Среди деревьев (гет)

Завыли студёные нездешние ветра. Гермиону призвали к себе полярное сияние, кусачий морозный воздух и заснеженный лес.

Лес манил искривлёнными ветвями, зыбкой гранью солнцестояния, где сон ещё не отпустил, а явь уже дышит в лицо.

Гермиона вдохнула, и ледяной воздух обжёг горло. Эта боль была почти желанной — единственная вещь, не скрытая за мутной пеленой, похожей то ли на пророчество в стеклянном шаре, то ли на утреннюю позёмку.

Снег, лес и звёзды над ним будто бы сговорились поглотить её.

Среди деревьев, слившихся в сплошную тень, всё повторится трижды.

Гермиона моргнула — и проснулась.

Она стояла босиком, ступни у неё порозовели, а пальцы онемели.

Следующий вдох ударил в грудь ледяной киркой.

— Где моя… — Она осеклась, тщетно нащупывая палочку под ночнушкой.

Окончательно разбудил Гермиону далёкий волчий вой. Что это было — лунатизм? Неконтролируемый выброс магии? Постороннее вмешательство? Проклятие?

Гермиона стояла на поляне где-то в Запретном лесу в разгар зимы посреди ночи. Посреди самой длинной ночи в году, во время зимнего солнцестояния. На горизонте темнел силуэт Астрономической башни, и Гермиона всерьёз задумалась, сумеет ли добраться до замка до того, как полностью окоченеет.

Она сглотнула, пытаясь побороть растерянность, но пробирающий до костей холод мешал трезво мыслить.

Где-то в глубине сознания всплыли слившиеся тени деревьев и троекратное повторение.

Гермиона сорвалась с места и помчалась к замку, не разбирая дороги и не обращая внимания ни на коряги, ни на острые камни под босыми ногами. Когда она доберётся до замка, то вся будет в ссадинах, если, конечно, не превратится в ледышку раньше.

* * *

— Грейнджер?

Гермиона вздрогнула и инстинктивно потянулась к карману, где должна была лежать палочка, если бы она была при ней.

Гермиона едва успела переступить через порог Большого зала и никак не ожидала увидеть кого-то в такое время — судя по массивным часам у дальней стены, около двух утра, — тем более Драко Малфоя с розовеющими от холода или смущения щеками и выражением крайнего недоумения.

Подол её ночнушки был покрыт снегом, ноги горели — и от мороза, и от бега, и от резкого потока тепла, встретившего у входа в замок. Грудь сдавило от недостатка кислорода, зубы выбивали дробь.

Гермиона попыталась мысленно досчитать до трёх, надеясь обуздать хаотичный сердечный ритм. Когда она оставила карьеру в госслужбе, признав поражение в борьбе с бесконечной бюрократией министерства, и приняла предложение преподавать трансфигурацию в Хогвартсе, то никак не ожидала обнаружить там Драко Малфоя, начинающего новую жизнь в роли преподавателя астрономии. Переехав в школу, Гермиона втайне надеялась оставить прошлое в прошлом, как бы иронично это ни звучало.

Гермиона была слишком занята оплакиванием утраченной близости с Гарри и Роном и несбывшихся представлений о будущем, которые оказались чересчур тяжёлыми для её измученного войной существа, чтобы разбираться, какие отношения ей надлежит выстроить с Малфоем.

На протяжении всего первого семестра они ограничивались исключительно редкими вежливыми репликами.

Именно поэтому его появление сейчас казалось особенно неуместным: Гермиона едва чувствовала собственные заледеневшие ноги и не была готова разбираться в нюансах их с Малфоем сосуществования.

— Профессор Малфой, — выговорила она наконец сквозь стук зубов и непрекращающуюся дрожь.

Его щёки вспыхнули ярче, а глаза чуть расширились.

Он прокашлялся и сообщил, что наблюдал за полярным сиянием с Астрономической башни, когда увидел её, и бросился вниз, потому что не мог понять, что она делала среди ночи в Запретном лесу. Взгляд его при этом скользнул к её пустым рукам.

— Разве у тебя нет палочки?

Гермиона попыталась возмутиться или хотя бы изобразить подобие возмущения, но смогла лишь поёжиться и покрепче сжала зубы, чтобы они не застучали ещё громче.

— Мерлин, Грейнджер, — пробормотал он, — дай-ка я закрою двери. Тебе нужно… — Он осёкся на полуслове, едва коснувшись её спины у поясницы, словно предлагая сдвинуться с места.

От этого почти невесомого прикосновения Гермиона внезапно осознала, что на ней только тонкая ночнушка. По меркам магического мира она была всё равно что раздета. И всё же Малфой, похоже, не придавал этому особого значения: он отвёл её в профессорскую гостиную, разжёг камин, попросил у эльфа чаю и наложил на разные части её тела несколько согревающих чар, которые, если уж говорить на чистоту, оказались неприлично приятными.

Гермиона не помнила, когда в последний раз кто-то заботился о ней так внимательно. Сначала это странным образом ранило, затем вызвало растерянность из-за того, что подобная забота исходит от Малфоя, и лишь после этого по спине прокатилась волна благодарности.

Только когда он отступил к камину и обеспокоенно оглядел её, Гермиона почувствовала, что наконец вырывается из блестящей зачаровывающей дымки, державшей её в плену.

Малфой был удивительно красив, особенно в тёплом свете камина, который придавал его угловатым чертам лица непривычную мягкость.

— Хочешь, я разбужу Поппи? Могу отвести тебя в лазарет, но мне показалось, что так будет быстрее. Ты была босиком, Грейнджер, о чём ты только думала?

— Я не думала, — тут же призналась она. Отсутствие незримой силы, что вытолкнула её из постели и привела в заснеженный лес, похоже, сделало Гермиону более импульсивной и откровенной.

Это, пожалуй, был худший из способов заново познакомиться с кем-то, кто причинил ей немало боли в детстве, а теперь стал коллегой; и всё же вот она — сидит, обнимая себя за плечи, пытаясь сдержать дрожь и не позволить благодарному стону вырваться наружу всякий раз, когда Малфой накладывает очередное согревающее заклинание.

Его магия оказалась удивительно приятной — она проникала под кожу слабым покалыванием. Гермиона не могла устоять перед желанием рассматривать Малфоя с жадным любопытством, которое просачивалось из тех уголков её личности, что обычно надёжно держались в узде, пока он стоял напротив, молчаливый и как будто растерявшийся. Он тоже не очень понимал, что должен делать теперь, когда ей стало заметно теплее.

— Почему астрономия? — спросила Гермиона, не сумев удержаться. Зубы щёлкнули на букве «т» в слове «астрономия», но она всё равно продолжила: — То есть… почему именно этот предмет, особенно… после? Насколько я помню, ты не то чтобы им увлекался. Хотя, конечно, я не… — Она кашлянула, обхватив себя покрепче. — Похоже, я ещё не совсем согрелась.

Малфой, судя по выражению лица, одновременно и развеселился, и стал серьёзен.

— Меня назвали в честь созвездия, — произнёс он так, будто этим всё объяснялось.

— А меня в честь персонажа из пьесы.

Он коротко рассмеялся и наклонил голову:

— Понятия не имел, что ты умеешь шутить, Грейнджер. Я имел в виду, что астрономию в моей семье всегда почитали. Не скажу, что это был мой любимый предмет, но он мне правда нравился. А что касается … особенностей работы именно в этом замке, то здесь, честно говоря, был шанс хоть как-то исцелиться. — Малфой вдохнул и перевёл взгляд на огонь. После длинной паузы он добавил: — Я подумал, что если наложу достаточно новых воспоминаний поверх старых, то, возможно, смогу разбавить их настолько, чтобы выносить собственное прошлое.

У него дрогнула мышца на скуле, и Гермиона задержалась взглядом на прямом, чётком профиле, чувствуя, как к пальцам постепенно возвращается чувствительность.

— И как, получается? — спросила она наконец, но не из смелости, а скорее из заинтересованности.

Малфой пожал плечами.

— Могло быть и хуже. — Он перевёл взгляд на Гермиону, и по его лицу вновь пробежал огненный блик. — Могло быть и лучше. А ты? Ты же настоящий академический рыцарь без страха и упрёка, любой институт в любой стране оторвал бы тебя с руками и ногами. Почему ты вернулась сюда?

Гермиона сжала пальцы в кулаки и стала поочерёдно их сгибать, будто надеялась выгнать холод усилием воли.

— Я… — начала она, но так и не закончила. Зубы снова коротко стукнули друг о друга. — Наверное, по той же причине. Я любила это место. Хочу вернуть себе это чувство.

Малфой отошёл от камина, подлил ей чаю и сел напротив как раз в тот момент, когда часы пробили три.

* * *

Снова задули нездешние зимние ветра. Завеса полярного сияния, морозный воздух и беспросветная стена укрытых снегом деревьев тянули Гермиону всё дальше. Всё глубже.

Лес звал и манил.

Зелёные волны, жёлтая пена, серебристый берег.

Когда Гермиона очнулась, её пробрала дрожь. Она снова оказалась в Запретном лесу. Снова в ночь зимнего солнцестояния.

Она почти забыла о странном приступе лунатизма, который год назад вывел её среди ночи, босую и едва одетую, на заснеженную поляну. Тем более что с тех пор ничего подобного не повторялось. Гермиона решила, что это был случайный выброс магии, который закончился тем, что она чуть ли не до рассвета просидела у камина профессорской гостиной рядом с Драко Малфоем.

Он оказался неожиданно приятным собеседником. И удивительно добросовестным заклинателем согревающих чар.

Та ночь, и до леса, и после него, давно растворилась в тумане памяти. Когда занятия возобновились, и Гермиона снова увиделась с Малфоем, они вели себя, словно ничего не произошло. Они по-прежнему почти не знали друг друга, лишь немного смягчили углы в поведении, что Гермиона списала на разыгравшееся воображение.

Их отношения с Малфоем нельзя было назвать плохими — хотя они и перестали быть исключительно рабочими, но едва ли приблизились к дружеским. И уж тем более они никак не оправдывали тот факт, что Гермиона сейчас пробиралась сквозь снег посреди ночи, вновь босая и почти раздетая, в сторону замка, потом вверх по лестницам, едва переставляя онемевшие ноги, к двери, которая, насколько она помнила, вела в личные покои Малфоя.

Путь к этой двери покрывала такая же туманная пелена, как и то, что увело её, спящую и ничего не понимающую, в лес второй раз подряд в ночь солнцестояния.

Гермиона почти повернула назад, но сомневалась, что её пальцы и ступни выдержат ещё хоть немного без тепла. До её собственной комнаты — а значит, и до палочки — пришлось бы приодолеть несколько лестничных пролётов.

Гермиона нерешительно постучала.

А потом принялась ждать, чувствуя себя нелепо.

Гермиона не смогла заставить себя постучать ещё раз, только коротко вдохнула, растёрла руками плечи, пытаясь согреться, и уже решила вернуться к себе — как должна была поступить с самого начала любая благоразумная ведьма, — когда дверь открылась, и на пороге появился сонный Драко Малфой в тёмно-зелёной пижаме и махровом чёрном халате.

Халат сидел немного криво, а воротник уехал набок, словно Малфой одевался в спешке.

Малфой смотрел на неё, выпучив глаза, словно сова.

Гермиона смотрела на него, дрожа всем телом.

Наконец она сказала:

— Это опять произошло.

— Входи, — не раздумывая ответил он, и на этом разговор закончился.

Прежде чем Гермиона успела толком осознать происходящее из-за разума, ещё замутнённого холодом и сном, который никак не удавалось вспомнить, она уже сидела у камина Драко с чашкой чая в руках и тёплым вязаным пледом на коленях. В её внутреннем монологе Малфой незаметно перестал быть Малфоем и превратился в Драко.

— Ох, Грейнджер, — пробормотал он, так тщательно поправляя плед, что в итоге оказался перед ней на коленях, и едва коснулся рукой её щиколоток, словно проверял зыбкую грань допустимого. Когда Гермиона лишь коротко вдохнула от резкого контраста между его тёплой кожей и собственным ледяным телом, он, похоже, счёл это достаточным сигналом, потому что его руки опустились к её ступням, и он начал накладывать деликатные согревающие чары и — по совершенно необъяснимой и Мерлину, и всему роду людскому причине — мягко массировать стопы, пятки и даже пальцы.

— В голове что-то вертится, — прошептала Гермиона, удерживая зубы от дрожи. — Какая-то фраза, которую я никак не могу вспомнить, с тех пор как очнулась в лесу. — Она прикусила губу, сдерживая подступающие непристойные звуки слишком интимной благодарности.

Драко Малфой не имел ни малейшего права обладать такими ловкими руками и использовать их настолько… правильным, совершенно чарующим способом. В таком темпе её ступни согреются с невероятной скоростью.

Он тяжело вздохнул.

— Знал же, что надо было не ложиться и задокументировать сияние. Думаешь, это проклятие? Или пророчество?

— Не знаю наверняка, но если в первый раз это можно было списать на случайность, то во второй…

— …уже совпадение, хотя всё ещё ближе к случайности, чем к закономерности. Третий раз — алмаз, как говорится. Возможно, это вообще ерунда. — Драко взглянул на неё, и в его глазах промелькнула такая искренность, что Гермиона невольно затаила дыхание.

Никогда ещё Гермиона не была поражена тем, насколько Драко красив. Прежде его внешний вид был второстепенным по сравнению с жестокостью, или трагизмом, или туманной меланхолией, которая часто его окружала. Однако, возможно, в его словах о залечивании ран правды было больше, чем она думала: он действительно пытался перекрыть старые воспоминания новыми, чтобы освободиться. Потому что, глядя сейчас на него, стоящего на коленях у её ног, словно в молитве, Гермиона почувствовала, как тяжесть их долгой вражды тает в тепле камина, под мягким пледом и обжигающей кожей.

В мгновение ока его острые черты показались ей благородными, бледность — почти эфирной, а недовольный изгиб губ — задумчивым. На её глазах сотворилось чудо эмоциональной алхимии.

Гермиона тихо выдохнула, ощущая себя слишком мягкой, слишком податливой для собственного блага. Мороз покидал кости так стремительно, что она не сразу это заметила, потому что полностью погрузилась в сладкую близость заботливого мужчины, стоящего перед ней на коленях.

Мысли предательски скользнули туда, куда лучше бы не скользили, — к иным возможным способам согреться этой ночью. Трудно было избежать опасных фантазий, даже если речь шла о радушном коллеге, когда его руки массировали её ступни. Чувствуя глубоко укореняющееся желание, она удивлялась, как вообще умудряется думать о чём-то другом.

Гермиона снова вздохнула.

— Честно говоря, я бы предпочла, чтобы это оказалось проклятием. Что угодно, лишь бы не заниматься прорицаниями. Если я зайду в класс к Лаванде и попрошу помощи с пророчеством, она просто с ума сойдёт.

Гермиона помедлила, оценивая, насколько откровенной может быть в присутствии Драко.

— Думаю, она мой самый нелюбимый преподаватель прорицаний со времён Сивиллы Трелони.

— Сомнительная честь, если я правильно помню.

— Вся эта дисциплина — сущий вздор.

Драко рассмеялся и, осторожно опустив её ноги на пол, вновь укутал их пледом. Затем он постучал по забытой чашке чая.

— Пей, — сказал он. — Тебе нужно согреться.

Почти беззвучно, едва дыша, Гермиона прошептала:

— Я уже и так разогрелась, спасибо.

Драко улыбнулся и проявил благородство, не став уточнять, правильно ли он расслышал её слова, и не попросив повторить, если нет.

* * *

К третьему солнцестоянию пребывания Гермионы в Хогвартсе они с Драко успели исключить проклятия, сглазы, порчу, болезнь, розыгрыши, лунатизм, одержимость, призраков, ослабление границы между волшебным и магловским мирами, сезонные магические вспышки, помешательство от полярного сияния и даже пищевое отравление. В результате единственной рабочей гипотезой оставалось пророчество, что Гермиона переживала крайне болезненно.

От прорицаний у неё сводило зубы.

Однако Гермиона никак не могла выбросить из головы жуткие слова, от которых по затылку пробегал холодок.

Среди деревьев, слившихся в сплошную тень, всё повторится трижды.

Зелёные волны, жёлтая пена, серебряный берег.

Гермиона металась между желанием подняться на северную башню и вытрясти из Лаванды хоть сколько-нибудь туманное объяснение, поскольку та была экспертом — Гермиона употребляла это слово с великой натяжкой — по части прорицаний, и отчаянным стремлением избегать Лаванды как чумы. А именно так, как чумную заразу, она и воспринимала пророчества.

Победило избегание — исключительно из инстинкта самосохранения. Гермионе совершенно не хотелось заработать головную боль из-за такой ерунды.

После целого дня, проведённого в уединении своей спальни или боязливых пробежках по безлюдным коридорам, Гермиона с облегчением обнаружила, что Лаванды нет среди оставшихся преподавателей, ужинающих в опустевшем Большом зале.

Гермиона заняла своё место за столом и положила на тарелку понемногу всего, что было полито маслом, пропитано шалфеем и посыпано тимьяном с мятой. Она рассчитывала как можно дольше согреваться пряным эльфийским вином на уютном праздничном затолье.

Рассеянный взгляд, блуждающий между мерцающими свечами, которые парили под потолком и вокруг огромной рождественской ели, резко сфокусировался, когда кто-то опустился на соседний стул.

На миг, охваченная паникой, Гермиона решила, что Лаванда всё-таки до неё добралась, хотя Лаванда ни сном ни духом не ведала, что Гермиона от неё скрывается.

— Ну что, тебя уже посетило пророческое озарение? — спросил Драко с ленивой, насмешливой улыбкой.

У Гермионы сердце сбилось с ритма. Драко сменил профессорскую мантию на повседневную рубашку и элегантные брюки. Когда он заговорщически склонил к ней голову, она заметила, как то ли специально, то ли по чистой случайности, но его отросшие волосы небрежно — лихо, как со стыдливым смущением признала про себя Гермиона — падают на лоб. Он становился всё привлекательнее, с каждым годом свой профессорской карьеры обретая новые грани. Показная развязность школьных времён трансформировалась в зрелую уверенность человека, который не только многое умеет, но и знает себе цену.

— Я думала, ты уехал к матери на каникулы, — сказала Гермиона, не в силах скрыть радости от того, что он остался.

— Поменялся с Долгопупсом, — ответил Драко. — Он хотел навестить свою бессмертную бабулю. А моей матери не нужен повод, чтобы провести недельку на каком-нибудь французском пляже. — Он пожал плечами чересчур непринуждённо. — Да и казалось разумным держать тебя в поле зрения. На всякий случай.

— На всякий случай, — повторила Гермиона.

За последний год их медленное сближение превратилось в стремительную весеннюю оттепель. Та ночь в его покоях мгновенно разрушила искусственную дистанцию, которую они поддерживали из уважения к прошлым конфликтам и неописуемым обстоятельствам настоящего.

Драко оказался приятным собеседником за обедом.

Ещё легче с ним было обсуждать науку.

И уж совсем непозволительно легко он стал объектом волнений для её безнадёжно одинокого сердца.

Драко был красив, умён и присутствовал в её жизни куда более ощутимо, чем кто-либо ещё в последнее время.

И как Гермиона могла не поддаться, когда он посылал ей лукавые улыбки, подливал вина, продумывал обходные маршруты между классами, чтобы Лаванда не настигла её и не обрушила на неё нежеланное пророчество?

Иногда Гермионе казалось, что она попала в течение, неумолимо тянущее её к нему, и остановиться была уже не в силах, даже если бы захотела. Всё это было непривычным, нелогичным и неожиданным, но факт оставался фактом: Драко стал одним из её самых близких друзей, и само это обстоятельство казалось чудом.

— Осталось пережить всего один ужин, — заметил он.

— Даже если удастся избежать Лаванды, впереди целая ночь. Я всё ещё сомневаюсь, что теория с пророчеством имеет хоть какой-то смысл.

Драко улыбнулся той хитрой улыбкой, которая всегда выводила её из себя, словно упрекая Гермиону за упрямство и нежелание признать очевидное.

Гермиона фыркнула, выпрямилась и отпила вина.

— В любом случае, спать я буду в трёх парах носков и в тапках, наложив фиксирующие чары между всеми слоями одежды. На всякий случай.

— На всякий случай, — повторил Драко, возвращая разговор к началу. Он выглядел слишком довольным сложившейся ситуацией. — Я буду наблюдать за полярным сиянием с Астрономической башни. Странное дело: три года подряд у нас такая яркая аврора в ночь солнцестояния. Мы севернее Лондона, но не настолько, чтобы она была так заметна. — Он сделал паузу, наблюдая за реакцией Гермионы. — Я присмотрю за тобой, если не возражаешь. Или, если желаешь, можешь присоединиться ко мне, чтобы не спать всю ночь.

Гермиона не позволила себе ни на секунду представить, чем двое взрослых коллег могут заниматься целую бессонную ночь в уединённом уголке замка.

Она лишь поморщилась.

— Боюсь, времена моих ночных бдений позади. Моё тело больше на такое не способно.

Драко чуть наклонил голову и улыбнулся.

— Возможно, твоему телу просто не хватает правильной мотивации.

Неясно, был ли это подарок судьбы или проклятие, но именно в этот момент из ниоткуда возникла Лаванда. Гермиона понятия не имела, как отвечать на столь откровенно двусмысленный намёк Драко.

— Среди деревьев, слившихся в сплошную тень, всё повторится трижды. Зелёные волны, жёлтая пена, серебряный берег…

— Ох, Мерлин всемогущий, — воскликнула Гермиона, подскочив от мелодичного голоса за спиной. По спине пробежали мурашки.

— Тише, она не закончила… она сказала «время покажет»? — шёпотом спросил Драко, широко распахнув глаза, будто до этого и сам лишь наполовину верил в их последнюю гипотезу.

Лаванда моргнула, и на краткий миг Гермионе показалось, будто её зрачки запорошило роем блестящих снежинок.

— Вот и всё, — безнадёжно произнесла Гермиона, чувствуя, как рушатся остатки иллюзиий. — Вот тебе и пророчество.

— Какое поррочество? — спросила Лаванда, как ни в чём не бывало наливая себе вина.

— Ты не могла бы повторить всё, что сказала, чтобы я записал? — обратился к ней Драко.

Лаванда недоумённо моргнула.

— Повторить что?

Гермиона только вздохнула, опускаясь на стул и чувствуя, как сводит зубы.

* * *

В третий раз засвистели нездешние зимние ветра. Полярное сияние, хрустальная стужа и манящий лес, утопающий в снегу, потянули Гермиону к себе. Глубже. А затем ещё глубже.

Лес неустанно звал её.

Среди деревьев, слившихся в сплошную тень, всё повторится трижды.

Зелёные волны, жёлтая пена, серебряный берег.

И ещё что-то, что она не успела расслышать.

Гермиона моргнула, приходя в себя.

Она снова была боса.

Пальцы ног заледенели.

Кончик носа онемел.

А перед ней стоял Драко Малфой с выражением глубокой обеспокоенности и поджатыми губами.

— Гермиона? — спросил он, выдыхая облако белого пара. — Ты что-то бормотала… ты сейчас проснулась?

Гермиона повалилась на него и попыталась залезть руками под мантию в поисках тепла, не спрашивая позволения. Драко сперва напрягся, но вскоре расслабился и обнял Гермиону за плечи, прижимая к своей груди. Он тяжело дышал, словно после бега. В соседнем сугробе виднелась вмятина в форме метлы, но остальной снег вокруг был нетронут.

— Фиксирующие чары не сработали, — только и сказала Гермиона, уткнувшись щекой в его рубашку. Она вдохнула. От Драко пахло маслом, травами и горячим ужином, на который она бы сейчас с удовольствием набросилась, если бы не окоченела до костей.

Высоко над ними бушевало сияние, слишком яркое для часов между полуночью и рассветом, то угрожающе надвигаясь, то отдаляясь.

Драко ослабил объятия.

— Пойдём, — сказал он. — Тебя надо согреть.

Гермиона ещё раз взглянула на небо, где зелёные и жёлтые всполохи сходились с запорошёнными ветвями деревьев, серебристыми от лунного света. Серебристыми, как волосы Драко.

Она застонала. Драко замер и вопросительно покосился на неё.

— Нет, — сказала Гермиона.

— Нет… что?

— Я отказываюсь в это верить.

— В загадочное пророчество Лаванды?

Гермиона махнула рукой на небо.

— Зелёные волны. Жёлтая пена. Серебряный берег. Нет, я отказываюсь в это верить.

— И всё же ты признаёшь совпадение.

— Не смей радоваться!

— Там ведь что-то говорилось о троекратном повторении? Это же… третий раз, да?

— Предатель, — прошептала Гермиона, её дыхание завихрилось в воздухе и превратилось в кристаллики льда.

Драко вновь обнял её, теперь настойчивее, и попытался направить к метле.

Гермиона отпрянула.

— Почему от тебя так пахнет?

— Как? — Драко с недоумением посмотрел на свою мантию.

— Пахнет… воскресным жарки́м. Травами. Мятой. О-ох… — Она прижала ладонь ко рту. — Не время покажет… Мята подскажет. Это же ты услышал в конце? Ох, как же это раздражает. Нелепость какая-то! Я… И что, выходит, всё было ради того, чтобы ты оказался здесь? С какой целью? Нет, лучше не отвечай. Я отказываюсь участвовать в этом пророческом фарсе. — Гермиона едва удержалась, чтобы не топнуть босой ногой по снегу, протестуя против любого магического вмешательства, которое посмело привести её сюда. Привести сюда вместе с ним.

У Драко едва заметно дрогнули губы, словно он сдерживал смех. В конце концов смех победил, и уголок рта приподнялся.

— Я прихватил из кухни остатки жарко́го. Курица с мятой. Я облился соусом, когда увидел, что ты опять в лесу.

— Какое возмутительно удобное совпадение.

— Или судьба, — небрежно предположил он.

— Даже не вздумай, — пригрозила Гермиона, но её суровость сошла на нет, когда пушистая снежинка выбрала самое неудачное время, чтобы опуститься на кончик носа.

Драко шагнул ближе.

— Грейнджер…

— Нет, нет. Не смей меня так называть. Ты целый год звал меня Гермионой. И я не позволю какой-то туманной пророческой магической чуши — которая три года таскает меня по снегу и угрожает моему здоровью — оказаться… такой вот ерундой? Романтическим вздором? Нет уж! Если магия вдруг решила свести двух людей, это же абсурд! Смешно! Это… Это…

Драко поднёс палец к её подбородку, бережно поднимая к себе.

— Это просто прелестно, — закончил он. — Если уж выбирать пророческий жанр, то я предпочту «романтический вздор», а не борьбу за жизнь. И ты меня весьма заинтересовала тем, что первой назвала это именно романтикой.

Гермиона осознала, что за несколько минут, которые длилось их обсуждение, она не просто замёрзла, а продрогла до костей, к тому же была неподходяще одета, а ветер кружился вокруг, вздымая одинокие снежинки.

Однако вместе с этим ей было ужасно тепло и отчего-то бросало в жар. Гермиона собрала остатки храбрости, растопленные близостью Драко, и спросила:

— А разве нет?

Дыхание сбилось, когда другая рука Драко обвела её плечо, скользнула по шее и легла на затылок.

— Полагаю, — сказал он тихим, уверенным голосом, — что эта неумолимая пророческая сила — единственное, что может убедить меня в праве хотя бы вообразить, каково было бы поцеловать тебя.

У Гермионы вырвался вздох.

— Ах. Ну… в таком случае, думаю, — она ухватилась за край его мантии, нашаривая опору, — нельзя игнорировать пророчество. Если оно так настойчиво сводит нас вместе. Исключительно из уважения к магии стоит…

Однако все дальнейшие оговорки были безжалостно сорваны с её губ — Драко наклонился и поцеловал её. Колени у Гермионы подогнулись, и она чудом устояла на ногах под напором ветра, снега и света полярного сияния. Драко крепко держал её, сильной рукой обнимая за талию, изгоняя поцелуями все сомнения и отвращение к прорицаниям из разума Гермионы.

Через миг он отстранился — к великой досаде Гермионы — но лишь затем, чтобы сказать:

— Возвращаемся, — и унестись вместе с ней на метле.

* * *

Когда-то Гермиона размышляла об иных способах согреться помимо обычного огня.

В итоге пламя всё равно оказалось частью процесса, но совсем иного рода. Камин у Драко так и остался не разведён: они едва вспомнили захлопнуть за собой дверь его комнаты, спотыкаясь на каждом шагу и ловя выдохи друг друга. Драко распалял её каждым поцелуем, каждым шепотом — похвалы, обещания, направления.

Когда он уложил её на кровать, от морозного холода солнцестояния в костях Гермионы не осталось ни следа, его место занял ненасытный жар, требующий большего.

Гермиона потянулась к Драко, почти обезумев от желания, пытаясь расстегнуть его пуговицы и сбросить с себя остатки одежды. Ей хотелось прикоснуться к его коже, попробовать её на вкус. Однако его руки легли поверх её пальцев и мягко останавили.

— У нас есть время, — сказал он.

— Я по натуре очень нетерпелива.

Драко улыбнулся и поцеловал её медленно, сладко, томно, чтобы действием доказать свои слова. Когда он отстранился, голова у Гермионы кружилась, мысли рассеялись, и в тишине между вдохами она ощутила невыносимый напор желания, от которого не знала, куда деваться.

— Это мне известно, — сказал Драко. — Но это самая длинная ночь в году. И я хочу прожить её с тобой не торопясь.

Губы Гермионы пересохли, дыхание сбилось; рот приоткрылся в предвкушении, когда Драко перешёл от слов к делу.

Он не торопился избавлять её от одежды.

Он не торопился раздеваться сам.

Он не торопился исследовать её тело губами, пока она впервые за ночь не простонала его имя, спрятав лицо в подушке.

И он не торопился прикасаться к ней — нежно, затем настойчиво; не торопился входить в неё с такой изысканной сдержанностью, словно говорил этим: да, в их распоряжении была не только эта ночь, но и всё время мира.

Он не торопился приближать её к очередному сладкому забвению, словно она была мотыльком, привлечённым пламенем свечи, которое становилось всё жарче и жарче с каждым его движением.

И он не торопился собирать её заново, ласково обнимая после утомительного наслаждения — или, может быть, восхитительной пытки, — которым они обменивались друг с другом как собственной тайной валютой до самого рассвета.

А когда солнце всё-таки взошло, Драко не торопился поднять письмо, которое кто-то ночью просунул ему под дверь.

Это была записка от Лаванды Браун, датированная тремя годами вперёд, где она заранее подтверждала своё присутствие на свадьбе Грейнджер-Малфоев.