Утрата (джен)

Повинуясь легкому движению волшебной палочки, тусклым пламенем загорелась свеча, задернулась старая выцветшая занавесь на окне. Вечер вступил в свои права.

Тихонько скрипнула дубовая дверь, выбросив на деревянный пол длинную черную тень. В комнату неторопливым пружинистым шагом вошел огромный кот и с хищным любопытством оглядел окутанные мраком углы.

Хозяйка, восседавшая в деревянном кресле, улыбнулась возникшему словно из ниоткуда пушистому питомцу.

Мягкая теплая рука опустилась на девичью головку и ласково провела по темным спутавшимся волосам.

— И что было дальше? — большие карие глаза с любопытством воззрились на молодую женщину с длинной каштановой косой. Худенькая девочка с острыми чертами лица сидела у ее ног и тонкими пальчиками перебирала складки широкой материнской юбки.

— Дальше? — та вздохнула. — Наша прекрасная юная волшебница поступила в Хогвартс.

— Что это? — нетерпеливо перебила девочка.

— Слушай и не перебивай, — спокойно ответила мать. — Хогвартс — школа чародейства и волшебства, в ней учатся дети волшебников и не только. Туда так же попадают те, у кого родители — маглы, но сами они по неизвестной причине наделены магическими способностями с самого рождения.

— Чудо просто!.. — воскликнула дочь, всплеснув руками. Ее пальцы уткнулись в мягкую шерсть кота, который успел примоститься у девочки на коленях.

Женщина вновь провела ладонью по мягким детским волосам.

— Да, конечно. Так вот, девочка поступила в эту школу…

— А как ее звали? Ты не сказала.

— Алкиона.

— Похоже на твое имя.

— Алкиона училась хорошо, курс за курсом она получала высшие баллы, была гордостью многих учителей, сам директор высоко оценивал ее способности. Когда Алкионе исполнилось пятнадцать — к тому моменту она начала расцветать красотой словно розовый бутон — ее родители начали помышлять о том, чтобы найти ей подходящую партию для замужества.

— Так рано? — поразилась маленькая слушательница.

— Очень вовремя. Если хочешь выдать дочь замуж по окончании седьмого курса, жениха надо начинать присматривать на два-три года раньше, — женщина усмехнулась. — Что родители Алкионы и сделали. Долго искать не пришлось. Вскоре ей нашли жениха — заносчивого юношу Главка, который происходил из древнего магического рода и кичился своим происхождением больше, чем кто-либо другой на этом свете. Алкиона было смирилась со своей участью, утешенная тем, что, по слухам, распущенным им самим же, Главк был богатым и щедрым человеком, могущим обеспечить безбедное существование своей будущей жене. Повинуясь воле родителей, Алкиона, не знавшая тогда еще настоящей любви, решила, что сможет стать женой гордого мага и полюбить его за те два года, которые отпускались ей до свадьбы. Но все резко изменилось, когда, в один прекрасный день, накануне шестого курса, девушка, прогуливаясь в лесу, встретила магла, вышедшего на охоту. Он был красив собой, статен, храбр, а глаза его были добрыми и светлыми, совсем не такими как у Главка. И случилось то, что Алкиона впервые в жизни полюбила — всей душой, всем сердцем. И только тогда поняла, как тяжело ей будет играть роль преданной жены знатного гордеца.

Она начала тайно видеться с этим маглом, естественно, не раскрывая ему своей тайной сущности…

— Почему? — девочка удивленно подняла брови.

— Маглы никогда не понимали нас. Они сторонятся нашего колдовского искусства. Алкиона боялась, что юноша бросит ее, узнав, кем она является на самом деле, и потому молчала.

— Как же она объяснила ему, куда уезжает на целый год после каждого лета?

— Очень просто. Алкиона представилась ему богатой европейкой, которая живет где-то на континенте и лишь летом приезжает на окраину Лондона, чтобы отдохнуть от учебы в роскошном поместье.

— И он верил ей?

— Верил, милая моя, верил. Потому что любил. А вот Алкиона наивно полагала, что он может бросить ее, и потому лгала, скрывая истину. Так прошел один год, потом второй. После седьмого курса девушка приехала в свой особняк, чтобы провести там последнее лето — свадьба намечалась на осень того же года. Алкионе предстояло решить, как поступить — покориться судьбе, ведущей девушку под венец с Главком, ставшим ей ненавистным, либо бросить вызов, вступить в битву с фатумом. В одну из летних ночей она призналась своему любимому, что приговорена к свадьбе с ужасным человеком. Юноша предложил ей бежать с ним и скрыться в Лондоне. Алкиона дала свое согласие и стала готовиться к побегу.

— Они сбежали и стали счастливыми? — радостный детский голос заставил женщину вздрогнуть.

— Нет, не стали, — изменившись в лице, продолжила она. — Хоть Алкиона и была готова отказаться от всего: от родных, от дома, от магии, судьба не учла ее жертвенных порывов. Заговор был раскрыт — их подстерегли именно в тот момент, когда они были уже готовы исчезнуть в темноте леса. Отец Алкионы стер память молодому маглу, усыпил его, уволок в чащу и оставил на опушке, где того вскоре подобрали узнавшие юношу охотники. Несчастную же девушку заперли в доме и не выпускали до самого венчания.

— Как грустно…

— Да, дорогая, печальней некуда… Алкиона вышла замуж за ужасного Главка и потеряла всякую надежду на свет. К тому же, оказалось, что помимо заносчивости и жестокости, этому молодому человеку была свойственна бесстыдная лживость — вопреки своему бахвальству, он оказался нищим как последний бродяга. Его имение состояло из маленькой неухоженной хижины, заброшенного сада и нескольких семейных реликвий…

— А приданое невесты?

— Он спустил его на увеселения, — горько усмехнулась женщина и провела пальцами по бледной щеке девочки.

Раздался тихий скрип. Деревянные половицы застонали под тяжелым каблуком: мать и дочь обернулись на звук и тут же замерли, словно каменные статуи. Девочка побелела как полотно и судорожно ухватилась пальцами за холщовый рукав женского платья, обладательница которого лишь вздрогнула и тяжело втянула в себя пыльный воздух. Кот тревожно мяукнул и, сорвавшись с худых детских коленей, юркнул в угол.

— Сказки рассказываешь, милая? — не без злобы спросила плохо выбритая квадратная голова, высунувшаяся из-за полуприкрытой двери. Не дождавшись ответа, обладатель хриплого мужского голоса боком протолкнулся в комнату и полностью открылся двум парам глаз, настороженно следившим за каждым его движением. Испуганное животное ринулось к двери и выбежало из комнаты. Мужчина не обратил на него внимания.

— Какая прелестная картина, — прошипел маг, скрестив руки на груди, — любящая мать рассказывает милой дочери печальную сказку, повествующую о том, как хороши красавцы-маглы по сравнению с чистокровными волшебниками… Уж не саму ли себя ты заключила в образ прекрасной Алкионы?

Он истекал горьким ядом, взгляд маленьких черных глаз дышал нечеловеческой злобой — в каждом зрачке танцевала свора взбешенных дьяволят, в любую секунду готовых вырваться на свободу.

— Марволо, подслушивать нехорошо, — спокойно, со странной примесью смирения, ответила женщина и, поднявшись со своего места, выпрямилась во весь рост. Она была выше мужа и могла смотреть на него сверху вниз, если бы не опасение навлечь на себя неконтролируемую волну гнева — Марволо Гонт не терпел возвышения над собой.

— Ты забываешься, Плейона, — он осклабился и приблизился к жене почти вплотную. От него вовсю разило дешевым алкоголем, — с каких пор тебе начала изменять память, моя породистая шлюха, а?

Плейона дернулась, словно от хлесткой пощечины. Плотно сжав губы, она вцепилась дрожащими пальцами в плечо дочери и толкнула ее назад — маленькая Меропа неуклюже уткнулась лицом в подол юбки. Ее лихорадочно трясло — если бы не успокаивающее тепло, исходящее от матери, девочка бы уже билась в истерике.

— С каких пор ты начала считать, что есть вещи в этом доме, которые мне недозволены? МНЕ, слышишь, Плейона — МНЕ!? Запретов и правил для меня не существует, любимая женушка, и ты должна была это понять еще в первые годы нашего с тобой знакомства. Я — аморален.

— Я уже давно смирилась с этим. С тех пор, как ты начал учить маленького Морфина, как правильно уродовать магловских детей, — тихо прошептала Плейона.

— Да, я не хочу, чтобы из моего сына выросла слащавая человеколюбивая размазня, — скривился Гонт.

— Да что ты знаешь о человеколюбии? — темные ресницы взметнулись, негодующий взгляд впился в изуродованное пороками лицо.

Всего лишь мгновение, которого хватило бы для взмаха мушиного крыла — и тяжелый удар, рассекая воздух, впечатался в точеную скулу. Плейона вскрикнула и пошатнулась.

— Мама! — детский плач плетью ударил по ушам Марволо. Раздраженный, он занес руку для следующей пощечины — мишенью была дочь.

— НЕТ! — с яростью дикой кошки Плейона накинулась на мужа и повисла на его руке. — Ты не тронешь ее, Марволо! Слышишь? Не тронешь!

Разъярившись, Гонт попытался скинуть с себя женщину, но та мертвой хваткой вцепилась в его запястье, бесстрашно, отчаянно. Дьяволята в глазах Марволо заплясали дикий вакхический танец — шипя и ругаясь, он свободную руку запустил в волосы Плейоны и, намотав толстую косу на кулак, стал отдирать от себя. Ослабев, женщина ослабила хватку и тут же была отброшена в сторону.

Меропа забилась в угол. Девочка дрожала крупной дрожью, где-то под ребрами в левом боку гулко стучало сердце — оно казалось огромным и неестественно громким. Неравномерные удары оглушали, резали слух, пульсировали в диафрагме, в мозгу, в сосудах, в кончиках пальцев. В широко распахнутых карих глазах отражалась ужасающая сцена: потеряв контроль над собой, отец исступленно избивал мать. Избивал так, что больно было самой Меропе. От каждого удара, от каждого бранного слова она вздрагивала и заливалась слезами.

— Мама… нет… — девочка беспомощно всхлипывала. Она попыталась закрыться руками от ужасающего зрелища, но кощунственное любопытство удерживало, наливалось тяжестью в ладони.

Меропа от бессилия забила кулаками по стене — так, чтобы отвлечь хоть на мгновение.

Опомнившись на мгновение, Марволо прервал экзекуцию и послал невидящий взгляд в угол, где сжалось в комок дрожащее существо. Зрелище, у обычного человека вызвавшее бы жалость, Гонта повергло в дикую ярость — он затрясся от злобы. Пошатываясь, невменяемо сверля глазами дочь, он шагнул вперед.

— Нет… — ослабевшим голосом запротестовала Плейона и обхватила ногу мужа, обутую в грубый кожаный сапог. Бессильно, неконтролируемо. — Уйди, Меропа, скоро все закончится…

Дьяволята заплясали, закружились в бесстыдной оргии. Зрачки Гонта сузились.

Меропа отчаянно сорвалась с места и, кинув полный боли взгляд на распростершуюся в беспамятстве мать, выбежала из комнаты. Марволо, выругавшись, медленно обернулся к жене. Она, сделав усилие, подняла голову и посмотрела прямо ему в глаза.

— Как же… конечно же, все скоро закончится… — злобно прошептал волшебник и, склонившись над Плейоной, двумя пальцами подхватил ее подбородок. — Ты надолго запомнишь этот вечер, моя дорогая…

Плейона с готовностью встретила следующий удар. Из рассеченной губы заструилась алая кровь.

За дверью раздался крик. Меропа дернулась, вскочила на ноги, но тут же опомнилась и опустилась на пол. Пожалуй, слишком резко — пришибла копчик.

— Мама, мамочка…

Девочка обхватила себя руками и опустила голову. Было больно и холодно. Не просто больно — невыносимо, как будто сердце комкала чья-то безжалостная и грубая рука. Не просто холодно — в груди застыл лед, вместо крови — студеная вода. Только слезы — кипятком обжигали лицо, глаза, мешали видеть.

Но она верила, что все обойдется. Побои — не редкость в доме Гонтов, но Меропа знала, что никогда не сможет к ним привыкнуть, ни сейчас, ни через десять лет. А они продолжатся, девочка уверенна.

Вот, сейчас еще несколько криков, затем — тишина, отец вылетит из комнаты, и тогда она сможет зайти. Обнять, наконец, исстрадавшуюся мать, почувствовать тепло ее тела, ласку надежных рук, которые никогда еще не дали в обиду, ощутить нежность легкого поцелуя. И услышать мягкий уставший голос:

— Меропа, милая моя. Я приду в себя и мы с тобой посидим у окна, как ты любишь…

Глаза застлала пелена влаги. Меропа ненавидела себя за беспомощность. Она не могла поддержать мать, не могла отомстить отцу за его грязные выходки — боялась. Животный страх обволакивал внутренности, едва горящий злобой взгляд касался ее лица. Дьявол во плоти.

Крик.

Девочка впилась острыми молочными зубами в собственный палец. Больно-больно-больно.

Но матери еще больнее.

— Мамочка! — всхлип.

Снова крик и жестокий, исступленный смех. Хлесткий звук удара.

— Я покажу тебе, сука, как кормить нашу дочь жалобами на свою поганую жизнь! Ты у меня еще попляшешь!..

— Отойди! — женский голос срывался, хрипел. — Не трогай!

— Ты истощила мое терпение, тварь, твоя последняя выходка доконала меня!..

Снова удар.

Меропа сжалась, заткнув уши. НЕ слышать этого. Не слышать. И так каждый раз. Услышанное порождает мучительные, кровавые видения, страх за жизнь самого дорого существа на этой земле. Так и подмывает вскочить на ноги и броситься на защиту. Но животный страх не пускает, безжалостно держит когтями.

— Все пройдет, все пройдет… — шепот превратился в монотонную мантру. Бледные губы двигались безостановочно.

Раздался громоподобный треск. Дверь распахнулась и из нее ураганом вылетел Марволо. Он не заметил дочь, как если бы она была маленькой серой мышью, забившейся в стенную щель.

Меропа не знала, куда он направляется. Ей было все равно — буря миновала. Единственно важным человеком сейчас была несчастная мать. Она и только она. Девочка на четвереньках подползла к теплому телу, крестообразно распростертому на деревянных половицах. Тишина звенела в ушах, недавние крики стал иллюзорным воспоминанием — ведь все закончилось?

Меропа склонилась над бледным лицом, испещренном кровоподтеками, заглянула в темные, лихорадочно сверкавшие глаза. Длинные ресницы женщины трепетали.

— Мама, мамочка… — Меропа положила темноволосую головку на тяжело вздымающуюся грудь. Девочке показалось, что ее щека стала омерзительно мокрой, теплой и липкой.

— Меропа, — хрипло позвала Плейона.

— Мама? — Меропа с готовностью приподнялась, ожидая, что мать по обыкновению попросит помочь ей встать и предложит сесть у окна. На короткое мгновение в голову пришло странное сравнение: мамин взгляд похож на остывающий чай. В маленькое детское сердце закралось что-то омерзительно склизкое и сжало его — словно щупальцами.

— Послушай, милая моя, — слабеющая рука скользнула по бледной щеке, — как только тебе представится такая возможность, беги прочь… Если встретишь свою любовь — добейся своего, беги с этой любовью куда подальше отсюда. Не повторяй моих ошибок. Я была… недостаточно твердой в своих намерениях.

— Мамочка? Что с тобой? — Меропа непонимающе, с ужасом воззрилась на мать, на ее окровавленную руку, отнятую от лица дочери. Озарение снизошло: девочка дотронулась до своего лица худыми пальчиками и поднесла их к глазам — неверный свет восковой свечи тусклыми бликами отражался в темной жидкости, обагрившей руку Меропы. Она перевела взгляд на женщину — на тяжело вздымающейся груди расползлось влажное алое пятно.

Последний вздох. Последний выдох. Теплая мягкая рука безжизненно упала на пол, рядом с брошенным тут же окровавленным кинжалом.

— Нет… — еле слышно пробормотала она и обхватила мать за плечи. — Мама, нет, пожалуйста! Ты не должна, не дол-жна…

Пустота медленно втягивала девочку в себя.

— Ты будешь жить… — рыдала Меропа, целуя остекленевшие глаза, холодеющие губы. — Будешь жить!

Так жалко стало вдруг саму себя. Одиночество, едва тронув маленькую душу, уже завладело ею полновластно и безраздельно. Смятенная, раздавленная, девочка снова заглянула в глаза матери, все еще надеясь на то, что они замерцают живым блеском, улыбнутся, не прибегая к помощи губ — как всегда это делали.

Но они не улыбнулись. Они так и смотрели в потолок, мертво, безжизненно, отчаянно — широко распахнутые.

Тело неотвратимо холодело, лицо безвозвратно превращалось в восковую маску.

Метаморфоза состоялась. Надеяться уже было не на что. Верить — тем более.

— Я люблю тебя… Мама, я же одна совсем теперь осталась, ма-а-ам-а-а… — маленькое худое тело извивалось, билось как рыба об лед, не в состоянии вместить в себя эту огромную, невыносимую боль утраты.

Мягкие шаги маленьких пушистых лап приблизились к двум телам: живому и мертвому. Мурлыча, огромный кот потерся мордой о ноги Меропы — есть просил.

— Ма-а-м-а-а… Мамочка… — только и слышалось в ответ.

И никто больше не согреет маленькую Меропу. Никто не расскажет ей на ночь сказку. А самое ужасное — никто и никогда ее не полюбит. Не потому что и не почему-то. Просто некому.