Любовники (гет)

Гермиона отодвинула недописанный отчет для Отдела Тайн и, тяжело вздохну, потерла виски.

День выдался на редкость тяжелым: слушание по делу Бонни — старушки-домовика, применившей магию против своего хозяина, доставило миссис Уизли немало хлопот. Как ни грустно было это признавать, но все ее немалые усилия по улучшению качества жизни несчастных существ пока не приносили положительных результатов. Пробить закостенелую бронь министерских воротил оказалось куда сложнее, чем она предполагала. Но Гермиона не была бы Гермионой, если бы ее это остановило.

Потянувшись, она заулыбалась, вспомнив, чего ей стоило решиться забраться в кладовые профессора Снейпа на втором курсе, когда понадобились особые ингредиенты для оборотного зелья. Только чудом разъяренный Северус не поймал ее прямо на месте преступления. Вот была бы умора!

По сравнению с этим, любые выходки эльфоненавистников не опаснее конфеты Берти Боттс со вкусом ушной серы или иной несъедобной гадости.

— Миссис Уизли, вам снова цветы, — ее личный помощник Эбенезер Розье, смущенно улыбаясь, внес в кабинет огромную охапку ало-красных пионов.

Бойкий паренек привлек ее внимание еще в день собеседования, что было довольно сложно, ведь в зале для приемов собралось два десятка соискателей. Не в меру говорливый, настойчивый, почти наглый, но в то же время достаточно понимающий и умный для своих семнадцати, он был не похож на остальных. Конечно, наняв неопытного мальчишку, только-только закончившего школу, Гермиона рискнула, но за два года, что прошли с того момента, ни разу об этом не пожалела.

— Красивые, правда?

Гермиона кивнула и, дрожа всем телом, стала доставать с высокого книжного шкафа изящную вазу, подаренную Джинни на прошлый день рождения.

— На этот раз даже записка имеется, — жизнерадостно добавил парень. — Хотите, прочту?

На какое-то мгновение Гермиона потеряла контроль, и ценный подарок выскользнул из рук, глухо звякнул, ударившись о намытый паркет пола, и разбился.

— Ну вот… — прошептал Эбенезер, в легком недоумении глядя на начальницу.

— О-о-о… — вздохнула она, поранив палец об один из острых осколков. — Репаро!

Юноша, чувствуя, что его присутствие нежелательно, удалился. За это Гермиона его и ценила: никакого щебета за спиной, выразительных и подчеркнуто понимающих взглядов по утрам и, главное, дурацких вопросов.

Походив вокруг букета, Гермиона все же решилась прочитать злосчастную записку. Чувствуя, как тоненькие ниточки любопытства пронизывают все существо, постепенно лишают воли и разума, она вдруг поняла, что на этот раз не сможет просто выкинуть цветы и забыть обо всем.

Почему?

Да потому что в глубине души хотела знать, что он, вроде бы таинственный, но давно известный ей поклонник, написал. Хотела вновь почувствовать себя интересной и нужной, не только как хорошая жена и мама, но и как женщина…

Стоило ей коснуться крохотной карточки, как та, ярко вспыхнув, превратилась в довольно длинное письмо на дорогой гербовой бумаге.

«Трепетная, нежная моя! Не знаю, зачем я снова покупаю эти чертовы пионы и посылаю их тебе. Правда. Я не питаю лишних иллюзий и надежд, прекрасно зная, что ты мне не ответишь: ни на чувства, ни на мольбы, ни эту дурацкую любовную записку.

Я не хочу писать, что люблю тебя, потому что ты, такая взрослая и умная, сама давно об этом догадываешься. Я вижу это в твоих глазах всякий раз, приходя в ваш дом. Вижу замешательство…

Наверное, я — законченный эгоист, но мне мало просто смотреть на тебя. Мало общаться в рамках наших нынешних отношений… Я не хочу быть просто другом твоей племянницы.

Чего я хочу, спросишь ты? Быть твоим. Это весьма безрассудно, глупо и бессмысленно, но это так.

Я верю. Сам не знаю во что… Верю и шлю чертовы пионы только потому, что Лили сказала, что ты их любишь.

И жду тебя, представляешь? Каждый вечер жду в номере 800/3 отеля Брэйэр-Ридж. С шести до восьми.

И сегодня буду ждать. Потому что… Потому что. Сама все знаешь лучше меня…»

Гермиона тяжело вздохнула и отложила письмо.

Она хорошо помнила день, когда хрупкий белокурый Скорпиус с огромными зелеными-зелеными глазами впервые появился у них в доме. Лили, любимая племянница, привела его знакомиться с родственниками, сказав, что это ее парень и что у них все очень серьезно.

Миссис Уизли тогда подумала, что сын Малфоя, да еще настолько на него похожий — не лучшая партия.

И, как ни печально, оказалась права.

Отчасти она завидовала этому юному пылкому существу. Испытывать чувства подобной силы, когда кажется, что все — это раз и навсегда, можно только когда тебе чуть за двадцать. Дальше все притупляется… Как у них с Роном, например. Едва ли она представляла, что через несколько лет после свадьбы все взаимодействие между ними сведется к вялым полуминутным копошениям под одеялом и редким фразам вроде «дорогая, передай брокколи, пожалуйста» или «милый, не забудь зайти в прачечную и забрать белье утром в среду».

Вдруг стало грустно. Их и без того неидеальные отношения с появлением Скорпиуса почти сошли на нет. Рон, человек далеко не глупый, не мог не замечать многозначительных взглядов и фраз Малфоя. Тот же факт, что его законная супруга не пытается пресечь появления паршивца в их доме, он расценил как почти неопровержимое доказательство измены…

Камин, установленный специально для связи с домом, неожиданно вспыхнул яркими разноцветными огнями.

Гермиона, торопливо спрятав записку, подошла к нему и присела на корточки.

— Привет, мам, — радостно прощебетала ее такая взрослая дочь.

Признаться, Гермиона упустила момент, когда дети выросли. Казалось, еще совсем недавно Роза и Хьюго были рядом и вот — бах: дочь вышла замуж, а сыну стукнуло шестнадцать и летающие мотоциклы стали интересовать его гораздо больше скучных и стареющих родителей.

— Здравствуй, милая, — улыбнулась миссис Уизли. — Как ты? Как Тедди?

Дочерью она по праву гордилась. Еще бы! Всего за два года стать из неопытного желторотого интерна полноправным колдомедиком сможет далеко не каждый. Да и выйти замуж за помощника министра, чего уж таить, тоже.

— Все хорошо. Я бы даже сказала слишком хорошо, — девушка хитро улыбнулась. — Тедди как всегда язвит и капризничает, чуть не хныкает: теперь ему, видите ли, понадобилось протолкнуть закон об ограничении продажи огневиски. Не представляю, что из этого выйдет… Да и выйдет ли. Если вынесут на референдум я, пожалуй, буду голосовать против.

— Это довольно разумно. Твой Тедди как всегда знает, что делает.

— Да… Иногда даже слишком хорошо знает.

Гермиона едва сдержала вздох. В глазах дочери вновь мелькнула искорка печали, тяжелой и непосильной ноши, которую она, будучи послушной девочкой, взялась нести…

В такие моменты ее матери было как никогда горько и совестно. Знала бы малышка Роза, сколько раз она задавала себе вопрос: а правильно ли сделала, разлучив дочь с кузеном Альбусом? Может быть, дети и смогли бы построить свое, настоящее, счастье, не вмешайся их глупые родители, зацикленные на правилах и условностях.

— Роуз…

— Да, мам?

— Тетя Джиневра сказала, что недавно получила весточку от Ала.

Роуз мгновенно напряглась: лицо ее потеряло легкомысленно-шутливое выражение, тонкие губы едва заметно задрожали.

— И что он?

— Путешествует по Африке. Говорит, что узнал очень много нового и понял самое важное. Если вновь не передумает, вернется домой к октябрю.

— Ну… Хорошо. Самое важное, значит…

— Если ты не хочешь об этом говорить — не будем.

— А знаешь — не хочу. Тем более я совсем забыла, зачем связалась с тобой. Понимаешь, папа беспокоится.

На это раз напряглась Гермиона.

— О чем же?

— О Малфое, ясное дело. Он говорит, что вы с ним любовники, причем довольно давно.

— И ты в это веришь?

— Я — нет. Но верит папа. Ты же знаешь его… Как неудобно с тобой об этом говорить… В общем, не могла бы ты быть к нему чуточку повнимательнее? Прийти пару раз с работы пораньше, приголубить, ну ты понимаешь. Вот сегодня, например.

— Сегодня точно нет. Работы много, — довольно сухо ответила Гермиона.

То, что дочь, хорошо зная свою мать, все же приняла сторону отца, ее оскорбило.

За что она, интересно, должна извиняться? Это ведь Рон ведет себя невнимательно по отношению к ней. Он стал отдаляться первым. Она же просто согласилась с правилами игры, как делала всегда… Когда-то она тоже была послушной девочкой. А может — остается ею до сих пор.

— Хорошо… Просто подумай об этом.

Поговорив еще немного, женщины распрощались.

Гермиона, окончательно расстроившись, принялась за отчет. Работы было не так много, как она говорила. Вполне можно было выкроить вечерок для романтического ужина с мужем…

Однако она знала, что не выкроит — ни вечерок, ни даже лишний часик. Вместо этого она пойдет в номер 800/3 отеля Брэйэр-Ридж.

* * *

Оказавшись на шумной улице, в окружении толпы незнакомых и как будто безликих людей, она почувствовала первый укол совести.

А правильно ли она поступает? Имеет ли право поддаться порыву?

Ощущая удушливый запах мокрого асфальта, автомобильного дыма и людского пота, она вдруг почувствовала, что ненавидит все это. Дождливый унылый Лондон, свою семейку, не дающую покоя ни днем, ни ночью, работу, давно не приносящую морального удовлетворения…

Сама не понимая как, она оказалась у резных ворот отеля Брэйэр-Ридж.

Малфой, как папочка, любил роскошь: дорогая мебель из натуральной кожи, нежный батистовый тюль небесно-голубого цвета, обитые шелком стены в тон — все это было в двухкомнатном номере на восьмом этаже.

Открыв дверь простенькой «Алохоморой», Гермиона немного осмотрелась и, чувствуя, что решимость быстро ее покидает, не раздеваясь, даже не снимая промокшее пальто, рухнула на кровать.

Было неловко и стыдно: от измены, на которую она почти решилась, от собственного безрассудства, от нежелания думать о Роне или детях, даже от того, что помяла и намочила дорогущее синее покрывало.

Каждый удар старых напольных часов отдавался болью в висках.

Что она скажет, когда появится Малфой? Что сделает?

Наверняка, он обрадуется. Скорее даже возгордится. Почувствует, что своей нежной мордашкой и чистым взглядом может растопить даже сердце такой стареющей министерской дамы, как она…

А ей будет просто все равно: его белоснежная кожа, нежная и податливая, вспыхивающая огнем от одного легкого прикосновения, тонкие пальцы, способные мучить и услаждать, крошить волю словно старый грецкий орех, мягкие как у юной девицы волосы — просто сведут ее с ума. И она больше не сможет отказаться от всего этого, пока сам Скорпиус, наигравшись, не погонит прочь.

Прикрыв глаза, Гермиона постаралась отвлечься от мрачных мыслей, думая об удовольствии, что ее ждет, стараясь не слушать и не слышать настойчивого тиканья, насильно возвращающего в красно-серую закатную реальность с ее неразрешенными проблемами, многомерными чувствами и пугающей неопределенностью.

А ведь когда у них с Роном это было впервые, тоже тикали часы. Реликвия Уизли, вместо времени показывающая хорошо ли все с членами большой семьи… Почему они тикали? Или ей только это казалось…

На каких-то полчаса стрелка Рона перескочила с надписи «в смертельной опасности» на «в порядке». Гермионе это показалось довольно милым и она, смеясь, пообещала, что уж с ней Уизли всегда будет хорошо. Что он ответил — она не запомнила, но потом они не меньше получаса глупо улыбались друг другу, стоя крепко-крепко обнявшись у старых часов.

Она до сих пор помнила его глаза — чистые и голубые-голубые. Честные, незамутненные войной и паутиной вранья, которую они вместе соткали за годы семейной жизни.

Резко сев на кровати, Гермиона почувствовала, как что-то внутри надломилось. Может, былые чувства к мужу и не вернуть, но уж сделать ему больно она точно не сможет…

Не давая себе опомниться, она схватила сумочку, небрежно брошенную на пол и, моля всех Богов о том, чтобы не столкнуться с Малфоем в одном из коридоров, бросилась прочь.

* * *

Подойдя к дому, она увидела, что ни в одном окне не говорит свет. Плохое предчувствие больно кольнуло сердце, и Гермиона невольно ускорила шаг. По крутой лестнице крыльца она взбиралась уже бегом.

Резкий взмах палочкой, поиск выключателя в кромешной тьме, на ощупь — и яркий всплеск света, больно ударивший по глазам, ослепивший на долгое мгновение.

— Вот и ты, — мрачно произнес Рон, ожидавший ее на табурете прямо в прихожей.

— Вот и я, — машинально ответила она, часто моргая. После темноты глаза никак не могли привыкнуть к свету.

— Эбенезер сказал, что ты ушла с работы в четыре тридцать. Сейчас восемь тридцать. Можно поинтересоваться, где тебя носило?

Гермиона хмыкнула.

— Я гуляла. Очень устала и хотела как следует проветрить голову.

— У Малфоя?

— Не говори ерунды.

— Вы любовники, — он сокрушенно покачал головой. — А ведь он тебе в сыновья годится, глупая!

Еще десять минут назад она хотела извиниться, рассказать мужу все и попытаться вернуть те светлые чувства, что были у них ласковым теплым днем в «Норе». Теперь же она не хотела ничего. Только спать.

— Да, любовники. И в постели он гораздо лучше тебя. Доволен?

Рон побагровел от ярости, и, с нескрываемым сарказмом, прошептал:

— А ведь твоя дочь пыталась сегодня покончить с собой. Но тебе до этого нет дела.

Гермиона почувствовала, как почва ушла из-под ног.

— Почему?!

— Думаю, из-за Ала. Ты сказала ей, что он возвращается? — Уизли сжал кулаки. — Мы сделали большую ошибку, разлучив их.

Машинально кивнув, Гермиона осела на пол. Ей хотелось заплакать, но слез не было: из горла вырывались лишь странные звуки, напоминающие что-то среднее между воем и мычанием.

Рон, ни на шутку испугавшись такой реакции от собранной и спокойной жены, в момент забыл о своих мелочных обидах и желании ее уязвить. Присев рядом, он лишь нежно прижал Гермиону к себе и, целую макушку, щеки, глаза, стал шептать, что все обязательно будет хорошо.

— И плевать на Малфоя… Плевать на всех… Я сам виноват…

— Да какой Малфой, Рон…

Он замер.

— То есть?..

— То есть, да.

Рон кивнул и улыбнулся сквозь слезы. Теперь он точно знал, что все будет хорошо. Впервые за долгое время он искренне верил в это.

* * *

Стоя у окна, Скорпиус смотрел, как его Гермиона убегает прочь. Невысокая, даже крохотная, гибкая, несмотря на возраст, она одним своим видом затрагивала те струны его души, о существовании которых знали разве что родители.

Он любил ее всей пылкостью, робостью и преданностью юности. Это не было похоже на короткие увлечения сверстницами, где правили бал гормоны. Нет, он знал, что так любить можно только женщину зрелую, недосягаемую и оттого еще более желанную. До боли, до слез, до помутнения разума.

Если бы он не любил ее так, не смог бы сделать то, что сделал. Поставил бы свои стремления и цели выше, как делал всегда…

Коснувшись мокрого и смятого покрывала, Малфой почти увидел как миссис Уизли, нервно кусая губы, лежала на этом самом месте, думая об удовольствиях, что может принести юный любовник… Делая, пожалуй, самый сложный и важный выбор в своей жизни. Выбор между честью и бесчестием. Любовью и страстью. Мужем и Скорпиусом.

Еще в первый свой визит в дом Уизли, Скорпиус понял, что Гермиона — удивительная и прекрасная, заворожившая его с первого же взгляда, невольного прикосновения — несчастлива в браке.

На примере родителей он знал, что так бывает. Трепет, новизна уходят — остается лишь привычка.

Допустить подобное для любимой женщины он просто не мог.

Зная от Лили, верной подруги и какое-то время возлюбленной, что ее дядя Рон очень ревнив, он решил сделать все, чтобы наладить их отношения с Гермионой, пусть и столь… необычными методами.

Он не хотел просто заставить Рона ревновать, это дало бы лишь временный эффект. Нет, тут было нужно более радикальное решение. И Скорпиус его нашел.

Поддавшись порыву, Гермиона должна была понять, что рыжий, не всегда внимательный, но такой родной, милый и надежный Рон — то, что ей нужно.

В том, что она это поймет, Малфой не сомневался. Разве что совсем чуть-чуть… В какой-то момент он едва удержался от того, чтобы послать все к Мерлину, ворваться в номер отеля, где он действительно каждый день ждал свою Гермиону, и сделать ее своей.

Скорпиус прилег на кровать и крепко зажмурил глаза. Он прощался. Больше свою Гермиону он не увидит никогда. И это хорошо.

В дверь постучали.

Стараясь унять бешено стучавшее сердце, он прошептал:

— Войдите.

На пороге возникла Лили Поттер. Молодая и свежая, естественная до дрожи, она окинула комнату взглядом и, хмыкнув, присела на обитый кожей диван.

— Конечно, это ты. Кто же еще.

— Хандришь? — голос у нее был низким, надломленным.

— Прощаюсь с беспечной юностью. Наверное, пора взрослеть.

— Тоже мне, старик нашелся. Лучше поднимай свою пятую точку, и идем со мной в бар напротив. Напьемся как старые добрые времена. Вспомним твою юность. Да и еще повод есть…

— Хороший?

— Не очень… Роуз пыталась покончить с собой. Будем пить за ее здоровье.

Скорпиус резко сел, открыл рот, собираясь сказать что-то, но в последний момент передумал.

— Вот так вот. Я была с ней несколько часов, но вот сейчас выгнали…

— Так ты здесь из-за Гермионы? Думала она со мной?

— Дядя Рон никак не мог ее найти. Вот я и подумала… Но надеялась, что не права.

— Она хорошая… Не смогла бы.

— Я тоже так думаю.

Какое-то время оба молчали. Лили, заскучав, встала с дивана и прилегла рядом со Скорпиусом, легонько приобняв его.

— Ну что, пить будем?

— Пожалуй…

Они встали и, держась за руки, пошли к выходу. Уже у двери Скорпиус обернулся и, окинув взглядом номер, еще раз попрощался. Больше он сюда не придет.

— Знаешь, что я подумал? Хорошим человеком быть невыгодно. Я ведь сейчас мог бы…

— Не мог бы. Совесть не позволила бы. Ты у нас просто чудо, хоть и вечно с этим споришь.

— Чудо, ага, в перьях, — улыбнувшись, он обнял Лили за талию и повел ее вниз.

Прощание вышло не таким, как он полагал, но все же Скорпиус был рад, что все так, как есть. Когда-то давно отец сказал ему, что все, что происходит — к лучшему. Теперь он, кажется, поверил.