Тварь диковинная (гет)

Да захлопнись ты уже, наконец! Чертов будильник! Такой сон испортил… Хотя все эти сны из прошлой жизни пока не принесли ничего, кроме головной боли и темных кругов под глазами. Так что перед будильником можно и извиниться. Знать бы, на кой черт я его вообще завел…

Тик-так… Тик-так… Тикают часики, словно насмехаясь, отсчитывают дни, часы и секунды, как напоминание, что двигаться можно только вперед, назад, в прошлое, уже не вернешься, даже пусть и захочешь, очень сильно захочешь… Но ирония в том, что я-то как раз не хочу… Не хочу уже целых пять лет.

Тик-так… Тик-так… Секунда за секундой, капелька за капелькой… Сорок восемь лет, как я живу в этом мире. Двадцать два года, как стал отцом.Пять лет, как победил великий Поттер, а вместе с ним и вся светлая сторона. Четыре года, как оказался никому не нужен. Три месяца, как вышел из Азкабана.

Когда Темный Лорд накрылся медным тазом, Министерство принялось щедро раздавать награды, словно в извинение, что оно-то как раз ничем не помогло в этой войне. Свой Орден Мерлина отхватил и Артур Уизли (кстати, за что, никто не напомнит?). Потом его карьера быстро пошла вверх, а через четыре года он занял пост ушедшего на пенсию министра магии.

После победы Мальчика-которого-метлой-не-перешибешь авроры в спешке принялись заселять Азкабан выжившими в схватке Пожирателями. Выжило, в общем-то, не так, чтобы много. Ну и я в том числе. Я ведь все-таки Малфой, а это уже диагноз.

Из сорока сторонников Лорда, участвовавших в битве за Хогвартс, выжило лишь пятнадцать. Трое из них по сей день в коме, существуют в виде овощей в больнице Святого Мунго. Долохова, к примеру, лично на моих глазах приложил таким Ступефаем Рон Уизли, что я позже был удивлен, прочтя в газете, что он выжил. Рыжий мстил за убитого брата. За него-то отомстил, а себя не уберег..

Нарциссе удалось отвертеться — благородный Поттер дал показания, что она прикрыла его от Лорда. Да я бы и сам прикрыл, дураку было ясно, что Волдеморт долго не протянет, слишком уж фанатично мальчишка принялся за дело. На светлой стороне я хоть жив остался… Если, конечно, это можно назвать жизнью.

Любимая женушка выкрутилась, а заодно выкупила Драко — тогда еще Артур Уизли на пост не заступил, а значит, понятие «выкупить» оставалось весьма актуальным. Один из семейных сейфов опустел, а газеты запестрели звонкими, словно весенняя капель, заголовками… «Жертва обстоятельств!!!» «Запуганный ребенок!» «Сын Малфоев счастлив, что пережил эту войну!» «Будущее наших детей больше не под угрозой!» И фотография на всю обложку — Драко жмет руку Поттеру, на лице дебильная улыбка, которая больше подошла бы Уизли, отыскавшему конфетку под сиденьем в Хогвартс-экспрессе, рядом Нарцисса с зареванным от счастья лицом. Ну до чего же трогательно! Дайте, кто-нибудь, платочек…

Хорошо помню, как при виде подобной идиллии с грохотом упала на пол моя челюсть. Под стол, правда, не закатилась… Нету в Азкабане столов.

Семейство открестилось от меня сразу же, едва получив статус неприкосновенности, и я загремел в Азкабан, наделав при этом шуму, словно пустое ведро, спущенное в мусоропровод. Я знаю, как это громко — сам вчера одно уронил. Опять газеты, только заголовки уже другие… «Потомственный аристократ принуждал семью служить Темному Лорду!!!» «Освобождение от кабалы!» Вместе со мной за решетку отправились еще одиннадцать человек.

Трое оттуда так и не вышли, умерли от чахотки. Дементоров из Азкабана убрали, в противном случае я и сам бы не вышел, очень уж много плохих воспоминаний. Нарцисса помаячила в Англии примерно год, покрасовалась на балах, поучаствовала в благотворительности, расфуфыкала содержимое еще одного сейфа (пусти козла в огород), а потом как-то тихо продала Малфой-мэнор, выгребла оставшиеся деньги и усвистела с сыночком за границу. Я остался гнить в Азкабане.

За те пять лет я передумал многое, благо, времени было предостаточно. Ладно, согласен, когда Лорд пришел к власти в первый раз, мы хоть что-то от этого поимели, но вот во второй поимели уже нас. Глубоко и часто.

В первый раз были власть и деньги. Во второй — тоже власть и деньги. Только мои… И ими пришлось делиться. Повелитель встретил нас на кладбище в мантии Петтигрю, его состояние после истории с маленьким Поттером растащили алчные власти, и было ясно, что Уизли на тот момент намного богаче Того-кого-и-назвать-то-прилично-не-получается.

Зато с каким гордым видом он расхаживал по Малфой-мэнору. Хозяин, мать его… А мы все из последователей превратились в рабов. Преклонитесь предо мною, мои верные соратники, чтоб мне сподручней было плевать на вас на всех с высокой колокольни… Люциус, друг мой, отдай мантию в химчистку, я ею задницу подтер… Прям анекдот из серии: «У вас нет бумажки? А чё, майка короткая?» Или «Северус, принеси зелье от тошноты, а то меня от вас воротит…» Или «С днем Рожденья, Руквуд, вот тебе Круцио!» Ну и все в таком духе… Одна Беллатриса ссала кругами при виде Лорда, даже когда большинство из нас его от Нагайны только по наличию мантии отличали. Моей, между прочим, мантии.

А потом пост министра занял Артур Уизли, и тут же начал проявлять лояльность, что было довольно странно, учитывая его немалые потери в этой войне. Один из близнецов (Фред, кажется…) и младший рыжик, друг Поттера. Я ведь и не в него на самом деле целил, а в Кингсли, кто же знал, что Фенрир толкнет меня под руку… Но в любом случае, помочь я ему все равно не смог бы, хоть бы и захотел. Сектумсемпра, да еще по горлу… Без шансов.

Заключенные попали под амнистию, правда, не все. Кроме меня вышли Мальсибер и Гойл, где они теперь, я не знаю. Палочку мне вернули, но с такими ограничениями, что по большей части она торчит в вазе для цветов, изящно декорируя помещение. Помимо того, раз в месяц является проверка из Министерства. На прошлой неделе заявилась скрюченная карга с седым хохолком на макушке, проверила шкафы, заглянула под кровать (вкусно носки пахнут, старая корова?), сунула нос во все кастрюли, дала на подпись нужные бумаги о том, что проверка проведена без нарушения правил, и отчалила.

Выйдя из тюрьмы, я первым делом столкнулся с проблемой — на что жить. Учитывая, что Нарцисса меня обокрала, положение вырисовывалось безвыходное, но тут я вспомнил об отдельном сейфе, о котором кроме меня никто не знал. В него иногда откладывались небольшие суммы на черный день. Если бы я знал, что этот день все-таки наступит, то видит Мерлин, отнесся бы к нему с большим уважением.

Как бы то ни было, содержимого сейфа хватило на вот эту самую квартирку в Косом переулке, и еще осталось примерно столько же. Деньги нужно было пускать в дело, с тем количеством было не выжить, если только не приумножить их. После войны разрушенный Косой переулок начали отстраивать, магазины и магазинчики вновь заработали, только «Волшебный зверинец» стоял заколоченным. Денег как раз хватало на помещение, ремонт и чтобы развернуться, и я, недолго думая, купил его.

Выкупить обратно Малфой-мэнор я, разумеется, возможности не имел, но на жизнь хватало. Продавщицу нанял ту, что работала еще до войны, эта хоть точно в зверье разбирается, сам же появляюсь там редко, разве что по необходимости.

Но тем не менее все эти жизнерадостные воспоминания пока никак не прояснили вопрос, на хрена я завел будильник? Куда я собрался?

Ну ладно, раз завел, значит, надо… Может, под чашку кофе быстрее вспомнится? Такой своеобразный допинг, замена виски. Я подсел на него после того, как, вернувшись из Азкабана, две недели глушил по-черному. Напиваться интересно, когда ты валишься без признаков жизни на койку прямо в ботинках, а тебя бережно раздевают и запихивают под теплое одеяльце заботливые эльфы, но когда просыпаешься и обнаруживаешь, что наблевал себе в карман, интерес к выпивке как-то подозрительно быстро пропадает. Так что теперь только кофеек.

Я редко просыпаюсь в такую рань, спешить теперь некуда, но если такое случается, люблю выпить кофе на маленьком балкончике, выходящем как раз на Косой переулок. Выпью и сейчас…

Улица постепенно просыпается. Напротив меня, чуть правее, протирает уличные столики Фонтескью, его кафе открывается раньше всех. Пропажу старика списывали на нас, а после войны выяснилось, что он просто уехал в Америку, в гости к брату, переждать неспокойные времена. Ну, хоть одно обвинение с нас сняли.

На витрине лавки Оливандера медленно ползет вверх плотная гардина — старик живет в квартирке прямо над ней и открывается сразу, как проснется. А через полчаса зазвенит ключами Люси, отпирая дверь аптеки. А вслед за ней, ровно в восемь, явится на работу миссис Кремер и откроет «Волшебный зверинец». А, ч-ч-черт!!!

Вскакиваю, словно ошпаренный, опрокидываю на себя остатки кофе и снова скачу, тряся полами халата, теперь уже и впрямь ошпаренный. Ответ на вопрос «Зачем я завел будильник?» наконец-то прояснился… Как я мог забыть?

Вчера миссис Кремер попросила отгул на три дня, ей срочно нужно было съездить к сестре, случилась там какая-то напасть. Продавщице был положен один выходной в неделю, а она, одинокая старая дева, ни разу не отдыхала за три месяца, пока работала у меня, и причин отказать ей в просьбе у меня не было. Миссис Кремер оставила мне подробные инструкции, чем и как кормить разнообразное зверье, и укатила. А мне сегодня впервые предстоит встать за прилавок.

Перевернув вверх дном квартиру, одеваюсь с бешеной скоростью, набрасываю на плечи мантию и, поразмыслив минуту, вставляю в трость палочку. Пусть она сейчас и годна только в носу ковыряться, все равно… Пусть бояться…

Заперев дверь, спускаюсь вниз и перед выходом из подъезда делаю глубокий вдох, словно перед погружением. Как же я не люблю появляться на людях…

За пять лет, как выяснилось, Люциуса Малфоя не забыли. В первую мою прогулку, стоило мне появиться в Косом переулке, мне преградила дорогу пожилая женщина и, прожигая насквозь яростным взглядом, прошипела: « Как ты посмел появиться среди людей, чудовище, мерзкая тварь…» Вот с того дня пешие прогулки мне и не по душе…

Нет, конечно, не стоило обращать внимание на сумасшедшую, если бы она была одна такая… Но ведь нет. Разумеется, на меня никто не набрасывался, не проклинал, не тыкал в лицо палочкой… Но при каждом шаге я ощущал косые взгляды, спиной осязал холод ненависти, исходящий от них, и в отсутствии новых сенсаций, среди отвращения на лицах людей время от времени появлялась заинтересованность, словно ожидание чего-то из ряда вон, и настороженные взгляды на палочку в моей руке, граничащие с маниакальным любопытством, добавляли интриги, а когда я мирно проходил мимо, то почти слышал разочарованные вздохи.

Я был для них словно тварь, которую можно было ненавидеть в отсутствие Лорда, людям ведь необходимо кого-то презирать, лишь тогда они чувствуют себя живыми, просто любовь — это для них слишком скучно. Но обычные твари вызывают лишь омерзение и желание поскорее отвернуться, а любопытные взгляды, которые они даже не пытались скрыть, не позволяли мне до конца поверить в мою низменную принадлежность и наполняли душу абсурдной гордостью. Все-таки Малфой и тут отличился! Я для них не простая тварь… Я — тварь диковинная!

На улице, хвала Мерлину, почти безлюдно. Фонтескью, протирающий теперь стекло витрины, дружелюбно кивает мне. Олливандер, встретившись со мной взглядом, расплывается в улыбке. Старый дурак, но не злопамятный. Уже успел забыть, как почти год гнил в подвале Малфой-мэнора… И забыть, и простить…

Зато в магазине, в отличии от улицы, как и всегда, стоит галдеж. На витрине, под самым потолком, огромная клетка с совятами — новое поступление этой недели. Через месяц начинается новый учебный год, так что этот товар не залежится. Нужно посмотреть, чем их кормить… Хорошо хоть, зеленых хомяков с ластами, которых нужно было поить из пипетки, распродали на прошлой неделе.

Немало хлопот добавляют и Уизли. Вернее, добавляет. Джордж Уизли, самый младший из выживших, вопреки ожиданиям, не закрыл магазин, а с головой ушел в работу. Теперь, помимо идиотских шуточек, он выводит разных диковинных зверюшек, но реализовывать их предпочитает через зоомагазины. Еще напасть на мою голову… Он, видите ли, выводит, а я продавай. И не продавать нельзя — спрос довольно устойчивый и приносит неплохой доход, а когда Малфой отказывался от денег?

Что же касаемо детей, то, боюсь, я никогда не научусь понимать их. В магазине три месяца обитал в аквариуме гигантский оранжевый слизень, размером с мою ладонь, и найти на него покупателя не представлялось возможным. Стоило кому-либо оказаться рядом, тут же раздавался истошный визг, сопровождаемый стремительным прыжком в сторону, а то и обзывательством. Регулярно посещая магазин по бухгалтерским делам, я не раз наблюдал все это своими глазами, и постепенно начал видеть в слизняке родственную душу. А что? Тоже тварь. Диковинная.

Порой мне становилось жалко несчастное уродище, почти не имеющее шансов обрести хозяина, и раз я даже поймал себя на мысли, что мог бы забрать его домой. Это было бы забавно. Малфой и слизняк — славная парочка, оба жуткие снаружи и безобидные внутри.

Но в один прекрасный день, когда я явился за дневной выручкой, в магазин вошел худенький мальчик в очочках, чем-то похожий на Поттера, по виду — первокурсник, и озадачил нас тем, что хотел бы купить себе животное. Озадачил, потому что ни один из предложенных ребенку зверей не пришелся ему по вкусу. Когда расстроенный мальчик уже собрался уходить, его взгляд вдруг упал на задвинутый в дальний угол аквариум — миссис Кремер боялась, что однажды какой-нибудь особо оглушительный вопль на повышенных децибелах насмерть контузит несчастного слизня. Подскочив от удивления, ребенок восторженно заорал: «Ого, прикольная мразь!!!» и купил слизняка, не торгуясь. В один момент возникло нехорошее подозрение, что очкарик купил его для каких-нибудь опытов, но миссис Кремер спустя неделю успокоила меня сообщением, что мальчик приходил за кормом для своего ручного монстрика, и даже принес его с собой в стеклянной банке. Выглядел слизняк живым-здоровым и вполне довольным своим существованием.

Я не раз становился свидетелем, как расфуфыренные девочки с капризно поджатыми губками и недовольно вздернутыми носиками покупают жабу или ящерку, как пугливый и робкий мальчишка, у которого на лбу написано «Когтевран», приобретает корм для трехголового рунеследа — самой опасной и ядовитой змеи на планете, как верзила, с трудом протиснувшийся в дверь магазина, которому на темной улице сам отдашь бумажник, даже если не попросит, кладет на прилавок лохматого кролика и жалобно объясняет, что «Рики заболел»… За последние три месяца поводов для удивления у меня было больше, чем за всю прошедшую жизнь.

Ладно, делу — время, потехе — час. Пора кормить этот зоопарк. Беру пакет совиного корма, залезаю на табуретку и высыпаю половину упаковки в клетку с совятами. Птенцы, оживленно гомоня, бросаются к еде. Один забавный пестрый совенок, весь в черно-белых пятнах, с любопытством таращится на меня желтыми глазищами. Ну, чего вылупился? Я ваша мама… тьфу, то есть, ваша папа на ближайшие три дня.

— Ух! — округляя глаза, удивляется совенок и, щелкнув клювом, принимается за еду.

Действительно, ух… Сам в шоке. Лопай давай.

После крыс, жаб и кроликов приходит очередь шестилапых ящериц, нового гибрида животновода Уизли. Хвосты у них утыканы шипами, а на спинках костяные наросты, напоминающие известную конструкцию из трех пальцев. Судя по шпаргалке, оставленной мне миссис Кремер, кормить их нужно живыми червяками. А пакет лежит на нижней полке с кормами.

Вынимаю (не без содрогания) шевелящийся сверток и задираю голову на аквариум с чудищами. Пожалуй, достану и без табуретки. При моем приближении ящерица, сидящая у самого стекла, скручивается в бублик и выставляет вперед свой гребень. Ну, просто обалдеть! Теперь еще и уизлевские монстрики мне фиги крутят.

Стоит мне поднять руку с пакетом вверх, как за спиной звякает дверной колокольчик — кто-то вошел в магазин. Оборачиваюсь, но у прилавка никого. Или передумали, или пошутили. Снова тянусь вверх, наклоняю сверток над аквариумом и насып…

— Привет!

От неожиданности подпрыгиваю, высыпаю весь кулек с червями себе за шиворот и пару минут скачу вокруг прилавка, точно лабораторная макака, получившая нежданную амнистию после пары лет беспрерывного пребывания в тесной клетке. Вытряхнув из мантии последнего червяка, вспоминаю о причине случившегося инцидента и с любопытством перевешиваюсь через прилавок.

— Привет!

Передо мной стоит девочка лет пяти, в голубом платьице и таких же сандаликах. Каштановые с рыжиной волосы, завязанные в два хвостика, слегка вьются. И яркие голубые глаза, странно знакомые…

— Ты что, немой? — без тени страха или смущения спрашивает девочка.

— Не твой… то есть нет, говорящий, — что за ерунду я несу?

— Как попугай? — продолжает допытываться малышка.

— Как человек, — дар речи постепенно восстанавливается, — ты что, одна здесь?

— Нет, с мамочкой, — пока девочка говорит, ее глаза быстро оглядывают помещение, — но она в книжном магазине, она всегда туда заходит, а мне разрешает посмотреть зверюшек. А где миссис Кремер?

— У нее выходной, — поясняю я — первый шок уже прошел, и я обдумываю возможность собрать с пола рассыпанных червяков. А то нечем будет кормить этих фигообразных ящериц.

— Это надо собрать и отдать шестилапкам, — тоном знатока объясняет девочка, берет с прилавка пустой кулек и, наклонившись, спокойно начинает складывать туда расползающуюся мерзость.

— Кто такие шестилапки? — удивленно спрашиваю я свою нежданную помощницу.

— Ну вон, они, мы с миссис Кремер так их называем, — малышка поднимает голову и тычет пальцем в аквариум. Ящерицы, оставшись без завтрака, угрожающе трясут шипастыми хвостами, одна из них, может даже та же самая, снова показывает мне кукиш. Еще одна такая выходка, и я им, чувствую, тоже покажу.

— А мама тебя не потеряет? — отпускать девочку, пока она не собрала всех червяков, не хочется, но и быть обвиненным в похищении ребенка тоже как-то не улыбается.

— Нет, она знает, что я здесь, — девочка выпрямляется и протягивает мне кулек, — и миссис Кремер она тоже знает. А тебя как зовут?

— Мистер Малфой, — малышка придирчиво оглядывает меня, словно определяет, достоин ли я такого имени, — а тебя?

— Ронни, — ответила она и улыбнулась, — если ты боишься червяков, хочешь, я покормлю шестилапок?

— Хочу, — киваю я, слегка удивленный проницательностью девочки, — а как ты дотянешься?

— А ты меня подсади, — отвечает она и забирает пакет с червями обратно.

Я поднимаю ее и сажаю себе на плечи. Она такая легкая, что кажется, будто в ней нет веса. Ронни хозяйским жестом отодвигает стеклянную крышку с дырками и опорожняет пакет в аквариум.

— Готово, — спокойно объявляет она, и я спускаю ее на пол. Ронни аккуратно одергивает платье и хитро улыбается.

— В чем дело? — удивленно спрашиваю я, заподозрив, что она уронила пару червей мне на макушку.

— Мамочка сказала, что сегодня купит мне зверюшку, я как раз и зашла пораньше, чтобы успеть выбрать, пока она освободится, — делится радостью малышка, глаза ее светятся счастьем.

— А папа твой где? — сам не знаю, зачем я задал этот вопрос.

— У меня его пока нет, — без особой грусти отвечает Ронни.

— Как это «пока?»

У детей, конечно, своя логика, но подобных умозаключений я еще не слышал.

— Мамочка сказала, что у одних детей папы появляются с рождения, а у других — попозже, — учительским (кстати, тоже очень знакомым) тоном объясняет она, явно разочарованная моей непонятливостью, — вот и я пока еще жду своего папу.

— А кого бы тебе хотелось из животных? — сменив тему, спрашиваю я, и уже не из вежливости — этот ребенок как-то незаметно успел заинтересовать меня. Чего стоит одно только необычное имя.

— Сову, — с восторгом отвечает Ронни, — у вас есть совы?

— Совята, — поправляю я, указав пальцем на клетку, — выбирай.

— Мне не видно, — она поднимается на цыпочки, пару раз подпрыгивает и вытягивает шею. Я молча беру ее на руки и подношу к клетке.

Она счастливо улыбается, в ее глазах мелькают смешинки, как это бывает только у детей, и с непосредственностью, позволительной ее возрасту, тычет пальцем в каждого совенка. А я вдруг осознаю, что и сам улыбаюсь, глядя на нее, а потом с горечью думаю, что Драко таким никогда не был. Холодным — да, надменным — да, а вот счастливым… Он был таким, каким я хотел его видеть. Каким я его сделал. С какой же стати я на него обиделся, когда он наплевал на меня и размазал? Он истинный Малфой. Когда-то я этим гордился…

— Мне вот этот нравится, — я всплываю из воспоминаний и вижу, как она указывает на пестрого совенка, который так удивился утром, узнав о назначении меня на пост звериной няни.

— Мне тоже, — совершенно искренне отвечаю я.

— Ронни, ты здесь? — входная дверь распахивается. На пороге молодая девушка с вьющимися, как и у дочери, волосами, только оттенок чуть темнее.

— Мамочка! — радостно кричит Ронни и машет ей рукой. — Я выбрала сову!

— Ронни, ты не мешала миссис Кремер? — озабоченно спрашивает ее мать, делает шаг в магазин и тут замечает меня.

— Нет, не мешала, она уехала, — мотает головой ребенок, но девушка ее уже не слышит, так как неотрывно смотрит на меня.

Я никогда прежде не видел, чтобы люди бледнели так стремительно — словно из нее вынули затычку и вся природная краска утекла сквозь отверстие. Я быстро опустил девочку на пол, чтобы не спровоцировать приступ истерики у мамаши, обнаружившей, что ее ребенка держит на руках Пожиратель смерти. Но тут она сделала пару шагов по направлению ко мне и я узнал ее мгновенно.

— Мисс Грейнджер, — вспомнив о воспитании, учтиво кланяюсь, — какими судьбами?

— Мистер Малфой, — голос ее слегка дрожит, но она на удивление быстро восстанавливает самообладание, — надеюсь, моя дочь не докучала вам?

— Нет, что вы, — она ведь и впрямь не докучала. — Не по годам развитый ребенок…

— Благодарю, — сдержанно кивает она, — значит, это ваш магазин? Я и не знала.

— Предпочитаю это не афишировать, — мы с ней точно получили бы первый приз на конкурсе этикета.

— Не беспокойтесь, мистер Малфой, я не из болтливых, — на ее губах мелькает и тут же растворяется чуть заметная улыбка, а потом она поворачивается к дочери. — Что ты хотела мне показать, Ронни?

— Я выбрала совенка! — малышка дергает мать за руку и подпрыгивает от избытка чувств, указывая на пестрого птенца.

— Очень красивый, — хвалит дочку Грейнджер и уточняет, — купим его?

— Да, а можно мне еще шестилапку? — Ронни заговорщицки подмигнула мне и хитро улыбнулась. — Ты знаешь, мистер Малфой их боится.

— Вовсе нет, — уж не знаю, кто меня дернул за язык, но почему-то не захотелось выглядеть в глазах героини войны хилым трусом.

— А вот и боишься, — дразнилась Ронни, весело подпрыгивая.

— Я боюсь червяков, — упорствовал я, но тут разгоревшийся спор прервал заливистый хохот Грейнджер. Я удивленно уставился на нее.

— Мистер Малфой, вы выглядите очень забавно, споря с четырехлетним ребенком, — пояснила она, слегка отдышавшись.

— Рад, что повеселил, — сдержанно ответил я, но губы сами собой расползлись в улыбке. Я и не заметил сразу, как она похорошела за эти пять лет. Это была уже не самоуверенная девчонка, а юная, но все такая же самоуверенная, женщина. И очень красивая при этом.

— Так мне можно шестилапку? — девочка чутко уловила настроение матери и решила извлечь из этого выгоду.

— Мы договаривались только на одно животное, Ронда Линн Грейнджер, — сурово ответила мать, но глаза ее при этом смеялись.

На миг мне показалось, что в магазине закончился кислород. В глазах потемнело, и я облокотился на прилавок, чтобы не упасть, а в голове вспугнутой птицей метались первые три буквы имени девочки.

Ронда Линн… Ронда… Ронни… Каштановые волосы, отливающие яркой рыжиной… Бездонные, словно маленькие океаны, голубые глаза… Я их уже видел… Только тогда они не светились жизнью, а медленно угасали, словно Рождественская гирлянда на елке, когда она, весело сверкая, то разгорается, то тухнет… Мерлин всемогущий! Волдеморт лохматый! Дочь Уизли! Конечно, у тебя нет отца, маленькая… Я убил его.

— Мы берем совенка, — объявила Грейнджер, вытаскивая меня из ступора.

Не произнося ни слова, я подошел к прилавку, снял клетку и выловил птенца. Сердце колотилось, как безумное, и я почти не слышал чириканья Ронни, выбирающей новый дом для своего питомца. Впервые в жизни я жалел… Жалел о том, что совершил. Я действительно тварь.

— Угу! — с готовностью согласился сидящий у меня в руке совенок.

Мать с дочерью выбрали птенцу клетку, кормушку, поилку, печенье и еще какие-то прибамбасы, заселили туда совенка, Грейнджер достала из кошелька двадцать галлеонов и расплатилась. Повисло неловкое молчание, впрочем, почти сразу нарушенное Ронни.

— Мамочка, а мы пойдем к Фонтескью есть мороженое? — спросила она, заглядывая матери в глаза.

— Конечно, — улыбнулась Грейнджер, явно обрадованная возможности отвернуться и не смотреть мне в глаза.

— А можно мистер Малфой пойдет с нами? — внезапно выдала девочка. — Все равно скоро обед!

— Ну-у… — девушка что-то неопределенно промычала, но, видимо, не нашла достаточной причины отказать дочери, — я не против, если мистер Малфой не занят.

— Нет, с удовольствем присоединюсь, — эй, это же не я сказал, правда?

— А как тебя зовут? — этот ребенок полон неожиданностей.

— Разве ты забыла? — удивляюсь я, все еще переваривая предыдущую свою фразу.

— Что ты мистер Малфой, я помню, — нетерпеливо ответила Ронни, — но друзья называют друг друга по имени. Как твое имя?

— Ронни, это не прилично, — Грейнджер вспомнила об обязанностях матери и принялась за воспитательный процесс.

— Почему? — удивилась дочь. — Я ведь называю по имени Гарри и Джорджа, они тоже наши друзья.

— Но с ними мы давно знакомы, — возразила ей мать.

— Но он же такой хороший, — тыча в меня пальцем, заявила Ронни тем же самым тоном, каким нахваливала выбранного совенка.

— Ты можешь называть меня по имени, если хочешь, — ну не мог я отказать единственному человеку, который назвал меня хорошим.

— Как же я могу тебя назвать по имени, если ты его сам еще не назвал? — судя по голосу, Ронни считала меня непроходимым идиотом.

— Люциус, — представляюсь я с легким поклоном и тут же замечаю направленный на меня странный взгляд Грейнджер, который пока не могу идентифицировать.

— Красиво, — восхищается Ронни и задумчиво смотрит на совенка, — а можно я назову его в твою честь?

— Ух! — удивляется птенец, ошалело хлопая круглыми, как плошки, глазами. Бедная птичка, столько стрессов за один день… Впрочем, судя по отражению в зеркале, висящем над прилавком, выражением лица мы с совенком сейчас не особо отличаемся.

— Только Люциус — это слишком длинно, — задумчиво отвечает девочка, — пусть он будет… он будет… Люк! Вот! Люк! Тебе нравится?

Вопрос явно предназначался птице, меня спрашивать никто и не подумал. Люциус им, видите ли, длинно, а Ронда Линн в самый раз.

— Тебе нравится, Люк? — продолжала допытываться Ронни.

— Угу! — ответил совенок и закрыл глаза. Должно быть, заснул. А может, упал в обморок.

Грейнджер засмеялась и, взяв клетку, вышла из магазина. Ронни обежала меня сзади, уперлась руками в спину и принялась пихать к выходу.

— Я сам ходить умею, — попытался возразить я, но разве остановишь летящий на полном ходу «Нимбус-2001»?

В полном молчании мы добрались до кафе и уселись за столиком в тени липы. Я сел спиной к улице, не желая компрометировать Грейнджер, но той, похоже, было все равно. Да уж, ради такой сенсации Рита Скитер самописец проглотит — Героиня войны и Пожиратель смерти мирно беседуют за эскимо.

— Почему вы позволили мне пойти с вами? — спросил я, когда Ронни умчалась к прилавку выбирать себе «самое огромное и вкусное мороженое».

— Ронни очень сложный ребенок, — вздохнула Грейнджер, помешивая ложечкой кофе с молоком, — она настороженно относится к чужим, а вы ей, похоже, понравились. Я была удивлена.

— Я тоже, — кивнул я, глядя на тезку, весело щебечущего в клетке, — а что вы делали в Косом переулке?

— Жду поступления очень редкой книги, — дала она довольно ожидаемый ответ, — продавец сказал, ее привезут в течении трех дней, потому я навещаю книжную лавку ежедневно. Если провороню, придется ждать еще полгода.

— Девочка родилась вскоре после войны? — я не мог удержаться от вопроса.

— Да, — ответила она, снова смерив меня странным взглядом, — вы ведь поняли, кто ее отец?

Ответить я не смог, мороженое встало поперек горла, потому просто кивнул.

— Я узнала, что беременна, вскоре после похорон, — тихо заговорила она, не поднимая глаз от чашки, — вопрос о том, оставить ли ребенка, даже не возникал. Ронни — это моя награда… За все.

— Как же это вышло? — этот вопрос я задавать и вовсе не хотел, опасаясь ее реакции, но она восприняла его на удивление спокойно.

— В Хогвартсе, перед самой битвой, мы спустились в Тайную комнату за клыками василиска, — голос ее на миг дрогнул, — я не знала, выживем ли мы… И хотела использовать этот, может быть, последний для нас обоих шанс. Мы хотели быть вместе, но потеряли напрасно так много времени. Рон меня понял… Он вообще умел понимать.

— Мамочка, смотри! — у столика возникла Ронни с устрашающих размеров мороженым, политым растопленным шоколадом.

— Ты не лопнешь? — засмеялась Грейнджер, помогая дочке усестся на стул.

— Если лопну и мороженое вывалится, ты купишь мне другое, — с детской непосредственностью заявила девочка и уставилась на меня. — Ты чего смеешься? Мама, Люциус меня дразнит!

Спустя полчаса я вернулся в магазин. Ронни обняла меня на прощание и пообещала зайти завтра, когда мама будет ждать книгу. Обеденное время как раз закончилось, и потянулись покупатели. За день я продал двух жаб, одного кролика и шестилапку, хотелось бы надеяться, ту самую, что весь день показывала мне фиги.

Рабочий день подошел к концу, но впервые в жизни домой меня не тянуло. Утренняя встреча торчала в груди раскаленным ножом, который словно кто-то поворачивал вокруг своей оси. Я стоял у закрытых дверей магазина, не в силах сдвинуться с места, а перед глазами снова и снова возникала счастливая улыбка и два каштановых хвостика. Откуда-то из глубины сознания всплыли слова: «Я тоже все еще жду своего папу!» Внезапно я понял, куда хочу пойти.

Вид кладбища, пусть даже такого ухоженного и аккуратного, как Лондонское, всегда производило на меня гнетущее впечатление. Мраморные белые плиты с врезанными фотографиями, ажурная ограда, увитая плющом и всепоглощающее горе и уныние, пропитавшее каждый глоток здешнего воздуха. Я быстро пересекаю кладбище, двигаясь в ту сторону, что скрыта от маггловских глаз. Ту, где хоронят волшебников…

Могила Героя войны украшена роскошным памятником, в верхнюю часть которого вставлен Орден Мерлина. Чуть ниже — фото. Господи, ему здесь не больше пятнадцати, совсем ребенок… Медленно наклоняюсь и кладу четыре лилии на холодный мрамор.

— Это последнее место, куда я мог прийти по собственной воле, — тихо шепчу я, опускаясь на траву, — но не прийти не мог…

Он, улыбаясь, смотрит на меня с фотографии, и в его глазах мне чудится мимолетный проблеск обиды, но какой-то странной, словно он обижен не на меня, а на себя… За то, что ушел… За то, что оставил… За то, что его нет рядом… Я долго вглядываюсь в них, пытаясь уловить осуждение или гнев, но ничего похожего так и не замечаю. Жаль, мне стало бы легче.

— Я не могу сказать ей, — мне кажется, я говорю это себе, а не ему, но оправдаться перед камнем проще, чем перед собственной, истерзанной душой, — она возненавидит меня, а я уже успел устать от ненависти… Нет, я это переживу, а как же она?

— Она пережила это уже давно, и продолжала переживать снова и снова на протяжении пяти лет, — голос за спиной дрожит и слова с трудом прорываются сквозь всхлипы, — не все же могут ненавидеть вечно…

Я поднимаюсь на ноги, делаю шаг назад и, резко обернувшись, прижимаю ее к себе. Она рыдает навзрыд, отчаянно всхлипывая, и моя мантия промокает под ее лицом, спрятанным у меня на груди . Кажется, это длится вечно, но постепенно она перестает вздрагивать и затихает, хотя и по-прежнему не поднимает головы, чему я откровенно рад. Лезу в карман, достаю платок и вкладываю в ее руку.

Она отрывисто кивает и быстро вытирает глаза. Я слегка ослабляю хватку, чтобы она смогла отстраниться, если захочет, и, видимо, она понимает, потому что быстро отворачивается, продолжая тереть глаза.

— Мне нечего вам сказать, мисс Грейнджер, — вздохнув, тихо говорю я. — Я все равно не смогу подобрать слов, чтобы хоть как-то оправдаться.

— У вас будет время, — шепчет она, но видит Бог, лучше бы кричала, — я подожду…

— Вас проводить? — аристократическое воспитание или просто мозги в Азкабане простудил? — Уже поздно…

Она поворачивается и в упор смотрит на меня, словно ожидает насмешки, и мне снова горько, как и пять минут назад, когда я не обнаружил осуждения в глазах Уизли, потому что в ее глазах его тоже нет.

— Хотите чашку кофе, мистер Малфой? — спрашивает она и, не дожидаясь ответа, не спеша разворачивается и идет прочь.

Если бы она так же спокойно сказала «Авада Кедавра», я бы понял. Но как реагировать на это? Что там говорил Азкабанский психолог? Отрицанием проблему не решишь? Впрочем, тогда казалось, что проблем у меня нет. Ладно, начнем с отрицания, то есть с отрицания его самого, как такового.

— Не откажусь, мисс Грейнджер, — я быстро шагаю вслед за ней. В конце концов, у меня будет время на то, чтобы подобрать слова.