Хрустальные человечки (гет)

Луна Лавгуд любит всех. Луне Лавгуд нравится все. Но чуть больше, чем все остальное, ей нравится солнце, подсолнухи и лето. А чуть меньше, чем все остальное, ей нравится сырость, подвалы и холод.

Дни идут — а он ходит. Дни идут — а она сидит.

* * *

...Драко очень хорошо помнил тот день, когда Полоумная Лавгуд прибыла в Малфой-мэнор. Хотя, пожалуй, прибыла — это слишком громкое слово для обозначения появления на плече Яксли в полубессознательном от нескольких аппараций подряд состоянии. Как бы то ни было, так она и появилась в родовом поместье Малфоев — в последний день пасхальных каникул, через час после того, как села в Хогвартс-экспресс, направляясь в школу.

Сам Драко, с разрешения директора Снейпа, в Хогвартс не отправился — планировалось несколько нападений на какие-то маггловские районы, и Малфой-младший должен был принять участие в "полевых работах", как называла ожидаемые развлечения Беллатриса. Итак, он торчал прямо в Большом зале, с отцом и теткой, когда Яксли, Грейбек и еще пара Пожирателей Ближнего круга ввалились с девчонкой Лавгуд, которую Драко помнил по ее безумному подбору одежды и дружбе с Поттером и его грязнокровно-нищей составляющей.

Мелькнувший было вопрос о том, почему здесь Лавгуд, был разрешен почти сразу — Драко отлично знал, что отец Лавгуд выпускает собственный журнал, в котором печатает сведения, опровергающие официальную версию "Ежедневного пророка". Наверняка похищение дочери имело прямое отношение к профессиональной деятельности мистера Лавгуда. В общем-то, забегая вперед, Драко оказался прав, но в тот момент это была лишь удачная догадка.

Съежившись в своем кресле в темном углу, он равнодушно наблюдал за пришедшими и ему не было никакого дела до чужой беды — своей хватало.

Лавгуд ожидаемо поместили к остальным пленникам, и Драко пришлось позже в тот же день нести ей обед по распоряжению отца, когда старика Олливандера увели на допрос. Девчонка сидела на нижней ступени широкой деревянной лестницы из подвала — по-видимому, ее привлекло это место тем, что там было чуть светлее, да и сидеть на деревянных ступенях определенно было предпочтительнее, чем на каменном полу. Малфой молча опустил перед ней поднос с обедом — Люциус не был склонен к немотивированной жестокости и не стал морить пленницу голодом, к тому же ее благополучие было чрезвычайно важно для успеха всего предприятия, так что хозяин мэнора просто приказал эльфам сервировать поднос теми же блюдами, что подавались к обеду, и Драко было доверено снести его вниз. Наверняка Люциус рассчитывал, что появление знакомого лица приободрит Лавгуд, но он явно недооценил, насколько его сын замкнулся в своем собственном аду. Так что Драко просто поставил поднос перед Лавгуд и ушел. Когда он вечером принес ей ужин — кормежка пленницы стала его обязанностью — то с равнодушием констатировал, что обед остался нетронутым. Когда Драко известил об этом отца, тот недовольно чуть нахмурил идеально очерченные светлые брови и велел сыну следить за тем, чтобы Лавгуд хорошо питалась.

Это привело к тому, что теперь Малфой-младший не покидал подземелье до тех пор, пока Лавгуд не съедала свою порцию — а иногда это затягивалось на полчаса, а то и больше.

Так что в какой-то момент Драко с удивлением понял, что обязанность дважды в день — завтрак Лавгуд не полагался — кормить пленницу нисколько не тяготит его, а даже становится приятным контрастом к типичным пожирательским развлечениям. С Лавгуд было приятно и помолчать, если уж на то пошло. Можно было не контролировать выражение лица, можно было не изображать энтузиазм... Впрочем, к 1998 году Малфой-младший перестал даже изображать энтузиазм, не то что чувствовать его. И Лавгуд, со своими огромными голубыми глазами, затуманенными мыслями, далекими от происходящего с ней — с ними, тихая и спокойная, была идеальным собеседником.

И вот теперь Драко спускался в подвал, левитируя перед собой поднос, с которым уже сроднился за несколько этих проклятых дней, где были аккуратно расставлены тарелочки севрского фарфора — этим же фарфором был сервирован стол и за сегодняшним обедом в столовом зале Малфой-мэнора — с рыбой, слоеным пирогом и салатом. Тут же балансировал зачарованный на сохранение тепла чайник и шоколадные лягушки. Лягушек положила к обеду пленницы лично леди Малфой, с легким вздохом провожающая взглядом сына, после обеда привычно направляющегося с подносом к дверям в подвал.

Малфой-младший прислонился левой рукой к темному камню, выступающему из стены прямо рядом с входом. Дверь распахнулась — поместье признало хозяина.

Драко ступил на лестницу и дверь за ним тут же захлопнулась. Он спустился в полутьме вниз и опустил поднос на нижнюю ступень лестницы.

— Люмос, — прошептал он, и на конце его волшебной палочки появился огонек. — Сегодня карп, Лавгуд. Ты любишь карпов?

...Прошло уже несколько дней как она сюда попала. А казалось, время остановилось.

Неважно, как она попала сюда. Зачем она здесь. Для чего. Неважно. Неважно. Неважно.

Выкинуть все из памяти так просто — для того, чтобы воскрешать в ней то, что так дорого.

Луна обвела взглядом мрачный и сырой потолок подземелья. Изредка казалось, что по нему кто-то пробегает. А может, и правда пробегает, Луна не знала: было слишком темно, чтобы понять точно.

Но чтобы о чем-то подумать — за неимением другого явления для наблюдения и изучения в этой тьме — она размышляла, что, может, это бегают нарглы, утаскивая из верхних этажей мэнора вещи, и складирут их в одном им известном помещении. Или вспоминала, какие существа любят такие темные места для своего обитания, и представляла, как им тут живется и где примерно могут быть их норки. Сложно думать о хорошем в такой обстановке — будучи пленницей, не зная причины, по которой она здесь, не зная, что с ее отцом, что с друзьями из ОД, оставшимся в Хогвартсе без нее. Не зная, как идет война, не имея никаких новостей о том, поймали ли Гарри и Рона с Гермионой или нет. Хотя, наверно, об этом-то тут ей бы стало известно почти сразу. Было очень странно и жутко находится там же, где и самый темный и легендарный маг, убийца, захватчик, поработитель — Волан-де-Морт. О котором с самого рождения слышала, постепенное восхождение которого косвенно, как и весь магический мир, наблюдала — и вот теперь оказаться там же, где и он. Для какой цели, почему, зачем? Луна не считала себя сколько-нибудь важной персоной для такого внимания, которое к ней проявили — остановили Хогвартс-экспресс, сняли ее оттуда и уволокли. Одну ее. Зачем? Для чего было создавать столько проблем?

Очень сложно было думать о хорошем, тяготясь неизвестностью в резиденции Темного Лорда, в сыром и мрачном подземелье. Очень. Но Луна Лавгуд думала, уж поверьте, думала о хорошем. Она просто закрывала глаза и представляла все хорошее, как реальное, так и не реальное, как прошлое, так и настоящее. Отца, о котором думала и надеялась, что у него все хорошо; погибшую еще в ее детстве да еще и на глазах мать, но не с тоской, что больше не увидит, а с теплом, радостью и...надеждой.

Надеяться и верить — это Луна очень хорошо умела, нет, не надеяться, а именно верить, всегда и до конца. Просто верила, просто знала, просто чувствовала, что так все грустно закончиться не может, это было бы совсем нелепо, а Луна не верит в нелепости. (Хотя многие бы сказали обратное). Воспоминания спасали на какое-то время, но чувство безысходности становилось сильнее, и верить во что-то хорошее уже казалось бессмысленным. И улыбаться и говорить что-то веселое становилось тяжелее, слишком было тут холодно, слишком темно, слишком тревожная атмосфера, очень много этих слишком. Но она все равно улыбалась — и улыбалась совершенно искренне, ей только было жаль, что только этим и можно здесь помочь, хоть как-то развеселить мистера Олливандера...

Его пытали — и пытали жестоко, и Луна холодела каждый раз, когда старика забирали на очередной допрос. Что у него хотели выведать, девочка не спрашивала, а сам мистер Олливандер молчал, видно, не хотел, чтобы и она была как-то причастна ко всему этому и, возможно, у нее бы было больше шансов выйти отсюда когда-нибудь, чем у него. Но это были только ее предположения. Она не понимала, зачем он здесь, а он не понимал, зачем она, что же такого важного в ней было, что не пожалели времени и сил ее найти, схватить и доставить сюда. Выглядел мастер волшебных палочек очень жалко: очень слабым и очень дряхлым. Луна всегда ненавязчиво садилась рядышком, когда ему было особенно плохо, не давая себе воли просто сочувственно молчать с комком в горле от жалости или заплакать от тоски и безнадежности, а со всем своим энтузиазмом, на время и сама забывая, где она и что с ней, принималась рассказывать всякие истории. Про животных, про магических и не магических, про чудесных и не очень, про существующих и не очень, а на ее взгляд — очень существующих. Пересказывала сказки, которые любила с детства, всякие невероятные истории, рассказывала об их с отцом экспедиции и кого и что они там видели, рассуждала, на что похоже застарелое пятно на каменной стене напротив — на старушку в чепце или же это просто старое пятно, не заслуживающее внимания. И так почти без перерыва — говорила и говорила. И улыбалась. Искренне, светло, что, казалось, становилось не так мрачно, благодаря ее светлым речам, в которых не было месту горю и тоске; свету длинных, хоть уже и порядочно спутанных и тусклых волос; свету ее голубых глаз, сверкавших воодушевлением воспоминаний. Казалось, что она вся светится, когда говорит, так вдохновенно говорит, вспоминает и снова говорит, даже встает и показывает что-то, немного размахивая руками, что ей казалось просто на словах невозможным передать. Но как только она замечала, что старый мастер забывался беспокойным, но все же сном, моментально как-то вся потухала. Раз не кому и ни к чему сейчас светить, ее силенок просто не хватало на себя. Поэтому, тихонько встав, она переходила на лесенку, где было хоть немного света больше. И прислонившись к сырой стене, закрыв глаза, задумывалась о своем, старалась это сделать. Задуматься так, чтобы не думать об отце, о том, что с ним, а вдруг это все происходит, потому что они печатали в Придире правду. И она так этому потакала, радовалась, что они с отцом так помогают Гарри, держат в курсе реальных событий волшебников, которым не нужна ложь подвластного Пожирателям и их режиму Пророка. Да нет, ерунда, они, наверно, и по другому могли это остановить, а может, и остановили... Зажмурившись и помотав головой Луна отгоняла, заслоняла эти мысли. Представляла, что тот неяркий свет, что вот сейчас хоть на чуть-чуть в глазах отражается, вовсе не свеча, не факел, ничего такого, а это солнце сквозь листву. А вода, нередко падающая с потолка, вовсе не вода, а дождь, с листвы упавший. И так день ото дня и день за днем. Так было грустно ей, хоть и старалась видеть свет и радоваться хоть чему-то. Но сил ее душевных было уже мало. Переживала за отца, друзей и ничего тут не могла поделать. Отгоняла мысли, но они снова возвращались, потому что не на что было больше обратить внимание, нечем было заняться, нечем отвлечься.

И отдавая все свои силы на радость и надежду, не получая ничего извне, тихонько гасла эта вся ее дурацкая надежда. Но вида не показывала девушка ни разу. Такой талант — дарить тепло, когда не получаешь ничего в замен. Луна старалась: ради Олливандера, ради себя, чтобы хоть как-то сохранить здесь рассудок. Но неожиданно и у Луны появилась некая отрада, некий свет, потому что это была жизнь. Это было настоящее. Это было на самом деле, это была реальность, не воспоминания и не мечты. Это был человек. Это был — Драко Малфой. Так странно, но это была правда.

Когда Драко зашел в первый день и молча поставил поднос с едой и ушел, Луна и не обратила внимания толком, кто это и зачем, и равнодушно посмотрела на принесенную им еду, оставленную на ступеньке.

Чувство голода очень легко забывается, когда мысли совсем о другом. О других. Когда ищешь надежду каждый миг и, кажется, что стоит только отвлечься — и последние ее горстки просочатся сквозь пальцы и исчезнут, оставив в душе эту страшную пустоту. Страшнее пустоты нет ничего. Наверное, ее лучше всего олицетворяют дементоры — эти стражи тьмы, эти существа, не оставляющие ничего, только страх, только безнадежность, только пустоту.

У Драко Малфоя здесь был его дом, родной дом, где творилось такое страшное, и видно было, что и его это совсем не радует. В школе Луна мало на него обращала внимания — заносчивый и грубый, несправедливый, мог и задразнить ее, увидев, как она, проходя мимо, машет руками, отгоняя мозгошмыгов. Ничего интересного. Просто парень, которому нечем заняться, и на которого совсем не стоит обижаться. Не может же он, в конце концов, не понять, когда станет старше, что ведет себя глупо, а никак не благородно-аристократически. Вот и все, что Луна о нем знала и хотела знать. И ах да, он же состоял в Инспекционной дружине, которая с таким печальным исходом в итоге гонялась за Отрядом Дамблдора и, используя свою власть, которая была выше власти старост, притесняла всех, кого могла. А Амбридж, считая, что для достижения целей все средства хороши, все им спускала. Ну вот и все, что Луна знала. Что Драко был ловцом в команде Слизерина — это она и вовсе запамятовала, а может, и вовсе не знала, присутствуя на матчах очень отрешенно и следя только за своими друзьями и желая им победы, когда она для них так важна.

И вот теперь каждый день, по два раза в сутки, этот самый Драко Малфой, о котором Луна почти ничего не знала, да и не хотела знать (а зачем, когда можно прочитать о морщерогих кизляках и думать об этом весь день, а вокруг столько студентов, которым до нее нет в общем-то дела, а насмешки — это не то внимание, которое ей было важно, это было никакое внимание), спускался к ней в подвал с подносом.

А есть просто не хотелось. Сама мысль о еде внушала отвращение. После проигнорированной в первый раз еды, Драко пришел снова и мрачно остался в подземелье, похоже и не собираясь уходить, пока она хоть чего-нибудь не съест. И пришлось начать есть, уже из жалости к нему, что вот приходится находиться тут, когда можно провести время в тепле, например, в своей комнате, занимаясь чем-то более интересным, чем смотреть на девчонку, вздумавшую морить себя голодом. А она не думала морить. И не упрямилась. Ей просто не хотелось. Но чего не сделаешь ради благородной цели, ради того, чтобы избавить Драко от унылого времяпрепровождения с ней тут. Это было даже вроде какого-то испытания — съесть все и даже гордиться, хоть как-то и немного дурно становилось. Так Лавгуд Луна развлекалась и попутно не замечала, как переставала грустить или грустила уже чуть меньше. Может, все дело было и в вовремя восполненном пробеле в питании, а может, просто в присутствии такого же школьника, как и она. Это присутствие уже не давало чувствовать себя так одиноко. Он учился в той же школе, в родном им Хогварте, знал тех же учителей, тех же людей. Он жил почти целый год там же и тем же, чем и она. Конечно, их жизнь в Хогвартсе была разной, но они были рядом.

Луна видела, что Драко приходится даже хуже, чем ей. Он был дома. Но дома у него не было. Он был не пленником со своей семьей в собственном доме, но и не хозяином. Просто никем. И все могло изменится в единочастье. Мало ли, что пришло бы в очередной раз Лорду на ум, мало ли, чем ему бы не угодил кто-то из Малфоев — и все. Конец твоего мира. Конец прошлому, и нету больше настоящего, и не будет будущего. Никогда. Какое страшное слово, наверное, оно идет наравне с Пустотой.

И так день за днем, не зная, что будет завтра, не видя надежды и не видя выхода. Только ждать. И только наблюдать, как в дому, где ты проводил время еще ребенком, ходят Пожиратели, Лорд, проводятся пытки, ведется разгульный и отвратительный образ жизни этой своры прихвостней, любящих только убивать и грабить, за душой у которых ничего нету. Было, наверное, когда-то — и не стало. Они сами сделали свой выбор. А ты не можешь ничего сделать. Не можешь ничего изменить. Только наблюдать и только ждать. Но не верить, что это когда нибудь кончится. Кажется, что это будет длиться вечно, и ничем, ничем хорошим не закончится. И Луна все это видела, все это чувствовала, хоть и не знала почти ничего. И поэтому покладисто и старательно пыталась съесть все, что приносил ей Малфой. Старалась и изредка тихо улыбаться, но пока молчала, ей казалось, что Драко на данный момент не перенесет ее речей о чем-либо, и, хмыкнув, с раздражением наложит на нее Силенцио для верности. Представив это все, ей становилось веселее еще хоть чуть-чуть. Поэтому, стараясь болтать чуть поменьше, Луна старательно выполняла свою единственную обязанность здесь — съесть эту несчастную еду. Может, она была очень вкусной, Луну явно не кормили тем же, чем и домовиков, например, а обедами и ужинами самих обитателей мэнора. Но что обед домовиков, что высококулинарные изыски — Луне было все равно, к еде, особенно сейчас, она испытывала равнодушие. Надо было съесть — вот и все что она думала. А вкуса еда для нее сейчас не имела.

И вот новый день и новый приход гостя, как это ни странно звучит в отношении хозяина всего этого поместья Драко Малфоя. Спустившись по лестнице и поставив поднос, доверху забитый всякой едой, от вида которой Луна мысленно вздохнула, понимая, что и за час с трудом с этим управится, Драко зажег волшебную палочку и поинтересовался:

— Сегодня карп, Лавгуд. Ты любишь карпов?

— Мм, каарпы? — тихо протянула Луна с легким оттенком задумчивости и интереса, — я даже и не знаю как ответить на твой вопрос, Драко. Здравствуй, кстати. Это так здорово с твоей стороны — все-таки приходить и болтать тут со мной иногда... Так вот карпы. Тут у меня есть две версии, — девушка смущенно улыбнулась, — либо я карпов ела, но не знала о том, что карп это именно карп, ведь очень сложно понять, что это — карп или не карп, когда он уже не карп...

Луна замолчала и через время добавила:

— Либо вариант второй: я карпов просто никогда не ела. Так что на твой вопрос, люблю ли я карпов, с учетом того, что я не уверена, что их пробовала, ответить не могу, Драко. Но знаешь, мне кажется, что люблю. Ведь это карп...

Лавгуд еще разулыбалась и, вспомнив, что хотела болтать поменьше, с тоской принялась за еду. Питание два раза в день это слишком для хрупкой Лавгуд, хорошо, что еще завтрака нет, подумалось ей. Откуда взяться голоду, когда даже не устаешь, а просто сидишь или бродишь неподалеку, пока опасаясь пройти дальше в темноту подземелий. Со вздохом отложив вилку хоть на время и подперев голову руками, Луна задумчиво посмотрела на бледного и без каких либо эмоций на лице парня и задала ему вопрос, чтобы хоть как-то отвлечь внимание от своего бездействия и вообще хоть как-то, может, расшевелить Драко, который явно был тоже в каком-то своем далеком мире, в своих мыслях и в своих переживаниях. Ну а если не ответит — не беда, вздохнет и продолжит трапезу, только выдержит ли сам Малфой в молчании часа два, пока Лавгуд управится со всем, что он притащил, это тоже тот еще вопрос.

— А ты любишь карпов?

...— Мне все равно, — равнодушно и хрипло пробормотал Малфой, едва улеглось легкое удивление, вызванное пространным монологом Лавгуд. Откашлялся — весной он частенько простужался, а сейчас и вообще бросил заботиться о здоровье, носясь с егерями и Флинтом по лесам и мокрым улицам лондонских трущоб.

Полоумная Лавгуд — что с нее взять, — мелькнуло в голове. Однако, и в этом тоже было какое-то особенное, порочное очарование, следовало признаться самому себе в том, что Малфой-младший с тщательно скрываемым удовольствием променяет сейчас общество любого из тех, кто сейчас там, наверху, на беседы о карпах, шмыгомозгах и прочих излюбленных когтевранкой животных... Да о чем угодно, лишь бы не слышать фанатичных речей Беллатрисы, тяжелых вздохов матери, постоянно стремящейся оказаться рядом с Драко, не видеть сломленного Азкабаном отца, добровольно отдавшего палочку этой красноглазой ящерице...

Так что, если подумать — в подвалах сейчас много уютнее, чем наверху, в гостиной. Жаль только, что холодно и сыро. А так — уютнее, это точно. Драко переступил с ноги на ногу, с неудовольствием разглядывая бледное осунувшееся лицо Луны, и понимая, что выглядит не лучше.

— Ты не простынешь?— это его голос — точно, его хриплый баритон. Это он спрашивает чокнутую поттеровскую подружку о здоровье.

Не то чтобы Драко интересовало здоровье Лавгуд — ну, по крайней мере, в таком-то точно признаваться нельзя. Но ведь она должна быть здорова — и если от него требуется следить, чтобы она ела, то можно проследить, что ей тепло. Хуже не будет. Да и лишние заботы о пленнице в случае болезни его не вдохновляли. Или вдохновляли?

Спросил — и сам поморщился, таким нелепым прозвучал его вопрос. Конечно, простынет. Уже простыла, поди.

Покосился на пальто Лавгуд, отвратительно-влажной кучкой сложенное в углу неподалеку от лестницы. Пальто захватил из поезда Грейбек. Не иначе, инстинкт защиты детеныша сработал, мрачно ухмыльнулся Драко и тут же одернул себя: какой еще защиты, это же Грейбек. Да у него все жизненные приоритеты в область убийства направлены — и сознательные, и бессознательные.

Лавгуд еда медленно, ну очень медленно, будто через силу, будто он ей помои принес. Хотя, вроде, должна понимать — не будет есть, совсем замерзнет, весна-то вон какая, не слишком теплая. Или так казалось самому Драко, промерзшему до костей. Как бы то ни было, она ела медленно, а он не торопил — такой ритуал у них сформировался сам собой. Она ест, временами откладывая ложку, задумываясь над мировоззренческими вопросами, а он стоит рядом, тоже не торопясь подниматься наверх.

Вечером опять очередной рейд — ну сколько уже этих предателей крови, Драко никогда и не представлял себе, что столько чистокровных семейств выступали против Темного Лорда... А что самое забавное — основные противники и не были уничтожены. Тед Тонкс только и попался, проклятый грязнокровка. Беллатриса рвала и метала от ярости, желая прикончить сестру и племянницу, связавшуюся с оборотнем Люпиным — занудным и потрепанныи профессором по ЗОТИ, оказавшимся даже не-человеком... Изысканные оскорбления Лорда и несмешные намеки на возможных щенков в роду Блэков растравили душу мадам Лестрандж, и так уже весьма впечатленную Азкабаном. Только что за обедом выслушав очередную порцию стенаний и уверений тетки в том, что она не успокоится, пока не уничтожит опозоривших семью, теперь Драко ожидал угнетающую ночь беготни по лужам с истерикой Беллатрисы в завершение и малодушно представил, как было бы здорово — прогулять. Как прогуливал трансфигурацию и историю магии, утром приходя в больничное крыло и, картинно прикладывая руку ко лбу, жаловался Помфри на плохое самочувствие... Да он бы с большим удовольствием поторчал в подвалах — тихо, спокойно и, как уже выяснилось, уютнее.

Да и сама личность пленницы... Несколько раз за прошедшие дни Малфой-младший вспоминал о Лавгуд, сидящей в этом подвале. Думал, чем она там занимается, не холодно ли, кто ее будет кормить, когда он уедет в Хогвартс, и о подобной чепухе.

Мерлин великий, иной раз до абсурда доходило, как пару ночей назад: у него Метка горит — Лорд требует немедленного отчета по операции, до конца антитрансгрессионного купола, накинутого вояками сопротивления, — еще метров триста, а дыхания уже нет, в груди колет и обжигает, он бежит из последних сил от горящего вдали маггловского административного здания или дома каких-то упрямых магов, между вспышками красных и оранжевых — явно не дружественных — заклятий, краем глаза замечая падающих с обоих сторон соратников, маска немилосердно давит на подбородок и кончик аристократически-тонкого носа, и все так мерзко, что хочется сдохнуть прямо сейчас, палочка уже давно забыта — просто кусок дерева в руке, и Драко, никогда не отличающийся боевым задором, бежит — от смерти к жизни, а только и думает, что так и не спросил Лавгуд, не мерзнет ли она ночами в подвалах...

Такие вот девиации. Занявшись после такого первого случая, напугавшего его до дрожи в коленях, анализом собственного душевного состояния — но так, слегка, чтобы, не дай Слизерин, не столкнуться с собственной депрессией нос к носу, потеряв способность игнорировать ее симптомы, — Малфой склонился к мысли, что такова его реакция на необходимость заботиться о ком-то. Почему-то его психика зафиксировалась на Лавгуд и приняла ее как объект опеки. Вот он теперь и ходит к ней, заботится, думает, простыла ли она, поела ли она...

Он — Драко Малфой — к Лунатичке Лавгуд. Уму непостижимо.

Впервые за несколько дней Драко опускается на ступеньку рядом с Луной, не обращая внимание на грязь и пыль, мгновенно уродующие тонкую дорогую шерсть брюк, вытягивает ноги, одергивает жилет и трансфигурирует немного кособокую — чертова МакКошка — чашку из отколотого куска камня под ногами. Молча и совершенно невозмутимо разливает чай — в обе чашки, впихивает чашку с подноса прямо в руки Лавгуд, обхватывает тонкими бледными ладонями моментально нагревшиеся бока своей чашки-уродца и едва сдерживается, чтобы не вдохнуть с удовольствием аромат бергамота...

— Пей чай, согреешься, — чуть устало и также равнодушно — чего ему стоит это равнодушие? — проговаривает Драко и делает первый глоток.

...— Мне все равно, — безэмоциональным и хриплым голосом ответил Драко на вопрос о карпах. И это слегка опечалило Луну. Похоже карпы — это не то, что может заинтересовать Драко Малфоя в такой обстановке. Позволив себе незаметный вздох, Луна промолчала и расстроенно задумалась. Все равно... Это так грустно, когда все равно. Все равно — это даже хуже ненавижу, и уж тем более — люблю... Равнодушие — это очень плохой признак: когда приходит равнодушие ко всему, значит и жизнь не в радость. Луна спохватилась: а ведь ей тоже все равно, что ей приносят на обед. Ей все ра-вно. Мысленно испугавшись, Луна поняла, что этот плохой признак и на ней отпечатался, а значит, если логически следовать ее предыдущим размышлениям — "жизнь не в радость". Это же ужасно! Хотя чему здесь радоваться, какая тут жизнь, не видя ни света, ни тьмы, сплошной полумрак подземелий, где никогда не бывает совсем светло, как, например, на солнце, или совсем темно, как, например, ночью, когда лежишь у себя в постели, а небо покрыто тучами и нет ни света звезд, ни света луны...

Интересно, а как там сейчас папа? Сможет ли он приготовить сам что-то толковое на ужин? Не забывает ли он о еде вообще?— в который уже раз подумалось Луне по ассоциации с домом, со своей комнатой, которую с недавних пор украшают написанные ею портреты друзей. Лучших друзей. Из ОД, из Хогвартса. Самых лучших и самых настоящих друзей, которые никогда не бросят и никогда не предадут — Гарри, Джинни, Невилл, Рон, Гермиона... Как же она по ним скучает, как волнуется, что с ними. Гарри, Гермиона и Рон сейчас неизвестно где, и за ними ведется самая настоящая охота, и остается только верить в их обычное чудесное-чудесатое везение, умение всегда и отовсюду вылезать. Да пусть морщерогих кизляков не существует, главное, чтобы они выжили, выбрались и выполнили эту свою миссию, которая, очевидно. А Джинни и Невилл... Так много страшного происходило в Хогвартсе, так много такого, во что не хочется верить, пока не увидишь своими глазами... Тут Луна встрепенулась и одними ей известными путями вернулась к началу своих размышлений. А ведь ей не все равно! Вот она о папе и о друзьях не думает равнодушно, потому что так нельзя. Нельзя о них — и равнодушно!

И вот то, что мистер Олливандер — хоть и плох, а еще жив — это тоже радость, и это тоже не все равно. А значит — жизнь в радость! Могло быть хуже, могло... И еще... Она вскинула взгляд на Малфоя. И то, что он сюда приходит, ей тоже не все равно. Так видно, что ему очень скверно на душе, так хочется помочь, но не можешь. И поэтому каждый раз, когда Драко своим медленным, аристократическим, но и каким-то вялым, без энтузиазма шагом уходит наверх, Луне не хочется, чтобы он туда шел. Потому что там одни вульгарные Пожиратели, Лорд (как будто этого мало), и кто знает, в чем принуждают участвовать, что его, юного Пожирателя, заставляют делать, за какие идеалы бороться, в которых он не видит смысла, но видит смысл в том, чтобы его семья жила. Да вот еще и говорит таким не очень здоровым голосом. Луна поерзала на своем месте от досады. Вот был бы тут лирный корень! Что, как не он, так помогает укрепить иммунитет, а еще если при болезни добавить листы малины обыкновенной-улучшенной Лавгудами — все сразу проходит. Но лирного корня не было... Как, впрочем, и малины, что обыкновенной, что улучшенной...

А Драко Малфою явно бы пригодилось и то, и другое, ведь вид у него был совсем не цветущий, как хорошо бы выглядеть молодому человеку весной, хотя для чего тут цвести, война — ей все равно, как ты выглядишь. Ну вот опять это все равно...

Луна поникла. Когда плохое вокруг происходит, можно, конечно, отвлечься, думать о хорошем, веселом, смешном, надеяться, верить и все такое. Но рано или поздно снова приходит момент, когда отвлекаешься от того, что отвлекало, оглядываешься по сторонам — и вот она, здравствуй, неприкрытая реальность, беспощадная и чаще — безысходная. Переборов дрожь от всех этих мыслей, заставлявших мелькать перед глазами страшные картины с погибшими близкими и прочими ужасами войны, Лавгуд села поровнее и подняла голову, как бы говоря — а я не сдаюсь. Что ж, все паршиво. Очень паршиво. И пора это признать. Но признать — не значит сдаться. И поэтому пока остается только наблюдать и зависеть от того, какие нити судьбы приведут к тебе твое будущее и каким оно окажется, каким оно покажется тебе — по нраву или не очень. А вот когда судьба на горизонте прояснится, тогда и действовать пора. Ну а пока, ну что же, доесть вот карпа на обед иль ужин и, смелости набравшись, с Драко поговорить.

Выплыв из всех этих жизнеутверждающих мыслей, Лавгуд снова устремила прямой взгляд на Драко. О чем он думает? Что его сейчас тревожит? Ведь явно, как сюда приходит всегда думает о чем-то. Вроде здесь, а вроде и нет, как, впрочем, и она. И неожиданно из ее лунистых рассуждений-размышлений о мыслях Драко Малфоя ее вывел сам мистер Малфой-младший и спросил:

— Ты не простынешь? — с несколько недовольным выражением лица всматриваясь в нее, и так сказал, как будто он сам не заметил, что решил что-то сказать, а когда сказал, то уже было поздно — Луна-то услышала! И хорошо, что услышала, ведь так приятно, когда о тебе заботятся, особенно хозяева поместья, это очень вежливо с их стороны, по мнению Луны. Наверняка именно мама Драко — Нарцисса — заботится о ее питании, кто, как не любящая мать, может положить столько еды на одного человека... Да и представить Темного Лорда с половником в руке и фартучке на перевязке с петушками, раздающего щедрой властелинской рукой еду всем верным слугам и пленникам, а потом, похвалив домовиков, чинно усаживающегося в кресло у камина хрустя свежей газетой просмотреть новости... э-э, было несколько абсурдно, но и весело, поэтому Луна разулыбалась сверх всякой меры и радостно отвечала на поставленный ей вопрос.

— О, нет, я не простыла. Спасибо, Драко, я вполне здорова, тем более такое питание, — покосившись на почти полный поднос, Лавгуд снова радостно вскинулась. — Это очень приятно, что ты спрашиваешь. Надеюсь, ты тоже не простынешь. Хотя, — Луна немного помрачнела. — Голос твой не очень хорошо звучит, — и тихо, почти шепотом добавила, — Эх, были бы тут наши листья малины обыкновенной-усовершенствованной...

И про себя просияла! О, Драко же может их вызвать их дома Лавгудов с помощью Акцио! Но эта идея тут же была отвергнута в виду безумия такого предприятия — выходит такой Драко с волшебной палочкой в руке на середину поместья Малфой-мэнора и призывает какие-то листья... Даже у Луны при всей оригинальности ее мышления эта затея вызвала некие сомнения. Во-первых, это не понравится самому Драко: заниматься такой абсурдной чушью вне зависимости от ее целей, и во-вторых, навряд ли его поймут Пожиратели...

И вот пока Луну понесло в эти дали, именующиеся фантазией, не несущей под собой реальной основы, она и не заметила сначала, как Драко подошел и опустился рядом на ступеньку. Переведя на него удивленный взгляд, Луна наблюдала, как он трансфигурирует из куска камня чашку с косым боком и молча наливает себе и ей чай. Приняв неожиданно оказавшуюся в ее руках чашку, Луна тихо улыбнулась, глядя на блики света в ее чае. Драко же с чашкой в руках выглядел, так... по-домашнему. Она бы ему это ни за что не сказала, но это было так, потому что стало спокойно и уютно, как, бывает, себя чувствуешь, когда сидишь рядом с другом или дома. Хотя это-то место домом нельзя назвать, да и Драко другом тоже... Да какая разница? Луна здесь и Драко здесь, а значит — есть на это какие-то причины, и можно поговорить, и подружиться даже. Конечно, Гарри и, в особенности, Рон не пришли бы в восторг от таких мыслей, но им, наверное, было что делить с Драко Малфоем, это у них еще с первого курса вражда, а Луне-то делить совсем нечего,.. ну кроме чая, но его-то как раз делить приятно.

Проговорив благодарность и посмотрев на чашку, обхваченную такими по-настоящему аристократическими пальцами — длинными, тонкими и бледными, Луна правдиво сказала, кивнув на чашку:

— Не очень вышло, ты не находишь?

Ну кто, как не друзья, должны говорить правду и то, что думают! Конечно, Драко и сам не мог не заметить изъяны в своей работе, но надо же сказать свое мнение, ведь доверие и откровенность делает дружбу дружбой. Да и Луна всегда отличалась излишней правдивостью и прямотой, считая, что если что-то не сказать сейчас, то потом может оказаться, что либо смысла в сказанном не будет, либо будет слишком поздно... Поэтому Луна часто и неожиданно говорила, что думает, не считаясь с мнением окружающих. А вот стоило ли начинать радушное знакомство с критики — это, конечно, вопрос. Луна так же над этим задумалась и поэтому добавила:

— Но, наверно, и не могло получиться лучше, ведь эти камни столь древние и их защищают столь разнообразные защитные чары, что не удивительно... Да и не такой уж и заметный изъян...

Продолжая тему несчастной чашки и не зная, о чем бы еще спросить, Луна невидящим взором рассматривала ту самую стену, которую, по ее словам, и защищают эти все мощнейшие чары. Чего только не видели эти стены, подумалось ей... О! Обрадованно повернувшись к Драко, мирно пившему свой чай Луна спросила:

— А что здесь было раньше? До темниц? А если всегда темницы, то кто здесь сидел и за что? И почему здесь? И почему здесь так сыро, ведь здесь же невозможно долго находиться, — протараторив все эти вопросы как на духу, Луна, довольная что нашла интересную тему для разговора, впилась взглядом в Малфоя в ожидании ответа. — Хотя про сыро — это понятно, это я к тому, что не лучшее место для содержания пленников... Или же это и было целью? Заморить и заморозить? Это будет так здорово, если ты знаешь ответы, Драко! Это так интересно! Ты же живешь здесь и, наверняка, все и про все знаешь!

И Луна успокоенно замолкла, ожидая интересной истории или же опешившего взгляда "Лавгуд, ты к кому вообще обращаешься?" Ну или еще чего, не важно. Главное то, что она нашла, о чем поговорить с Драко Малфоем! А вот захочет ли он говорить с Полоумной Лавгуд — это другая сторона вопроса.

...В ответ на его слова о простуде Лавгул понесла что-то о листьях какой-то малины усовершенствованной, а потом неожиданно обнаружила сидящего рядом Драко и так удивленно расширила глаза, что Малфой едва сдержал смешок — так забавно она выглядела, внимательно изучая чашку. Ну и конечно, Лавгуд нашла изъян — хотя Драко и немного надеялся, что Лунатичка попросту не обратит внимания на кособокость. По его мнению, человека, который носит в ушах редис, просто не должны занимать такие мелочи. Он медленно потягивал чай из этой неудавшейся посудины и чувствовал, как под негромкий голос Лавгуд, рассуждающий о причинах его неудачи, его щеки покрываются поистине чудовищным румянцем. Конечно, никакого румянца стыда и злости не было и в помине на бледной, почти прозрачной малфоевской коже, но ощущение его не оставляло.

— Трансфигурация требует у меня серьезных усилий и редко получается без сосредоточения, — небрежно пояснил Малфой вдруг, будто желая оправдаться перед неожиданной собеседницей. Это открытие сразу же привело его еще в более худшее настроение.

— Я же не твой идеальный Потти, который если и спотыкается, так только о кучи галеонов. И мне, знаешь ли, в отличие от Уизела, не нужно создавать посуду из того, что под руку подвернется.

Это прозвучало именно так, как он и хотел, чтобы это прозвучало — зло, насмешливо и презрительно. Однако Лавгуд, видимо, и самой надоела тема малфоевской неудачи — из всей этой ненавистной Драко компании только она могла бы так быстро забыть о несчастной кособокой посудине: Уизел и Уизлетта просто надорвались бы, состязаясь в остроумии, а Грейнджер уже наверняка чертила бы на лестнице основный формулы трансфигурирования неодушевленных объектов с поправками Гэмпа под свое занудное бормотание. Лавгуд же вдруг заинтересовалась происхождением собственной тюрьмы и теперь с энтузиазмом и ожиданием заглядывала в глаза Малфою. Тот, решив, что ядовитая стрела его сарказма пропала втуне, смерил Лавгуд внимательным взглядом и слегка вздохнул. Лунатичка даже не собиралась поднимать брошенную перчатку, не замечая вызова. Она была полностью поглощена собственными фантазиями, в которых мир был чрезвычайно приятным местом, Драко Малфою можно было указывать на его недостатки, заключение в сырой чахоточный и мрачный подвал представлялось чудесным приключением, а с Грейбеком, наверно, было интересно пообщаться на ботанические и биологические темы. Причем это состояние собеседницы вызвало у Драко воспоминания о Крэббе и Гойле — они тоже не реагировали на его язвительные замечания, не обижаясь и не возмущаясь. Но если там Драко был уверен в том, что однокурсники просто не могут постигнуть смысла и глубины его сарказма, то здесь его посетила смутная мысль о том, что Лавгуд не замечает сарказма вовсе не от недостатка ума. Складывалось впечатление, что все негативные моменты жизни в восприятии чокнутой Лавгуд мгновенно меняют заряд и становятся поводом для ликования, ну или, по крайней мере, для сдержанной радости. Столкнувшись с таким непробиваемым позитивом, Малфой собрал остатки своего хладнокровия, стараясь не показывать, насколько позавидовал когтевранке.

Вот бы и ему научиться из всего извлекать не пользу, а радость. И если для этого нужно сойти с ума — что ж, так тому и быть. Здравомыслие — небольшая плата за то, чтобы получить хотя бы призрачную надежду на счастье, от которого, в свете последних пары лет, Драко уже успел отказаться ввиду нелепости этих ожиданий. Стать как Лунатичка Лавгуд — вечно с этой задумчивой полуулыбкой, в собственных мечтах, все видеть исключительно в розомом свете... Как жаль, что наследник Малфоев не может заложить палочку за ухо и направиться ловить козлорогих морщеков, или о ком там девчонка постоянно болтала в школе...

При мысли о том, что он только что искренне позавидовал Полоумной Лавгуд, Драко криво усмехнулся. Ну ладно еще Поттер — всеобщий золотой мальчик, которому баллы начисляют даже за нарушение правил, но Лунатичка Лавгуд...

Хотя какая же она Лунатичка, — снова безрадостно ухмыльнулся он — нервы ни к черту, маска хладнокровия и самоуверенности постепенно сползает, обнажая безумный страх и маленького мальчика, готового забиться в любой тихий угол, — какая же она Лунатичка, она...

— Оптимистичка Лавгуд, — пробормотал он вслух и хрипло и коротко рассмеялся, расплескав чай прямо на себя и Лавгуд. — Оптимистичка Лавгуд... Ты хочешь узнать историю мэнора? Истрию этих темниц? Эти катакомбы были здесь всегда — еще до того, как здесь построили дом. Когда мой предок Робер Малфой в 1307 году бежал из Франции, спасаясь от мести Филиппа Четвертого Красивого, он выбрал эти места за то, что почти вся земля под владениями пронизана сетью древних ходов и подвалов — это остатки от крепости магов, прибывших в Англию вместе с викингами и оставшимися здесь. Честно говоря, на сегодняшний день остались лишь самые приблизительные карты темниц. Мой двоюродный дед — Ксавьер Малфой — целью своей жизни положил исследовать эти подвалы и составить законченный план, но однажды он спустился как обычно в катакомбы, а вот выйти уже не смог. Домовики нашли его через несколько дней в совершенно неисследованной части подземелий без сознания, а когда привели в чувства уже наверху — оказалось, что он сошел с ума. Медики зафиксировали лишь воздействие очень серьезного темномагического проклятий, но никто не смог ему помочь до конца его дней. А после него пока никто не сделал попытки продолжить его дело. конечно, заклятия постоянно совершенствуются — накладываются все новые и новые, но в основе — совсем иная, неизвестная магия. Раньше — примерно века до семнадцатого, в подземелья отправляли Малфоев, нарушивших родовой кодекс... Ну, или просто наследников имени и семейного состояния их младшие братья или сыновья. Естественно, никто не возвращался... Теперь тебе так же интересно?

Драко резко закончил рассказ, всматриваясь в бледное лицо собеседницы. Конечно, он хотел напугать девушку, но все, рассказанное им, и вправду было частью истории Малфой-мэнора. Поэтому Драко без лишней драматизации выложил несколько самых таинственных фактов о подземельях, рассчитывая уничтожить огонек энтузиазма в глазах Лавгуд. По крайней мере, после того, как он рассказал Панси несколько "историй с привидениями" в один из ее приездов в мэнор, больше в подвалы, бывшие ранее любимым местом мисс Паркинсон для рискованного флирта с Драко, они не спускались. Чему Малфой-младший даже немного радовался.

А вот теперь все изменилось. И подвалы — даже со всеми своими чудовищами и старой, по-настоящему старой магией, — казались не самым плохим местом в мэноре.

— Снейп считает, что ходить вглубь подземелий можно только с Патронусом. Там что-то действует на человека вроде дементора... Только никто же не умеет вызывать Патронуса, кроме Поттера и его лохматой заучки...

Малфой пожал плечами, показывая, что самому ему слова Северуса Снейпа кажутся весьма сомнительными, достал палочку и высушил заклинанием пятна пролитого чая на одежде своей и пленницы. Затем, едва поколебавшись, вычистил и высушил пальто Лавгуд, и заклинанием левитации перенес его на лестницу. Теперь хотя бы какое-то время у нее будет сухая и теплая одежда.

А потом Драко сделает это снова.

...Не обратив никакого внимания на сказанное Драко о трансфигруации, будучи увлеченной темой более актуальной и захватывающей, почти немигающим взглядом Луна сначала ожидала историю, а затем с неослабевающим восторгом выслушала повествование Драко. И скольких сил ей стоило не перебивать восклицаниями неторопливую речь Драко Малфоя. И только когда он вроде сказал все, что хотел, Луна села ровнее, убрав голову с рук, куда положила ее, вслушиваясь в историю, и начала закидывать парня своими размышлениями на тему.

— О, очень интересно, Драко! Очень! Спасибо тебе громадное, ты потрясающий рассказчик и история потрясающая! Только, наверно, я не буду ходить одна по подземельям очень далеко, — с нескрываемой радостью в блестящих от увлекательного рассказа глазах и улыбкой заговорила она. — Хотя, раз ты говоришь с Патронусом можно...

И довольно вскинувшись Луна сказала:

— А я умею вызывать Патронуса! Это значит, что когда мне будет особенно неуютно и одиноко, я смогу отправиться на поиски чего-либо в этих подземельях. О-о, — радостно протянула Луна, — это будет даже интереснее, чем когда мы с папой были в экспедиции и увидели признаки существования морщерогих кизляков. В научной общественности, конечно, нам не поверили, назвав эти факты надуманными и лишенными логической и доказуемой основы, но мы-то с папой знаем правду!

Резко замолчав на секунду, Лавгуд продолжила с нескрываемым восторгом:

— А это даже интереснее, теперь мне есть, чем заняться полезным! Такие древние подземелья, такие магические тайны, такие страшные истории! Это восхитительно! — Луна задумалась, — вот, может, мы сможем карту ходов и всего подземелья составить...

Незаметно приплетая Драко к своей авантюре, уже включив его в список лучших друзей и совершенно забыв, что они за все шесть лет знакомства не обменялись и половиной слов из сказанного за один сегодняшний вечер. Луна замечталась, с восторгом глядя в пространство, уже мысленно видя, как они с Драко, вместо того, чтобы мерзнуть на лесенке, пробираются сквозь тьму, освещаемую светом надежды и тепла — Патронусами...

— А ты, значит, не умеешь вызывать Патронуса? — И Лавгуд уже совершенно не интересовало, что Малфой еще и не в курсе, какой план составила у себя в голове Луна по изучению древних подземелий начала 13 века...

Совершенно не заметив ни того что ее в начале рассказа сначала облили чаем, потом высушили, даже не глядя на чистящие и высушающие манипуляции Драко с ее отсыревшим и совершенно непригодным для использования с целью согревания пальто, Лавгуд сосредоточенно раздумывала над полученной информацией.

Это потом, когда Драко в очередной раз уйдет наверх с подносом, Луна заметит сухое пальто и с безграничной благодарностью к доброму другу (и участнику ее авантюры, как она будет искренне рассчитывать) закутается в него.

И вспомнит о своем новом прозвище, о котором она в приступе восторга не сразу упомянула... Оптимистичка Лавгуд, ну до чего приятно, так ее еще никто не называл...

...Малфой закатил глаза — Лавгуд вся в этом: ты говоришь ей, что в этих подземельях умирали маги, а она тут же собирается организовать исследовательскую экспедицию...

И вроде даже уже записала его в сопровождающие. Как Поттер с ней вообще мог общаться? Или они там все такие — сумасшедшие и бесстрашные? Что он знал о ней? Она дружила с Поттером, залезла в кабинет Снейпа вместе с Лонгботтомом и отвязной Уизлеттой, постоянно дерзила Кэрроу, через день получая отработки... И не боялась. А еще была отличной волшебницей.

— Не умею, — не скрывая удивления, произнес он. — Зачем бы мне... Это ваш Поттер постоянно на дементоров нарывается.

И тут же скривил губы в некрасивой ухмылке:

— И давно ты владеешь беспалочковой магией, Лавгуд? Или рассчитывала, что я буду колдовать для тебя?

Драко перевел взгляд на палочку, которую рассеянно перекатывал в пальцах, и хмыкнул. Ему хотелось уметь вызывать Патронуса — еще с того момента, когда он увидел, как это делает Поттер. Но в тех кнгах, которые он нашел в библиотеке мэнора, почти не была упоминаний о Патронусах — он узнал лишь то, что это заклинание изобрел Дамблдор в Первую войну волшебников. Конечно, среди Пожирателей не было тех, кто умел вызывать Патронуса — просто не было необходимости защищаться от дементоров, которые всегда были весьма лояльны к Темному Лорду и его соратникам, но тщеславие не давало Драко покоя.

Он взглянул на Луну, которая мечтательно разглядывала уходящий в темноту коридор подземелья, и ему стало не по себе: Лавгуд выглядела... нездешней. Ему показалось вдруг, что все это неправильно — то, что Лавгуд сидит здесь, в темноте и сырости, не зная, что происходит в мире, не зная, что там с ее родителями. А особенно неправильным было то, что она улыбается ему — ему, дракл раздери, Драко Малфою, дразнившему ее в детстве, посылавшему Гойла и Крэбба таскать ее вещи, ему, ее тюремщику, в конце концов. Улыбается и раздумывает над экскурсией по подземельям, будто приглашает его на развлекательную прогулку.

А еще и умеет вызывать Патронуса — то, о чем Драко мечтал несколько лет.

— Лавгуд, — голос Драко напряженно прервался. — Научи меня... научи вызывать Патронуса.

Он боялся поднять глаза на девушку — что ж, Драко Малфой действительно боялся. Представив, как бы обрадовалась сейчас Грейнджер, на третьем курсе обвинившая его в трусости, он поднял голову, готовясь насмешками встретить отказ — в том, что будет отказ, не было сомнений: подруга Поттера наверняка не захочет помогать слизеринцу, личному врагу Золотого Мальчика.

Драко сжал зубы, молча продумывая, чем бы задеть Лавгуд побольнее, и скрестил руки на груди, убрав палочку в карман пиджака. Привалился к стене, изучая сидящую напротив девушку. Она еще не успела переодеться в форму, когда на поезд напали Пожиратели, поэтому была не в мантии, а в каком-то невнятном платье со смешным карманом на животе и теплых цветных колготах, скорее подходящих маленькому ребенку, чем семнадцатилетней ведьме. Волосы растрепались и спутались еще сильнее, чем всегда — все же надо бы намекнуть матери, что пленнице необходима нормальная ванна, а не пятнадцатиминутные водные процедуры под присмотром сопящего Грейбека. Однако даже в таком непрезентабельном виде Лавгуд цепляла — от нее будто исходило какое-то сияние — от огромных глаз, обрамленных пушистыми золотистыми как и волосы ресницами, тонкой, почти прозрачной от холода и темноты подвала кожи, от острых ключиц, виднеющихся в детском вырезе воротника.

А особенно — от выражения ее лица.

Драко завороженно уставился в лицо Лавгуд, боясь пошевельнуться и почти забыв обо всем окружающем. Луна смотрела тепло и открыто, она будто обнимала, улыбалась взглядом, от чего становилось тепло и уютно — даже на холодных деревянных ступенях в мрачном подвалею Внутренний свет будто переливался из нее через взгляд, окутывая окружающих в тепло и негу.

Никогда еще на Драко так никто не смотрел — ни мать, ни девушки, никто. Он привык видеть во взглядах восторг, обожание, уважение, страх — но не любовь, распространяющуюся на него, как на часть мира — прекрасного, удивительного мира.

Да она красавица, — отстраненно подумал Малфой, не в состоянии прервать зрительный контакт, удивляясь самому себе. — Понятно, почему Лонгботтом ходит за ней как привязанный, наверняка надяясь, что больше никто не взглянет повнимательнее на Лунатичку... Понятно, почему Блейз не отрывает от нее взгляд в Большом зале... Да Дафна не пожалела бы половину своего состояния, чтобы выглядеть также без косметических чар и ухищрений портных... Интересно, она так же смотрела на Кэрроу, когда получала порцию Пыточного? А фирменное Круцио тетушки Беллы?

...— Мм, действительно затруднение, — ничуть не смутилась и, немного виновато улыбаясь, ответила Луна. — И как я могла забыть! Ну ничего! Вот научим тебя вызывать Патронуса и все будет отлично! Правда, дементоров у нас действительно нет, чтобы на них нарываться, как досадно...

Луну Лавгуд совершенно не удивила просьба Малфоя, она бы скорее удивилась, если бы он не попросил научить вызывать Патронуса. Ведь это же Патронус! И теперь она задумалась, как бы учиться вызывать Патронуса без дементоров. Конечно, это совсем не обязательное условие, но так было бы эффектнее и надежнее. Даже и не думая, что в нынешней обстановке ни ей, ни Драко совершенно не нужны деменоры, чтобы почувствовать себя безысходно, безнадежно и без веры в лучшее, Луна почему-то никак не представляла урока по Патронусу без деменора или, на худой конец, боггарта, хотя и не поймешь, в кого он превратится, увидев их...

И Луну совершенно не удивило и не расстроило отсутствие энтузиазма в голосе Драко, а также и самого желания участвовать в исследовательской деятельности по составлению карт катакомб его родового гнезда. Теперь мисс Лавгуд загорелась новой идеей — обучение заклинанию Патронуса. Это же Высшая магия, которую не проходят в школе, так было интересно научится самой, а теперь вот научить и Драко. Так приятно делится с друзьями своими умениями. Но это и так волнительно, ведь Луна никогда никого не учила, к ней даже не обращались с вопросами робкие первокурсники, всегда и все путающие и не знающие. А тут надо еще и семикурсника учить! Драко уже заведомо больше ее знает, отучившись на шестом курсе, хотя в том году, наверное, ему было не совсем до учебы, а ей, как очевидно, сейчас тоже. Как-то просто возможности нет..

Уже собираясь высказать свои размышления Луна обратила взор на Драко и только заметила, что он на нее смотрит. Не просто, а как-то внимательно. Смутившись и не начав говорить, Луна снова принялась собирать свои мысли, которые имели свойство разбегаться и путаться при малейшей возможности. Неужели опять проделки мозгошмыгов? Ну никуда от них не деться! Тихо смотря на парня, так по-малфоевски привалившегося к мрачной стене и так потрясающе с ней гармонирующего, Луна думала, что, когда ее так разглядывают, становится удивительно: ей было непривычно увидеть на себе не насмешливый, а какой-то другой взгляд. Даже друзья, с ней разговаривая, не уставали шутить, что вовсе не обидно, а даже наоборот — весело. Хотя другие взгляды можно просто и не заметить, вечно витая в облаках. Но кроме удивления, Луна почувствовала и радость. Когда так смотрят, значит, человек уже старается увидеть не то, что лежит на поверхности, а еще что-то, что, как говорит папа, всегда ведет к пути нового познания магии — к открытию неведомого в ведомом и наоборот... Запутавшись в собственных мыслях на этот счет, девушка пришла к выводу, что на такого неподвижного и спокойного Драко Малфоя, не спешащего ответить очередной витиеватой и не всегда доброй фразой или шуткой, тоже можно залюбоваться. Не часто обращая на кого-то внимательный взгляд, засмотревшись на любопытное явление или же уйдя в свои мысли полностью, все же Луна очень любила разглядывать людей время от времени — таких разных и таких одинаковых. Только грустно было видеть, когда девушки искажают лица недобрыми взглядами, ухмылками, оговаривая кого-то, сплетничая. Да и парней не красило выражение злобы на лице. Особенно это было видно при очередных стычках Гриффиндор-Слизерин: и та, и другая сторона сразу теряли себя и все хорошее в себе, бросаясь в низкие споры, стараясь задеть другого сильнее. А вот так как сейчас, например, когда юноша с Слизерина сидит спокойно, хоть и видно, что только дай повод и он найдет, что сказать, найдет моментально, чем задеть побольнее самую дорогую сердцу точку... Но просто защищаясь, живя так... На это тоже совсем не стоило обижаться. Ведь очевидно, что люди не всегда то, что кажется на первый взгляд, иногда им просто нужно определенно себя вести, находясь в определенных условиях и окружении.

Стряхнув с себя размышления на вечную тему: "Люди не те, какими хотят казаться или кажутся", Лавгуд, склонив голову набок и смотря вверх на темный уходящий в никуда потолок, снова задумалась. Почему-то, когда так сидишь, мысли приходят и обдумываются гораздо лучше. Но сейчас не очень помогло — наглядного пособия в виде дементора взять было негде, да и подумав, Луна все-таки пришла к выводу, что это к лучшему. И по многим причинам. Хотя отнесясь к своей новой задаче со всем максимализмом, размышляла, что было бы отличнее с дементором все же... Более наглядно. Поэтому робея, боясь своей неудачи в первом преподавательском опыте, Луна сказала Драко:

— Да, научу. Я очень постараюсь, — и улыбнувшись, добавила. — Когда начнем?

И не важно, что она вроде как пленница, а Драко вроде как должен следить, чтобы она не убежала.

...По-видимому, Лавгуд тоже нашла то, что он так на нее уставился, странным — потому что как-то смутилась, поймав его испытующий взгляд. Она молчала так долго, что Драко уже начал терять терпение. Он уже пожалел о своей неосторожной просьбе, и теперь мерз в ожидании отказа. Настроения язвить не было никакого — надсмехаться над Лавгуд вообще не было весело: она не злилась, как Уизли, не пикировалась с ним, как Грейнджер. Она вообще будто не понимала колкостей и насмешек — улыбалась как обычно и говорила что-нибудь из своего репертуара. Никакого удовольствия для Малфоя. Но, к его удивлению, промолчав какое-то бесконечное количество времени, как показалось Драко, она робко согласилась.

И улыбнулась так, что Драко не удержался и чуть улыбнулся ей в ответ. Тут же замаскировав улыбку под усмешку, Драко холодно произнес, стараясь исправить собственную оплошность — ему до сих пор было не по себе от того, что он — Драко Малфой — просил о чем-либо Лавгуд:

— Лавгуд, мне вот просто интересно... У вас там в компании святого Поттера все такие? Может, мне просто надо было попросить его еще на первом курсе упасть с метлы? И он бы с удовольствием выполнил мою просьбу?

И Малфой с пренебрежением глянул на задумчивую блондинку, но тут же чисто по слизерински поспешил не упустить своей возможной выгоды:

— Сейчас и начнем. Или ты думаешь, что у меня нет занятий интереснее, чем торчать здесь — с тобой?

Сказал, и тут же прикусил язык: занятие было. И куда интереснее, это точно. Экстремальный рейд в маггловскую деревушку за предателями крови вместе с бойцами Ближнего круга и оборотнями маячил на повестке дня, тревожа тонкую душевную организацию Малфоя-младшего и рисуя подвалы самым желанным и приятным местом в мэноре. Поэтому Драко попробовал еще раз:

— Начинай, я не намерен ждать вечность, — наигранно бодро и настороженно произнес он, вынимая палочку и крепко перехватывая ее в руке. — Лавгуд, а тебя-то кто учил?

Малфой-младший поерзал на ступеньке, искоса посматривая на когтевранку, и рассеянно потер кисть правой — рабочей — руки левой. Забытая чашка уже давно стояла у его ноги и теперь он, неаккуратно повернувшись на месте, задел неудачную посудину. Чашка разбилась и тут же вернулась в свой первоначальный вид — кусок каменного блока, из которых был сложен фундамент мэнора. Пнув камень в сторону темного коридора вглубь подземелий, Драко вновь принял невозмутимый вид, позволив тени легкого ожидания отразиться на лице.

Он имел некоторые догадки относительно того, когда Лавгул научилась этим чарам вызова Патронуса — чтобы там не говорила Эджкомб на очной ставке с Грейнджер, члены Отряда Дамблдора в Выручай-комнате не только учебники читали. Они наверняка тренировались в боевой магии и учились вызывать Патронуса — дементоры уже успели произвести на надежду магического сообщества неизгладимое впечатление. И теперь Драко собирался кое-что поиметь со шрамоголового...

И провести побольше времени рядом с Оптимистичкой.

...Холодный голос слизеринца Малфоя не мог обмануть Лавгуд, потому что она видела и чувствовала своим лавгудским чутьем, что сейчас это скорее напускное. Хотя чего, спрашивается, перед ней напускать?

— О, ну я знаю Гарри, если бы он действительно понял, что тебе это очень необходимо, Драко, то упал бы.. Ведь так приятно помогать друзьям, всего лишь тем, что приугасишь свои пожелания в пользу друга, которому это так необходимо.

И внимательно посмотрев на Малфоя, Луна задумчиво продолжила:

— Но для этого надо быть дружелюбнее обоим...

Не став углубляться в раздумья по поводу реальности в этой реальности дружбы Поттера и Малфоя, считая, что это, в общем-то, не ее дело, да и не зная всех перипетий их давней вражды, Луна согласно кивнула, соглашаясь, что прямо сейчас начать изучать чары Патронуса вполне неплохо.

— Ладно, — покорно сказала она и медленно встала отряхиваясь от песка или что там запыляло лесенку, где они сидели, не глядя на Драко, увлеченно раздумывая над чем-то своим. — Это очень приятно, что из всех твоих интересных занятий ты выбрал сырой неуютный подвал и общение с полоумной Лавгуд... Это прямо очень приятно! Спасибо!

Как всегда, сказав, что думает, искреннейшие заулыбавшись, понимая, как ей бы было здесь тоскливо без Драко, который так любезно к ней относится, с взглядом, выражающим наивеликую благодарность, уставилась на него, не зная, как и начать так сразу свою речь о Патронусах. Пронаблюдав, как Малфой достал волшебную палочку наизготовку, обрадовалась вопросу, значит, еще можно подумать и ответить уже наверно теряющему терпению Малфою.

— О, меня учил Гарри, — не стала вдаваться в подробности Луна, вдруг вспомнив те непередаваемые ощущения, когда удается вызвать Патронуса в первый раз, и задумавшись, как бы это передать.

Внезапная гибель трансфигурированной чашки не прошла незамеченной, вернув Луну на землю подземелий. Вздрогнув, Луна вскинула взгляд и замерла на секунду, ожидая что же дальше, что за неприятность случилась, какое заклинание попало в стену, или кто хлопнул дверью, спускаясь сюда.. Да, когда-то воображение Лавгуд работало больше на позитив, рисуя всевозможные мирные, радостные картины, которые несли в себе успокоение и надежду, теперь же, побывав в битвах и наблюдая их со стороны, воображение несло в себе и настороженность. Но это так, на секунду. В следующую Луна уже спокойно наблюдала за несколько нервными действиями Драко. Не став заводить разговор, до чего же это приятно иногда — что-нибудь пнуть, чтобы успокоиться, хотя и безнадежно вспоминая, когда сама так делала, Луна посмотрела наверх и, как-то неопределенно и легко взмахнув левой рукой, начала:.

— Патронус, да, — помолчала. — Это отражение сути волшебника, отражение всех его надежд и радостей. И тем сложнее его вызвать перед дементором, который это все забирает... Нет, — поправилась Луна. — Не забирает, заставляет забывать.

Посмотрела на Драко.

— Вот поэтому его сложно вызывать. И поэтому нужно даже в самый ужасный момент твоей жизни, когда тебе нужна помощь твоего защитника Патронуса, а по сути, себя самого, отыскать все самое светлое, все самое радостное, бывшее в твоей жизни. То, что дает надежду, то, что затмевает мысли о том, что все кончено, что жизнь прошла и не заметил, а вот порог и вот ступень, шагнешь — и смерть. То, что заставляет улыбаться в минуты отчаяния, не видя ничего хорошего ни впереди, ни позади, но помня что-то, что обязательно есть у каждого — чем не делятся, потому что это практически невозможно — воспоминания и чувства, которые дороги, которые сложно будет просто понять другому.

Помолчав еще, задумавшись, продолжила говорить, как-то совсем тихо:

— Просто когда кажется, что уже нет ничего, ради чего стоит жить, когда надо смириться с тем, с чем не можешь, надо помнить, что есть еще явления и люди, думая о которых понимаешь, что одно их существование — прошлое или настоящее, уже дает верить, что есть, ради чего жить.

Перестав выражать мысли вслух, пытаясь объяснить, как вызывать Патронуса, которые, наверно, никак не интересны Драко, ожидающему обучения, а не дурацких запутанных речей Лавгуд, решила добавить фактов:

— Так вот, Патронус — это чистая энергия, которая поможет против безнадежности. Сильный Патронус может прогнать дементора и даже не одного, все зависит от силы волшебника. И тут не магические способности имеются ввиду, это душевные силы мага или волшебницы. И поэтому так сложно все это вызвать в себе, когда вокруг один мрак и безнадежность. Но это я уже говорила.

Снова помолчав, уже всерьез задумываясь, что ее заколдуют за излишнюю болтовню не по делу, и она не успеет дорассказать сути, Луна продолжила:

— Да, — кивнула сама себе, вспоминая, что что-то еще важное нужно сказать. — Телесный Патронус — это не то, что нетелесный. Вызвать серебристый туман тоже сложно, но проку от него почти не будет, он слишком слаб, чтобы защитить, а силы забирает. А телесный Патронус у каждого волшебника свой — в форме какого-то зверя, и вот он-то защитит по-настоящему. И вот такого-то и надо научится вызывать!

Улыбаясь, Луна сделала шаг назад, освобождая пространство для того, чтобы Малфой-младший приступил к пробованию своих сил.

— Заклинание Экспекто Патронум. Вспомни самое радостное в своей жизни, что заставляет светло улыбаться, заставляет жить и понимать, что счастье было, а значит, есть. Сосредоточься на нем, откинь все другое и просто и легко произнеси заклинание. Как будто, если ты его произнесешь, все тепло того, о чем думаешь, станет реальным... А иногда можно подумать не о том, что было, а о том, чего хотелось бы. Что-то вроде мечты, реальности которой так не хватает в жизни.

Устав столько говорить и немного переживая, понятно ли хоть что-то объяснила или совсем нет, Луна тихо вздохнула и с замиранием стала ждать, что получится у Драко. И честно призналась себе, что, как не верит в лучшее, Патронуса сейчас ей вряд ли удалось бы вызвать, что, конечно, не стоит сообщать Малфою.

...Когда Лавгуд принялась уверять его, что Поттер свалился бы с метлы по его просьбе, Драко вытаращил глаза и призвал на помощь всю свою малфоевскую выдержку, чтобы не расхохотаться прямо в лицо такой нелепой и наивной Лавгуд. Подумать только — упал бы, чтобы помочь другу... Малфой покачал головой, решая, открыть ли Лавгуд тайну о том, что их с Поттером друзьями назвать нельзя, но справился с собой, к тому же девчонка вставала уже с вполне целеустремленным — для Лавгуд, конечно, — видом. И поблагодарила, что он выбрал из всех вариантов своего времяпрепровождения посиделки с ней.

Ну вот опять — сарказм проходит мимо Оптимистички, не раня ее, не обижая, не задевая. Зачем стараться-то. Драко покрутил палочку между пальцев, выражая свое нетерпение, и закатил глаза. Интересно, а она вообще в курсе, что такое сарказм? — подумал Мальчик-Который-Умеет-Обижать-Словами. Малфой встряхнул головой, пригладил волосы, пропуская тонкие пряди сквозь пальцы, и принялся разглядывать вставшую перед ним когтевранку. Почему-то только с такого ракурса он смог заметить, что у нее стройные и весьма красивые ноги — ну просто книззлам на смех, разглядывать ноги сумасшедшей пленницы...

То, что Лавгуд говорила — а она говорила много — навело его на мысль, что с патронусом его ждет неудача. Услышав про счастливые воспоминания, про веру в лучшее, Драко сразу понял, что не видать ему Патронуса как глупости Грейнджер. То есть, возможно, кому-то так и повезет, но не ему, только не ему.

Однако как-то нелепо было говорить Лавгуд, что ему нечего вспомнить. Ведь у них всех — сиротки-Поттера, нищеброда Уизли, старой девы Грейнджер, ненормальной Лавгуд (хотя это его удивило в последнюю очередь), да даже, наверно, у половины гриффов — получалось, а у него, который потратил большую часть шести лет своей жизни на то, чтобы доказать всем, как он счастлив, ведь невозможно даже представить, что наследник чистокровного рода Малфоев может быть несчастлив, может и не выйти. Просто потому что ему нечего вспомнить.

Драко глубоко вздохнул и поднялся на ноги, заботливо отряхивая плотную ткань брюк, затем неторопливо провел свободной левой ладонью по палочке и посмотрел на Лавгуд.

— Значит, самое радостное вспомнить и проговорить заклинание? — ничего не выражающим голосом уточнил он, не ожидая ответа.

Повернулся в сторону подвалов, чтобы не отвлекаться на Лавгуд с ее ногами, бледными щеками, добрыми глазами и прочим, и сосредоточился. Например, рождество... Рождество ведь счастливое воспоминание?

1985 год — Драко пять. Он просыпается и бросается к своим подаркам, обернутым яркой хрустящей бумагой. Он знает, что ему подарили игрушечную метлу, и с радостью поглядывает на целующихся на софе родителей. Это счастье? Патронус не появляется, хотя палочка выпускает короткую струю серебристого дыма.

1991 — Драко одиннадцать. Его сажают за взрослый стол, рядом с некрасивой темноволосой девочки, дочери мистера и миссис Паркинсон. Драко знает, что ему нужно поддерживать разговор, и копирует отца, искоса следя за тем, как тот ухаживает за дамой по правую руку. Драко любезно улыбается девочке с трудным именем, разговаривает с ней, предлагает то или иное блюдо. С того самого момента девочка влюблена в него — до сих пор. Патронус не появляется.

1995 — Драко пятнадцать. За столом никто не разговаривает. Родители не смотрят друг на друга. Отец пьян, а мать тоскливо и жадно смотрит на Рабастана Лестрейнджа. Беллатриса много говорит о Лорде, не вышедшем из покоев Люциуса, которые занял. Вся столовая провоняла мокрой псиной — Грейбек жрет неаккуратно, роняя изо рта пищу. Панси все каникулы дуется на него за поцелуй с Дафной — Драко и сам не понял, как это случилось. Дафна обижена на непоследовавшее и тоже не разговаривает с ним. Счастья нет и подавно. Палочка даже не излучает привычной теплоты, а горло перехватывает, когда он произносит заклинание.

1996 — Драко шестнадцать. Мать не спускается к обеду, и он впервые в своей жизни пробует скотч из отцовской коллекции. Отец тоже пьян — они молча сидят у камина, и устойчивая тишина неприятна и неуютна. Панси отказывается приехать на каникулы в мэнор — ее не пускают родители. Отец сообщает о расторгнутой помолвке. Драко просыпается утром в постели с незнакомой взрослой пожирательницей. Он взмахивает палочкой, пытаясь отогнать воспоминания о том рождестве.

1997 — Рождества не было.

Малфой опускает палочку, пытаясь совладать с собой, но против воли глаза наполняются слезами и он едва не падает на грязный пол подвала, лишь усилием воли удерживая себя на ногах. Он старательно отворачивается от Лавгуд, чтобы она не увидела его состояние, и опирается плечом о стену чуть дальше — в нескольких шагах от лестницы и девушки. Ему так плохо, что он не может даже пробормотать несколько слов, не может выпрямиться и повернуться к Лавгуд, деланно смеясь и называя ее отвратительным учителем. Уткнувшись лбом в каменную сырую стену, Малфой стоит в полутьме подвала, бессильно опустив руки вдоль тела и еле удерживая палочку.

...Луна с постепенно гаснущей легкой полуулыбкой смотрела на новые и новые попытки Драко вызвать Патронуса. Не получалось. Ни телесного, ни уже дымчатого, никакого. Холод и страх с дрожью проник в Лавгуд, как будто она чувствовала, как будто видела, о чем думает, вспоминает Драко Малфой.

Чувство вины, ужасной вины обрушилось на Луну. Нельзя же так... Если бы она поменьше наговорила о том, какое счастливейшее воспоминание нужно для Патронуса, у Драко бы получилось... Ведь она прекрасно знала, прекрасно понимала, что здесь вот, в этом подземелье, сложно вспомнить что-то хорошее, тем более, когда тебе говорят о том, что это должна быть чуть ли не вспышка света в твоей жизни... Ну а кто может легко этим похвастать? Она виновата, она.

Встряхнув головой, все еще надеясь, что Драко вспомнит... Ну не может же быть, что ничего, совсем ничего, никакого тепла не было в его жизни. У него же есть родители, друзья, девушки... Кто, как не все эти люди, дарят лучшие минуты в жизни? И пусть Луна мало знала о Драко ранее, все же знала, что невозможно прожить без всего этого. Ну как же без тепла?

Лавгуд обхватила себя руками, надеясь так согреться, удержать надежду, что не все еще потеряно, не дать чувству вины съесть ее заживо...

Но когда Драко Малфой в пятый раз не произнес заклинание, все ее надежды рухнули. И не давая рухнуть и себе, безвольно опустив руки, беспомощно смотрела как Драко пошатнулся, устоял и, отвернувшись, не желая ее видеть, такую ужасную учительницу, причинившую боль, а не научившую заклинанию света, медленно прислонился к стене. А если бы все преподаватели до такого доводили своих учеников, чтобы было? Луна не знала, что делать. Она совершенно растерялась. Она никогда не попадала в ситуацию, где человеку было так плохо, да и к тому же виной этому она сама, она одна. Драко совсем не виноват в том, что думал о плохом, а не о хорошем. Не так начала говорить, не так... Закончив с самоистязанием Луна сделала один шаг вперед. Но что делать? Малфои ненавидят, когда их жалеют, даже Луна это чувствовала. Когда так плохо, разве хочется, чтобы рядом была ненормальная? Сделала еще один.

Драко стоял лицом к стене, прижимаясь к этой стене, к ее прохладе, видимо надеясь, что она заберет его боль. Какую — Луна не знала, но чувствовала, что она ужасная, задевшая, наверное, самое дорогое в его душе. Только страшная боль могла позволить наследнику древнего аристократического рода Драко Малфою потерять самоконтроль на глазах у кого-то. Да и не у кого-то, а у Луны Лавгуд. А Луна не стена, она может забрать боль, она живая, теплая, виноватая. Ну как теплая, замерзшая, конечно, но все же человек, а не бездушная стена. Еще два шага. Ну, что сделать, что сказать, чтобы не ранить Драко еще сильнее, чтобы он снова усмехнулся, назвал ее Лунатичкой и больше так не делал? Ведь так страшно...

Луна робела, ей нечего было сказать, потому что она мало знала Драко, чтобы с ходу решить, что его может привести в чувство быстро и безболезненно; ей нечего было сделать, потому что ее лавгудовская фантазия отказала ей. Весь мир рухнул.

Думала ли Луна, что Драко станет так не радостно от поглотивших его воспоминаний в темном и холодном подземелье? От заклинания Патронуса...

Никогда в этом подвале не было так звеняще тихо. Пугающее, давящее молчание, когда беда рядом, настоящая разворачивающаяся беда, а у тебя нет слов. Луна никогда бы не осмелилась сейчас спросить Драко о том, что он увидел. Никогда. Потому что это причинило бы новые страдания. Только если он сам захочет рассказать.

Так что тогда делать? Звенящая тишина в ушах и еще два быстрых и последних шага.

— Драако, — тихим шепотом протянула Луна, уже боясь нарушать эту ужасную тишину и подойдя близко-близко к Малфою, даже порозовев от волнения, опасаясь снова наделать ошибок словами ли, действиями... И своими совсем ледяными самыми кончиками пальцев чуть ощутимо коснулась внешней стороны его не менее холодной ладони ближней к ней безвольно повисшей руки с волшебной палочкой.

— Извини, — совсем тихо, едва ли слышно, отводя глаза, сказала она то единственное, что сейчас могла. Может, он разозлится на нее за это и забудет про свои горести, заавадит ее и ему станет легче... Луне не жалко. Малфои не терпят, когда их жалеют, Малфои не терпят, когда нарушают их личные границы, но Луна не могла безучастно стоять в стороне. Прикоснуться, забрать боль, которую невольно причинила. Хотя бы попытаться. Холодная ладонь на другой холодной ладони, испуганные голубые глаза Луны, в ужасе от того, что умудрилась натворить всего лишь словами, и разъедающее чувство вины.

Умолящий взгляд Лавгуд и попытка участливо заглянуть в блестящие от возможных слез глаза Драко Малфоя.

И темный мрак подземелья вокруг, поглотившей все, оставив только их, освещенных слабым тусклым светом, идущим откуда-то сверху лестницы. Холодного юношу, только что вспомнившего то, что никогда бы не хотевшего вспоминать подряд, и глупую девчонку, виновато ожидающую, то ли прощения, то ли Авады за то, что беспрепятственно нарушила минут за десять серебряную грань спокойствия Принца Слизерина.

Холод и постепенно согревающаяся ладонь... По одиночке холодно. Вместе тепло.

Маленькая ладошка Луны обхватила уже посмелее ту же узкую ладонь с длинными и тонкими пальцами. Прижаться, прикоснутся, забрать боль, которую невольно причинила. Заставить забыть.

Луне стало так бесконечно грустно за Драко, да и заодно за весь магический мир в общем, который довел его до такого, что, опустив глаза, она уже сама была готова зайтись рыданиями, если это молчание, эти повисшие тягостные воспоминания не развеются как дым и серым облаком не улетят отсюда навсегда. Надежда. Так мало надежды сейчас. Судорожный вздох.

...В подвале так тихо, что Драко на минуту кажется, что он один. Совсем один. Но в тишине подвала тихие медленные шаги слышны очень хорошо, особенно если горло перехватило и даже звук твоего собственного дыхания не мешает тебе слушать.

Холодная каменная стена похожа на отца — такая же холодная, такая же непоколебимая, так же поддерживающая его невезучего отпрыска, но такая же изъеденная сыростью, постепенно истончающаяся, как и Люциус, запертый без палочки в собственном доме. Драко страдает с чувством, с толком — с прошлого года он чувствует себя профессионалом в области страданий. Затаив дыхание, он прижимается к стене лбом, будто надеется, что холод избавит его от неприятных мыслей, неприятных воспоминаний, от чувства, что что-то не правильно, что где-то он сделал неправильный выбор и теперь расплачивается за это. Надеясь, что холод заморозит его сомнения, Малфой отвлекается от того, тчобы слушать тишину, и пропускает два быстрых шага к себе.

— Драако. Извини.

А потом он чувствует легкое прикосновение холодных пальцев к своей кисти. Он не шевелится, никак не показывая, что чувствует ее, что не один в подвале, но постепенно начинает вдыхать и выдыхать, перестает вжиматься лбом в стену, чуть расслабляется, отчего по всему телу пробегает дрожь. От осторожного прикосновения становится тепло — сначала только в том месте, где ее пальцы касаются его бледной кожи, а потом все дальше и выше. Тепло с тыльной стороны ладони распространяется дальше, по руке, по левой руке, предплечье которой заклеймено Знаком Мрака. И тут ладошка Лавгуд уверенно и даже немного нахально обхватывает ладонь Драко, который не двигается, даже не поворачивается в ответ на это неожиданное... Что? Утешение? Поддержку? Помощь? Жалость?

Мысли об этом противны, как вязкая мокрая серая шерсть, через которую Драко будто продирается, видя вдалеке не то свет, не то отблески ловушки. Ему не нужно. Ничто не нужно. А уж тем более ничего из того, что может предложить ему Лавгуд, нелепая дружелюбная Лавгуд, не понимающая, что происходит.

Его выбор сделан за него, пусть так, но выбор сделан. И он не может послать все к дракловой матери из-за минутной слабости. У него есть долг, напоминание о котором выжжено на коже в нескольких сантиметрах от того места, где его руки касается согревающаяся ладонь Лавгуд.

Ему становится противно от самого себя. Отвращение накатывает волнами, и он барахтается в этих мутных всплесках, не в силах перебороть самого себя. Как и всегда. Как и всегда, он не в силах. Не может. Не сделал. Подвел. Не справился. Не знал. Не сумел. Не смог.

Что получилось у него, в самом-то деле? Кого он смог обойти или победить? Где он стал победителем — он, надменный, уверенный в себе? Кого он вообще смог обмануть этой маской победителя? Лавгуд жалеет его, будто это он пленник и его пытают из чистого удовольствия. Да потому что он жалок. Достоин этой жалости. Драко тошнит от отвращения к самому себе. Пожалуй, теперь его боггарт выглядит именно так — он сам, жалкий, бессильный, едва не рыдающий от жалости к самому себе. Все это отвратительно. Он бы убил Лавгуд как свидетельницу, но не может. Да разве он вообще что-то может? И нельзя ли обвинить в своей слабости кого-нибудь другого?

... Громкий шум у лестницы отвлекает его. Драко поднимает голову и прислушивается. Судя по всему, ищут его. Неожиданно мягко он высвобождает руку из теплой ладони Лавгуд и не оглядываясь идет к лестнице. Ему нужно сказать ей так много, что придется прийти позже, когда непонятное волнение наверху закончится. Теперь Малфой знает, зачем он ходил в подвалы и сидел с когтевранкой. И хочет, чтобы она тоже знала.

Он поднимается по лестнице и выходит из подвала, забывая поднос, подстегиваемый тем, что его зовут несколько голосов — Грейбека, матери, тетки. Драко приглаживает волосы, прячет палочку в карман пиджака, привычно опускает углы рта в презрительной гримасе и входит к гостиную, откуда доносятся голоса родителей.

Одного взгляда на середину комнаты достаточно, чтобы узнать пленников. В цепких хватках команды Грейбека застыли Поттер, Уизли и грязнокровка.

...Шум у лестницы. Все также молчащий, нереагирующий Драко (никакой Авады, никакого "Отвали, Лавгуд!", никакого презрительного взгляда и, уж тем более, никакой беседы о собственных чувствах сейчас) отвлекается от собственных размышлений, поднимает голову на этот шум. А Луна не смотрит на шум, она смотрит на него. Что он опять себе надумывает? Так и чувствуется вязкое чувство вины, даже заставившее забыть про свои мелкие ошибки в сравнении с этим. Все забыть.

Ну что? Ну что происходит? Как помочь? Как убедить, что все не так. Лавгуд не знала, в чем именно сейчас обвиняет себя юноша по имени Драко Малфой, но она знала — если он как-то поступает, значит, так и надо. Если его поставили в какие-то условия, значит, так и надо. Значит. это и есть самое верное. Почему она так думала? Она всегда верила людям и доверяла их решениям. Поэтому никогда не обижалась, если эти решения идут в обиду ей. Каждое действие, каждое слово — нити в сплетении судьбы, как бы мы не хотели думать иначе. И тем страшнее сделать неверный шаг и сказать неверное слово, ведь ни то, ни другое уже не вернуть назад. И поэтому ей хотелось объяснить ему это. Что надо просто жить, пережить, и в итоге — все будет хорошо. Сложно в это верить, будучи пленницей в подземелье, но возможно. Для Луны Лавгуд нет ничего невозможного, если она во что-то верит, в кого-то верит...

Но ей не дают снова попробовать свои силы в красноречии, которым она явно не наделена. Как и даром убеждения. Все не так. Все не так получается всегда. Не так понимают, не хотят понимать, не хотят слышать, видеть.

И вот и сейчас. Драко просто уходит. Его зовут и он уходит. А Лавгуд остается. Опять одна. Все приходят, уходят, снова приходят, но всегда — в конце — она остается одна. Какая интересная закономерность. Каждый одинок, всегда одинок, даже среди людей. Одинок перед лицом смерти, опасности, угрожающий жизни, в своих ведомых только тебе переживаниях, но счастлив только вместе. Вместе с любимым человеком, другом, родителем, природой — как олицетворением всего прекрасного, но жестокого и непредсказуемого мира. А вот сейчас Луна постоянно остается одна. И ни где-то. В подземелье. Сыром и мрачном. Как символично. Не допустить такого в душе. Никогда.

Теперь настала очередь Луны искать поддержки у холодной стены. Ее не оттолкнули, не зыркнули злобно, не бросили оскорбления или лаского слова. Хуже. Ей ничего не сказали. Проводив взглядом парня, как во сне удаляющегося к выходу из подземелья, Луна опрокинулась спиной на стену и подняла глаза вверх, уже не досматривая, как Драко поднимется по лестнице. Сколько раз она уже изучала этот потолок, эту тьму, выискивая в ней... Она не знала, что в ней выискивала. Что в ней можно найти?

Ни слова. Ни слова. И Луне так страшно...

Лучше бы он убил ее, право...

Кто-то может спросить, что же в этом страшного? Когда ничего не сказано, чего бояться? В том то и дело — всего... Это хуже ненависти. Хуже тепла. Потому что молчание — это другое... Это значит — полностью отдаться во власть того, что мы называем воображением. А воображение бывает жестоко, несправедливо, неправо. Нам не дано узнать, что думают и чувствуют другие люди. Слова, прикосновения, взгляды — это единственное что нам дано для передачи — мыслей, чувств... И далеко не всегда они бывают верно поняты. Там промолчал, там сказал то, что не хотел, но зачем-то сказал. Там не понял, там понял. Ух, как все запутано.

И Луна опять вздыхает, не отрывая глаз от потолка подземелий, все так же застыв, прижавшись спиной к стене, высоко запрокинув голову. Уже не чувствует себя одна. Нет, с ней ее воспоминания, мысли о тех людях, событиях, что дороги. И снова тепло, пусть спине и так холодно от влажной, сырой, пронизывающей дрожью стены. Но и отходить от нее не хочется. Так приятно иногда почувствовать внешний холод, чтобы побороть его внутренним теплом. И иногда получается. А если нет... Всегда можно отойти от стены, от того, что дарит этот холод. Но всегда вернешься. Потому что без этого нет жизни — без преодоления собственных мыслей и чувств посредством самотерзаний и самозамораживаний. И все равно. Рано или поздно все опять вернется на круги своя. Найдутся те, кто придут, придут неожиданно и, если не отвлекут, то развеят в бесконечном пространстве все твои сомнения снова и снова. Но ты не жалеешь, что прошла их, эти сомнения. Ведь пока они были с тобой, ты многое поняла, многое сделала, хоть это и не видно остальным. И осталось самое важное — не забыть. Не забыть всего того, что поняла.

И Луна еще не знает, что не долго ей еще быть одной и наслаждаться этим чувством, быть одной, но не одинокой. И не знает того, что не останется сегодня привычно в этом подземелье, где уже почти смирилась и одновременно не смирилась провести всю свою жизнь. Не пойдет привычно во тьму, чтобы лечь и заснуть, видя сны о солнце и небе. И окажется маленькая и такая совсем бледная после всех этих дней в подземелье Луна сразу из подземелий не где-то, а в прекрасном месте, овеваемом ветрами, шумом моря, запахом песка, воды... Так страшно иногда покидать то, о чем знаешь, что покинешь...и хочешь покинуть. Знаешь — что это не то, это временное, твоя настоящая жизнь в другом месте и все равно... Жалко и грустно, даже если было плохо, покидать то, к чему привык, где уже все знакомо. И в тоже время понимать, что так надо, и ждешь, и покидаешь, снова и снова, переступая пороги разных жизней.

И будет и новое горе и новые встречи. И девушка из подземелий еще не знала, что не будет теперь встречи одной, как раз которую Луна сейчас и ждет с замиранием сердца, потому что привыкла ждать, будет или не будет — не будет. Встречи с Драко Малфоем. То есть будет, когда-нибудь, где-нибудь... Но уже не такой, не на тех условиях: смешных и забавных пленница-тюремщик. Не в этом подземелье. И Луне не придется снова с ужасом смотреть на еду, которую надо съесть... Все будет так по-другому. И интересно, получится ли тогда у Драко Малфоя вызывать Патронуса? Будет ли он счастлив тогда, при их следующей встрече? Нет, именно не мимолетной, не бросили взгляды и побежали, потому что, когда начнется битва за Хогвартс, а они тогда, наверняка, случайно увидятся, будет всем не до того... А именно хорошей такой встрече, настоящей. Которая глаза в глаза и рядом. Поговорить, рассказать, посмеяться, а может, и просто помолчать. Верить, что такая встреча будет, Луна конечно же верит.

Ведь все в жизни, что и оказывается самым важным и нужным — происходит неожиданно. Не поддающимся предугадыванию воображением. Люди всегда умеют преподносить сюрпризы.

И сейчас сюрприз, пусть и никем не запланированный, преподнесли ей ее трое друзей — Гарри, Рон, Гермиона. Они появились в Малфой-мэноре. И они спасут ее... Олливандера. Всех их. Дорогой ценой погибшего домовика... И в то же время важной, необходимой. Цепочки событий, хитросплетение судеб, судьбы. Не попади трио сюда, кто знает, чтобы было, как бы все обернулось... А ведь это было последнее, чего они сами хотели. Оказаться в резиденции Темного Лорда. Оказались. Выбрались. Как всегда. Победили.

Так странно наблюдать за тем, как события нежелательные оборачиваются тем, что и есть жизнь, ее правильным исходом. Правильным для всех, хоть где-то и будет горе, горе вечное, но... Это жизнь. А она всегда знает что делает.

Луна еще раз вздохнула, наконец, хоть и вынуждено, отвлеклась от созерцания потолка и резко повернула голову к лестнице, на которой снова раздался уже куда более громкий шум. Голоса, громкие, разные голоса, звуки борьбы. Оказывается, все это уже слышалось давно, а Луна только сейчас заметила. И вовремя. В подземелье ввалились, были закинуты... Гарри Поттер и друг его Рональд Уизли. А Гермионы Грейнджер не было...

И завертелось. И Луна сделала шаг от стены, отошла от нее, вышла от мрака, закрывающего ее там, на свет, на жизнь. Где надо срочно принимать решения и думать. Закончилось ее безмятежное времяпрепровождение во тьме, мраке, сырости и одновременно тепла подземелья Малфой-мэнора. И никогда еще не было такой возможности обдумать так многое...

И одно она уже знала точно. Она будет скучать. Но это все потом-потом, за которое мы не можем заглянуть так сразу, при первом желании. А сейчас...

Будет ли эта встреча с Драко Малфоем, который остается здесь один Луна чувствует себя ужасной предательницей, когда оставляет его здесь, так и не попытавшись помочь, рассказать все, что думает. А думает она, к сожалению, слишком много. Но он бы первый заавадил ее, узнав, что она осталась здесь с намерением терзать ему мозги дальше... Да и сама Луна понимает — затворничество в подземелье закончилась, начинается другая жизнь, вне его давящих стен, хотя и казалось пару минут назад, что это навечно, ведь не было надежды, что ее выпустят. А вот оно как...

И все равно Луна чувствует и правильное и неправильное в последний миг перед тем, как эльф-домовик Добби перенесет ее из Малфой-мэнора вместе с Олливандером в коттедж Ракушка на его солнечный и песчаный пляж... Неправильное — Драко остается здесь, остается наедине со всеми теми мыслями, которые Луна не смогла, не успела помочь забыть и понять иначе. Правильное — ей все же не следует оставаться здесь.

А может, написать ему письмо? Может, это его повеселит?

Эпистолярная. Часть 1.

"Где-то, где есть только я и ты, где-то, где есть только те слова, что мы адресовали друг другу..." (с)Greybeck

«Побудь со мной в этом метре жизни.» (с) Bellatrix

Малфой умеет писать письма. Он точно знает, в каких выражениях благодарить пожилую бельгийскую тетушку, в каких — заигрывать с молоденькой французской кузиной. Как выражать соболезнования, а как — поздравлять со счастливым событием. Но вот чего он не знает — так это то, как писать странной Луне Лавгуд. Однако пишет и ему нравится.

Луна Лавгуд разбирается со сложным словом "эпистолярный" и готова день просидеть над пергаментом, сочиняя ответ Малфою. Она пишет письма совсем не так, как тетушка Мелифлуа или кузина Шантель. Она пишет совсем по-другому. И Драко это нравится больше всего.

* * *

6 сентября 1998

Аппарировав к границе купола, Малфои прошли через высокие темные ворота, приветливо распахнувшиеся перед владельцами. Драко шел чуть впереди, пиная носками туфель обкатанную гальку центральной аллеи, а Нарцисса, улыбающаяся и чуть раскрасневшаяся от радости, прижимаясь плечом к руке мужа и заглядывая ему в глаза, не торопилась, будто желая насладиться погожим осенним вечером. Люциус, разумеется, тоже не спешил, поддерживая жену на ее трехдюймовых ради выхода в общество каблуках.

Первое слушание в Визенгамоте только что завершилось. И Малфои, по словам Скитер, отделались легким испугом. Если не считать нескольких приличных штрафов и благотворительных пожертвований во все возможные фонды, расплодившиеся как грибы псоле дождя. Однако Люциус не оказался снова в Азкабане, с Драко были сняты все обвинения, и единственным минусом был запрет для всей семьи покидать Англию на неизвестное пока время.

Драко немного жалел — он с удовольствием уехал бы на материк, чтобы не видеть, как люди тычут в него пальцем, чтобы не слышать за спиной отвратительный шепот, но, как он уже понял, то, чего он хочет, никогда не сбывается... В конце концов, они действительно отделались легким испугом благодаря показаниям золотого Трио и, что весьма интересно, Луны Лавгуд, которая едва ли не три месяца провела в подвалах мэнора.

— Драко, — окликнул его отец. — Я хотел бы, чтобы ты написал письмо мисс Лавгуд. Выразил нашу общую признательность. Ее рассказ оказался как нельзя кстати сегодня. Я рад, что она сохранила такое... гм... лестное мнение о пребывании здесь.

— Да, отец.

В своей комнате Драко аккуратно снял пиджак, опустился за стол и достал чистый пергамент — ему хотелось поскорее закончить с этим.

"Здравствуй, Лавгуд. Не знаю, зачем вообще тебе пишу... Прими благодарность от нашей семьи и от меня лично.

С уважением, Д.М."

Письмо получилось корявым — он писал то, что взбредет в голову, вычеркивая и исправляя тут же, но получилось. Драко запечатал конверт, привязал к лапке принесенной эльфом совы и распахнул окно. Сумерки мягко наползали на Уилтшир, пряча высокие падубы и сирень во мраке. Сова устремилась ввысь и вскоре пропала из вида.

Малфой-младший закрыл окно и забрался на диван с "Кодексом семейства Малфой" в руках. Когда относивший совиную клетку домовик вернулся, чтобы разжечь камин и пригласить Молодого Хозяина на ужин, Драко уже спал.

* * *

Никто не знает, что будет завтра, никто не знает, что будет послезавтра и тем более никто не знает, что будет сегодня...

Луна Лавгуд точно не знала что будет сегодня. А она и не гадала. Удивительная девочка — умеющая не гадать о будущем, а жить в нем, в этом миге между прошлым и будущим. Жить, существовать, творить, верить. Не гадать... Невозможно? Все гадают... Ладно, и Луна Лавгуд гадала. И все же нет. Она верила — верила в будущее. В каждый его прекрасный миг, в каждую новую секунду. Верила... И счастливо вздыхала, подняв голову, и смотря на изморось дождя на крае уличного и похоже маггловского фонаря. Это такое волшебство — быть.

6 сентября 1988...

Луна Лавгуд сидела в комнате, ни чем не освещенной, кроме света уличного фонаря, подперев голову рукой и задумчиво рассматривая капли дождя на стекле.

Письмо... Луна подскочила к окну в котором появилась взъерошенная сова. Кто бы ей мог написать? Зачем? Почему сегодня?

Мы гадаем, предполагаем, а выходит-то все — по-иному, не так как мы ждем. И не то что мы ждем.

Утро. Зал суда. И там страшно. Страшнее, чем в подземелье. Почему? Луне тоже было интересно. И в то же время и совсем не страшно... Поэтому безмятежно посматривая на все происходящее сегодня в зале суда, до своего выступления, на слушании посвященном семье Драко Малфоя, Луна Лавгуд улыбалась и грустила. Грустила и улыбалась. Потому что видела друзей, не видела друзей. Одни были, других не было. Одни могли быть, но их не было, других не было вообще... Точнее были. Но где-то... Где-то...

Луна встряхнула головой, привычно возвращая своим мыслям более ясный ход мыслей. Не стоит думать о непостижимом здесь и сейчас, когда решается судьба настоящего. Настоящих. Людей. Семьи.

А семья — это самое важное. Луна кивнула себе. Вот и Гарри это понимает. Который тоже, несмотря ни на что, пришел. В чьем сердце было понимание, что он может и должен помочь тем, кто уже ничего не мог изменить тогда, и не мог изменить сейчас — попав под безжалостную букву закона.

И Луна пришла. Не могла не придти. А вот отец не пришел... Его все считали предателем... Конечно, ни Гарри, ни Гермиона, ни Рон, ни слова не сказали о том что произошло в тот день у нее дома... От которого тогда почти ничего не осталось... Лишиться дома не страшно. Лишиться покоя, очень страшно. Когда нету покоя в семье, у тебя нет и дома. А когда у тебя нету дома... Нет, толком и тебя. Так думала и сейчас Луна сидя в маггловсом номере маггловской гостиницы Лондона. Почему? Потому что она знала, что отцу лучше ее сегодня не видеть. Потому что он знал, как она относится к его поступку, не меняя своего отношения нисколько все равно... Он предал ее друзей, ради нее... Тут сложно что сказать и что решить. Это больно всем. И это понятно всем, что страшно немного...

И Луна сидела в этом зале Визенгамота, под его старинными сводами, где ощущалась безнадежность и... надежда? Луна прислушалась... Прислушаться к тому, что не издает звуков сложно. Но для Луны возможно. Надежда. Всегда, у каждого, надежда.

И вот чужой дом, причем не дом волшебников, не Дырявый котел или что-то подобное из магических гостиниц Лондона, а простая гостиница, для простых людей. Тут было все так любопытно. А Луне было очень радостно, когда любопытно. Поэтому здесь и остановилась, где ее никто не знает, она никого не знает и никакого волшебства, кроме волшебства обычного. Магия она вокруг нас, внутри нас и не обязательно ее творить, чтобы это чувствовать, видеть...

И вот в руках девчушки не побоявшейся забрести в дальний район улиц Лондона и остановиться в обычном номере, чему впрочем совсем не помешало появление совы, было письмо. Совсем обычной обычной совы появление, кстати. И не обычной. И все же не о сове речь, которая кинув взгляд, почему-то напомнившей Луне профессора МакГонаггал, улетела обратно в моросящий косой дождь. Главное не это. Совсем.

Итак... Письмо!

Письмо-Письмо-Письмо!

Луна с замиранием сердца держала в руках обычный-необычный конверт. Пергамент, чернила, вот и вся его составляющая. Прекрасная составляющая! Поднеся к лицу, все еще не решаясь перевернуть и посмотреть отправителя, Луна вдохнула этот запах хрустящего пергамента, и сделав круг вокруг своей оси, села обратно на стул, который стоял около старого массивного дубового стола, напротив окна.

Уилтшир. Драко Малфой. Прочитала несколько раз Луна имя автора строк в конверте. Совершенно не удивилась, не порадовалась, почти никаких внешних эмоций, прямо противоположное поведение недавнему восторгу... Очень логично и очень лунатично. Луна светло улыбнулась, ей казалось, что это правильно. Что письмо пришло. Он не могла предугадать. Не могла, даже подумать, что ей сегодня придет письмо. Да еще и от Драко, в чьем доме она так любезно провела некоторое время... О чем и шла речь сегодня утром...

О суде вспоминать не хотелось. Слишком все это было... Неправильно. Неправильно так судить людей... Но не об этом речь. Письмо!

Вскрыв конверт Луна пробежала глазами по строчкам, так и не зажигая никакого света. Она, кстати, так и не поняла, где тут можно найти свечи... Уроки маггловедения в этом году были не слишком продуктивными...

Потом пробежала еще раз. Запомнила. Вдохновилась. Улыбнулась и наколдовав теплый и одновременно холодно-синий огонек, зависший низко над столом, порылась в сумке и добыв там перья и слега мятый пергамент, принялась писать, практически не отрываясь. ( Постоянные взгляды в окнов потолокв стену в поисках улетающей мысли не в счет)

Так для Луны Лавгуд началась эта переписка. Точнее она и не думала, что это будет переписка. Но надеялась. И поэтому писала старательно, и старательно вычитывала строчки письма, как видимые, так и зачеркнутые. И ломала голову — стоит на это реагировать, или если Драко зачеркнул, то лучше не надо?

Что он имел в виду? И решила что тактичнее будет не реагировать, но принять к сведению.

А еще Луна решила быть краткой. Почему? Так хотелось получить ответ, так хотелось и подбодрить, а слишком много информации от Лунатички... Луна понимала, что это пока излишне... Ведь ему может совсем нет времени писать письма. А так хотелось помочь, отправив хоть пару строк. Но подразумевающие ответ.

Итак, Луна приняла к сведению зачеркнутое (что смогла точно разобрать, хотя было явно видно, что зачеркивалось не совсем-совсем, а все же ничего) и принялась писать в неярком свете улицы и магического огонька.

"Здравствуй, Драко!

И я переживала, что ты остался там... (Луна старательно пытаясь быть краткой, все больше понимала, как это сложно. Но с усердием достойной когтевранки постигала эту науку краткости... Поэтому сказав только одно единственное, что не смогла удержать, перескочила к следующему пункту видимой части письма.)

Я очень рада, что пригодилась сейчас. Что то, сказала помогло вам... И совсем не стоит за это благодарить.

Наверно, немного не вежливо нарушить твои надежды... Но писать я умею. И даже довольно давно... ( Лавгуд задумалась, припоминая, насколько же давно и не думая видеть тонкого намека — "Не пиши мне, Лавгуд!" или того лучше сомнения в ее умении выводить буквы по пергаменту... Или еще каких...)

И я с радостью приеду в гости. Раз вы приглашаете. Я даже соскучилась немного... И кажется потеряла свой гребешок где-то там... У меня был в кармане. А теперь нету. Наверное, твои нарглы утащили. Передавай им привет. Они, кстати очень веселые в подземелье. Не знаю почему, правда. Наверное, им там хорошо. Да.

Луна.

Если ты ответишь, я буду рада."

Луна заснет за столом, положив голову на руку, думая передохнуть после написания письма, перед подписанием конверта... И отправит письмо только утром. Или днем. Когда доберется до места, где будет сова, пожелавшая отнести ее письмо в Малфой-мэнор, Драко Малфою.

* * *

30 сентября 1998

Получив ответ, Драко несколько раз перечитал его, а потом с яростью смял и бросил на пол, выходя из комнаты. В каждой строчке, написанной Луной, он чуял презрение и жалость победителей к побежденным, что заставляло его сжимать зубы до боли в челюсти и беситься в тишине фамильного особняка.

Конечно, уже через пару часов, когда Драко, налетавший практически полсотни миль в парке, вернулся в комнату, пергаментного комка уже не было — эльфы хорошо знали свои обязанности. Однако каждое слово отпечаталось в сознании Малфоя-младшего и всплывало время от времени, доводя его до бешенства.

Конечно, он не собирался отвечать.

Конечно, он не собирался завязывать переписку с Лунатичкой, что бы там не произошло в подвале в тот последний день...

Конечно, он и не думал вспоминать, как Лавгуд мягко обхватила его руку своей, отогревая и сочувствуя тому, чего, наверно, и понять-то не могла.

Конечно.

Однако стоило ему отвлечься от каких-то мелких бытовых дел — оказалось, что когда каникулы рискуют стать бесконечными, становится ужасно скучно — как он тут же вспоминал Лавгуд и ее письмо.

И когда в парке мэнора облетели последние зеленые листья, а он пренебрег Согревающими чарами и теплой мантией, летая, и заболел, Рубикон был перейден. 30 сентября...

"Здравствуй, Лавгуд. Не могу сказать, что был рад твоему письму. Моя сова вернулась потрепанной, будто летала в Болгарию... Ты же не уехала в Болгарию, Лавгуд?

Не знаю, зачем я тебе написал."

* * *

«Здравствуй, Драко. (Пятно кляксы, от надолго зависшего пера)

Как твои дела? Ты болеешь и это уже плохо… Но все же, как? И что не рад моему письму тоже немножко грустно.

Я могу не писать. Если тебя это повеселит. Если заставит почувствовать лучше. Но знаешь. Я лучше напишу.»

Строчки начатого письма два дня назад. Оставленное на столе в комнате по причине отчаяния. Но о котором не забывалось ни на минуту. А слова меж тем не шли… А когда их нужно сказать так много, а главное таких верных. Кто знал что писать письма бывает так трудно? Когда тебе есть, что сказать, а ты не можешь.

Луна была дома. В своем восстановленном чарами доме, вместе с отцом. Вокруг бардак новых-старых вещей, в голове бардак мыслей, все так же новых-старых, в душе чувств новых-непонятных-старых, и смятение всего этого одновременно.

Луне разрешили приехать в Хогвартс попозже на некоторое время, по ее же просьбе. И ей не отказали. А нужно было решить дела с домом, и просто, и самое главное — не оставлять отца так сразу, так надолго, так безысходно, только кажется еще совсем недавно, обретшего свою дочь — живую и невредимую. Из подвалов, из чужих домов на берегу моря, из полуразрушенного Хогвартса, куда опять едет эта странная девочка, как и многие другие, хотя могли этого не делать… После всего что случилось. Но война закончилась — все идет своим чередом, какой бы он не казался теперь нелепым, этот черед, ученики отправляются в школу — начинать обучение, заканчивать его… Хотя начинать может и не едут. Хогвартс почти разрушен… Но летом его подправили. И добровольцы и Министрерства и еще кто-то… А Луна едет завтра, с опозданием на месяц. Первый раз трансгрессирует. К границе Хогсмида. Сама. И это страшновато немного.

Седьмой курс… Или шестой? Но седьмой. Так звучит. По-взрослому… Последний. Но и шестой подтянуть надо. Так шестой или седьмой? Луна, если честно не знала толком, ее не интересовали подобные мелочи. Главное едет учится, а чему и как разберется. Почти же и не было учебы толком в том году. Война. Другому учились. А полгода и так почти в подземельях провела… Ну, не полгода. Поменьше, конечно, но и так долго, что тянет на полгода. На целую другую жизнь — в другом месте, с другими людьми. Луна никогда не забудет этой середины зимы и весны в подземельях Малфой-мэнора. И снова подземелья. Почему-то именно про них сложно не забыть. А все потому что на столе лежит письмо от человека, который продолжает сидеть в этих подземельях. Хоть и говорит обратное. И она наверное продолжает.

Луна вздохнула тихонько, и уютнее свернулась в старом рыжевато-желтом, как грива у льва кресле в пустой гостиной. Пустой не только по отсутствию присутствия людей в этой комнате. Не было тех бесконечных и привычных завалов вещей, пергаментов, книг. Все это как-то растворилось. С домом им с отцом помогли из самого Министерства. Важные люди. Такие все... серьезные, занятые, хмурые.

И он изменился. Был уже не тот дом. Только стены, только крыша. А сам дом, он изменился. Уже нельзя было заглянуть вон в тот комод и найти вот эту синюю пуговицу, которую положила туда пять лет назад и всегда знала — заглянешь, и она будет там. Всего этого не было. И это было не страшно, не важно. Это было по-другому.

2 октября 1998.

Новый лист пергамента.

«Драко, здравствуй.

Я могу вообще не писать… Хочешь? Мне не трудно… (Строчки поблекли, не желая писать жирно то, что не совсем правда. Совсем не правда. Луна не могла не писать. Даже, когда ее одолели все грусти мира, она то и дело, постоянно, ежесекундно помнила о оставленном на столе письму и письму. Начатом и присланном. И о гребешке, который лежал там же. И который сегодня утром перекочевал в карман к Лавгуд. Ну, вдруг захочется причесаться, а ничего подходящего для этой цели нету? Только поэтому. Какие еще могут быть причины пребывания в кармане любимого гребешка?)

Но я все-таки отвечу. Если тебе совсем не захочется отвечать — ты всегда можешь бросить письмо в камин, даже не распечатывая… А если захочешь. И прочтешь. То можно и не отвечать.

А если ничего не хочешь. Можешь дальше не читать. Но я все же напишу. И даже не буду краткой. Если ты не будешь читать — мне все равно будет приятно, потому что мне нравится тебе писать. А если прочтешь. Я буду стараться, чтобы тебе понравилось, чтобы поддержало. (Конечно тебе не нужна моя помощь. Это я так. На всякий случай. Просто говорю глупости.)

(Жирная линия, отделяющая точку невозврата прочтения письма.)

И я не в Болгарии, кстати. Мне очень жаль, что твоя сова вернулась такая потрепанная, как будто летала в Болгарию… Драко, а почему ты выбрал именно Болгарию местом моего возможного пребывания? Или там очень плохо совам, которых дискриминируют по совиному или еще какому признаку?

Наверное холодно. И ветер. И совы.(Немножко нелепо закончила Луна спич о Болгарии и ярко увиденных, страждущим там совам, как ей представилось — бури, ветер и прочее совотрепящее. И это тоже было нелепо. Но представилось)

А на счет совы, которая все же не из Болгарии к тебе вернулась. Жалко ее, прости.

А Патронус… Очень жаль, что ты не хочешь его больше вызывать. Но почему так? Это же так прекрасно… Тебе обязательно надо попробовать. Только найти учителя получше.(Луна осеклась на это месте)

У тебя же ведь, наверное, очень красивый Патронус, Драко. Все Патронусы красивые. А когда Патронус друга, он куда красивее, верно? Поэтому надо обязательно попробовать. В любом случае. Даже если не получится. А потом получится. Все равно получится. Я это просто знаю.

И спасибо тебе за гребешок, Драко! Это мой любимый. Я очень рада, что ты его нашел. И прислал мне. Почему в воровстве, Драко? Я такого никогда не скажу. Ты мог его и себе оставить, я была бы только рада. Хочешь я тебе пришлю его обратно?

(Уже давно ночь, а Луна все пишет, редактирует, правит, дополняет. И немного дрожит, когда отправляет на рассвете ближе. И от утреннего холода, от которого всегда немного бросает в мелкую дрожь. И от чего-то еще. Может потому что она слишком много написала и теперь боится не получить никакого ответа? А ей все-таки очень хочется получить его. Потому что она любопытствует все-таки. И ей хочется знать как у Драко дела. Что он просто есть где-то. Потому что если кого-то нету — это значит мира нету. И поэтому важно найти какое-то подтверждение присутствия. И мира и человека. Даже может в немножко заклятом на молчание или на не написании письме.

Или что-то не то написала, хотя так этого боялась и старалась написать то? Слишком много правды? Слишком много лезла в душу. А Малфои этого не любят... Никто не любит. «Он убьет меня. Точно убьет. Но я все равно отправлю. Потому что мне нечего терять.»)

Может ты написал, чтобы поговорить со мной? Луна." И все-таки вложенный кленовый и осиновый лист.

И еще гребешок.

* * *

Письмо Лавгуд пришло как нельзя кстати — если можно сказать такое об этом сумбурном, чересчур личном, совершенно безумном и дурацком, как по прочтению решил Драко, письме.

Ему было скучно, простуда не отступала, превратившись в пневмонию, и он уже совсем было пожалел о своей внезапной переписке, поняв и приняв тот факт, что Лавгуд осознала его сарказм и его намеки не писать ему больше, и решила вдруг удовлетворить его капризы, когда сова принесла ему пухлый конверт, из которого вывалились огромный свиток, исписаный знакомым уже почерком Лавгуд, какие-то листья, начинающие заворачиваться на краях, и злополучный гребешок.

Драко ошеломленно уставился на все это присланное, разлетевшееся по молочно-белому одеялу, а потом протянул руку и осторожно поднял кленовый лист, рассматривая его на просвет.

Эльф, появившийся с новой порцией лечебных зелий, убрал непрочитанное письмо в конверт, повинуясь приказу, и спрятал все в ящик стола. Драко отвернулся и уснул, уничтожив листья Инсендио, а гребешок пристроив на соседнюю подушку — не придумав, что с ним делать.

25 октября.

Прошло три недели. Он поправился и спустился на завтрак в столовую. Напряжение, висевшее между родителями, не выливалось в открытые форму до тех пор, пока Люциус, допивая кофе, не обратился к наследнику с вопросом, что тот думает о мисс Джиневре Уизли. Драко поднял непонимающие глаза от тоста, который крошил без аппетита, но тут резкий скрежет с явным неудовольствием отодвигаемого стула Нарциссы привлек внимание обоих Малфоев-мужчин.

— Я хотела бы поговорить с тобой, дорогой, немедленно и наедине, — в голосе миссис Малфой слышалась сталь. Люциус прищурил глаза, но согласно кивнул и встал из-за стола. Драко поднялся автоматически, когда мать встала, и снова осел на свое место, когда родители вышли.

Когда через несколько минут из библиотеки донеслись громкие крики обоих родителей, забывших о Заклятьи Заглушения из-за редкой практики в нем, Драко поморщился и пошел к себе.

— Люциус! Мальчик должен сам решить, что ему нужно!... Ты еще грязнокровку ему в постель подложи!...

— Породниться с победителями — самое умное, что мы можем сделать. А Уизли хотя бы чистокровная!...

— Он достаточно сделал по твоей указке! Я больше не позволю тебе портить ему жизнь!...

Самое время, прочитать письмо Лавгуд — если день выдался совершенно абсурдным, его уже ничто не испортит, — думает Драко, поднимаясь в комнату и бросаясь к столу...

"Здравствуй, Лавгуд. Твое безумие прогрессирует, ты знаешь об этом? И, кажется, оно заразно и передается через пергамент. Иначе я ничем не могу объяснить то, что пишу тебе — снова. Хотя и могу не писать. Ничего не понимаю уже, Лавгуд. Проклятый Поттер, проклятая война.

Я уже поправился, спасибо за беспокойство, Лавгуд, хотя, видимо, размягчение мозга я заработал. Мне только что показалось, что отец хочет... Нет, это слишком абсурдное предположение даже чтобы поделиться им с тобой, Лавгуд. Доказательства, что ты умеешь писать... Лавгуд, ну нельзя же воспринимать все так буквально. Впрочем, это точно у меня с головой что-то не так, раз я вообще начинаю объяснять тебе какие-то очевидные вещи. Это же ты — девочка, у которой были самые нелепые украшения в школе.

(Тут-то бы и самое время написать, что Драко хочет прекратить эту переписку, но он почему-то смотрит за окно, где желтеет парк, прикусывает перо как в детстве, а через минуту убористые буквы вноыь покрывают пергамент.)

Мерлин, Лавгуд. Я устрашен! Прошу, никогда больше не пытайся пародировать мое чувство юмора. То, что у тебя выходит — это похуже люпинского боггарта. Вообще-то, получив от тебя пустой пергамент я бы не сильно удивился и вряд ли как-то отметил это вслух. Ты преувеличиваешь степень моего одиночества: я еще не говорю сам с собой. И мне действительно не нужна твоя помощь. И чтобы ты меня радовала, мне тоже не нужно. К тому же, у тебя это совсем-совсем не получается.

Чуть не забыл. Скажи мне, Лавгуд, а наш Мальчик-Который-Снова-Выжил собирается обручаться со своей рыжей? Или Пророк в очередной раз раздул из мухи слона? "

Малфой ставит жирную точку в вопросительном знаке, небрежно проводит над пергаментом палочкой, шепча Высущивающее заклинание и не перечитывая сворачивает пергамент в трубочку. Запечатывает письмо личной печатью — он уже совершеннолетний, молодой сэр Малфой — и привязывает к лапе принесенной эльфом совы. Когда сова улетает, он выкручивает эльфу ухо и велит дословно передать отцу, что ни на ком по фамилии Уизли он не женится.

Люциус врывается в комнату сына ровно через три минуты после отправки гонца и между Малфоями происходит неприятный разговор, по итогам которого Драко получает отсрочку в полгода и возможность выбрать самому чистокровную жену. Мир восстановлен.

* * *

И не важно. Совсем не важно. Луна сидела в факультетской гостиной прямо с ногами в старом-престаром, потёртом, синем, замшевом кресле, в самом дальнем затененном углу, и невидящим взором смотрела поверх суетящихся и живущих сокурсников. Более невидящим чем всегда. Более… Намного более. Кто-то мог бы сказать что Лавгуд сейчас здесь не сидела, она почти исчезла, ее не было, ее не замечали. А кто замечал смотрел несколько минут, думал, что на Лавгуд заклятие оцепенения, не особо этому удивлялся и шел дальше по своим делам.

Очень важно. Придя к какому-то решению, или обдумав какие-то мысли, Лавгуд неожиданно вскочила, напугала первокурсника уютно сидящего рядом с ней и выронившего книгу по которой делал домашнее задание. А Лавгуд Луна тем временем забежала к себе в спальню, схватила какой-то конверт и умчалась с ним в свое тайное место, оставив на прикроватной тумбочке только какой-то гребешок.

Ну, может и не в одной ей известное место, но там обычно никого не было. За библиотекой был такой славный ход. А за ходом, такое славное низкое окошко, перед которым всегда можно придвинуть старый стул и положив руки на подоконник сидеть и смотреть на озеро, на лес, на небо. На все. А можно и домашнее задание делать. Но это скучно. А вот почитать это отлично. Так приятно оторваться от книги и с улыбкой, или грустно, или задумчиво посмотреть в это зарешетчатое окошечко, не известно зачем в этом никуда не ведущем, а идущем кругом, вокруг библиотеки ходом. Или просто посидеть, когда грустно, прямо на подоконнике перед окошком, достаточно широком, чтобы удобно уместилась маленькая Луна.

А можно и письмо написать. Да, именно здесь, где никого нету и никто не отвлечет. Письмо Драко Малфою. Думала ли Луна, что будет писать письма кому-нибудь кроме отца и редко-редко тетушке из Франции? А что Драко Малфою и того не думала. Ему хотелось отвечать. Ему нельзя было не отвечать. Даже если было тяжело. Впервые столкнувшись с тем, что не всегда словами выразишь то, что действительно думаешь, хочешь сказать. Но Луна попробует. Уже попробовала и не очень похоже получилось. Она будет еще больше старться. Даже если ничего не выйдет.

28 октября 1998; около 18:00 вечера.

«Милый Драко. Я так рада получить твое письмо. Я приветствую тебя, хоть ты может и не будешь этому так рад.

Я не буду больше пародировать твое чувство юмора. (Тут Луна позволила себе первый раз улыбнутся, до этого сидя с очень серьезным выражением лица, которое, наверняка, повеселило бы Драко куда больше ее письма.) У тебя оно очень хорошее, у меня совсем не получается, я буду стараться по-своему шутить. Вдруг получится.

Меня погубит наивность? Очень возможно, Драко, очень возможно. Но я все равно умру. Так почему же не думать о людях хорошее и любить их когда чувствуешь это? Доверять. И пусть тебя обманут, ты будешь знать, что верил, что хорошо было, а значит правильно. Но прошло. И это грустно. Но это лучше, чем не доверять никому. Это тяжело. И ни к чему не ведет. Закрывает все. А мы все равно умрем. Но будем вместе пока живы, это же хорошо, вот поэтому нужно доверие. Что бы идти рядом, а уже на пороге узнать, чего стоила ваша вера. И будете ли вы вместе и далее. (Луна загрустила, задумалась и снова улыбнулась.)

Я пишу тебе потому что мне нравится. И не думай, что пишу жалея. Пишу, потому что нравится слушать, что ты думаешь, нравится рассуждать на эти темы, пусть нелепо и слабо, а все же. Потому что ты хороший человек. Потому что я понимаю тебя, даже когда себя понимаю меньше. Потому что тебе пишешь то, что не доверишь другим. Я тебе доверяю. Поэтому пишу.

P.S. И у тебя очень красивый почерк, Драко. Твое письмо красиво не только по прочтению, на него и на каждое слово просто так смотреть и улыбаться, мне это очень нравится."

За полночь. Луна не заметила как прошло время. Как зашло солнце. То есть заметила, ведь она постоянно смотрела в окно, но как-то удивилась увидев ночь, поставив последнюю точку. Теперь придется добираться тихо-тихо… Интересно что будет, если ее схватит Филч? Совсем не важно. И Луна еще некоторое время вычитывала письмо выкидывая из него опечатки и подправляя слова по правильней.

Это письмо она написала страннее, чем другие. Ей так показалось. Но она надеялась, что Драко немного понравится. Что он снова прокомментирует смешно все что она написала, она заулыбается и напишет еще куда более хорошее письмо. То есть, конечно, не смешно... А как-то, как это когда тебя комментируют так, вроде даже и критикуют, а ты улыбаешься наоборот? Написать. Ему. Чтобы понравилось, а не раздражало, чтобы помогло хоть и говорит иначе. И потому что скучает. Ей необходимо получать весточку, чтобы знать, что все в порядке. Ей необходимо отвечать на письмо, чтобы жить дальше. Это важно. Луна это точно поняла.

* * *

Малфой дружелюбно улыбается и даже смеется. Впрочем, над его шутками тоже смеются, похлопывают его по плечам, смешно коверкают имя... Дурмстранговцы, с которыми он жил этот месяц, не были против него предубеждены — и это было приятно. Пожалуй, он бы не выдержал косых взглядов и шепотков. Нет, конечно, было и то и другое, но в целом к нему нормально тут относились.

Он сегодня закончил сдавать свои экзамены и те, с кем он более-менее общался, устроили ему сюрприз — принесли целых три бутылки какого-то местного варианта виски. Ну, так казалось Малфою сначала — после первой бутылки он уже понял, это этот продукт куда страшнее Огденского или коньяка, который держал в доме Люциус.

Вообще, наверно, было весело. Малфой рассказывает в третий раз несмешной анекдот про аврора и Пожирателя, и спальня мальчиков сотрясается от громкого хохота. Затем слово берет высоченный румын и предлагает тост за Драко... Множество рук тянется к Малфою, множество стаканов бьются о его... Хор поздравлений...

Драко чокается со всеми, выкрикивает "Prozit!", как его научили, выпивает и разбивает стакан на счастье — тоже традиция. Тут же Репаро и Акцио — емкость возвращается в руки.

Парни, с которыми он живет — на год-два старше. Тоже выпускники, но Дурмстранг заканчивают в 19-20. Однако Драко достаточно комфортно — можно сказать, что неплохо. Так неплохо, что он почти забывает, что внутри у него — тонкое и безумно хрупкое стекло, которое может разбиться от одного-единственного слова, жеста... Такое хрупкое, что он боится поворачиваться. Боится резкого шума. Дружеского толчка.

Стаканы вновь наполнены и Малфой пьет вместе со всеми. Сегодня он сдал последний экзамен. Завтра рано утром — домой, в Англию. В Малфой-мэнор. Где расстроенная Нарцисса и обозленный на весь мир Люциус.

Где совсем пусто и слышны только голоса ссорящихся родителей.

Поэтому Драко раз за разом выпивает противное маслянистое пойло, отдающее сливами, и надеется, что завтра ему будет не жаль покидать Дурмстранг.

На столе — пергамент, на котором пара строк.

Малфой знает, что когда все уснут, он напишет Лавгуд: ее письмо в его учебнике Трансфигурации, с которым он практически не расставался, опасаясь за результат экзамена.

Наконец ребята успокаиваются и расходятся. Даже Войцек, который слывет главным заводилой, укладывается спать. Малфой закутывается в одеяло — в замке постоянно холодно — и садится за стол, пристраивая рядом бутылку с остатками выпивки. В голове притяно шумит, и ответ Лавгуд пишется сам собой.

25 ноября 1998

Здравствуй, Лавгуд.

P.P.S. Лучше бы это письмо до тебя не дошло.

Драко сворачивает пергамент и подходит к окну. Сова проворно подлетает к открывающемуся окну — сова не его, а школьная. Малфой протягивает ей на ладони печенье и морщится, когда сова захватывает кожу вместе с лакомством. Когда птица сыта, он привязывает письмо к ее лапе.

— Хогвартс, Шотландия. Луна Лавгуд, — негромко говорит он. А потом садится на подоконник и встречает рассвет, допивая бутылку.

* Благодарю, я польщен (фр.)

* * *

И Луна поняла, что она пропала. Пропала совсем. Больше пропала, чем когда полюбила рисовать, чем когда начала читать книги о магических существах и животных. Пропала совсем и полностью. Всеми своими мыслями, существом.

С какого момента это началось? С какого момента необходимость думать о Драко Малфое стала такой невыносимой? Невыносимо приятной?

Луна никогда не влюблялась, даже не представляла какого это — полюбить. То есть нет. Она влюблялась… В друзей, в падающий лист, кружащийся синхронно с хлопьями снега… В солнце. Ветер. Она их любила. Но она в них не нуждалась. Она не хотела быть рядом всегда. Не хотела нести свет одному только ветру. Или одному только другу. Всем да, но другой, не такой, не всегда…

Не понимала, с любопытством слушала, внимала, даже спрашивала что-то. Не понимала все равно. Как это? Когда девчонки говорят, говорят и только о нем, нем, нем… Как это? Луна не знала, не понимала, улыбалась и говорила, думала, что, наверное, с ее сердцем и мыслями, душой, более чем все не в порядке. Но она не страдала. Зачем влюбляться в того, кого потом посылаешь к носкам Мерлина и к более неприличным частям, которые воспитанным девушкам знать и произносить не следует?

Рыдать в подушку? Все наблюдения за соседками по комнате в течении обучения в Хогвартсе красноречиво сказали Луне — это не есть радостно. Это какая-то не такая любовь, как представляется. Не заботливая и не любящая… Она любит папу и знает что это. А это совсем не то. Неужели между девушками и юношами какая-то другая любовь? Но она помнила своих родителей, давно, в детстве, когда все было хорошо, то есть все были вместе, ведь и сейчас хорошо, но по-другому, а они были счастливы тогда втроем. Они любили ее, а она любила их. А больше всего на свете они любили друг друга и быть вместе. Это чувствовалось. И всегда жило в Луне. Она верила в это, потому что видела. Ее всегда любили, она просто не понимала как можно кого-то не любить, ненавидеть, презирать. Но и что можно любить кого-то чуточку больше. Большую чуточку больше. И совсем по-иному… Этого не понимала, не знала, не верила. И сейчас не понимает. Но так интересно же.

Неужели между мужчиной и женщиной какая-то не такая любовь? Не родственная? Не так заканчивающая и с самого начала не туда идущая… А как понять? Она так не хочет, как соседки по комнате. Не хочет терять голову ради того, кого не любит, не полюбит и не будет любить в будущем. Любить — это же не шептаться и хихикать, не ревновать к картине в коридоре, на которую «объект» засмотрелся, не обсуждать с подружками, не желать поцеловать… Или да? А на счет последнего Луна тем более не знала. Но тоже слушала с любопытством. Хм… Что заставляет людей совершать такие поступки и насколько спонтанно? Ну ладно, это слишком сложно пока…

А что же такое любовь, как поняла ее наивная Луна? Нет. Начнем исследование сначала — влюбленность. Когда дыхание перехватывает, когда любишь и понимаешь это так ясно, так четко. И не хочешь думать об этом. Это странно. Плохо. Не плохо. Одновременно. Что за напасть. Но если это свет…

Так вот. Луна всего этого не знала, не подозревала. И вот. Оно обрушилось. Она кое-что поняла. Не будем списывать на влюбленность, на любовь и прочее скучное, банальное и прочее. И все же. Человек. Которого она совсем не знала. Видела мельком пару раз. Слышала пару раз не больше. Стал самым дорогим и важным. Его почерк, важным, нужным, знакомым, родным. Его слова, греют, ты их узнаешь, даже когда они обращены не совсем к тебе, а как-то вскользь. Потому что они его. И ты вспоминаешь что-то из прошлого, видишь то, что оказывается помнила и видела, знала, но не обращала внимания. Вспоминаешь с радостным удивлением узнаешь, что он уже был в твоей жизни, просто не замечала… Или не знала. Так странно. Так вдохновляюще.

Вот Драко Малфой, ловец сборной Слизерина — идет по полю со своей командой… Не помнила совсем. Вспомнила. Увидела. Улыбнулась. «Так вот ты какой Драко Малфой…»

А вот Министерство… Там Люциус Малфой. Его отец. И теперь это не просто Пожиратель, который нападал на вас. Не враг. Разве может быть врагом отец, того кого ты теперь с уверенностью считаешь другом (даже если он сам об этом еще не подозревает)? Не может. Такой более строгий, в его глазах нет тепла, которое можно увидеть, потому что в них нет отражения сокровенных мыслей, четко, холодно скрытых за маской, масками. А Драко другой — он не умеет так скрывать. Не хочет может, а может и не может. И не надо. Не всегда умеет. А иногда очень хорошо умеет.

И столько таких кусочков упущенной жизни появляется в памяти, складывается волшебным пазлом, туманными искрами, как волшебный дождь за окном. И хочется кружиться, чувствуя себя легко-легко. Собой. Потому что чувствуешь себя хозяйкой своей же жизни, найдя в ней потерянные (украденные?) кусочки. И той, которая видит, чувствует то, что никогда раньше не чувствовала. А если и чувствовала, то только легкую тень, слабое отражение, не вспышку, не затмение, не привязанность, от которой не плохо, от которой хорошо. Не так — что надо быть рядом и все. Просто знать. Что существует. А с тобой или нет, уже не важно. Так все странно. Луна улыбнулась своему отражению в зеркале. А почему-то, когда знаешь, что тебе есть кому улыбаться так, пускай этого и не видно, не специально совсем, ты становишься красивее, сложно это не заметить… И становишься еще более невесомее, хотя куда Луне быть еще невесомее… Улетит на Луну, к своей тезке и будет там жить, розы растить.

И всего лишь листы пергамента…

6 декабря, воскресенье, 1998.

Луна уютно устроилась в постели, положив папку из папьемаше на колени, чернильницу устроила прямо в гнезде из одеяла, специально выкопанной для нее и принялась писать, прежде повертев в руках перо минут пять, выглядывая в просвете балдахина окно, и падающий оттуда свет. Сегодня было утро воскресенья, Луна почувствовала что приболела, поэтому есть ей не хотелось, видеть кого-то тоже не хотелось, вылезать из теплой и уютной постели тем более не хотелось. Да, и выйдешь, кто заметит неправильный румянец на щеках — отправит, точно отправит и спрашивать не будет в Больничное крыло, а там скверно. Там тоже самое — болеешь. Только не как дома. К тебе пристают с лекарствами и навряд ли разрешат писать письмо. Точно не разрешат. Луна сначала нахмурилась, а потом улыбнулась представив, как мадам Помфри отбирает у нее листы пергамента, а Луна канючит и сует их под подушку, клятвенно обещая не писать, а мирно и послушно пить лекарства. А Луне очень хотелось его написать. Поэтому Больничное отпадало безапелляционно. По прочтении она улыбалась, немного грустила склонив голову на бок, такие письма приятно читать. И так сложно на них отвечать. Даже почти невозможно. И девушке просто нравилось следить за стройным рядом букв, написанных ей. Именно ей. А это было так приятно. Так странно. Такого не бывает… Чудеса случаются в этом мире? Кому как не Луне в это верить. Но что на нее обратит внимание холодный, расчетливый слизеринец, ей было странно. Такого не бывает. Или бывает? В мире сумасшедшей Лавгуд бывает все.

Луна откинула спутанную и еще более закудрявишуюся после сна не расчесанную прядь волос с лица холодными пальцами, и закрыв глаза вздохнула. Погрела ледяные пальцы потерев ладошки друг об друга и улыбнулась, чувствуя одновременно и болезненную слабость и в то же время редкую для себя ясность мысли и очень светлое, очень хорошее настроение. Подобрала к себе ноги поближе, подтянула одеяло до подбородка, согрелась, вытянула все-таки на прохладу дня из под теплого-теплого, перистого-пернистого одеяла руки, и вздохнув тихонько принялась писать. Планшетку на ноги, чернильницу под опасным углом поближе, перо обратно в руку, глаза в пергамент и наверх за поисками мыслей.

И Луна начала писать… И ей уже не важна была суета девчонок в комнате, собиравшихся сегодня на вылазку в Хогсмид, не преминувшие пошептаться о том что же это сумасшедшая Лавгуд не встает сегодня. «Неужели, ранняя пташка проспала? Это почему это еще?» Похихикали и собирались дальше. Платье или юбку, зеленое или красное, блеск или матовая помада, вишневая или клубничная. Все это так важно. А вот Лавгуд нисколечки не важно. Ей и мир не важен. Она же письмо пишет.

«Дорогой, Драко.

Почему ты так упрямо отправляешь меня на Гриффиндор, Драко? Все мои лучшие друзья оттуда, но все же. Я учусь на другом факультете… Тебе не кажется, что стереотипы поведения по принадлежности к факультету не очень жизнеспособны? То есть, это такая лженаука. Это не правда. Мне не кажется, что Основатели Хогвартса так бы сделали. Они сделали. Но все немножко не так…Люди сложнее чем кажутся. И проще. Так все это сложно, Драко, и хоть ты и не хочешь со мной это обсуждать… (Лавгуд поняла, что мысли спутались обратно. Она не знала что написать. И она не знала что тому виной — поднявшаяся температура, ее собственная глупость или то, что просто пора замолчать вовеки веков, не умея сложить ни строчки правильно… Как выразить эпистолярно, то что могла бы выразить просто улыбнувшись, просто промолчав. Молчание бывает куда правильнее слов. Но есть время, когда без слов никуда. И да. Все очень сложно. Луна совсем запуталась. Но она точно знала, что пока Драко Малфой будет отвечать, она найдет в себе силы писать тоже. Даже, если хочется просто сидеть и улыбаться. Можно ли выразить улыбку эпистолярно? Лавгуд попробует. Это же так важно. И пусть слова не всегда найдутся те, а какие-то потеряются и совсем… А может это так и надо тогда?)

Так вот о Гриффиндоре. Конечно мы общаемся… Не так как раньше. Но мы же не можем все время быть вместе с друзьями. Драко. Мне внезапно стало так грустно. Наверное, потому что ты прав. Ты всегда так безупречно прав. Люди все такие одинокие, даже когда вместе.

Жди клобкопуха! Не думай о плохом! Пиши… Если захочешь. А клобкопуха в любом виде все равно получишь неизбежно так и знай."

И пролетели полгода осенней листвой.

Совсем уже скоро, закружится осенней листвой, только хлопья снега уже.

Малфой стоит у оконного проема, повернувшись спиной к нарядно украшенному залу имения Блетчли и рассматривает уродский мраморный фонтан в саду. За его спиной играет музыка и какие-то люди поздравляют бледную и настороженную Панси Паркинсон, которая официально сегодня стала невестой Майлза Блетчли. Бледность и настороженность Персефоны напрямую связана с высоким блондином в черном у окна — с Малфоем, который любезно приехал поздравить обоих друзей со столь знаменательным событием. Каждый раз, когда глаза Паркинсон обегают зал, она возвращает взгляд на его спину и затылок, и в ее глазах появляется и сразу же исчезает затравленное выражение, почти боль.

Малфой отлично чувствует ее взгляд каждый раз, когда она на него смотрит — но не поворачивается. Им не о чем разговаривать. Он поздравил и ее, и ее будущего мужа, преподнес какую-то драгоценную хрень, рассыпался в комплиментах перед миссис Паркинсон, которая едва в обморок не упала, увидев его, и теперь выжидал момента, когда можно будет уйти с приема, чтобы это не выглядело оскорбительным.

Он не знает и не хочет знать, как его отцу удалось совершить невозможное — добыть это разрешение на поездку во Францию, но почему-то это чертовски важно для Люциуса, а Драко прельстила мысль сыграть романтического героя, возможно, последний раз в жизни, и он соглашается воспользоваться приглашением Паркинсонов — но в реальности все оказывается совсем не так притягательно, как в его мыслях. Панси вовсе не спешит заломить руки и пасть перед ним на колени, моля о прощении, Майлз вообще искренне радуется его приезду и Драко стоит большого труда избавиться от навязчивого общества бывшего соигрока. В общем, реальность как всегда подводит, и Малфой уже жалеет, что согласился на визит, но условия разрешения таковы, что он не может и вернуться в Англию раньше оговоренного числа — его счастье, что его не сопровождают два аврора, иначе это выглядело бы окончательно нелепо.

Поэтому он гостит в поместье Блетчли, со скукой участвует в развлечениях молодежи, дальновидно отказывается от полетов на гиппогрифе — из его нелюбви к этим животным кузины Майлза — Флоранс и Клэр — сочинили романтическую историю, не зная правды, — и ждет, когда сможет покинуть Францию. в которой всем наплевать на Малфоев и на то, чем живут чистокровные английские семьи. Франции практически не коснулась война и французские маги хотят забыть обо всем этом "некрасивом инциденте" как можно скорее. А он, Драко Малфой, досадное напоминание.

Он отлично чувствует это, поэтому держится с еще большей холодностью, почти граничащей с грубостью, надменный, самоуверенный, необыкновенно похожий на собственного отца в такие минуты, внутри кипя от ярости и едва справляясь с желанием обнажить почти пропавшую, но все еще угадывающуюся Метку на коже, сунуть предплечье всем под нос и закричать что-то типа "За страну, чистоту крови и магию!" или что там еще любил болтать Долохов, чтобы заставить их вспомнить, чтобы стереть сытые улыбочки с их лиц... Но он сдерживает это самоубийственное желание, потому что что бы не говорили о Малфоях, они не психи. Даже если наполовину в них течет кровь Блэков.

Официальная часть окончена и он, выждав положенные приличиями полчаса, уходит в свою комнату, где садится за стол, чтобы ответить на очередное письмо от Лавгуд.

28 декабря 1998

Луне Лавгуд, Когтевран, 7 курс, Хогвартс, Шотландия.

У тебя нормальное имя, просто я словом, я не уверен, что нам надо обращаться друг к другу по именам Луна.

Малфой тщательно запечатывает письмо и велит блетчевскому эльфу принести сову, которую можно послать в Шотландию.

Когда сипуха с его письмом улетает, он замечает вдали еще одну сову, явно стремящуюся к его окну. Не закрывая створок, он велит эльфу проваливать, и с вялым интересом думает, кто же решил написать ему, кому вообще известно, что он во Франции...

31 декабря 1998.

Драко Малфою. Туда, где ты сейчас. Сова знает. Надеюсь…

А миссис Блетчли давай пожелаем счастья. Ведь это она потеряла тебя, а не ты ее, верно? Все хорошо. Все будет хорошо. Взойдет солнце и над Малфой-мэнором, Драко. Все будет хорошо. Главное что вы все живы. Вся ваша семья. Живы и рядом, а это столь дорого стоит. И я тебе немножко завидую. Да, глупая Лавгуд умеет завидовать. Прости меня, за все. Я очень глупая Лавгуд…»

Луна осторожно поднялась на ноги с пола в спальне, куда опустилась прямо в серебристом платье часов пять назад. И даже не заметила, как время пролетело, как вечер сменила темная ночь, pа чтением, написанием и поглядыванием в окно. Сегодня был немного излишне торжественный праздник в Хогвартсе по случаю Рождества, Нового года, для учеников. Чтобы подбодрить их. Показать, что Хогвартс еще цел, что все его раны если не залечены до конца, но вместе они справятся. Все сделают. И умеют праздновать, даже когда на глазах слезы.

А Луна получила письмо. И никуда уже не ушла. Ей и так было не весело. А тут она просто опустилась по стене возле своей прикроватной тумбочки. Прочитала письмо. И написала на него ответ. Серебристый дождь из звезд за окном ее совсем сегодня не радовал. Луне хотелось плакать, глупо и по поводу. И без повода. Хотя это только кажется — без повода. Если девушке хочется плакать — она сразу так многое в это вплетает на какой-нибудь одной из грустных основ. Это вполне нормально, наверное… Но это же Луна. Ей нельзя грустить. Просто нельзя. Иначе мир остановится, став не тем миром совсем и для нее. Зачем тогда жить? Что тогда в нем видеть ей еще? И Луна, как только встала, шмыгнула носом, собралась с мыслями, приняла душевное равновесие обратно, на смену дрожащему где-то глубоко внутри и щемяще состоянию, и вышла из комнаты. Прогуляться все-таки в Большой зал, поприсутствовать немножко (главное, чтобы речи сегодня не надо было говорить…), а потом в совятню на встречу к восходящему утру — отправить письмо Драко. Драко Малфою. Сарказм которого она почти научилась понимать. Почерк которого она уже не сможет забыть. Она будет очень ждать ответа. Или Авады. Лучше Авада от него чем без ответа...

«С Рождеством еще раз, Драко. Твоя просто Лавгуд.»

__________________________

*при свете луны

*Лунное затмение.

...

После той встречи во Франции с дальними родственниками по линии Лестрейнджей Драко отчетливо понимает, что именно ради этого отец сделал все то возможное и невозможное, чтобы отправить Драко на эту помолвку. Люциусу было наплевать на бывшую невесту сына, зато он сумел использовать эту возможность и встретиться со старыми соратниками, пусть и не лично. Конечно, его бы из Англии не выпустили ни за что, а в отношении Драко Министерство было более лояльным — не то слова Поттера так подействовали, не то дело еще в чем-то. Если этому причиной перлюстрация малфоевской почты, то Драко поклялся себе писать Лавгуд в два раза чаще, однако времени все никак не представлялось.

Из Франции он больше не писал, да и покинул Блетчли-кастл он на третий день нового года, едва успев получить ответ от Лавгуд, да так, не читая, сунуть его в карман пиджака, отправляясь в Каминный центр. В Англии его встречал отец — вот уж действительно, сюрприз так сюрприз, но Драко больше не обольщался. Он прекрасно понимал, чем обязан этой вспышке отцовской любви, и уверенно кивнул настороженному отцу, выходя из международного камина.

Краткая церемония подтверждения его личности, пара сканирующих заклинаний, проверка палочки на запрещенное колдовство, и он вместе с отцом выходит из Министерства, неторопливо шагая по мраморным полам и сохраняя привычный надменный вид. Что там несется им в след, какие оскорбления полушепотом, а то и в голос, их не заботит. Или Драко просто очень хорошо удается равнодушный вид.

Аппарировав к мэнору, Люциус поворачивается к сыну:

— Как Франция?

— Несколько сыровато, зато познакомился с дальней родней, — отвечает Драко, слабо улыбаясь, а потом достает из внутреннего кармана пиджака несколько пергаментов, перевязанных обрывком шнурка. Это документы для Гринготтса. Согласно им в распоряжение Малфоев поступают несколько тайных сейфов Лестрейнджей по указанию наследников.

Люциус одобрительно кивает, забирает бумаги и кладет руку на плечо сыну.

— Отец, это же не правда? То, что они говорят? Ты не собираешься развязать третью войну и сам стать Темным Лордом? — не может не спросить Драко.

— Конечно, нет. — Светлая бровь отца ползет выше в саркастической гримасе. — Более того, это старые долги. Я немало потратил, пока твоя тетка, ее муж и свояк находились в Азкабане, да и после, так что это просто расчет.

— Но Тэсс Сэбир уверена в другом, — недоверчиво говорит Драко, вспоминая высокую и потрясающе красивую блондинку за тридцать, невесту Рабастана Лестрейнджа еще довоенных лет, племянницу Антонина Долохова, которая и собрала вокруг себя родственников Розье, Роули, Мальсибера... Которая считает, что для Англии еще не все потеряно. Которая считает, что снабжает деньгами и ценными артефактами английское Сопротивление, во главе которого стоит Люциус Малфой

— Мадемуазель Сэбир скоро поймет, что все кончено. Никто не может обмануть историю, ни она, ни даже Лорд, — холодно говорит Люциус, а потом разворачивается и идет прочь, к мэнору, где на крыльце уже появилась мать в светлом манто поверх легкого домашнего платья.

Драко остается стоять на пронизывающем зимнем ветру, ежась даже под теплой мантией, а потом задирает голову и смотрит в серое небо, расчерченное черными голыми ветвями платанов.

Поступок отца его не удивляет, но он клянется себе, что больше не даст использовать себя вслепую. Что он должен был знать, что задумал Люциус. Что тот должен был посоветоваться с ним. Потому что это и дело Драко тоже — спасать род от разорения.

Впрочем, теперь банкротство им не угрожает. Гоблины всегда были лояльны к старым клиентам, и не выдали секретные сейфы Министерству при аресте. За определенный процент они пойдут навстречу Люциусу и подтвердят переход сейфов в собственность Малфоев.

Помолвка Паркинсон принесла Малфоям спасение от разорения. И Драко прогоняет усилием воли из памяти последнюю встречу с Панси в библиотеке Блетчли-Кастла в ночь перед возвращением в Англию, и ее теплые губы, и сумбурные слова о чувствах, и просьбы о прощении, и тонкие пальцы, цепляющиеся за пуговицы его рубашки... Au revoir Pansy.

18 января 1999 года

— Да, Нарцисса. Мне очень нравится Астория Гринграсс, — вежливо и равнодушно отвечает Драко на очередной вопрос матери за завтраком.

Нарцисса Малфой кидает на Люциуса многозначительный взгляд поверх фарфоровой чайной чашки и легко улыбается сыну. Завтрак проходит довольно неплохо, по мнению Драко, который после поднимается с яблоком в руке в свою комнату — он все же выполняет свой план по поводу того, что собирается просидеть в комнате всю оставшуюся жизнь, как писал Лавгуд, — и вспоминает, что не прочел ее письмо, занятый сборами домой и прощанием с семейством Блетчли.

Разумеется, эльфы, чистившие костюм, не уничтожили письмо, и уже порядком потрепанный и свернутый пополам конверт лежит прямо на столе Драко, куда он не взглянул за прошедшие две недели. Надкусывая яблоко, Малфой рвет конверт и достает пергамент, исписанный уже таким знакомым почерком Лавгуд. В груди странно теплеет, и он читает письмо, шагая взад-вперед по комнате, где-то хмурясь, где-то фыркая, а где-то и вовсе непонятно самому себе улыбаясь.

Ответ приходит ему на ум почти моментально, и он откладывает яблоко, берясь за зачарованное перо.

Луне Лавгуд, Когтевран, 7 курс, Хогвартс, Шотландия.

P.P.S. И я опять забыл, что хотел обращаться к тебе по имени. Так что вот — надеюсь, ты хорошо провела каникулы, Луна.

Он пишет быстро, не перечитывая, и сразу же запечатывает письмо в конверт, а потом ставит фамильную печать, наслаждаясь оттиском герба на сливочно-белом конверте. Забытое яблоко с потемневшими местами укусов по-прежнему лежит на краю стола, и когда Драко открывает окно и свистом зовет сову из совятни в башне другого крыла, то угощает большую коричневую птицу кусками яблока, отламывая их руками. А потом очищает пальцы заклинанием и привязывает пергамент к лапе недовольно нахохлившейся птицы, предугадывающей дальний полет.

...Луна шла по мощеному двору Хогвартса, смотря себе под ноги. Зима вступила в свои права по-настоящему, серьезно взявшись за Хогвартские земли. Сегодня был день, когда под ногами рассыпаны бриллианты. На мощеный крупными камнями двор будто высыпали из большого мешка мелкую крошку и развеяли равномерно по ветру... Но Луне не хотелось кружиться. Ей не хотелось улыбаться. Ей не хотелось смотреть на небо, которое ее обманывало своей синевой позднего вечера. Оно обманывало ее сейчас, она не верила ему. Скоро, совсем скоро, она надеялась, это пройдет. Но боялась и знала, что будет уже немножко другой, собой другой, которая пережила что-то очень странное. Когда ничего не можешь поделать со своим состоянием. Когда ты скучаешь по человеку, которого, кажется, не знаешь и, кажется, знаешь всю жизнь... Тебе просто надо знать, что он есть.

28 января 1999 г.

Луна, привычно улыбаясь и подперев голову обеими руками, смотрела, подняв взгляд вверх, на потолок Большого зала. Там сыпал снег. Темно-серые тучи покрывали небо этого утра. Совиная почта прилетела, и Луна улыбнулась и совам, которые на бреющем полете опускались красивыми полукругами к своим хозяевам. Это всегда было так красиво. А потом, потом мягкие пушистые перышки, случайно слетавшие с совушек, можно было найти в воздухе. Подставить ладошку и поймать. Перышки — они такие же прекрасные, чудесные и необыкновенные как... Луна не додумала мысль. Перед ней опустилась большая коричневая сова. Уставшая и глядевшая на нее недобрым взглядом. Всю эту неделю были жестокие метели, наверное, сова по этому не очень счастлива. Ведь ей нужно было лететь так далеко... Уилтшир. Англия. Драко Малфой. Слова, строчки, которые привычны, читай — необходимы, в памяти, но которые каждый новый раз заставляют замирать всем своим существом. Луна сразу узнала светлый конверт, точнее, узнала почерк на конверте, витиеватый, четкий, такой любимый почерк. Она уже не знала, как жить, не видя этот почерк. Она не ожидала увидеть его сегодня. Сегодня совсем не ожидала. Каждый день ждала. А именно сегодня, когда загляделась на небо и, казалось, ушла в другие миры, где знает, что все спокойно, оно пришло... Зимний день. Сегодня такой день, когда ощущаешь тепло в холоде за окнами, за стенами. Когда уютно и светло, и все освещают теплые мерцающие другим теплом свечи в полумраке зимнего дня.

Вечер. Библиотека, где хорошо думать, где хорошо быть. Где хорошо писать, зная что никто не отвлечет. Окно напротив снова темнотой сияет. Тишина. Сегодня еще мало кто ходит в библиотеку. Год только недавно начался, оставляют уроки на выходные, на завтра, на потом... А Луна приходит сюда, приходит полистать красочные бумаги с картонными вкладышами диковинных растений, животных. Почитать что-то, рассеянно наматывая и разматывая один локон на пальцы. А сегодня у Луны было ее маленькое и большое чудо — письмо. От Драко Малфоя.

Чернила простого черного цвета в которых видишь так много, серебристо-белое перо в руке и отсветы свечей на руке и темная тень по другую сторону письма перемещается вслед за нестройными рядами строчек Лавгуд.

"Драко,

Спасибо, что в конце письма снова назвал меня Луна. Это было очень приятно, Драко. И все-таки хочется считать тебя чем-то больше, чем просто "фарс"... А если нельзя дружба, то как бы тебя считать... Я буду просто помнить о тебе всегда испытывать тепло, улыбаться, или грустить, если у тебя не все хорошо."

Луна отвлекается, задумавшись. И рассеянно проводит пальцами по фамильной печати на конверте. Она красивая. И воск, он теплый, наверное, очень здорово каждый раз видеть, как на теплом воске появляется герб твоего рода.

Полчаса смотреть в окно. Для Луны это просто и, возможно, даже мало. Чтобы подумать обо всем, о чем надо подумать. Чтобы подумать о человеке, который далеко и написал ей это письмо, а ей надо написать в ответ. Что-то, что его порадует. А не заставит грустить, как загрустила вдруг Луна без видимых причин. Может ей просто не хочется чтобы это был просто фарс? Она немножко верит, что это не так... Чувствует.

"Мне нравится, как ты решил назвать своего сына, и что твоя мама Нарцисса будет этим счастлива. Ты такой хороший, что беспокоишься и о том, как будет чувствовать себя твоя мать, и знаешь, чему она порадуется. Это добро. И Астрономия мне нравится, верно. Я лучше не буду писать о своих возможностях выйти замуж и назвать как-то детей... Скажу сразу, дорогой Драко, на ниве сватовства (Это отличный сарказам. Или нет? Ну, если просто шутка, тоже не менее отлично!). Так вот на ниве сватовства, Драко. Я не буду писать Нотту. Тем более он сам, как ты говоришь... Не важно. Не буду. Больше ничего не скажу.

Луна. Или Лавгуд. Это не важно, дорогой Драко Люциус Малфой."

9 февраля 1999

Драко без аппетита ковыряет в тарелке апельсиновое суфле на в конце обеда у Гринграссов, не замечая даже вкуса, под пристальным взглядом миссис Гринграсс. Однако вовсе не ее внимание отбивает у него аппетит. Дело в том, как на него смотрит сидящая напротив младшая дочь Гринграссов, Астория. Пожалуй, если бы ему предложила подобрать сравнение для ее взгляда, он счел бы подходящим вариант с мертвым василиском. Она смотрит на него как на мертвого василиска — одновременно и боясь, и испытывая отвращение. Симпатией там и не пахнет.

Он вздыхает, и на его вздох тут же отвечает Нарцисса, которая начинает жаловаться на разыгравшуюся мигрень и извиняется, что отправится домой сразу же после обеда. Мистер Гринграсс сочувствует, миссис Гринграсс начинает советовать какое-то новое зелье, рецепт которого будто бы обнаружили в дневниках Снейпа, а Астория продолжает всматриваться в Малфоя. Наконец он не выдерживает и поднимает голову, встречаясь взглядом с карими глазами девчонки, которую знал с детства. Астория вспыхивает и тут же отводит глаза.

— Какая жалость, Нарцисса, — говорит Люциус, когда все встают из-за стола и направляются в гостиную, провожать миссис Малфой. — Ведь вы с Драко так хотели посмотреть оранжереи очаровательной Кассандры. Боюсь, мне нужно кое-что обсудить с Дельфиусом и я не смогу составить компанию сыну...

Началось, думает Драко и с тоской смотрит на Асторию.

— Астория с удовольствием покажет Драко оранжереи, — тут же отвечает Кассандра Гринграсс, игнорируя недовольный вид мужа.

Драко подает Астории руку, за которую та хватается так, будто желает убедиться, что у него нет клешней и шупалец, и они выходят через двери террасы в сад и направляются к стеклянному строению оранжереи.

Когда они скрываются с глаз родителей, девушка осторожно выдергивает руку из-под руки Драко и он позволяет ей это сделать, нисколько не удивленный. Только не после ее взглядов за обедом.

— Астория, — спокойно говорит он и даже фыркает, когда она дергается при звуках его голоса. — Ты же понимаешь, что это не просто визит из вежливости?

Астория, Тори, на год младше его и своей сестры Дафны, влюбленная в него в детстве, отводит глаза и едва слышно произносит:

— Да... Ты хочешь жениться на мне...

Драко фыркает громче уже от формулировки. Мерлин подери, да не хочет он на ней жениться. Но спорить с отцом он тоже устал, поэтому они обедают сегодня у Гринграссов и сейчас Астория показывает ему оранжереи, в которых он разбирается хуже, чем в маггловском искусстве, и до которых ему дела меньше, чем до состояния здоровья грейнджерского кота.

Астория же понимает его усмешку по другому. Она сжимает кулаки и произносит уже куда увереннее:

— Этому не бывать, Драко. Никогда я не стану твоей женой. Никогда я не свяжу свою жизнь с убийцей и Пожирателем...

— Я никого не убивал, — устало говорит Драко, когда находит, наконец, что сказать. Кажется, Астория перечитала романтической литературы — столько громких слов вместо одного спокойного "нет". И опять она его не понимает, решая, видимо, что он пытается оправдываться.

— Ох, Драко, не заставляй меня думать о тебе еще хуже. Давай останемся друзьями. Я прошу тебя, положи этому конец... Не заставляй меня, прошу.

Обида черной вязкой волной затапливает Малфоя с головой. Да что эта девчонка вообще о себе возомнила? Что он ночами не спит, думая о том, как затащить ее под венец?

— Дура, — коротко и сквозь зубы цедит он и уходит из оранжереи, хлопая дверью напоследок в порыве глупой злости и совершенно наплевав на то, что неприлично оставлять Асторию одну.

— Ваши цветы очаровательны, но, кажется, мне тоже нездоровится. Прошу извинить меня и открыть камин, — говорит он, появляясь в гостиной, где мистер и миссис Гринграсс в компании Люциуса должны бы наслаждаться беседой о приданом. Судя по их лицам, беседа не состоялась. Люциус поднимается, холодно прощается с Гринграссами, и вместе с Драко они вступают в большой камин в холле. Драко замечает входящую заплаканную Асторию и произносит "Малфой-мэнор".

Люциус в ярости сразу же удаляется к себе, но Драко даже не нужно спрашивать, что произошло, потому что это понятно и так. Дельфиус Гринграсс, еще в прошлом году сетовавший на слишком поспешную для молодого человека помолвку с Паркинсон, более не заинтересован в возможности породниться с Малфоями, и если Драко воспринимает это достаточно стоически, то у Люциуса в буквальном смысле шок.

Драко поднимается в библиотеку, велит эльфу принести чашку кофе и порцию коньяка, а потом садится в кресло у отключенного от сети камина. Денек так себе, настроение откровенно плохое, поэтому он цепляется за малейшую возможность подумать о чем-то позитивном. Так или иначе, но источником позитива становятся мысли о посещении Гойла. Он написал письмо этой Мэри, и та довольно благожелательно к нему отнеслась, за что, вероятно, следовало бы поблагодарить Лавгуд — в последнее время тех, кто к нему благожелательно относился, можно было сосчитать по пальцам одной руки, а Лавгуд возглавляла этот список...

Перечитывая ее письмо, Драко зацепился глазами за кусок текста, где когтевранка рассуждала о цветах и просила прислать семена. Наверное, он бы проигнорировал этот момент, если бы не желание поблагодарить. А еще внезапная мысль о том, что в это отношении Лавгуд похожа на его мать — увлечение Нарциссы Малфой розарием было широко известно.

Драко допивает коньяк, забывая о кофе, и выходит из библиотеки, направляясь к комнатам матери.

— Нарцисса? — осторожно стучит он, хотя и знает, что никакой мигрени нет и в помине, просто мать знала, чем закончится посещение Гринграссов и хотела избежать этого всеми силами.

Ему разрешено войти, и Драко вступает в царство бежа, белого и золотого. Высокий ворс ковра полностью заглушает его шаги. Нарцисса сидит с книгой в руках в кресле у окна, но у Драко возникает чувство, что она не прочла ни строчки с того момента, как села в кресло.

— Ну как?

— Никак.

Им обоим все понятно, и Нарцисса отворачивается, бездумно листая книгу. Когда Драко подходит ближе, он видит, что это старый альбом с колдографиями еще из ее детства на Гриммо. А еще видит следы слез на лице матери в отражении в окне. У Нарциссы свое горе и оно касается не только злоключений семейства Малфой.

— Мам, — зовет Драко и Нарцисса резко оборачивается — он не звал ее так с тринадцати или четырнадцати лет. — Один человек помогает мне добиться посещения Грега. Очень сильно помогает. И вряд ли я смогу отблагодарить ее схожей услугой, учитывая наше положение. Не могла бы ты поделиться со мной саженцами своих голубых роз?

Изумленно вскинутые на секунду светлые брови миссис Малфой его забавляют.

— Ее? Ну конечно, я отберу для тебя цветы, но ты же должен знать, насколько они прихотливы, — с непонятной улыбкой говорит Нарцисса.

— Мне кажется, она справится, — Драко игнорирует неявный вопрос матери о личности помощницы и подходит к ней ближе, опуская руку на плечо.

— Жаль, что с Асторией Гринграсс так вышло, — сочувствующе произносит мать.

— А мне нет, — пожимает плечами сын.

Какое-то время они оба смотрят в окно, на собственные отражения в стекле, на серый гравий центральной аллеи. Затем Нарцисса сбрасывает оцепенение, откладывает альбом, зовет эльфа и отдает ему распоряжение ждать ее в оранжерее через несколько минут и подготовить все необходимое для пересадки голубых роз. Когда она выходит из комнаты, накидывая теплую шаль, на ее губах по-прежнему улыбка, а в глазах — энтузиазм.

Драко возвращается в библиотеку.

Луне Лавгуд, Когтевран, 7 курс, Хогвартс, Шотландия

А круассаногрызов я все же выдумал.

Малфой вкладывает в конверт пакетик с принесенными эльфом розами, запечатывает конверт и колдует над ним, что-то сосредоточенно бормоча и морща лоб. Светло-голубое сияние окружает конверт на мгновение, и он убирает палочку. Холодный кофе неприятно горчит, но острая обида и разочарование сегодняшнего дня прошли без следа. Наверное, Лавгуд и правда значит для него что-то. Задумываться об этом Драко не хочется, чтобы не сбить хорошее настроение, поэтому он отсылает сову с письмом и идет искать мать, которая ожидаемо задержалась в оранжерее.

14 февраля 1999 г.

Голубая роза на мгновение вечности появляется перед глазами Лавгуд. То, что она чувствует, не передать словами. Она замирает, перестает дышать, думать. Она просто смотрит на невесомые, небесные, хрустально хрупкие лепестки видения, розы с небес... Она не живая. И такая живая, какой не была никакая роза в представлении Луны. Она втягивает воздух, протягивает руку. Выпавший на стол конверт так и лежит с полувыпавшим письмом, где видны стройные строчки знакомого ей человека. Но сегодня Луна их сразу не видит. Она видит синеву с неба. Она видит ручей, в котором отражается весь мир. Она видит...

Бледные, чуть дрожащие пальчики касаются розы и в тоже мгновение она исчезает, растворяется в воздухе небесного своего мира. Луна чувствует себя попавшей в сказку. Она чувствует себя волшебницей. Нет, не той что умеет зажигать Люмос на кончике волшебной палочки. Нет, не той, что мановением палочки может притягивать к себе вещи. И даже не той, которая повернувшись на месте в завихрении своих белых волос, исчезает в одном и появляется в другом месте. А той, у которой из-под руки исчезают и появляются розы. На секунду, всего на секунду, но она это чувствует.

Минутой ранее.

Луна Лавгуд осматривалась смятенно вокруг. Сегодня в Хогвартсе все было так... Луна даже не могла описать как. Все были такие счастливые. Или наоборот, не очень счастливые. Падма Патил рядом с ней целовалась с семикурскником-когтерванцем, вот она уж точно несчастной не выглядела. Луна видела, что многие из пар Хогвартса таким образом сегодня начинают завтрак, и учителя их даже не гоняют. Или не успевают гонять. Валентинов день. Когда все считают, что уж именно в этот-то день надо вспомнить о своем любимойлюбимом и одарять его повышенным вниманием. А так же рассылать валентинки и дарить всякие странные штуки на шеи и руки.

Занявшись своим тыквенным соком, Луна думала о том, что сегодня день какой-то счастливый. Луну, может, и не радовало преобладание красных и розовых тонов в этот день повсюду. Она больше любила небесно-голубой и солнечно-желтый цвет. Но ей нравилось ощущать счастье вокруг. И легкую бесшабашность, свободу, когда все перестают хотя бы на время скрывать свои чувства. Покосилась на Патил. Легкий румянец, и Луна уже снова смотрит на небо, которое в ее представлении не должно быть украшено разноцветными сердечками в виде мишуры. Лучше цветы. Розы, например... Такие, каких не бывает. Такие, которые увидишь только один день из тысячи...

Почта сегодня тоже напоминала что-то хаотичное. Все ждали не валентинок, так подарков от юношей, которые либо заканчивали учебу в другом месте, либо закончили ее ранее. Все чего-то ждали. И дождавшись, выражали свой восторг бурными вскриками. Луна ничего не ждала. Она мирно сидела в задумчивой отрешенности от всего и вся.

Теплой улыбкой приветствовала Луна сову, опустившуюся перед ней на стол. Узрев печенье, сова уделила свой взор ему больше, чем доставке письма белокурой девушке. Накрошив прямо на скатерть одно из печений под неодобрительный взгляд брезгливой соседки слева, Луна отвязывает письмо и, поборов желание прижать к себе и изучать внимательно, открывает.

— Луна, что это?.. — тихо слышен голос Джинни Уизли, откуда-то взявшейся рядом. Луна выбирается из своих видений, из своего чуда... Вокруг нее любопытные и удивленные глаза. Где-то улыбки, где-то может насмешки. Луна уже перестала различать. Пока Луна пребывала в другом мире, остальные пребывали вполне себе здесь. И видели то, что видели. Луна Лавгуд получила письмо. Это неинтересно. Она постоянно их получала от кого-то. Наверное, все отец не может успокоитmся и пишет чуть ли не каждый день. А иногда приходили письма, которые повергали Лавгуд в мечтательно-счастливое состояние на целую неделю. И даже гораздо дольше. Ее голос менялся, она улыбалась и была еще ласковее со всеми, чем обычно. И даже становилась не такой отрешенной от мира. А тут Лавгуд получила не просто письмо... Перед ней раскрылась вызванная чьей-то умелой магией роза. Голубая, небесного цвета роза... И это событие не могло не вызвать отклика и любопытства тех, кто хорошо знал чудаковатую девчонку с Когтервана. Всегда одна, это привычно, это нормально, это их мир. Кто посмел его нарушить? С Лавгуд и так что-то странное творилось последнее время, то она ходила со светлой печалью на лице, то со светлой улыбкой, то мечтательно что-то рисовала на уроке... Нет, это все привычно. Но и как-то по-другому. Она стала чаще искать одиночества. А иногда, наоборот, была среди людей и счастлива и не казалось ненормальной, а казалась вполне себе нормальной девушкой, а главное — счастливой, но немного грустной порой. Луна, которую все знали, постепенно исчезла, так что никто и не заметил. А теперь заметили. Она вся та же. И улыбка и ожерелье из сухой рябины, но что-то в ней изменилось. Бесповоротно.

Луна вздохнула. Глубоко вздохнула, отчаянно. Постепенно краснея. Луне казалось, что здесь становиться невероятно душно. Она совсем не хотела краснеть, но так получалось само собой. Когда Луна видела на столе конверт, от которого она не ожидала ничего такого. Наверное, если бы это произошло в любой другой день, никто бы толком и не заметил. Мало ли у Лавгуд чудачеств и волшебства в конвертах... А именно сегодня. В Валентинов день, все восприняли это так, как не могла воспринять сейчас Луна. Она затрепетала от одной мысли, что он мог так жестоко над ней пошутить. Или... Ведь не мог же он? Ох, или мог? Мысли спутались... Все вокруг считали, что мог. Наверняка это какой-то тайный ухажер Луны... Все ясно. Девочка выросла. Поборов желание спрятать лицо в ладонях, Луна пришла к выводу, что самым лучшим будет схватить письмо и убежать. Но Падма Патил ее опередила. С ужасом видя, как конверт оказывается в ее ухоженных руках с маникюром по случаю праздника, Луна подумала об обмороке. Но ничего не случилось. Мир не рухнул.

Джинни Уизли не зря была отличным и сейчас даже лучшим игроком в квиддичной команде. Быстрым неуловимым движением она выхватила конверт у Падмы из рук, глянула многозначительно на Луну, мол иди за мной, и быстро вышла из зала. Поспешно поднявшись, чуть не забыв сумку, споткнувшись о скатерть, Луна выбежала из зала оставив за спиной возмущенную Падму и подоспевших Парвати с Ромильдой, в голос обсуждающих что это такое было и что мало Джинни утопить и отдать гигантскому кальмару в домработницы. Нет, Луна не боялась, что они все узнают, что она общается с Драко Малфоем. Она боялась, что все узнают, что Драко Малфой общается с ней. А ей совсем-совсем не хотелось его расстраивать своей глупостью. Что не догадалсь открыть письмо в каком-нибудь другом месте. Что все узнают... и он огорчится. Что его Лавгуд куда глупее, чем он, может, подозревал. И совсем-совсем и точно не будет с ней общаться.

Выбежав из дверей Луна в панике оглядывалась, искала взглядом Джинни. Она знала милую Джинни, та не пойдет прикреплять ее письмо к доске объявлений и рассказывать всем направо и налево. Но все равно ей было немного страшновато. И немного смущательно. Вот так, да, видя этот взгляд и улыбку Джинни, которая, прислонившись к стене и улыбаясь, смотрела на Луну Лавгуд.

— Драко Малфой, ну кто бы мог подумать... — протянув Луне явно не прочитанное письмо надписью вверх, Джинни, еще раз улыбнувшись так ужасно понимающе тепло и немного озорно одновременно, встряхнула своими длинными переливающимися солнцем волосами и ушла быстрым шагом по коридору, улыбаясь.

Джинни не стала приставать с вопросами, не стала допытывать и спрашивать. Она все поняла, и у Луны уже не было шансов все исправить. На неделе ее захватывающая и запутанная история про то, как Драко Малфой случайно прислал ей письмо, с гербологическими чарами, а на самом деле оно было вовсе не ей... Она так спасала Драко, не себя. Луна очень переживала, даже и зная добрую и ласковую Джинни. А та, сидя за соседней партой на истории магии, только по-прежнему улыбаясь так понимающе, кивнула, что Луна поняла — ничего у нее не выйдет.

— Да, да, Луна, конечно. Я все поняла. Случайно, конечно. Все поняла. А ты не прослушала, Рагнорок — это гоблин или эльф?..

"Драко...

Луна смущенно смотрела на пергамент прямо перед собой. Она не знала как начать, как продолжить. Она чувствовала тепло и нежность. Уже забылось все смятение того четырнадцатого февраля. Уже забылась и стала привычной немного любопытная, но такая тактичная улыбка Джинни. Уже все забылось. А письмо на которое она никак не могла ответить не забылось.

20 февраля 1999 г.

"Драко... Даже забыла поздороваться. Здравствуй. И все же еще раз. Спасибо. Спасибо за розы. За обе... Это было чудесно, спасибо... А те розы, которые волшебные, живые, я посадила... Спросила у мадам Спраут как получше ухаживать, потому что сама заробела, зная то, что знаю, сажать. А она рассказала и теперь каждое утро и перед сном я вижу эти розы, которые вроде начали приживаться... Я боюсь и жду, когда они зацветут. Спасибо...

Жалко так, про круассаногрызов... Но я буду верить. Все равно буду. Ведь то, что придумано один раз, продолжит жить в вечности..."

Луна запечатала конверт и оглядываясь пошла отправлять письмо.

Так теперь страшно... Не за себя. За Драко. Мало ли, кто что подумает. А они просто... Если не друзья, то кто-то же? А Луне было все равно. Она на самом деле не хотела вешать ярлыков. Без них как-то лучше.

"Пиши мне. Все что угодно пиши. Надеюсь у тебя все хорошо. И еще раз: не становись Ужасом Подземелий... Кто же тогда будет учить меня французскому и сарказму? Я шучу. Пытаюсь. Потому что не хочу, чтобы ты этим самым Ужасом...

Твоя Луна."

Не так часто его смущают письма — точнее, ни разу не смущали. А вот письмо от Лавгуд смутило — не смущало вплоть до самой последней строки, а потом смутило. Подписью. Он покопался в столе, обнаружив, что хранит последние письма от Лавгуд, кроме, может быть, самого первого, которое сжег в приступе невнятной злости, и нашел еще письмо, где она подписалась так же — твоя. Зашвырнул письма подальше, облокотился на локти, выставленные на стол, сгорбился, поморщил лоб...

Твоя... Что бы это значило? Какая, к хвосторогам, твоя?

Твоя — это когда все не так. А так, как было у них с Паркинсон, ныне Блетчли. Когда помолвка в шестнадцать с половиной, когда почти-любовь, когда поцелуи до полуночи в гостиной и такие жадные глаза в зеркале.

А Лавгуд — она не его. Она чья-то еще. Только вот все равно — его. И когда он это понял, это было сравнимо с ударом о стену на полной скорости метлы. Без поцелуев, балов, цветов и шоколада из Хогсмида, конечно, без всей этой романтической чепухи его. По-другому. Его... друг?

Наверное, это дружба. Дружба по-гриффиндорски, а он заразился этим вирусом.

С другой стороны, так ли это плохо?

Малфой встает из-за стола, привычно засовывая палочку в чехол у пояса — он, может, ветеран этой последней войны и не с той стороны, но ветеран — и спускается в оранжереи, где на коленях в светло-желтом платье стоит его мать, накладывая на розовый куст какие-то полезные заклятья.

— Нарцисса, розы имели бешеный успех, — слегка улыбаясь, говорит он, останавливаясь неподалеку. — Спасибо.

Мать поднимает голову. Она снова выглядит моложе своего возраста, снова улыбается.

— О, я рада. Надеюсь, ты успел к дате.

Малфой не понимает, к какой дате, но не переспрашивает — у них в семье не принято уточнять.

— Все хорошо? — глупо и по-детски спрашивает он, подчиняясь какому-то странному порыву.

— Да. Все хорошо, — кивает ему мать и ему и правда становится хорошо.

Отец просит его зайти к нему в кабинет, появляясь в дверях. Драко разворачивается и идет вперед, успевая заметить, как Нарцисса кивает и Люциусу, улыбаясь. Что еще за секреты у него за спиной? Неужели не хватило?

Поэтому в кабинет Малфой заходит уже не в столь благодушном настроении.

Люциус закрывает дверь и жестом предлагает Драко присесть в кресло перед своим столом, проходя на свое место. Драко молча садится, бегло оглядывая комнату — многих ценных артефактов в кабинете больше нет, однако обиталище его отца выглядит по-прежнему роскошно. Возможно, все и правда выправляется.

— Что ты думаешь о будущем, Драко? — отец расслабленно взирает на него через стол. Драко поднимает брови.

— Ты шутишь? Что я могу думать о будущем, когда у меня на руке такой рисунок? Собираюсь стать следующим Министром Магии, отец. После тебя, конечно.

Люциус морщится как всегда, когда упоминается Метка, но не спешит отчитать сына за дерзость, хотя оснований более чем достаточно. Драко и не припомнит, когда он позволял себе так разговаривать с отцом, исключая, разумеется, тот скользкий момент с обсуждением Уизли в качестве миссис Малфой.

— Оставь эти дешевые шутки, сын, — равнодушно парирует Люциус, будто и вовсе это ничего не значит. — Ни о каком Министерстве речи идти не может, разумеется, но ты блестяще сдал ТРИТОНы и у тебя хорошая характеристика от МакГонагалл. Ты можешь пойти работать.

Удовольствие от произнесения шутки о министре, придуманной для Лавгуд, моментально испаряется.

— Пойти работать? — может быть, теперь шутит отец?

— Разумеется.

Люциус скрещивает руки на груди и смотрит на сына.

— Сейчас самое время Малфоям выходить на свет. Прошел почти год с окончания инцидента, и пора приниматься за восстановление репутации семьи. Увы, я не могу этим заняться лично по понятным тебе причинам, а вот ты... Помог героям, за тебя заступался лично Гарри Поттер, в конце концов — ты молодой и талантливый маг, которому необходимо дать шанс. Ты идеальная кандидатура, Драко. На твоем примере новое правительство может показать, насколько оно справедливо и толерантно к детям.

Драко, немного развеселившийся от того, что его отец называет войну "инцидентом", хмыкает.

— Если бы новое правительство было действительно справедливым, мы были бы в Азкабане...

Хлоп! — рука отца тяжело ударяет по пергаментам на краю стола. Люциус приподнимается и наклоняется над столом. Драко кажется, что он с трудом удерживается от того, чтобы не схватить за шиворот своего безмозглого сына и не потрясти как следует. Он впервые видит отца без застывшей маски светской любезности — хотя нет, не впервые. Первый раз случился утром, когда Поттер победил.

— Малфои не сидят в Азкабане, сын! Малфои не сдаются.

Драко смотрит отцу в глаза. Люциус выглядит уверенным в каждом своем слове, настолько уверенным, что часть этой уверенности передается и сыну.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спрашивает Драко.

— Пока я подыскиваю тебе новую невесту из приличной семьи, ты можешь пройти трехмесячную стажировку в Австрии, а потом поработать где-то в Африке. И через пять-шесть лет вернуться сюда дипломированным ликвидатором заклятий высокой квалификации. Уверен, по возвращению ты сможешь претендовать на место в Гринготтсе, а я уж обеспечу тебе его получение по своим связям.

Драко тщательно осмысляет полученную информацию.

— Ликвидатором заклятий? Ты должно быть шутишь, отец?

— Нет. Твой уровень подготовки вполне позволяет это — к сожалению, мы не можем пока претендовать на что-то более публичное, но твой сын уже вполне сможет вернуться в Министерство...

В этом весь его отец, думает Драко. Он уже распланировал жизнь внука, не то что сына.

— Но ликвидатор заклятий... Да я никогда не думал об этом. И я не хочу покидать Англию на такой долгий срок...

Он и правда не хочет уезжать — уже не хочет. Не хочет уезжать из мэнора, от матери, от Гойла в больнице. Он просто хочет, чтобы его оставили в покое, но именно это-то его отец и не позволит.

— Драко, это единственный путь, — сухо говорит Люциус. — Найди время, подай анкету и пройди тестирование в Министерстве. А сейчас иди. К середине марта я жду твоего рассказа.

— Да, отец, — Малфой поднимается и выходит из кабинета, сообразив, что разговор окочен.

В его комнате его уже ждет письмо от Мэри — санитарки в Мунго. Она предлагает Драко сегодня посетить Грегори Гойла, "пока он относительно спокоен".

10 марта 1999 года.

Луне Лавгуд, Когтевран, 7 курс, Хогвартс, Шотландия

Драко Малфоя, Малфой-мэнор, Уилтшир, Англия

"Здравствуй, Луна Лавгуд.

Рад, что тебе понравились розы. Нарцисса тоже рада. Они довольно прихотливы, но стоят того, как считают растеневоды. Моя мать в полном восторге от этого сорта, хотя это я уже писал тебе. Они цветут, кажется, четыре раза в год, но после посадки не так скоро — пара месяцев, кажется. Словом, сама разберешься, со мной не очень-то интересно поддерживать разговор о цветах.

Твой рисунок очень мил. Вечно ты пытаешься послать мне какой-то ерунды, Лавгуд, и самое страшное — я, кажется, стал к этому привыкать. По крайней мере, ты шлешь мне не вопиллеры, как некоторые. Хотя вопиллеры и не долетают до меня, чары мэнора восстановили почти в полном объеме. Зато на улице я вполне могу поймать такой письмо — или неприятное заклятие.

И раз уж ты готова слушать мои советы, то вот тебе еще один, свежий — не знакомься с молодым симпатичным на первый взгляд волшебником у лифта в Мунго — он может оказаться Пожирателем смерти, или сыном Пожирателя смерти, или и тем, и другим, — как случилось с одной хорошенькой ведьмой позавчера. Ты бы видела, как она изменилась в лице, когда я представился полностью — уже после того, как мы обменялись несколькими весьма игривыми замечаниями о погоде и обо всем таком. Мда, мое эго пережило серьезное потрясение. Сложилось впечатление, что у меня по меньшей мере появились клыки и когти. Она буквально убежала от меня, как будто я вот-вот мог послать в нее Аваду. Признаюсь честно, мне сразу стало не очень уютно — особенно под всеми этими взглядами окружающих, которые, к счастью, не слышали причину ее такого странного поведения.

Впрочем, как ты понимаешь, это предисловие к тому, что я хочу тебе рассказать. Я был в Мунго. Разумеется, не ради Локонса или новых знакомств. Мери устроила мне посещение Гойла. К слову, она действительно очень мила. Лавгуд, как ты ухитряешься завязывать такие полезные знакомства?

Она сообщила, что подписывается на "Придиру" уже больше десяти лет, и спросила, не корреспондент ли я. И вообще обращалась со мной очень дружелюбно. Я было решил, что она кроме вашего журнала больше ничего не читает, а потому понятия не имеет, кто я — я, видишь ли, во избежание повторения инцидента в лифта, представился сразу же, да и ты вроде как должна была обо мне написать, раз ее письма ко мне приходили. То есть, я был уверен, что она знает мое имя, но подумал, что она не знает, кто я.

Так вот, знает прекрасно. Ее муж был убит в Первую войну моими дядюшками. Лавгуд, ты знала? Это что, была шутка?

Но все это, как я уже говорил, не помешало ей быть со мной очень любезной, а эти подробности я узнал, только когда отпаивался чаем в ее кабинете на том же этаже.

А теперь о том, почему я отпаивался чаем. Чай, кстати, не очень помогает, но виски у нее не было, а от зелий я наотрез отказался — стараюсь не принимать ничего, к чему не приложил руку мой крестный. Так что банальная головная боль может стать для меня серьезной проблемой через пару месяцев, когда запасы, которые варил Снейп, окончатся. Ха-ха.

Я кружу вокруг да около, потому что мне не очень-то легко писать об этом. Пожалуй, я ограничусь тем, что расскажу только тебе, и то, потому что это было твоим условием помощи. В двух словах, я был свидетелем приступа у Грега.

Началось все весьма благополучно. Я аппарировал в Мунго, сдал палочку, мне выдали бумажку с указанием, что я "посетитель №1" и я направился на нужный мне этаж. Мери встретила меня в коридоре, заставила надеть мантию колдомедика и мы пошли к палате Гойла. Больше посетителей не было, потому что время вообще-то было не для посетителей.

В какой-то момент я оказался у абсолютно белой двери. Мери сделала часть ее прозрачной, быстро заглянула туда, а затем открыла дверь — я даже не понял, как. Точно без чар — просто нажала на какие-то кнопки на стене и дверь уплыла в сторону. Грегори сидел на койке и не посмотрел на нас, когда мы вошли. Мери обеспокоенно осмотрела его и велела мне поторопиться, потому что его состояние вроде как стало хуже. Я прошел в палату и сел рядом. Он выглядит сейчас очень странно — не как раньше. Он сильно похудел, только теперь очень сильно сутулится — совсем не тот здоровяк Гойл, которого ты можешь помнить. И он не узнал меня сначала.

А потом узнал и спросил, где Винс. Винсет Крэбб, если ты не поняла. Я не стал говорить, что Винса больше нет, сказал, что он придет в следующий раз. И тогда Гойл сказал, что хочет уйти, и спросил, почему его здесь держат. А я сказал, что это для его же пользы и ему скоро станет лучше, и тогда он сможет уйти домой. А он сказал, что не хочет домой, потому что дома война. А я тогда ответил, что война кончилась и теперь ни у кого дома больше нет войны. А он сказал, что не верит мне.

Вообще-то он сказал, что не верит мне, потому что я всегда его обманывал.

А я сказал, что на этот раз я не обманываю и что ему нужно выполнять все, что говорит ему Мэри и другие врачи, и тогда он сможет уйти из больницы. А он ответил, что не болен, и спросил, где его отец.

Я сказал, что его отец в тюрьме. Я не знал, что он так отреагирует. По мне, так в тюрьме быть лучше, чем на том свете.

А Гойл расплакался и сказал, что он не хотел и что он виноват. И тогда я пообещал, что мой отец вытащит его отца.

Лавгуд, я идиот.

Он переспросил, на свободе ли мой отец, и я сказал, что на свободе. И тогда Грегори вскочил и начал кричать, что это из-за нашей семьи его семья так пострадала, что Крэбб мертв именно из-за меня. Он кричал и кричал, а потом стал совсем неадекватным и принялся биться головой о стену.

Пришла Мэри и наложила на него чары спокойного сна. И мы ушли в ее кабинет. Она сказала, что я совсем плохо выгляжу и налила мне чаю. Вот и все.

Однако Мэри сказала, что у нас с Гойлом есть потенциал — он определенно слушает меня и даже воспринимает то, что я ему говорю. Сегодня она прислала мне письмо и сказала, что это пошло ему на пользу и кризис был совсем коротким и на удивление спокойным. Если они это называют спокойным, то не хотел бы я быть в одной палате с Грегом, когда он буйствует.

В общем, на следующей неделе я снова отправлюсь к нему и на этот раз подготовлюсь как следует. Почему-то после рассказов матери со слов миссис Гойл я ожидал увидеть овощ, а не Гойла, который очень-очень зол. Так что буду иметь в виду.

Шутка про друзей... Это сложно объяснить. Это даже и вообще не смешно, просто в тот момент мне показалось, что смешно. В общем, ничего ты не торопишься, называя нас друзьями. Хотя мы и не друзья, но мы же придерживаемся разных точек зрения по этому вопросу, поэтому я оставлю его подвешенным.

Говорить о нас "мы с тобой" — тоже немного странно. Мы — ну какое вообще мы? Я очень редко бываю с кем-то мы, думаю, ты меня поймешь.

Лавгуд, почему ты вообще считаешь, что я хороший человек? Это звучит как оскорбление, знаешь ли, я все же слизеринец. Мы по определению не можем быть хорошими людьми. Ну по крайней мере, в полном смысле этого слова. Мы хорошие для себя, друг для друга иногда. Подозреваю, что это не совсем то, что ты имеешь в виду, говоря о "хорошем". Поэтому вопрос о том, верю ли я тебе, странный тоже. Я никому предпочитаю не верить — зачем бы мне это делать? Да и потом, ты так странно воспринимаешь многие вещи, например, тот наш вечный спор о тюрьме-не тюрьме, что можешь сама поверить во что угодно. Это тебя дискредитирует, знаешь ли.

Что касается французского. Итак, самое главное слово ты уже освоила.

Я подберу что-то еще, раз уж дал согласие заниматься с тобой письменностью. И знаешь... Ты написала, что не будешь шарахаться от меня... Ты написала как-то по-другому, но я не хочу сейчас перечитывать и искать эти слова...

Так, кажется, я только что написал, что не выкидываю твои письма. Зато теперь, когда я написал об этом прямо, ты не сможешь это проигнорировать, ведь так?

Так вот, ты не стала бы шарахаться. Тебя не смущает, что я — Малфой и все прочее и прочее?

Если тебя — нет, то я знаю кое-кого, кого это чертовски смущает. Джиневра Уизли прислала мне с самой убогой совой, которую я видел в жизни, короткую записку. Очень короткую. Буквально несколько слов.

Что значит — "исправь это или я тебя убью, Малфой"? Чего хочет от меня Уизли?

Я не стал вступать с ней в переписку, с нее станется прислать мне и проклятие в письме, да еще такое, которое через чары проникнет, но очень хочу знать, что это означает. Мне кажется, что ты можешь это как-то для меня узнать. Или вообще можешь быть в курсе.

То есть, я понял бы, если бы она написала, чтобы я перестал с тобой переписываться — это было бы хотя бы логично, но вот что она имеет в виду вот этим "исправь"... Мерлин, она что, по привычке даже в Хогвартсе экономит на чернилах и не может писать развернуто?

Но хватит об Уизли. Давай поговорим о Нотте. Нет, ему не грустно. Он собирается пойти работать в ликвидаторы заклятий — к слову, как и я. И это единственная приятная новость от этого события. Да и не пиши ему, шестой курс давно прошел. Избавляться от тебя пока в мои планы тоже не входит.

От твоих слов о моей мифической храбрости у меня разболелась голова, а если ты помнишь, у меня ограниченный запас зелий. Ты, Луна Лавгуд, видимо, невнимательно слушала Поттера и всю компанию — согласно официальной версии я жуткий трус. И заешь, она не так уж далека от истины — ровно настолько, насколько трусость отличается от здравого смысла, но гриффиндорцам этого не понять.

И если ты и правда уважаешь меня — до чего же пафосно это звучит! — то давай больше не обсуждать, трус я или не трус. Это слишком сложное понятие. Я только знаю, что никогда бы не сделал того, что сделал Поттер, но не уверен, что он поступал бы по-другому, будучи на моем месте. Это такая слабая попытка самооправдаться, если хочешь знать, но это пока единственное, во что я хочу верить. Просто отношения Поттера со смертью как с родной тетушкой — это то, что я никогда не пойму, проживи еще хоть сотни полторы лет. И хотя у меня в тетушках была мадам Лестрейндж — это совсем другое.

И раз ты так хочешь знать о моих родственниках и почти-родственниках, расскажу тебе о мадемуазель Сэбир — это та ведьма, с которой я познакомился во Франции. Она должна была выйти замуж за моего дядю Рабастана. Рабастана Лестрейнджа. Давно, еще в восемьдесят первом году, под Рождество. Но он вместо этого сел в Азкабан. Ему было почти двадцать лет, представляешь? И почти столько же он провел в Азкабане. И не женился. В Азкабане и потом не до того было. А она живет себе во Франции и тоже ни за кого не вышла замуж. Она помнит о нем и сейчас продолжает помнить, вот что я хочу сказать.

Хотя зачем бы тебе это, это же один из Лестрейнджей, вряд ли тебе стоит знать о них что-то такое.

Я просто имею в виду... Да что я имею в виду, ничего не имею. Были чудовища — и нет чудовищ, вот и все и солнце опять ярко светит над головами магглорожденных и прочих довольных победителей.

Прости, Лавгуд, я стал злобно-ворчлив к концу письма. Как я уже говорил, я собираюсь пройти экзамен на ликвидатора заклятий — если пройду, то обеспечу себя куском хлеба.

Невозможно принять, что я должен работать каким-то ликвидатором заклятий, да еще и на столько времени уехать из Англии в какую-нибудь африканскую страну. Это делает меня злобным и ворчливым, но с моим отцом не поспоришь.

Д.М.

P.S. Обязательно ответь, что имела в виду Уизли — не хочу иметь во врагах эту чокнутую будущую миссис Поттер, мне сейчас вовсе не до нее."

...

Весна пришла в Англию гораздо раньше в этом году. Она как будто бы стряхивает с себя снег, который прикрывал столько боли и горя, не остывшего с войны. А теперь нужно отпустить его. И дать дорогу новому.

Луна Лавгуд сидит на теплой зеленой лужайке, на своей помятой сумке, прикрыв глаза и подставив лицо солнцу. Ее руки лежат на так рано появившейся в этом году траве, еще такой зимней, но уже потянувшейся навстречу теплу вверх тонкими стрелками. Сандалии скинуты и лежат рядом с босыми ногами, и хотя еще бывает холодно, ведь еще совсем не весна и тем более совсем не лето, но Луне это же так нужно. Солнце. А оно пришло на эту послевоенную магическую Англию в этом году так рано. Что заставляет верить во все самое хорошее на свете и в ее жизни. Солнце Луне так необходимо, каждой ее клеточке тела и души, которыми можно прикоснуться к нему, взять то, что оно дает так бескорыстно. Луна Лавгуд подзаряжается именно от него, от солнечного света, становясь собой. Или ей так кажется? Ведь в подземельях солнца не было. А солнца в душе было даже больше порой. Когда так было тяжело, а рядом был свет. Не от счастья, не от сырости тем более и не от света свечи (хотя от нее порой тоже, когда представлялось, что это солнце...), но настоящее солнце было от того, кто был рядом. И того, кто может и не подозревал об этом. Луна хотела донести, но все равно — "тюрьма-тюремщик..." говорит с уверенностью, что может она и не права. Или просто зацепилась за эту веру. Но что делать, если так чувствуешь, так веришь? Луна упрямится и верит дальше. Это спасает жизни, когда есть в кого верить. И ее спасло. Нет, она бы может выжила так же по-прежнему, будучи спасенной друзьями и Добби... Но вышла бы совсем другой. Но ее сохранили, а это ценно, как ничто. Это так дорого, что сердце заходится, что дышать становится, то легче, то труднее, представляя, как все могло бы быть по-другому.

И пусть говорят и верно говорят, что нельзя сидеть на холодной земле, пока еще не вступило в свои права лето. Луна знает это. Но она посидит здесь немножко, совсем немножко и уйдет. Ветер легко развевает волосы у ее лица, от заплетенной косы ближе к левому уху, и уже порядочно растрепавшейся с раннего утра. От этого ощущения так пушисто-смешно. И Луна любит такие ощущения. Чувствуешь себя по-настоящему счастливой. И это не забывается, остается в крови. Поэтому солнце. Поэтому дождь. Поэтому все вокруг.

Ей нравится это место. Оно теперь ее. Потому что она так придумала, населила своей свободой, своей жизнью, и этому месту она доверяет мысли, чувства, которое оно, это простое-непростое место, понимает лучше. Ей так кажется, а значит это так. Здесь почти никого и никогда не бывает рядом, в теплице-закутке. Даже фанатов травологии здесь не увидишь. Они находятся в самих теплицах, если и приходят вне уроков позаботиться о своих личных экспериментальных или же подопечных школьных растениях.

Луна сидит недалеко от самих блоков теплиц, там, в конце одной из самых старых и дальней из теплиц, есть небольшая, покосившаяся от влаги, дверца, и если ее приоткрыть, то оказываешься на заднем дворе. Этот дворик далеко от главного входа, совсем с другого бока, далеко от той проторенной дорожки ногами многих и многих студентов, преподавателей... И здесь... Здесь очень хорошо. Здесь просторно и одновременно так наполнено. Здесь хорошо Луне Лавгуд. Здесь она бывает сама собой, наедине с собой. Хорошо быть собой с другими, но когда ты хочешь быть и стать опять совсем-совсем собой, надо быть одной иногда. Чтобы найти себя. Подумать о многом. Когда ты один, ты думаешь о многом. Ты слышишь и чувствуешь в себе столь многое и важное. Чего не услышишь среди других так легко.

Старые лейки, деревянные ящики из под рассады, пахнет землей. Хорошо. Далеко виден лес. Легкий ветер, который никогда не становится сильным, потому что близкая стена самого замка перекрывает сильному ветру этот прямой путь. Рядом горшки со странными цветами. Одно растение, кажется, злобно хихикает или Луне просто кажется и это поскрипывает дверца или перекладина теплицы... Может неудавшийся эксперимент, а может растение, которое студенты тут вырастили, но по каким-то причинам, не смогли взять с собой, домой. А Луна, Луна точно заберет свое сокровище. Домой. Как можно оставить? Даже вопросов таких не стоит, ведь это живое сокровище. Луна не раз воспитывала и выращивала растения дома и в школе. Но это совсем другое. Это растение, цветок, ради которого она почти поселилась тут и которое так неожиданно подарило ей ее место, совсем другое.

Луна чувствует себя тут совершенно счастливой. Ведь тут не просто солнце, небо, тихо, а потому что рядом — недалеко от той стеночки, где она примостилась, находится дорогой ее сердцу подарок, то самое растение — цветок, саженцы голубой розы. Очень дорогой. И дорогой не деньгами, конечно, не памятью. Чем-то новым. И это все от (тут Луна не знает как лучше называть, чтобы понравилось точно Драко, вспоминая последнее письмо и не торопиться про друзей, может товарища? по школе? товарища по подземелью?) Луна улыбается весело на товарища по подземелью и останавливается на "от Драко Малфоя солидарного в деле переписки..." Это тоже кажется глупым, но Луна улыбается. Но как хорошо и добро называть, если друзьями еще звать нельзя, человека, который тебе так дорог? И когда он делает для тебя то, что никогда не забудешь и хранишь в сердце. Луна не любит спешить, но раз Драко говорит, она все же с ним соглашается и не спешит. Хорошо звать друзьями и когда тебя зовут, но не спешить тоже хорошо. Да. Луна так всегда думает, даже когда торопится и спотыкается, а все равно торопится, но согласна, что торопиться не следует. Но как же тогда называется время и люди до друзей? Луна не знает, но снова улыбается. Ей нравится это ощущение, когда "до друзей", а может почти друзья... Оно такое легкое-легкое, что небо кажется ярче, а тепло приходит без солнца снова.

Недели две-три назад, которые Луна помнит, как вчера и в тоже время, как будто эти недели были давно и вечно, она заинтересованно спрашивала и уточняла у мадам Спраут подробные инструкции по правильной посадке саженцев роз, о самом благоприятном состоянии почвы, а также звезд и планет, набору самых лучших заклинаний для розариев и роз именно этого сорта. И как сама, еще до этого, натащила на стол в библиотеке целую стопку книг по розам, чем заинтересовала некоторых друзей, но немного: Луна часто удивляла стопками странных книг. Изучала, зарисовала даже и на немножко заснув там, увидела сон с полем из роз, голубых, а она ходит там, и небо голубое, одуванчики летают, а Луна счастлива. А теперь она ходит сюда и счастлива здесь. Приглядывает, ухаживает, бережет. А еще ждет. Ждет ответа на свое сумбурное и слишком может радостное и от того может спутанное письмо, ответа от Драко. Который прислал ей последнее письмо в такую оригинальную дату...

Еще Луна здесь вспоминает, как доставала тут для посадки немного дрожащей рукой саженцы, как возвращала им заклинанием нормальный размер, держа их и даже не боясь уколоться. И думала о том, что еще никто в ее мире не делал для нее таких подарков. Просто за то, что она написала письмо. Луна не думает о том, что она чем-то помогла, что-то сделала хорошее. Спасибо тебе, Драко. Это не просто розы, это мне очень дорого.

Большой зал, утро. Луна смотрит в одну точку. Джинни Уизли подсаживается рядом и переведя взгляд, тоже смотрит в эту же точку какое-то время. Потом нетерпеливо поворачивается и смотрит на Луну почти возмущенно, и в то же время как-то растерянно и сочувственно. Как и ожидалось, в той неведомой точке для Лавгуд, Джинни не находит ничего примечательного. Вообще ничего. Но Луна... Что тут вроде удивительного, но одно дело заинтересованный пустой взгляд и такой. Одинокий и потерянный совсем.

— Луна, что с тобой? — голос Джинни заботливый и тихий. Она не хочет навязываться, но и оставлять светловолосую девушку в таком состоянии тоже совсем не собирается.

А та, заметив Джинни, уже улыбается во всю и обернувшись к подруге, как ни в чем ни бывало, как будто и не было этого взгляда в никуда только что, секунды назад.

— Джинни! Так тебе рада. — Луна спешно начинает собираться, случайно опровергая свои слова, хотя они так правдивы. Подхватывает сумку с пола. — Прости, я опаздываю так. Надо забежать в класс пораньше и дописать домашнюю работу по зельям... Работа по зельям давно готова, но дописать ее действительно можно, Луна не лукавит,и она все же намерена сбежать.

Лепечет что-то еще и останавливается с сумкой на плече в растерянности не желая обижать Джинни и не понимая, что с ней. Потому что... Она не может об этом говорить. Это просто было грустно, а если об этом говорить станет хуже. Хотя раньше Луна умела говорить, когда ей было грустно. А в этом ее взгляде было все, когда так грустно,и на душе собирается все. И если она останется, это будет совсем заметно, что грустно, но на самом деле все же в порядке... Неужели у нее теперь все на лице? И совсем не скроешь ни грусть, ни большую грусть, как раньше?

Луна уже почти выбежала из-за стола. Но остановилась и замерла, держа одной рукой ремешок от сумки, разглядывая потолок Большого зала, по которому сегодня переливаясь пробегали серебристо-серые облака. И неожиданно для себя сказала то, что было еще у нее на душе очень сильное, самое сейчас:

— Просто почты давно не было.

И с трудом оторвав взгляд от потолка, вышла из зала быстро, не понимая зачем это сказала, ведь минуту назад она грустила совсем о другом и так о многом. А Джиневра Уизли задумчиво проследила взглядом пусть до потолка и явно сделала свои выводы, зная от кого Луна Лавгуд кроме папы и пары родственников еще получает письма.

А Луна просто потеряла утром свои сережки редиски. И один цветастый кед. И ее это так необычайно расстроило. Сережки много для нее значат. Простые сливы-цепеллины. Она их разные надевала, они же живые растут и бывают разные и с разных кустов. Но эти были старые, под заклинанием... Они ей памятны. Всего лишь сережки. Но за сережками вспоминается дом. А дома папа, один, без нее творит что-то может сейчас... Ужин подгорит и носки растащат нарглы, и если и вернут, то с дырками на пятках. А за папой, мама, которой нет дома. А за мамой... "Прости, что спросил о матери..." Где письмо, что случилось, с ним все в порядке? Может нет, что мне делать? Луна не думает, что он просто не ответит. Она уже верит, что просто так нет.

14 марта 1999 года.

Драко Малфою, Малфой-мэнор, Уилтшир, Англия.

Луны Лавгуд, Хогвартс, Шотландия, Когтевран, 7 курс.

"Здравствуй, дорогой Драко.

Спасибо тебе. За розы. Это очень дорогой мне подарок. У твоей мамы чудесный вкус. Скажи и ей спасибо огромное, пожалуйста. Мне было очень дорого знать, что она помогала их выращивать, что ее руки касались их и заботились. Это же так ценно, когда собственноручно выращивают цветы... Они приобретают совсем иную и совсем дорогую ценность. И с тобой очень приятно говорить о цветах.

И так рада твоему письму. Я беспокоилась, что ответа так долго не было. Не потому что должен отвечать. А просто беспокоилась. Очень тяжело не знать, что с теми, кто тебе пишет и вдруг временно перестает. Я всегда переживаю, когда папа долго не пишет. Но он обычно просто забывает отправить конверт с совой. Все дело в том, что невозможно же знать, что происходит с теми, кто пропадает из твоего поля зрения... Это так даже страшно, не получать ответа и вестей. Если что-то случится... Ты пиши мне. Я может помогу. Или просто буду переживать и мысленно поддерживать. Если тебе захочется.

Так рада, что тебе показался милым мой рисунок, я старалась, хотя и не очень так хорошо может вышло... Спасибо. И я действительно люблю тебе присылать ерунду. И на этот раз тоже что-то прислала, прости... Но не получается иначе почему-то. И знаешь, сначала я не считаю, когда отправляю, что это ерунда, просто хочу сделать тебе приятное и не могу придумать и решить сразу или лучше как. А потом... Ты совершенно прав, милый Драко, и я рада, что ты привык. Я постараюсь тебе присылать более хорошую ерунду! Я буду очень стараться. Одну из нее, ты уже, наверное, увидел в конверте и может даже прочитал... И еще о ней немножко позже, а пока, прошу, не выбрасывай. Это хорошая ерунда, мне кажется... Это приглашение. Куда оно, прочтешь лучше там, чем я объясню... Но ты понимаешь, что это не просто ерунда? Я бы очень хотела, чтобы ты туда пришел и не грустил. Или грусти, как будет приятнее, но приходи, не теряйся в доме и своей комнате, где вечно сидеть будет совсем неуютно. И еще самое главное не Ужасом Подземелий... А там, куда приглашение... Может, и я очень надеюсь, тебе понравится. Я очень тебя туда приглашаю. И буду очень ждать ответа. Помнишь, что-то, что был разговор "не для переписки"? На празднике такой разговор будет таким счастливым для меня. Я так буду счастлива. Это и твой праздник тоже. Я знаю это. Поверь. Если захочется. А я стану очень настояще-счастливой от этого."

Луна посмущалась и помялась еще поворачивая перо в руке и ерзая на стуле, немного не зная, как еще написать, что это от всего сердца. Что она очень хочет, чтобы Драко отдохнул там, чтобы он просто там был. Она просто не видела, что его там не может быть. И он же, наверное, скучает по Хогвартсу? Хотя и говорит иначе, но не может не скучать. Хогвартс для всех становится домом. Без исключений. И еще знает, что там будет очень красиво, Луна это видела, некоторые приготовления к празднику, который пройдет 1 мая в Хогвартсе по случаю завершения войны. Она вздыхает и переводит тему. Может потом, к концу письма, еще придут важные-нужные мысли... Потому что это важно очень. Луна переводит дыхание. Она волнуется очень сильно. Она каждый раз волнуется, когда пишет Драко, а тут это такое самое важное, что она совсем не знает как подобрать слова. Ей так многое нужно ему написать сейчас. Про Гойла. И еще важную вещь... Луна еще не уверенна... Вдруг обидит, а не то, что она хотела, как лучше?

"А те, кто присылают тебе вопиллеры не самые хорошие люди. Я не буду тебе присылать их, ты совершенно прав, Драко. И заклятий... Я не понимаю зачем люди так делают. Я чувствую что-то вроде возмущения и непонимания... А это редкое такое чувство... Мне даже хочется. Нет, не ругайся, но защитить от них, хотя бы рассказав, как они не правы. Но я не знаю как это сделать."

Тут Луна оторвалась от письма. Ее осенила одна идея, которая ей сразу пришлась по вкусу, как будто бы она выпила теплого чаю с малиной и лимоном. Статья. Статья, которая покажет другую сторону. Другой взгляд. У Луны уже набралось материала-мыслей. Интересно, Драко будет против? Или не говорить и написать. Или. Да, так будет верно, но это надо так сказать, чтобы не звучало, как присланная ерунда, только не в материальном таком виде...

"И... Условием помощи? Драко, это не очень правильная формулировка моих слов и действий, я не ставила так... Или ты так считаешь, потому что я неверно выразилась? Я никогда не буду ставить тебе условий... Хотя мне очень дорог твой рассказ и я тебе очень благодарна. Я очень сопереживаю Гойлу и всему что произошло. Моим условием на такую помощь, которую я и помощью назвать не могу... Это не помощь... Это... Так надо и все. Надо, потому что... Но просто помни — никаких условий. И это не мое условие. Это просто мои слова. Не ищи за ними ничего, потому что они просто искренние и ничего за собой не скрывают такое...

Драко. Это очень... Я хочу сказать, что с тобой и понимаю, хотя может скажешь и ничего совсем не понимаю. Ты все правильно сказал и сделал у Гойла. Как смог, так и был там. Ты такой... Я не буду говорить смелый. Но ты Друг ему. И Крэббу. Мне очень жаль, что так вышло.

Спасибо тебе за теплые слова о Мэри. Она очень хороший человек. И ей часто бывает грустно. Я рада, что тебе она нравится, мне очень важны твои слова, спасибо тебе, Драко. Это важно. И рада, что полезное мое знакомство так тебе понравилось и помогло для чего планировали. Она и не моя знакомая... Она редко со мной сейчас общается, но связь держит, спрашивает иногда и может, если что случилось без очереди провести к врачу, который нужен... И она сама мне помогала. Поддерживала сколько помню. Далеко и рядом. Она близкая подруга моей матери. Они работали вместе там, в Мунго. Так странно, что моя мама работала в отделе по повреждениям от заклятий и сама... Все так странно в этом мире, Драко. И поэтому Мэри и меньше общается со мной. Я слишком напоминаю ей подругу. Это не странно, я ее понимаю. Она врач, а они все немного стараются отстраниться от горя и близких. Стараются от всего отстраниться от чего возможно. Иначе они не смогут работать. Немного цинизма, немного профессионализма... Так говорит мой дедушка из Франции. Откуда словарь французского прибыл пропахший табаком... И спасибо, что подберешь слова для обучения. Это интересно очень. Я так тебе благодарна. И прости, что разговор о твоем горе получился моими воспоминаниями не к месту. Но почему-то само написалось. Показалось важным. Даже, если совсем нет. А про убит муж дядюшками... Да, теперь точно знаю, Драко. И это точно не была шутка. Это так страшно. Я не понимаю тех, кто убивает и за что. Но и осуждать не могу, зная, что они тоже такие же люди, что они дороги тебе, что родственники... Как так бывает в жизни? Война — это так плохо. Звучит глупо, но как еще сказать... Это то, что разрушает все. И семьи и души. Я рада, что Мэри была так добра к тебе и чаем напоила, поговорила, поддержала. Помогла. Она такая добрая. И мне жалко и профессора Снейпа. Он же тебе тоже не чужой, поэтому... Так это страшно. Когда вокруг тебя нет ни одной семьи, где кто-то не потерял близкого в один-два года...

А Гойл. Так рада, что он поправляется, или если хоть и не совсем поправляется, но ему так немного лучше... И это нормально. То, что там было. Я очень переживаю, как это все там было. И Драко, если все же захочешь, чтобы я была рядом в следующее посещение, я буду. И войны действительно ни у кого из нас дома нету. И есть, всегда есть. Поэтому так и важно, чтобы если есть кто-то, кто может быть рядом, чтобы он был рядом. Если я буду нужна, я буду рядом. Прости, если тебе тяжело это все было рассказывать. Но спасибо, что рассказал. И все равно не условие... Это просто. Доверие. Можно я буду считать так? Не надо условий. А ты все правильно говорил. Раз Мэри говорит, значит так и есть. Будем верить, что такой друг, а ты ему друг, поможет ему выбраться их его тьмы разума... Такое очень страшное. Но ты молодец. Все будет хорошо.

Драко, и я не поднимаю снова этот вопрос, а просто... размышляю. Я просто запуталась в термине "друзья" и как и кого так можно называть, а кого даже и обидеть так можно вдруг. И не знаю каких разных придерживаемся мнений... Разных? Пусть подвешенный, но может у меня и нет никакого мнения хорошего. Но знаю, что есть люди, которые тебе дороги. Кто-то не больше и не меньше, но каждый по-своему. И ты входишь в это число, если разрешишь поместить тебя в это число? Свое место. Уникальное. И очень дорогое. Я не тороплюсь и мы не друзья, не буду так называть, раз тороплюсь, но не тороплюсь, но и не друзья... Ведь даже цветы без ярлыков выглядят куда лучше. И еще раз спасибо за розу! Лучше запоминать их. По строению листка, соцветиям и цвету, ощущению рядом. И я помню тебя, мне этого достаточно. Мне не нужно вешать на тебя ярлык. Но порой, мне очень хочется сказать Друг. Потому что вот это слово звучит по-настоящему. Не так, как друзья... Но... Но так, надеюсь, тоже когда-нибудь тоже смогу назвать.

И ты хороший человек. Ты Человек, Драко. А это значит, что ты хороший. И я верю в это, что ты такой, это не оскорбление, что хороший, потому что для меня это так, я это вижу. Этот свет и тебя. Я не придумываю и не преувеличиваю с энтузиазмом... Хорошие люди, это не всегда те, кто считают себя хорошими. Порой самые хорошие как раз те, кто к таким людям себя не относит. Ты делаешь добро, ты говоришь свет. Ты подарил мне розы, даже и скажешь по своим может причинам, но подарил... Драко, хорошие дела не перестают быть хорошими делами, для чего бы они и по каким мотивам не делались. Бывают люди, которые не делают ничего — и не радуют никого и не делают больно, не делают многого, но это совсем не значит, что они хорошие. Или плохие. Они не Друг тебе (это я так тебя не называю пока, просто примеряю, как например). Они просто люди, неплохие и не хорошие. Все так сложно. Но я знаю точно, что ты хороший человек. И всегда для меня таким будешь.

И "мы" все-таки так отлично звучит всегда. Не надо быть "мы", если не хочется... Но если вдруг... Странное — это же неплохо. Это так, что совсем невесомо и чудесно. "Мы" это всегда надежно и спокойно. Мы пишем друг другу. Это уже немножко мы вместе. Но если не хочешь быть мы, можно не быть и все равно быть, просто по-другому. Не мы пишем, а друг другу! Так тоже очень хорошо. И это, наверное, очень все глупо и ты так скажешь... Или не скажешь, но как-то не умно звучит. Наверное, просто мне приятно быть "мы" вот и придумываю.

И мне так приятно, что ты хранишь мои письма, не могу проигнорировать, ты так прав.... Очень, Драко. И приятно и прав. Спасибо."

Тут Луна улыбаясь тепло, вдруг вспомнила в каком беспорядке она хранила письма Драко. Нет, не потому что она их не берегла и не ценила. Ценила и берегла каждое, каждый конверт и все что в нем было, каждое предложение, и все же ей казалось, видно как-то подсознательно, что если их собрать в одном месте, они потеряются все. Вместе разом. А это... Это будет очень больно. Поэтому в совершенном хаосе они были везде. Не на виду, но везде. И она это знала и было теплее, спокойнее очень. Одно даже какое-то время было под подушкой. Последнее. И даже не по романтическим мотивам, а по лавгудовским... Просто она перечитывала его и положила туда. И забыла совсем. А сны и правда были лучше. Теплее, яснее, как будто тот, кто дорог держит тебя за ладошку и никогда не отпускает. Это так странно, но это так чувствуется.

"Когда верят... А почему не верить? Я тебе не вру, зачем бы мне врать, тем кому не хочешь врать... И совсем врать. Или искажать правду. Я во многое верю, ты прав. Но если ты не можешь доказать, что чего-то нет, это же и значит, что я могу утверждать, что это есть и тоже приводить доказательства. А они у меня всегда есть. Как же иначе! Но так же ты и прав, что многое во что я верю, может быть полной глупостью. И оснований, что верить тоже нет, понимаю тоже... Но мне очень бы хотелось, чтобы верил.

И меня никак не смущает, что ты Малфой... И не понимаю почему должно смущать Джинни и почему она написала тебе так... Даже угрожая... Я совсем не в курсе, но подумаю... И почему это должно меня смущать, что ты Малфой? Не отвечай, если не хочешь и считаешь это слишком очевидным, чтобы объяснять, но я правда не смущаюсь. У тебя красивая и древняя фамилия. И ты мне (тут бы Друг, но Луна теряется снова на этом сложном, подвешенном в пространстве слове, и пишет иначе) тот, кто важен. И я не вижу в твоем прошлом ничего, вот о чем ты предупреждаешь. Чтобы шарахаться. Или чтобы шарахались другие. И если бы я захотела, то даже познакомилась с молодым и красивым симпатичным у лифта, чтобы тебе доказать. Но что-то не хочется, прости... Не по тем причинам, что у той девушки, которая видно просто словила мозгошмыга или увидела у тебя за плечом крокоззябру, а просто. Как с Ноттом. И его оставим в покое. И не буду писать Нотту. Хорошо, что ему не грустно. Я рада, правда так этому. Но если что, смотри, я могу тоже помочь и прислать ему настойку успокаивающую и придающую сил. А тебе прислать? В дополнение к чудесной к чему привыкаешь, а мне так приятно. Или это энтузиазм и правда ерунда тебе будет... Но это настойка лирного корня! Мы с папой очень любим ее. Такая вкусная и полезная. Я с радостью пришлю тебе, если захочешь попробовать! А тому, кому ты нужен... Ты прав, шестой курс так давно прошел. Если бы я была нужна Нотту, то его совы курсировали под моим окном хотя бы раз в месяц или в год... И он бы тогда подошел. И у меня может появился бы повод самой ему написать. Чтобы не грустил совсем. Или немножко позже, но подошел бы, когда говорил, хотел подойти на празднике. Не знаю почему хотел подойти, но явно не нужна сейчас.

И рада, что ты не хочешь, чтобы я ему писала. И что не хочешь от меня избавляться даже и "пока". Я буду счастлива, пока это "пока" не наступит. И потом тоже буду счастлива. Но немножко будет и грустно. Прости."

Читая далее Луна все не могла сообразить о чем говорит Драко, понять, что имеет в виду и сидела в недоумении минут пять, смешно хмурясь и припоминая все, что было связано с Джинни в последнее время. Ее заботливые и волнительные взгляды... То, что она почти не оставляла ее одну надолго. И подумав еще, Луна решила робко вынести такое предположение на суд Драко, торопливо и задевая волосами пергамент, продолжив писать. Может это предположение было глупым, но Луне оно показалось единственно возможно верным после недолгого, но обдумывания.

"И возвращаясь к посланию с совой от Джинни... Может она хочет, чтобы ты подкормил или подлечил ее сову и она стала не так плохо выглядеть, как описал? Раз пишешь, что она нездорово и нехорошо выглядит... Это было бы неплохо совсем... Плохо, когда совы выглядят грустно. Я могу даже прислать микстуру для Джинни, как будто от тебя! Я знаю какую. Но может ей нужно, чтобы ей помог именно ты, ведь ты же вроде неплохо разбираешься в зельеварении и она скорее знает об этом, чем не знает. Мало кто хорошо учился по зельям...

И раз она обратилась напрямую к тебе с моей стороны будет может нехорошо ее спрашивать, раз она мне что-то не сказала — это очень важно. Но если ты хочешь, я могу попробовать... Только я не знаю, как подобрать слова. Может ты отправишь Джинни сначала зелье для совы и мы посмотрим, что будет дальше? Или это глупо очень и я все напридумывала... Но смотри, Драко. К тебе прилетает грустная сова и у нее к лапке привязано кратко и просто — исправь это. Сова-пергамент-просьба. Ну, немножко еще угроза, не знаю почему. Я слышала от папы, а он слышал от кого-то еще, что у вас в замке богатая коллекция разнообразных зелий и может у тебя есть то, что как раз ей необходимо. И она бы не прислала тебе проклятье... И почему говорить, чтобы прекратили переписываться... Она немножко видела твое письмо, но не говорила ни разу, что-то плохое про тебя. При мне точно не говорила. Я не знаю, что думать. Но она явно заботится о ком-то. Я знаю. И не убьет тебя! И не пришлет нехорошее, я знаю... Но я волнуюсь очень. Потому что не понимаю и потому что просто поэтому.

Свадьба под Рождество — это, наверное и точно, было бы так красиво... Жалко, что все вышло так. Я про твою почти-родственника мадемаузель Сэбир и дядю Рабастана. Но то, что эта женщина помнит — это заставляет верить в то, что память порой сильнее всего другого. Это уважительно, что так. А дядю... Жалко, что... Нет, это слово сюда совсем не подходит. Просто. Никому не сидеть бы в Азкабане, не погибать. Потому что всегда остаются те, кто живы и любят. Все войны не стоят этого. Того, что никогда не заканчивается. Чем ближе май, тем больше я думаю об этом.

И я хочу знать о Лестрейнджах и о твоих родственниках. Если тебе не трудно и даже где-то может и интересно рассказывать... Я хочу знать о тех, кто тебе дорог. И не важно кем они были. Не мне осуждать и решать. Это такие люди. И не зря их путь стал таким. Они не чудовища. Это просто их такой путь. И могу рассказать о тех, кто дорог мне. Если захочешь, я с радостью расскажу. А они умерли и это так же горько, как и то, что умерли те, кто защищался от них и защищал свои семьи... Очень горько. А солнце всем светит. Даже им сейчас. Я в это верю. И тут точно доказательств нет. Но верю.

Драко. Немного про ликвидатора заклятий... Это очень хорошая профессия, я поздравляю тебя так. Но показалось, что не очень рад... И понимаю. И есть, что сказать, можешь переслать мне чье-то послание-проклятье для тебя, мне, если посчитаешь чем-то нехорошим. Даже оскорблением... Заранее прости, так не хотела этого, если вдруг.

А ты не хочешь работать у моего отца в журнале? Редактором. И я вот сейчас совершенно серьезно, даже хочу уточнить, что меня не укусил мозгошмыг, и не спрятали нарглы мой разум. Я хочу чтобы ты знал, как я серьезно. Нам всегда нужны редакторы. Я не очень гожусь на эту должность, потому что и не успеваю и рассеянная такая порой и буквы убегают из под моего взгляда и все эти нехорошие опечатки остаются на бумаге и идут в тираж... И чаще либо что-то пишу, либо проверяю, но не всегда хорошо, как пишу выше. А еще рисую. А еще так мало людей, которым мы бы с папой могли доверить журнал. А я тебе могу. Не уезжай в Африку. Это хорошая профессия, ликвидатор заклятий, очень хорошая, но твой дом здесь, в Англии. Мне кажется, твоя мама очень расстроится если ты уедешь. И я расстроюсь. Но дело сейчас не обо мне. Просто подумай. Папа сможет хорошо содержать такого редактора как ты, он готов сократить немножко тираж, но выпускать журнал качественнее. И даже не только за кусок хлеба! Он так сам сказал. Мол, "Журналов и так много остается, подсократим и буду меньше дарить желающим и друзьям, а такой редактор нам нужен очень! Как ты говоришь, повтори его зовут?" И бесплатная подписка для всей твоей семьи! Если вам нравится, если захотите... Я немножко забываю порой, что наш журнал нравился и нравится не всем. Много кому не нравится. Наверное, это не такой секрет, чтобы тебе о нем писать, но вдруг ты тоже не знаешь. Оказывается, многие читали его только из-за статей о Гарри Поттере тогда. Мне до сих пор это кажется таким странным... А тебе? Он такой интересный, но разве потерянные в руинах истории не менее интересны? Ну, хотя бы наполовинку так бы было, я была бы очень счастлива... И кажется, я поняла про то, что ты имел в виду, про смущать Малфой... Моего папу немного смущает... Но ты понимаешь? Тюрьма-не тюрьма и наше вечное в этом несогласие. Но он очень переживал, мы с тобой это обсуждали немножко мне дорого так было, что сказал тогда про него, что все правильно сделал, сдав Гарри ради меня... И так вот, мне было может не с первого раза просто, но мое мнение о тюрьме-не тюрьме папа принял. Он верит мне. Поверь и мне. Даже может не хочешь, но не могу так не сказать, если верю в то, что сейчас говорю всем сердцем и разумом. Это может быть очень неплохая работа... И здесь, в Англии. И мы даже станем более серьезным журналом. Если ты захочешь принять в этом деятельное участие... Я буду так рада.

И еще раз. Про приглашение. Я сразу подумала о тебе. Этот праздник. Даже неправильно так это звучит? Мне так кажется немного... Читая твои строки, тебя, твои письма, про Лестрейнджей и разное другое, понимаешь меня? Но это собрание, которое назвали праздником объединит многое и многих. И семьи и друзей. Тех, кто выжил. Кто победил не кого-то, а скорее смерть. И я бы хотела, чтобы ты тоже пришел. Ты этого заслуживаешь. Ты был с нами. Ты один из нас. Тебе столько же лет. И это звучит немного по-детски я понимаю...

Ты не злобный и не ворчливый. Ты живой и настоящий."

Проводит рукой по серебристой ленте, опоясывающей по горизонтали и вертикали белый вытянутый прямоугольник-конверт, по витиеватому золотому узору. Конверт, на темном столе, как лилии на темной воде. Плотный лист внутри, как топленое молоко, виднеется сквозь тонкую бумагу. Вензеля факультетов. Цвета: красный, зеленый, желтый и зеленый, в гербе очерченным темным контуром.

Луна укладывает все бережно и очень нежно в конверт и запечатывает его. Она очень волнуется. Что ответит Драко. И ответит ли, когда Луна перешла в этом письме все грани какие-то только могла своими просьбами, мнениями и приглашениями... Ей снова становится страшно, но отступать некуда. Да она и не собирается. Никогда.

"Я с тобой. Твоя-не-друг-и-друг-в-подвешенном-вопросе, Лавгуд Луна, которая тебе пишет и счастлива.

P.S. А к Джинни я все же боюсь пока обращаться. И я очень не хочу, чтобы она тебя убивала. И зачем. Что делать?

Луна."

...

Признаться — а потом еще и признаться самому себе, а это всегда сложнее — он ждет писем от Лавгуд. Это обнаруживается не сразу, а теперь, когда их переписка уже перевалила за пол года. Нельзя сказать, что она была слишком насыщенной, если иметь в виду не смысл писем, а их периодичность — по письму в месяц, не чаще. Драко даже считает, что это логично — они оба занятые люди. Она учится и что-то там еще. Он сдавал экзамены и тоже что-то там еще. Точнее, считал, что это логично.

А потом, когда на третий день после отправки своего письма, за завтраком, с раздражением вонзил вилку в невинный кусок бекона из-за фразы домовика, что "молодому хозяину писем нет", понял, что ждет это проклятое письмо. Письмо от Луны Лавгуд, с которой они в школе и словом не обменялись... По крайней мере, если не считать оскорблений с его стороны.

На седьмой день, когда он уже порыкивает на эльфов под насмешливо-сочувствующим взглядом матери и удивленным — отца, он все же получает свое письмо. Обед перестает его интересовать — хватая конверт, Малфой просит позволения покинуть столовую и уходит в библиотеку, потому что бежать до своей комнаты просто нет терпения.

Признаться, он вообще никогда не ждал так письма, как эти несколько дней. И он обещает сам себе, пока быстро идет по коридору первого этажа, что ответит Лавгуд немедленно — и тогда ее ответ придет совсем скоро, может быть, уже на следующей неделе.

В библиотеке тихо и лучи солнца играют в прятки между собой, подчиняясь колыханию легких штор от ветерка, заносившего сквозь раствореные французские окна в помещение запахи свежей травы. Странно, как это раньше он не заметил, что наступила весна и тяжелые зимние шторы отправились в кладовку?

Но все это он сейчас фиксирует краем сознания, полностью поглощенный гладкостью конверта в своей руке. Конверт толще, чем обычно, и в нем прощупывается какой-то жесткий вкладыш. Не тратя времени на поиски ножа для бумаги, вопреки своей обычно аккуратности, почти методичности, Малфой отрывает тонкую бумажную полоску и вытряхивает содержание конверта на колени, усевшись в кресло у окна. Пергамент, исписанный уже знакомым почерком Лавгуд, не удивляет, хотя и вызывает прилив какой-то смутной радости. Намного хуже то, что выпало вторым.

Приглашение на бал в честь годовщины победы, который состоится в отремонтированном Хогвартсе. Приглашение на имя Луны Лавгуд и изящной формулировкой о спутнике и сопровождающем, суть которой сводится к "+1". Луна Лавгуд +1.

И Малфой уже почти понимает, что это значит, но все же медленно, как будто подозревая, что приглашение сейчас исчезнет или извернется и укусит его за палец, откладывает плотный листок, украшенный гербами Хогвартса и печатями Министерства, на подлокотник, а потом медлит еще сильнее прежде, чем развернуть само письмо.

Лучше бы она прислала еще листьев. Или нет?

Пока он читает письмо, его взгляд против воли постоянно скользит прочь с чуть кривоватых строчек, останавливаясь на приглашении. Снова и снова.

Его мать тоже получила такое приглашение несколько дней назад. И тоже с пометкой "плюс один". Отец фыркал и иронизировал не без юмора, но Драко видел, что это приглашение было неприятно и ему, и Нарциссе.

— Возьми с собой Драко, — однажды сказал Люциус жене. Драко слышал, потому что как раз шел мимо кабинета отца, не подозревая, что его родители там, а услышав голоса, не заявил о своем присутствии и зачем-то замер перед полуоткрытой дверью.

— Вам нужно бывать на подобных мероприятиях, это положительно отразится на репутации семьи, — продолжал убеждать Нарциссу Люциус, но что-то в его голосе заставляло верить, что если жена откажет — он не расстроится.

— Нет, это исключено, — спокойно ответила мать и Драко даже поразился прозвучавшей в ее тоне стали. — Ты мой муж и глава семьи. Если тебя не пригласили — мне нечего там делать.

А потом в кабинете воцарилась такая многозначительная тишина, что Драко предпочел, осторожно ступая, ретироваться и побеспокоить родителей только спустя час.

И вот на подлокотнике его кресла лежит такое же приглашение. И Луна Лавгуд явно приглашает его просто так — от чистого сердца, потому что он даже не сомневается, что такое понятие, как "репутация семьи", беспокоит ее в последнюю очередь. Потому что иначе она никогда — никогда — не захотела бы появиться на министерском приеме с ним. И ее сумбурные пояснения к этому приглашению вовсе не кажутся ему глупыми, а только неожиданными.

А потом мысль о том, что он вновь сможет увидеть зачарованный потолок Большого Зала, огромные двери Холла и, что намного важнее, небольшую могильную плиту рядом с торжественной Белой гробницей, вытесняет все остальные, и он на какое-то время выпадает из реальности, возвращаясь только от шороха платья и прикосновения к своему плечу.

— Это приглашение на хогвартский прием? — спрашивает Нарцисса, хотя это и так очевидно.

Драко втягивает воздух сквозь зубы и кивает.

— И кто приглашает тебя? — мягко продолжает допрос мать.

— Луна Лавгуд, — нехотя отвечает Малфой, внимательно наблюдая за тем, какие эмоции вызовет это имя на лице Нарциссы. Его вознаграждением становится лишь чуть поднятая бровь.

— Это с ней ты переписывался? После того письма с благодарностью? — иногда ему правда кажется, что его мать — легиллемент. Впрочем, если у ее сестры был врожденный талант, это не такое уж невероятное предположение.

— Да. С самого сентября. И розы были тоже ей. Она помогла мне с визитами к Гойлу, — он выкладывает карты, предвосхищая дальнейшие вопросы.

— Она славная девочка. Я рада, что с ней все в порядке, — говорит мать таким тоном, как будто Лавгуд упала с метлы на уроке полетов, а не была на грани смерти несколько дней — недель — в их подземелье. Ему кажется, или весь мир сговорился не делать из этого трагедию и только он придает этому факту такое значение?

— Ничего с ней не в порядке, — вырывается у него, хотя он и сам не знает, что именно это должно значить.

— Ты нравишься ей? — Нарцисса угадывает то, что он имел в виду, то, что его беспокоит, хотя он и сам не отдает себе в этом отчета.

Драко встает.

— Да. Думаю, да.

— Это нормально, — уверенно отвечает ему Нарцисса в блаженной убежденности, свойственной всем матерям. — А она тебе?

Малфой не отвечает и поспешно идет к выходу из библиотеки, крепко сжимая конверт и пытаясь засунуть в него на ходу оба пергамента.

— Я с удовольствием одолжу ей свой сапфировый гарнитур. Она должна быть в голубом, непременно в голубом. В крайнем случае, в серебристом, — безмятежно добавляет мать, когда Драко выскакивает за двери.

Разумеется, ответить сразу же у него не выходит. Чистый пергамент ждет на столе в его комнате несколько дней, прежде чем перо касается его поверхности. Всего одна строчка — и Малфой подписывается, но спустя мгновение снова берет в руки перо.

3 апреля 1999 года

Луне Лавгуд, Когтевран, 7 курс, Хогвартс, Шотландия

Драко Малфоя, Малфой-мэнор, Уилтшир, Англия

"Да. В 6 вечера 1 мая у камина "Дырявого Котла".

Д.М.

P.S. Я не знаю, зачем я согласился, но точно не для того, чтобы подлизываться к победителям. Так что не думай так, а если я услышу эту версию от кого-то — то прокляну его каким-нибудь гадким и слизеринским проклятием. Особенно это касается Уизли.

Знаешь, твоя версия с больной совой Уизли, конечно, восхитительно оригинальна, но, кажется, я знаю в чем дело. Говоришь, рыжая видела мое письмо у тебя? Вероятно, письмо с саженцами? С этой идиотской волшебной розой-проекцией, да? Которое тебе пришло в День Всех Влюбленных? Кстати, я бы извинился за это, Лавгуд, но не хочу. Так вот, об Уизли. Думаю, ты в состоянии сложить два и два. В конце концов, ты столько времени убеждала меня, что когтевранка. На всякий случай, если это окажется слишком сложным для тебя, я поясню: Уизлетта думает, что я тобой увлечен. Или — и я даже не знаю, что хуже — думает, что я морочу тебе голову.

На самом деле, если кто кому и морочит голову, то ты мне своими мозгошмыгами, кракозябрами и рассуждениями о смелости, дружбе и тому подобных абстракциях. Так что это я пострадавшая сторона. И пострадаю еще сильнее, если она набросится на меня посреди этого вечера памяти в Хогвартсе. Так что, Лавгуд, разберись с Уизли до этого дня, иначе мне придется защищаться, а если я применю к Уизлетте хотя бы Петрификус, то наверняка проведу остаток жизни в Азкабане. Мне, возможно, пока и нечем заняться на свободе, но я не для того терпеливо выслушивал, как Поттер и Грейнджер защищают меня в Визенгамоте, чтобы теперь так бездумно жертвовать собой.

Так что если ты хочешь защитить меня, то начни с защиты от своей нервной подружки.

Мэри, кстати, тоже интересовалась, в каких мы отношениях. Но у нее хватило ума не делать поспешные выводы, в отличие от Уизлетты. Сразу видно, что подруга твоей матери закончила Когтевран. И да, я сказал ей, что мы друзья. Подумал, что слишком сложно и долго будет объяснять, как случилось так, что мы общаемся с тобой, и друзья — это было первое, что пришло мне в голову перед палатой Гойла.

Ему лучше. В этот раз он не орал и даже обрадовался мне. Снова спросил о войне и снова обрадовался, когда я сказал, что война закончилась. Правда, в конце начал плакать, потому что вспомнил Винса. Я бы не ушел, хотя мне и было не по себе, но меня выгнала Мэри. Она утверждает, что ему нужны такие мини-кризисы. Что так он вернется к нам быстрее. Не собираюсь спорить с ней. Она кажется мне весьма квалифицированной. Жаль, что она так и не получила диплом колдомедика и всего лишь старшая сестра. Не надо было ей бросать обучение и столько лет жить среди магглов после смерти мужа. Думаю, она была бы очень хорошим целителем.

Но раз уж я так сказал Мэри... Словом, я не собирался ей врать. Так что мы друзья, Лавгуд.

Но это не значит, что ты можешь прислать мне настойку этого корня!

И знаешь, я думал о должности редактора в твоей газете. Точнее, газете твоего отца. Полагаю, мы сможем обсудить это с тобой лично. Да и с ним я должен поговорить, потому что вовсе не уверен, что он не возражает против меня. Возможно, я напишу ему письмо — с тобой же это получилось. Ха-ха. И это не значит, что я согласен. Я написал, что думал — не больше.

И я не уверен, что должен рассказывать тебе еще что-то о родственниках. О них много писали, даже Скитер отличилась. Да и ничего особенного в них не было кроме общеизвестных фактов — Метки, тюрьмы. Тюрьма вообще не заслуживает рассказов, а Метка... По Метке я специалист, но не думаю, что тебе действительно нужно знать хоть что-то о ее принятии и всем прочем. Дело не в доверии или в том, что ты можешь не понять, просто некоторые вещи лучше постараться как можно скорее забыть. А все остальное... Все остальное скучно и мало чем отличается от историй о любом другом маге.

Если я припомню что-то интересное или если ты будешь очень уж настаивать, то, возможно...

Ладно, пожалуй, я закончу — а то мое послесловие получилось на порядок длиннее самого письма.

Не забудь — 1 мая в шесть вечера у камина в "Дырявом Котле".

P.P.S. Какого цвета будет твое платье? Советую голубое или серебряное.

А впрочем, меня не должно это волновать."

...

Подперев голову руками и долго, пристально и улыбаясь, девушка смотрит на нераспечатанный конверт, лежащий прямо перед ней на столе. Она улыбается, то поднимая уголки губ, то опуская, такое счастье и в то же время она так волнуется. Солнце освещает конверт, освещает стол, освещает все вокруг, саму Луну, и через ресницы кажется, что она вся охвачена солнцем, становится полностью принадлежащей этому теплому свету. Она жмурится, улыбается, но и ей так немножко страшно. Так страшно, как может быть только перед неизвестностью. Потому что так страшно обидеть, так страшно потерять. Бывает, что можно обидеть и хорошим, что кажется хорошим тебе, а на самом деле... И чем больше об этом думаешь, тем страшнее становится. В том и ответ про тюрьму-не тюрьму, наверное... Потому что, когда у тебя нет тюрьмы вокруг, если все так видишь и все так иначе. А когда возводишь ее внутри и порой несуществующую... Воображение страшная вещь, когда оно касается близких людей. Но еще есть то, что называется чувствовать близких людей, и вот сейчас, в минуты полного спокойствия, которое постепенно охватило, понимаешь, что все так хорошо. Просто и тепло хорошо, как летнее счастье, как счастье души.

Луна поднимает голову с рук и обнаруживает, что уютно проспала на дорогом письме часа два. Уже спускаются сумерки, на горизонте розоватый свет, а солнце уже не захватывает в свой теплый плен мечтательную и тревожащуюся о содержимом письма Лавгуд. Она знает, знает, что в письме все хорошо, но почему же так? Так волнительно, так не хочется раскрывать конверт, но так хочется уже держать в руке листы письма... Возможно... возможно, потому что какой бы не был ответ — он есть, драгоценный и дорогой ответ. Даже, если Драко разнесет в пух и прах все ее предложения — он ответил, не проигнорировал, а значит... Значит не все так плохо. Значит не обидела, а это так важно для Луны и просто важно. Не обижать людей. А если согласился... Значит она скоро его увидит. А это же счастье, счастье увидеть снова. Увидеть, только более счастливого, более живого, уже немного другого человека. Совсем другого и такого же милого ее сердцу Драко. Это счастье.

Подхватывает легко письмо и себя, как будто бы и не проспала в не очень удобной позе: сложив руки на столе и конверте, пару часов. Оглядывается в коридоре в потерянности, где она и куда ей идти. Так хочется скорее прочитать, ответить... Пока Луна спала, вся тревога прошла, она руками, пальцами чувствовала, что в письме что-то очень хорошее. Очень счастливое. Теперь точно.

Долетев незаметно до гостиной Когтервана в своей мечтательности и задумчивости, а еще с невероятным теплом в душе, Лавгуд уселась в любимое теплое кресло в тихом углу и принялась читать, совершенно не обращая внимания на галдящих студентов вокруг и иногда поднимая голову, чтобы улыбнуться тепло пространству, а казалось бы и тому, как первокурсники радостно разворачивают шоколадных лягушек и меняются карточками.

Пишет ответ быстро, каждое слово выводя аккуратно, а потом сбивается и почерк уже идет обычный, совсем неровный. Боится что-то упустить...

7 апреля 1999 года.

Драко Малфою, Малфой-мэнор, Уилтшир, Англия.

Луны Лавгуд, Хогвартс, Шотландия, Когтевран, 7 курс.

"Здравствуй, дорогой и милый Драко.

Ни в коем случае так не думаю. Про победителей и все, что ты имеешь в виду, думать, ни в коем случае не думаю. Даже и не думай о том, что я вдруг могу так думать, потому что никогда не буду так думать и даже думать, чтобы так думать. И никто не будет. Если будут... Не будут. Не надо никому проклятий, особые слизеринские проклятья, это, наверное, очень здорово... Но точно не понадобится. Я уверенна, если они останутся и дальше в секрете, будет лучше...

Прости, что пострадавшая сторона... Я буду стараться, чтобы меньше говорить о крокозябрах и прочих страшных или чудесных. И не буду тебе присылать лирный корень, как бы не захотелось прислать, чтобы радость. Потому что, если не радость, то и зачем присылать... Не буду присылать. Я что-нибудь другое хорошее по-настоящему подумаю. Если есть что-то хорошее, что могу прислать, так постараюсь найти... А о смелости и дружбе, даже, если и поговорю, так это потому что это же важно... Это не абстракции, это же так интересно. Что думаешь об этом ты и как это все по-разному и одинаково может быть...

Я так счастлива. Обо всем. Спасибо тебе.

Встретимся в шесть вечера у камина в Дырявом котле первого мая... Это так волшебно звучит... И я буду так совсем счастлива. И скорее всего на мне будет голубое платье, спасибо... Я очень постараюсь. Буду так счастлива, если тебе понравится. И прости, слишком много счастлива и слишком мало похоже местами на письмо когтерванки, к которым меня причислил, и как говоришь и сама причисляла... Но я так волнуюсь. Ты согласился и я счастлива. А про работу подумай. Вместе работать — это же так волшебно, но я пока молчу...

И Драко... Если Джинни думает, что ты морочишь мне голову... Я просто скажу, что это не так. Голову морочат мозгошмыги, трудные задания и странные головоломки, но если первое плохо, то последние даже полезно. А когда морочат люди, да еще так славно... И поэтому, после того, как я поговорю с Джинни, она перестанет так думать, раз так думала и не будет ни в коем случае на тебя набрасываться на вечере памяти... Я так этого не хочу... Мне кажется, твоя догадка очень верна. Спасибо... Она просто заботится обо мне, потому что не знает... Потому что не знает, что ты не морочишь, что ты Драко и ты назвал меня другом и я никак не могу это проигнорировать и не сказать какое счастье, так назвать теперь и тебя. Спасибо, Друг Драко. Я все скажу Джинни и в этом точно все будет хорошо. Она же мне не чужой человек и поверит мне. Только притворяющиеся такими не поверят и захотят поверить в обратное, мне кажется... А я верю Джинни. И я рада, что ее сова все же не больна... Прости за глупые теории. Но даже не подумала, что она может переживать из-за того, что пишешь мне письма, и я тебе пишу и так счастлива от этого, почему переживать? Я очень волновалась, что она тогда неспециально увидела твое письмо, но не казалось, что плохое что-то подумает... И ты ни в коем случае не проведешь ни дня в Азкабане. Я обещаю, что защищу, если понадобится, а просто верю, что нет. Защищу, когда понадобится всегда, как бы это не смешно казалось... Не жертвуй собой, просто приходи и радуйся. Там все будет хорошо. Это же Хогвартс. Я так буду рада тебя видеть снова там... Хотя раньше и не знала, что это именно ты был там. Когда кто-то есть, а ты его еще не знаешь, а он уже был рядом... Это так странно. Но и так... Волшебно очень.

Спасибо за слова про друзей... Мне правда так дорого, что даже не могу передать тебе как. Спасибо.

И я очень рада, что Грегори еще получше. Что он радуется тебе. Радуется, что война закончилась. От этого так спокойно на душе, как будто все точно везде и всегда будет становиться лучше и лучше, пока не станет совсем тепло. Такое домашнее чувство. Я может тороплюсь, как всегда тороплюсь... Но так хочется в это верить и в этом жить. Чтобы Грегори поправился и хотя ему не будет так, как прежде, я уверенна, ты всегда будешь рядом и поддержишь его. Пусть поскорее возвращается к нам. Я была бы рада поговорить с ним тоже. Про то, как терять тех, кто дорог и что они все равно с нами. Тогда он перестанет плакать, вспоминая Винсента. Не перестанет скучать, но ему может стать легче. Пусть только посмотрит... Но это лишнее сейчас и уже что-то такое говорила. Я подумаю, что можно будет сказать, если это понадобится. Такие слова всегда самые нелегкие. Но одни из самых важных.

Мэри очень хорошая. Ты все правильно про нее говоришь. Она не хотела становиться целителем, у нее есть теория, что так она куда больше сможет помочь. И мне кажется, тут она права. Потому что иногда люди выбирают свой такой путь не просто так. Они знают, что делают. Спасибо, что так сказал ей про друзей, про то, что так сказал и мне. Мне очень дорого. И я повторяюсь, но как еще это сказать... Спасибо.

И в благодарности тебе лирного корня не будет, раз не хочется, но смотри, он все же вкусный... Драко, я помню, что должна тебе клобкопуха. И еще подумаю о хорошем.

И напишу папе, он с радостью будет ждать твоего письма, я уверенна. Он так будет рад! Пиши ему и ничего не бойся, он не возражает ни в коем случае. Все получится с письмом, думаю, ты так прав. Скажу тебе это лично с такой радостью. Драко, я так буду рада тебя видеть.

И не рассказывай про родственников... Извини. Спасибо, что и так многое рассказал. Но, знай, что если припомнишь, что-то интересное... Не буду настаивать, но всегда знай, что мне интересно. Не потому что есть вещи, которые лучше забыть и не вспоминать, а потому что есть вещи, которые помнишь и если рассказать они расходятся на двоих и они становятся так меньше. Или убегают вообще. Их могут забрать нарглы. Или мозгошмыги. Ты знал, что они иногда нечаянно едят и плохие мысли? Это очень порой удобно. Хотя плохие мысли тоже нужны... И прости, я все неправильно сейчас говорю и похоже на настаивать, а я не хочу. Просто очень сильно волнуюсь за все. И это хорошее волнение такое. Но так боюсь говорить что-то не так или делать, спасибо, что вовремя порой говоришь, что не надо торопиться или не о том думать.

И это было очень отличное послесловие. Спасибо за него. И за само письмо самое большое спасибо. Оно мне очень понравилось. И спасибо, что все же помог мне с платьем. Мне очень нравятся эти цвета. Очень. И если тебе не так важно, а так спасибо...

P.S. И проекция розы — это самое красивое, что я видела в жизни. Ни в коем случае не извиняйся за это. Я была и есть счастлива. И за день, когда они пришли... Хотя и было неожиданно немного, верно... И за настоящие розы тоже такое спасибо... Всегда-всегда.

Твой друг Луна Лавгуд. Я очень жду встречи. И письма. И просто счастлива. Спасибо."

Луна сама не заметила, как уже держала в руках законченный ответ. Просто вот только начала, мир исчез, растворился, только улыбка, задумчивый вид, снова улыбка и счастье в глазах и вдруг, с последней строчкой, он, весь этот мир, вернулся. Два разных мира в одном... А вдруг она могла так многое пропустить и написать много лишнего, потому что так хотелось скорее сказать все самое важное. А когда важно все. Но вот она уже сидит перед быстро и может медленно, исписанными листками, которых немного меньше кажется, чем обычно, но она не расстраивается, она торопится запечатать в конверт, пририсовать улыбающегося жмыра под солнышком на уголке, и побежать в совятню. Именно побежать. А потом подумать. Подумать, как поговорить с Джинни, как рассказать ей все так, что она все поймет. А потом взять и забыть, что поговорить нужно. И что с Джинни не просто надо поговорить. А рассказать ей, что Драко она, Джинни, скоро увидит. Так Луна и сделает случайно не поговорив, а просто сообщив с кем идет на торжество, не заметит лица Джинни и упорхает писать письмо папе, где напишет, что пойдет не одна, как он боялся, как ей показалось в его последнем письме. И Луна счастлива, как в Рождество, как в день рождения, как просто в самый счастливый день в своей жизни. И папа так будет рад за нее, она знает. Может к тому времени Драко уже напишет ее папе и с работой тоже все будет хорошо... Все будет хорошо.

Каждое слово живет в ее сердце и она улыбается, она счастлива. А если вспомнить, что Луна Лавгуд всегда счастлива, то как она счастлива сейчас... Главное, чтобы Драко было хорошо. Какое платье надеть? Где его достать лучше? Но Луна знает, что все сделает так, чтобы понравилось Драко. Чтобы было красиво. Даже если придется довести до обморока Джинни, а еще и Гермиону, спросить совета у них. И браслет. Браслет из голубой рябины точно сейчас не подойдет. Нужно что-то гораздо, гораздо красивее. Луна вздыхает. В письме не всегда передашь все, что чувствуешь, и Луна волнуется, что ее такая богатая сейчас гамма чувств так смешалась, что получилось что-то совсем непонятное... И снова поволноваться. До следующей весточки. Но это такое хорошее.