Расскажите, профессор...  (джен)

При свете луны ты рукой мне помашешь,

Тихонечко так ты что-то мне скажешь.

А я буду знать, что ты здесь, что ты рядом,

Глядишь на меня своим ласковым взглядом.

Тебя не увижу я больше, я знаю...

Прости, каждый день о тебе вспоминаю.

Отпустить не могу, хоть прошло столько лет,

Быть может, ты тут, может быть, тебя нет.

Если что-то не так — ты меня извини,

Все так сложно, так больно, меня ты пойми.

Тебе я хочу очень много сказать,

В глаза посмотреть, осторожно обнять...

Отпущу я тебя, отпущу, обещаю,

Но пока я с тобою во сне полетаю.

Я вместе с остальными учениками первого курса факультетов Когтевран и Слизерин стою у двери одного из многочисленных кабинетов Хогвартса и дожидаюсь своего первого урока по истории магии. Многие уже знают от своих родителей, что этот урок — самый скучный и нудный в Хогвартсе, так как преподаватель, который когда-то — никто уже и не помнит точной даты — уснул в кресле в учительской и проснулся уже призраком, и с тех пор скучнее истории магии предмета в школе нет. Говорят, что при жизни профессора Бинса его уроки были занимательными и интересными, и дети всех факультетов с удовольствием ходили на них. Никто не мог объяснить, почему после своей смерти профессор так изменился, но с тех пор история магии являлась лишь удобным поводом для того, чтобы хорошенько вздремнуть. И к тому же после столь плотного обеда — а у нас он как раз только что был — ученики чувствовали себя сонными и не способными внимательно слушать любого учителя, не говоря уже о профессоре-призраке.

За все время после его смерти лишь некоторые могли противостоять его усыпляющему голосу, но, впрочем, почти все умудрялись сдавать экзамены на вполне приличные оценки. Учителя, разговаривая друг с другом на эту тему, лишь пожимали плечами, а ученики загадочно улыбались, уверяя остальных в том, что для них ничего невозможного нет.

Но я не верю в эти «специальные случайности» и полагаюсь лишь на саму себя. Я уверена в том, что для меня история магии станет такой же увлекательной, как и трансфигурация, чары и зельеварение, по крайней мере, я спать на уроках не буду! Я с раннего детства разузнала все, что только можно о школе волшебства, и горела желанием поскорее начать учиться и стать такой же хорошей ученицей, какой была моя мама. Но почему-то родители не поддерживали эту мою мечту и, качая головой на очередной вопрос о том, почему при использовании заклинания левитации нужно взмахнуть палочкой именно так, а не как иначе, отправляли меня поиграть с младшим братишкой.

Только потом я поняла, что учеба и знания — это не то, чему нужно стремиться в жизни, и немного поумерила свой пыл к познанию нового, а страсть к книгам стала не такой сильной. Конечно, я не собиралась и не собираюсь игнорировать учебу, как это делал мой папочка, но становиться книжным червем я тоже не хочу. Мама рассказала мне кое-что о своем первом курсе в Хогвартсе, и из ее краткого, скупого рассказа я поняла, что на страницах фолиантов убежища от одиночества не найдешь. В тот раз я спросила у нее, кто же спас ее от будущего, в котором единственными и преданными друзьями были бы только книги, и она, выронив из рук чашку, которая разбилась об пол с оглушающим звоном, и, сказав «Конечно же, твой отец, Роза», выскочила из гостиной, чтобы взять из кухни совок и веник. Я еще тогда задалась вопросом, почему же мама просто не использует какое-нибудь обычное заклинание, чтобы восстановить свою любимую чашку, а папа смотрит ей вслед с каким-то чувством в глазах, которое я, как ни пыталась, расшифровать не могла. Больше я родителей об этом не спрашивала, хотя много раз натыкалась на мать, которая, листая небольшую книжку с твердым коричневым переплетом, украдкой утирала слезы. Потом она ее куда-то прятала, и сколько я ни пыталась разузнать ее местоположение, найти эту странную книгу так и не удалось. Как будто она просто исчезала в воздухе. Как по волшебству. Ведь в этом не было ничего удивительного, не так ли?

Мне было уже десять, когда я узнала про то, что Гарри Поттер был лучшим другом моих родителей на протяжении семи лет. Причем, узнала не от них самих, а от тети Джинни, которая пришла к нам в гости на день рождения Хьюго. Моя единственная тетя и не собиралась посвящать меня в тайны прошлого родителей, и, если бы не глупая случайность, когда я, нечаянно уронив коробку с волшебными хлопушками, подслушала один разговор. Из него мне стало известно, что мальчик, которого до этого я видела лишь на движущихся колдографиях на передовицах газет восемнадцатилетней давности, хранившихся в нашей библиотеке на самой верхней полке, был лучшим другом родителей. Мальчик, который когда-то стал известным из-за того, что стал единственным в мире человеком, пережившим Аваду Кедавру, который в семнадцать лет убил того, кто считался непобедимым, мальчик, который пожертвовал своей жизнью ради других. По правде, я восхищалась им и часто, разглядывая его колдографию, которую вырезала из одной из многочисленных газет со статьями про героя, мечтала о том, что когда-нибудь тоже встречу такого же храброго и доброго мальчика, который станет моим лучшим другом и будет рядом в самые трудные моменты моей жизни. Гарри Поттер был моим идеалом, и это являлось моей самой главной тайной, потому что я боялась, что мои немногочисленные друзья меня засмеют и обидятся, и тогда не могла знать того, что я такая не одна.

— Роза, эй, Роза! — рядом с моим ухом раздается громкий голос, и я, вздрогнув, выныриваю из мыслей и ловлю себя на том, что автоматически киваю головой. Наверное, Джейн снова всю себя посвятила очередному рассказу о каких-нибудь новых фантастических существах, которых на днях поймала ее мама, а я делала вид, что слушаю ее, поддакивая в нужные и ненужные моменты. Хотя, если учесть, что рассказчик — Джейн Лонгботтом, то нужных моментов тут не бывает. Я считаю, что она немного... не в себе. Ее отец работает в школе профессором травологии, а мать — редактор «Придиры», которую я читаю лишь из вежливости и для того, чтобы улучшить настроение.

— Да, Джейн? — я складываю руки на груди, словно этим жестом пытаясь защититься от последующих аномальных заявлений подруги, внимательно смотрю на нее. Она нетерпеливо дергает меня за рукав, а ее большие глаза цвета морской волны возбужденно сверкают и с какой-то странной мольбой смотрят на меня. Я тяжело вздыхаю. Сейчас начнется.

— Нет, ты представляешь! — от волнения Джейн начинает заикаться. — Нет, ну ты представляешь? Или не представляешь? Тебе надо это представить!..

Я совершенно спокойно выслушиваю этот ее сумбурный поток мыслей, для меня уже нет в этом ничего удивительного. Так как это часть ее самой. Точнее, это есть она сама.

— Конечно, представляю, — успокаиваю я ее и улыбаюсь: вид подруги безумно забавляет меня, особенно вот в такие моменты. Порой Джейн выдает такие невообразимые вещи, что, если когда-нибудь в полнолуние ты пойдешь по лесу и на своем пути встретишь улыбающегося дементора, ты ни капли не удивишься, а лишь пожмешь плечами и продолжишь идти. Когда со мной Джейн, для меня оживают все сказки. Все, кроме одной. Про него. Единственная сказка, которая для меня вечна.

Единственная сказка, у которой вечный конец. Сказка, которая слишком реальна для того, чтобы быть сказкой. В ней добро победило зло и умерло вместе с ним.

— Ты точно представляешь? — округлив глаза, уточняет она. — Потому что потом ты не сможешь этого сделать!

— Джейн, — я нетерпеливо закатываю глаза. — Прошлый раз, когда ты сказала профессору Снейпу, что у тебя в котле тонут... как их там... желторотые чупырсики, и попросила профессора спасти их, Когтевран лишился пятнадцати баллов. Уж поверь, тогда я в полной мере смогла их представить, — я усмехаюсь, вспоминая первый урок зельеварения, хохот однокурсников и недоумение на лице Снейпа, смешанное с неприязнью. Джейн та еще штучка, способная выбить из колеи даже мрачного преподавателя зелий.

Та надувает губы и отворачивается от меня. Я снова ухмыляюсь и мысленно считаю до десяти. Джейн, несмотря на все ее странности, такая предсказуемая! Как только в моих мыслях проносится цифра «десять», подруга поворачивается обратно, как всегда, с улыбкой на губах и потусторонним взглядом синих глаз.

— Мне вот папа сказал, что... — снова затараторила она. И почему колокол до сих пор не прозвенел?

— ...нельзя полагаться только на саму себя, а надо уметь принимать помощь и не бояться просить о ней, — я удивленно смотрю на Джейн. Такой резкой смены темы я не ожидала даже от нее. Говорили — точнее, она говорила — об одном, теперь же речь идет о совсем другом. Никакой связи между первыми высказываниями и этим заявлением я не вижу, но... это же Джейн Лонгботтом. Когда она со мной, не только оживают все сказки, но и уплывают в неизвестные края вся логика и какой-либо смысл.

— Если ты в чем-то нуждаешься, в чем-то, что очень важно для тебя, нельзя надеяться только на одного человека. Потому что где-то есть кто-то, кто знает что-то, чего не знают другие. И они могут тебе это сказать. Или показать.

Меня словно бы ударяет бладжером по голове. Никогда бы не могла подумать, что я когда-нибудь буду жадно внимать слова Джейн, словно упиваясь ими и вбирая каждую их букву в себя. Слова девочки, которая живет в своем собственном мире, отгородившись стенами, построенными мечтами и фантазиями, от реальности. Этим она так похожа на меня... Сейчас, можно сказать, был первый раз, когда я услышала от нее что-то настолько... настоящее и правильное.

— Вот моя мама, например, почти ничего не знает о растениях, которые цветут дома на наших подоконниках, а вот папа может рассказать про них много чего интересного. Или, наоборот, папа не знает, где обитают морщерогие кизляки, а мама мне даже показала эти места. Они такие забавные. Кизлячки, — она снова погружается в свой мир, не замечая, с какой благодарностью я на нее смотрю. Всего одним предложением она решила мою проблему. И почему я раньше не могла до этого додуматься?

Просто потому, что я привыкла полагаться лишь на саму себя.

Джейн стоит, совершенно не двигаясь, блаженно прикрыв глаза и мурлыча себе под нос что-то вроде стишка про морщерогих козляков... или кизляков.

«На свете жил малыш-кизлячок,

И был у него большой сундучок,

В котором сидел другой кизлячок,

Но кизляк не малыш, а кизляк-старичок».

Кажется, совершенно бессмысленные и глупые слова про двух мифических кизляков, но меня они почему-то подвергают в глубокую задумчивость; в них есть что-то особенное, какой-то скрытый важный смысл, который я никак не могу понять. Наверное, я просто становлюсь параноиком. Как Джейн.

Наконец звенит колокол, и мы шумной гурьбой вваливаемся в кабинет истории магии, толкая друг друга и стараясь выбрать себе самые лучшие места. На этом уроке этими местами являются самые задние парты.

И когда я возвращаюсь в реальность, оказывается, что пустым остается место прямо перед столом учителя. Я обиженно смотрю на подругу, которая уселась на самой последней парте рядом с какой-то девчонкой из Слизерина и, положив голову на учебник, приготовилась к хорошему сну. Ну и что, что я буду сидеть совсем близко к профессору Бинсу? В конце концов, это не профессор Снейп, которого боятся все ученики, начиная с первого курса и заканчивая последним. Все, кроме слизеринцев. Говорят, что после войны профессор зельеварения, так сказать... немного одичал. Даже не в том смысле, что он стал намного злее и страшнее (хоть и не без этого: несмотря на то, что нашему зельевару сейчас пятьдесят семь лет, он остался таким же устрашающим, каким был раньше — мне папа сказал), а в том, что он ведет себя, как дикий и загнанный зверь. Все время сидит в своих подземельях, на свет белый не выходит — разве что иногда поесть соизволит прийти. Странный он какой-то. Я его не боюсь. Вот только узнать бы про него побольше... А вдруг ему тоже нужна помощь, и он просто боится о ней попросить? Как и я, надеется только на самого себя, забыв про то, что рядом есть те, кто могут помочь, как сказала мне Джейн. Хотя мне кажется, что профессор Снейп просто слишком горд для того, чтобы попросить кого-то о помощи, и боится, что его станут считать слабым. Когда-то я была такой же.

Я совершенно спокойно сажусь за первую парту, раскладываю на ней учебник, пергамент и перо и внутренне готовлюсь к тому, что собираюсь сделать. Мерлин, ну что в этом такого страшного? Просто задать один вопрос. По теме, так сказать. Ведь это напрямую связано с историей. Я приняла решение.

Через минуту в кабинет сквозь доску влетает призрачный профессор и без какого-либо знакомства с классом начинает урок. Я думала, что папа преувеличивал, когда говорил, что голос профессора Бинса похож на скрип несмазанной телеги, который усыпляет не хуже снотворного зелья. Странное у него сравнение: ведь скрип, наоборот, должен мешать спать, а не... Мерлин, о чем я сейчас думаю? Усилием воли заставляю себя сосредоточиться на теме урока, но это оказывается не таким уж простым делом, если учесть, что профессора слушать неинтересно, никакой красочной эмоциональности в его рассказе нет, да и все мои мысли сейчас занимает разговор, который я собираюсь завести.

Неожиданно по телу неприятно пробегают мурашки. С чего бы это?

Бинс что-то бубнит про сообщества гоблинов, кентавров, эльфов и волшебников, про их отношения между собой, но я даже не пытаюсь услышать его. Мама наверняка бы разозлилась. Сердце в груди бухает так сильно, что мне кажется, будто это парочка троллей топает где-то за дверью кабинета. Черт! И что же в это такого страшного? В конце концов, меня не заставляют убивать василиска, участвовать в Турнире Трех волшебников и сражаться с Волдемортом... Мне всего лишь нужно задать вопрос. Один-единственный вопрос. Неужели это может быть настолько сложно?

Признайся себе, Роза: ты боишься отказа. Ты боишься, что тебя ждет разочарование. Страшишься того, что все твои мечты и фантазии в одно мгновение могут стать руинами. Трусиха. Но риск для меня слишком велик.

Часы на стене отсчитывают время до конца урока и каждой новой секундой уничтожают жалкие остатки моей храбрости. Либо сейчас, либо никогда. Соберись, Роза! Ты ведь дочь знаменитых Уизли, и тебе все трудности должны быть по плечу!

Глубоко вздохнув и собрав всю свою волю в кулак, я буквально выпаливаю эти сложные для меня слова, и мой голос в сонной тишине класса (на бормотание профессора никто внимания не обращает) звучит, как пушечный выстрел.

— Сэр, а вы не могли бы... рассказать мне о Гарри Поттере?

Глупо-глупо-глупо. Теперь он смотрит на меня так, как будто я, по меньшей мере, тоже внезапно стала призраком. Призраки, они просвечивают, внезапно проносится в моей голове. Стоп, откуда такие мысли? Это же абсурд! Ну и что, что просвечивают? К чему я вообще об этом подумала?

Все ученики, как будто по команде, поднимают головы от парт, попеременно переводя взгляд то на меня, то на Бинса, а я пристально гляжу на профессора, пытаясь прочесть на его прозрачном лице хоть какие-нибудь эмоции. Но их нет. Сейчас мы играем в игру «Кто кого переглядит», и пока преимущество на моей стороне. Ведь призраки просвечивают. Смотрю в его глаза, а вижу классную доску.

Секунды почему-то стоят на месте, или это мне просто так кажется? Я уже готовлюсь к тому, что сейчас профессор кратко и сухо скажет «Нет», как он задает вопрос, который я никак не ожидала услышать:

— Позвольте вас спросить, мисс...

— Роза Уизли, сэр, — отвечаю я быстро.

— Позвольте вас спросить, мисс Уизли, почему вы обратились именно ко мне с таким странным вопросом? — он испытующе смотрит на мое лицо, но через мгновение отворачивается.

Я растерялась. Действительно, почему я выбрала именно Бинса? Было бы гораздо проще спросить у МакГонагалл или у Хагрида — они, я думаю, знали Гарри очень хорошо. Первая была когда-то деканом Гриффиндора, а лесничий... Ну не будет же он просто так перед каждым завтраком вливать в себя рюмку огневиски, говоря при этом одни и те же слова: «За тебя, Гарри». Так почему же мой выбор пал именно на профессора истории магии? Оказывается, все так просто. Во-первых, я даже не выбирала, а просто сразу решила идти на рожон. Во-вторых, если во мне загорится какая-нибудь безумная идея, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы осуществить ее. Джейн мне дала подсказку — и ждать у меня просто больше не было сил. Я и так ждала слишком долго.

— Просто, сэр, я подумала, — я всеми силами стараюсь не опуститься на испуганный писк — всю уверенность как ветром сдуло, — что вы... вы профессор истории и... это ведь связано, и вы можете...

На какой-то безумный миг мне показалось, что Бинс, который после своей смерти не обращал ни на кого и ни на что ни малейшего внимания, сейчас рассмеется. Расхохочется над моей глупостью, а за ним начнут повторять и остальные...

— Хм, вы ошиблись, мисс Уизли, — мое сердце пропустило удар. — Это две совершенно разные вещи.

— Но почему? Это ведь прошлое! А прошлое — это история. Гарри Поттер стал историей, стал прошлым! И я хочу знать!

— Я же вижу, что вы так не думаете, мисс, — я смотрю на профессора, и мне тоже кажется, что взгляд его прозрачно-серых глаз прожигает меня насквозь. — Для вас герои не могут жить в прошлом, не так ли? Они не могут стать историей. Они живут вечно. Я прав?

Я краснею, но не опускаю головы.

— А разве вы так не считаете, сэр? Вы преподаете историю, и вы лучше меня должны понимать, что она и ее герои вечны. Я не думаю, что для меня одной это важно, сэр. Никто не забыт и ничто не забыто. Вот вы сейчас рассказываете о великих похождениях магов, восстаниях гоблинов и крахе статуса домовых эльфов. Ведь этого никто не забыл, не так ли? Их помнят, потому что... Вот вырежешь этот кусочек из истории, и получится совсем другая картинка.

Похоже, Бинс такого не слышал очень давно, так как на его призрачном лице я явно вижу потрясение. Да и остальные ученики смотрят на меня с похожим выражением. Я чувствую, как в груди всколыхнулась сильная волна, смывая все оставшиеся крохи страха и неуверенности.

— Так почему же это совсем другое? Почему? Там так же жили, так же умирали, любили и ненавидели. Была война. Ну и что, что жизнь не вечна? Смерть тоже не вечна. Зато вечна память. И мы должны помнить об этом, профессор.

— Золотые слова, мисс Уилиз, — он, кажется, смог прийти в себя, хотя память на фамилии у него осталась все такая же ужасная. — Вы правы. Историю нельзя разделить на важные события и не важные. Все равно и все взаимосвязано. Одна только мелочь может стать причиной большой катастрофы, будь то война или мирный договор. Творить историю — это то же, что строить башню из кубиков. Убрал одну часть, и рушится вся конструкция. Вы верно сказали, мисс. Но сейчас мы говорим совсем не об этом. Когда-нибудь мы дойдем и до этой темы, а пока я прошу вас сосредоточиться на теме урока и...

— Профессор, вы меня не поняли, — я говорю очень тихо, — я хочу услышать это именно сейчас.

— И я тоже, сэр, — внезапно раздается сзади голос какой-то девочки из Слизерина.

— И я!

— Да, расскажите нам!

— Мы все хотим услышать!

Шумный гомон наполняет класс, а я улыбаюсь, победно глядя на Бинса. Не думала, что столько однокурсников желает узнать то же, что и я. Я вижу, что профессор готов принять поражение. Мое сердце отчего-то замирает. Он тяжело вздыхает и опускает руки, и прозрачный свиток, медленно кружась в воздухе, бесшумно падает на пол и исчезает.

— Ну что ж, если вы так хотите... Но позвольте вас спросить, мисс Уилиз, почему вы не сходили в библиотеку и не прочитали об этом? Уверяю вас, эти события прочно отпечатались в памяти волшебников, и об этом написано много книг. Мне кажется, что книги сказали бы вам намного больше, чем могу сказать я. Хотя, честно признаюсь, за девятнадцать лет мне задавали этот вопрос три тысячи семьсот восемьдесят четыре раза.

— Вот видите, сэр, — я продолжаю улыбаться. — Значит, вы должны много знать об этом. И все должны знать.

— И все же вы не ответили на мой вопрос, мисс Уилиз.

Мне даже и не надо долго раздумывать — откуда-то я точно знаю ответ.

— Книги, сэр, не могут содержать в себе ответов на любой вопрос.

— Странно... — он почесывает подбородок большим пальцем. — А вот ваша мама думала совершенно иначе.

Не знаю почему, но меня это замечание неприятно колет. Мне не хочется быть похожей на свою маму. Конечно, я очень люблю ее, но хочу быть самой собой.

— Я не моя мама, сэр, — четко отвечаю я, прямо глядя в глаза призрака. И снова непонятно откуда в моей голове проносится чей-то яростный возглас: «Я не мой отец!». Я неистово трясу головой. Откуда это все берется? Голос незнакомый, я даже не могу понять, кому он принадлежит: мужчине или женщине. Так разве бывает? Хотя, если учесть сказанное, это был или мужчина, или мальчик.

— Вы намного упрямее своей матери, — усмехается Бинс. — Ну хорошо... Только ответьте на еще один вопрос: почему вы не спросили про это у другого учителя? Я уверен, что они бы вам рассказали намного охотней и лучше, чем я.

Вот ведь упертый козел! Ему сложно, что ли? Или боится, что появится призрак Гарри Поттера и займет его место? Не говорить же ему, что мне было прям невтерпеж! И что же мне ответить?

Отчаяние уже начинает завладевать мной, как внезапно мое неловкое положение спасает незнакомый мне белобрысый мальчик со светло-голубыми глазами, сидящий слева от меня через две парты. По-моему, он из Слизерина.

— Я спрашивал, сэр, — он сидит неестественно прямо, немного гордо вздернув подбородок. Почему-то кажется, что этот слизеринец считает всех нас недостойными его персоне. Но он мне, как это ни странно, даже нравится.

— Неужели? — удивился профессор, переводя взгляд на мальчика. — И у кого же, мистер ээээ...

— Малфой, — холодным голосом кратко отвечает он. — Скорпиус Малфой. Я спрашивал у профессора Снейпа.

Теперь я во все глаза смотрю на Скорпиуса: тот совершенно невозмутим и, кажется, даже не замечает того, что однокурсники смотрят на него, разинув рот.

— Вот как, молодой человек, — Бинс удивлен не меньше нас, но старается скрыть это. Впрочем, ему это легко удается — столько лет же удавалось и ничего. — И что же двигало вами в этот момент? Чистое любопытство? Или что-то еще?

— Я не думаю, что это важно, сэр, — не меняя тона, говорит Малфой. Вот мне бы его стойкость!

— Воля ваша, мистер Малфой. И добились ли вы успеха?

— Нет, сэр, — голос Скорпиуса меняется, теперь в нем можно услышать сожаление. — Скорее, наоборот.

Да... Сегодняшний день полон чудес. Чтобы зельевар в чем-то отказал своим ненаглядным слизеринцам? Да быть такого не может! Хотя, видимо, все-таки может: на лице мальчишки явственно читается горькая обида. Наверное, Снейп еще и наорал на него. Я даже ни капельки не удивлюсь, если сейчас за окном пойдет снег.

— Вот как? — Бинс подлетает ближе к Малфою и склоняет голову набок, что делает его немного похожим на Почти Безголового Ника. — И что же вам сказал профессор Снейп?

Я подумала, что сейчас Скорпиус снова скажет профессору, что это не его дело, но, к моему удивлению, тот начал говорить, правда, уже с не такой уверенностью в голосе.

— Ничего не сказал, сэр. Я спросил у него то же, что и она, — он кивает в мою сторону, но на меня даже не смотрит. — Это было вчера на уроке зельеварения, — молчит, потупив взор и разглядывая трещинки на парте.

— И что же, мистер Мэлфи?

Лицо Малфоя кривится, но он продолжает.

— Он почему-то очень разозлился. Прошипел мне в лицо, что сейчас не урок истории магии, и если мне так... интересно, то я могу идти в библиотеку и утолить свое... неуемное любопытство. Или к любому другому учителю, — он даже как-то нервно запускает руку в волосы. — Но чтобы к нему больше никто с этим вопросом не подходил. Из-за того, что... в общем, что его предмет — зельеварение, и Гарри Поттер в состав зелий не входит, чтобы о нем рассказывать. А потом... потом он куда-то вышел из кабинета, наверное, в свою лабораторию, и я подумал... неважно, — лицо Скорпиуса покрывается красными пятнами. — Мне показалось, что там что-то разбилось... В лаборатории, в смысле. А когда профессор Снейп вышел, то сказал нам...

Весь класс затаил дыхание, ожидая, что Малфой скажет что-нибудь невероятное.

— Он сказал, что ингредиенты в шкафах, котел на столе, и мы можем приступать к работе, — он усмехнулся, а остальные издали разочарованный вздох. Бинс кивнул головой и почему-то облегченно вздохнул. — И до конца урока он не проговорил больше ни слова; все время сидел за своим столом и что-то писал, постоянно что-то зачеркивая.

— И вы больше не спрашивали у профессора Снейпа, мистер Мэлфи? — спросило привидение.

— Я не самоубийца, сэр, — холодность вернулась в голос слизеринца. — Не знаю, из-за чего он так разозлился, но спрашивать у него про это никто больше не будет. Одного раза нам вполне хватило.

— Ну, если уж все произошло именно так, то, хорошо, я расскажу вам. А никто из вас не интересовался Гарри Поттером у профессора МакГонагалл или у профессора Флитвика?

— Бинс обводит взглядом класс и усмехается, когда все отрицательно качают головой.

— Что ж, я так и думал. Кхм-кхм, — он прокашливается, словно ему насыпали песок в горло. Как будто волнуется. Странно. Как мне сказал папа, профессору Бинсу все всегда до фени, и даже если взорвать класс истории магии, на его лице не отразится ни одной эмоции, и он даже не соизволит повернуть голову в ту сторону, откуда раздался взрыв. Хотя мой отец всегда был склонен к преувеличению.

— Да... — Бинс застывает, снова превращаясь в самого себя: ко всему равнодушного призрака, но только у него в руках теперь нет пергамента, за которым он всегда прячет свое настоящее лицо. Странно... Призрачный пергамент, призрачный профессор... Но он самый скрытный из всех, кого я когда-либо встречала. Не считая Снейпа. Сейчас он почему-то уставился на меня, и из-за этого я сама ощущаю себя привидением: мне кажется, что профессор смотрит сквозь меня. — Гарри Поттер... Мальчик, который выжил. Мальчик, который погиб за мир во всем мире. Мальчик, который спас всех нас.

Если раньше тишина в классе была сонной и, так сказать, ленивой, то сейчас я явственно чувствую висящую в ней напряженность. Она звенит набатом в моей голове, с силой давит на уши и как будто перекрывает путь воздуху в легкие. Никогда не думала, что дышать так сложно. Поворачиваю голову и окидываю взглядом всех однокурсников: совершенно никто не спит и не дремлет — даже Джейн оторвала голову от парты и теперь сидит, сверля неподвижным взором преподавателя, но я абсолютно уверена в том, что в этот момент она целиком и полностью находится в реальном мире; спины у всех выпрямлены, лица такие внимательные и сосредоточенные... Такого не было на истории магии уже более ста лет. И снова Гарри Поттер умудрился изменить неизменяемое, соединить не сочетаемое и сделать нереальное, даже будучи мерт... не рядом с нами. Это все он. Не я.

— Я считаю, что вы все о нем слышали и не раз, — начинает говорить Бинс сухим голосом, будто снова читает свою обычную лекцию. Может быть, на самом деле мне стоило подождать и спросить у кого-нибудь другого? Ведь все мы надеемся на интересный рассказ, а тут... как было, так и осталось. Хотя я сомневаюсь в том, что мне хватило бы смелости задать этот вопрос другому учителю, поэтому буду слушать призрака — быть может, что-то необычное и случится. — Наверняка вам всем говорили о нем родители, — я хмыкаю, — или же вы прочитали о нем книги. Со дня смерти Героя прошло больше девятнадцати лет, но волшебники будут всегда помнить его. Помнить его храбрость, его смелость, верность друзьям, готовность всегда прийти на помощь и его самопожертвование. Ведь только благодаря ему вы сейчас сидите вот здесь и слушаете меня, — в голосе профессора так ничего не изменилось: свист ветра в пустыре или шелест листьев на умирающем дереве. — Мы никогда не забудем его способность понимать других, прощать тех, кто этого не заслуживает. Одним разом перечеркнуть все свои устоявшиеся в жизни принципы, суметь присмотреться к тем, кто не желает присмотреться к тебе, сможет да и захочет далеко не каждый. Наверное, такова была его участь: отдавать, но ничего не получать взамен.

Мерлин мой, ну сколько же пафоса! Это признаю даже Я. Позади меня раздается еле слышный всхлип той же девочки из Слизерина, которая первой поддержала меня, когда я решилась спросить у Бинса про Гарри. Я опять оборачиваюсь и смотрю на нее: худенькие плечи еле заметно сотрясаются, по бледным щекам катятся маленькие слезинки, которые, достигая подбородка, на пару секунду застывают на нем, а потом резко срываются вниз. И кто сказал, что Слизерин слезам не верит?

Я вздыхаю и, отворачиваясь, переплетаю пальцы обеих рук между собой: получились кресты. Целых пять штук. Ровные такие. У каждого пальца есть пара, и получается все так... гладко, правильно. Красиво даже. Гармонично. Указательный — указательный, мизинец — мизинец. А вот уберу два пальца: мизинец и большой — получается уже четыре крестика. Только уже немного кривые — забрали у двоих пару, и все наперекосяк пошло. Большой — указательный, мизинец — безымянный. Не подходят они друг другу.

Вот ровные крестики — это моя жизнь до этой самой секунды, когда я была наивной дурочкой и не многого понимала. Все у меня было гладко, без единой трещинки: хочешь верить — верь, никто тебе не мешает. А кривые — это тоже моя жизнь, но только после этой секунды, когда пришло осознание того, что я смотрела на мир сквозь пальцы или, точнее сказать, не смотрела на него вообще.

И вот пришло разочарование, которого я так боялась, но оно почему-то совсем не такое, каким должно быть. Надеюсь, что не поздно все исправить. Опоздать — никогда не рано. Но успеть — чаще всего бывает поздно.

— Он был гриффиндорцем, — между тем продолжал Бинс, и я усилием воли заставила себя прислушаться к его, без единой эмоции, голосу. — Храбрым, преданным, но безрассудным и чрезвычайно глупым, — мне показалось, или на самом деле на лице призрака только что пробежала тень улыбки?

На лицах слизеринцев — тоже легкая улыбка. Не усмешка. А именно улыбка. Я прочитала в истории Хогвартса, что с момента основания школы и до последней войны факультеты Гриффиндор и Слизерин терпеть друг друга не могли, всё враждовали между собой, стараясь доказать друг другу, что они лучшие в школе. Ага, а Когтевран и Пуффендуй совсем не в счет, да? Но Вторая война закончилась, Темный лорд был побежден, и наконец-то старые, вбитые всем поколениям еще Годриком и Салазаром обиды исчезли, уступив место нормальным, дружеским отношениям. Конечно, все не стало так легко и просто, но все же... Жертвы той битвы не стали напрасными, они буквально сделали невозможное: примирили льва и змею. А Бинс упорно хотел об этом молчать.

— У Гриффиндора есть такая особенность — совершать ошибки, которые, впоследствии, становятся самыми правильными в жизни поступками. — Полнейший парадокс. — Гарри Поттер совершил этих ошибок больше других, но, если бы он не сделал этого, один только Мерлин знает, что сейчас было бы с нашим миром. Устойчивое мнение «На ошибках счастья не построишь» в Гриффиндоре срабатывает совершенно наоборот.

Сзади слышится громкое фырканье. Или это мне уже просто кажется.

— Быть гриффиндорцем — значит нарушать школьные правила и не следовать установленному порядку, — фырканье становится громче и насмешливее, но я не оборачиваюсь. — Но иногда это бывает полезным, знаете ли. Гарри Поттер стал самым молодым ловцом за последнее столетие и...

— Сэр, — перебиваю я его, — простите, но... все это написано в книгах, немного по-другому, конечно, но смысл тот же...

— Мисс Уилиз, — скрипит Бинс, недовольно глядя на меня, — я вам сразу же напомнил об этом, но вы меня не послушали. Вы упрямо твердили свое, когда вам ясно было сказано, что книги могут рассказать вам больше, чем я. Ведь вы читали их, не так ли?

Больше нет неуверенности и стеснительности. Странно, но больше вообще ничего нет. Я сама себя не понимаю. Ведь рассказ Бинса — это именно то, что я хотела услышать: сильный, храбрый герой с добрым сердцем и готовый прийти к любому на помощь. Так я рисовала себе в воображении Гарри Поттера. И оказалась права. Так почему же вместо того, чтобы почувствовать радость, я ощущаю лишь пустоту внутри себя и сожаление? Почему за один момент все так поменялось? Я хотела получить идеального героя — я его получила. Так что же не так?

Наверное, я просто ошиблась. Мне не был нужен идеальный герой без каких-либо недостатков. Я просто не смогла вовремя понять одну истину: всегда и везде есть «мальчик, который...», но никто не вспоминает, или никто не знает о простом мальчике. О просто Гарри. А был ли мальчик? Раньше я не задумывалась о том, что все герои — в первую очередь, просто обычные люди, способные страдать, любить, ненавидеть, прощать, терять и приобретать. У них тоже есть сердце, которое болит, когда тебя предают, и когда ты теряешь дорогих людей. Вот я придумала себе непоколебимый образ всемогущего героя, а кто знает, вдруг Гарри Поттер на самом деле таковым не был? Вдруг он просто пытался стать им, чтобы люди не теряли надежды и находили в себе силы сражаться дальше? Я не знаю. Родители об этом не говорят, а в газетах и книгах я только находила, что «Гарри Поттер — самый молодой ловец последнего столетия», «Гарри Поттер приносит первую победу Гриффиндору после семи лет поражений», «Гарри Поттер убивает Ужас Слизерина из Тайной комнаты», «Гарри Поттер побеждает в Турнире Трех Волшебников», «Гарри Поттер спасает магический мир от лорда Волдеморта и погибает сам», «Похороны Гарри Поттера — красивый конец Мальчика, который жил» и так далее. Одни восхваления, достижения, а остальная жизнь как будто закрыта черной вуалью или ее попросту не существует. Судя по всему, Гарри только и делал, что до конца своей очень короткой жизни совершал подвиги и всех спасал, а про самого себя даже и не вспоминал. Не верю я в это. Больше не верю. Пора перестать быть наивной дурочкой. Люди идеальными не бывают, это раз. Все хорошо в жизни не бывает, это два. Все, даже герои, имеют право на слабость, это три. И почему я раньше была слепа, как котенок?

— Да, я читала их, сэр, — отвечаю я негромко. — Но вы не правы: книги не могут дать нам именно того, чего мы хотим, книги писались людьми, поэтому человек знает больше. Вот почему я спросила у вас. Знаете, то, что я прочитала — это как речь на похоронах. Либо скажи что-то хорошее, либо промолчи. Так и возносят человека до небес, делая их лучше, чем они есть на самом деле. Да, это хорошо, когда люди стараются стать лучше, но когда в чужих глазах их делают святыми с помощью лжи...

— То есть, вы хотите сказать, мисс, что все, что написано в книгах о Гарри Поттере — ложь, и я лишь поддерживаю ее? — уточнил Бинс.

— Я этого не говорила, профессор. Но я просила вас рассказать о Гарри Поттере, о его жизни, настоящей жизни, а вы же, сэр, только описываете его качества. И... и я не знаю, можно ли им верить. Я хочу поверить, но не могу — слишком уж все это смахивает на эту самую похоронную речь. Где бы я ни прочитала, везде одно и то же: каким храбрым и мужественным юношей был Гарри Поттер, — я неистово трясу головой. — Не бывает так. Люди — не дементоры, и они умеют бояться. Они должны бояться. Да, может, он боялся меньше других, но... расскажите мне правду. Покажите мне его жизнь такой, какой она была на самом деле. Почему про то, как он убил Волдеморта, написано много, а про его детство почти ничего? Мы — дети, профессор, — указываю я ему на очевидное, и он усмехается.

— И что же вы хотите, дети? — он снова окидывает взглядом класс, — может быть, сказку? — в его голосе сквозит неприкрытая ирония, но мне все равно.

— Можно и сказку, — подтверждаю я и всеми силами стараюсь срыть улыбку: у Бинса сейчас такое ошеломленное лицо, что становится смешно.

— Вообще-то у нас история, мисс Уизли, — раздраженно отвечает он, на сей раз правильно произнеся мою фамилию. Видимо, он рассердился не на шутку. Но если я не боюсь Снейпа, то его уж точно не испугаюсь. — Я вас не понимаю: чего вы от меня хотите?

— Правду.

— А вы знаете, мисс Уизли, что сказки — это и есть чистой воды неправда?

— В них есть и доля правды, — я упрямо гну свое, впрочем, даже не понимая, зачем я все это делаю. Действительно: я хотела одного, а прошу совсем другого.

— Доля правды, может быть, и есть, — соглашается со мной призрак, — но вам ведь не нужна только доля? — Увидев, что я снова собираюсь открыть рот и возразить, он сдается. — Ну, хорошо, хорошо, упрямая девочка. Во что она превратила мой урок, — бормочет он последнее себе под нос, но я его прекрасно слышу: я ведь тоже у него под носом. Счет два-ноль в мою пользу. — Расскажу я вам сказку про детство одного мальчика, немного про его школьные годы и надеюсь, что этого будет достаточно.

Я отчетливо слышу в его голосе усталость, и мне становится жаль его.

— Да, профессор, этого будет достаточно, — произношу я как можно более мягким голосом: в конце концов, я просто ученица и вообще не имела права так себя вести, пытаясь что-то доказать учителю. Любой другой на месте Бинса меня бы давно вытурил из кабинета.

Остальные тоже качают головой: эта тема для них слишком интересна, чтобы ее отпускать.

— Говорю вам сразу, дети, эта сказка, — на последнем слове он морщится, — имеет немного печальное начало и такой же конец. — Ну, это всем и так известно. Мы только и знаем о том, что Гарри был сиротой, а когда вырос, победил Волдеморта. Так что это не будет для нас неожиданностью. — Я вообще раньше...

Профессор резко замолчал. Да, сложную я задачу ему задала: рассказать сказку так, чтобы мы в нее поверили (на слове «сказка» у меня почему-то у самой кривится лицо). Черт, действительно, что за кашу я заварила? Что я сейчас вообще услышу? Сказка... Это по части Джейн, ну уж никак не Бинса. Ох, да простит меня мама. Но надеюсь, что она об этом не узнает.

Бинс отлетает к окну, и теперь лучи полуденного солнца проходят сквозь него, делая профессора почти невидимым, сливая его со своим светом. И голос такой хриплый. Потусторонний. Не знаю, что за мысли сейчас витают в голове призрака, но они наверняка не веселые. Мне ничего неизвестно о том, о чем думают привидения. И думают ли они вообще о чем-нибудь веселом? Это, наверное, тяжело — жить, умерев. Смотреть на живых и понимать, что возврата к прежнему нет, и им остается только летать рядом с ними и завидовать.

— Много лет назад в одном месте под названием Годрикова Впадина, — начинает Бинс, будто сам не веря своим словам, — жила одна небольшая семья. Папа, мама и маленький сын...

Я складываю руки на парте, кладу на них голову и приготавливаюсь слушать. Со стороны можно подумать, что мне скучно и все ужасно надоело. Но в действительности внутри меня все трепещет — вот этот долгожданный момент. Смешно до жути. Разве об этом мечтают все девчонки моего возраста? Наверное, все же кто-то и есть: в глазах моих однокурсников горит неподдельный интерес, а у девчонок как это там... «щенячьи глазки», вот как.

Забавно.

— Это была счастливая семья, — между тем, продолжает профессор, — молодые люди были знакомы еще со школьной скамьи, но не скажу, что они были друзьями-не разлей вода, хотя оба учились на Гриффиндоре. Скорее, даже наоборот. Лили и Джеймс — так звали родителей Гарри, хотя вы, конечно, об этом знаете — были одними из лучших учеников школы. Джеймс, чей талант к квиддичу после передался и к сыну, был очень хорошим ловцом, благодаря ему факультет Гриффиндор получал Кубок по квиддичу семь лет подряд, пока тот не закончил школу. Лили же была старостой факультета, она всегда любила справедливость...

Бинс на несколько секунд замолкает, словно хочет перевести дыхание. Хотя ему вроде бы это не требуется — призрак все время бубнит и бубнит, не переставая. Я смотрю на профессора и вижу, как он незаметно улыбается.

— Она была хорошей девочкой, — выходит из оцепенения Бинс и продолжает: — Моей любимой ученицей.

Это заявление несказанно удивляет меня — я ведь думала, что у профессора-призрака нет любимчиков, что ему вообще все равно. Он ведь призрак. Очевидно, нельзя судить о ком-либо только по первому суждению или внешности. Нужно посмотреть только в глаза, ведь они — зеркало души.

«Посмотри на меня... У тебя глаза матери...»

А я смотрю и вижу пустоту.

— Помнится, как на одном уроке, когда Лили было столько же, сколько и вам, я рассказывал про одну из войн. Про войну, в которой участвовали даже домовые эльфы, почти все они погибли из-за жестокости волшебников. И Лили... она расплакалась, — взгляд привидения странно меняется, и в этот момент я страстно желаю узнать, что за мысли витают в его голове. — Расплакалась прямо на уроке из-за жалости к домовикам. Так внезапно. Просто сидела, внимательно меня слушала, а потом вот так... Бедная девочка. Не знаю, почему так произошло — быть может, это было связано с чем-то из ее жизни... Выскочила из кабинета, даже слушать никого не стала. И ее лучший друг сразу же побежал за ней, его одного она не оттолкнула бы... Больше на этот мой урок они не вернулись.

— Друг? И кто же это был, профессор?

— Знаете, мисс Уизли, как иногда подводит нас память... — ну, конечно. Меня так просто не провести, знаете ли. И вообще, профессор... «Я не должен лгать». — Прошло уже больше сорока пяти лет, и Мерлин тому свидетель, я не могу помнить совершенно всего. Помню только, что он был из Слизерина. Все: учителя и друзья Лили — тогда еще удивлялись этой странной дружбе, не одобряли ее. Ох, что-то отклонились мы от темы, дети, — усмехается Бинс, но меня обмануть ему так просто не удастся: я же вижу, что он хотел что-то еще сказать, да промолчал.

— Нус-с, о чем это я? Ах да... Через год после окончания Хогвартса Лили и Джеймс поженились, а еще через год у них родился мальчик. Гарри. Мальчик уже тогда с ярко выраженной папиной внешностью и мамиными глазами. И без шрама в виде молнии на лбу. Просто Поттеры приходили по кое-каким делам к Альбусу Дамблдору, а Гарри взяли с собой, вот мне и удалось на него взглянуть...

Сердце на секунду пропускает удар. Без шрама в виде молнии на лбу... Такие простые, обычные слова. Такие до жути странные слова.

— Так жестоко жизнь распорядилась: Джеймс и Лили дали жизнь сыну, чтобы затем отдать свою. Никто не знал, но... было сделано пророчество. Пророчество о том, что мальчик, родившийся в конце июля, станет тем, кому будет под силу победить Темного лорда. И тогда началась охота. Это было страшное время.

Я чувствую, как по моей спине пробегают мурашки, и в очередной раз благодарю Гарри Поттера и всех тех, кто участвовал в последней войне, тех, кто сражался за мир, за то, что я живу именно сейчас, в этом добром светлом мире. Благодарю за то, что я живу.

— И потом Темный лорд узнал о пророчестве и пришел в дом Поттеров. А что произошло дальше, вы знаете. Джеймс и Лили погибли, а маленький Гарри выжил — Убивающее заклинание отразилось от него, как от зеркала, и точно попало в Волдеморта. И малыша Гарри забрали из развалин...

— Профессор, — перебиваю я, — а почему так произошло? Почему заклинание не убило его? Его ведь невозможно отразить, не так ли?

— Интересный вопрос, мисс, — кивает мне он, — верно, ведь об этом никто так и не узнал. Хотя это давно перестало быть секретом. Дело в матери Гарри. Да, Лили... — голос Бинса становится немного тише. — Девочка, всегда встававшая на защиту более слабых, думаю, поэтому она и попала на Гриффиндор. Она защищала всех с самого начала и до самого конца, хотя сама нуждалась в поддержке. И именно защита Лили, ее самопожертвование спасли Гарри от смерти; Лили очень любила сына, так, как мать должна любить своего ребенка, и эта любовь сделала невозможное. Теперь, я надеюсь, что вы не будете думать, что Гарри Поттер обладал сверхъестественной даже для волшебников силой, благодаря которой самый сильный темный волшебник тех лет исчез на целых одиннадцать лет. Всему есть причина, дети.

Итак, маленького Гарри вытащили из развалин и оставили жить у тети по матери. Я знал немного про Петунью — профессор МакГонагалл иногда рассказывала о ней. Честно сказать, после ее рассказов я думал, что Гарри заперли в клетке со львами. Детство у него было — как вы сказали бы, ну совсем не для героя — трудное. Хотя я считаю совсем наоборот: именно тогда и началась эта закалка, так сказать, подготовка к дальнейшим испытаниям. Но вы не думайте, что он единственный человек в мире, у которого было такое детство — бывали случаи, что... — профессор замолчал на мгновение, — впрочем, неважно. Но раз вы, мисс, — он смотрит в мою сторону, — захотели узнать про его детство, что ж, я не вправе от вас скрывать...

— Как я уже сказал, Лили была доброй и отзывчивой девочкой, а вот ее сестра по каким-то причинам являлась полной ей противоположностью, — при этих словах Бинс отводит взгляд, и я явственно понимаю, что он знает, что это за такие причины. Но мне это не очень интересно. — И поэтому детство Гарри, не побоюсь сказать, было отсрочено на вечность. Но знаете... В мире нет такого человека, кто бы полностью состоял из тьмы, а на все есть причины. В каждом есть что-то доброе, может, это просто хорошо спрятано, поэтому знайте: не всегда злодеи заслуживают ненависти. Впрочем, я сейчас не о том... Вот вы, мисс, что можете рассказать о своем детстве? — Бинс кивает в сторону Джейн.

Моя подруга медленно, словно нехотя, встает и начинает свой рассказ. Она описывает свои различные поездки с родителями, какой у нее большой дом на лугу возле волшебного леса, как она приручала единорогов... В общем, счастливое детство счастливой девочки с чудесными родителями. Честно говоря, я ей иногда немного завидую: я, например, никогда не летала на фестралах, хоть они и невидимые. Надо бы попросить Хагрида.

— Хорошо, — Бинс кивает, выслушав ее, и без каких-либо предисловий продолжает: — Гарри Поттер пришел в Хогвартс немного не таким, каким мы ожидали; он был маленьким, худеньким, а на носу у него были заклеенные скотчем очки. Немного не тот образ для великого героя, не так ли?

Теперь в голосе профессора явственно слышится насмешка, но в классе все такая же тишина. А я все больше понимаю свою ошибку.

— Я не могу рассказать вам ничего больше о тех годах, дети, потому что и сам не знаю, что было с Гарри в те первые одиннадцать лет после войны.

— А что было после, профессор? — я снова нарушаю тишину. — Что было, когда он учился здесь?

— Мисс Уилиз, — он снова стал путать мою фамилию, — а вот тут уже вам я советую сходить в библиотеку. Там есть такая книга как «Новая история Хогвартса», и там вы найдете то, что ищете.

— Я уже брала эту книгу, — немного раздраженно отвечаю я: Бинс что, считает, что я совсем дура? — Но там ничего, кроме «Гарри Поттер и философский камень», «Гарри Поттер и Тайная комната» и так далее почти до конца его обучения, нет, профессор. Я бы хотела узнать, как он учился, кто были его друзья, кто...

Я уже сама поражаюсь собственной наглости, но поделать с собой ничего не могу. Бинс, похоже, тоже ошеломлен моим упорством.

— Чтобы рассказать все, что вы хотите, мисс, понадобится не один урок, — призрак резко замолкает, словно пугаясь собственных слов, а точнее, того, что я сейчас вскочу и начну его упрашивать о том, чтобы на следующие уроки мы тоже слушали «сказки». Я, конечно, взяла немного наглости от отца, но все же... — А у нас осталось всего десять минут.

Уже? Мерлин, как быстро летит время на истории Магии! А я всегда считала, что это все будет наоборот.

— А вы расскажите совсем чуть-чуть, — прошу я cмольбой в глазах.

— Я не буду говорить вам то, что вы уже, как сами сказали, знаете. Если не считать того, что происходило с ним каждый год, Гарри был таким же ординарным человеком, обычным учеником, как и все вы. Ему блестяще давалась Защита от Темных искусств — уже на третьем курсе он научился вызывать Телесного Патронуса...

Все в классе, в том числе и я, издают изумленный вздох. Все знали, что такое — Телесный Патронус, и все знали, как сложно научиться его создавать. Пожалуй, я тоже хочу этому научиться. На третьем курсе.

— Он был весьма одаренным учеником, и мог бы учиться, как его родители, но постоянные проблемы по спасению мира, — Бинс ухмыляется, и раздаются приглушенные смешки, — не способствовали кропотливому отношению к учебе. Что вам еще рассказать... — призрак чешет подбородок. — Шесть лет за десять минут... Дети, дети, — бормочет он себе под нос.

— Хммм... Думаю, это уже не является тайной, но на Распределении Шляпа собиралась отправить Гарри в Слизерин.

— Что?

— Как?

— Неужели?

Потрясенные шепотки раздаются со всех сторон, и я сама сижу как оглушенная. Гарри Поттер мог попасть на Слизерин?! Невероятно! Это сейчас Слизерин больше не имеет репутацию «Факультета Темных волшебников», но в те времена... Что было бы, если бы он попал туда? Совершил бы он то, что... совершил? Познакомился бы с моими родителями и подружился с ними? Остался бы тем мальчиком, которого до сих пор так любят? Стал бы он моим идеалом?.. Как много вопросов из-за одного простого «бы»...

— Тише, тише! — прикрикивает Бинс. — Да, так и было. И в этом нет ничего удивительного. Все вы знаете, что Гарри умел говорить на парселтанге — языке змей. Это и являлось одной из причин.

— А вообще все дело в крестражах? — спрашивает кто-то с заднего ряда.

Что это такое?

Профессор нервно передергивает плечами и сжимает губы.

«Мерлин, откуда они столько знают? Надо срочно убирать книги со столь подробной информацией. После урока зайду к Минерве».

— Мистер Забини, в вашем возрасте неположено знать об этом, — сурово произносит он, а я ставлю в уме галочку: найти объяснение этому слову. — Поэтому я воздержусь ответа на этот вопрос. К тому же, у нас осталось мало времени, — Бинс кидает взгляд на настенные часы. — Я не знаю, что вам еще сказать, дети. Надеюсь, вам не нужно знать, какие блюда он больше всего любил?

Мы улыбаемся и качаем головой. А мое сердце быстро бьется, и мне кажется, что вместе с ним так же быстро бегут секунды. Боюсь, на следующий урок уже не согласится на это...

— На пятом курсе Гарри создал свой, так сказать, кружок, называемый Отрядом Дамблдора, так как их не устраивала учительница по ЗоТС, — Бинс с усмешкой вспомнил Амбридж, и то, как темным вечером учителя собирались в учительской и вовсю обсуждали эту жабу, придумывая различные способы, как ей насолить и выгнать из школы. А потом добавляли, что мечтать не вредно, и расходились каждый по своим кабинетам, в уме расчитывая, как же им продержаться и не сорвать на ней свою злость. Да, он призрак, и с виду могло казаться, что ему все равно, но это было не так.

— И он был отличным учителем. К нему ходили ученики различных факультетов и различных курсов, и всех их он обучал различным заклинаниям. Как потом все говорили, что благодаря этому кружку они успешно сдали СОВ. Мисс Уизли, ваши родители научились создавать Патронус именно у него. И не только ваши родители, — профессор загадочно улыбается, а я широко распахиваю глаза. Неужели... И они мне ничего не говорили? Серебристую выдру, которую я так любила в детстве ловить руками, научил маму создавать он? А папин бульдог, над которым я смеялась? Теперь все эти частые появления призрачных животных приобрели иной смысл... Значит, они создавали их не только для того, чтобы меня развлечь. В их глазах они читали прошлое.

Я краем глаза вижу, что мои однокурсники перешептываются между собой, вижу, как горят их глаза: они предвкушают уже расспросить своих родителей о том, правда ли, что они учились у самого Гарри Поттера... Печальная улыбка появляется на моих губах.

И в этот же момент звенит звонок. Я испуганно вздрагиваю. Уже?..

— Что ж, урок окончен, — Бинс пытается перекричать поднявшийся гам, — на следующий урок возьмите обязательно учебники — будем конспектировать, — и он быстро исчезает за стеной, видимо, боясь того, что я опять полезу со своими расспросами.

Я медленно складываю все в сумку и пытаюсь обдумать то, что сегодня узнала. Внутри бушует море эмоций, и я не знаю, как его успокить. Слава Мерлину, это был последний урок, и у меня есть время, чтобы все проанализировать. Джейн проскакивает мимо, не дождавшись меня, но мне все равно. Я понимаю, что она бежит к отцу делиться своими впечталениями, и не виню ее за это. Я бы сама сейчас хотела сделать то же самое. Но родители, они... Они специально молчали, они почему-то не хотели, чтобы я знала. Почему? Он ведь был их лучшим другом, и будь я на их месте, я бы уже давно все рассказала своему ребенку. Чтобы он гордился так же, как и его родители. Но мои же... Им больно, я понимаю, им больно до сих пор. Но разве боль нужно держать в себе? Нет, от этого становится еще хуже. Они не должны молчать. Они должны рассказать мне его историю. Наверняка у них случалось много забавных ситуаций... Они должны хранить память о своем друге. Хранить, но не хоронить. Они должны гордиться им. И передавать эту Историю из поколения в поколение.

Герои не умирают. Они всегда рядом, в любую минуту, любой день, стоит только лишь позвать. Просто это их работа.

Я выхожу из кабинета самой последней; все уже ушли на ужин в Большой зал. Возникает мысль написать родителям письмо, но... Об этом не написать на бумаге, поэтому придется дождаться выходных — они обещали меня забрать в первое воскреснье, когда я буду здесь. Я поддержу их и пойму. И надеюсь, они перестанут больше скрывать от меня правду. Если бы она была горькой... Но нет. Это та правда, которую нужно помнить всегда. Да, сначала будет больно. Но переступить порог — это не сложно, стоит лишь сделать первый шаг. Как я сегодня. Решено.

Я улыбаюсь во весь рот и бодро шагаю в Большой зал; жизнь приобрела еще более яркие краски. В уме прокручиваю различные варианты разговора с родителями, поэтому не замечаю, что налетаю на кого-то. Я непременно бы упала, но чья-то твердая и сильная рука крепко схватила мое плечо.

Я осторожно поднимаю голову

— Извините, по...

— Пять баллов с Гриффиндора, мисс Уизли, и нужно смотреть, куда идете, — Снейп недовольно кривится и отпускает меня.

А я без капли стеснения разглядываю его лицо, когда все, наоборот, стараются не встречаться с зельеваром взглядом. Глубокие морщины избороздили его лицо, на щеке виднеется небольшой шрам, а сквозь черноту волос проглядывают ослепительно-белые нити седины. Но он все еще старается наводить на учеников страх. Зачем ему это?

— Простите, — я, наконец, прихожу в себя и начинаю медленно обходить Снейпа. — Я просто задумалась.

Обхожу профессора и стремительно шагаю дальше. А через мгновение мой рассудок словно помутняется, эмоции вырываются наружу, и я, обернувшись, кричу вслед прихрамывающему Снейпу:

— Он не ушел, знаете! Никто из них не ушел! Они только ждут, когда вы их позовете! А если вы не позовете, они не придут!

Я выкрикиваю эти слова и закрываю ладонями рот, поражаясь внезапно появившемуся порыву. Снейп останавливается, а я, коря себя за ужасную и непонятную глупость, разворачиваюсь и несусь дальше по коридору. Лишь бы не остановил, лишь бы не остановил... И он не останавливает. Завернув за первый угол, я перевожу дыхание и прекращаю бег. Дура! Что Снейп теперь подумает? Но через минуту и это становится неважным, и приходит смех. Громкий, неуправляемый, немного безумный.

А в голове проносится совершенно странная, неуместная в данную минуту, мысль: «И неправда, что любопытство сгубило кошку. Одно из них сегодня нашло долгожданный ключ к сложному замку. А другое любопытство когда-то спасло мир».

Улыбаюсь, поудобнее закидываю сумку на плечо и иду на ужин. И уже не слышу адресованных мне тихих слов:

— Вот дурочка-то... А я и не отпускал.