А за окном шелестят тополя... (гет)

Эхо моих шагов наполняет огромный пустой зал. От мраморного пола веет холодом. Осторожно тяну за изящную бронзовую ручку французского окна, и оно распахивается, впуская теплый чуть влажный воздух, пропитанный запахом молодой листвы.

Через неделю безмолвие этих стен сменится звуками музыки, гомоном гостей, звоном бокалов.

Через неделю из малышки Гринграсс я превращусь в ледышку Малфой.

Через неделю… Все, что здесь началось, здесь и закончится.

Август девяносто седьмого принес Великобритании дожди и грозы. Впрочем, этим он не отличался от двух предшествовавших ему месяцев. Погода словно отражала настроение людей, окружавших меня. Отец все время хмурился. Часто, входя в гостиную, я заставала родителей шепчущимися о чем-то. Иногда до моих ушей долетали фамилии: Малфой, Лестренджи, Яксли, Долохов… Но разговор тут же прекращался — отец начинал шелестеть газетой, а мама натужно а мама натужно улыбаться. Даже сестра, с которой мы прежде были так близки, отдалилась от меня и целыми днями строчила письма своей подружке, Пенси.

Я же все свободное время проводила за чтением романов, изредка отвлекаясь на мечты о романе собственном; часто воображала себя героиней только что прочитанной книги, заново переживая смятение первой встречи, сомнения, мучения и, в конце концов, радость от осознания того, что ее нежные чувства небезответны. Я томилась в предвкушении такой же встречи, зная наперед, как будут развиваться наши отношения: сперва он не обратит на меня внимания, затем увлечется, и счастливый поцелуй у алтаря станет для нас неизбежностью.

Никогда не думала, что мне предназначена совершенно другая судьба.

Приглашение на бал, полученное родителями незадолго до конца лета, добавило хлопот к сборам в Хогвартс. Вскоре от модных журналов рябило в глазах, бесконечные примерки выматывали, и начало учебного года было встречено с облегчением как мной, так и Дафной. Мать, скрепя сердце, отправилась с нами к поезду, уже на перроне в очередной раз напомнив, что через три недели они с отцом заберут нас домой на все выходные для поездки к Малфоям. Мы с сестрой послушно кивали в ответ, торопясь распрощаться и подняться в красный вагон.

Школьная жизнь подхватила и завертела меня. Лекции, задания, контрольные — три недели промчались незаметно, и вот я поднимаюсь по широкой лестнице особняка Малфоев, стараясь не отстать от быстрых шагов отца и в то же время разглядеть обтянутые шелком стены, гирлянды цветов и фавна, играющего на свирели. Огромный бальный зал ошеломлял роскошью своего убранства и количеством гостей. Большая часть присутствующих была мне незнакома, поэтому я стояла возле матери, лишь изредка участвуя в беседе, а в остальное время рассматривая окружающих. Вдруг большие двери на противоположном конце помещения распахнулись, пропуская нескольких человек, тотчас направившихся к хозяевам празднества. Все стихло. Мать сжала мне руку, шепча на ухо что-то про Лорда, но я не разбирала ее слов. Все мое внимание было приковано к последнему из вошедших. Невысокий, коротко остриженные темные волосы свиваются кольцами, бледное длинное лицо с отчетливо проступающей щетиной на подбородке и впалых щеках. Мужчина, будто заметив, что я совершенно неприличным образом уставилась на него, чуть повернул голову, и наши взгляды встретились. Меня бросило в жар. Легкая усмешка искривила его губы, а в следующее мгновение он уже смотрел в другую сторону.

Постепенно зал вновь наполнился гулом разговоров, а вскоре заиграла музыка. Танцевать я умела и любила, да и кавалеры мне попадались неплохие; когда же меня удостоил своим вниманием Драко Малфой, мать просияла: очевидно, надежды, возлагавшиеся ею на этот бал, начинали оправдываться. При других обстоятельствах обрадовалась бы и я, но сейчас все мои мысли были заняты темноволосым незнакомцем. Я машинально отвечала на вопросы партнера, а мой взгляд безуспешно скользил среди прочих танцующих пар. Вальс закончился, и я вернулась под родительскую опеку, где на меня тотчас обрушился град вопросов; я отмалчивалась, справедливо рассудив, что несколько слов, сказанных наследником рода Малфоев из чистой вежливости, вовсе не означают помолвки на следующий день, как бы того ни хотелось моей матери. Оркестр после недолгой паузы зазвучал вновь, но расспросы не прекращались, и я переминалась с ноги на ногу, страстно желая, чтобы кто-нибудь пригласил на танец кого-то из нас двоих, и этим избавил меня от мучительной пытки.

Мерлин тем вечером был на редкость отзывчив, послав мне спасителя. Мать вдруг замолчала; на лице ее появилось недоверчивое выражение. Я подняла взгляд: к нам приближался тот самый незнакомец. Толпа расступалась перед ним, и это показалось мне странным; еще страннее были взгляды, бросаемые на него — напряженные и настороженные мужские, боязливые женские. Все будто заволокло туманом: вот он уже близко, что-то говорит отцу, непонятно как оказавшемуся рядом; вот его пальцы сжимают мои; вот я словно скольжу, едва касаясь паркета, не думая ни о чем, подчиняясь требовательным объятиям. Глаза у моего партнера оказались серыми. Не скучно-серыми, как дома в центре Лондона, не переменчивыми, как у Драко, — темными, как осенние тучи, обещающие ливни и перемену погоды. Эти глаза обещали изменить мою жизнь, а я улыбалась, зная: случилось! свершилось! Вот человек, которого я ждала, о котором мечтала.

Мы говорили о чем-то; кажется, он расспрашивал обо мне, о школе — я отвечала, но ни за что не вспомню теперь, что именно. Зато мне памятно каждое движение узких губ, сеточка морщин у глаз, тонкая, едва заметная ниточка шрама, пересекавшая правую бровь.

Дома меня заставили повторить каждое слово нашей беседы, а после Дафна пришла в мою спальню с горящими глазами, чтобы выспросить то, чего сказано не было. Она поражалась моей глупости — не узнать Долохова, одного из ближайших соратников Темного Лорда! — и не понимала, отчего из нас двоих он пригласил на танец меня, не слишком заметную мечтательницу, если рядом была она, яркая и не такая… наивная.

Наконец я осталась одна и могла, закрыв глаза, рисовать в своем сознании его лицо, вспоминать, как звучит его голос, мечтать, как завтра получу от него письмо с просьбой о свидании. В тишине своей спальни я шептала его имя: не какое-то обыденное «Энтони», а таинственное и оттого еще более романтичное «Антонин». «Ан-тооо-ниин», — слетало с моих губ, и стонали мачты, тянущиеся к небу, и хлопали паруса на ветру, и звенела сталь клинков. Я уснула, улыбаясь.

В следующий раз я увидела Долохова только через три месяца.

Этот школьный год сильно отличался от предыдущих. Хогвартс, как, впрочем, и весь магический мир, словно накрыло одеялом из мрака. Новые правила, новый распорядок… Даже чистокровные волшебники не чувствовали себя в безопасности. Студенты с других факультетов относились к нам, слизеринцам, в лучшем случае настороженно, обычно же их взгляды полнились ненавистью. Наша общая комната теперь редко пустовала, и спустившись в нее за полночь, легко можно было обнаружить группку студентов, а то и не одну, беседующих под защитой заклинаний. Даже слизеринки опасались в одиночку ходить по коридорам: мораль нового преподавателя ЗоТИ позволяла ему если не все, то очень многое. Я старалась казаться незаметной, прилежно корпела над учебниками, а когда оставалось свободное время — лелеяла свое разбитое сердце.

В выходные перед Рождеством нам разрешили провести день в Хогсмиде. Деревня производила удручающее впечатление. Заколоченные ставни, трубы, из которых не шел дым. Большая часть магазинов закрыта, а в открытых — один или два покупателя. Напряженные лица, опасливые взгляды… От всего этого хотелось забиться под одеяло, как в детстве, и не вылезать, пока не придет папа и не расправится с бякой, живущей под кроватью. Грустная и печальная, я была плохой компаньонкой и легко уговорила сестру оставить меня в заведении мадам Розмерты, где устроилась за самым дальним столиком. Несколько глотков сливочного пива согрели если не душу, то тело, я достала из сумки очередной роман Мэри Стюарт и погрузилась в чтение. Приключения главной героини так увлекли меня, что человек, присевший за мой столик, долго оставался мной незамеченным. Не знаю, что вдруг заставило меня оторваться от книги и поднять глаза. Увидев напротив Долохова, я, кажется, даже вскрикнула от неожиданности, тем не менее никто из посетителей даже не обернулся. Напротив, несколько человек поспешило расплатиться и покинуть паб, другие поглубже надвинули капюшоны мантий. Сейчас я отчетливо понимаю, какое впечатление производил Антонин на окружающих; тогда же не ощущала ничего, кроме радости маленького ребенка, наконец-то получившего обещанную конфету.

Под изучающим взглядом серых глаз мне не было неуютно; наоборот, я чувствовала себя в такой безопасности, какой давно уже не ощущала. Захотелось сделать какую-нибудь глупость, сказать что-нибудь невозможное, и, недолго думая, я поинтересовалась, почему он не приходил раньше и даже не написал ни строчки. Теперь при одном только воспоминании мои щеки начинают пылать от стыда, но тогда я лишь улыбалась, ожидая ответа. Долохов совершенно серьезным тоном ответил, что был занят поручениями Темного Лорда, а сочинять письма не любит в принципе. Ах, как легко обмануть того, кто всей душой стремится быть обманутым! Мое чрезмерно развитое воображение тут же оправдало Антонина и снова вознесло его на пьедестал девичьей любви, куда, впрочем, сам он, как я теперь понимаю, совершенно не стремился.

Мы успели обменяться несколькими ничего не значащими фразами, как дверь паба отворилась, и на пороге показалась компания из нескольких девушек, одной из которых была моя сестра. При виде моего собеседника глаза ее округлились, и хотя она направилась к нашему столику плавной походкой, я знала, каких трудов ей стоило сохранять невозмутимый вид. Подойдя к нам, Дафна очень мило извинилась, сообщив, что должна меня забрать, чтобы мы успели вовремя вернуться в школу. Я разрывалась между необходимостью уйти и желанием остаться; наверное, мои колебания были заметны, поскольку Антонин очень любезно пообещал моей сестре лично доставить меня в целости и сохранности к означенному времени.

Дорога к Хогвартсу показалась мне неожиданно короткой. Мы шли молча, я то и дело бросала взгляды на задумчивое лицо моего спутника. Снежинки блестели на его слишком длинных ресницах, и я думала, что красивее мужчины нет на всем белом свете. У ворот мы остановились, и Долохов коротко попрощался со мной. Он показался мне отстраненным, холодным каким-то, и я, неожиданно даже для себя, спросила, почему он не поцелует меня. Его лицо как-то странно изменилось, а затем Антонин спросил, неужели я, глупая девчонка, совершенно не испытываю страха перед ним. Но я если и боялась кого, то только себя, и поступков, на которые толкало меня глупое мое сердце. Потому только помотала головой и повторила свой вопрос.

Его губы были сухими и горячими, его запах кружил мне голову, и все это — поцелуи эти, прикосновения его рук — оказалось в сто... нет, в тысячу раз лучше, чем захлебывающиеся рассказы Дафны. Мое сердце спешило жить, билось о ребра, пытаясь выскочить наружу, подняться высоко в небо, а он говорил мне, что я похожа на весну, такую, какие бывают у него на родине — холодную, сдержанную, незаметно отвоевывающую природу у зимы и за одну ночь одевающую голые ветви деревьев в молодую листву. Потом он ушел, а я долго еще стояла у ворот, глядя на сумрачное небо.

Сестра, как оказалось, поджидала меня в гостиной, притворяясь занимающейся. Стоило мне войти, как она тут же набросилась на меня, затормошила, закидала вопросами, а узнав, чем закончилась короткая совместная прогулка, в ужасе всплеснула руками и тут же принялась читать мораль. Она сообщила мне о моей наивности, безответственности, заявила, что неизвестно, какие планы на меня может иметь подобный человек, а под конец объявила, что целоваться с мужчиной на сорок пять лет старше — верх неприличия. Я решительно не понимала, в чем тут неприличие, если только в прошлом году Джоанна, наша двоюродная сестра, вышла замуж за пятидесятилетнего французского маркиза. К тому же Антонин выглядел гораздо моложе нашего отца, которому едва исполнилось сорок. Никакие слова Дафны не могли испортить моего настроения, и спать я легла счастливой и довольной.

Мало кто учится на чужих ошибках, мне же и свои опыта не прибавляли.

Я прорыдала все зимние каникулы. Родители не понимали, что со мной происходит, и только сестра пыталась утешить, твердя, что все к лучшему и мне давно пора повзрослеть. Должно быть, в конце концов, я и повзрослела, поскольку сны мне больше не снились.

Всю весну я упорно училась, готовясь к экзаменам. Сказать по правде, мне просто необходимо было чем-то занять себя. Ходить по школе, подсматривая и подслушивая, подражая Пожирателям смерти, мне совершенно не хотелось: все эти игры казались липкой, гадкой паутиной. Отделаться же от них можно было только прикинувшись синим чулком, не интересующимся ничем кроме занятий. Поэтому я училась, училась и училась. Май застал меня врасплох.

Нашу с Антонином последнюю встречу нельзя было и встречей-то назвать. Между нами было не менее пятидесяти метров — я, прижимающаяся к стене Большого зала, даже не пытающаяся защититься от пролетающих мимо заклятий, и он, в самом центре, дерущийся то с двумя, то с тремя противниками сразу. Меня не должно было быть здесь: почти всех несовершеннолетних студентов отправили по домам еще до начала боя. Но уйти, оставить школу казалось неправильным. В тот день вообще все происходящее было неправильным, страшным, злым. Мне удалось спрятаться за спинами старшекурсников из Рейвенкло, а потом было уже поздно — началась осада. Я изо всех сил старалась оказаться полезной, но боевая магия никогда мне не давалась. Зато защитные заклинания получались отменно, и я объединилась с двумя семикурсниками-рейвенкловцами. Они атаковали врага, я же прикрывала нас троих всевозможными щитами. И каждую минуту чувствовала: он здесь. Рядом. Все ближе.

Когда же волна нападающих ворвалась в Большой зал, то я крепко закусила губу. Пыль, треск, люди — бегущие, падающие, выкрикивающие заклинания… И посреди этой сумятицы — он. Волосы взъерошены, одежда в беспорядке, на правой скуле темное пятно. «Кровь?» — сжалось сердце. Он был чужой, враг, ангел мрака. Он был мой, единственный, самый лучший.

Вот как мы встретились.

Война не прощает рассеянности, и пока я следила за Долоховым, меня оглушили сзади. Очнувшись, я долго не могла понять, где нахожусь, а когда, наконец, пришла в себя, то тут же принялась искать взглядом Антонина. Его было несложно выделить среди толпы, в которой смешались нападающие и обороняющиеся. Легкие, уверенные движения, вечная улыбка на губах и вызов в глазах — он словно танцевал со Смертью, насмехаясь над ней. Мне вдруг стало холодно; я смотрела на него, не отрываясь, словно боясь больше никогда не увидеть. Вдруг на мгновение мне показалось, что наши взгляды встретились, но Долохов тут же отвернулся, вступая в бой с нашим профессором Чар. Окружающие их бойцы обеих армий замерли, наблюдая за поединком: как я знаю теперь, таких искусных магов-дуэлянтов, как Антонин и Флитвик, единицы. Воздух над ними озарялся вспышками неизвестных мне заклятий, и узнала я только последнее. Зеленое. Весь мир для меня сосредоточился в этом зеленом луче. Долохов упал. Потом стемнело. Больше я ничего не помню.

Очнулась я только через неделю. Врачи говорили, что мое затянувшееся беспамятство — последствие нервного перенапряжения. Вся Великобритания оплакивала павших защитников Хогвартса, и мои рыдания воспринимались как нечто естественное. Только сестра знала правду, и она одна поддерживала меня в эти трудные дни. Радость от победы оказалась для меня слишком горькой.

Все лето я провела у бабушки, послушно исполняя указания старших; когда же мать сообщила мне о брачном контракте с Драко Малфоем, я только кивнула, вымученно улыбнувшись. Мне было абсолютно все равно.

Зачем я пришла сегодня в дом своего жениха? Наверное, просто захотелось вспомнить еще раз тот сентябрь, насмешливый взгляд, головокружительную легкость жизни… Я больше не читаю романов: они жестоки, обманывая нас, заставляя поверить в невозможное, несбыточное. Я не верю в любовь. Она убивает, высушивает сердце, оставляя лишь пустоту.

И все же я счастлива. Ведь у моего сына будут серые глаза