Память о прикосновениях (джен)

— Драко?

Он поднял голову, но тут же закрыл лицо руками. Никто не должен был видеть его, тем более здесь, тем более — в таком состоянии.

Никто, ни одна живая душа. Он самолично прикончит любого, увидевшего наследника Малфоев зареванным, с покрасневшими и опухшими щеками и носом, со слезящимися глазами... Нет!

Категорически.

— Драко. — прохладная мягкая рука легла на его лоб.

Он уже не сопротивляется.

— Драко, что с тобой?

Наследник Малфоев совсем не аристократично хлюпнул носом. Устыдившись, достав платок и высморкавшись, Драко поднял взгляд на свидетеля его слабости. .

Свидетелем оказалась эта сумасшедшая Луна Лавгуд. Лунатичка.

— Ничего, — буркнул он. — Не твое дело.

Луна пожала плечами.

— Ты расстроен.

Слова сорвались с губ прежде, чем он успел о них подумать:

— Я боюсь.

Луна не ответила.

Если бы сейчас она презрительно фыркнула, или улыбнулась сочувственно, или засмеялась — он не знал, что делал бы тогда. Но этого не произошло.

Прохладные ладони коснулись его рук, поддерживая и — как это ни странно — будто одобряя все его действия, все его поступки, все его мысли — принимая всего его, всего Драко Малфоя со всей его гордостью, хамством, внешностью, слабостью, неуверенностью.

Это было так странно и необычно.

Все видели в нем или коварного, напыщенного слизеринца, подлого и наглого, или идола, идеал, символ для подражания.

Это уже почти не раздражало — привык.

Остаться без шаблона поведения оказалось тоже странно.

Скорее неуютно и неправильно. Он чувствовал себя в одной рубашке и легких брюках на пронизывающем январском ветру.

Но руки не просили ничего. Они давали только принятие и поддержку, поддержку, в которой он так нуждается сейчас.

Всхлипывая и все еще шмыгая носом, он начал говорить вполголоса, словно опасаясь:

— Т-темный Л-лорд в-в-вернуллся. Я ббоюсь, боюсь за маму, за отца, за себя. За кого-то. За факультет боюсь, за придурков всяких... А он ведь потребует моего присутствия, непременно п-потребует. И Черную Метку даст. А я н-не хочу Метку, я хочу, что бы войны не было...

— Все когда-нибудь закончится.

— К-когдааа? — Драко снова всхлипнул.

— Не плачь. Не надо плакать. — Луна обняла его осторожно и нежно. — Все пройдет, и это тоже. И жизнь пройдет, и смерть пройдет, и любовь пройдет, и ненависть пройдет.

Драко обнял Луну в ответ, все еще вздрагивая. Внезапная нежность окутала его теплым облаком. Он улыбнулся. Страх отступил. Осталось только тепло рядом.

Тепло...

Было так естественно потянуться к ее щеке, едва дотронувшись, соединить на мгновение пальцы и отпустить, прикоснуться к губам, ощущая призрачный запах шиповника и ландышей, положить голову Луне на плечо.

Было так естественно сидеть так, обнявшись. Так просто, так правильно и так удивительно нежно.

И так хорошо. Так уютно.

Так, как должно быть.

И в эту секунду, в этот отдельно взятый момент Драко Малфой верил, что все ему по плечу, что все он может и никакие Темные Лорды ему не страшны.

Кто знает, быть может, именно это воспоминание он использует, когда будет создавать патронуса — странную серебристую птицу, символ чего-то светлого, того единственного света, который зажжет его надежду много дней спустя.

И, может быть, именно поэтому он не сломается в этой войне?

И, может быть, он будет надеяться умереть первым. И что бы Луна пришла на его могилу, положив на белый мрамор полевые цветы.

Потому что надеялся, что она переживет его, глупого слизеринца Драко Малфоя, которому она подарила Надежду.

Сегодня было холодно.

Драко сидел на полу Астрономической башни, не опасаясь, что сюда могут зайти. Никто из учеников не любил эту башню. Тут было холодно. Особенно осенью. Дул пронизывающий ветер.

— Осень — прекрасная пора года, не правда ли? — раздался сзади тихий, проникающий в сознание голос.

Драко вздрогнул от неожиданности и рывком вытер с лица слезы.

— Не стоит, — обратился к нему все тот-же голос, — Я уже все видела.

— Луна, — презрительно и с насмешкой пробормотал Драко, — Полоумная Лавгуд... Что ты здесь забыла?

— Тебя, — просто ответила она. Драко задохнулся от этой наглости.

— Что? — только и сумел вы говорить он. Луна обошла его так, чтобы он мог ее видеть и уселась напротив него, прямо на ледяной пол.

— Я услышала, что тебе плохо, — сказала она, заговорщицки подмигивая кому-то за спиной Малфоя. Драко резко обернулся. За его спиной никого не было.

— Что ты...? — начал было он, но Луна перебила его, положив руку на плечо Драко.

— Не стоит, — она улыбалась так искренне, будто была сама соткана из счастья и радости, — Я просто вижу, что нужна тебе.

Наконец, к Драко вернулась способность говорить. Пытаясь испускать как можно больше яда, Малфой зарычал:

— Как ты могла подумать, что нужна мне, психопатка?

На это Луна только улыбнулась еще мягче.

— Я услышала, что тебе нужна помощь. Впрочем, я совсем не за этим.

Луна взяла его за руку и плавно приблизилась к его лицу. Прошептав что-то несвязное, она коснулась его губ. Поцелуя не последовало. Это было скорее похоже на простое прикосновение. Но этим прикосновением она передала все: всю свою нежность и доброту.

— Никогда не сдавайся, — сказала она поднимаясь с пола. Дверь громко хлопнула за его спиной.

Удивительно, но холод куда-то отступил.

Снег и глупости, или

А луна отрастила крылья.

POV Люциус Малфой.

Я поежился.

Зачем ему тащить меня в такую погоду на башню? Он правда думает, что я с ним пойду?

Беру перчатки и шарф, пригрозил в шутку пальцем, улыбнулся. А он все тянет за рукав.

Ну хорошо, хорошо.

Поднимаемся на Северную башню — самую высокую из всех Хогвартсовских.

По мере того, как ступени уходят вверх, холодает. На верхних ступеньках вообще тоненькая ледяная корочка.

А он смотрит своими глазищами. Да что же это такое! Что ему там, ритуал какой? Книга? Ингридиент для зелий? Добро бы обряд, а то...

Берет меня за руку. Ведет по бесконечным ступенькам. Еще немного — и смотровая площадка.

Снег сегодня. Первый в этом году.

Дошли.

На площадке без стекол гуляют ветра, с завываниями продувая насквозь какое-то подобие укрытия.

Сумерки спускаются на Хогвартс.

Желтый свет из окон.

Он очень яркий. Как слабый прожектор — окно обычное.

И снег. Снег через полосы света и сумерек, лучей и тени.

Завораживает.

Смотрим вниз. Заснеженная земля осталась далеко внизу.

А снег — Падает.

Падает сверху, пролетая нас и падая дальше, вниз, вниз...

Падение снега.

Ухмыляюсь.

Он дергает меня за рукав. Показывает луну, подсвечивающую снег.

— Смотри. Она крылья вырастила.

Сев, Сев. Какой же ты наивный.

— Нет, это ты смотри. Снег падает с самого неба, с самых облаков, и вниз, вниз, пролетая этаж за этажом, пока не оказывается на земле. И не умирает.

Мы — как снег, Сев. Падает красиво, а толку. Все равно потом умирать. — по маленькому облачку пара на каждое слово. Я смотрю туда, в сгущающийся мрак. Смотрю пристально, с непонятными чувствами.

— Правда. А толку? — улыбаешься ты краешками губ и касаешься моей щеки двумя пальцами.

— А толку... — шепчу я, как завороженный. Он меня гипнотизировать пытается, что ли? Непохоже.

Щурюсь на звездный игольчатый свет.

Мысли витают где-то далеко. Рядом с луной, отрастившей крылья.

Хочется делать глупости.

— Красиво. — шепчет он, вплотную придвинувшись к моему уху. — Жить красиво. Умереть красиво. Любить красиво.

Я снова улыбаюсь.

Какой же ты еще ребенок, Сев. Маленький, наивный ребенок.

Целую тебя в угол рта. Ты замерз — губы почти синие, подрагивают. Еще немного — начнет бить озноб. Укрываю нас двоих мантией. Наконец, вспоминаю про палочку, накладываю согревающее.

Садимся на теплый каменный пол площадки Башни.

Сидим, обнявшись.

Смотрим на снег.

Он летает, Сев. Во время падения он летает.

Он живет красиво.

А может быть, ты и прав.

Мне ведь тоже хочется делать глупости. С тобой вместе.

А луна отрастила крылья.

— Ты голоден?

В этом весь Люциус. Обычно такой грубый и непостоянный, любимчик женщин.

Конечно, им бы такие волосы. Сам иногда завистливо вздыхаю.

А я, знаете ли, очень люблю его волосы: люблю вдыхать их мягкий, еле-слышный древесный аромат (это, наверное, присуще всем Малфоям), люблю перебирать мягкие пряди.

Он часто моет голову.

А мне лень.

— Ты голоден?

Каждый раз когда я слышу этот вопрос я готов выть, как чертов оборотень Люпин, готов лезть на стены или даже прыгать с десятого этажа. Готов к Круцио. И даже к Аваде готов.

Только бы знать, что завтра он снова прийдет ко мне, станет у плиты (да-да, волшебники знают, что это) и приготовит мне самый вкусный ужин в мире.

А потом уснет рядом со мной.

И тревоги уйдут, и печаль иссякнет.

— Ты голоден?

Он брутальный мужчина, готовый делать все ради своего дела.

И только в такие моменты я чувствую... Что он не безразличен ко мне. Что ему не все равно. Что я не одна из его бесконечных игрушек. Что он со мной не ради того, чтобы доказать Темному Лорду, что я — предатель.

Неподдельное тепло, искренняя забота.

Чувства.

— Ты голоден?

Стоять передо мной в фартуке, смотря прямо в глаза и имея ввиду именно то, что он спрашивает.

А не то, о чем думаю я.

Интересно, если бы это Люциус пожирал меня глазами и раздевал взглядом, что бы он мне ответил на вопрос: "Ты голоден?". Думаю, набросился бы сразу.

Без разговоров.

Он очень красивый, когда готовит.

Безумно красивый, когда завязывает волосы черной лентой. И когда не делает этого. Вообще, всегда красивый.

— Ты голоден?

Заботится обо мне. Так уж вышло, что я совсем не умею готовить. Зато, он прошлой ночью был как ледышка, а я укрыл его. Тоже, значит, забочусь.

Такой замечательный. И я рядом с ним становлюсь замечательным. Даже баллы ни с кого снимать не хочеться.

А главное... Знаете, что самое главное?

Кажется, я люблю его.

И он меня тоже.

Было больно. Отчетливо слышно было, как бьется дурацкий орган с левой стороны груди.

Тук-тук-тук. Как молоток в руках Министра Магии. Как приговор.

Налетел ветер, но Гермиона не чувствовала его. Только боль. За врага и за друга. За того, кого любила. Или ненавидела.

Было слишком поздно, чтобы что-то решать.

Просто был он.

И была она.

Двое людей, которые многое пережили и многое потеряли.

А теперь обрели. В лице друг друга.

Она помнила все.

Он ей пел. Грейнджер и не знала, что он умеет петь. Его голос, такой живой, будто бы звучал у нее в голове. До сих пор. Черт, до этого самого мгновения.

А теперь, его голос был перебит другим звуком. Дурацкого сердца, трепещущего, словно лань в лесу, застывшая перед решительной схваткой.

Она сильная. Она переживет.

А он не переживет. И не потому что слабый, а потому что ему не дадут шанса это пережить. Пожиратель — умирай.

Неужели, никого не волнует то, что это все дурацкое влияние отца? Почему ни один человек в зале не встанет и не скажет, что он подвергался Круцио каждый раз, когда пытался ослушаться? Кого это волновало здесь, кроме Гермионы? Абсолютно верно. Никого.

... Осенние листья мягко шуршали под ногами. Бабье лето. Оно было похоже на последний шанс. Последний шанс насладиться теплом, перед холодами. Последний шанс для этих двоих.

Они не думали о завтра. Не думали о приговорах, о Пожирателях, о Волдеморте.

Любовь не терпит лжи, а это все было так фальшиво. Ведь когда они были рядом, все остальное было просто не важно...

Он сидит перед залом, стараясь смотреть в одну точку. Главное — не смотреть на Нее.

Если взглянет — то обязательно упадет на колени перед Визенгамотом и будет плакать, и будет умолять их дать ему шанс. Ради нее. Только для того, чтобы она не смотрела так печально.

Кто сказал, что Малфои не умеют любить?

Если они любят, то отдают все, без остатка.

Если они любят, то... То все остальное не имеет значения.

И для него ничего не имело значения.

Кроме того времени, когда у них был шанс.

... — Гермиона, ты когда нибудь целовалась? — он заглядывает в ее смеющиеся шоколадные глаза.

Она опускает взгляд. Стыдно, что ли?

— Эй, ты чего? — спрашивает Драко, приподнимая двумя пальцами ее податливый подбородок. И больше не ждет ответа. Он понимает, что хочет поцеловать ее нежные розовые губы прямо здесь. Среди этих волшебных опавших листьев. Странно, он считает волшебным маггловский парк. Она привела его сюда.

На миг, она замирает, но вскоре неистово отвечает Малфою. Оказывается в его руках. Такая хрупкая и невинная.

Драко чувствует ее запах, чувствует, как бьется сердце под легкой кофтой. Отмечает, что ее губы очень сладкие. Карамель? Молоко? Корица.

Этот поцелуй — самое важное, самое значительное что у него есть...

POV Драко Малфой

Тук-тук-тук. Ее сердце стучит так, что мне кажется, что я могу его услышать. И я слышу. Слышу это неровное "тук-тук-тук". Наши сердца бьются в унисон.

так и должно быть, любимая. Все правильно.

Обещай мне, что ты переживешь это. В конце-концов, у тебя есть друзья. Они помогут.

Шепчу одними губами: "любимая". Ты пытаешься меня поддержать, улыбаешься немного нервной улыбкой. Только стук сердца выдает тебя. Шепчешь в ответ. Я хорошо читаю по губам.

— Я всегда буду любить тебя.

Продолжаю наш безмолвный диалог, шевелю губами.

— Не смей.

Меня уводят. Какой будет моя смерть? Арка? Нет, слишком просто.

Не для Пожирателя.

Черная фигура возникает передо мной как во мне. Дементор. Вспоминаю ее губы на своих. Неосознанно улыбаюсь.

Дурацкий дементор.

Гермиона целуется лучше.

Так много слов и торжественных речей. Слишком много, пожалуй.

В воздухе невообразимо смешались искренние радость и веселье — с напыщенными, лицемерными, слащавыми улыбками Министерских.

Душно. Сбежать от сюда без оглядки, пусть ненадолго, но сбежать. Вдохнуть прозрачного летнего воздуха, расслабить мышцы лица, уже давно затекшие от фальшивой улыбки.

Она ненавидит все это, но ее никто не спрашивал.

Неявка на собственный выпускной вызовет слишком много вопросов.

Сверчки издевательски застрекотали — впрочем, даже это было раем в сравнении с душным, людным залом, где она вынуждена притворятся — и добро бы перед кем-то. Нет, сегодня она притворяется перед собой.

С бокалом вишневого шампанского в руке она присела на коричнево-красню скамейку.

Свет фонарей пытался разогнать сумерки, опускающиеся на землю. Безуспешно.

Темнело.

Понюхав содержимое бокала, она поморщилась и сделала маленький глоток.

Оказалось вкусно.

Она облизнула губы и отпила еще немного.

Мысли текли, как в замедленной съемке.

Она закрыла глаза и запрокинула голову, чувствуя легчайшие порывы ветра.

Хлопнула закрывшаяся дверь. Послышался хруст гравия под ногами и шорох мантии — кто-то опустился рядом с ней на скамейку.

Она как раз решала мировую дилемму — открыть или не открыть один глаз, посмотреть, что за незнакомец, когда где-то недалеко зазвучал вальс.

И чуть хриплый голос незнакомца:

— Разрешите пригласить вас на вальс.

Она улыбнулась мягко и безмятежно.

— Вы позволите?

Ощущая прикосновение мягкого белого шелка, она кивнула.

Тонкая непрозрачная лента легла на глаза.

У незнакомца были мягкие руки со светлой кожей.

"Это должно быть... Интересно," — мысль мелькнула и пропала.

Он осторожно взял ее за руку, забрал бокал с шампанским из девичьих пальцев и поставил его на скамейку.

А вальс все играл.

Шаг за шагом, нота за нотой, аккорд за аккордом. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз.

И теплые, надежные руки.

Но сказка всегда заканчивается счастливым концом.

Жизнь не сказка, но как же хотелось ее продлить!

Вальс завершен. Стихают последние ноты, зависшие в воздухе.

Тонкие сухие губы на ее губах и запах шоколада.

Ничего особенного — всего лишь прикосновение.

Но это сказка.

Сказку хочется продолжить.

И она подается вперед, в отчаянии и страсти, в отчаянном желании остаться в иллюзиях и счастье.

Мгновение длится вечно.

Он отстраняется первым.

Шорох мантии.

Хруст гравия.

Сорвать ленту с глаз практически в отчаянии.

Увидеть спину Драко Малфоя.

Не позволить сердцу сбиться с ритма.

Стук каблуков, тронуть его за плечо.

Один вопрос.

— Зачем?

Он усмехается.

— Тебе не понять, Грейнджер.

Разворачивается и уходит.

Почему же? Все понятно и просто. Элементарно.

Прощаться с иллюзией всегда неприятно.

Неожиданно было лишь то, как он медленно уходил.

Словно оставляя шанс.

Она качает головой.

Это конец неначавшейся сказки.

Этот вальс — последний.

А кто угадает — тому печенька ^^

Безграничное доверие — залог теплых отношений. Все так говорили. Еще с самого детства. И Ремус верил.

Его учили, что в верности и преданности нету ничего зазорного, что любя, можно и погибнуть за любовь. Так его воспитали.

Красиво умереть. Суть не в том, чтобы лежать в белом платье на ложе, усыпанном красными розами. Умереть красиво — это умереть за кого-то. Умереть так, чтобы твоя смерть не была ненужной. Чтобы не была пустой.

Умереть за кого-то — вечный идеал. Умереть за любимого, обретя покой на всю оставшуюся... смерть.

Он хотел умереть именно так, только пока не нашел человека, который был бы этого достоин.

Они часто сталкивались в коридорах: он пролетал мимо него, полы его неизменно черной мантии развивались. Он был очень притягательным. Даже для Ремуса, которому в общем и целом было плевать на мужчин.

Но так уж его воспитали. Воспитали, рассказав, что любовь не имеет пола. Рассказав, что любят не мужчину или женщину, а человека. И Ремус полюбил. Всего один раз в жизни заглянув за завесу тайны. А если Ремус любил, то это уже раз и навсегда. Причины? Так воспитали.

— Legillimence! — выкрикивает Люпин так резко, что Северус не успевает поставить блок. Не потому что недостаточно силен, а потому что залюбовался красотой этого самого Люпина. Чертов волк!

Ремус проникает в сознание Снейпа. Тот кривится от досады и резкой боли. Мелькают кадры из жизни. Вот он идет. Вот идет Лили, а он украдкой поглядывает на нее из-за деверьев. Вот Мародеры, во главе с Поттером, но и вместе с Люпином, налетают на него плотной кучкой и Экспеллиармусом выбивают палочку из рук. Вот применяют к нему Левикорпус и Снейп висит вниз головой. Вот ее глаза, большие и зеленые, смеются, смотря на него, когда он висит вниз головой.

Он тоже был среди них. Глупый ребенок. Ненависть к себе. К Поттеру. К Сириусу и Питеру. К Лили.

Боль. Черная боль и злоба накатывают на Ремуса. Она недостойна. Недостойна любви этого человека.

Тогда, в тот день, Ремус наклонился и осторожно попробовал Северуса на вкус. Его губы пахли мятой и древесиной. Очень тонкий запах. Запах Зельевара. Люпин понял о чем твердили его родители. В чем была суть воспитания. Найти того, ради кого не жалко и умереть. Он нашел. Наконец-то.

Ремус помнил свой страх. Авроры искали Северуса. Люпин все сразу же понял. Снейпу не выжить, не выбраться из их жестоких, кровожадных лап. На мгновение стало очень больно, боль пронзала все его существо наполняя черной волной ненависти до краев. А потом все это отступило. И появилась Любовь. В светлом одеянии, словно Спасение. Она была так чиста и свята, что Ремус не знал, как поступить. Убить ее? А впрочем, умирает ли любовь, когда умираем мы?

Решение пришло спонтанно.

Они очень любили, обнявшись — точнее Ремусь обнимал Северуса — пить теплый чай. Особенно в холодные времена года. Как сейчас.

Авроры не так быстры, как им хотелось бы. А Ремус почти мастер в заваривании чая. Ложка, еще одна. Кипяток. Сахар. И еще немного... Всесущного зелья. Украл у любимого.

Северус сидит в кресле, выложив длинные ноги на журнальный столик.

— Бескультурье, — улыбается Ремус, подсаживаясь к нему ближе и пододвигая поднос с чашкой теплого чая. Снейп с наслаждением вдыхает запах свежезаваренного чая, но через мгновение печально улыбается:

— Заболел. Нос заложен. Жаль, не могу расслышать запаха.

— Это ничего, хороший мой, — тихо отвечает Ремус и берет свою чашку с напитком. Отпивая из кружки, Снейп недоуменно прислушивается к своему телу. Что-то здесь явно не так.

— Ремус? — спрашивает он, оглядываясь на своего любимого волка. Но Ремуса уже нет. перед ним стоит... он сам.

— Зачем? — спрашивает Снейп, подходя ближе к Люпину. Тот только качает головой, мол, не скажу. В комнату влетает пять или шесть Авроров. Ремус смущенно улыбается.

— Северус Тобиас Снейп, вы задержаны, как Пожиратель Смерти и будете казнены сегодня на рассвете.

Ремус подходит ближе к Аврорам, пытаясь пародировать ухмылку своего любимого. У порога, резко оборачивается. Во взгляде Северуса читает недоумение и боль.

— Он не Снейп! Снейп — это я, — бросается к Аврорам, чуть не задевая журнальный столик с чашками недопитого чая.

Глава авроров с усталостью смотрит на Снейпа и качает головой:

— Мы понимаем, вы хотите защитить своего коллегу...

Ремус резко перебивает говорившего:

— Я имею право на последнее желание?

— Да, — глава Авроров удивленно кивает. Он не думал, что Северус пожелает воспользоваться этим шансом. Ремус подходит к Северусу, который теперь Люпин, и нежно целует, будто бы передавая мысль о том, что он отдает себе отчет в своих действиях. Все хорошо. Ремус отстраняется и подходит к Аврорам.

— Я готов, — коротко бросает он.

Ремус Люпин погибнет сегодня на рассвете за любимого человека. И ему будет не страшно.

Кто знает, может, так воспитали?

Смешно. Севорем (СС/РЛ)

Ну угадайте же! :3

Смешно.

POV RL.

Шаги в коридоре.

Отрывистый стук, резко распахивается дверь.

На пороге, как всегда, ты. В черной мантии.

Иногда мне интересно, по кому ты носишь траур.

Глупые мысли, правда?

Ты принес Ликантропное. Опять. Конечно.

Тебе ведь не нужен неуправляемый оборотень в школе.

Я буду видеть в этих словах только то, что хочу.

Буду слышать только ту интонацию, которую хочу слышать.

Ты передаешь мне еще дымящийся кубок.

Случайно задеваю тонкие пальцы — почти прозрачные.

Ты всегда такой рассеянный осенью?

Пью большими глотками, мощусь от привычной горечи — и еще какого-то нового чувства.

Хмуришься.

Что-то случилось?

Сжимаешь губы в тонкую нитку.

Пытаешься сдержать улыбку, что ли?

Раньше, еще в школе ты всегда так делал.

Киваешь, забираешь кубок.

Смотришь на него, прищурившись.

С чего бы это тебе приспичило предаваться философским размышлениям в моем кабинете?

Переводишь взгляд на меня.

Мне внезапно смешно и грустно.

Шаг к тебе — расстояния нет.

Все еще смотрю на тебя.

Закрываешь глаза, улыбаешься.

Встаю на цыпочки. Улыбаюсь тоже.

Касаюсь губами твоих губ, плотно сжатых даже в этой странной улыбке.

Отвечаешь.

Странно.

Странные ощущения, странные мысли, странный восторг.

К чему бы это?

Открываешь глаза. Смотришь на меня лукаво, с хитрецой.

Все еще улыбаешься.

— Не задавай вопросов, не забывай о главном, не делай выводов, не страдай — выдыхаешь ты.

Смешно.

Я смеюсь и неловко обнимаю тебя.

Смотришь на меня.

Улыбаешься мне в ответ.

Fin.