу, чтобы мои отношения строились на страхе.

Мартин сделался невероятно холодным:

— Я рассчитываю на то, что им будет не из кого строиться.

Дора взяла — и просто-напросто ударила его наотмашь по лицу. Мартин только поморщился — но не стал ни перехватывать её руку, ни ругаться.

— Ты… Да что с тобой вообще такое?! Успокойся! Тебе своей семьи мало? Обязательно надо лезть в чужую?

— Что бы ни случилось, ты и Джейн останетесь в безопасности.

— А вы с мамой?

— Постараемся.

— «Постараетесь»?!

— Я не хочу тебе лгать. И делать вид, что… не может быть и такого исхода.

— Почему вы не позволите мне помочь? Почему?!

— Ты и так делаешь достаточно. Иногда даже больше.

— И я могу ещё! Я хочу…

— Мартин, я не предлагаю тебе вариантов. Наше с Беллатрикс благополучие — наша ответственность. Моя, в большей степени. Здесь нечего обсуждать.

— Почему?!

— Потому что это моё решение. Пойми и прими его, пожалуйста, и не кричи.

За всё то относительно недолгое время, что они жили вместе, Родольфус успел увидеть своего сына в разных, не самых приятных, состояниях. В ужасной нетрезвости, в истериках, в ярости — вспоминать можно до бесконечности. Он относился к этому как к неизбежному этапу — хотя бы потому что помнил, кто его мать, и прекрасно видел, как они все живут.

Родольфус по-настоящему не терпел только одного — попыток перехватить или даже просто разделить контроль. Каждый раз, стоило в разговоре коснуться этой темы, Мартин срывался и требовал — а Родольфус коротко и спокойно (лучше бы он тоже кричал, думалось всё время, от такого тона пробирает как от дикого мороза) отказывал.

И так, собственно, всё кончалось. Мартин замолкал — отец мог успокоить его, мог просидеть рядом сколько угодно часов, ожидая пока напряжение сойдёт; но он не мог — потому что не хотел, не считал правильным — внять его просьбам.

Это раздражало и пугало своей непривычностью.

— Мама была права, — уронила Дора.

У Мартина вертелось на языке несколько острых реплик, но он не стал говорить. Не только потому что не смог выбрать одной — потому что было нехорошее предчувствие, что Дора разумеет под этим отнюдь не рассуждения о своём несчастном женихе.

— Она всегда мне говорила, что, когда вернутся твои родители, тебе снесёт крышу. Не от счастья — что ж, я и сама теперь это вижу. Больше не получается, — продолжила она язвительно, — играть в главу семьи?

Мартин не глядя подхватил стакан — и осушил в пару глотков.

— Устроить тебе власть?

— Как ты…

— Как я смею? — довольно и снова язвительно подхватила Дора. — Вот точно так же, как и ты. Я всё-таки знаю тебя, Мартин, — и мне не надо даже представлять, на что ты способен.

Его глаза нехорошо потемнели. Под скудным и хаотичным светом и вовсе могло показаться, будто радужка и зрачок слились до общей черноты.

— Это шантаж?

— Я бы сказала: причинно-следственная связь.

Мартин помотал головой. Уловив краем глаза движение перед собой, молча указал: налейте ещё, а потом вдруг грязно ругнулся и ударил ладонями по столу.

— …Проклятый нытик! Мы скандалим — из-за него!

— По-моему, скандалишь здесь только ты. И хватит его так называть.

— А кто он?! Нет, Тонкс, правда, ну скажи мне… ну в чём я не прав?

— Во всём. Но я не хочу тебя переубеждать, — прохладно отозвалась Дора. — Суди по себе, пожалуйста. Но свои угрозы… и попытки влезть в мою постель… оставь при себе, будь добр, или иди обсуждай с кем-нибудь другим.

Мартин долго боролся с собой — целых два больших глотка виски.

— Ладно. Хочешь, я поговорю с ним? — он тут же поднял пустые ладони — Дора, кажется, готова была снова замахнуться. — Просто поговорю! Без палочки.

— Ага, и с ножами по карманам, — усмешка. — Как интересно… тебя даже пытать не надо — достаточно запретить лезть не в своё дело.

— Это «да»?..

— Это твёрдое и самое однозначное «нет». Не смей — или я сделаю так, что тебе больше не будет дела ни до кого на свете. Этом.

* * *

Мартин не злился на Дору ни дня. Понимал, что выказанное намерение отправить в Хельхейм (на Вальгаллу не было никаких надежд) его родных, — всего лишь короткий взрыв и что она никогда не совершит подобного. А кроме того, он по-прежнему жалел её. В чём-то Дора права, сердцу не прикажешь. В любви нет её вины, и, в конце концов, это он старший, а только страшим нельзя терять голову и поступать неразумно. Она может обожать своего Люпина и жить иллюзиями-надеждами. Главное, что он, Мартин, будет на подхвате и сможет, что бы ни случилось, защитить и её, и своего крестника.

Чем дальше, тем более безумный, абсурдный, пугающий облик принимала война. Июль 1997, а следом — захват Министерства и преследования, преследования, преследования, бесконечные обыски, допросы и казни — чужих и своих, каждого, кто сделал хоть один неверный шаг.

Мартину приходилось аппарировать из одного конца страны на другой, караулить, охранять, перехватывать, уничтожать — достаточно много, чтобы устать. Чтобы забыться, перестать думать о ком-либо, кроме своей настоящей цели. Чтобы оставить даже свои споры с отцом; что бы там он ни делал, кому бы ни продавал душу, как бы ни обманывал, ни его, ни Беллатрикс, ни Дженни не трогали. В какой-то момент Мартину показалось, что этого и хватит.

Звонким сильным ударом — первые секунды ничего не болит, а потом вдруг загорается сильнее и сильнее — стало известие, что Ремус Люпин всё-таки сбежал от Доры. Точнее, не «всё-таки» — окончательно. Женился, заделал ребёнка (Мартин не мог говорить об этом иначе, даром что того ребёнка хотела в первую очередь Дора) — и сбежал.

А Мартин, выходит, недоглядел.

Он прекрасно помнил и о запрете, и об угрозе — но отправился искать Люпина, едва возвратилась способность соображать хоть сколько ясно.

Не было ни дуэли, ни «ножей» (Мартин действительно носил их с собою всюду) — был самый примитивный, не сказать кабацкий мордобой.

Мартин сбивчиво кричал, называя Люпина трусом, предателем и ещё дюжиной тех выражений, за которые взрослый мужчина в общем-то в праве выдрать вчерашнего школьника. Люпин ничего не возражал — и от этого Мартин только расходился. Он то обещал какой-то «последний шанс», то угрожал расправиться немедля; то ненавидел, то готов был вот-вот простить. И в конце концов буквально отшвырнул от себя:

— Если Тонкс узнает об этом разговоре, я уничтожу вас. Поверьте… я смогу… теперь уж точно… сделать это о-о-очень медленно и красиво.

Дальше — снова провал, до той самой поры, пока в семье Доры не произошло новое несчастье. Убийство её отца никак не тронуло Мартина, но оно тронуло Дору — и это главное.

Опять недоглядел.

Мартин не пришёл тогда к ней. Не смог — родители его просто-напросто не пустили и ушли разбираться со всем сами. Он провалялся в каком-то беспамятстве до ночи, а потом, в столовой, Джейн молча раздала карты.

Не гадать — она, будто по семейной традиции, не умела и не признавала этого; нет — играть. Мартин не стал спрашивать: почему именно сейчас, зачем, — потому что предполагал, что сестрёнка ответит на это так же, как на прочие недоумения касательно своего досуга. «Не знаю», — и пожмёт плечами с самым невинным и ласковым видом. Что ж, она вообще часто играла.

Мартин — нет. Он всегда умел, когда-то даже любил, но везения ему недоставало. И именно это, последнее, в один момент пересилило страсть.

Везение, везение, везение. Случай! Его нельзя контролировать. Его можно лишь принять, но как? Принять что-то столь отвратительное, страшное и опустошающее! Чувствовать риск и радоваться этому риску? Как же?

Он повышал и повышал ставки, и всё шло даже хорошо. Мартин не понимал, почему или зачем ему так нужно выиграть — у собственной сестры, которую он так любит и бережёт и у которой даже в шутку не хочется ничего забирать, — но ему неожиданно нравилось.

— Бэдбит, Марти, — засмеялся Джейн.

Он рассыпал карты по столу, прикрыл глаза и почти с настоящим отчаянием зарылся пальцами в волосы.

Джейн присела ближе и потрепала его по плечу.

— Ты чего? Ну, давай сыграем ещё?

Мартин отмер и быстро, чуть не в панике посмотрел на часы.

Две минуты до полуночи.

— Не хочешь забирать удачу?

Он с силой потёр лицо ладонями. Гарм, добрый друг, ткнулся носом в колено.

— Можешь надо мной смеяться. Не хочу.

— Простите… можете повторить ещё раз, как его зовут? Я… совсем не могу вспомнить.

Андромеда печально улыбнулась и быстро посмотрела через плечо.

Джейн, сидя на тёмном диване, держала на руках младенца. Он смотрел на неё, пытался ухватить за небрежно выпущенные пряди и то и дело менял цвет собственных волос. Судя по тому, что они становились то синими, то жёлтыми, то вовсе белыми, понимать этого он пока не мог.

— Эдвард Ремус Люпин. Мы зовём его, — Андромеда запнулась, свела губы в тонкую линию — но поправляться не стала, — Тедди.

— Крестник, — Мартин то ли спросил, то ли просто произнёс — как факт, правда, очень болезненный.

— Насколько я знаю, это был договор. А Дора… была… не из тех, кто отказывается от своих решений.

Мартин сел. Прямо посреди гостиной, на пол — сел и зажмурился. Не из тех, кто отказывается от своих решений. А он — оказывается, из тех. Не смог, недоглядел, бэдбит.

— За что…

Андромеда тихо усмехнулась.

— Роль крёстного кажется тебе такой тяжёлой?

Мартин помотал головой. Ни кричать, ни тем более отшучиваться он уже не мог.

— Я не понимаю, за что она доверила мне… его… За что… если я не смог…

— Поднимись, — спокойно велела Андромеда. — И скажи мне честно и внятно, что именно ты имеешь в виду.

— Я не смог защитить её.

Андромеда изменилась в лице, но Мартин не смог понять как.

— Джейн была в той битве?

— Да.

Мартин внимательно и тревожно посмотрел на сестру, но её целиком занимал младенец. Стало легче — ему не хотелось, чтобы она слышала хоть слово. Уходить же в другую комнату не желала Андромеда: с какими бы добрыми намерениями они ни пришли, она, очевидно, не вполне доверяла ребёнка чужим, к тому же совсем неопытным.

— Тогда я не понимаю, в чём ты пытаешься обвинить себя. Дора знала, куда идёт… с ней был… муж.

— Я обещал ей, — прошептал Мартин. Сказать громче, признаться в полный голос, что он обещал — и не выполнил, было невозможно.

Андромеда слабо-слабо засмеялась и чуть покачала головой.

— Мартин, ты просто переоценил свои силы. Пообещал то, что даже звучит невыполнимо… И Дора, я уверена, понимала это с самого начала. Кто угодно бы понял, что ты не справишься. Люди часто не могут защитить даже себя… А ты вытащил и себя, и сестру.

Мартин мог себе признаться, что одной своей частью, эмоциональной-иррациональной-сердечной, он бесконечно счастлив теперь — по одной той причине, что его Дженни здесь. Просто здесь, и неважно… ничего больше не важно.

Но другая его часть, рациональная, заходилась стыдом и омерзением — он сказал и не сделал, он поступил как последний слабак, он не смог выполнить свою часть сделки.

— Разве тебя не учили, что младшие не должны спасать старших?

— Я, — Мартин нервно усмехнулся, — а я как-то сказал… давно… что я буду страшим. И я… так и думал…

— Ты заигрался, — Андромеда словно диагноз поставила: в её тоне были одновременно жалость и уверенность. — Мартин, надо ведь понимать, что это неправда — и так было всегда.

Мартин усилием воли взял себя в руки. Достаточно чувств — пора хотя бы чем-то искупить свою вину.

— Вам с Тедди нужна помощь? Я могу… нет, пожалуй, лучше вам вдвоём переехать к нам. Или, — голова гудела, мысли буквально сыпались, — как будет удобнее?

Андромеда оценивающе разглядела сначала Мартина, потом Джейн.

— Мы с Тедди будем отлично чувствовать себя и здесь, — она вдруг шагнула вперёд и взяла ладони Мартина в свои. — Твоей сестре нужен отдых — не думаю, что младенец его обеспечит. К тому же твоя жизнь отнюдь не заканчивается, — короткая, почти весёлая улыбка. — Строить её с ребёнком на руках может быть… непросто.

Мартин отшагнул.

— Приходите к нам — и этого будет достаточно. Я хочу, чтобы Тедди знал тебя и считал своим близким человеком, — остальное лишнее. Сейчас — точно.

Они сидели в тишине ещё половину часа. Мартин и Джейн, плечом к плечу, — с малышом Тедди. После Андромеда забрала его; Мартин встал и тут же протянул сестре руку, она, только оказавшись на ногах, прильнула к нему как котёнок. Он привычно коснулся губами её макушки.

Негромкий оклик Андромеды застал уже у порога:

— Мартин!.. Дора как-то рассказала мне про вашу традицию. Я пойму, если ты откажешь, но всё же хочу, чтобы ты знал — я отпущу Тедди с тобою. В море. Когда он немного подрастёт, конечно.