Всё правильно (гет)

Утро началось с привычного звука — лёгкого щелчка чайника. Гермиона стояла у плиты, рассеянно помешивая ложкой чашку с уже остывшим чаем. На столе лежала газета, смятая с краю — Рон всегда держал её небрежно, будто газеты нужны были не для чтения, а для присутствия. Из комнаты доносились шаги детей, и она автоматически крикнула:

— Джеймс, не забудь форму! — и только потом вспомнила, что Джеймс — не её сын, а Гарри. Её — Хьюго.

Оговорка не имела смысла, но почему-то больно кольнула.

Рон ввалился в кухню, зевая, с той непоколебимой ленцой, что когда-то казалась ей очаровательной.

— Привет, — сказал он, чмокнув её в щёку.

Запах одеколона, слишком сладкий, смешался с запахом подгоревшего тоста. Гермиона не отстранилась, просто не ответила. Села за стол, открыла ежедневник. Список задач на день занимал три страницы — встречи, отчёты, согласования. Всё шло как должно. И всё вызывало усталость.

В Министерстве было шумно, как всегда. Люди спешили с папками, кто-то спорил о поправках к закону о международном обмене артефактами. Гермиона прошла по коридору, приветствуя коллег с выученной улыбкой. Улыбка не имела отношения к настроению. За годы она стала чем-то вроде униформы — так же обязательной, как значок с гербом Министерства.

В приёмной подали кофе, слишком крепкий, почти чёрный.

— Миссис Уизли, сегодня комитет по международному сотрудничеству. Потом встреча с отделом по защите магических существ. И ещё — предложение от Болгарии, но можно позже. — помощница говорила быстро, не глядя в глаза.

— Болгария? — рассеянно повторила Гермиона.

— Да, спортивный департамент, какой-то центр. Делегация приедет через две недели.

Она кивнула и не придала значения. Болгария, значит Болгария. В последнее время всё сливалось в серый поток рабочих дней.

После обеда, на заседании, кто-то долго спорил о квотах на финансирование. Гермиона слушала, делала пометки, кивала. Её голос звучал твёрдо и спокойно, но в голове было странное чувство пустоты. Словно всё происходило не с ней. Словно она просто присутствовала, не участвуя.

Когда коллеги разошлись, она задержалась у окна. Смотрела на Лондон — серый, дождливый, по-осеннему ровный. Где-то там, за рекой, стоял дом, где ждал Рон, где дети спорили из-за учебников, где пахло ужином и тишиной.

Вечером Гарри пришёл без предупреждения. Он часто так делал — тихо появлялся с бутылкой вина и усталым лицом.

— Джинни на матче, — сказал он, ставя бутылку на стол. — А ты выглядишь так, будто тебе не помешает компания.

— Я не выгляжу никак, Гарри, — ответила она спокойно, наливая им обоим по бокалу.

— Это тоже вид.

Они сидели на кухне, не включая свет, только лампа над плитой давала тёплое, тусклое свечение. Разговор шёл ни о чём — о детях, о новой инициативе Министерства, о старых приятелях. Но между словами чувствовалось что-то общее — усталость людей, которые слишком рано выжгли все свои силы на то, чтобы выжить.

— Иногда я думаю, — сказал Гарри, покрутив бокал в руках, — что мы всё сделали правильно. Но почему тогда всё кажется не тем?

Гермиона долго молчала. Потом тихо сказала:

— Потому что правильно — не значит живо.

Он кивнул. Они допили вино, не договаривая, что им обоим нужно идти домой.

Когда Гарри ушёл, Гермиона прибрала со стола, поставила чашки в раковину. Чай в одной из них остыл окончательно.

Она налила себе новую порцию — и вдруг заметила в кипятке своё отражение. Смазанное, зыбкое.

Как и всё вокруг.

Гермиона злилась на себя за то, что не могла просто отнестись к визиту спокойно. Всего лишь делегация. Официальная встреча. Документы, речи, кофе в бумажных стаканах — ничего особенного. Но всё утро она ловила себя на том, что выбирает платье дольше, чем обычно, что пригладила волосы уже трижды и что сердце, к несчастью, не слушается логики. Раздражение было тихим, почти физическим — как зуд, от которого не избавишься. Она объясняла себе, что это просто волнение перед ответственным днём, но знала — врёт.

Когда она вошла в зал заседаний, воздух показался чуть плотнее, чем обычно. Болгарская делегация уже ждала — четверо мужчин, переводчица и он. Виктор стоял немного в стороне, спиной к окну. Широкие плечи, коротко остриженные волосы, тот же прямой, слишком внимательный взгляд, в котором не было и следа наигранности. Гермиона вдруг поняла, что забыла, каково это — когда на тебя смотрят не из вежливости, а просто смотрят.

— Мистер Крам, — сказала она, протягивая руку, — добро пожаловать в Лондон.

— Миссис Уизли, — ответил он, чуть запнувшись, будто это слово ему не нравилось. Его ладонь была тёплой, но рукопожатие — сдержанным, почти официальным.

— Рад видеть вас снова. Прошло много времени.

— Двадцать лет, — сказала она, и это прозвучало слишком точно. Слишком лично.

Они говорили о проекте, о возможностях сотрудничества, о строительстве спортивного центра. Всё шло по протоколу: формулировки, улыбки, короткие взгляды на бумаги. Но под поверхностью, между сухими словами, бежала тонкая искра — не страсти, нет, а узнавания. Как будто оба в какой-то момент вспомнили запах лета, старую тишину библиотеки, ту нерешительность, которая когда-то была сладкой. И оба испугались.

Когда встреча закончилась, Виктор подошёл к ней чуть ближе, чем позволял этикет.

— Вы изменились, — сказал он негромко, почти на выдохе.

Гермиона подняла на него глаза.

— Все изменились.

— Но вы... стали спокойнее. Раньше в вас была буря.

— Возможно, я просто научилась прятать ветер.

Он улыбнулся — коротко, так, что уголки губ дрогнули и тут же вернулись в нейтральное положение. Никаких намёков, ни одного лишнего слова. И всё же она почувствовала, как поднимается старая, забытая дрожь. Та, что начинается где-то под рёбрами, когда человек, которого ты не ждала, вдруг становится слишком реальным.

Вечером, дома, Рон сидел в гостиной с газетой. Фоном бубнил камин, дети возились наверху. Всё выглядело по-домашнему, спокойно, как и должно. Гермиона поставила сумку, сняла туфли, прошла на кухню.

— Ну как твой день? — спросил Рон, не поднимая глаз.

— Нормально. Встреча с делегацией. Болгары.

— А, — он усмехнулся, — тот самый Крам, да? Старый поклонник моей жены. Надеюсь, не разочаровался?

Она улыбнулась. Искренне, как умела — аккуратно, без блеска.

— Мы говорили о проекте, Рон. Всё как обычно.

— Ну и хорошо. Всё как должно быть, — сказал он, поворачивая страницу.

Она подошла к окну, отодвинула штору. Снаружи моросил дождь. На стекле отражалась её тень — чёткая, но пустая внутри. Всё действительно было как должно быть. И почему-то от этого хотелось выдохнуть громче, чем позволено.

Гарри зашёл вечером, без предупреждения, как всегда. У него была привычка появляться тогда, когда казалось, что день уже окончен, но разговор всё ещё не состоялся. Он принёс пирог от Джинни, сел за кухонный стол и, не дожидаясь приглашения, налил себе чай. Гермиона устало присела напротив. Они какое-то время молчали — просто слушали, как за окном шуршит ветер и сыплются листья.

— Мы как-то быстро стали взрослыми, да? — сказал он наконец.

— Мы слишком рано перестали быть детьми, — ответила она.

Он кивнул, не споря.

— Рон говорит, что ты выглядишь уставшей.

— Я и есть уставшая. Это не жалоба, просто факт.

— А помнишь, — он улыбнулся, — как ты раньше спорила с каждым решением Министерства? Не могла смириться ни с одной несправедливостью. А теперь ты сама часть системы.

Она чуть приподняла уголки губ.

— Наверное, потому что когда-то я верила, что систему можно изменить. Теперь понимаю — иногда проще в ней выжить.

Они выпили чай, почти не глядя друг на друга. Разговор не требовал пафоса. Просто двое людей, слишком давно знающих, что перемены не всегда равны движению вперёд. Гарри ушёл, пожелав спокойной ночи, и Гермиона осталась одна.

Она вышла в сад. Воздух был прохладным, пах землёй и мокрой травой. Листья тихо падали — не быстро, не медленно, просто как должно быть в конце октября. Она села на лавку, обхватила колени руками и слушала, как сад дышит. Где-то хлопнула дверь соседнего дома, вдалеке залаяла собака. Всё было спокойно, и в этом спокойствии вдруг стало тесно. Ей показалось, что жизнь сужается, как старая тропинка, по которой идёшь, не глядя по сторонам.

Когда она вернулась в дом, на столе уже лежало письмо — сова оставила его через окно. Герб Министерства, подпись заместителя министра, знакомый сухой тон канцелярского стиля. “В связи с открытием международного центра магических видов спорта Министерство просит Вас представлять британскую сторону на церемонии в Софии.”

Она перечитала дважды, потом просто положила лист на край стола. Болгария. Снова.

Сердце отозвалось коротким, неприятным толчком. Не радостью — тревогой.

Ночью она собирала чемодан. Всё складывала аккуратно, машинально — как всегда. Рубашки, документы, блокнот, амулет от детей. Всё по местам, без суеты. Когда всё было готово, она закрыла замок и на секунду застыла. В зеркале напротив стояла женщина — аккуратная, уставшая, собранная. Лицо знакомое, но взгляд чужой. Не тот, что был раньше.