Сбивающий с толку (гет)

В университете Гермиона Грейнджер считалась человеком, которого невозможно вывести из равновесия. Она писала лекции заранее — аккуратным, разборчивым почерком в толстом блокноте с пометками на полях. Приходила в аудиторию первой, включала свет, проверяла проектор и ставила кружку с остывающим кофе на одно и то же место — справа от кафедры. Уходила последней, когда коридоры уже пустели, а уборщицы подметали мраморный пол.

Её курс "Логика и этика современного общества" был образцом структуры. Каждая лекция — как точный механизм, где ни одно слово не выпадало из логической цепи. Студенты уважали её. Некоторые даже боялись — не потому, что она была строга, а потому что казалась непоколебимой. Холодная ясность. Спокойная речь. Ни единого лишнего движения.

По крайней мере, так было до того дня, когда в расписании появилась новая фамилия. "Драко Малфой. Приглашённый лектор по праву и современным социальным системам".

Гермиона прочитала это имя трижды. Оно будто не вязалось с привычной системой университета, где всё заранее известно и предсказуемо. Имя было слишком звучным, слишком самоуверенным, чтобы просто пройти мимо.

Она увидела его впервые в коридоре старого крыла гуманитарного факультета. Было утро, за окном шёл лёгкий дождь, и каменные стены отражали тусклый свет, превращая воздух в серебристую дымку. Драко шёл навстречу — высокий, в сером костюме безупречного кроя, с лёгкой сутулостью человека, которому всё равно на чужие взгляды. В руке он держал папку с документами, под мышкой — книгу, а на губах играла едва заметная улыбка, будто он знал то, чего не знали остальные.

Она заметила, как несколько студенток обернулись ему вслед. Он бросил на них короткий взгляд, вежливо кивнул и пошёл дальше. Ничего особенного. И всё же… что-то в нём было неуловимо живое. Не холод, не надменность — скорее, уверенная небрежность, от которой у Гермионы внутри будто дрогнуло что-то привычно устойчивое. Когда он вошёл в её аудиторию, она как раз раскладывала конспекты. Звук шагов — ровный, неторопливый — заставил её поднять глаза.

Он остановился у двери, на секунду будто приглядываясь к пространству, как художник, оценивающий холст. Потом сделал несколько шагов вперёд, запахивая полы пальто. Воздух в аудитории словно стал плотнее. Даже пыльные солнечные лучи, пробивавшиеся через жалюзи, замерли.

— Грейнджер? — голос был низким, уверенным, но без нажима. — Мы, кажется, делим аудиторию в понедельник.

Она почувствовала, как внутри что-то сдвинулось. Её взгляд на мгновение задержался на его лице — резкие черты, спокойные глаза цвета мокрого камня, лёгкая тень усталости на скулах. Он выглядел так, будто всю жизнь спорил — с миром, с собой, с обстоятельствами — и устал, но всё равно продолжал. Он протянул руку.

— Постараюсь не сбивать вас с темпа.

Гермиона ответила машинально, раньше, чем успела подумать:

— Это вряд ли.

Голос прозвучал чуть резче, чем она планировала. Он улыбнулся — не нагло, не вызывающе, а почти невинно, с каким-то тонким оттенком иронии. Но во взгляде, который задержался на её лице чуть дольше, чем нужно, было что-то… беспокойное. Что-то, от чего дыхание сбилось. Он чуть кивнул, как будто понял больше, чем она сказала. А потом ушёл, оставив после себя лёгкий запах дождя, кофе и тихое эхо своих шагов.

Гермиона стояла у кафедры, держа ручку, и несколько секунд просто смотрела в пустоту. Она даже не заметила, как чернила растеклись на листе.

"Постараюсь не сбивать вас с темпа" — фраза звенела в голове, как странное предчувствие. И что было хуже всего, она поняла: он уже это сделал.

Они начали встречаться на лестнице, в коридоре, в буфете — словно случайно, хотя со временем Гермиона начала подозревать, что ничего случайного в этих встречах не было. Драко всегда появлялся ровно тогда, когда она не ожидала его увидеть: между двумя лекциями, с чашкой кофе в руке, прислонившись к стене, будто просто отдыхал. И всегда говорил то, что выбивало её из привычного ритма.

— Вы знаете, Грейнджер, вы слишком идеальны. Это раздражает.

Она поднимала взгляд от своих бумаг, морща лоб.

— Я просто делаю свою работу.

— Вот именно. А я — свою.

— И в чём она заключается?

— Сбивать вас с толку.

Она фыркала, стараясь не выдать улыбку, но в уголках губ всё равно проскальзывало движение. Он умел быть наглым с какой-то особой грацией — без грубости, но так, что её внутренний компас сбивался с направления.

Совместные лекции превратились в тихую пытку. Он вставлял реплики во время её выступлений, иногда притворно тянул руку, как студент, чтобы задать вопрос, и неизменно находил способ поколебать её уверенность. Он спорил с её выводами, заставлял студентов смеяться, бросал едкие комментарии, которые вроде бы касались темы, но на самом деле предназначались ей. И всё же она видела, как аудитория слушает их, затаив дыхание, словно наблюдая за дуэтом, где каждое слово — вызов и приглашение одновременно.

После одной особенно напряжённой пары Гермиона сидела в пустой аудитории, собирая разбросанные листы, когда он заглянул в дверь.

— Вы сегодня были великолепны, — сказал он спокойно.

— Вы называете "великолепием" публичное смущение?

Он пожал плечами.

— Я называю это живостью. До меня вы были слишком безупречны. А безупречность скучна.

Она сжала губы, не зная, что ответить. Всё, что он говорил, раздражало, но и тревожно отзывалось внутри, где-то глубоко, там, куда обычно никто не добирался.

Иногда во время обсуждений он смотрел прямо на неё — не на студентов, не в свои записи, а именно на неё, будто весь зал исчезал и они оставались вдвоём. В такие моменты она чувствовала, как время будто замедляется. Слова теряли чёткость, мысли расплывались, а привычная логика — её крепость, её броня — трещала под его взглядом. И тогда её голос срывался на полуслове. Студенты, конечно, думали, что она просто устала. А Драко лишь мягко усмехался, отводя взгляд, словно ничего не произошло.

Но Гермиона знала: он добился своего. Он сбил её с толку. И что хуже всего, она больше не была уверена, что хочет вернуть прежнюю ясность.

Однажды вечером, когда коридоры университета уже опустели, Гермиона осталась в аудитории — привычка, ставшая почти ритуалом. Тусклый свет лампы отражался в стекле окна, за которым сгущались сумерки. На столе лежали листы, исписанные ровным почерком, рядом — чашка с остывшим кофе. Она сосредоточенно перечёркивала строчки, исправляла формулировки, выстраивала порядок мыслей, будто от этого зависел весь смысл дня. Дверь открылась без стука.

— Вы всегда работаете допоздна? — Голос прозвучал тихо, почти лениво, но с тем оттенком, который заставлял её сердце чуть ускорить ритм.

Она подняла голову. Драко стоял в дверях, без галстука, рука в кармане, взгляд чуть насмешливый. Свет из коридора вычерчивал его силуэт, делая всё вокруг будто менее реальным.

— Не всегда, — ответила она. — Только когда кто-то вносит хаос в мои лекции.

— Тогда я чувствую себя польщённым.

— Вам бы не помешало чувство такта.

— А вам — чуть меньше контроля.

Он подошёл ближе, медленно, будто давая ей возможность отстраниться. Она не сделала ни шага. Его присутствие заполняло пространство — не навязчиво, но ощутимо. Он остановился у её стола и, не глядя на неё, провёл пальцами по краю её записей.

— Вы ведь даже не замечаете, как часто смотрите на меня во время занятий, — произнёс он спокойно.

Она резко подняла глаза, в голосе появилась твёрдость:

— Это не… — запнулась. — Это профессиональный интерес.

Он чуть улыбнулся — мягко, почти с нежностью, но в этой улыбке было слишком много смысла.

— Конечно, — кивнул он. — Просто профессиональный интерес.

Он взял её ручку, крутнул в пальцах, как будто проверяя её вес, потом положил обратно, точно на то же место. Казалось, этот жест незначительный, но в нём было больше интимности, чем в словах.

— Знаете, Грейнджер, — сказал он после паузы, — вы самое сбивающее с толку существо, которое я встречал.

— Почему?

— Потому что я не понимаю, как можно быть такой умной и при этом не заметить, что я давно вами очарован.

Всё внутри неё на секунду будто остановилось. Воздух стал плотным, как перед грозой. Она не знала, что ответить — слова, всегда такие чёткие и подчинённые разуму, рассыпались, не желая складываться в логические фразы. Она просто стояла, чувствуя, как тишина становится почти осязаемой, заполняя всё между ними. И наконец сказала тихо, как будто боялась нарушить равновесие:

— Я не уверена, что это хорошая идея.

— И всё же вы не отводите взгляда, — ответил он.

Он был слишком близко. Настолько, что Гермиона ощущала запах его парфюма — сдержанный, сухой, с лёгкими нотами дыма и бумаги. И впервые за долгое время она не знала, что делать. Все её принципы, выстроенные, как крепость, рушились под его взглядом, мягким, но настойчивым, будто он предлагал ей выйти за пределы самой себя.

С тех пор всё стало сложнее.

Они всё ещё держались на расстоянии. Говорили формально, обсуждали лекции, обменивались короткими замечаниями в коридоре. Но между словами теперь что-то мерцало — тонкое, неуловимое, как статическое электричество между двумя пальцами. Он мог пройти мимо и не сказать ни слова, но его пальцы случайно скользнули бы по её локтю — легко, почти невесомо, оставляя после себя след, который невозможно было забыть. Она могла резко оборвать его реплику на лекции, но позже ловила себя на том, что ищет его взгляд в аудитории — и ненавидела себя за это, даже когда находила.

Иногда он оставлял ей записку в папке с материалами: короткое "интересная статья" или "вы были блестящи сегодня". Без подписи. Без лишних слов. Она никогда не отвечала. Но все эти клочки бумаги — тщательно сложенные, аккуратно спрятанные между страницами конспектов — она хранила. Не из сентиментальности, конечно. Просто… как напоминание. О чём именно — она старалась не думать.

Вечером, когда университет уже опустел, Гермиона спускалась по лестнице, держа папку над головой, чтобы хоть немного прикрыться от дождя. Асфальт блестел под редкими фонарями, капли стекали по стеклу автомобилей, а воздух был насыщен запахом мокрого бетона и листвы. Ей хотелось просто добраться до машины, включить обогрев и забыться в привычной тишине. Но когда она вышла на парковку, он уже был там. Стоял, облокотившись о свой автомобиль, руки в карманах, взгляд усталый, но ясный, будто он ждал её не часами — годами.

Она остановилась. Несколько секунд они просто смотрели друг на друга — под дождём, под гулом капель, под небом, где всё смешалось: холод, шум и невыносимое чувство чего-то неизбежного.

— Вы всё ещё сомневаетесь, что это плохая идея? — спросил он, не двигаясь. Голос был спокойный, но в нём чувствовалось напряжение, словно за каждым словом стояло "пожалуйста"

— Я всё ещё думаю, что вы меня сбиваете с толку, — ответила она, чуть сжав пальцы на папке.

Он усмехнулся — едва заметно, почти беззвучно.

— Прекрасно, — сказал он и сделал шаг вперёд. — Значит, это взаимно.

Дождь усиливался, барабанил по крышам машин, стекал по его волосам, по воротнику рубашки, по пальцам, когда он поднял руку и провёл ею по лицу. Она должна была отойти. Сказать что-то разумное. Поставить границы, напомнить себе, кто она, где они, что всё это неправильно. Но когда он оказался рядом, на расстоянии дыхания, всё растворилось — шум, холод, здравый смысл.

Она рассмеялась — тихо, чуть хрипло, как будто в первый раз позволила себе не анализировать, не объяснять. Просто почувствовать. Он улыбнулся — по-настоящему, без той привычной иронии, и в его взгляде было что-то невыносимо тёплое. И когда он наклонился, касаясь её губ, всё вокруг замерло. Только его руки — осторожные, но уверенные — на её талии. Только тепло, которое пробивалось сквозь мокрую ткань пальто. И её собственное сердце, бьющееся неровно, как будто впервые училось жить. Они отстранились не сразу. Дыхание всё ещё путалось, а между ними стояла не неловкость, а тишина, наполненная чем-то живым. Гермиона прошептала, едва находя голос:

— Это всё неправильно.

Он посмотрел на неё, в его улыбке была и усталость, и что-то похожее на нежность.

— Может, просто перестанем всё анализировать? — сказал он спокойно.

Она не ответила. Только кивнула, и этого оказалось достаточно.

На следующий день Гермиона вошла в аудиторию чуть раньше обычного. Сердце колотилось, будто она снова студентка, идущая на экзамен. Он уже был там. Стоял у доски, писал что-то размашисто, мел оставлял белые полосы на чёрном фоне. Она остановилась у двери, наблюдая, как он сосредоточенно поджимает губы, как рукав рубашки сползает чуть выше запястья. Он обернулся, заметив её. Улыбнулся — просто, как будто между ними не было ничего, кроме работы, кроме слов, кроме… всего остального. И она вдруг поняла, что не может вспомнить, о чём хотела сказать. Всё будто вылетело из головы, даже её идеальные, выверенные фразы.

Он сбивал её с толку. Постоянно. Бесповоротно. И, наверное, именно поэтому рядом с ним ей было так легко дышать — как будто впервые за долгое время можно было просто быть, без схем, без логики, без защиты. Просто — быть собой.