Thunder and Lightning (гет)

Гермиона всегда любила молнию. Неоновые разряды, полыхающие в небе, были самым настоящим волшебством до тех пор, пока она не узнала о магии.

Но молния никогда не возникала одна — гром всегда шел за ней, как тень. После того, как молнии появлялись и исчезали, на несколько мгновений наступала тишина, и в это время, все внутри Гермионы сжималось в безумной надежде, что грома просто не будет.

Он всегда напоминал ей, что за любой красотой скрывается что-то страшное и непредсказуемое.

Но повстречавшись с Сириусом, она впервые стала задумываться о них иначе. «Возможно, они просто раскалывают небо», — рассуждала она про себя во время Трансфигурации, лениво взмахивая палочкой и превращая одни предметы в другие. – «Возможно, они на самом деле всего лишь слезы», — предполагала она, наблюдая, как жидкости вливаются в ее котел на Зельях.

Она видит из окна, как ночное небо оживает под вспышками молний, и думает: «Возможно, эти всполохи просто дарят немного света, немного красоты, которые могут увидеть обычные люди всего лишь на долю мгновения».

Она роняет голову на подушку и укутывается в простыни, когда раскаты грома раздаются неподалеку от замка, и чувствует, что распадается на сотни кусочков от этого звука.

* * *

Спустя несколько месяцев, на площади Гриммо, когда Гермиона находится рядом с Сириусом целыми днями, она ощущает опасность, громыхание, что раздается прямо в воздухе. Когда его глаза встречаются с ее, она задерживает дыхание и ждет, когда же грянет гром.

Но ничего не случается, его пристальный взгляд спокоен, и она знает, что опасность кроется за этими глазами, но грома еще нет.

* * *

В ночь, когда небо озаряется вспышками молний, Гермиона на цыпочках спускается по лестнице вниз в поисках комнаты без окон, прекрасно осознавая, что такой комнаты в этом доме нет.

Она находит Сириуса, уснувшего на диване, и пока она смотрит на него, в голову закрадывается мысль: «Может, он тоже раскалывает реальность. Возможно, мы все всего лишь тусклые тени в его сиянии, может…»

— Гермиона?

Она резко оборачивается и видит, застывшего в дверях Ремуса. Он делает шаг ей навстречу, участливо спрашивая:

— Тебя гром разбудил?

Гермиона вздрагивает и пристально смотрит на ковер под рукой Сириуса, которая свешивается с края дивана.

— Да, — тихо произносит она.

— Наверное, нам следует разбудить его, — говорит Ремус. В комнате темно, и Гермиона всматривается в лицо Ремуса, освещенное только что мелькнувшей молнией.

— Зачем? – спрашивает она, в то время как комната сотрясается от грома. Девушка поспешно отходит от Сириуса, словно то, что он видит во сне, и является источником грома.

— Он любит гром, — отвечает Ремус, и Гермиона, широко раскрыв глаза, смотрит на спокойно спящего Сириуса, словно его и не беспокоит буря, разыгравшаяся за стенами дома. Словно, она – часть его самого.

Гермиона сглатывает комок в горле и, обойдя Ремуса, быстро, почти что бегом, взлетает по лестнице.

* * *

В следующий раз, когда идет дождь, Гермиона предусмотрительно сидит внутри, в то время как Сириус находится на балконе, позволяя дождю пропитывать одежду ледяными брызгами. Раздающиеся раскаты грома и сверкающие молнии удерживают его на балконе, словно магнит.

И когда Сириус возвращается внутрь — вода льет с него ручьями, пряди мокрых черных волос липнут к коже лица. Потрясение срывает Гермиону с места, и она бросается к вошедшему.

— Что вы делали на улице? Вы же заболеете! – говорит она. Ее руки пытаются стянуть мокрую рубашку с его плеч.

Сириус ничего не отвечает. Тогда она прикасается к его лбу, чтобы убрать волосы, падающие на глаза, и тихо произносит:

— Знаете, вам действительно следовало бы зайти в дом, когда началась гроза.

Молнии, беснующиеся за окном, озаряют ее лицо, гладкую кожу лица и огромные глаза. Сириус смотрит на Гермиону так, словно никогда по настоящему не видел, и у нее появляется чувство необъяснимой легкости во всем теле.

— Это не безопасно, — шепчет она. Рука Гермионы медленно спускается, очерчивая совершенные контуры лица. Сириус настигает и перехватывает ее, сжимая теплой ладонью хрупкое запястье, и её дыхание сбивается. Его взгляд медленно скользит по ее лицу, пока не останавливается на приоткрытых губах, но он продолжает молчать.

Где-то внизу Гарри громко хлопает дверью, а наверху Гермиона и Сириус резко отшатываются друг от друга.

В день, когда на улице ярко светит солнце, и неспешно плывут облака, Гарри замечает, что Гермиона задумчиво разглядывает его шрам.

— Гермиона, все в порядке? Почему ты все время на меня так смотришь?

Она ничего не отвечает, только еще больше хмурится и переводит взгляд на свое запястье и несильно сдавливает его, словно там, под кожей, угнездилась непрошенная боль.

Гермиона встает и уходит в свою комнату, и когда начинает темнеть, укладывается спать, прислушиваясь к давящему безмолвию тихой ночи.

* * *

После сорвавшейся с уст Сириуса под давлением Гарри правды об Ордене, Сириус бегом поднимается по лестнице и подходит к двери спальни крестника, прижимаясь к ней ухом. «Рост не всегда является показаетлем властности...» — слышит он. Это Фред и Джордж говорят о Джинни. Сириус отскакивает от двери и, неслышно ступая, исчезает в тени коридора, заслышав осторожные шаги поднимающейся Молли.

На следующий день за завтраком он принимается подмигивать сидящей напротив Гермионе. Рост не всегда показатель силы. Сириус смотрит на ее руки, такие девичьи и нежные, и замечает, что левая рука все время растирает правое запястье. Он вспоминает свои пальцы, плотно обхватившие хрупкое запястье Гермионы – видимо тогда, после его хватки, и появились синяки. Вспоминает тот огонь, охвативший их, стоило им только прикоснуться друг к другу.

Его глаза призывают ее поднять взгляд, и она им повинуется. Ее руки безвольно разжимаются. И она слышит на грани восприятия его тихие слова:

— Я гром. Я могу напугать тебя.

Гермиона смотрит ему глаза и отвечает:

— А я молния.

"Да уж, молния! — думает она. — Молния, в отличие от меня, слишком прекрасна, чтобы озарять своим светом всегда одно и то же место".

* * *

Гермиона в полночь спускается на кухню в поисках какого-нибудь напитка и возможности отдохнуть от давящей темноты своей комнаты. Сириус сидит за кухонным столом, и, в какой-то момент, они понимают, что остались наедине. Взгляд Сириуса останавливается на краю ночной рубашки Гермионы, закрывающей ее бедра. Он поднимается и пытается уйти, в ушах оглушительно пульсирует кровь. Он не знает, что ему делать и сможет ли он сдержать себя, находясь так близко от нее.

— Сириус, — говорит Гермиона, становясь прямо перед ним, ее рука касается плеча Блэка, заставляя остановиться.

Она задерживает руку на плече, чувствуя согревающее тепло. Краснеет.

— Было ли что-то между нами?.. – Сириус умолкает и пристально смотрит на нее.

Гермиона прекрасна, и он вспоминает тот раз, когда они вот так же были вдвоем. Вспоминает о молнии, о громе, о красоте и о страхе. Она смотрит на свою руку, лежащую в опасной близости от края рубашки. Смещает ее на полдюйма ниже, и ее пальцы касаются открытой кожи шеи.

Он задерживает дыхание, и они оба просто смотрят и ждут. Она гордо стоит, глядя ему в глаза, ее тело, словно говорит, что она прикасается к нему, наплевав на чьё-либо мнение, но он видит в ее глазах беспокойство. И чувствует, как дрожит ее рука и начинает соскальзывать. Сириус помнит, что он сделал в прошлый раз, чтобы не дать ей уйти – схватил за запястье и держал крепко-крепко, чтобы даже и мысли не возникло уйти. Вздохнув, он ловит ускользающее запястье и, сжав пальцы вокруг него, тянет на себя. Не дав ей сказать ни слова, он закрывает ее рот поцелуем, нежно скользя языком по губам. Этот поцелуй заставляет её потерять связь с реальностью.

Он по-прежнему сжимает ее запястье, почти болезненно прижимая правую руку к своей груди, а другой рукой нежно скользит дрожащими пальцами, едва касаясь ее щеки. «Страх и красота, — думает она, — гром и молния».

Когда их губы вновь касаются друг друга, а его дыхание опаляет ее, Гермионе кажется, что внутри нее растекается жидкий огонь, ветвится по венам и достигает кончиков пальцев.

Она углубляет поцелуй, все сильнее вжимаясь в его тело. Такое ощущение, что она может почувствовать каждую клеточку тела Сириуса, каждое движение даже самой маленькой мышцы, гул, струящейся по венам крови, который, будь он громче, мог бы заставить ее содрогнуться от страха.

Его рука скользит по ее щеке и спускается на подол рубашки, легким движением сдвигая ее, и касается разгоряченной кожи бедра. Гермиона прерывает поцелуй, наклоняет голову, чтобы коснуться губами нежной кожи на горле и проводит языком вдоль бешено бьющейся жилки. Он поднимает еще выше ее рубашку, скользя чуткими пальцами по ребрам, легко прикасаясь к нижней части груди, а она слегка откидывает голову назад, чтобы взглянуть ему в глаза.

Секунду спустя, его лицо становится белым от росчерка пронзившей ночное небо молнии. Она прерывисто вздыхает и еще сильнее прижимается к нему, а его рука скользит вдоль ее талии, сильнее сжимая хрупкое тело. Но Гермиона резко отталкивает его, когда за окном гремит раскат грома такой силы, что она почти чувствует, как дрожит дом.

Сириус удивлен подобной реакции и крепко держит ее в объятиях, видя, как она неотрывно всматривается в темноту за окном. Гермиона с ужасом ждет продолжения грома, но ничего не происходит, кухня погружена в тишину, нарушаемую лишь их дыханием.

Гермиона отрывает свой взгляд от окна и поворачивается к Сириусу. В приглушенном свете ее глаза кажутся почти черными. Его рука по-прежнему крепко обнимает ее за талию под ночной рубашкой, и вдруг Гермиона неожиданно осознаёт, что все его действия слишком интимны. Она лихорадочно начинает оправлять рубашку, вынуждая его убрать руку, но он по-прежнему крепко держит ее за запястье, несмотря на то, что она стоит в трех шагах от него, продолжает прижимать ее раскрытую ладонь к груди там, где бьется сердце.

Она может почувствовать гром его сердцебиения, которое словно становится громче, и она делает еще один шаг назад, когда появляется чувство, что этот гром просачивается сквозь ладонь в ее кожу и кровь. Он по-прежнему крепко держит ее запястье, но не может понять, почему она так настойчиво пытается вырваться, так мучительно пытается покинуть его объятия. Она задыхается и прижимает руку к груди, а он поражен тем, что потерял над собой контроль.

— Гермиона, я…

Она разворачивается и выходит из кухни, оставляя тяжело дышащего Сириуса наедине с его мыслями.

Гермиона помогает миссис Уизли с уборкой комнаты, когда снова видит Сириуса. Половина лица у нее закрыта полотенцем, в руке зажат Доксицид, и она кожей ощущает, как нагрелась температура в комнате за секунду до того, как раздался его голос. Она с усилием заставляет себя не смотреть на его стройную фигуру и принимается с показным интересом разглядывать жужжащие шторы. Она может слышать, как Сириус вполголоса о чем-то говорит с миссис Уизли.

«Гермиона, я…» — вспоминает она его голос, такой низкий и волнующий; тогда ей удалось собрать мысли воедино, заставить себя отстраниться и выйти из кухни. Она поднимает глаза и смотрит на него, и не может не думать о его руке, держащей ее запястье, о его лице, залитом дождем, о его языке во время их поцелуя.

Она откладывает бутылку с Доксицидом и тихо обходит Фреда с Джорджем, останавливаясь рядом с Сириусом. Он упорно делает вид, что не замечает ее передвижений, появляется ощутимая напряженность в его словах, и его нервы напряжены в попытке не выдать себя ничем.

Он наклоняется, чтобы лучше рассмотреть письменный стол, и его голос ощутимо дрожит, когда он дальше разговаривает с миссис Уизли. Голосовые связки с трудом проталкивают такие, казалось, знакомые слова: красивый, боггарт и ужасно.

Взгляд Гермионы приковывает к себе полоска кожи, виднеющаяся между брюками и рубашкой. Он может ощущать ее взгляд, словно тот материален, словно это ее рука или губы прикасаются к нему.

Молли вежливо с ним соглашается, и когда Сириус поднимается, она наклоняется, чтобы взглянуть через замочную скважину стола, как это только что делал он. Сириус переносит своей вес на правую ногу, чтобы его рука, будто случайно коснулась левой руки Гермионы. У Гермионы перехватывает дыхание, и ей хочется вскрикнуть от этого прикосновения, но она вынуждена молчать, ведь миссис Уизли так близко, а в комнате полно людей.

Она хватает первую попавшуюся вещь с пыльной полки и делает вид, что пристально изучает ее. Притворятся, что ничего странного не происходит, что ее мозг вовсе не забит мыслями о красоте и опасности. Гермиона продолжает перебирать вещи, прекрасно зная, что если она остановится, то ее поглотит ощущение его рядом с собой, ощущение того, что он находится так близко, и у нее просто не останется другого выбора, как прижаться к нему крепче. Она кладет вещь на место и смотрит на свои пальцы, рассматривая их с таким вниманием, словно Сириус не стоит рядом с ней, словно ее сердце не бьется в два раза быстрее. Линии на подушечках пальцев, эти изогнутые линии, они заполнены темной пылью.

Она может слышать все еще говорящую миссис Уизли, пристально рассматривающую стол, и совершенно не осознающую то, что происходит прямо у нее за спиной. Для Гермионы голос миссис Уизли кажется еле слышным и становится еще тише, в то время как прикосновение руки Сириуса становится все более реальным и очевидным. Она резко втягивает воздух и скашивает на него глаза, улавливая на его лице маску спокойствия.

Рука Сириуса медленно движется вверх по ее левой ноге, а когда проскальзывает на внутреннюю сторону ее бедра, у нее не остается другого выхода, как прекратить эти прикосновения. Она не может ни на чем сосредоточиться, только на Сириусе и его руке, рождающей у нее внутри раскаты грома, на воспоминании о его руках на ее бедрах и на груди. Гермиона все так же рассматривает пыль на пальцах и чувствует жар его кожи сквозь ткань брюк. Она воображает его разгоряченное тело под своими пальцами, прикосновения, что заставят кровь кипеть, а тело распадаться на сотни кусочков. Ей видится жар тела, скользящие руки, стирающие саму суть Гермионы и оставляющие одно лишь создание, некий гибрид Гермионы и Сириуса, результат их страсти.

Его рука продолжает свое движение вверх, и она теряет способность рассуждать, в то время как его запястье опирается на внутренний край ее cлегка выпирающей косточки таза, а чуткие пальцы скользят по промежности сквозь ткань брюк. Круговым движением надавливает рукой еще сильнее, и она резко выдыхает, в эту минуту собственное дыхание кажется ей громом, напоминая, что миссис Уизли стоит слишком близко.

В дверь громко звонят, и Сириус уходит, спеша успокоить орущий портрет матери. Он оборачивается на ходу к Гермионе: половина ее лица скрыта за гривой волос, а сами глаза потемнели от сдерживаемых чувств.

* * *

– У меня не получается его открыть, – произносит Джинни, дергая старинный серебряный медальон. Гермиона ничего на это не отвечает, продолжая рассматривать их отражение в стеклянных шкафах, становясь так, чтобы четко видеть отражение Сириуса. Их лица кажутся окутанными пыльной дымкой, словно если бы они стояли за грязной марлевой занавеской.

Она пристально смотрит на отражение Сириуса, ожидая того момента, кода их взгляды пересекутся и вспыхнут вновь. Но он не смотрит, кажется, даже не обращает на нее внимания. Она хмурится и оборачивается к Джинни:

– Что?

Переводит взгляд на овальный медальон, лежащий на протянутой руке Джинни, на крышке которого выгравирована готическим шрифтом большая буква Б.

– Он прекрасен, правда? – говорит Джинни, но, кажется, что она находится невообразимо далеко. Несколько мгновений Гермиона молчит, созерцая медальон.

– Гермиона?

– О, – встряхивает она головой, словно сбрасывает пелену, окружившую ее разум. – Извини. Да. Прекрасен.

Джинни пожимает плечами и кладет его обратно, открывая следующую дверцу и переводя свое внимание на что-то еще. Гермиона оглядывается вокруг: все чем-то заняты. Ее глаза на длительное время вновь приковывает к себе отражение Сириуса. Его лицо оживленно, и она может слышать отзвук его голоса, когда он смеется или говорит что-то Гарри.

Она не может понять, почему ведет себя так глупо, почему ее мозг не может думать ни о чем другом, кроме него, что желания тела, затмевают разум. «Все, что касается Сириуса и меня – все это не правильно», – скользит мысль в ее голове. И она решает думать о других вещах, о школе, о своих друзьях.

Несмотря на это, ее ладонь сжимается на серебряном медальоне, прежде чем она выходит из комнаты, бросив взгляд на присутствующих, что отражаются в зеркальных шкафах. Никто ничего не замечает, и когда они переходят в другую комнату, серебро мертвым грузом оттягивает ее карман.

* * *

Джинни заснула прямо на диване, и Гермиона быстро проскальзывает в комнату, что им отвели, словно вор. Оказавшись в комнате, она с облегчением слышит звук защёлкнувшего замка.

Гермиона распахивает окно, так как в комнате невыносимо душно. Она скидывает одежду и ложится в постель обнаженной, но даже несмотря на это, ее тело покрыто маленькими капельками пота.

Она слышит вначале слабо, а потом все более отчетливо разговор Сириуса и Ремуса, находящихся в соседней комнате. Пока она пытается себя убедить, что все ее чувства — не более чем увлечение и что она никогда не сможет быть вместе с Сириусом, Гермиона свешивается с кровати и тянется за лежащим на полу брюками. Она засовывает руку в передний карман и достает медальон.

Гермиона рассматривает его, чувствуя прочную связь с этой вещью, делающей ее ближе к Сириусу, заставляющей верить, что все будет реальностью, а не мечтой. Она водит пальцем по тонким линиям буквы все то время, пока ее разум спорит сам с собой.

«Ты слишком молода», – говорит ее логика, в то время как она переворачивает медальон и касается гладкой поверхности.

«Что все скажут по этому поводу?» – громче спрашивает она, в то время как Гермиона проводит ногтем вдоль кромки медальона, стараясь открыть.

«Ты для него ничего не значишь», – теперь ее логика почти кричит на нее, а крошечные петли медальона отказываются поворачиваться и открываться, оставаясь плотно закрытым.

«Ты не любишь его», – громкий голос превращается в шепот, в то время как она надевает цепочку через голову и позволяет медальону свободно упасть ей на грудь.

Она прижимает руку к своим бедрам, осознавая, что прекрасная серебряная вещь – единственное, что на ней надето. Придя в себя, она плачет горькими слезами разочарования.

* * *

Сириус в одиночестве пьет на кухне чай, когда входит растрепанная Гермиона с завязанными кое-как в хвост волосами и мятой пижаме. Она ничего не говорит и даже не смотрит на него. Он же наблюдает за ее спиной, как она наливает горячий чай из чайника себе в кружку.

Он может видеть изгиб ее позвоночника, прикрытый тонкой тканью рубашки. Его взор скользит вверх, чтобы задержаться на ее шее. Он моргает. На ее шее отчетливо виднеются красные пятна. Он встает прямо за ее спиной, но ее руки все так же неспешно продолжают наливать чай.

– Что случилось с твоей шеей? – спрашивает он и его горячее дыхание, заставляет шевелиться волоски на ее голове.

Она стягивает покрепче рубашку у шеи и твердо говорит:

– Ничего.

Вблизи это больше похоже на ожог. Присмотревшись, Сириус замечает выглядывающую из под ворота тонкой работы цепочку. Он притягивает ее за плечи и резко поворачивает вокруг оси, резко оттянув ворот рубашки, чтобы увидеть цепочку, спускающуюся вдоль ключиц и заканчивающуюся большим овалом. Внутри овала светится буква Б, опаляя ее кожу.

– Ничего не выйдет, — тихо произносит она, вспоминая, как неистово пришлось ей использовать все заживляющие заклятие, которые она только знала, но ожог так же быстро появлялся вновь. – Мне очень жаль, я не…

Он резко прерывает ее:

– Все в этом доме может чувствовать кровь, Гермиона.

– Грязную кровь, — выдыхает она. И ей так стыдно, что она украла медальон, стыдно, что поступила так глупо.

– Почему ты взяла его? – спрашивает он, и тысячи воспоминаний о том, как этот медальон покоился на его груди, и как он в ярости бросил его на пол в тот день, когда разорвал все отношения с семьей и сбежал.

– Он напомнил мне вас, – говорит она, – когда вы… когда я… когда мы вместе, я чувствую, что все это нереально… я имею в виду, что это все ведь не может быть реальностью?

Она смеется над собой, смотря вниз.

Он не в силах понять, как она может быть столь наивной, не понимает, почему она не видит, насколько прекрасна. Он бережно берет ее лицо в ладони и нежно проводит пальцем по щеке.

– Гермиона, – произносит он. – Это реальность.

И он целует ее.

Кто-то с грохотом спускается по лестнице и Гермиона неохотно отстраняется от Сириуса, ее пальцы оставляют на его теле ощутимый след. Он чувствует эти следы, они, кажется, глубоко въелись в саму кожу.

– Ах, – говорит он, указывая на ожог, виднеющийся в вырезе ее рубашки, – тебе лучше сохранить это в секрете.

– Я так и сделаю, – шепчет она, делая шаг к нему навстречу, – как мне заставить его исчезнуть?

– Он сам пройдет, – отвечает Сириус и внезапно замолкает, увидев входящего Артура.

– Кто пройдет? – спрашивает он, плотнее завязывая пояс халата.

Гермиона опускает глаза, лихорадочно стягивая ворот рубашки, словно ей холодно. Но единственное, что она сейчас чувствует – как пылает её тело, укрытое тонким слоем ткани.

– Ее стресс из-за слушанья Гарри, – выдавливает Сириус и прокашливается, словно ложь оцарапала ему горло. – Оно же назначено на сегодня?

– Да! Именно, сегодня, – Артур потирает заспанные глаза и смотрит на Гермиону, которая слабо улыбается.

– Я пойду, приму душ, – произносит она слишком быстро и громко.

Гермиона почти пробегает мимо Артура и вылетает из комнаты.

– Она, кажется, действительно беспокоится, – произносит Артур, направляясь к чайнику и чашке, оставленной Гермионой.

Чай в чашке еле теплый. Уизли растерянно смотрит на нее и спрашивает у Сириуса:

– Твой чай?

Сириус на секунду замирает, а затем отрицательно качает головой:

– Нет, не мой.

Некоторое время Сириус смотрит на проем, за которым она скрылась, и задумчиво прижимает ладони к коже, на которой огнем горят места, к которым прикоснулись ладошки Гермионы.

* * *

Гермиона исчезает в ванной комнате и старательно пытается смыть с себя все признаки только что содеянного. Она стоит под горячими струями воды, окруженная облаками пара до тех пор, пока, как ей кажется, все не проснулись.

Она одевается и спускается вниз одновременно с подходящим к кухне Гарри. Она отступает на шаг и пропускает его, ведь он уже весь в мыслях о предстоящем слушании.

Она слышит, как Сириус, Люпин, мистер и миссис Уизли советуют Гарри, как следуют себя вести в суде. Слышит тщательно скрываемую дрожь в голосе Сириуса. Она задерживает дыхание, когда понимает, что трепет могут вызывать совсем иные чувства, а не только страсть и поцелуи.

Она вспоминает каждый миг, что проводила рядом с Гарри, каждую секунду, когда он, обижаясь, отдалялся от нее. Она толкает дверь и та резко открывается, являя взору миссис Уизли, расческой приглаживающую волосы Гарри, а он потерянно смотрит на Гермиону.

Гермиона подходит и крепко обнимает его, шепча:

– Все будет хорошо.

Гарри вовсе в этом не уверен, и она беспомощно наблюдает, как мистер Уизли выпроваживает его из дома, торопя в Министерство.

Тонкс устало хромает к столу, и Гермиона переводит взгляд на доски, которыми выстлан пол.

– Закон на его стороне, Гермиона, – слышит она голос Люпина, стоящего позади нее. И это звучит как самая неутешительная вещь, которую она когда-либо слышала в своей жизни.

– Я знаю, – рассеянно отвечает она.

* * *

Гермиона сидит на диване, уставившись на страницы книги, но ее мысли где-то далеко. Она думает о потерянном взгляде Гарри, обо всем том, на что в последнее время она перестала обращать внимание, ведь все о чем она теперь может думать – это только Сириус.

Она не могла даже представить, что придет то время, когда все ее чувства сосредоточатся на одном единственном человеке.

– Что ты читаешь?

Она поднимает глаза и видит его. Гермиона моментально встает, словно на нее наложено какое-то заклинание.

Гермиона никогда не думала, что будет вести, как самая обычная девчонка, которой она и является на самом деле.

– Ничего.

Она закрывает книгу и перекладывает ее в правую руку. Ее глаза не отрываясь, смотрят на него, ожидая, что он все ей объяснит, ожидая разрешения этой ситуации, подчиняющейся странной логике, ожидая от себя каких-то поступков, когда он перехватывает инициативу.

Он ничего не говорит, накрывает ее ладошку своей, а она позволяет книге упасть на пол. Сириус наклоняется за книгой одновременно с Гермионой, и девушка, чтобы удержаться, опирается на его плечо. Внезапный поцелуй сближает их на мгновение, но Сириус стремительно отстраняется, зарывается лицом в изгиб ее шеи и тихо бормочет ей в плечо:

– Это недопустимая ошибка.

Она ничего не отвечает, понимая, что он действительно прав. Она хочет спросить его: «Почему ты не думал об этом раньше?» Но Гермиона ничего не говорит, лишь крепче прижимается к нему, прекрасно зная, он никогда не дружил с логикой, а всегда поддавался лишь импульсу и чувствам. Она пытается найти внутри себя разумную Гермиону, которая будет кричать на нее за то, как она себя ведет с Сириусом, будет пытаться увести ее с того пути, по которому она сейчас так неумолимо движется.

Но ее, словно нет. Она не может отыскать те здравый смысл и логику, которые уверенно вели ее по жизни до сих пор. Раньше было так просто разделить вещи на правильные и неправильные, очень просто. Она не может представить себе что-либо более сложное, чем то, что они сейчас совершают с Сириусом, что-то, что давно вышло за привычные рамки «правильно-неправильно» или «черное-белое».

Она вырывается из его рук и уходит. Гермиона просто не знает, что делать, не может находиться рядом с ним, ведь между ними происходит что-то непонятное.

* * *

Гермиона усаживается за кухонный стол со страшной головной болью. Люпин сидит напротив нее, уткнувшись носом в книжку. Они молчат, но Гермиона, кажется, ждет вопроса и Люпин тихо спрашивает:

– Что с тобой, Гермиона? Ты слишком задумчива.

Она выдерживает паузу и произносит:

– У меня появилась проблема, но я не могу сама разобраться.

Гермиона больше ничего не говорит, но он знает, что она просто не хочет больше чего-либо добавлять.

Ремус опускает книгу и ободряюще ей улыбается, словно говоря: «Не волнуйся, ты все поймешь и во всем разберешься».

Она оглядывается и выражение ее глаз и лица, кажется, кричит: «Нет, я не смогу, не в этот раз».

Гарри оправдывают, и всех накрывает такое чувство облегчения, что, кажется, с облегчением вздыхает даже сам дом. Гермиона замирает в дверях, когда слышит триумфальное возвращение Гарри и мистера Уизли, и чувство тревоги, не оставляющее ее с самого утра, ощутимо ослабевает.

Она спускается вниз и останавливается у входа в кухню. Из-за приоткрытой двери видно счастливых волшебников. Сириус с Ремусом смеются и ослепительно улыбаются. Она видит все его движения, как в замедленной съемке, а он все так же продолжает смеяться.

Сириус выглядит настолько красивым и беззаботным, что она просто не может отвести от него глаз. Когда Гермиона входит в помещение, и он обращает на нее свое внимание, продолжая улыбаться, она чувствует дрожь, пронзившую все ее тело. Гермиона не думает, что это чувство когда-нибудь исчезнет, не исчезнет и нереальность, и невозможность этой ситуации, и опасность, и все, что между ними происходит. Она мрачно смотрит на него, и его улыбка исчезает, а в воздухе между ними, кажется, раздается почти ощутимое потрескивание.

Ремус замечает и неловкость, и напряжение, что повисло в воздухе, и невидимые нити, что крепко и надежно их связывают.

«Ого, – думает он, – ага».

Нечто столь сильное, что выше их воли, заставляет и Сириуса, и Гермиону посмотреть на Ремуса и, кажется, сами их глаза умоляют: «Пожалуйста».

Похоже, само сосредоточие опасности находится рядом с Ремусом, но только он собирается открыть рот и ответить им, как сверху раздается истошный крик миссис Уизли: «Риддикулус!». Сириус с Гермионой переглядываются и устремляются к дверям. Люпин догоняет их наверху, и они все видят мертвого Гарри, лежащего на полу гостиной.

В присутствии Ремуса боггарт превращается в луну, а потом и вовсе исчезает. Гермиона переводит взгляд на потрясенного Сириуса, который, застыв, смотрит на то место, где еще мгновение назад лежал его крестник.

Гермиона выскальзывает из комнаты. Она слишком быстро развернулась, чтобы заметить скользнувший по ней взгляд Сириуса.

Она запирается в своей комнате и читает учебник по Трансфигурации, мечтая о том, чтобы и она могла одним лишь взмахом палочки превратить все плохое, что случилось – в ничто, чтобы все неприятности тоже исчезли, словно никогда и не существовали.

Сириус. Солнце. Цветы. Счастье. Чтобы все всегда были живы, все живы, все живы вечно…

Она отбрасывает книгу, а вместе с ней угнетающие ее мысли. После захода солнца, она смотрит на пламя свечи, одиноко горящей на ночном столике. Пристально смотрит на пламя и старается очистить свой разум от всех мыслей.

Она в одиночестве сидит на постели, пламя жадно глодает воск свечи, когда окна освещаются сверкнувшей молнией, а воздух сотрясает раскат грома. Гермиона так отвыкла от этих звуков, что испуганно вскрикивает, срываясь с кровати. Звук собственного голоса кажется слишком высоким и болезненным. Она стягивает рубашку на груди, пронзенная собственным криком, как ударом ножа. Где же ее хваленная гриффиндорская храбрость, ведь это предательство по отношению к самой себе.

Сириус входит в комнату, и она резко оборачивается.

– Ты в порядке? – спрашивает он.

Она ничего не может с собой поделать и только испуганно кивает, наблюдая, как Сириус закрывает дверь на замок. Он подходит к девушке, но не делает ни единого движения, чтобы к ней прикоснуться.

– Почему ты ушла тогда, раньше? – спрашивает он, и его голос звучит довольно приглушённо.

Когда она всматривается в его глаза, они, кажется, полны лихорадочного блеска, но, возможно, это всего лишь блик от горящей свечи.

– Я не знаю, – отвечает она. – Я не хочу задумываться о происходящем.

Сириус наклонятся, и опускается на колени, чтобы быть с ней на одном уровне. Его лицо так близко от её лица, что она чувствует его горячее дыхание на своих губах, когда он тихо шепчет:

– А ты бы хотела об этом подумать сейчас?

– Да, – отвечает она, затаив дыхание.

Пространство между ними ничтожно и они пристально вглядываются друг в друга, не преодолевая последних миллиметров, что еще отделяют их, не дают стать одним целым. Они переступают невидимую черту и крепко прижимаются друг к другу. Его губы легко касаются ее. Он целует ее, не открывая рта и с закрытыми глазами, и Гермиона на мгновение ощущает себя обыкновенной девчонкой, целующей понравившегося мальчишку. Он отстраняется на миг, чтобы просто вдохнуть воздуха. Гермиона открывает глаза, но его глаза по-прежнему остаются закрытыми.

Она мягко прикасается тонкими пальчиками к его щеке, Сириус открывает глаза и сразу же их отводит, но девушка продолжает отклонятся назад, пока не оказывается лежащей на кровати. Он следует за ней и замирает, опершись на руки, что лежат возле ее головы. Ее ноги широко раздвинуты, и он прижимается к ней бедрами. Гермиона резко выдыхает.

Сириус еще сильнее вжимается в ее тело, а она запускает пальцы в его волосы и притягивает к себе, чтобы поцеловать. Гром грохочет за стенами дома, но она его уже не слышит, полностью поглощенная желаниями своего тела, которые затмили любые страхи когда-либо ее одолевавшие.

Она делает ответное движение, и он колеблется, оглаживая чуткими пальцами тело, сквозь рубашку, и неторопливо поднимается вверх, расстегивая мешающие кнопки. Она надавливает на его пах, и он громко выдыхает, а его руки на миг замирают, чтобы затем вновь продолжить движение, и его пальцы, слегка подрагивая, задерживаются на последнем препятствии. Он не помнит, чтобы с ним когда-либо происходило нечто подобное. А она чувствует себя просто восхитительно под его взглядом, скользящим по ее спутанным волосам. Гермина краснеет, а он думает, что еще никогда не встречал никого, кто выглядел бы так же прекрасно, как она сейчас.

Он расстегивает последнюю кнопку, и она помогает снять рубашку. Свет падает на ее тело, и становится видно букву Б, выжженную на груди, сердце ускоряет свой ритм. Все происходит чрезвычайно быстро, почти с той же скоростью, с которой лихорадочно бьется его сердце.

Гермиона наклоняется и поднимает его рубашку к груди, но она застревает. Он переворачивается одновременно с Гермионой, и она наклоняется еще ближе к нему, накрывая губами его сосок. С губ Сириуса срывается стон. Она скользит поцелуями по его телу, целует незащищенное горло, прикасается нежными губами к волевому подбородку и он, обнимая ее крепче за талию, вновь подминает Гермиону под себя.

Вытаскивая рубашку из-за ремня брюк, он жарко ее целует. Сириус кладет руку на край ее брюк и замирает, вопросительно вглядываясь в ее зажмуренные глаза.

– Я не могу… – прорывается стон Гермионы, и он начинает расстегивать свои брюки, понимая, что она имела в виду.

Он толкается в нее, и она крепко обхватывает его плечи, сжимая ногами его бедра. Он замирает внутри нее, давая возможность обрести себя, но стон, сорвавшийся с ее губ, заставляет Сириуса двигаться дальше. Она мучительно кусает губы, стараясь подавить крики, а он мечтает о том, чтобы в доме, кроме них больше никого не было, ведь он хочет слышать её стоны.

Сириус видит ее голову, склоненную на бок, пот, сверкающий на ее лбу и ключице, и ему хочется сказать что-то вроде «Я тебя обожаю», но слова просто не могут вырваться из его пересохшего горла, ведь то, что происходит между ними сейчас, заставляет его почувствовать себя чертовски хорошо. Так хорошо, что он не может ничего сказать, лишь стон полный удовлетворения вырывается у него.

Сириус не может высказать то, что чувствует его сердце, не может запечатлеть этот волшебный миг, но того, что они сейчас здесь, достаточно, более чем достаточно. А все, что между ними было – волшебство, соединившее их.

Сириус ускоряет движение, все меньше контролируя себя, и Гермиона, старающаяся не дать крикам вырваться наружу, издает тихие стоны, сводящие его с ума. Она напрягается и шепчет его имя, и теряется в водовороте ощущений, а он взрывается в ней и оставляет ее тело, бьющееся на волнах экстаза.

Он крепко сжимает ее в своих объятиях, и они вместе лежат, слушая доносящиеся с улицы раскаты грома... которым больше ее не напугать.