Жажда (гет)

Как это случилось, что я не могу без тебя, как без воды?

Гермиона Грейнджер видела: он обернулся и посмотрел на нее перед тем, как подняться по лестнице. Разумеется, она знала, что гаденыш красив, но, черт, как же она его ненавидела. Он пялился, не сомневаясь, что от одного этого она полезет на стену. Сверлил ее своими гнусными серо-стальными глазами. Гермиона чувствовала жжение в крови, знакомый жар на щеках и в груди, покрывающий лицо темным румянцем гнева, который она больше не пыталась скрыть. Да, при одном лишь взгляде на Драко Малфоя она начинала ненавидеть его еще сильней, так, что само слово «ненависть» казалось чудовищным преуменьшением.

Он отвернулся и начал тяжело подниматься по ступенькам.

― Я тебя презираю, ― пробормотала Гермиона, заходя за угол коридора из необработанного камня. Сквозняк немного охладил ее. "Кончится ли когда-нибудь эта ненависть, — думала она, — может быть, когда они статут старше и научатся жить разумом, а не эмоциями? Как герои книг, способные быть выше, видеть добро..." Нет. Почти наверняка, нет. Для нее, для Гарри и Рона эта ненависть, похоже, неизбежна, как судьба. Она чувствовала в нем зло и слишком часто убеждалась, что права. Только Драко Малфой мешал ей поверить, что глубоко внутри каждого, даже самого коварного слизеринца, есть что-то хорошее, скрытое под эффектной зловещей маской.

А теперь все вертелось вокруг него. Гермиона больше не могла спокойно ненавидеть, делая вид, что его нет. Он был. За этим проклятым портретом в их общей гостиной. Гарри говорил: не разговаривай с ублюдком, ты не обязана, ― да она и не собиралась. Он как будто ограбил ее, когда стал Чертовым Старостой Мальчиков.

У Малфоя были влиятельные друзья. Пес-отец, который умер и оставил ему огромное состояние. Пес, заслуживавший смерти, а Гермиона никогда и никому ее не желала. Кроме Люциуса Малфоя. Был ли в этом хоть какой-нибудь смысл? В том, что они — Староста мальчиков и Староста девочек, связанные должностью, о которой, когда-то она была уверена, что ни за что не пожалеет? В последние несколько дней она изо всех сил старалась избегать "партнера", и это оказалось труднее, чем когда-либо за все время в Хогвартсе. Десять минут до того, как он входил в общую комнату. Десять минут после. Опаздывать на завтрак, рано ложиться спать. Вряд ли эта бессмысленная показуха того стоила. Со временем Гермиона решила, что Малфой недостоин даже того, чтобы его избегали. Она предпочитала думать, что ненависть сама по себе уже переросла потраченные на нее усилия. Превратившись в безразличие. Но Гермиона леденела каждый раз, когда он входил в комнату. Это безразличие, да? Чувствовать холод?

После выборов старост прошло уже шесть дней, и им надо было поговорить. Раньше они как-то общались через других, через префектов. Иногда Гермиона ощущала безнадежность и гадала — чувствует ли он то же самое? Но нет, конечно, его самомнение ничем не поколебать. В те редкие моменты, когда они смотрели друг другу в глаза, Малфой глядел с таким вызовом и отвращением, что от мерзкого ощущения потом часами невозможно было избавиться. Нет, это она — ничтожество. А Драко Малфой — принц.

Гермиона привалилась к холодной стене. Так больше нельзя. Хватит. Прошло шесть дней, и им надо, действительно надо поговорить. Может, послать записку? Ага, уже смешно. Малфой, я не хочу с тобой разговаривать, поэтому пишу тебе. Нет. Малфой и так уже сумел заставить ее почувствовать себя жалкой. Ему было важно запугать ее...

А так ли это? Она что, в самом деле боится Малфоя? Возможно, он и правда так думает. Староста мальчиков главнее всех, даже Старосты девочек. Но, честно признаться, она не боялась. Одна мысль об этом заставила ее вспыхнуть. Мерзкий ублюдок манипулировал ей, а она и не замечала. А все остальные – тоже думают, что она его боится? Так это выглядит?

Гарри определенно не боялся Малфоя. Они с Роном всегда заслоняли ее собой, когда тот подваливал с язвительными замечаниями. С ними Гермиона чувствовала себя в безопасности, но почему-то это чуть-чуть раздражало. Она хотела защищать себя сама, и, в тех редких случаях, когда Малфой задевал ее лично, не сомневалась, что смогла бы. Смогла бы, дайте только полшанса, в достойном споре, где не звучало бы слово «грязнокровка». У Гермионы был острый и злой язык, и почему бы не использовать его для того, чтобы поставить на место этого... сына своего отца. Но они с Малфоем ни разу не перебросились больше, чем парой слов. Гарри все время вмешивался; любое замечание на тему «Поттер, как насчет трахнуть эту сучку Грейнджер по-быстрому перед обедом» встречалось угрозой кулака.

― Слушай, ― говорил Гарри. ― Просто держись от него подальше. Не ходи туда, куда он, уходи, когда он заходит, и занимайся своими делами. ― Гарри так разозлился, когда Малфоя выбрали старостой. Он знал, что почему сам не может быть старостой, они все это понимали, но все равно сжимал кулаки и стискивал зубы, представляя себе этого гада рядом с Гермионой. ― И если он тебя тронет, помоги мне Мерлин, я... ― Гермиона благодарно улыбалась, подавляя желание заорать.

Вот так ее последний год в Хогвартсе превратился в кошмар. Куда исчез весь восторг от того, что ей удалось стать Старостой девочек? Только чувство собственного достоинства мешало ей отказаться от должности. Гордость и ненависть давали силы продолжать работу. Она останется, иначе — Малфой выиграет.

Гермиона сняла резинку, тряхнула волосами и достала из рюкзака зеркальце. Для Малфоя она хотела хорошо выглядеть. И это больше всего выводило ее из себя. Он был настолько потрясающе красив, что это, казалось, высасывало красоту из окружающего мира. Но не из нее. И ей было известно, что он это знает. На нее глазели с четвертого курса. Иногда ей это нравилось, но Гарри и Рон никак не могли отучиться бросать на прохожих злобные взгляды. Они пытаются отвадить друг друга, мальчишки, и Малфой преуспел в этом больше всех. Хотя он-то никогда не пялился на нее так, как другие. Казалось, он не видел того, что видели все остальные. Это раздражало. Ну, теперь-то он ее заметит, потому что сейчас, через шесть дней, они все-таки поговорят.

Драко Малфой растянулся на диване в общей гостиной, закинув ноги на подлокотник. Диван обычно казался ей таким большим, но сейчас хорек занимал его целиком.

Она знала, что Малфой ее заметил, — он начал напевать. Именно так он ее игнорировал. Гермиона подошла к нему, чуть дрожа в ожидании предстоящего разговора и злясь на себя за это, и остановилась перед диваном. За спиной ревел камин. Огонь обжигал ноги. "Тебе конец"... ― шипел огонь.

Драко перестал напевать и с вызовом уставился на нее.

― Ты посмешище, Грейнджер, ― усмехнулся он. ― Ты что, действительно думаешь, что мы будем разговаривать?

― Мы должны составить график дежурств префектов, Малфой. ― Казалось, если она тоже будет называть его по фамилии, это усилит ее позицию.

Он продолжал ухмыляться.

― Ты лохматая, ― сказал он, меняя положение скрещенных ног. ― Пойди причешись, пора, наконец, выучить несколько правил гигиены.

Вот почему она никогда не разговаривала с ним дольше трех секунд. Вот почему это никогда не шло дальше «пошел ты», «отвали» или «заткни фонтан, Малфой».

― Это касается наших обязанностей, ― сказала она как можно равнодушнее. Она пыталась выглядеть спокойно и буднично: одна рука на бедре, другая, с графиком дежурств, опущена. ― Ты делаешь Слизерин и Хаффл...

― Сама делай этих уродцев, ― бросил Драко.

― Кого, Слизерин?

Он злобно уставился на нее.

Гермиона пожала плечами.

― Ладно, я возьму Хаффлпафф.

― Хочешь знать, почему мне больше нравится Равенкло, Грейнджер?

― Нет.

― Все эти девственницы хотят, чтобы их вы**ли.

Гермиона скривилась от отвращения и презрительно бросила:

― Хотеть и когда тебя заставляют – вряд ли одно и то же, Малфой.

Он ухмыльнулся.

― Ты даже представления не имеешь о моих… ― он задумался. ― Скажем, талантах.

Гермиона приподняла бровь и швырнула график ему в лицо. Малфой поймал его.

― Осторожнее, Грейнджер, ― нахмурился он. ― Я бы не стал швырять в меня предметы.

Господи, она ненавидела его. Как она его ненавидела.

― Вернешь, когда закончишь.

― Да уж где-нибудь оставлю, наверное... Где ты сможешь его найти.

Гермиона переступила с ноги на ногу.

― Отлично, ― ответила она, стараясь не мямлить, а говорить четко и ясно, не обращая внимания на его полное пренебрежение к... Мерлин... ко всему.

Он вскинул брови.

― Ну, если мы закончили, я предпочел бы вернуться к своим занятиям.

― Ага, я заметила. Весьма продуктивные занятия, ― съязвила она. ― Я не буду делать это одна. Предполагается, что мы...

― Если ты хотела сказать "команда", Грейнджер, ― бросил он, ― Моим личным приоритетом будет как можно скорее остаться в одиночестве.

Гермиона расхохоталась.

― Команда? ― повторила она, мотая головой. ― Нет.

Драко слегка нахмурился.

― Что тогда? ― Выкладывай.

― Предполагается, что мы представим этот график в понедельник, в Большом Зале за завтраком.

― И?

― Сейчас вечер пятницы.

― Мерлин, нет! У меня только две драгоценные ночи? ― глумился Драко, прижав руку к сердцу. Его слова были полны знакомого холодного сарказма. ― А я так хотел потратить три. ― Он уронил руку назад на подушку. ― Что напоминает мне... ― спуская ноги с дивана и вставая. Драко Малфой был гораздо выше Гермионы. И внезапно показался еще более самоуверенным. ― Мне есть куда пойти, есть чем и с кем заняться. ― Гермиона посмотрела на него с вялым отвращением. ― Сделай мне одолжение и заткнись насчет графика. Я составлю его, Грейнджер. Все что угодно, только бы избавиться от мерзкой маленькой грязнокровки.

Эти три слова. От этих слов она всегда лезла на стену. А сейчас Гарри не было рядом, чтобы защитить ее, или помешать защититься самой. И она не знала, нравится ей это, или нет.

Гермиона глубоко вздохнула и выпрямилась. ― Сколько раз я должна просить?

― О чем, Грейнджер?

― Не называй меня так, Малфой.

Он слегка улыбнулся. ― Почему? Натравишь на меня своих щенков?

― Гарри и Рон, возможно, сильнее меня, но я умнее, ― ответила она. ― У меня есть палочка, и мы оба знаем, что с ней я могу больше, чем они. Она помедлила. ― И ты в этом убедишься.

― Ты не посмеешь.

― Посмотрим.

Драко покачал головой и нахмурился.

― Ты сука, Грейнджер, ― рявкнул он. ― Может быть, ты и Староста девочек, но ты совсем не так умна, и... ― он смерил ее взглядом... ― Не так хороша, как думаешь. Вспомни, кого тут больше всех уважают.

― Если ты говоришь о Гарри...

― Заткнись. ― Драко наклонился к ее лицу. Гермиона чуть отодвинулась.

На мгновение ей стало страшно. Нет, не так. Она насторожилась. Потому что почувствовала на щеках влажное тепло его ядовитых слов.

― Не забывай, грязнокровка, ― прошептал он, ― Я могу тебе устроить ад на земле.

Гермиона потрогала палочку в сумке. Искушение. Такое искушение.

― Жду не дождусь.

Драко ухмыльнулся и посмотрел на часы. ― Если я сегодня кого-нибудь приведу, ― сказал он по дороге к двери, ― буду признателен, если ты уберешься отсюда на хер.

"Кажется, я никогда не перестану ненавидеть тебя, — думала Гермиона, глядя, как он исчезает за портретом. — Ни за что".

* * *

― Почему ты вообще должна была с ним разговаривать?

― Вряд ли получится игнорировать его до конца года.

― Тоже мне проблема.

― Господи, ― простонала Гермиона, ― вы цапаетесь чуть ли не каждый день.

За завтраком она поняла, что говорить о Драко с Гарри было совершенно неразумно. Очевидно, он предпочитал делать вид, что ничего не происходит, и не хотел, чтобы ему напоминали о том, что она делит гостиную с его злейшим врагом. Отлично, подумала Гермиона. Ей тоже не хотелось, чтобы об этом напоминали, но она больше не могла притворяться. Казалось, Рон был больше расположен к обсуждению ее проблем.

― Я думаю, вы должны общаться.

― Спасибо, Рон.

― Но он полное дерьмо.

― Спасибо, Рон.

Это, хотя и было правдой, всё равно не сильно помогало. Ее лучшие друзья, похоже, были последними, к кому стоило обращаться за советами по поводу Малфоя. Гарри предложил дать ему пароль от портрета, чтобы он мог иногда забегать и контролировать ситуацию. Но она не ребенок и может постоять за себя. И с каждой минутой ей все больше хотелось им это доказать.

― Вы думаете, что я не справлюсь, ― сказала она Гарри и Рону. ― Но это не так. Я могу справиться с ним гораздо лучше, чем вы двое.

― Это нечестно, ― ответил Гарри.

― Мы ведь с ним не деремся, правда?

Гарри нахмурился.

― Если он когда-нибудь...

― Да, ― вздохнула Гермиона, ― Я знаю.

― Если тебе надо с ним поговорить, ― пожал плечами Рон, ― Просто сделай это побыстрее.

― Вряд ли я захочу продлить удовольствие.

― Тогда ты в порядке.

― Ты не в порядке. Тебе надо пожаловаться профессору Макгонагалл, ― проворчал Гарри, со стуком бросив нож на тарелку.

― И что сказать? ― засмеялась она, ― Что мы друг другу не нравимся? Это какой-то детский сад.

Гарри начал закипать и не считал нужным это скрывать. ― Они ни в коем случае не должны были его назначать, ― пробормотал он, ― Очевидно, это его отец подстроил.

― Его отец умер, Гарри, ― сказал Рон.

― Вряд ли это его остановило.

Гермиона вытаращила глаза.

― Спасибо, вы мне очень помогли. ― Она отодвинула стул. ― Я иду в гриффиндорскую гостиную.

― А что я должен был сказать? ― сердито спросил Гарри. ― Блин, я ненавижу этого урода. Вряд ли я стану поощрять твое общение с ним.

― Брось, дружище, ― пробормотал Рон, чувствуя приближающийся взрыв.

― Отлично! ― воскликнула Гермиона. ― В следующий раз буду знать, что к вам не надо обращаться за советом.

― Не надо, если это касается его!

― А почему бы и нет? ― спросила она, сжимая под столом кулаки. ― Вы лучше всех должны понимать, почему это для меня настолько невыносимо! ― Она повернулась и вышла из зала, пока любопытные не поняли, что происходит. Она же Староста девочек. Ей надо сохранять лицо. Староста девочек. К черту.

― Я же сказал, что ненавижу его! ― задыхаясь, проговорил Гарри, догоняя ее.

― Но сейчас речь не о тебе, ― раздраженно ответила Гермиона.

― Я и не пытаюсь делать вид, что речь обо мне! ― огрызнулся Гарри, поднимаясь за ней по лестнице. Он схватил ее за руку, и Гермиона обернулась.

― Я знаю, для тебя это что-то новенькое, ― сказала она. ― Всегда именно вы двое скандалили, дрались, конкурировали, все эти ваши тестостероновые мужские разборки! А сейчас речь обо мне и моих проблемах. Мне надо прожить этот год буквально бок о бок с Малфоем, он все время торчит у меня перед глазами, но каждый раз, когда я прошу у тебя совета, ты орешь или жалуешься. Ты ненавидишь его? Мы все, к чертовой матери, его ненавидим, Гарри! Но как это может помочь?

― Ты хочешь знать, как с ним разговаривать! ― воскликнул он, ― Откуда я, на фиг, знаю, как тебе разговаривать с этим уродом? Я не хочу даже думать о том, что вы должны разговаривать, мне хватает того, что он все время находится в нескольких метрах от тебя...

― Перестань! ― сказала она, закатывая глаза. ― Перестань говорить так, как будто я – твоя собственность!

Гарри посмотрел на нее и нахмурился.

― Я и не говорю.

― Нет, говоришь! Так, как будто я принадлежу тебе и Рону. Вы такие собственники...

― Я защищаю тебя.

― Ты только делаешь хуже!

― Как, к черту, я могу сделать ещё хуже?

― Потому что мне нужна твоя помощь, а я не могу ее получить!

― Мне нечего сказать! Была бы моя воля, ты бы отказалась от должности старосты, потому что это не стоит того.

― Ага, ну, спасибо большое, ты меня очень поддержал.

― Ты просила совета!

― Ох, ради Мерлина, ― простонала она, отворачиваясь. ― Когда ж ты повзрослеешь?

Он ответил жалобно:

― Послушай, если ты действительно хочешь, я...

― Не трудись, ― буркнула она, поворачивая за угол и теряя Гарри из виду. В ответ он сказал что-то резкое, но ей было уже наплевать.

И вообще, что он мог сделать?

* * *

Шесть. Столько он успел за выходные, разумеется, считая секс втроем за два. А этот, последний, был долгим. Ему было не так-то просто кончить, зная, что до завтра еще надо сделать этот долбаный график дежурств. Это отвлекало, черт знает почему. Почему эти идиотские обязанности должны отвлекать его? Во всяком случае, это позволило девчонке из Равенкло кончить дважды. Погодите, он что, опять забыл про заглушающее заклятие? Почти наверняка, и, будем надеяться, сука Грейнджер была дома и все слышала.

― Это было потрясающе, ― задыхаясь, сказала девчонка, едва прикрытая влажными простынями. ― Где, черт возьми, ты этому научился?

Драко пожал плечами.

― Тебе пора, ― он встал с кровати и направился в ванную. ― Надеюсь, ты тут ничего не забудешь. На днях Пэнси нашла пару мокрых равенкловских трусов и совсем съехала с катушек.

― Окей, ― сказала она. Очевидно, ей было наплевать на то, что она была одной из многих. ― Но ты уверен, что я должна уйти прямо сейчас?

― Да.

В ответ на ее «пока», он хлопнул дверью ванной и подошел к раковине.

Драко смотрел на себя в зеркало. Он был чертовым художником, гением в постели. Девчонки так кричали, что он подумывал об использовании заглушающих заклятий, чтобы не оглохнуть. Они отчаянно хотели его, и неудивительно, блин. Он привычно посмотрел вниз, на мускулы и член, и мимолетно задумался об их великолепии и притягательности перед тем, как открыть кран. Что это – чувствовать полную власть, слышать, как девчонка упрашивает о том, чтобы отсосать у него. Слышать, как она стонет от желания, чтобы ее вылизали досуха.

Драко поежился. Это как магазин конфет со вкусом женщины в сезон огромных скидок. Он был избалован выбором. Но не до конца. Через какое-то время, они все начинали казаться одинаковыми на вкус, на запах, на ощупь. Но главное, секс все еще заставлял его улетать. Конечно, можно было бы обойтись без истерик Пэнси Паркинсон. Они знали, что оба трахаются с кем попало. Она была такой же шлюхой, как и те девицы, которых он заставлял извиваться под собой. Но, кажется, Пэнси была конкретно одержима Старостой мальчиков. Он был в курсе. Видит Мерлин, она все время болтала об этом. Стоило ей увидеть его после тренировки по квиддичу, потного, разгоряченного, чтобы промокнуть от желания тут же, не сходя с места. Да, он знал, и ему это определенно нравилось.

Но предпочитал держать ее на расстоянии. Разумеется, никакой любви. Никаких чувств. Его боготворили все, но себя он любил больше кого бы то ни было и не считал нужным это скрывать. Ему... как бы сказать... нравилось проводить ночи внутри девчонок. Пэнси кричала громче всех. Она любила выкрикивать его имя, и ему это нравилось. Но нет, никакой любви, в прямом смысле этого слова. Секс был для него скорее спортом. Или талантом.

Обдумывая свои многочисленные таланты, Драко не сразу услышал тихую музыку. Хотя, если подумать, она была не такой уж тихой, и он пришёл к выводу, что шум ему очень мешает. Или решил, что непривычные звуки портят хороший вечер.

Он втянул воздух сквозь стиснутые зубы и вылез из ванны в прохладу комнаты. Обернув вокруг бедер полотенце, Драко прошагал через всю ванную и постучал в дверь в противоположной стене. Разумеется, заперто. Как будто фригидная сука Грейнджер когда-нибудь оставит открытой свою дверь в общую ванную.

― Грейнджер! ― злобно крикнул он, колотя в дверь. Вода капала с него, собираясь лужицей у ног. ― Открой эту сраную дверь! ― потребовал он. Если бы только у него была палочка. Одна простая алохомора – и гребаная дверь открылась бы сама.

Дверь щелкнула, и на него упал лучик света.

― Что? ― спросила Гермиона, окружённая оранжевым сиянием.

― Что за мудацкий шум?

― Моя музыка?

― Магловское дерьмо, ― прорычал он, ― Что, грязнокровкина любимая?

Она распахнула дверь и уставилась на него. На ней была пижама. Какие-то слишком короткие шорты и футболка. Драко притворился, что не замечает. Мерлин, разумеется, он заметил, но ведь это Грейнджер. Мерзкая дура Грейнджер, и она его разозлила.

― О Господи, ― она пожала плечами и оперлась на дверной косяк. ― Тебе не нравится?

Он нахмурил брови и понизил голос.

― Не пора ли ее вырубить, Грейнджер?

― Спокойной ночи, Малфой, ― вздохнула она, закрывая дверь. Он уперся рукой в дерево.

― Я не шучу! И не уйду, пока ты не прекратишь эту чертову музыку, какая бы хреновина ее ни играла!

― Она не очень громкая, Малфой. ― Гермиона еще раз попыталась закрыть дверь.

Драко и не подумал убрать руку.

― Если ты закроешь дверь и не заткнешь эту музыку, я...

― Что? ― насмешливо перебила она. ― Что бы ты ни сделал, Гарри тут же вмешается. И сделает это с большим удовольствием.

― Думаешь, я не справлюсь с Поттером? ― фыркнул Драко. ― Наш маленький дрочила еще дождется. Сейчас же попроси прощения и прекрати шум, будь хорошей грязнокровочкой, и я наконец уйду.

― Ты хочешь, чтобы я извинилась? ― рявкнула она. ― Ты что, думал, я буду слушать восхитительные звуки, издаваемые тобой и той девицей, ублажавшей тебя в последнем сеансе твоего ежечасного секса? Мне так не кажется.

― А мне — кажется.

Она помотала головой.

― Я не одна из твоих сук, Малфой. Убирайся и дай мне закрыть дверь.

Драко прищурился.

― Выключи эту магловскую штуку, которую ты протащила в школу, и на твоем месте я бы отдал ее мне для превращения в кучку очень маленьких кусочков.

― Нет.

― Тогда у нас проблема.

― Да что ты говоришь!

― Ты пожалеешь, Грейнджер.

― С чего это?

― Не сомневаюсь, что придумаю тебе какое-нибудь наказание.

― Наказание, мне? ― засмеялась она. ― Как насчет того, чтобы придумать, как лучше составить тот график дежурств?

― Как насчет того, чтобы ты...

Дверь захлопнулась, и его слегка отбросило назад; зеленые искры посыпались с косяка.

Он зарычал. Когда у нее в руке оказалась палочка?

― Ты гребаная шлюха, Грейнджер!

Ответа не последовало, хотя Драко мог себе представить, как возвела глаза к потолку в безмолвном: «Похоже, я единственное вменяемое, зрелое и разумное существо в целом мире».

Драко сжал кулаки и прошагал через ванную назад в свою спальню.

Глупая, глупая сучка. Весь этот хлам, сделанный грязными недоразвитыми магловскими уродами, должен быть запрещен. А грязнокровок, которые протаскивают его в школу, нужно исключать. Драко с минуту помечтал о том, чтобы пригласить Пэнси и жарить ее до бесчувствия прямо на полу в общей гостиной. Разумеется, эта дура прискачет на шум. Или отыметь ее, прижав к двери в спальню этой суки? Какой будет сюрприз, когда Грейнджер откроет ее.

Драко сел и уставился в огонь камина. Насколько легче была бы жизнь без Поттера и его шестерок. В сотый раз он подумал — а вот если бы он спал со старостой девочек. Как роскошно и нелепо: легендарный герой эпохи и безупречная, незапятнанная всезнайка Хогвартса потихоньку трахаются, искусно поддерживая видимость непорочности. Может быть, он и малыш Уизли могли бы делать это по очереди.

А может, Грейнджер — девственница. Драко с трудом мог представить себе, чтобы такая фригидная сука позволила кому-нибудь приблизиться к своей драгоценной дырке. Он встречал парней, которые все бы отдали за это. Даже Забини как-то пошутил, что у него почти встал, когда она наклонилась за карандашом на последнем уроке зелий.

Драко не смотрел. Его тошнило от одной этой мысли, как и от постоянного сознания того, что, в какой-то неуловимый момент за время их обучения в Хогвартсе, Гермиона Грейнджер стала по-настоящему соблазнительной. Для всех, кроме него. В конце концов, все эти упавшие карандаши, короткие юбки и маленькие пижамы не могли изменить того, кем она была. Вонючей грязнокровкой. Такое ничем не прикроешь. Прибавьте к этому дружбу с Поттером и Уизли, и вы, без сомнения, в полном дерьме.

А сейчас у него не было выбора — у них была одна гостиная на двоих. Общая ванная, вашу мать. Драко нравились привилегии старосты: собственная комната, книги, право распоряжаться окружающими даже в большей степени, чем раньше, но он не мог не заметить, что в комплекте с Грейнджер все это казалось значительно менее приятным. Если бы он мог превратить ее жизнь в кошмар, это было бы забавно. Но сколько усилий! Она того не стоит.

Драко взглянул на лежащий на столе график дежурств. Плевать, что это его обязанность. Важно, что именно Грейнджер повесила это на него. Теперь, почему-то, эта работа ассоциировалась с ней. Посмотрим... слишком много мальчиков для того, чтобы заинтересовать его. Не то, чтобы он был за равноправие женщин – он просто был за секс. Он уже поимел почти всех девочек-префектов, и это должно было упростить работу над графиком, поскольку не надо было согласовывать его с собственными планами. Если бы у него было перо — прямо сейчас все бы и сделал.

«А может, — подумал Драко, прерывая поиск чернил, — ну его на фиг?»

Он отправился назад в ванную. Можно просунуть его под дверь несделанным. Зачем напрягаться? График был совершенно чудовищных размеров. Может ли Грейнджер бросить все как есть — просто чтобы поставить Драко на место? Он улыбнулся. Да она скорее умрет, чем сдаст недоделанную работу. Кроме того, грязнокровка так и не выключила свою чертову музыку. Может, от музыки у него так разболелась голова, что он не смог ничего сделать?

Он сдвинул брови и задумался. Кажется, это наилучший вариант. Более того, это будет месть без участия его члена, что тоже иногда приятно. На самом деле, уже поздно, он устал, а ее это конкретно достанет. Он схватил перо со столика и накарябал сверху:

«Делай сама».

* * *

Она бы тоже выглядела перед профессорами не лучшим образом, не только Малфой. Вот почему Гермиона доделала-таки график. По крайней мере, так она себе говорила.

Гермиона протерла глаза. ― О, нет. ― Она вынула зеркальце и лизнула палец.

― Почему у тебя такой усталый вид? ― поинтересовался Рон.

― Не выспалась, ― ответила Гермиона, стирая размазавшуюся под глазами косметику. "Да, сейчас я выгляжу особенно привлекательно".

― Почему? ― опять спросил он.

Гермиона вздохнула.

― Надо было сделать график дежурств, который мы представили сегодня утром.

― Ты же сделала его несколько дней назад, ― возразил Рон и пихнул Гарри. ― Правда?

Тот только пожал плечами, не понимая, зачем вообще Рон его спросил.

― Надо было переделать, Рон. Чтобы подогнать под вторую половину, ― пробормотала Гермиона и слегка покраснела. Ей было проще солгать лучшим друзьям, чем признаться, что она сделала всю работу за этого мерзавца. ― Это выяснилось в последний момент.

― А почему Малфой не мог подогнать свою половину? ― нахмурился Гарри. Это было первое, что он ей сказал за весь день. Рон, всю дорогу пытавшийся поддерживать разговор, выглядел довольным.

Гермиона посмотрела на Гарри, удивленная, что он с ней вообще заговорил.

― А что, есть разница?

― Да.

― Это было трудно, ― ответила Гермиона. ― Я слишком устала, чтобы обсуждать...

― Очевидно, ты сделала свой раньше, ― продолжил Гарри, ― Малфой – полный и абсолютный ублюдок. Ты не можешь позволять ему вот так не считаться с собой. В следующий раз скажи ему, чтобы...

― А может, просто будешь и дальше со мной не разговаривать? ― вздохнула она. ― Зачем попусту сотрясать воздух? ― Гермиона отошла от них и свернула за угол. ― Я иду в библиотеку, ― пробормотала она. Голос глухо прозвучал в отдалении.

Рон повернулся к Гарри и прошептал:

― Что это значит?

― Мерлин знает, ― ответил тот. ― Мне это начинает надоедать.

― Я про тебя, идиот. Наконец-то открыл рот, и тут же снова ее расстроил.

― Да я вообще почти ничего не сказал.

― Ты опять начал про Малфоя.

― Я думал, ей нужен совет.

― Не твой обычный совет.

― Черт возьми, ― взревел Гарри, ― Я ничего не могу поделать с этой девчонкой.

― Ну, она устала, ― пожал плечами Рон. ― Давай просто оставим ее на сегодня в покое, а?

Рон втайне гордился тем, что на этот раз выступал в роли миротворца для двух своих лучших друзей. Обычно он и Гермиона ссорились из-за всякой ерунды, типа, куда пойти в Хогсмиде, или какая концовка у заклинания, которое в исполнении гениальной всезнайки разорвало бы его на мелкие кусочки. Гермиона всегда изображала всезнайку, и, надо сказать, иногда ей это неплохо удавалось. Проклятая ведьма. Он бы охотно присоединился к ней в ее негодовании, но не видел для этого ни одной разумной причины. Гарри вел себя странно с тех пор, как Гермиона и Малфой были выбраны старостами. Он мог сколько угодно ненавидеть Малфоя, но зачем обращаться с Гермионой с таким недовольством, как будто простая необходимость общения с этим ублюдком означала, что она чем-то от него заразилась? Гермиона не рассказывала им всего о себе и Малфое. Рон это знал, более того, Гарри тоже знал, и от этого бесился еще больше.

― Я просто не понимаю, почему она отказывается от моей помощи, ― проворчал Гарри. И, помолчав, добавил: ― Не то чтобы я так уж хотел помочь в данном конкретном случае, понимаешь?

― Что?

― Я не хочу им помогать разговаривать друг с другом.

― А как ты тогда хочешь помочь? ― раздраженно вздохнул Рон, поддавая ногой мусор на полу. Потом, почувствовав укол совести, нагнулся, чтобы поднять его.

Рон не был уверен, что Гарри вообще понимает, в чем проблема. Хотя, что бы это ни было, подумал он упрямо, Гарри перебесится и оставит Гермиону в покое. Это было так непохоже на них – вот так ругаться. Казалось, естественный порядок вещей перевернулся, и они оказались в параллельном мире, где Рон был самым взрослым и разумным.

Черт, нет. Так не может продолжаться. Рон считал это, по меньшей мере, весьма неудобным. Гарри лидер, Гермиона... ну, тоже лидер, а Рон...? Ему нравилось думать, что он был еще одним лидером, но тогда бы у них было три лидера на троих, а это лишало смысла само понятие лидерства. Поэтому...

Блин. Рон заметил Малфоя краем глаза секундой позже, чем следовало. Гарри встал как вкопанный и злобно уставился на блондина, ухмыляющегося в паре метров перед ними.

― О, Поттер и его сука, ― протянул Драко. ― Какой приятный сюрприз. ― Он посмотрел на Гарри. ― Ищешь пустой класс, где можно трахнуть Уизли в задницу?

― Мы не разделяем твоих милых пристрастий, Малфой, ― Гарри словно окаменел.

― Через пятнадцать минут отбой, дрочилы, ― рявкнул Драко, ― Так что будьте хорошими мальчиками и бегите домой.

― Я предпочитаю провести эти пятнадцать минут здесь, ― ответил Гарри. Рон согласно кивнул.

Драко мерзко улыбнулся.

― Где грязнокровка?

Рон оскалился.

― Ее зовут Гермиона.

Драко фыркнул. ― Что, свалилась и спит где-нибудь? Наверное, вчера поздно легла — надо было сделать за меня график, и все такое.

Рон не смог удержаться, чтобы не поправить его:

― Ей надо было переделать свой. Ты был слишком занят, чтобы подгонять свою половину.

К сожалению, было слишком очевидно, что за этим последует.

― Я был слишком занят, Вислый, чтобы вообще что-то делать, ― ласково сказал Драко.

― Что это значит, твою мать? ― спросил Гарри.

― Это значит, ― Драко безразлично зевнул, ― что я ничего не делал. Она все сделала сама. Сказать по правде, не хватало еще мне трудиться.

Гарри сощурил глаза.

― Что?

― Чертовски удобно, ― продолжил Драко. ― Теперь я знаю, что могу запросто скидывать всю работу на нее, в последнюю минуту, и привет-пока. Грязнокровка – что-то типа личного раба.

Гарри шагнул к нему, не обращая внимания на руку Рона, которая внезапно оказалась на его плече.

― Ты извинишься перед ней, ― потребовал он.

Драко засмеялся. ― Или что? Узнаю пресловутую Поттеровскую ярость?

― Хочешь выяснить? ― Гарри пытался говорить спокойно. Рука Рона сильнее стиснула его плечо, но он сбросил ее. ― Я в порядке, Рон.

― Он в порядке, мамочка. ― прогнусил Драко, ― Его только заколдобило по поводу идиотского графика, вот и все.

― В следующий раз, когда я буду разговаривать с Гермионой, ― прорычал Гарри, ― хорошо бы, она уже получила твои извинения.

Драко посмотрел на свои руки и выковырял грязь из-под ногтя. ― Тебе никогда не приходило в голову, что эта сука может сама о себе позаботиться? ― протянул он, ― Она сделала график. Это ее проблема. Вся эта херня насчет защиты не скрывает того, что ты все время пытаешься забраться к ней в трусы, Поттер.

Гарри шагнул к нему. ― Я о ней забочусь, ― сказал он. ― И буду это делать до конца года, обещаю. Никакие дерьмовые штучки не сойдут тебе с рук, Малфой.

― Оставь это, Гарри, дружище, ― осторожно сказал Рон. Запахло неприятностями.

Но первый ход сделал Драко. Он придвинулся к Гарри почти вплотную.

― Я ни за что не извинюсь, ты, нахальный маленький придурок, ― выдохнул он. ― Я вытрясу из этой суки Грейнджер последние остатки самоуверенности. Даже жалко, что вы не сможете насладиться представлением. ― Он усмехнулся. ― Достоинства отдельной гостиной. Она действительно весьма приватна.

― Я сказал, ― Гарри не сделал ни малейшей попытки отодвинуться от возвышающегося над ним Малфоя, ― оставь ее в покое. Не доставай ее.

― Ну, что тебе сказать? ― Драко рассмеялся ему прямо в лицо. ― Если мне скучно – мне скучно.

Гарри сжал кулаки. Рон торопливо вклинился между ними.

― Отвали, Малфой!

Драко посмотрел мимо него. ― Что, не нравится, что я могу сделать с ней все, что мне взбредет в голову, а, Поттер?

― Заткнись.

― Все, что мне захочется, ― медленно повторил Драко.

Рон обернулся и перехватил занесенную руку Гарри.

― Брось, Гарри! Этот урод не стоит того!

― Если ты когда-нибудь... ― прорычал Гарри, хмуро уставившись на слизеринца из-за плеча Рона, ― Клянусь, Малфой, ты об этом пожалеешь.

― Ой-ой-ой, ― засмеялся тот. ― Кажется, у меня проблемы.

― Я тебя предупредил!

Драко помотал головой, и его улыбка слегка поблекла. ― Вам пора бежать, девочки, ― сказал он, отходя от Гарри и Рона. ― Надеюсь, я никогда больше не увижу вас в коридоре прямо перед отбоем.

― Я сказал, ― крикнул Гарри ему вслед. ― Только попробуй!

Поворачивая за угол, Драко облизнул губы.

― Долбаные грязнокровки омерзительны, ― донесся его голос, усиленный эхом. ― Но чего не сделаешь, чтобы достать тебя, Поттер.

Звон серебра и вниз, к земле.

У Драко все тело было в рубцах. Отец бил его не каждый день, но иногда, ночами, почти каждую ночь, Драко приходилось, съежившись, забиваться в угол.

Люциус Малфой был ослепительно красив: ему вслед оборачивались на улицах, при виде его сердца ускоряли бег, в горле пересыхало. Он был всем, чем стремился быть Драко, всем, чем он не был. Никчемный ребенок, постыдный отпрыск. Он не заслуживал права носить фамилию Малфой, потому что Малфой — это не просто имя. Это право на чертово величие.

Когда Драко было четырнадцать, он приехал домой на Рождество. Радость была недолгой — матери не оказалось дома. Отец заставил его три часа практиковаться в заклинаниях, а потом отправил в постель. Драко хорошо запомнил ту ночь: он не спал, читал при свете палочки, вздрагивая всякий раз, когда слышал стоны Люциуса, трахавшего этажом выше какую-то очередную ведьму. На вопрос, почему это была не его мать, та, с которой он спал прошлой ночью, отец впечатал его лицом в стену. Кровь хлестала из раны на голове, а он всхлипывал:

«…простипростиотецпрости…»

Люциус пускал в ход кулаки, чтобы научить сына искусству разрушения. Играй, уничтожай, выигрывай. Это игра, говорил он. Каждый синяк или царапина учили — не задавай вопросов, забудь о совести, живи и продолжай традиции Малфоев. Отец показывал, натаскивал. Драко усваивал и ненавидел, не зная зачем, но принимал, все, до конца, потому что так должен делать Малфой.

Об остальном он не знал. Но однажды ночью услышал крики и бросился вниз. Громкие, жалобные крики, оглушающие, пронзающие мозг. Мать звала его, умоляла придти, остановить кровь, унять боль, удержать отца. Оказалось, тот часто бил ее, иногда – потому что у него было плохое настроение, или же ему так хотелось. Люциусу это нравилось. Его это заводило, блин. Драко сел на ступеньки и попытался занять голову, чтобы заглушить крик. Вспомнил песню и заорал ее про себя. Громко, еще громче, чтобы не слышать. Эту песню пела ему в детстве мать. О магии, о любви... любви... и семье. Малфои – вот так семья, думал он. Добро пожаловать в семейку. В такую ослепительно крутую, блин, берегите глаза.

А потом он ударил. Как-то ночью мать выпала из комнаты, скатилась по лестнице и осталасьнеподвижно лежать внизу, избитая. И Драко закричал. Заорал на отца. Он все бежал, бежал, и бежал, и наконец ударил с такой силой, что в глазах потемнело, а отец рухнул лицом в пол. "Он что, умер, — спросил себя Драко, — раз лежит вот так. Неужели я надеюсь, что он умирает?… Неужели я мечтаю, чтобы он был мертв? Я что, хочу этого"? Хотел ли он? Может да, а может, нет… Остаток ночи помнился смутно. После того как отец поднялся, заорал, ударил, приложил проклятьем.

Для Люциуса настали темные времена. Драко знал, как не знать? Он ненавидел отца, но тоже носил фамилию Малфой. Они оба были Малфои. Драко бы никогда не присоединился к другой стороне, ни к какой другой, и меньше всего – к Дамблдору. Если таковы правила — он будет им следовать: станет Пожирателем Смерти, будет жить и дышать этим, украдет у отца и станет в десять раз лучше него. В конце концов, это игра. Все – для победы. Драко всего лишь хотел быть таким, как отец, превзойти его, сыграть в его игру, уничтожить Люциуса и победить.

А прошлым летом, после школы, и мать сказала ему. Она плакала, Драко помнил ее слезы, и часами думал о том, почему. Он не притворялся, что горюет. Сидел в спальне и читал книги. Одна была о мальчике, который участвовал в войне, другая – о человеке, который войну развязал. Прочитав главу, Драко останавливался проверить – может, он ощущает хоть что-то? Но нет. Он заметил в себе лишь растущее чувство вины. А еще была злость: как получилось, что он настолько исковеркан человеком, которого считал эталоном чистоты? Чистый Гребаный Малфой, что бы это ни значило, чему бы его ни учили по этому поводу. Всем этим важным вещам. Важным для него, для Драко. А мальчик в книге был плохим. Он убил друга, убил врага, убил себя, и Драко знал, что это его точная копия. Как в зеркале.

Убить любого, убить себя. Он дошел до того, что стал ненавидеть жизнь. Зачем он заставлял себя, подталкивал, до ран, до крови, если ничто и никогда не устроит единственного человека, для которого он никогда не будет достаточно хорош для... Хреновое оправдание для жизни... дерьмо... дерьмовая вера в истинное зло, когда жизнь не такая, не для него... ЭТО НЕ ДЛЯ НЕГО. Придет время – и он плюнет на могилу отца, потому что с него достаточно, в нем самом уже достаточно… в нем теперь больше от Малфоя, чем когда-либо было в отце, потому что он ЖИВ.

Драко чуть ли не ощущал это на вкус. Наконец-то, после стольких лет, он полюбил отца. Чувство было странное — новое, почти забавное. Драко Малфой любил отца. Он очень сильно любил его мертвым.

* * *

Он внезапно проснулся в тишине. Дерево за окном, все еще оранжевое, усыпанное хрусткими умирающими листьями, нависало над ним в зеркале. Грязное стекло, в пятнах, в отпечатках рук, ног, задниц, многочисленных и горьких совокуплений. Палочка в руке, готова, нацелена, ждет... с ненавистью. Все привычно, все на своих местах: мантии аккуратно сложены, метла убрана. Все было как всегда, и он лежал, дрожа, потея, тяжело дыша в темноте; потом глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Драко не стал закрывать глаза, потому что боялся опять заснуть. А спать он больше не мог. Во всяком случае, не сегодня.

Малфой тронул палочкой свечи и сел на кровати. Из царапины на руке сочилась кровь, над старым шрамом отчетливо виднелись следы ногтей. Ему опять было страшно. Он потрогал раны и скривился. Так просто было залечить их, и так трудно понять, почему он не мог. Не мог себя заставить.

В комнате было слишком тихо и мрачно. Драко хотел, пусть ненадолго, покинуть ее, спуститься вниз, выйти в ночь... Почему-то казалось, что снаружи светлее. Ладно, пусть сейчас это невозможно, наплевать на прогулку. Его хватило на то, чтобы натянуть поверх трусов серые штаны и выйти из комнаты. В гостиной всегда было светло, натоплено и горел камин, и ему нравилось лежать на диване перед огнем.

Под босыми ногами – холодный камень лестницы, но это неплохо. Ему всегда было жарко, а ступени приятно холодили. Все время жарко. Мать говорила, что в нем сказывается кровь Блэков, сильная и горячая. А он вечно спорил. Он — Малфой, более чем кто-либо, — говорил он, — и другой крови в нем нет.

Лестница закончилась аркой, и яркий свет гостиной на мгновение ослепил его.

― Твою мать, ― пробормотал он, спотыкаясь на пути к дивану и прикрывая глаза рукой.

― Небогатый у тебя лексикон.

Глаза привыкли к свету как раз вовремя, чтобы заметить ее саркастическую гримасу.

― Твою мать, ― повторил он, ― Грейнджер.

Она закатила глаза и вздохнула.

― Не волнуйся, ― я скоро ухожу.

Драко пожал плечами.

― А тебе что не спится?

Гермиона уставилась на него поверх разложенных на столе тяжелых книг.

― Мне надо кое-что сделать, ― холодно заявила она. ― Обязанности старосты не оставляли мне слишком много времени на этой неделе.― Она закончила фразу, повернувшись к своим бумагам, чтобы намек прозвучал не слишком очевидно. Хотя Драко и так был в курсе, поэтому говорить это было вообще бессмысленно.

― Который час? ― спросил он, Он плюхнулся на диван и запрокинул голову, чуть повернувшись к Гермионе.

― Час ночи? ― пробормотала она. ― Два?

― Что это должно означать? ― ядовито поинтересовался он.

― Что я не знаю точно.

Драко пробурчал что-то и закинул ноги на стол.

― Умная, да? Это не твой стиль — не спать по ночам. Я думал, ты никогда не ложишься позже десяти, Грейнджер.

― Если вспомнить, что мы иногда должны патрулировать до полдвенадцатого, этого никак не может быть, правда? ― ответила она, встречаясь с ним глазами и захлопывая книгу. ― А ты почему не спишь?

Он пожал плечами. Очевидно, сегодня ночью это был его излюбленный способ самовыражения.

― Плохой сон? ― спросила она.

Драко нахмурился.

― Отвали, тупая сука, ― огрызнулся он. ― Заканчивай и убирайся.

Возможно, ее немного шокировала его резкость, но слова, тон и выражение лица были из категории «мы все это уже проходили».

― Я уйду, когда закончу.

― По-моему, ты уже закончила, ― заявил он, заложив руки за голову. ― Оставь меня одного.

― Почему бы тебе не пойти к себе в спальню? Зачем быть таким... ― Гермиона внезапно почувствовала, что ужасно устала. С тех пор, как они с Малфоем начали разговаривать, наезды и оскорбления не прекращались. Заканчивать казалось бессмысленным. Было поздно, и у нее совсем не осталось сил.

― Кем? ― спросил он. Гермиона не ответила, и ему это не понравилось. Она могла говорить все, что захочет, но игнорировать себя Малфой никому не позволит. ― Давай, Грейнджер, ― сказал он, глядя на нее. ― Вываливай.

― Не знаю. Ублюдком? Придурком? ― она откинулась в кресле. ― Или ты предпочитаешь козла? ― Похоже, она не могла выбрать.

Драко нахмурился.

― А ты что предпочитаешь? "Вонючая грязнокровка", Грейнджер?

― Ага, конечно, ― она подняла бровь. ― Тогда почему ты глазеешь на эту вонючую грязнокровку с тех пор, как вошел?

Он почувствовал себя дураком и отвел глаза.

― Отвали, ― пробормотал в потолок. ― Может, какие-то идиоты и глазеют на тебя, но, по-моему, ты мерзкая...

― Да. ― Гермиона закрыла остальные книги и поднялась со стула, держа их в руках. ― Именно так. ― Драко чувствовал, что она смотрит на него, и ему это не нравилось. ― Честно говоря, мне бы очень не хотелось, чтобы ты думал иначе. ― Она придвинула кресло к столу. ― Спокойной ночи, Малфой.

Разумеется, он не смотрел, как она уходила. Чего еще она могла ожидать? Это ее идиотская пижама виновата в том, что сегодня у него совершенно не получалось ее игнорировать. Драко даже мог заглянуть под ее чертов стол, блин. Это было что-то новенькое – узнать, что грязная принцесса Грейнджер носит такие вещи. Может, она и правда шлюха. А он, в конце концов, мужчина, а мужчины устроены соответствующим образом: звериные инстинкты, гормоны, все такое. Если он смотрел, то не потому, что хотел, или ему нравилось, а совершенно машинально. Его тошнило при одной мысли об этом. Если дура грязнокровка подумала, что он хоть... Драко вздрогнул.

Взял книгу со стола и начал читать. Он будет читать до рассвета, потому что не сможет больше заснуть. Не сегодня.

* * *

Прошла неделя, наступил конец октября. Холодно не было, но непрекращающиеся ветра устраивали дикие пляски листьев и сильно мешали тренировкам по квиддичу. Дни становились короче, темнее, и каждый из них начинался с предвкушения Рождества. Гермиона знала, что дома уже украсили магазины. Пустая трата времени и сил, но это позволяло продлить праздник. Ей нравилось хотя бы это, пусть очарование самого праздника потускнело с исчезновением магии детства.

С Гарри Гермиона всю неделю почти не разговаривала. С Драко тоже. Короткий разговор в ту ночь, когда оба не спали, восстановил начавшее было спадать напряжение. Ей нравилось молчание — до тех пор, пока она не вспомнила, почему изначально это было так неудобно. Помимо назревающих серьезных изменений в системе дежурств префектов, стремительно приближался Зимний Бал семикурсников со всей связанной с ним суетой. От одной мысли о нем становилось тошно. Студенты мечтали об этом бале все школьные годы, завидуя старшим, а сейчас — сейчас была их очередь, но вместо волнения и предвкушения, Гермионе больше всего на свете хотелось отсидеться в сторонке.

Ей было одиноко, и ее здорово злило то, что Гарри, идиот он или нет, был прав в отношении Малфоя. Тот с ней совершенно не считался. Это было особенно заметно, когда она составляла графики работы префектов или планы заседаний, а в это время он в комнате напротив трахал очередную девицу.

И это была только вершина айсберга.

― Клянусь, только вершина, черт возьми, ― рычала Гермиона, вгрызаясь в конфету.

― Как насчет поговорить с Гарри?

― Даже не начинай, Рон, ― резко ответила она. Разумеется, она не призналась, что они с Драко опять не разговаривают, или что она чувствовала себя так, будто по ней хорошо потоптались, потому что опять пришлось делать всю работу, справляться с идиотскими расписаниями, префектами, с чертовым... ― А потом надо будет готовиться к концу семестра. Понимаешь, я никогда не думала, что это будет так трудно. ― Все, что она могла сказать.

― Сколько сделал Малфой? ― Рон выговорил эту фамилию с особой осторожностью.

Гермиона пожала плечами.

― Достаточно, ― она начала жевать тщательнее. ― Я имею в виду... все равно. Наверное, меньше, чем надо, но все не так просто.

Рон нахмурился. ― Меньше, чем...

― Я с ним справлюсь! ― с нажимом заявила она, сбивая открытую коробку конфет с подлокотника кресла на пол гриффиндорской гостиной. Конфеты высыпались и раскатились по ковру. Кое-кто из черверокурсников оглянулся. Она уставилась на них в ответ. ― В чем дело?

Рон взял ее за руку, и девушка обернулась.

― Гермиона, я понимаю, у тебя был тяжелый день. ― Она отняла руку, и Рон попробовал по-другому. ― Ты прекрасно справляешься. Кто угодно в твоем положении чувствовал бы себя точно так же. Может, даже хуже, особенно когда он все время путается под ногами. ― Тут он перешел к самому главному. ― Ты у нас самая умная, Гермиона. И поэтому именно тебе надо поговорить с Гарри. ― Она закатила глаза, но Рон продолжил: ― Слушай, я не знаю, что творится у него голове в последнее время. Мы оба волнуемся, но ты знаешь, как это у них с Малфоем. Мне кажется, он только и ждет, когда Малфой попытается добраться до него через тебя.

― Не все на свете крутится вокруг Золотого Мальчика.

― В данном случае это достаточно вероятно. Так или иначе, Гарри ведет себя как дурак, и я ему это говорил. ― У Рона неприятно засосало под ложечкой. ― Мне не нравится то, что происходит. Это как-то неправильно, ― неожиданно тихо сказал он.

Гермиона взяла его за руку. ― Я знаю, ― сказала она так же тихо. ― Тебе, наверное, тошно оттого, что мы почти не разговариваем. Я с ним поговорю. Попытаюсь разрядить атмосферу.

― Оно того стоит.

Гермиона вздохнула.

― Ну и мальчишка, черт побери. Иногда мне просто... ― она помотала головой, ― хочется взять и как следует встряхнуть его.

* * *

― Тебе хочется меня встряхнуть?

Гермиона кивнула, широко открыв глаза. ― И даже больше.

― Типа чего? ― Гарри широко ухмыльнулся.

― Не начинай. Я серьезно, мистер я-не-способен-сделать-первый-шаг. Мне и так уже не по себе из-за того, что Рон подбил меня на этот разговор.

Гарри вздохнул и подтянул повыше молнию на куртке.

― И для этого надо было идти на улицу?

― Не хочу, чтобы нас подслушали. Предполагается, что я должна соответствовать образу Старосты девочек. Ни проблем, ни сложностей, ни споров. Гостиная, коридоры, библиотека – везде есть уши. Возможно, нас даже сейчас могут услышать.

― Ладно, это имеет смысл, ― согласился Гарри. ― Хотя твои волосы лезут мне в глаза.

― Извини, ― ехидно ответила она.

Гарри пожал плечами. ― Пожалуйста.

Она закатила глаза. ― Рон сказал мне, что ты думаешь.

― Сомневаюсь…

― Про Малфоя, который пытается достать тебя через меня?

Гарри еще раз пожал плечами.

― Может быть.

― Не получится, ― уверенно проговорила она. ― А если и получится, что совершенно нереально, почему я все эти дни должна была терпеть твое непревзойденное обаяние? Я ведь ни в чем не виновата.

― Я просто знаю, что ты не говоришь мне – нам – всю правду, и это раздражает.

― Как это я не говорю вам правду?

― Если ты просто признаешь, что у тебя проблемы с Малфоем, это не сделает тебя слабой.

― Знаю, ― нахмурилась она. ― Но ничего не признаю. Как я могу признать что-то, что вообще невозможно признать, потому что его не существует!

― Что?

― У меня все нормально, ― Гермиона, глубоко вздохнув, нахмурилась. ― Все в порядке, и тебе придется с этим смириться. Малфой ни для чего меня не исполь...

― Мы знаем, Гермиона. Например, что ты тогда сделала весь график. Все четыре факультета.

Гермиона залилась пурпурным румянцем. ― Все что? Я... не... не помню, чтобы делала все четыре...

― Слушай, тебе не обязательно врать, ― сказал Гарри. ― Именно это я и пытаюсь объяснить.

― Я не вру! ― сердито покраснев, огрызнулась она. ― Может, я в тот раз и сделала больше, чем свою половину, но это не значит, что я должна все это тебе рассказывать.

― Я твой лучший друг, ― сказал Гарри. ― Я и Рон. Мы друзья, и ты можешь говорить нам абсолютно все.

― И что конкретно вы бы сделали? ― насмешливо поморщилась Гермиона. ― Похлопали бы меня по спине и посоветовали забить на это? ― Она помотала головой. ― Вы бы помчались прямо к Малфою и... ― Гермиона вдруг замолчала, широко раскрыв глаза. ― А откуда вы вообще знаете?

Гарри вздохнул. ― Мы с ним поцапались на прошлой неделе.

― Поцапались?

― Наговорили всякого.

― Всякого?

― Какое это имеет значение?

― Господи, ― Гермиона не могла скрыть досады. ― Это имеет такое же значение, как для тебя — знать про всю эту не относящуюся к делу чушь про префектов и графики.

― Вряд ли это не относится к делу...

― Что у вас случилось?

― Он сказал, что заставил тебя сделать это за него, вот и все.

Гермиона опустила глаза. Ветер слегка утих, и бледное солнце начинало закатываться за деревья. Стало холоднее. И ей было стыдно. ― Я не хотела делать его половину, ― пробормотала она. ― Я бы заставила его, но было слишком поздно, и профессор....

― Тебе надо было сказать нам, ― сказал Гарри. ― Я понимаю, что это просто дурацкий график, но я мог бы что-нибудь сделать.

― Слушай, ― выдохнула она. ― В этом вся проблема.

Гарри подождал, но она молчала.

― Проблема? ― переспросил он.

― Я буду вам все рассказывать, если ты согласишься не пытаться каждый раз «что-нибудь сделать».

― Я только...

― Или так, или буду молчать, как рыба, и все останется, как есть. Я не хочу беспокоиться еще и о том, как бы не стать причиной ваших разборок. Мне и без того забот хватает. ― Гермиона говорила медленно и отчетливо. Гарри знал этот тон. Вряд ли она передумает.

― Если не дойдет до рукоприкладства, ― пробормотал он.

― Малфой, конечно, ублюдок, но не думаю, что он может ударить девочку.

― Ты не можешь быть в этом уверена.

― Я думаю, могу.

Гарри посмотрел на свои ботинки, пнул кучу опавших листьев, засунул руки в карманы и сжал кулаки. ― Так, это все?

― Я не знаю, ― ответила Гермиона. ― Все?

― Наверное.

― Больше ничего не хочешь сказать? ― спросила она. ― Потому что ты должен сказать это сейчас. Я не хочу, чтобы это тянулось дальше и расстраивало Рона.

― Он что, тебе жаловался?

― Тебя это удивляет?

― Нет.

― Так у нас все в порядке? ― Гермиона заметила, что он смотрит в сторону. Она помедлила и спросила, понизив голос: ― Гарри?

Он поднял голову. В первый раз за долгое время она назвала его по имени. Тепло, разлившееся внутри, заставило его улыбнуться. Гермиона всегда называла его по имени. Задавая вопросы, отвечая, просто болтая. Гарри было неловко, если кто-то другой, кроме нее, так часто называл его по имени. Он даже не подозревал, как сильно ему этого не хватало.

― У нас все в порядке, ― кивнул Гарри.

― Есть еще кое-что, ― улыбнулась она.

Ее улыбка, Мерлин... Он скучал и по ней. ― Да?

― Извинение?

― Валяй.

― Ты, маленький...

― Ладно, ладно, ― засмеялся он. ― Извиняюсь.

― Как извиняешься?

Гарри закатил глаза. Гермиона и этот старый как мир вопрос. Как извиняешься? Как сильно?

― Так сильно, что я беру на себя всю твою стирку на следующей неделе. Так сильно, что я... составлю тебе компанию в библиотеке и буду таскать твои книги. Так сильно, что я куплю тебе в Хогсмиде сорок этих дурацких шоколадок, которые тебе так нравятся. Так сильно, что я...

― Годится. ― Она улыбнулась, приподняв бровь. ― За исключением того, что я обойдусь без твоей компании в библиотеке, спасибо большое. Ты только отвлекаешь. Да, и тридцати шоколадок будет достаточно.

― Договорились, ― ответил Гарри, и они пошли назад, к замку. Ему было легко. Возмущение по поводу Малфоя и всей этой дурацкой ситуации немного утихло. Всего несколько минут, и Гермиона перестала дуться. Она казалась спокойной и довольной, и он почти хотел взять ее за руку.

Потому что было так странно без их привычного трио. Гарри всегда замечал это раньше, когда уезжал на каникулы. Их легендарное трио ощущалось как нечто правильное, почти как семья. Это и была семья: та, которой у него никогда не было, та, которую он почти создал. Он боялся, только и всего, — боялся, что ее занятость, и то, что она староста девочек, и все время с Драко Малфоем, может все изменить.

Рон и Гермиона были ему как родные. Он чувствовал себя с ними единым целым. И смешные правильные принципы Гермионы, как и ее острый язык, тоже были частью этого. Как и ее упрямая гордость, и идиотская постоянная решимость доказывать, что все они ошибаются. Это для нее так естественно. И Гарри ненавидел эту естественность. Но нуждался в этом. Нуждался в ней. Гермиона и Рон были основой его существования. Он часто задумывался о том, насколько это ужасно.

Может быть, ему придется увидеть смерть одного из них. Он думал об этом, в основном о Гермионе, и его тошнило — настолько вероятным было то, что он увидит ее страдания и гибель. Это вполне могло случиться, учитывая, где они и в какие времена живут. Да хотя бы из-за него самого, и Гарри никогда не позволял себе забыть о том, как опасно для Гермионы и Рона просто быть его друзьями. Вольдеморт все еще на свободе. Где-то. И они были орудиями.

Орудия. Вот что нужно Малфою. Размышления привели Гарри назад, в исходную точку. Он был уверен, что ублюдок использует Гермиону как орудие. А Гарри знал — когда она умрет, он тоже будет уничтожен.

Но сейчас они молоды. Гермиона и представления не имеет о страхах, которые его мучают, да и Рон тоже. Они о многом слышали и даже видели кое-что из того, что творилось в мире, но они никогда не узнают. Гарри иногда казалось, что он тоже не знает, еще нет, он слишком молод, чтобы понять. Он и не хотел повзрослеть настолько, чтобы понять. Неведение – золото, блин.

Так почему, проклинал он себя, пока они медленно шли к воротам замка, почему он позволил себе все последние три недели дуться на единственную девчонку, без которой не мог обойтись?

Гарри было ужасно жаль, что он расстроил ее. И все же причины были достаточно вески. Очевидно, проблема никуда не делась и еще даст о себе знать. И он чуть ли не ненавидел себя за это. Но сегодня ему было просто жаль. Так жаль, что он мог бы ее поцеловать. Почти. Не совсем.

Может быть.

Прошлой ночью Снейп поймал двух пятикурсников, двух шестикурсников и трех третьекурсников в коридорах после отбоя. Очевидно, патрулирование префектов было не слишком эффективным.

― Я не знаю, что вы им там говорите, господин Малфой, но вряд ли это связано с их обязанностями.

Драко не нравилось, что его отчитывает декан собственного факультета. Он предпочитал думать, что у них со Снейпом взаимопонимание.

Подходя к портрету, он сплюнул на пол коридора.

― Тупая грязнокровка, ― пробурчал он про себя, ― Чертова сука. Придется теперь с ней разговаривать. ― Он врезал кулаком по стене, когда портрет ехидно проинформировал его о том, что «чертова сука» не является правильным паролем. Он пробормотал нужную фразу, и дверь распахнулась. Драко проиграл в уме несколько вариантов начала разговора, и остановился на том, который содержал больше матерных слов.

― ... короче, он хочет, чтобы мы сами занимались этим сраным патрулированием.

Гермиона пожала плечами.

― Когда?

Драко с раздражением заметил, что она так и не подняла глаза от книги.

― Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, ты, дура, ― Ее взгляд был по-прежнему прикован к странице. Естественно. За последние несколько месяцев он осознал, насколько она упряма. ― Хорошо, Грэйнджер, я расскажу Снейпу о твоем отказе сотрудничать. Кто знает? Может, он мне и поверит ― ему так нравится тебя наказывать.

Святая правда, подумала Гермиона. Ему нравится наказывать всех гриффиндорцев.

― Ну? ― рыкнул Драко.

Гермиона медленно подняла глаза.

― Ты, если захочешь, можешь быть настоящей дрянью. Пэнси научила?

Драко ухмыльнулся.

― На самом деле, она не очень понятно изъясняется, когда я ей засаживаю.

― Кажется, ты вообще не очень понятливый, ― парировала Гермиона.

Он фыркнул.

― Мы оба знаем, Грэйнджер, что, стоит мне чуть-чуть поднапрячься, и я обгоню тебя в оценках.

― Может, у тебя и неплохо получается на уроках, Малфой, но ты туп, как пробка, когда дело доходит до здравого смысла.

Драко с ухмылкой пожал плечами.

― С десяти до часу ночи, ― сказал он, прогоняя тень улыбки с ее лица. ― Сегодня.

― Ты издеваешься, ― недоверчиво хихикнула она. ― Нормальные патрули заканчиваются сразу после одиннадцати.

― Он поймал тех идиотов после полуночи, ―ответил Драко. ― Я говорил, что четверо из них были с твоего замечательного факультета?

― Да.

― Очевидно, слишком тупые, чтобы усвоить правила.

― Они просто не так хорошо умеют обманывать и прятаться. Слизеринцы тоже постоянно нарушают правила.

― Согласен. И не попадаются.

Гермиона закатила глаза.

― Как насчет – я патрулирую первые два этажа, а ты – верхние два?

Драко помотал головой.

― Снейп сказал – вместе.

― Вместе?

― Увы. Мне тоже не особенно улыбается терпеть твою вонь следующие несколько часов, ― скривился он, ― Но Снейп сказал, что это слишком поздно, чтобы патрулировать в одиночку. Мне лично наплевать, что с тобой случится, но я не хочу с ним связываться по крайней мере еще несколько недель. Если тебе не нравится, можешь...

― Хорошо.

― Только держись от меня как можно дальше.

― Как, мы не будем держаться за руки?

― Я скорее съем свое дерьмо, грязнокровка.

Она ненавидела то, что, похоже, начинала привыкать к этому слову. Когда Гермиона в тот раз пригрозила ему, — кажется, с тех пор прошла целая вечность, — ей показалось, что проблема решена. Она ошибалась. И в последнее время слишком часто.

* * *

Гермиона размышляла о том, как опасно иметь в школе столько темных коридоров. Ей не особенно нравилась темнота. Не то чтобы она по-настоящему боялась ее, но в сумраке было что-то поглощающее. Чернота вокруг словно бы ограничивала и подавляла. Она могла видеть только то, что освещалось светом ее палочки – и, конечно, палочки Драко, потому что ей никак не удавалось забыть о его присутствии.

Два верхних этажа растянулись до бесконечности, как будто замок был готов перевернуться под их тяжестью. Одиннадцать часов, и нормальное патрулирование должно было уже заканчиваться. Обычно она бродила по коридорам одна. Хотя в этом отношении сейчас не было большой разницы. После того как Драко сказал ей, что эти поздние проверки надо будет делать примерно каждые два месяца, разговор оборвался. Установившееся молчание, по крайней мере, позволяло каждому из них делать вид, что другого не существует.

Притворяться стало довольно-таки трудно, когда в одном из освещенных коридоров второго этажа они наткнулись на одинокого гриффиндорца. Гермиона вздохнула. Почему обязательно гриффиндорец, когда она патрулирует со Слизеринским Принцем?

― Гриффиндорец, ― протянул Малфой. ― Что я тебе говорил, Грэйнджер?

Гермиона не ответила.

― Как тебя зовут? ― спросила она.

― Майкл Скавентон.

― Курс?

― Пятый.

― И что ты здесь делаешь после отбоя, Майкл? ― спросила Гермиона, опасаясь неизбежных язвительных замечаний Драко. Его сияющая улыбка не сулила ничего хорошего.

Мальчик пожал плечами и на минуту задумался.

― Наверное, вечером я забыл взять вещи из прачечной, и приходится идти сейчас.

Гермиона заметила его издевательский тон.

― Наверное? ― повторила она, прищурившись.

Он вежливо кивнул.

― Мне не нравится, когда что-то недоделано.

Драко захохотал.

― Что за чушь, баклан?

Гермиона холодно взглянула на него и повернулась к Майклу.

― Нет, Майкл, так не пойдет. Что ты на самом деле делал?

― Шел в прачечную... ― ответил он медленно, выделяя каждое слово.

Гермиона приподняла бровь.

― В правилах четко сказано, что пятиклассникам не разрешается находиться вне помещений факультетов после девяти тридцати.

― ** твою мать, Грэйнджер, ― вздохнул Драко, ― Дай этому козлу три отработки и пусть убирается.

― Три отработки? ― все так же спокойно повторила она, поворачиваясь. ― Я думаю, слизеринец бы получил только одну. Или, может быть, если бы ему повезло оказаться девчонкой и пообещать перепихнуться с тобой, все вообще было бы прощено и забыто. ― Гермиона проговорила это машинально, забыв, что они не одни. Она закатила глаза, отметив очевидный прокол в своем образе Безупречной Старосты и обернулась к мальчику. ― Я сообщу твое имя профессору Макгонагалл, и, будь уверен, в течение недели получишь отработку. Я также упомяну о твоем хамском поведении.

― Принимая во внимание, что в ее черный список попало столько гриффиндорцев, ― ухмыльнулся Драко поверх ее плеча, ― Я буду счастлив присмотреть за твоей отработкой. Мы все получим массу удовольствия, ― добавил он, глядя на Гермиону. ― Правда, Майкл?

Майкл пожал плечами.

― Наплевать.

Драко резко вскинул глаза и посмотрел на него, склонив голову набок.

― Я полагаю, это значит «да, сэр».

Майкл уставился на него, демонстративно не отвечая. Господи, подумала Гермиона, почему все гриффиндорцы должны быть такими упрямыми?

― Доложишь профессору Макгонагалл завтра утром, ― сказала она, прерывая тяжелое молчание и записывая его имя. ― И десять очков с Гриффиндора.

― Я бы сказал, это скорее тянет на пятьдесят.

― Десять, Малфой, и отработки.

― И что, ― спросил Майкл, ― Вы двое собираетесь притащить мне мое белье?

Гермиона вздохнула. Если мальчик пытался казаться остроумным, у него явно плохо получалось.

― Отправляйся, ― велела она, указывая в сторону гриффиндорской башни. Но Драко встал на пути у пятикурсника, глядя на него сверху вниз.

― Что, ― храбро выпендривался Майкл, ― Вы не предоставляете такого сервиса?

― Слушай, ты, петух, ― зарычал Драко, не сводя с гриффиндорца пристального взгляда. ― Будь уверен, что в следующий раз неуважение к старостам школы закончится для тебя гораздо хуже, чем парой дерьмовых отработок. Как насчет того, чтобы написать это для меня раз двести?

Майкл молча уставился на него. Гермиона подумала, что они нарвались на идиота.

― И как насчет того, ― продолжил Драко, ― чтобы сделать это завтра к восьми утра? Ведь тебе не нравится, когда что-то недоделано, правда, Скавентон? ― Он придвинулся к мальчику совсем близко, нависая над ним.

В наступившей тишине Майкл медленно сдвинул брови и начал открывать рот. Гермиона с ужасом представила себе, что он сейчас скажет.

― Как насчет того, чтобы пойти на х...

― Малфой! ― воскликнула она, бросаясь вперед и хватая его за плечо, когда тот впечатал Майкла в стену. Стиснув в кулаке узел галстука мальчика, Драко смотрел, как гриффиндорец отчаянно скребет носками ботинок по полу. ― Что ты делаешь?

― Отвали, ― огрызнулся он, поворачиваясь к Майклу, так что их лбы почти соприкоснулись. Драко крепче прижал палочку к его шее, и Майкл задушено всхлипнул. ― В следующий раз фильтруй базар, Скавентон. А теперь за базар придется ответить. Ты очень пожалеешь о том, что позволил себе открыть пасть.

― Немедленно прекрати! ― кричала Гермиона, ― Отпусти его! ― Она еще раз попыталась оттащить Драко, но тот даже не обратил внимания.

― Я хотел бы услышать извинения, ― рявкнул Драко, дыша в лицо Майклу. Тот кивнул, дрожа всем телом. Драко ослабил хватку настолько, чтобы Майкл мог говорить.

― И-извини, ― заикаясь, проговорил тот.

― И перед ней, ― добавил Драко, ― Вежливо и внятно.

― Малфой, пожалуйста, ― безнадежно попросила Гермиона со слезами на глазах, ― Прекрати это...

― Извини, ― прокашлял Майкл, сверкнув на нее глазами. Драко отошел в сторону, и Майкл свалился на пол. Гермиона бросилась к нему.

― Черт возьми, Малфой! ― резко сказала она, отчаянно пытаясь помочь Майклу подняться. ― Какого …?

Майкл потирал шею.

― Ты в порядке? ― спросила она, ― Майкл, тебе не нужно...?

― Нет, ― хрипло перебил гриффиндорец. Сделав пару шагов прочь, он поймал взгляд Драко. ― Честно, все в порядке, я только... ― Он махнул рукой в сторону гриффиндорской башни.

― Потрясающая мысль, ― согласился Драко, глядя, как Майкл, пошатываясь, удаляется по коридору.

Гермиона недоверчиво проводила его взглядом.

― Майкл, ты уверен? ― крикнула она вслед. Мальчик, не ответив, скрылся за углом.

Она вздохнула и изумленно посмотрела на Драко. Тот щелкал суставами пальцев.

― Пошли дальше, ― пробормотал он, обходя ее. Гермиона толкнула его в грудь, и он отскочил назад. ― Твою мать, сука, не смей меня трогать!

― Пошел ты... ― девушка потрясенно покачала головой. ― Я серьезно, какого Мерлина ты...?

― Меня сейчас вырвет, ― процедил Драко. ― Не прикасайся ко мне, грязнокровка.

― Отвечай, ― она толкнула его еще раз, не давая увернуться.

― Я предупреждаю тебя, Грэйнджер, ― зарычал он.

― Или что, ― засмеялась она, ― ты придушишь меня, как этого несчастного пятиклассника? Ты хоть понимаешь, что он побежит прямо к Макгонагалл, и я гарантирую, что очень скоро мы оба окажемся в полной заднице, ты, чертов идиот Малфой. ― Она потрясла головой. ― Что за чертову игру ты затеял?

Драко вскинул брови. ― Это маленькое дерьмецо никуда не побежит, можешь быть уверена.

― Почему? Я бы даже не стала его за это винить. ― Гермиона снова приблизилась к нему. ― Зачем ты это сделал?

― Ты слышала этого идиота, он слишком много на себя берет.

― Он, конечно, не подарок, ― Гермиона развела руками, ― Ну так и дай ему свои три отработки, не вколачивай его в стену! ― Она стояла прямо перед ним, тяжело дыша.

― Слушай, от**бись, ладно? ― попросил Драко, ― Я сделал тебе одолжение.

Гермиона расхохоталась.

― Одолжение?

― Научил его уважению, ― ответил он, ― потому что он явно не уважал ни тебя, ни меня.

― Я прекрасно умею справляться с хамством.

― Ага, ― нахмурился он, ― твой сарказм сразил его наповал.

― Лучше это, чем синяки на шее, идиот.

― Наказание заключается в том, чтобы преподать человеку урок, сука.

― Очевидно, если бы он не был гриффиндорцем, все было бы по-другому!

― Никто не смеет так со мной разговаривать.

― Не волнуйся, Малфой.

― Разумеется, если бы он был слизеринцем, скорее всего, бы не случилось, потому что он бы не был таким придурком, чтобы отпускать все эти идиотские шуточки, ― Драко засмеялся, ― Прежде всего, он не был бы таким дураком, чтобы попасться.

― Ну конечно, ― язвительно выдохнула Гермиона. ― Потому что, очевидно, слизеринцы – самые лучшие.

― Ты сама это сказала.

― И что мне сказать Макгонагалл?

― Ничего. И будет лучше, если это действительно будет ничего, или ты пожалеешь.

― Ты и женщин бьешь, да?

Почему-то это заставило Драко вздрогнуть.

― Иди ты на хер, ― рявкнул он, ― Я никогда в жизни не бил девчонок.

Гермиона пожала плечами.

― Твое недавнее представление воистину внушает уверенность.

― Если ты не имеешь в виду сильный жесткий секс, Грэйнджер, ты ошибаешься. В любом случае, я знаю столько способов достать тебя, что один только выбор будет для меня праздником.

Она посмотрела на него с отвращением и помотала головой. ― Ты ублюдок, Малфой. ― Отвернулась и пошла прочь по коридору.

― Ты куда? ― спросил он.

― Подальше от тебя.

― А как насчет патрулирования? Как непохоже на нашу Главную Суку – плевать на распоряжения преподавателей.

― Иди к черту, ― ее голос эхом прокатился по коридору.

Драко проводил ее сдавленным рычанием. Сжав зубы, повернулся и врезал кулаком по стене, обдирая костяшки пальцев, едва подсохшие после прошлого раза. Может, этот козел его и разозлил, но даже близко не так сильно, как она. Он даже представить себе не мог, насколько это его достанет. Не мог даже представить. Его тошнило. Его чуть не вырвало, потому что она позволила себе предположить, что он способен ударить ее. Даже если на самом деле она так не думала — все равно сказала. А он никогда, никогда не хотел этого слышать, потому что это напоминало ему об очень темных вещах. Темных даже для него.

Напоминало о доме.

Драко проглотил эти мысли, протолкнул их в пересохшее горло, горькие и острые, и снова задумался о реакции Грэйнджер. Как же он ее ненавидел! С каждым днем все сильнее и сильнее, а сейчас — в особенности. Он не успокоится и не сможет снова чувствовать себя нормально, пока не заставит ее заплатить за то, что она с ним сделала. Потому что даже Поттер не заводил его так легко. Даже Чертов-Мальчик-Который-Выжил и его дружок — жалкая нищая сука.

Само собой, он отравлял ей существование с начала учебного года. Но, как соломинка для утопающего, ему было необходимо это услышать. Услышать, как она скажет. Что он ее сломал. Он хотел убедиться, что сломал ее.

* * *

Гермиона сидела в эркере и смотрела на улицу. Интересно, что она там видела в темноте, во втором часу ночи? Драко знал — она слышала, как он вошел: одернула юбку, поднявшуюся на бедра... на которые он запрещал себе смотреть дольше секунды... прикрыла ноги... не дольше секунды... не глядя на него. Все лучше, чем обычное отсутствие реакции, которое его так бесило.

― Я больше никого не нашел, ― начал Драко, подойдя к камину. Огонь едва горел и не давал привычного тепла. Кажется, в комнате тоже было холодно. ― Даже ни одного вшивого гриффиндорца. Наверное, половина хренова замка слышала, как ты вопила на меня, и все попрятались.

Она не повернула головы, не издала ни звука.

― Ты же не сразу сюда пришла, да? ― спросил Драко. Она опять не ответила. ― Нет, где тебе. Наверняка продолжила патрулирование, как хорошая маленькая девочка. ― Она пошевелилась, но только для того, чтобы протереть запотевшее стекло. Драко нахмурился. Он видел ее неясное отражение, и это значило, что она при желании тоже могла его видеть. Но она бы не стала смотреть. Нет. Все эти гриффиндорцы одинаковы, такие гордые, правильные ублюдки, Драко аж передернуло.

― Этот урод явно нарывался, ― ровно сказал он, ― И можешь быть уверена, я ни о чем не жалею. Никто не смеет так со мной разговаривать. ― Может быть, она вздохнула. Он не был уверен, но окно, похоже, запотело быстрее, чем в прошлый раз. ― Признайся, ― сказал он, глядя, как Гермиона протирает стекло, ― Признайся, что тебе понравилось видеть этого самодовольного говнюка прижатым к стене. ― Драко понизил голос. ― Признайся, тебе понравилось, что я это сделал. Что ты хотела бы сделать это сама. ― Она шевельнула пальцами. ― “Отлично”, ― подумал он, ― “Давай, заводись. Я хочу на это посмотреть”. ― Он наклонился вперед, вглядываясь в ее отражение, наблюдая за трепетом ресниц, и нажал сильнее. Голос упал почти до шепота. ― Признайся, что тебя это возбудило, Грэйнджер.

Гермиона резко выпрямилась и спрыгнула с подоконника. Драко улыбнулся. Она стояла перед окном, сверля его взглядом. ― Попал в точку, да? ― спросил он, довольный тем, что правильно рассчитал, как заставить ее смотреть в глаза.

― Тебе понравилось бить этого мальчика, правда? ― ее губы дрожали. ― Ты наслаждался каждой минутой?

― Я был бы не прочь повторить. ― В глубине души Драко был заинтригован, хотя это, в общем-то, было не особенно интересно — только губы выдавали ее гнев. Голос был спокоен, тон раздражающе нейтрален, эти ее сбивающие с толку глаза – глубоки и темны, как всегда, не то, что раньше, когда они, казалось, готовы были плеваться огнем. Неважно, что они прожигали его до самой глубины души.

― Тогда почему ты по дороге крушил стены? ― она кивком указала на его окровавленную руку. ― Не верится, что именно я тебя так достала, Малфой. Я ведь не больше крошечного пятнышка на твоем радаре, правда? А если причина не я и не Майкл, то что?

Драко смотрел на нее, все еще улыбаясь, но ничего не говоря. И тяжело дышал.

― Твое идиотское гнусное притворство меня не обманет, Малфой, ― добавила она. ― Ты совсем не такое воплощение зла, как тебе нравится думать. А всего лишь слабак, каким считаешь меня. ― Драко дернулся, Гермиона пошатнулась и попятилась от него и от окна, схватив со стола сумку и шаря там в поисках палочки. ― Вот только я совсем не такая слабая, как ты думаешь, ― добавила она.

― Что у тебя там, Грэйнджер? ― засмеялся Драко, ― Поттер?

Гермиона достала палочку, сжала ее побелевшими пальцами и бросила сумку на пол. Взгляд Драко метнулся к ее руке, слизеринец вздрогнул, но девушка не заметила.

— Тебя никогда не беспокоило, — продолжила она, — что у Гарри так много того, чего тебе не хватает?

― Не сказал бы, что хоть когда-нибудь смотрел на Уизли с таким вожделением.

― Гарри — настоящий герой. Он пережил больше, чем все мы вместе взятые, но отлично справляется, сам, без помощи и без выкрутасов. И поэтому у него есть настоящие друзья. Люди, которые его любят и все для него сделают. Которые уважают его не потому, что боятся. ― Гермиона смерила Драко взглядом. ― И все шлюхи Хогвартса не падают толпами к его ногам, ― фыркнула она.

Драко широко улыбнулся.

― Гарантирую, что он не очень-то этому радуется.

― Я имею в виду, что ему достаются порядочные девушки, ― парировала Гермиона. ― Ты никогда не пытался себе такое представить? Как это, получить порядочную девушку?

― Я могу получить кого угодно, ― огрызнулся Драко, но его улыбка слегка потускнела. ― И ты это знаешь, Грэйнджер.

Она закатила глаза.

― А самое главное, что делает тебя таким жалким, Малфой, — это то, что у Гарри есть принципы, чувства и сердце. Вот почему он вырастет и проживет прекрасную жизнь для себя, вместо того чтобы ютиться в тени своего отца, как ты.

Драко словно окаменел.

― Не приплетай сюда моего отца, сука, хуже будет. ― Он сделал шаг в ее сторону, и Гермиона инстинктивно выдвинула вперед палочку. Драко сунул руку в карман.

― Даже не пытайся, хорек. Клянусь, я от тебя мокрого места не оставлю. Я не шучу.

Драко засмеялся и вынул пустую руку из кармана.

― Все равно у меня ее нет, ― он показал на сумку, брошенную у входа в гостиную. ― Снял ее, когда вошел. Не думал, что придется драться с Маленькой Мисс Гриффиндор.

Она по-прежнему держала палочку наизготовку.

― Так как насчет того, чтобы признать это? Признай, что ты слабак.

― Давай начнем с тебя.

― Я не слабая.

― По поводу этого дерьмового Скавентона. Признайся, что это тебя возбудило.

― Пошел ты.

― Ага, я и говорю, тебе хочется.

― Какого черта с тобой не так? ― прошипела Гермиона, ее спокойствие быстро улетучивалось, лицо с каждой секундой пылало все сильнее.

Драко сделал к ней еще шаг.

― А как ты думаешь, почему этот вопрос тебя так сильно волнует?

― Потому что это самая большая мерзость, которую я от тебя слышала в этом году.

― Правда?

― Да.

Драко был так близко, что конец ее палочки касался его рубашки. Гермионе не нравилось, что он подобрался почти вплотную, а она ею так и не воспользовалась.

― Почему бы тебе не ответить? ― предложил он. ― Тебе это понравилось?

― Понравилось? ― Какого хрена он вообще задает такие вопросы. ― Разумеется, мне это не понравилось!

― Не понравилось?

― Нет.

― Врешь.

― Еще шаг, и я это сделаю, ублюдок. ― Ее трясло. Черт побери, перестань трястись. Он завел ее, как всегда, вывернул всю ее сдержанность наизнанку.

― Я видел, как ты дышала. ― Драко опять понизил голос. ― Так же, как сейчас.

― Ты вывел меня из себя, ― сказала она. ― Пойми это своей тупой башкой, извращенец.

Он, не мигая, смотрел на нее острым, пронизывающим взглядом.

Гермиона глубоко вдохнула, резко втянув воздух через нос, твердо встала и выпрямила спину. Столько всего хотелось сказать. Столько всего.

― Раскрой глаза и посмотри на себя, Малфой. Ты что, действительно больше ничего не умеешь, кроме как бессмысленно и бесконечно издеваться? ― И, раз уж она начала… ― Ты вообще не умеешь общаться… тебе бы только трахаться или заставлять этих кретинов Крэбба и Гойла избивать кого попало до полусмерти? Ты даже не понимаешь, что это только доказывает твою мерзкую слабость и уязвимость. Бедняжка, ты не можешь вынести, когда тебе говорят правду, тебе невыносимо знать, что кто-то не боится тебя так, как другие. Как этот гриффиндорец, как Гарри и Рон, как я. ― Гермиона уже не могла остановиться. ― Сколько прошло времени, Малфой? Семь лет? Как тебе удалось стоять в сторонке и смотреть, как все взрослеют, не понимая, что, может быть, только может быть, ты должен делать то же самое? Мне тебя жаль. Самозваный лидер Слизерина, самого гнусно извращенного факультета во всей школе, и тебе абсолютно нечему их научить, кроме как похерить последние остатки хорошего, сохранившиеся под их маленькими черепушками. Ты думаешь, грязнокровки ненормальные, Малфой? Думаешь, мы больные? Это тебе нужна помощь! У меня мурашки по телу каждый раз, когда мы оказываемся в одной комнате! Ты в полном дерьме, Малфой. А твой отец не мог научить тебя ничему, кроме как тащить за собой в это дерьмо всех остальных. ― Ее палочка полетела в сторону.

Гермиона стояла у стены, задыхаясь, лицо Драко было в нескольких сантиметрах от нее, когда он схватил ее за плечи и крепко, грубо припечатал к стене. Обездвиженная, злая, неспособная погасить огонь внутри, Гермиона быстро восстановила дыхание.

― Давай, ― прошипела она. ― Ударь меня. ― Драко тяжело дышал, его брови почти сошлись на переносице. Он стиснул зубы так, что они щелкнули у нее перед носом. Гермиона слышала этот звук, чувствовала его ярость. ― Ударь меня, ― повторила она.

Драко скрипнул зубами, на скулах заходили желваки. Близко, так близко от нее, о, черт. Ведь это то, чего хотел бы от тебя отец, не правда ли?

Его близость оглушала. Ее отражение плясало в его глазах. Неважно, насколько Гермиона владела голосом, все равно она выглядела до смерти напуганной.

― Разве это не то, что бы он сказал? ― она начала заикаться. ― Ударь меня. Ударь грязнокровную суку. Мы слабые. ― Ее лицо было так близко, и он хотел ударить, ему это было так... так необходимо, пока она, дрожа, стояла у стены и говорила эти острые, горячие, смертельные слова. ― Давай, ― еще раз повторила она. Остро, горячо, смертельно. ― Ударь меня, Малфой. ― И Драко сделал единственное, что могло его удержать.

Единственное. Он поцеловал ее.

Его губы обрушились на нее, и Гермиона ударилась головой о стену. Девушка глухо вскрикнула, плотно сжала рот и попыталась вырваться, оторваться от него.

― Нет! ― Несмотря на сопротивление, он взял ее за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза. ― Иди ты в пень, Малфой! ― всхлипнула Гермиона. Она кожей чувствовала его дыхание, и от этого ее бросало в дрожь. Глубокий, испуганный, жестокий трепет вдоль спины, от которого вставали дыбом маленькие волоски на коже. Она снова попыталась вырваться, но Драко только усилил хватку.

Еще раз, медленно и крепко, он прижался губами к ее губам, и Гермиона замерла. Ее глаза, эти чертовы темные глаза горели огнем. Драко снова отстранился. Бесконечный миг они смотрели друг на друга, на целую секунду дольше, чем надо было, дыша, безмолвно крича, полные чего-то, всего, ничего, что могли бы понять.

― Я ненавижу тебя, Малфой. ― прошептала Гермиона. Шепот был резким, как рвущийся шелк, горячим, в нем чувствовались слезы. ― Я так тебя ненавижу.

И Драко прижался к ее губам еще один, последний раз. И ее рот открылся для него, позволил ворваться, почувствовал влажный жар его твердого языка. Гермиона коротко, резко застонала, когда его рука вцепилась ей в волосы, и он потянул ее назад, все сильнее прижимаясь. Драко был зол. Он целовал ее, чтобы наказать ее, наказать самого себя, и это и было наказанием, отчаянным, диким, безумным. Зубы вонзились в ее нижнюю губу, сильно и жадно. Он втягивал ее в рот и высасывал острую, сладкую кровь, выпуская только для того, чтобы попробовать верхнюю, почувствовать, как она дрожит, угрожает, просит не останавливаться. И он не мог остановиться, пробуя ее язык, прижимая свой рот к ее рту, свой язык... глубже и глубже.

Гермиона чувствовала, что теряет голову. Кровь пульсировала, а сама она словно растворялась, боясь открыть глаза, рукой вцепившись в его рубашку, притягивая к себе, а он прижимался к ней. Она растворялась в стене, а он просто въедался в нее. Драко опять укусил ее, еще сильнее, жадно, в порыве стыда и безумного гнева. Ее вскрик потерялся в темноте его рта. Он обхватил ладонями ее лицо, грубо и жестко, и Гермиона не могла пошевелиться, да и не хотела, и Драко показалось, что он ощутил привкус крови на языке, и он лизал, сосал, с жадностью, пока снова не ощутил этот вкус. Это не может быть просто поцелуем. Мысли неслись с дикой скоростью, бились в голове, разбивались на миллион осколков, каждый из которых выкрикивал ее имя, ее чертово имя – Грэйнджер — и им обоим был нужен воздух, так сильно, потому что Драко не мог дышать, он был так зол, что хотел задушить ее хотел чтобы она сломалась-сломалась-сейчас-пожалуйста... и вдруг она начала отталкивать его.

Изо всех сил, упираясь руками в грудь — задыхаясь – потом еще сильнее, локтями, извиваясь, выворачиваясь из-под него, что-то всхлипывая ему в рот; и Драко не мог понять, когда из просто плохого все стало еще хуже, и изо всех сил прижимал чертову грязнокровку к себе. Он опять припечатал ее к стене, жевал ее губу, прижимаясь ртом к ее рту так сильно, что она могла расколоться, потому что хотел, чтобы она разбилась-сломалась-все-что-угодно, только бы не останавливала его. Драко мог поклясться, что она ответила на его поцелуй, а теперь? Теперь он уже ничего не понимал, но удерживал ее, не мог выпустить ее губ, не мог остановить движение языка, он должен был попробовать ее, подавить, показать ей, кто здесь главный, у кого власть, хотел, чтобы она хотела его, всегда безумно хотела его, прижимал твердеющий член к ее бедру, постанывая в ее рот от ощущения контакта, почти двигая им, представляя себе, как оно там у нее внутри: теплое, скользкое, узкое, грязное. Теперь Гермиона стонала громче, пыталась закрыть рот, сомкнуть губы, но его язык — он не мог остановить его, он был в ярости, он так ненавидел ее, что просто не мог его остановить.

А Гермиона сопротивлялась все сильнее... когда она перестала отвечать на поцелуй? И ему становилось все труднее удерживать ее, но Драко был сильным, сильнее ее, все еще сильнее, и ему нравилось думать, что она ничего не может сделать. Она слишком слаба. Не прекращать поцелуй, не останавливать язык, не давать ей кричать, не переставать пробовать ее, не открывать глаза, не понимать, не принимать. Это х**ва неразбериха, и ты буквально пожираешь грязнокровку, это Грэйнджер, это вонючая Грэйнджер, опять ее имя, ее имя, ее имя, ее чертово имя, и тогда...

Драко оторвался от ее губ и скорчился перед ней на полу.

― ** твою мать! ― прохрипел он, прикрыв руками промежность и член, который вдруг стал мягким. ― Какого хрена, что ты себе позволяешь?

― Какого хрена, что ТЫ себе позволяешь? ― выкрикнула Гермиона.

― Ты ударила меня коленкой, блин...

― А чего ты ожидал? ― снова крикнула она, перескочила через него и отбежала к противоположной стене. ― Ты чертов УБЛЮДОК, Малфой!

Драко зажмурил глаза. Эта боль... эту боль невозможно было забыть. ― Сука, ― сказал он сквозь сжатые зубы.

― Не подходи ко мне! ― воскликнула Гермиона, когда Драко начал подниматься на колени. Дрожа, он поднялся на ноги и заметил, что палочка снова у нее в руке и указывает прямо на него. ― Клянусь, если ты сделаешь хоть один сраный шаг...

Он стоял, согнувшись и стиснув зубы, с гримасой боли на лице.

Если ты, наглая шлюшка, не заметила – ты ответила на мой поцелуй, — вырвалось у него со злобой.

― Я пыталась остановить тебя! ― Гермиона яростно выпрямила руку.

― Ты притягивала меня к себе!

― До того, как начала отталкивать тебя!

Драко, вздрогнув, резко оборвал смех.

― Ты искалечила меня, гадина, ― зарычал он, ― Опусти палочку, твою мать.

― Я не могла дышать!

― Опусти палочку, Грэйнджер.

Она широко раскрыла глаза.

― Не двигайся!

― Заткнись, дура, ― рявкнул Драко, ― Я даже стоять как следует не могу.

― Ты это заслужил.

― Да что с тобой? Ты этого хотела!

― Нет, не хотела!

― Ты ответила на поцелуй.

― Перестань так говорить!

― Признай это, мать твою!

― Ты сделал мне больно, ― сказала она, пыталась унять судорожные вдохи, разрывающие грудь. ― Что случилось с твоим «я никогда в жизни не бил девчонок», Малфой?

Он прищурился. ― Заткнись.

― Я думала, это правда.

― Я сказал, заткнись!

― А что ты сделаешь, если не заткнусь?

― Не притворяйся, тебе понравилось.

Гермиона помотала головой и ответила:

― Ты больше никогда не подойдешь ко мне так близко, Малфой. ― Ее голос слегка дрожал.

Драко поднял взгляд. Он не был уверен, но ему показалось, что в глазах у нее блеснули слезы.

― Ты понял? – спросила она.

Он не бьет девчонок. Не бьет.

― Малфой?

― Что?

― Больше никогда.

― Не больно-то и хотелось, ― нахмурился он. ― Меня еще никогда так не тошнило.

Гермиона уставилась на него. В ее глазах, кажется, опять стояли слезы.

― Никогда больше, ― повторила она, осторожно продвигаясь к лестнице. Палочка по-прежнему указывала в его сторону.

Она шагнула на первую ступеньку лестницы, ведущей в ее спальню, и Драко, провожая ее взглядом, заговорил: ― я не бил тебя. Это чтобы у тебя не осталось никаких идиотских сомнений, Грэйнджер. Ты ответила на мой поцелуй, и мне все равно, сколько раз мне придется это повторять.

― Что это должно означать?

― А что, ты думаешь, это должно означать? ― сказал он, стоя уже гораздо более прямо и уверенно. ― Я не больше твоего хочу, чтобы кто-нибудь узнал про эту по**бень. Но если ты будешь плохо себя вести, я уверен, что Поттер не останется в блаженном неведении до конца года.

Ее сердце оборвалось.

― Нет, ― она смотрела на него широко раскрытыми глазами. ― Ты ничего не скажешь.

― Почему бы и нет?

― Он убьет тебя.

― Или умрет, попытавшись.

― Нет, Малфой, это останется между нами. ― Гермиона сглотнула слезы, вновь навернувшиеся на глаза.

― Посмотрите, как интересно.

― Что? ― нахмурилась она, тщетно пытаясь унять жар прилившей к щекам крови.

― Почему тебе так хочется оставить это между нами, если ты ничего такого не делала, Грэйнджер? ― ухмыльнулся Драко, ― Если ты так уверена, что это я заставил тебя, почему бы тебе не побежать прямо к Поттеру?

― Заткнись.

― Ты хотела.

Гермиона в изумлении покачала головой. Как же она это допустила? В какой момент столько выплыло наружу? Он всегда будет держать это против нее, как оружие. Она была в ловушке. У него в кармане, и он это знал. Конечно же знал, ублюдок.

― А если я скажу Гарри? ― спросила она дрожащим голосом.

― Не скажешь, ― прищурившись, ответил он. ― Не пытайся себя обмануть.

― Не скажу? ― вскинулась Гермиона. ― Я не дура, Малфой. Я знаю, ты думаешь, что вечно сможешь меня этим шантажировать. Я этого не допущу.

― И что ты расскажешь этому бедолаге, Грэйнджер? ― усмехнулся Драко. ― Что мы целовались так страстно, что это был почти что секс?

Где-то в глубине, ее сердце подпрыгнуло.

― Нет, ― возразила она. ― Что ты держал и не отпускал меня. Что ты все равно что заставил меня. Ведь на самом деле все так и было, не правда ли?

― Это будет вранье.

― Да ну?

― Ты же знаешь, что не можешь врать своему любимому Поттеру, ― засмеялся Драко. ― Ты должна будешь сказать ему, что ответила на мой поцелуй, а оно того стоит? Будет ли он после этого когда-нибудь еще с тобой разговаривать?

Глаза жгло, как огнем, это было слишком, Гермиона не смогла удержать слезы, и по щеке скатилась одинокая соленая капля.

Драко заметил, и его улыбка примерзла к лицу. ― Плачь, если хочешь, ― зарычал он.

Гермиона помотала головой и повернулась, побежала, полетела вверх по ступенькам, глотая слезы, которые падали и падали.

― Это ничего не меняет!

Она захлопнула дверь, чтобы не слышать его голос, всхлипывая, задыхаясь, сползая по ней, пока не села на пол, уткнувшись лицом в колени. Умирая от стыда. И глухо зарыдала, обхватив колени руками. Почему? Все было в полном тумане. И хуже всего...

И хуже всего...

Она ответила на его поцелуй.

― Гермиона уже говорила с тобой о Зимнем Бале?

― Гарри, вообще-то я здесь.

― Я знаю. Просто спрашиваю Рона перед тем, как спросить тебя.

― Спросить меня – о чем?

Гарри взглянул на часы и постарался принять максимально безразличный вид.

― Ну, знаешь, ― начал он. ― Просто по правилам, старосты девочек и мальчиков должны идти вместе.

Гермиона уставилась на него.

― То есть как пара.

Молчание.

― Ну, и я хотел проверить, знаешь ты или нет, ― пожал плечами Гарри.

― Спасибо, я знаю, ― ответила Гермиона, глядя в сторону, и опять уткнулась в книгу.

Гарри подождал, потом спросил:

― И это все?

― Что? ― вздохнула она, закатив глаза и захлопнув книгу.

― Ну, я думал, что ты поэтому была такой... ― он остановился, чтобы подобрать слово, ― дерганой на этой неделе.

Она подняла бровь.

― Ну, тогда задумчивой?

Гермиона не мигая смотрела на него.

Гарри толкнул Рона.

― Похоже, мне нужна помощь.

Тот помотал головой, не отрываясь от комикса. ― Обойдешься, братишка. Ты игнорировал все мои многозначительные взгляды с тех самых пор, как открыл рот. А еще ты наплевал на мой совет вообще не начинать этот разго...

― Остынь, Рон, ― смущенно засмеялся Гарри. Гермиона вряд ли обрадуется, узнав, что он обсуждал это с Роном за ее спиной. ― Я все понял.

Положив книгу на подлокотник, Гермиона встала, одернула юбку, шагнула к Гарри и посмотрела ему в глаза.

― Ты прав. Скорее всего, именно поэтому я и была такой дерганой на этой неделе.

Гарри был явно ошарашен ее признанием.

"Ну да. Типичный Гарри".

― Наверное, я просто боюсь этого бала, ― продолжила она. ― Смотри, он уже через полторы недели, а я только что закончила его дурацкую организацию. И еще не забудь, что меня будет опекать первый кролик на деревне. Но я справлюсь. Я, как всегда, справлюсь. ― Она пожала плечами. ― Правда, не волнуйтесь.

Не зависимо от желания, в Гермионе мало-помалу росло ошеломляющее понимание. Врывалось в сознание жутким визгом, от которого хотелось убежать и проблеваться.

"Правда? Хорошо, Гарри, — думала она, — если ты хочешь правду, блин, то я начисто забыла об этом идиотском правиле. Кто только его придумал? – И, признаться, собиралась ненавязчиво намекнуть, что ты или Рон должны пригласить меня, потому что я не удосужилась выкроить время и найти кого-нибудь еще. А знаете почему? Почему, черт возьми, почему — какой замечательный вопрос. Потому что каждый раз, везде в этой идиотской школе, стоит мне повернуть за чертов угол, я вижу Малфоя – как будто здесь есть еще бОльшая задница – и думаю, когда же он начнет трепаться о том, что я поцеловала этот его поганый рот, — сильно, испуганно и страстно.

Вот почему".

― Как хочешь, ― кивнул Гарри. ― Я только хотел предложить выпустить пар. ― Он потеребил нижнюю пуговицу рубашки. ― Если надо. ― И опустил глаза. ― Выпустить пар, вот и все.

― Все будет нормально.

Гарри взглянул на нее и пожал плечами.

― Я не собираюсь ничего делать, если тебя это волнует.

― А должно?

― Вот я и говорю, что нет.

― Рада слышать.

― Отлично.

― Ну, а вы с кем идете? ― спросила Гермиона, плюхаясь на диван и открывая книгу.

Ее все еще тошнило. Похоже, это не пройдет, пока она не проблюется, не поговорит с Малфоем или просто не покончит с собой. Или с ним.

― Ты с кем, Рон? ― спросил Гарри, который, очевидно, на данный момент был «ни с кем».

― Может, с Лавандой, ― ответил тот. ― Не то, чтобы я позаботился пригласить ее.

Если Гарри и Рон когда-нибудь узнают, хуже всего то, что у нее нет ни малейшего права требовать сочувствия. Она могла бы рассказать, как пыталась прекратить это, как вырывалась, отчаянно, но они услышат только, с чего все началось. Она ответила на его поцелуй. Она ответила на его поцелуй. Для них только это будет иметь значение. Гермиона не сомневалась, потому что сама с тех самых пор не могла думать ни о чем другом. Только — как она притянула его к себе и почувствовала горячую кожу и потрясающий рот и жестокий язык и руки, сжимающие ее все сильнее, укус на губе, высасывание крови, лизание, покусывание, рывок, таяние.

И все это сопровождалось – чем? Зловеще-издевательской волной наслаждения. Вспоминать об этом было мучительно. Она предпочитала думать о том, как вырывалась... задыхалась... из губы текла кровь, думать о Гарри, о Роне, о последствиях, но все было как в тумане. Только мерзкий густой туман в голове.

А правда ли то, что она все время изо всех сил пыталась вырваться?

Черт возьми. Черт возьми его. Тупой грязный ублюдок заставил ее думать, что на самом деле он не виноват. Когда он был виноват. Был, был. Она вырывалась. Сопротивлялась. Ударила его коленкой по яйцам, и он это заслужил. И ей понравилось, когда он оторвался от ее рта.

"Слышишь? — спросила она себя. — Мне понравилось".

― ... о чем я говорю.

― Что?

― Ты всю неделю витаешь в облаках, ― вздохнул Гарри. ― Ты вообще слышала, что сказал Рон?

― Ммм... извини, Рон, что? ― слегка заикаясь, переспросила она.

― Джинни чего-то болтала по поводу твоего платья, ты его уже купила? ― повторил он.

Гермиона бессмысленно уставилась на него.

― Платье. Для Зимнего Бала.

― Э, нет. Нет еще. ― Она снова закрыла книгу и вздохнула. ― О, господи.

― Тогда у меня идея, ― лицо Рона осветила ослепительная улыбка. ― Я попрошу маму прислать то большое платье, которое тебе так понравилось, когда ты была у нас в последний раз.

― Красное? ― засмеялась Гермиона, ― Оно мне понравилось, потому что такое потрясающе древнее. ― Ее улыбка потускнела. ― Извини, Рон, боюсь, это не годится.

― Но ведь можно хотя бы померить... ― он пожал плечами. ― Оно совсем не такое старое.

Гарри засмеялся.

― Рон, ты тогда сбежал, потому что я нашел на нем паука.

― Да, конечно, самого обыкновенного паука, ― огрызнулся тот. ― У этого обыкновенного паука было не меньше двенадцати чертовых ног!

Гермиона присоединилась к хохоту Гарри и не сразу заметила, что рыжий опять уставился на нее в ожидании.

― Рон, ну, пожалуйста, ― вздохнула она. ― Ты же не серьезно?

― Почему бы и нет?

― Оно похоже на то, в котором ты был на Рождественском Балу на четвертом курсе, ― улыбнулась она. ― Извини. Просто я не думаю, что Старосте девочек стоит рисковать авторитетом, одевая что-то вроде огромной бархатной занавески.

Рон грустно пожал плечами. ― Не то чтобы я сильно обиделся или что... ― Он плюхнулся на диван и уткнулся в комикс.

― По-моему, это не важно, ― сказал Гарри. ― В любом случае, ты не захочешь хорошо выглядеть для Малфоя.

Класс. Дикое предложение надеть древнее платье отвлекло ее от мыслей о нем на сколько? На три секунды? Идиотский праздник.

― Я тоже так думаю, ― ответила Гермиона, чувствуя триумфальный возврат тошноты.

― Ты можешь завтра пойти с Джинни и остальными, ― продолжил тот, ― они собираются за платьями.

― У меня нет времени.

Гарри и Рон сочувственно переглянулись. Это ее разозлило.

― Может быть, тебе стоит найти время, ― предложил Рон. ― Я думал, этот бал – что-то вроде чертова дня рождения для вас, девчонок. Они такими толпами собирались вокруг плакатов, — не уверен, что те, кто сзади, вообще могли что-нибудь разглядеть.

― Каких плакатов? – спросила Гермиона с сильно бьющимся сердцем.

― Объявлений о Зимнем Бале.

Гермиона застыла от ужаса. Она даже не подумала об идиотских объявлениях, не говоря уже о платье, партнере для танцев или... давайте посмотрим правде в лицо... вообще ни о чем по поводу бала.

― Вы не имеете в виду... ― она не договорила. Малфой никогда в жизни не стал бы пачкать руки и рисовать плакаты. Это было ниже его достоинства. ― Да, похоже, префекты справились с этим лучше меня.

― Ты можешь попросить Джинни купить тебе платье, ― предложил Гарри.

― Наверное.

"Кого вообще заботит это дурацкое платье?"

Единственное, о чем она сейчас могла думать — как бы понатуральнее притвориться больной, чтобы вообще не ходить на это идиотское мероприятие.

* * *

― Соси, ― пыхтел Драко, ― ... сильнее, маленькая шлюшка.

Его глаза были крепко зажмурены, он ухватился за блестящие темные волосы Пэнси и подтолкнул ее голову на свой пульсирующий член. Она стонала. Звуки отвлекали и раздражали чуть ли не сильнее, чем все остальное. Драко знал — она стонет потому, что считает — так надо, и это сильно портило впечатление. Такие неприятные мелочи не давали забыть, что он имеет дело с первоклассной подстилкой. Опыт – это хорошо, думал он, но ничто не сравнится с девственницей.

― Драко, ― протянула Паркинсон, ― ты такой...

― Заткнись и соси. ― Его дыхание было прерывистым, голос хриплым. Он снова нагнул ее голову вниз и начал встречать ее рот мягкими движениями бедер, толкаясь концом в горло. ― Вот так, ты, маленькая префектная сучка, ― прошипел он, ― соси меня. ― И она ускорила темп, давая ему трахать себя в рот. Слегка сжала основание члена, и Драко простонал: ― ** твою мать... ― У Пэнси прекрасно получалось работать ртом. То, как она временами проскальзывала зубами по головке, было совсем неплохо. ― Бл* * *

... ― Пэнси опять начала стонать, и Драко вздрогнул. Ему не хотелось это слушать, особенно сегодня. В звуках было что-то не то. Что-то почти... впервые... слишком грязное в том, как Пэнси озвучивала свое удовольствие.

Но... господи... она была хороша, как всегда, со своим маленьким ротиком. Драко не мог не оценить этого в последние пять, шесть, семь-да-кто-вам-считает минут и сейчас приближался к разрядке. Он ритмично толкал ее голову, другой рукой сжимая ручку кресла, ускоряя темп, все резче и жестче погружаясь в ее влажное тепло. Горячий, влажный, блестящий рот. Драко слышал, как она чуть-чуть подавилась. Хорошо, бессвязно подумал он. Давись для меня, тупая сука. Когда ее пальцы слегка сжали яйца, каждый нерв его тела потряс знакомый, оглушающий, это-стоит-того-и-я-буду-трахаться-с-каждой-грязной-шлюхой-в-школе оргазм. Драко резко вдохнул сквозь сжатые зубы и пролился ей в рот широкими длинными струями, которые она с готовностью приняла. И громко сглотнула со стоном наслаждения, как будто вкус был восхитителен. Ей это действительно нравилось. Тупая шлюха.

Через несколько минут Драко пришел в себя и оттолкнул ее, уперевшись в плечи.

― Твое здоровье, Пэнс, ― задыхаясь, проговорил он. ― У тебя талант. ― Мерлин, у нее таки действительно был талант.

Она широко улыбнулась и согласилась:

― Ага. ― Ее груди почти вывалились из лифчика, когда она попыталась оседлать его.

Драко поднял руку.

― Хватит. ― Убрал член и застегнул штаны.

Улыбка Пэнси потускнела.

― Что? ― спросила она, небрежно вытирая рот тыльной стороной ладони. ― Мы не трахались целую неделю, Драко.

Он пожал плечами.

Девушка быстро встала и нахмурилась.

― А, понимаю. Слишком много секса в последнее время, да?

― Не заводись, ― вздохнул он и запрокинул голову.

― Сколько шлюх у тебя было на этой неделе?

― Ну, не знаю, ― ответил он. В комнате начинало ощущаться напряжение. ― Вообще, это не твое дело.

Пэнси вдруг разозлилась.

― Не мое...? ― она изумленно замолчала и опустила голову.

"Ради Мерлина".

― Тогда, ― поинтересовался он, ― скольким парням ты давала на переменах на этой неделе, а?

Пэнси вздохнула, глубоко и обиженно.

― Хорошо, ― прошипела она, злобно улыбаясь и хватая с тумбочки блузку. ― Мы оба резвимся на стороне, Драко, но в одном я уверена. ― Она остановилась, чтобы засунуть руки в рукава. ― Я скорее трахнусь с собственным братом, чем прикоснусь к мерзкой грязнокровке. ― И повернулась к двери.

― Какого черта это должно означать, Паркинсон? ― резко вставая, рявкнул Драко.

Пэнси торжествующе обернулась, довольная его реакцией: руки в бока, блузка расстегнута.

― Ну? ― повторил он.

― Не думай, что я не заметила, как ты назвал меня «маленькой префектной сукой» два раза на этой неделе.

― И что?

― Я не префект, твою мать, Драко.

"Нет, не префект, — подумал он, — и на это есть весьма веская причина".

― Окей, ― проговорил он. ― Ну, наверное, одна из префектов с шестого курса иногда отсасывает мне вместо тебя. Ты должна посмотреть на некоторых из них, Пэнс. Неплохие задатки.

― Не волнуйся, ― крикнула она. ― Я всем расскажу, Драко.

Господи, ему ли не знать, что если откажешь Пэнси — жди беды.

Драко медленно подошел к ней.

― Ты этого не сделаешь.

― Как же, как же.

― Нет. ― Он приблизил к ней лицо. От нее резко пахло спермой. "Какая мерзость", — надменно и лицемерно подумал он. ― Подумай, как ты будешь выглядеть, если начнешь распускать жалкие слухи обо мне и Грейнджер?

Пэнси моргнула.

― Дело не в этом, ― тихо ответила она.

Драко засмеялся.

― С твоей тупой головой что-то не в порядке, Паркинсон. Наверное, ты ей слишком сильно билась о спинку кровати.

― Ты ублюдок, Драко.

― А ты – грязная шлюха, и ты когда-нибудь слышала, чтобы я жаловался? Если только попробуешь открыть рот и сказать кому-нибудь хоть слово по поводу этих твоих диких идеек, можешь быть уверена, на х*й, что я больше к тебе не прикоснусь.

Пэнси отшатнулась. ― Ты не сможешь.

Драко пожал плечами и шагнул назад. ― Еще как смогу, ― усмехнулся он. ― А теперь убирайся. У меня дела. ― Он видел, как огорчение на лице Пэнси сменяется гневом.

― Ты что, даже не собираешься этого отрицать? ― крикнула она так громко, что Драко вздрогнул. ― Скажи это, Малфой! Не крутись вокруг да около, как будто не хочешь говорить правду!

"Заткнись, заткнись, заткнись".

― Не смей меня об этом спрашивать, твою мать, ты, тупая сука. Ты отлично знаешь, что я думаю о грязнокровках!

Вспышка памяти. Приступ тошноты.

Это почему-то на секунду успокоило ее.

― Отлично.

― А теперь вали отсюда. ― …"Пожалуйста, убирайся".

Пэнси убийственно взглянула на него и бросилась к двери. Только тут Драко заметил, что на пути у нее стоит Грейнджер.

Здрасьте, приехали.

― Посмотрите, кто пришел, ― Пэнси резко остановилась, опять уперла руки в бока и злобно уставилась на Гермиону. ― Это же грязнокровка! Как раз вовремя.

Гермиона посмотрела на Драко поверх плеча Пэнси и нахмурилась.

― Как ты ее сюда протащил?

― Пароль? ― очевидный ответ. (Как и для большинства девок, которых я сюда привожу, ты, дура.)

― Мы не должны приводить никого, кроме префектов...

― Черт возьми, Грейнджер, — взвилась Пэнси. ― Ты что, не понимаешь, что нас обоих от тебя тошнит? — Гермиона закатила глаза и попыталась обойти ее. Пэнси подняла руку и преградила ей путь. ― Не так быстро, ты, сучка.

― Прости, что?

― Я еще не закончила говорить тебе, насколько ты омерзительна.

Гермиона посмотрела на Драко. Ну и что она от него хочет? Он не собирался бросаться между ними, раскинув руки, чтобы разрядить ситуацию. Очевидно, она слишком привыкла к тому, что кто-нибудь всегда это делает. Но он – не Поттер. И все должны быть за это благодарны.

― Прикинь, я все никак не могу поверить, ― продолжила Пэнси, вышагивая взад-вперед по комнате перед Гермионой, ― что они назначили тебя старостой, и все такое. Гигантская ошибка с их стороны, тебе не кажется?

Гермиона уставилась на нее.

― Ревнуешь? ― спросила она с легкой улыбкой, проступившей сквозь возмущение.

― К тупой грязнокровной шлюшке вроде тебя? ― фыркнула Пэнси. ― Поцелуй меня в задницу, дура.

Это начинало утомлять.

― Я думаю, тебе надо уйти, ― сказала Гермиона своим самым официальным тоном старосты. По-гриффиндорски. ― Здесь могут находиться только префекты.

― Какие мы строгие, ― огрызнулась Пэнси. ― А вот мне насрать. Смешно, правда?

Гермиона вздохнула.

― Ты не префект, поэтому должна уйти.

― Я никуда не пойду, ты, дерьмо, ― Пэнси придвинулась к самому ее лицу, ― даже не подумаю.

Драко отвлеченно решил, что с такого расстояния Гермиона сможет почувствовать сильный, терпкий запах его спермы изо рта Пэнси. И она будет вдыхать его. Великолепно, глубоко вдыхать то, от чего ее наверняка стошнит. Хотелось бы на это посмотреть.

Наверное, она действительно почувствовала, потому что вздрогнула, повернулась и посмотрела на него.

"Прекрати. Я не твой чертов Поттер".

Пэнси засмеялась.

― Мерлин, ― ехидно сказала она, ― сколько еще раз ты на него посмотришь, Грейнджер? Мне тебя почти жалко – ты такая миленькая маленькая шлюшка. ― Она прищурилась. ― Но ты маленькая грязнокровная шлюха, вот беда.

Что-то сверкнуло в темных глазах Гермионы.

― Да что ты говоришь. ― Она повернулась и уставилась на верхнюю губу Пэнси со странной высокомерной улыбкой.

Какого Мерлина Грейнджер таращится на нее? Такая раздражающе скучная реакция, гораздо ниже ее обычного стандарта. Пэнси явно докапывается, а что в ответ? Одна десятая того, на что она способна. Где та самодовольная ведьма, блин, которую он привык ненавидеть? Это вдруг показалось гораздо менее забавным.

Разве что она демонстрировала зрелость. Старая добрая взрослая Грейнджер в длинных толстых бабушкиных трусах с начесом.

И вдруг Драко понял, чему она улыбается. Он бы и раньше заметил, но...

Гермиона подняла бровь.

― У тебя что-то на верхней губе, Паркинсон.

Смешавшись, Пэнси быстро подняла палец и стерла то, что со всей очевидностью было большой каплей спермы.

Гермиона улыбнулась.

― Перед тем как ты опять начнешь обзывать других, прошу отметить тот не вызывающий сомнений факт, что ты – полная и абсолютная шлюха. Пробу негде ставить. А теперь убирайся.

Гораздо лучше. Ее уровень. Жаль, что мы не на одной стороне, Грейнджер.

Пэнси пришла в бешенство.

― Да? ― прошипела она — зубы оскалены, кулаки сжаты, брови сдвинуты до предела. И оказалась рядом так быстро, что Гермиона не успела среагировать. ― Иди на х*й, ты, грязнокровная бл* * *

!

Драко поймал занесенную руку Пэнси и развернул ее к себе.

"Зачем, твою мать? Зачем? Пусть бы она отделала эту чертову суку".

Пэнси таращилась на него во все глаза с выражением скажи-мне-что-ты-этого-не-делал.

― Драко, чт...?

"Думай, быстро. — Сердце бешено колотилось. -

Думай быстро".

― Палочка, Паркинсон, ― пробормотал он. ― У этой суки есть палочка. Наверное, не лучшая мысль... ― Он кивнул в направлении сжатой руки Гермионы, избегая смотреть ей в глаза.

Пэнси подозрительно взглянула на него. Безумные глаза. Черт, не поверила. Он ее совершенно не убедил.

"Приплыли. Круче только горы".

― Пэнси...

― Отпусти меня к е**ене фене, Малфой, ― прошипела она.

Но Драко продолжал держать ее. На всякий случай.

На случай чего? Какого черта, что с ним такое?

― На твоем месте я бы этого не делал, ― выдохнул Драко. Слова сочились зловещей угрозой; он этому научился много лет назад. И надеялся, что Пэнси будет не настолько упряма, чтобы проигнорировать предупреждение. ― Как ты после этого будешь выглядеть?

Он почти видел, как воспоминание о его недавних словах вспыхнуло в глазах Пэнси. «Подумай, как ты будешь выглядеть, если начнешь распускать эти жалкие слухи обо мне и Грейнджер?.. можешь быть уверена, что я больше к тебе не прикоснусь».

Лицо Пэнси чуть-чуть разгладилось.

― Ладно, ― сказала она низким, хриплым голосом, явно показывая, что разговор не закончен. Как будто он когда-нибудь будет закончен. И, Мерлин, он вспомнил, что она ему уже даже не нравится. По уши в дерьме — и ради чего? ― А теперь отпусти меня.

Драко медленно отпустил ее руку, старательно не глядя по сторонам.

Пэнси повернулась к Гермионе и поправила форму.

― Не знаю, как Малфой тебя до сих пор терпит, ― бросила она, пряча унижение за прищуренными глазами. Плевать, что теперь она не сомневалась, что между ними что-то есть — Грейнджер будет последней, перед кем Пэнси признает это. ― Наверное, неприятно знать, что Драко скорее стошнит, чем он подойдет к тебе ближе, чем на три метра, ― она вымученно усмехнулась. ― Он считает, что ты омерзительна.

Очевидно, последнее было сказано больше для себя.

Драко смотрел в сторону, чтобы случайно не встретиться с одним из этих коротких взглядов Грейнджер. Разговор наконец-то коснулся богатой и хорошо, слишком хорошо знакомой темы. Опять схватив Пэнси за руку, он развернул ее к себе и потащил прочь от Гермионы.

― Ай! ― вскрикнула Пэнси. ― Прекрати, Малфой!

― Ты что думаешь, я всю гребаную ночь собираюсь вас слушать? ― сквозь зубы процедил он, отпуская ее у выхода. ― Уходи.

― Но Драко, ― пробормотала она, кивая в сторону Гермионы, ― Что с тобой?

― Просто уйди, Пэнси.

Та опять нахмурилась и прошипела:

― Отлично, но мы еще поговорим об этом, Малфой. Не думай, что я забуду.

"Об этом можно только мечтать", — мелькнула мысль.

― Не понимаю, какая муха тебя укусила, ― добавила она.

Драко открыл дверь и проводил Пэнси взглядом.

― Какая муха, Пэнс? ― улыбнулся он. Сегодня, похоже, это была ты. ― Пэнси вспыхнула, и Драко быстро захлопнул дверь перед ее носом.

Гермиона несколько минут смотрела, как Драко стоит, привалившись к двери, уткнувшись в нее головой, упираясь кулаками, и тяжело дышит. Он... злился? Расстроился? Не разберешь. В комнате стояла тишина. Гермиона сглотнула — в горле пересохло. Что угодно за стакан воды.

В конце концов Драко обернулся, на мгновение встретившись с ней взглядом. Гермиона стояла у эркера, ее палочка лежала на подоконнике.

― Нам надо поговорить, ― тихо сказала она, быстро опуская глаза, чтобы оценить расстояние между рукой и палочкой — успеет ли вовремя дотянуться. Все время начеку. Необходимость этого пугала.

― Это ничего не значит, Грейнджер, ― резко сказал Драко.

Гермиона подняла взгляд, удивленная его реакцией.

― Что?

― Не строй иллюзий. Я уже сказал, почему остановил Паркинсон. А так мне плевать, избей она тебя хоть до смерти.

Гермиона уставилась на него, не зная, что подумать. Не имея ни малейшего понятия. Она страшно удивилась, когда Драко схватил Пэнси за руку. Все это было так неудобно, ей почти хотелось, чтобы он этого не делал.

Драко разозлился – кажется, ему не удалось ее убедить. И Грейнджер явно не хотела продолжать этот разговор, по крайней мере, не сегодня.

― Я хотела поговорить о Зимнем Бале, ― она сменила тему, и Драко вздохнул с облегчением.

Да, определенно с облегчением. Он явно чего-то опасался.

― Ты знаешь, что кто-то вывесил объявления? ― Драко прислонился к двери, рубашка немного распахнулась на груди. Милая подробность. ― Кто их сделал?

Малфой засунул руки в карманы и посмотрел ей в глаза.

― Кто-то из префектов-шестикурсников, ― он пожал плечами. ― Пока ты целую неделю страдала фигней, как Мерлин-знает-кто, я сказал префектам начать подготовку. ― Голос звучал самодовольно.

― Что ты еще сделал? ― спросила она, проглотив легкую досаду.

― Поговорил со Снэйпом о запрете на использование магии в бальном зале. Тебе надо бы следить за этим, Грейнджер.

Гермиона подняла бровь.

― Ага. ― Ее пальцы чуть сильнее сжали край подоконника. Драко опять пожал плечами. Гермиона могла поклясться, что он избегал ее взгляда.

(И, да, так оно и было.)

― А ты знаешь о традиции приходить парами?

Драко скривился. ― Как будто меня это волнует.

"Как? — подумала она. — Как он может быть таким поразительно спокойным и хладнокровным, таким уютно самодовольным, когда события той ночи все еще жгут ее память? Он что, забыл? А как насчет предыдущих десяти минут?" Гермиону все еще трясло. Это что, уникальная способность Малфоев – абстрагироваться от всего отвратительного и ужасного, что они делали? Вот что давало им возможность сохранять душевное равновесие?

И нет, — поняла она, — очевидно, он не имеет ни малейшего представления.

― Ну, мы ничего не можем поделать, ― продолжила она, уже жалея, что начала этот разговор. Пусть бы он как-нибудь сам выяснил. ― Профессор Макгонагалл сказала, что так было всегда.

― И? ― засмеялся он. ― Что, никого не можешь найти? Меня столько женщин умоляло пригласить их – я просто обалдел.

― Правда? ― нахмурилась Гермиона, уперевшись руками в бока.

"Господи, — подумал Драко, — Да что с ней такое"?

― Угу, правда. Не все же такие жалкие, грустные и одинокие, как ты, Грейнджер.

― Ты действительно не знаешь, да?

― Что?

― Старосты, девочек и мальчиков? Идут вместе?

Он скривился. ― Из нас пара, как из говна пуля.

― Ну, у нас нет выбора, ― ответила Гермиона. ― Это традиция, освященная веками. Макгонагалл подтвердила.

Драко спал с лица.

― Мне насрать, пусть это будет хоть чертово евангелие, я не войду в этот зал под ручку с тобой.

― Господи, ты такой...

― Такой что, Грейнджер?

Она уставилась на него.

Они уставились друг на друга.

Ничего не произошло.

― Я тоже не хочу идти с тобой, ― вздохнула Гермиона. ― Для меня это вообще полный кошмар. Я думаю, мы войдем вместе и объявим это чертово мероприятие. Нам бы все равно пришлось. Мы не должны делать ничего необычного.

― И мы никому не говорим, что мы типа как пара.

― Черт, ― съязвила она. ― А я-то уже собиралась бежать в гриффиндорскую башню рассказывать об этом каждому встречному. ― Гермиона подняла глаза к потолку. ― Все равно все поймут, когда увидят, что ты не с Пэнси, а я не с... ― Она остановилась. Ну, с кем там она могла бы быть.

Драко поднял бровь.

― Не с... кем?

― С кем-то, с кем бы я пошла.

― И это был бы... кто? Некто воображаемый? ― «Не иначе как Поттер».

― Заткнись, Малфой.

Он пожал плечами.

― Просто интересно, кто может быть настолько безнадежен.

Гермиона закатила глаза.

― Если мы хотим обсудить что-то еще, лучше сделать это сейчас, чтобы остаток вечера и, будем надеяться... если нам повезет... всю следующую неделю можно будет опять не разговаривать.

― Звучит заманчиво, но есть одна мелочь.

Его тон был так чертовски – гррр – она не знала. Господи. Тот день? Да, да... это была не лучшая идея, не правда ли? А, наплевать. Выше нос, полный вперед, забудь, что это вообще было...

― Не знаю, как насчет тебя, Малфой, а я каждую ночь на этой неделе рыдала в подушку, пока не засну.

Драко уселся на диван.

― И что сказал Поттер?

Гермиона нахмурилась.

― О чем?

― О том, что ты и я должны идти вместе, ― ответил Драко. ― Сама идея омерзительна, но хотел бы я посмотреть на его рожу. Это могло бы облегчить мои страдания, хоть на пару минут.

Какое это сейчас может иметь значение? Она почти хотела, чтобы он орал на нее. По крайней мере, тогда бы это не казалось таким... таким чертовски противоестественным. "Мерлин, Гермиона, — думала она, — а чего ты ожидала? Еще крика? Еще боли? Еще..."

― На самом деле, это он мне сказал, ― коротко сказала она, отогнав неприятные мысли. ― Я сама забыла.

Драко, кажется, слегка удивился. ― Ни дикой ярости? Ни угроз мордобития? Наверняка он был как минимум немного разочарован.

― Разочарован?

― Что он не сможет пойти с тобой, ты, тупая дура.

― Ты действительно совершенно его не знаешь, да?

― А что, похоже на то, что мне не насрать?

Гермиона закатила глаза.

― Ну, если это все, я иду к себе.

Драко равнодушно пожал плечами.

Она схватила палочку с подоконника и прошагала мимо. Разговор продолжался всего пару минут, а она уже чувствовала себя выжатой как лимон. С нее было довольно. Одного слова было довольно.

Казалось, между ними было безмолвное соглашение игнорировать то, что случилось в ту ночь. По крайней мере, на данный момент.

Если бы только эта секунда могла длиться вечно.

* * *

― Ну, если это все, я иду к себе.

Прошло десять минут.

Драко встал и пошел к лестнице. Вверх по ступенькам. Через спальню, к ванной. В ванную. Шатаясь, подошел к унитазу. Поднял крышку, и его вырвало.

Кислота была как жгучее лекарство. На минуту ему стало лучше. Можно не думать. Наверное, вот почему он так себя чувствует. Слишком много мыслей.

С того времени, как он получил известие о смерти отца, прошло полтора года. Полтора года с тех пор, как его мать выплакала достаточно слез для них обоих. (Драко думал — Министерство должно быть разочаровано тем, что Люциус умер до суда. Смерть – это слишком просто. Слишком очевидный выход.) Сейчас Драко учился уже на 7 курсе, а мать по-прежнему жила в Усадьбе Малфоев. И самое важное, которое почему-то совсем не казалось важным, — Драко все еще был наследником состояния Малфоев.

Вот так оно и было. Отец мертв, Министерство пошло на х**, а Драко – чертовски богатый ублюдок. Чего еще хотеть?

И он был чистокровным. Чистым-как-гребаный-хрусталь. В точности как его мать, и отец, и дед, и прадед. И так далее, до самого конца. До начала. Когда бы оно ни было. Отец говорил об этом как о самом важном событии в истории существования. И Драко не спорил. Он тоже был в этом уверен.

Его опять вырвало. И еще. Он опустил голову на руки.

Так вот в чем дело? Отец. Что бы сказал отец, если бы узнал о ней? О Грейнджер?

Маленькая грязнокровная принцесса, которую он только что спас.

Сколько побоев потребовалось бы, чтобы расплатиться за это? Он предал все, чему все эти годы учил его отец, и даже более того. И, стало быть, заслужил наказание. Одно простое правило. Чистая и грязная кровь не должны смешиваться. Драко хотел, чтобы отец был здесь, чтобы наказать его. Тогда все было бы просто. Расплата была бы до ужаса простой. Но отца тут не было, и избить Драко было некому. А этот голос в голове — хуже, чем любая кровь и боль.

Он ненавидел отца, но всегда верил каждому его слову. И верил до сих пор. Когда доходило до сути, Малфой был Малфоем. Чистая кровь. Вымирающий вид, а Грейнджер — жуткая ошибка в его безупречном королевском плане. Какая разница, что это был за гребаный план. Маленькая неточность. Совершенно омерзительная грязнокровная сука, без тени надежды когда-либо достичь высот превосходства, установленных его отцом. Она вдруг стала занимать определенное место в его жизни, что почему-то уже не казалось неприемлемым. И тем самым не согласовывалось с планом. Это был хаос. Она сама была хаосом.

Если бы только тогда ночью...

… Все это доказывает только то, как ты чертовски уязвим.

…В полном дерьме. А твой отец не мог научить тебя ничему, кроме как тянуть за собой в это дерьмо всех остальных.

... нет. Не думать. Пожалуйста, Господи, позволь мне не думать об этом.

Драко чувствовал, что сходит с ума. Голос отца. Драко теперь для него все равно, что умер, говорил Люциус. Ну не смешно ли это? Драко для него все равно, что не было. А где он сам — тот, который говорит? Там. У него в голове. И от этого никуда не деться. Как будто он никогда не умирал. Не для Драко. Он был уверен, что отец видел каждое дерьмовое движение его языка. Тогда ночью. Если бы только той ночью.

Выпить ее рот. У него вкус грязного рая, не правда ли?

Вырвало. Опять. Горло болит.

* * *

За стеной, Гермиона замерла.

До сих пор она была почти уверена, что Драко рвало, а сейчас у нее не осталось сомнений. Она попыталась вспомнить, был ли он бледен пятнадцать минут назад, бледнее обычного. Медленно закрыла книгу и спустила ноги на пол.

Чтобы что?

Что она могла сделать, сидя у себя в комнате? — "Малфой, дорогой, у тебя все в порядке? Может, стакан воды? Как насчет погладить по головке?" — Смех, да и только. Подумав, Гермиона забросила ноги обратно на кровать и села по-турецки. Его опять вырвало, звук замер в недрах унитаза и эхом отдался у нее в голове. Она вздрогнула. Ее тоже подташнивало.

Но что-то в ней наслаждалось этим звуком. Какая-то маленькая часть ее хотела, чтобы он выблевал все свои чертовы кишки, чтобы внутри него вообще ничего не осталось. Только пустая оболочка. Может, тогда ей будет не так больно. Только кожа и волосы, и кости, и зубы. Больше ничего. Как это было бы здорово.

Он задыхался, кашлял и задыхался.

Мерлин, почему ей всегда так трудно просто ничего не делать? Почему бы просто не постучать в стену и не попросить постараться не промахнуться мимо унитаза? В конце концов, он бы сделал именно так.

Или нет? Она уже не была так уверена. Теперь, после того как он остановил Пэнси.

"Нет, — думала она, — не пытайся найти оправдание тому, чтобы постучать в эту дверь. Не смей искать оправдание желанию заговорить с ним". То, что случилось в гостиной, ничего не значит. Его объяснение было не таким уж и неправдоподобным. Палочка действительно была у нее в руке, и она была готова защищаться. Может, эта слизеринская подстилка Пэнси действительно нравится Малфою.

Говорят, Пэнси делает потрясающие минеты. Наверное, в этом все и дело.

И все же, в какой-то момент, когда он начал давиться и задыхаться особенно жестоко, Гермиона обнаружила, что стоит перед дверью ванной, сжимая кулаки так сильно, как сжималось ее сердце. Так, что оно могло вот-вот лопнуть. Мысли о Малфое вызывали у нее внутри сосущее чувство пустоты.

Она поднесла кулак к двери и тихонько постучала. Это было так неловко, даже для нее. Совершенно очевидно, что никто бы не мог этого услышать.

Когда она входила в ванную, то первым делом всегда подходила к двери в спальню Малфоя и запирала ее заклинанием. Так крепко, чтобы не открыть даже алохоморой. Это запирающее заклинание было первым, которое она отыскала, узнав об их смежных спальнях и общих гостиной и ванной. Гермиона задумалась, знал ли об этом Малфой. Пытался ли когда-нибудь открыть дверь. И пользовался ли сам чем-то подобным.

Она взялась за ручку двери. Прохладная бронза быстро стала влажной под ее пальцами. Драко был прямо за дверью. Она слышала, как он резко дышал, хрипло выдыхая кислый воздух через рот. Итак. ― М-Малфой, ― запинаясь, позвала она. И замолчала.

В последовавшей тишине больше не было слышно его дыхания. Внезапно испугавшись, Гермиона отступила от двери.

― Чего тебе надо? ― едва различимо донеслось из ванной, но она услышала. И этого было достаточно. Сердце так и подпрыгнуло. Похоже, она совершенно не хотела, чтобы Малфой ответил. Особенно так, прямым вопросом. Гермиона осторожно шагнула к двери и открыла рот. Что сказать? Попросить разрешения зайти? А ей, вообще, туда хочется?

― Какого черта тебе надо, Грейнджер?

― Я извиняюсь, ― ответила она. Нет, погоди. Нет. Она что, с ума сошла,

говорить такое Малфою? ― То есть, я не изви... ― Что, ради Мерлина, она хотела сказать?

― Тогда иди на фиг, ― прохрипел Драко, и вскоре опять раздался звук сливающейся воды в унитазе.

Гермиона закатила глаза. ― Послушай, ― она повысила голос, пытаясь изобразить уверенность, которой не было и в помине, ― Я просто... У тебя все в порядке?

― Нет.

― Позвать мадам Помфри?

Драко засмеялся.

― На твоем месте, Грейнджер, я бы валил отсюда по-быстрому.

Пожалуй, вот тут действительно надо остановиться. Но она была Гермионой Грейнджер. И с каждой минутой все больше и больше обретала уверенность.

― Тебя уже довольно долго рвет, Малфой, ― она попыталась заставить голос звучать не озабоченно, а раздраженно. Потому что, разумеется, это именно то, что она чувствует. ― Я просто спрашиваю, вот и все.

― Как насчет — зайти и посмотреть самой, Грейнджер?

Голос прозвучал неожиданно близко. Гермиона испугалась и инстинктивно отскочила от двери.

― Нет! Нет, ты прав, проехали. ― Вот и ответ. Ей определенно не хотелось туда заходить. Поняв это, Гермиона почувствовала странное облегчение.

Но было слишком поздно. И она не наложила запирающее заклятье на дверь спальни. Дверь открылась.

― Я настаиваю, ― прорычал Драко. — Его хриплый голос был теперь отчетливо слышен. Гермиона смотрела на него широко открытыми глазами. Он стоял в дверном проеме, подсвеченный сзади тусклым светом из ванной, и выглядел совершенно изможденным. ― Думаю, тебе полезно знать, какие могут быть последствия, ты, маленькая сука, которая сует нос не в свои дела.

Он шагнул в ее спальню. И Гермиону накрыла волна тошноты.

― Нет, Малфой, ― заявила она как можно более решительно. ― Убирайся. Я тебя не звала.

― Поздно.

― Я говорю, нет. Убирайся к чертовой матери.

― Что случилось с «с тобой все в порядке, Малфой?» — съязвил он. ― Уж решай, Грейнджер, либо тебя это волнует, либо нет.

― Меня это не волнует, ― ответила она, ― Мне плевать. ― Особенно после того, как поняла, что даже сейчас, выблевав все свои чертовы мозги, Малфой продолжал быть полным козлом. Естественно, а кем еще он мог быть? Он таким уродился, черт побери.

― Тогда зачем спрашивать, Грейнджер?

Гермиона растерялась. Она не знала. И как бы ни пыталась найти ответ, ответа не было. Она-не-имела-ни-малейшего-понятия. Но в одном была уверена — она жалела об этом почти так же сильно, как и о прочих своих недавних действиях.

― Что ты собираешься делать, Малфой? ― спросила Гермиона, вздрогнув от звука собственного голоса: он был таким слабым. Она вскинула подбородок и незаметно бросила взгляд в сторону своей палочки. ― Нам не о чем говорить, просто уйди в свою комнату.

― Не о чем говорить?

― Да. ― Кажется, он должен верить в это даже больше, чем она.

― То, как ты на меня смотрела внизу, говорит о другом.

― Как смотрела?

― Ты не веришь.

― Драко изо всех сил старался, чтобы голос не звучал жалобно. Его все еще тошнило. Так больно. И когда в конце концов его вырвало жирной желтой желчью, он подумал, что единственный способ унять пульсирующую боль внутри — это восстановив равновесие.

Он не дал Пэнси ударить ее. И никто не поверил его объяснению. Поэтому сейчас ему нужна компенсация. Восстановить равновесие. Выбить из Грейнджер все, что она могла себе навоображать. Выжечь ту часть себя.

― Не верю во что? ― В ее голосе беспокойство. И раздражение. ― О чем ты?

Он помотал головой.

Тогда Гермиона решила, что он сошел с ума. Совершенно, абсолютно сошел с ума.

Драко прищурился.

― Извинись за то, что не поверила мне.

― Не... что?

― Я разочарован, Грейнджер.

К ее злости добавился маленький, липкий страх.

Она не понимала. Для нее это было совершенно необычное ощущение. Что-то в том, как Малфой сейчас смотрел, было невыносимо тревожным. Темный, голодный блеск в глазах. Ее отражение. Он был слишком близко.

― Малфой, стой, ― сказала она дрожащим голосом, попятилась и прижалась к стене. ― Я не понимаю. ― Как она не любила эти слова.

― Я бы позволил ей, ― ответил он пугающе спокойно. ― Я бы позволил ей убить тебя, если бы ей захотелось.

Сердце Гермионы екнуло.

― Так вот в чем дело. ― Она чуть не рассмеялась от облегчения. ― Убить меня? ― повторила определенно более уверенным тоном. ― Ты такой добрый мальчик, Малфой.

Драко подумал, что она говорит почти как его мать. Эти слова. Он выпрямился и поправил:

― Мужчина. ― Безразличие в его голосе приобрело оттенок раздражения.

Гермиона подхватила игру.

― Если бы я хотела сказать «мужчина», так бы и сказала.

― Я не мальчик, бл*, ― воскликнул Драко так громко, что она подпрыгнула. ― Не смей называть меня мальчиком, мать твою, ты, тупая шлюха. ― Тупая гребаная шлюха.

Где-то в сознании прозвенел тревожный звонок. Заткнись, Гермиона, что-то тут не так. С ним что-то не так. Заткнись.

Гермиона промолчала.

― Запомни, ― рыкнул он, глядя на нее с непонятным выражением. ― Что я сказал. Я бы позволил ей избивать тебя, пока не вытекла бы вся кровь, и ты бы не сдохла.

Драко хотел, чтобы ее глаза не сияли сейчас так ярко. На них было просто больно смотреть. Они просто кричали.

Гермиона не ответила. Хорошо. Если ему везет, она должна сейчас думать о крови. И смерти. И о том, как бы он смотрел на нее. И ничего не делал. Абсолютно ничего, блин. Интересно, как ей это понравится? Исправлял все свои маленькие ошибки. Все брошенные взгляды, запрещенные мысли. Каждый раз, когда он думал о ней, а не о Пэнси. Каждый раз, когда переставал думать только о том, как превратить ее жизнь в кошмар.

Драко посмотрел прямо на нее и увидел. Впервые за все чертово время в Хогвартсе она боялась его. Теплый, тяжелый, тягучий страх. И он жадно пил этот страх и не мог остановиться.

― М-Малфой…

― М-Малфой! ― передразнил он. ― Прекрати! Пожалуйста!

Это был его способ просить прощения. Ты видишь, отец?

― Вся та чушь, которую ты мне тогда сказала, Грейнджер, все эти маленькие злобные гнусные инсинуации, которые выползли из этого твоего рта… ― ее рот… ― У меня не было возможности ответить.

― Ты ответил, ― быстро сказала она. ― Или забыл? ― она восхитительно дрожала, все еще полная той бешеной ярости, от которой горело лицо. ― В ответ ты попробовал мою кровь.

― Заткнись.

― И наверняка все еще чувствуешь ее вкус.

― Вранье.

Нет. На этот раз он не позволит этой маленькой суке. Не позволит ей завести его. Завязать кости в болезненные узлы. Не надо яда по поводу отцов, и сердец, и боли, и крови. Он не будет слушать. Сейчас его очередь. И отец следит за ним, даже после смерти. Отец узнает.

― Ты сказала всю эту чушь, ― прошипел он. ― Все эти прекрасные мерзости. А как насчет тебя?

― Что насчет меня?

― Твоя кровь, Грейнджер. Это ошибка. И не та, которую в принципе можно исправить. Так я спрашиваю тебя, как это? Что ты чувствуешь? Потому что иногда мне интересно, на что это похоже. Ну, знаешь, чувствовать себя таким грязным, блин, что даже неделя в ванной не спасет.

― Иди к черту.

― И не притворяйся, что это тебя не волнует. Не притворяйся, что ничто в тебе не хочет этой чистоты. Этой сладкой-как-чертов-мед чистоты. Это то, что даже библиотека, полная книг, не сможет тебе дать. Вот несчастье, а?

― Нет, Малфой, ― прошептала она. Драко был всего в нескольких дюймах. ― Ты неправ. Я никогда не хотела чистой крови. Я никогда ничего этого не хотела. ― Она помотала головой. ― Все это полная чушь для меня, Малфой. Кровь ничего не значит.

Гермиона взвизгнула, когда его руки уперлись в стену по бокам от ее головы.

― Кровь значит все, ― прорычал он, в ярости кривя губы.

Она была в ловушке. Драко почти чувствовал крохотные колебания воздуха вокруг ее дрожащего тела. Может быть, она даже чувствовала запах рвоты из его рта.

― Кровь – это разница между правильным и неправильным, Грейнджер, ― резко сказал он. Дыхание было таким неровным, он не мог понять что, черт возьми, с ним случилось. ― Это разница между тобой и мной. Это то, что делает тебя совершенно дерьмовой маленькой грязнокровкой. То, что делает тебя ошибкой, Грейнджер. Абсолютным злом. Мерзостью.

― И я полагаю, ― немедленно ответила она нарочито спокойно, без паузы, на которую он надеялся, ― Твоя кровь – это то, что делает твои манеры настолько чертовски прекрасными, Малфой. Так?

Драко оскалился. ― Не шути, Грейнджер, ― прошипел он сквозь зубы. ― На твоем месте я бы не стал.

― Ну, тогда что это, Малфой? Что такого особенного в чистокровных? ― Она понизила голос. ― Потому что все, чему тебя учил отец – полная чушь.

Драко зарычал и ударил кулаками в стену.

Гермиона вздрогнула. Ему это понравилось.

― Вот, ― прохрипел он. ― Смотри. Так устроен мир. Я могу сделать что угодно, Грейнджер. Я контролирую ситуацию. Мы – те, у кого власть.

Гермиона затаила дыхание.

― С чего ты взял, что что-то контролируешь?

Драко открыл рот. Закрыл. Открыл снова.

― Потому что. Это так.

Она тихо засмеялась. Тихий, недоверчивый и дрожащий смех. Что там он думает, что контролирует? Насколько она видела, ничего. Он выглядел совершенно беспомощным. Даже более беспомощным, чем она сама.

― Твой отец умер, Малфой.

Гермиона заметила, как он напрягся.

― Не...

― Так чего ты еще боишься?

Драко схватил ее за волосы и потянул голову в сторону. Она резко вдохнула.

― Не... ― повторил он, угрожающе глядя на нее, и приблизил губы к натянувшейся коже ее шеи. Гермиона замерла. ― Единственное, чего я боюсь, Грейнджер, ― прошептал он. ― Это то, что когда-нибудь люди вроде тебя будут везде. В наших школах, в правительстве, будут вмешиваться в нашу чертову жизнь без тени уважения к тому, кто мы такие.

― Очнись, Малфой, ― запинаясь, выговорила Гермиона. Ее трясло, голос дрожал. Драко все еще держал ее за волосы. ― Это уже случилось. Давным-давно. Целые десятилетия назад. Еще до того, как мы родились. А ты не заметил? ― Он запрокинул ей голову так сильно, что Гермиона едва могла глотать. ― Мы уже здесь, Малфой. ― выдохнула она. ― «Мерзкие грязнокровки» уже приняты.

― Не всеми, ― возразил он. ― Не теми, у кого больше всего власти выкинуть вас на х*й к чертовой матери.

Голова Гермионы пульсировала от волнения. Пожалуйста, кто-нибудь, Гарри-Рон-кто-нибудь, войдите в эту дверь и заберите его от меня. Заберите меня отсюда. Спасите.

― Может быть, и не всеми, ― ответила она полушепотом. ― Но кем бы они ни были, Малфой, ты не один из них.

― Что, Грейнджер?

Гермиона слегка всхлипнула, когда он резко дернул ее за волосы.

― Ты можешь думать все, что угодно, но это фигня. ― Она дрожала, голос от боли звучал громче. ― Ты просто мальчик, ― она почувствовала, как Драко вздрогнул. ― Который ничего не может сделать. Особенно сейчас, когда твой отец умер.

― Закрой пасть, Грейнджер.

― Не хочешь слушать правду, Малфой?

― Я сказал, заткнись, на х*й!

Зачем она это делает? Почему думает, что может говорить такое? Каждое ее слово было как гвоздь, который вбивали в голову: липнущее, жалящее, убивающее. Она не имела никакого понятия, о чем говорит. Ни малейшего понятия.

И тогда, медленно, легко, Драко вынул пальцы из ее волос. И опять оперся о стену. Она посмотрела на него, сбитая с толку, и осторожно подняла руку к шее.

Он колебался. И Гермиона попыталась использовать свой шанс.

― Отпусти меня.

― Нет.

― Отпусти меня!

Драко поймал ее за запястья и снова толкнул к стене. Навалился. Гермиона пыталась вывернуться, оскорбляя его сквозь зубы, но он держал крепко и смотрел ей в глаза.

Когда она на минуту замерла, неподвижность позволила Драко заметить, что его все еще тошнит. Его могло вырвать прямо на нее. Это было почти смешно.

― Как ты думаешь, почему меня рвало, Грейнджер?

Она слабо помотала головой.

― Меня рвало из-за тебя, ― выдохнул он ей в лицо. Она чуть-чуть отвернулась. ― Тебя и твоей отвратительной, тошнотворно-омерзительно скверной, полной-грязи-и-вони-крови.

Гермиона подавила кашель.

Драко рассмеялся.

― Ведь теперь ты не захочешь поцеловать меня, правда, Грейнджер?

Никогда, беззвучно завопила она. Никогда, никогда.

― Убирайся, ― пробормотала она, извиваясь под его тяжестью. Но она была в ловушке, придавленная его телом, чувствуя синхронное сокращение мускулов. ― Я сказала, убирайся, Малфой! ― голос прозвучал громче, страх...

... Он мог бы попробовать этот страх на вкус...

... Страх, бьющийся в ее голосе. Целиком поглотивший ее.

Мерлин, пожалуйста, Гарри, Рон... помогите.

Она не будет умолять его. Придется справиться самой. Заставить его отпустить ее. Спровоцировать. Разорвать этого ублюдка в клочки, к чертовой матери. Она неплохо умела управлять людьми. Слова были ее друзьями.

― Тогда вперед, ― выдохнула она. ― Делай то, что собираешься, Малфой. ― Голос напряженный, нарочито сдержанный, глаза немного влажные. Слезы. Нет. Пожалуйста, только не слезы. ― Давай покончим с этим. ― Зачем ты здесь? ― Чего ждешь?

Губы Драко вздрогнули.

― Я здесь, ― прошептала она, ― Здесь, под тобой. И ничего не могу сделать. Разве это, черт возьми, не великолепно?

Лицо Драко разгладилось.

― Давай, Малфой, будь мужчиной. Будь...

Рука Драко выпустила ее плечо и двинулась к лицу. Она замолчала, задохнувшись посередине фразы. Пытаясь восстановить дыхание. Подавить мелкие резкие вздохи предвкушения. Жаркого страха.

― Малфой, ― нахмурилась она, ― Что?..

― Тссс. ― И медленно, так страшно медленно, Драко провел костяшками пальцев по уголку ее рта. Оглушающее прикосновение. ― Ты помнишь мой язык, Грейнджер? ― пробормотал он, ― Когда ложишься ночью в постель? ― Под одеяло. ― Наверняка это возбуждает тебя так, что ты становишься мокрой.

Его мозг как будто взорвался. Он перестал понимать слова.

Гермиона едва дышала.

― Прекрати, ― тихо сказала она, но чуть-чуть повернулась к его холодным пальцам. И провела по ним губами.

Нет.

По щеке скатилась слеза. Шепот перешел в рыдание.

― Плачешь, ― прорычал Драко, наклоняясь и проводя языком по ее щеке. Слеза исчезла.

Гермиона опять начала вырываться, и он схватил ее за плечи, чтобы удержать. ― Не надо, Грейнджер. Я так хочу, блин, я не могу... ― Он не договорил.

Раньше бы Драко не заметил. В любом случае, не так, как сейчас. Ее губы стали влажными. Покраснели, припухли, были великолепно и сладко готовыми для него. Так полны крови. Горячей, кипящей, грязной крови. Он не мог оторвать от них глаз.

― Что я делаю? ― спросил он вслух.

Гермиона, дрожа, начала открывать рот, чтобы ответить. Губы зашевелились, и на миллисекунду задержались вместе, перед тем, как раскрыться, пропустить ее великолепный язык. Влажные. Полнокровные. Открытые. Как они ощущались на языке? Он не помнил. Она ошибалась, он не мог вспомнить ее вкус. И это убивало его, бл*.

― Поцелуй меня еще раз.

Слова были как пепел на его языке. Ножи. Сырое тухлое мясо, которое он не мог удержать. Вдруг все, что он планировал, рассеялось как дым. А он остался. Опустошенный. Слова эхом отдавались внутри.

С Гермионой творилось что-то странное. Опять это чувство. Она почти могла ощутить кислоту его рта. И это разъедало сердце.

А Драко повторил:

― Поцелуй меня.

Гермиона заплакала.

В этот раз сильнее. Но так же беззвучно. Слезы текли, а все остальное осталось. Почему он вызывает такие чувства? Ей хотелось, чтобы он ушел. Оставил ее в покое. Мерлин, просто оставил в покое, чтобы утонуть в этом чувстве-одной-просто-пожалуйста. Уйди.

― Слезь с меня, ― пробормотала она, отталкивая его из последних сил.

Если бы в этот момент она попробовала угадать, что будет дальше, то ошиблась бы. Малфой оторвался от нее и отвалился в сторону, сильно ударившись спиной о стену. Все за одну секунду. Победа.

Гермиона видела, как он сползает по стене, свесив голову, скользкие светлые волосы упали на мутные холодные глаза. С ней еще никогда такого не было: таких сильных эмоций, так быстро сменяющих друг друга. Злость. Потом жалость. Столько острой, мерзкой жалости, что она не могла даже смотреть на него. Он был на полу. На полу, у ее ног. И она не слышала его дыхания.

Гермиона секунду смотрела на него.

Потом повернулась. Пошла. Побежала, быстро, к двери. Всхлипывая. Дернула ее, толкнула так сильно, что та ударилась о стену. Она не могла там оставаться, в этой заразной тошноте.

Идя ко дну, в горечи и наготе концентрированного позора. Того, что случилось бы. Если бы он ее не отпустил.

Она бы сдалась. Позволила ему поцеловать себя.

Она бы сама его поцеловала.

И позволила ему все, что угодно. Без сомнения.

― Он все время смотрит на тебя.

― Он просто пытается достать тебя, Гарри.

― Нет.

― Да, ― Гермиона тихо вздохнула, резко переворачивая страницу учебника. ― Не обращай внимания, ладно?

Гарри мог и не говорить ей, что Драко смотрит. Она чувствовала его взгляд. Он с тем же успехом мог сдирать с нее кожу.

― Если он просто пытается меня достать, ― прошипел Гарри…

"О Господи. Прекрати это".

― …тогда почему он отворачивается каждый раз, когда я смотрю?

― Я не знаю, Гарри, ― рявкнула Гермиона. ― Но смотри, у него прекрасно получилось. Он еще как достал тебя.

Наверное, Драко услышал. Он опять взглянул на нее.

Гарри сжал зубы. ― Видишь?

― Мерлин, дай мне силы, ― Гермиона подняла глаза с хорошо знакомым выражением вырасти-перестань-быть-таким-ребенком. ― Если ты не прекратишь…

― Десять очков с Гриффиндора. ― Снейп за учительским столом хищно нахмурился.

Гарри помрачнел, как туча.

― И еще десять за ваше выражение лица, Поттер.

― Мое выражение…?

― И еще пять за это. ― Снейп захлопнул тяжелую книгу. ― Так что, полагаю, это будет двадцать пять очков с Гриффиндора. Поздравляю.

Пара слизеринцев захихикала.

Гермиона злобно покосилась на них. Ей вдруг вспомнилось так хорошо знакомое слово «ненависть». Похоже, оно навеки поселилось в ее голове. Гермиона изнемогала от ненависти. В последнее время ее было больше, чем за все прошлые годы в Хогвартсе.

Ненависть. Как она это ненавидела.

Гермиона уставилась в свою тетрадь. О чем вообще был урок? Шея жутко болела.

И было еще кое-что. Настолько очевидное, что было почти больно.

Драко смотрел на нее. Все время. Взгляды украдкой, которые были слишком заметны и, очевидно, приводили Гарри в бешенство. Это не были долгие взгляды ненависти и отвращения, от которых не знаешь, куда деться; они были короче. Непонятные. Почти печальные — если она смотрела на него достаточно долго, чтобы их расшифровать. Она чувствовала эту грусть, как горький дождь. Ее собственная грусть. Возможно, единственное на свете, что было общего у нее и Драко. Но она не собиралась сочувствовать этому ублюдку.

Ублюдок….

Гермиона поежилась. Почему-то сегодня это звучало слишком грубо. По какой-то непонятной безумной причине. Может быть, потому что она видела его тогда, скорчившимся на полу. Чувствовала, как в нем что-то сломалось. И эта жалость, она что-то изменила. Что-то где-то внутри нее, что не должно было меняться.

Гермиона заметила это, когда вчера ночью вернулась, наконец, к себе спальню, а Драко там не было. Она дрожала уже, наверное, целую вечность. А еще было маленькое, острое, грызущее чувство вины, от которого так и не удалось избавиться.

Вины?

Полное безумие. Она чувствовала себя виноватой. До сих пор. Несмотря на то, что отчаянно пыталась разубедить себя. Бесполезно. Она снова и снова проигрывала в голове воспоминание о его теле — которое тихо сломалось, глазах, полных безнадежности и признания собственного поражения, когда он сидел там, на полу; и ее сердце сжималось, так что хотелось плакать от боли. Потому что, может, ей не надо было убегать.

Может, не надо было оставлять его. Не так.

Наверное, потому она и сбежала. Потому что хотела остаться. Потому она и выскочила из комнаты со всей скоростью, на которую только было способно ее дрожащее тело. Убраться. Прочь от него.

Потом она поняла, что какая-то ее часть хотела соскользнуть по стене рядом с ним. И остаться там. Во всхлипывающей тишине. И ждать. Чего-то… ничего… что там могло случиться. Следующего приступа его чертова безумия. Следующей серии этого кошмара. Что угодно, только не оставлять его вот так, тихо разваливающимся на части.

И самый трудный вопрос -

Какого черта?

Но ведь, в конце концов, у нее было сердце. Большой, жирный, глупый мешок любви и тоски и ненависти и боли, который стучал так сильно, что она почти хотела, чтобы он взорвался.

Так вот в чем дело. Это что-то новенькое. Еще раз проиграть в голове всю цепочку. Она чувствовала себя виноватой, потому что должна была остаться. Что-нибудь сказать. Что-нибудь сделать. Он был таким невообразимым ублюдком… и да, определенно, ублюдком… но она только что увидела крошечную возможность, что у всего этого могла быть причина. В этом было что-то новое, неожиданное. Что-то, что не было чистым злом.

Разумеется, от этого ситуация только еще больше усложнилась и запуталась. Стала еще менее приемлемой. Может быть, она просто слишком много думает. Надеется на что-то, чего нет. Может, он на самом деле всего лишь испорченный мальчишка, испорченный с головы до ног. До чертова мозга костей.

Вдруг все вокруг нее пришло в движение. Она подняла голову.

― Блин, ты за весь урок написала только пять строчек, ― пожаловался Рон. ― И что я буду делать с пятью чертовыми строчками?

Гермиона моргнула, возвращаясь к действительности.

― Пора учиться не рассчитывать на то, что у меня всегда можно списать, Рон, ― она сдвинула брови. ― Можешь начинать прямо сейчас.

Рон ухмыльнулся.

― Ты что, до сих пор не поняла? Это единственное, почему я с тобой дружу.

Гермиона вздохнула.

― Честно, Рон, это не смешно. Ты не можешь все время рассчитывать… ― Она остановилась и сильно ткнула Гарри в бок. ― Перестань таращиться на Малфоя, Гарри! Он даже больше не смотрит.

Гарри вздрогнул и отшатнулся.

― Окей. Я просто… ― Он раздраженно фыркнул. ― Проехали.

Гермиона вдруг разозлилась. «Да, Гарри, — подумала она, — потому что для тебя все это так ужасно трудно, правда? Бедняжечка». Стоп. Кажется, это не очень честно. Или совсем нечестно. Но она все равно злилась.

И тут — нечто совершенно неожиданное.

― Грейнджер, на два слова.

Она повернулась. Драко. Полная, абсолютная неожиданность. Он редко, если вообще когда-нибудь, подходил к ней в присутствии Гарри и Рона. Разве только для того, чтобы шепнуть пару гадостей. И, самое главное, ей казалось, что после прошлой ночи он вообще никогда с ней не заговорит. Ему будет стыдно. Или что-то вроде того. Но это… это как-то слишком скоро. Гарри перекосило от злости.

― Ээээ… ― «Гермиона, ты можешь гораздо лучше. Мерлин, скажи же что-нибудь». ― Это что-то о работе… префектов? ― «Я говорила, ты можешь лучше», — сердито подумала она.

― Нет. Отнюдь.

"Не… что? Что? — Гермиона замерла. Какая муха его укусила? Зачем говорить «отнюдь» при Гарри и Роне? Почему просто не согласиться? Ради Мерлина, тут же Гарри!

Как будто он уже и так недостаточно подозревает, ты, идиот".

Гермиона быстро взглянула на Гарри. Он явно злился. Похоже, идея о том, что она будет обсуждать с Малфоем что-то кроме префектских обязанностей, ему не понравилась. Совсем не понравилась. И, кажется, Гермиона становится чемпионкой школы по громкости сердцебиения.

― Ладно, ― с деланным спокойствием ответила она. ― Только недолго.

Гарри тут же вмешался.

― В чем дело, Малфой?

Гермиона покосилась на него.

«Мерлин. Неужели нельзя просто оставить это, а, Гарри?»

Драко тоже взглянул на Гарри.

― Не твое дело, Поттер.

Она безмолвно взмолилась: «не сейчас, Гарри, пожалуйста».

― Когда ты дышишь в метре от нее без уважительной причины… ― огрызнулся Гарри, ― Это становится моим делом, Малфой.

Гермиона бросила быстрый взгляд на Рона. — «Останови его»! — Но, очевидно, сегодня в расписании Рона ничего подобного не значилось. Похоже, его тоже не слишком радовала перспектива ее разговора с Малфоем. Просто великолепно.

― Остынь, Гарри, ― проговорила она, ― Это ненадолго.

Тот явно не был в восторге от ее вмешательства.

"Гррр. Почему? Это не имеет к тебе отношения, Гарри, я большая девочка.

(Да. Та самая большая девочка, которая вчера ночью умоляла тебя придти и спасти ее".)

― Ладно, ― пробормотал он, взглянув на Драко с угрозой и отвращением. ― Увидимся в нашей гостиной.

Признаться, это удивило ее. Может, вся идея насчет Гарри и «остыть» была не так уж безнадежна.

― Не задерживайся, Гермиона, ― добавил Рон, кинув такой же взгляд в сторону Драко и выходя вслед за Гарри.

Гермиона вздохнула про себя. Наверняка теперь опять будут проблемы с Гарри. Сколько он будет дуться на этот раз?

Она повернулась к Драко, и они пошли обратно в пустой класс.

― Это действительно было необходимо?

― Что?

― Говорить, что это не касается наших префектских обязанностей.

― Это не касается.

― Но тебе было необязательно так говорить.

― А тебе было необязательно спрашивать.

Драко закрыл дверь.

Это слегка вывело ее из равновесия.

Они смотрели друг на друга. Дольше, чем когда-либо. И каждая секунда отдавалась сильными толчками крови в ушах Гермионы.

Это было написано на их лицах. Прошлая ночь. И назвать это напряжением было бы самым большим преуменьшением за всю ее жизнь. Несомненно. Потому что сейчас это было настолько больше, чем напряжение, что воздух в комнате можно было резать ножом.

Сделай что-нибудь, Гермиона, подумала она. Скажи что-нибудь, потому что, Мерлин, молчать – так чертовски больно.

― Что ты хотел? ― Ее голос был тихим и хриплым от пугающего предчувствия.

Чего он точно не хотел, так это быть сейчас здесь. Похоже, это единственное, что у них было общего. Кроме грусти, вспомнила она.

― Малфой?

― Вчера…

И, черт, у нее перехватило дыхание…

― … Я думал, нам надо… кое-что обсудить.

― Кое-что обсудить? ― Она выдохнула. Сердце все еще бешено колотилось о ребра. ― Что?

Драко пожал плечами.

Какого черта? Гермиона сдвинула брови. Какого Мерлина он имел в виду? Обсудить — что? И если он не знает — с чего он взял, что знает она?

Драко чувствовал, что она выжидающе смотрит на него. Мерлин, он уже жалел. Он никогда, ни за что не должен был уступать внезапному желанию поговорить с ней. Ему и сказать-то нечего. Потому что что, блин, он вообще может сказать этой грязнокровной ведьме, которую он почти дважды поцеловал? Полное дерьмо.

И вот он здесь. Расставил чертову ловушку на самого себя. Ловушка захлопнулась, и он стоит в самом центре. Сказать что-нибудь. Что-нибудь, что угодно. Оскорбить ее.

― Черт, когда ты здесь, я не могу нормально думать.

"Что? Нет.

Черт. Черт, черт, черт. Из всего грязного, оскорбительного, что он мог швырнуть ей в лицо, какого лешего надо было сказать именно это? Откуда, твою мать, это вообще взялось? Что, твою мать, это вообще должно означать? И посмотри на нее. Она смотрит на тебя, и ее глаза еще никогда не были такими огромными. Она анализирует это, прямо сейчас. На ее гладком лице написано замешательство. Вот такими буквами. Надо немедленно, совершенно изменить смысл.

Изменить. Очистить. Восстановить равновесие.

― Наверное, потому, что ты так невероятно омерзительна.

Кажется, она не поверила. Плохо. Похоже, он не силен в таких играх.

― Как ты…

«Ну, и что дальше? Заканчивай, Грейнджер. Как ты... можешь быть таким отморозком? Таким гадом?»

Она помолчала. ― Как ты себя чувствуешь?

Драко мог предположить все что угодно, блин, только не это.

На секунду он растерялся. Как он себя чувствует? Как он себя чувствует? Не спрашивай меня об этом. Это просто… неправильно.

― Прямо сейчас? ― Скажи гадость. ― Не слишком хорошо, когда ты торчишь у меня перед глазами.

Это прозвучало почти жалко. (Почти, потому что Драко по определению не мог быть совершенно жалким. Или, может быть… Что, если отец был прав? Помнишь, вчера ночью?) Вчера ночью?

Она даже не закатила глаза. Он никогда не думал, что наступит день, когда его постигнет такое разочарование.

― Тебя еще рвало?

― Нечем. Больше ничего не осталось.

Последняя фраза повисла в молчании.

Гермиона понятия не имела, зачем она это спросила. Почему-то казалось, что так надо. Она как бы пыталась оправдаться за то, что бросила его тогда. Не то, чтобы ей было, за что оправдываться, — повторяла она себе снова и снова.

Молчание Драко сводило ее с ума. Разве не он начал этот разговор? Ну да, она же может спросить об этом, конце концов. Куда более безопасная тема.

― Ты хотел поговорить, Малфой. Тебе вообще есть, что сказать?

― Да.

― Что?

― Прошлой ночью…

Вот опять. У нее опять перехватило дыхание.

Казалось, Драко пытался заставить себя говорить. Он вскинул голову.

― Прошлой ночью, не знаю, что со мной было. ― Ни малейшего, блин, понятия, что, твою мать, со мной стряслось. ― Я просто… не хочу, чтобы ты из-за этого что-нибудь подумала. ― А его внутренний голос вопил, что уже, пожалуй, слишком поздно.

― Вроде чего? ― Тихий голос.

Драко сдвинул брови.

― А что ты подумала, Грейнджер? ― огрызнулся он. ― Наверняка с тех пор успела навоображать кучу всего. ― Будь уверена, я успел.

Она уставилась на него.

― Да. Успела.

― Ну и забудь это все. Выброси из головы. Я понятия не имею, что произошло, но хотел бы, чтобы этого вообще никогда не было.

"Выброси из головы, — подумала она, — как будто этого вообще никогда не было"? — Это так же невозможно, как для него – не называть ее больше мерзкой грязнокровкой.

― Чего не было? ― Гермиона почувствовала неожиданный прилив смелости. ― Того, что ты опять прижал меня к стене, Малфой, или того, что ты почти поцеловал меня, второй раз за неделю?

Слова резали, как бритвы.

― Твою мать, ― выпалил он, ― Я жалею о каждой минуте.

― Да ну?

― До последней секунды.

― А что, если бы я тебя не оттолкнула?

― Не начинай, Грейнджер.

― Что, если бы я осталась?

«Не спрашивай. На самом деле, ты не хочешь этого знать.»

― Что, если бы ты осталась, Грейнджер? ― Отлично, нападение – лучший способ защиты. Он сдвинул брови и прищурился. ― Не*уй прикидываться, что я там был один. Как насчет того, что бы ты сделала?

Гермиона не ответила.

Это чувство между ними. Не поймешь что. И оно все росло. С каждой чертовой секундой.

И она не хотела уходить.

И Драко тоже не уходил.

Она сглотнула.

― Так не может продолжаться, Малфой.

― Как — так?

― Ты знаешь, как.

Он посмотрел на нее. Его щеки горели.

― И что ты с этим собираешься делать, Грейнджер? ― почти выкрикнул он. ― Мы оба знали, что это не будет приятной прогулкой.

― Как ты можешь называть это «прогулкой»? ― Она помотала головой. ― Это не «прогулка», Малфой, Это чертово кораблекрушение. ― Ее раздражение начинало перехлестывать через край. ― Серьезно, как мы вообще можем оставаться старостами, если даже в одной комнате не можем находиться без того, чтобы тут же не начать оскорблять друг друга? А когда это заходит еще дальше, Малфой? Как насчет этого? Ты уверен, что это больше не повторится? Прошлой ночью, это было все? Последний раз? ― Он молча, с пылающим лицом, смотрел на нее. ― А?

Драко не ответил.

― Я тоже не знаю, что это было, Малфой. Но ты был не в себе. У тебя совершенно поехала крыша. Мерлин, ты был опасен, Малфой. В какой-то момент я просто не могла узнать тебя. И да, ты действительно напугал меня, привел в жуткий чертов ужас, и вообще вся эта фигня может в любой момент рухнуть. Поэтому я все время боюсь. Я не могу спать через стену от тебя без палочки в руке. Правда, здорово? Вот до чего ты меня довел.

Драко понятия не имел, что сказать. Поэтому сказал первое, что пришло в голову.

― Отлично.

Коротко, ясно, сильно.

Гермиона опять помотала головой.

"Конечно, ― осознала она, почти смеясь над собой. ― Разумеется, для тебя это ничего не значит. Ты тащишься. Ты гордишься. Я теряю время". ― Она теряла чертову уйму времени.

Гермиона повернулась к выходу.

Драко рванулся за ней и схватил за руку.

― Нет! ― крикнула она, поворачиваясь и выхватывая руку с такой яростью, что потеряла равновесие и чуть не упала. ― Я не позволю тебе опять это сделать, Малфой! На этот раз я не позволю тебе прикоснуться ко мне!

Драко отдернул руку.

― Да ну?

Пи*дец. Он даже не заметил, что схватил ее. Не заметил, или предпочел не заметить.

Гермионе захотелось наорать на него.

― Посмотри на нас! ― Она смеялась. Кричала. ― Посмотри на это! С прошлого раза прошло всего несколько часов, и смотри! Мы опять! Вот оно, здесь! Вот что я имею в виду! И сколько нам понадобилось на этот раз? Около минуты? На сколько тебя еще хватит, Малфой? Сколько пройдет времени, пока кто-то из нас не сломается? ― Она помотала головой. ― Мы должны с этим разобраться. Мы должны покончить с этим, этим идиотским чертовым мы! Ну, и кто из нас это сделает? Потому что, насколько я помню, ты тогда просто не мог оторваться.

И он ей ответил.

Когда слова вылетали изо рта, он не мог понять, что случилось с его головой, и он все спрашивал себя, спрашивал себя снова и снова. Почему он не рассмеялся, не нахамил ей в лицо? Не сказал, что он будет продолжать это, еще и еще, пока она не будет тем, кто сломается, сломается так эффектно, прямо посередине, и будет умолять его остановиться. Вот что он должен был сказать, не правда ли? А еще, он должен был орать на нее так громко, блин, чтобы ее барабанные перепонки лопнули, а уши наполнились кровью. Густой, грязной кровью. Так почему он не…?

Что он сказал вместо этого? Драко прислушался к себе. Он слышал слова. Множество слов.

― …для меня это в тысячу раз хуже! Ты порхаешь вокруг, как чертова королева, прыгаешь везде со своими идиотскими волосами и идиотскими глазами и всем идиотским остальным! Грейнджер, жертва. Жертва большого страшного Слизеринского Принца и – ой, бедняжечка, ты, бедная слабая маленькая чертова сучка, Грейнджер, это так тяжело для тебя! И я ненавижу тебя за это, на х*й! Твою мать, ненавижу каждый кусочек твоей кожи, и все, что под ней, и все, что на ней написано! Большими толстыми буквами: грязнокровка и дрянь и грязная сраная шлюха! И я ненавижу то, что ты со мной делаешь! Ненавижу, что не могу перестать смотреть на тебя! Не могу не пожирать тебя глазами! И это тянется с самого начала, с тех пор, как они совсем ох*ели и сделали тебя старостой, когда ты начала распространять свое грязное поносное присутствие всюду, где бы я ни был! Я смотрю на тебя, и все, чего хочу – это схватить тебя, и трясти, и вы**ать из тебя все Грейнджерское, чтобы оно меня больше не мучило! Тогда я не буду больше чувствовать это каждую минуту каждого гребаного дня! И мне не придется вечно бороться с тем, что все, чего я хочу, это поцеловать тебя, чтобы заткнуть этот твой идиотский поганый рот! И что бы на это сказал мой отец? Он бы разорвал меня на х*й в кровавые клочья и наплевал на них! Ты грязная, и ты омерзительная, и ты грязнокровка! И я ненавижу тебя! Я, к чертовой матери, ненавижу тебя за то, что ты есть, Грейнджер! Я хочу, чтобы ты сдохла!

Он задыхался.

Сейчас его сердце было не просто обнажено. Оно валялось на полу у его ног.

И она выглядела так чертовски ошеломленно.

Так же, как и он.

И вдруг дверь распахнулась.

Сердце Гермионы оборвалось.

Гарри.

* * *

Гарри вышел из гостиной после десяти минут ожидания.

Она все еще не вернулась.

Рон просил не ходить за ней. Он обещал, что не будет. Врал, конечно.

Она все еще с ним? С Малфоем? О чем они говорят? О чем они вообще могут говорить дольше пары секунд? Гарри это не нравилось. Что-то было не так. И яснее ясного, что это что-то — Малфой. Он в жизни не встречал большего чертова сукиного сына.

Вот куда он шел. Проверить. Убедиться, что с ней все в порядке. Гермиона. Его лучший друг. Которая ему нужна больше всего на свете. Без которой он не может.

Он был так зол на нее. Так отчаянно зол на эту девчонку за то, что она не поняла, почему он вмешался. Почему ему было так страшно оставить ее с Малфоем. Разве не очевидно? Этот парень опасен, на фиг. Он способен на все — на все, что угодно.

Гарри ускорил шаги.

Гермиона была сама не своя. Все время с начала года. И всю прошлую неделю, черт возьми. Он жутко хотел узнать, о чем она думала. Потому что она занималась только этим. Просто сидела и думала, блин. О чем? О нем?

О Малфое?

Может, он что-то сделал?

Что он наделал?

И что, если Гарри ничего не знает? Если Малфой заставил ее никому не говорить? Магия может многое. Да все, что угодно. Она может совершенно незаметно разрушить жизнь. Он должен выяснить. Это, черт возьми, его жизнь.

Гарри охватила горячая, тревожная ярость.

Если что-то такое действительно случилось, он убьет его. Не задумываясь.

Гарри вздрогнул. Его немного беспокоило острое предвкушение того, что он сделает с Малфоем. Странное, голодное чувство.

Что это за латинское слово? То, что означает одновременно ненависть и отвращение? Odium. Вот что было между ними. И даже оно не было достаточно сильным. Таких слов вообще не существовало. Если бы они были, он бы их уже использовал. Каждое. Швырял бы их в него, как ножи. Снова и снова…

― …эта сука Грейнджер.

Гарри вскинул голову. Замер. Ее имя.

Кто-то сказал ее имя.

И чей это был голос? Откуда?

― Я, е* твою мать, выцарапаю ей глаза, Милли, ― сказал голос, ― Вот увидишь.

Пэнси Паркинсон.

Гарри прижался к стене. Он слышал ее прямо перед собой, в тускло освещенном коридоре за углом. Голос звучал, как дребезжащее железо.

Какого дьявола она о ней говорит? О Гермионе?

Гарри слушал.

― Если кому-нибудь сболтнешь, клянусь, ты пожалеешь.

― Я ведь обещала, что не проболтаюсь.

Миллисент Буллстрод. Ужасная, даже по голосу.

― Если все узнают, что творится между ним и этой… этой сраной грязнокровкой, я за себя не отвечаю. Поняла?

Какого черта она несет?

― Я думала, ты сказала, что ничего еще точно не известно. Ты не уверена.

― Это настолько очевидно, б**дь. Ты бы на них посмотрела. Меня от этого тошнит.

Сердце Гарри замерло.

Он перестал дышать.

Она что, блин, совсем офигела?

Скажите мне, что она выжила из последнего ума.

― Ну и что ты собираешься делать?

― И какого хрена я могу сделать? Наверняка рано или поздно он поймет, какая она вонючая сука. Я просто… Не могу поверить, что он остановил меня, Мил. Не могу поверить, что он не дал мне врезать этой наглой шлюхе. Это говорит само за себя, правда ведь? С чего бы он стал это делать?

С чего бы он стал это делать?

Гарри сжал кулаки. Нет, блин. Что бы ни было причиной мерзкого настроения Пэнси, она несет полную чушь.

Это не может быть правдой.

Не может.

Потому что.

Он бы знал.

― И я клянусь, в тот раз он сказал ее имя. Он прорычал его так тихо, блин, что я еле услышала, но я поняла. Ничего не сказала, но поняла.

Теперь Гарри слышал слезы в голосе Пэнси.

― Я такая дура! ― крикнула она. ― Почему, Милли? И то, как эта сука на него смотрела. То, как они смотрели друг на друга. Блин! Он сказал ее имя, когда мы трахались, бл*дь, и я не обратила внимания! Как я могла быть такой чертовой дурой…

С него было достаточно.

Гарри прижал ладони к ушам так сильно, что череп как будто зазвенел от боли.

Нет. НЕТ.

Пэнси ошибается. Она даже не представляет, насколько ошибается.

Она не могла бы навалить большую кучу дерьмовой чуши.

И он должен найти Гермиону.

Найти и спросить ее, и убедиться.

И Гарри бежал от этих голосов к подземельям. Так быстро, что можно было выдохнуть легкие прочь. Так быстро, блин, что сердце могло лопнуть и взорваться.

Не Гермиона. Не Гермиона.

В голове билась одна мысль.

Не с Малфоем.

С кем угодно, только не с ним.

Он не мог ошибиться. И даже если Пэнси права. Это только Малфой ее хочет. Только Малфой. Не она. И если он хоть пальцем ее тронет, блин, Гарри переломает все его гребаные кости. Все-до-одной-его-чертовы-кости.

А Пэнси бредит. Просто пытается придумать объяснение, почему у нее не ладится с Малфоем. Гермиона не такая. У нее нет ничего общего с этим безумием. И надо быть полной дурой, чтобы вообразить, что все это имеет хоть какой-нибудь смысл. Потому что его нет.

Это не имеет совершенно никакого чертова смысла.

Вот почему она ошибается. И чем скорее она это поймет, тем лучше.

Так почему же сердце Гарри билось так сильно? Так, что готово было выпрыгнуть наружу?

Он был уверен, что это просто дерьмовая куча преувеличений и лжи. Но ему не нравилось то, что они с ним делали. Это ненадолго, уговаривал он себя, только до тех пор, пока он не найдет Гермиону, не спросит у нее и не убедится. В том, что там не было ни слова правды. И она скажет ему правду. Настоящую правду. И он поверит каждому ее слову.

Между ней и Малфоем ничего нет. Они ненавидят друг друга. Это видно за версту. Она отчаянно ненавидит его. Так же, как и Гарри. Так же, как и Рон.

Гарри помчался вниз по шершавым каменным ступеням, в подземелья. Слова Пэнси визжали у него в голове.

Как они смотрят друг на друга.

Нет.

Не.

Гермиона.

Гарри не хватало воздуха, его мысли путались.

И тут он услышал крик. Громкий, хриплый, разрывающий уши голос.

Малфой.

Гарри добежал до двери и остановился так резко, что почти упал. Потный. Задыхающийся. Боль. Жар.

Кровь кипит в жилах и стучит в ушах.

― И что бы на это сказал мой отец? Он бы разорвал меня на х*й в кровавые клочья и наплевал на них! Ты грязная, и ты омерзительная, и ты грязнокровка! И я ненавижу тебя! Я, к чертовой матери, ненавижу тебя за то, что ты есть, Грейнджер! Я хочу, чтобы ты сдохла!

Гарри сжал кулаки.

Он убьет его.

(Нет. Не. Гермиона.)

Он убьет его, нахер.

У Гермионы было одно воспоминание.

Самое дорогое, самое любимое воспоминание о ней, Гарри и Роне.

Это было в Норе, летом после четвертого курса. Был август, может быть, самый конец августа, и была, наверное, одна из самых мучительно жарких ночей в ее жизни. Слишком жарко, и слишком влажно, и вместо сна — только горячечные, неудачные, провальные попытки заснуть. По крайней мере, для Гермионы. Она до сих пор не могла понять, как, прости Мерлин, ухитрилась заснуть Джинни. А Гермиона только лежала, прилипая к простыням. Без малейшей надежды на что-нибудь вроде ночного сквозняка.

В ту ночь Гермиона решила, что она, без сомнения, относится к тем, кто предпочитает холод, а не жару. Разумеется, если это не такой холод, что трудно дышать. Тогда, скорее всего, лучше, чтобы было жарко, да? Только если это не так, как сейчас.

Мерзнуть или жариться?

Размышления ненадолго отвлекли ее. Мерлин, а что еще было делать? Лежать, смотреть в потолок, или в пол, или на Джинни, или просто в пространство сгущающейся ночи. Все это было совершенно неподвижным.

"Боже мой. Кажется, мне еще никогда не было так скучно", — думала она примерно каждые пять минут.

"Да. Все еще скучно".

И вдруг она услышала голоса из открытого окна. Мальчишки.

Голос Гарри.

― Думаешь, она не спит?

И Рон:

― Может, кинуть что-нибудь в окно?

― Давай. Только найди что-нибудь поменьше.

"Кинуть что-нибудь"? — Гермиона отбросила бесполезные размышления и бесполезные простыни и как можно тише подошла к окну. И как можно быстрее. Потому что нечего Рону кидать в их комнату что ни попадя.

Она высунулась в окно. Гарри и Рон стояли внизу на траве.

Гермиона нахмурилась. ― Вы, двое! ― крикнула она шепотом. ― Какого лешего вы там делаете?

Рон уронил камень на землю. Она заметила, что это был большой камень, и задумалась, в лучших традициях заботливой мамочки: — "Какого Мерлина он думал? Если бы он забросил сюда эту штуку, чем хорошим это могло бы кончиться"?

― Спускайся, Гермиона! ― позвал Гарри.

― Тише вы! ― ответила она, оглядываясь на Джинни. ― Зачем? Что вы там делаете в такой час?

― Все равно слишком жарко, чтобы спать.

― Окей. ― Если что-то на свете и могло предотвратить печально знаменитую гневную тираду Гермионы Грейнджер, то, пожалуй, и даже безусловно, только это.

Дальше воспоминание перескакивает немного вперед.

Они лежат на траве. Гарри, потом Рон, потом Гермиона.

Глядя вверх на самое огромное, черное, яркое небо, какое она когда-либо видела.

Они не разговаривали целых полчаса. Просто лежали. Просто дышали.

Ей уже было не так жарко. Она вдыхала прохладный воздух и почти дрожала. И это было прекрасно. Это было как раз то, что надо. Не слишком жарко, не слишком холодно. В конце концов Гермиона решила, что выбрать невозможно. И самое странное, ее это устроило.

Она чувствовала себя так…

Так…

Надежно. В безопасности.

Там. И тогда. Лежа рядом с двумя своими лучшими друзьями. Двумя мальчишками, которые нравились ей больше всех на свете. Мальчишками, без которых, даже в свои всего пятнадцать, даже зная их всего четыре года, она не представляла, как сможет обойтись. Вообще, когда-либо.

Она надеялась, что они постареют, но все равно не потеряют друг друга.

Гермиона уже любила их обоих. И ей вдруг захотелось им об этом сказать.

― Знаете, я…― Она замолчала.

"Нет, постой, — подумала она. — Может быть, лучше не говорить об этом так прямо"? — В конце концов, они же мальчишки. Они могут просто взять и высмеять ее.

К тому же, она страшно, до смерти устала. Лежа там и глядя в небо. И, весьма возможно, это была просто сентиментальная чушь, которую лучше не говорить вслух.

― "Знаете, я" — что? ― Разумеется, Рон.

― Я просто... Я просто надеюсь, что мы будем друзьями еще долго-долго.

Молчание.

― Рон?

― Ага. Я думаю, все будет окей.

Гермиона улыбнулась. Вот оно — Рон, который с ней полностью согласен. Конечно же, с совершенно неуклюжим совершенством. Я думаю, все будет окей.

Совершенно.

― Гарри, а ты? ― Она слегка повернула голову. ― Ты тоже надеешься, что мы останемся вместе? Когда повзрослеем?

― Наверное.

― Наверное?

― То есть, наверняка. ― Помолчал. Откашлялся. ― То есть, я совершенно уверен.

Ее сердце радостно забилось от этих слов. "Я совершенно уверен".

Прекрасно. Потому что теперь, когда они это сказали, так и должно быть. Они останутся друзьями – вот так, как сейчас, навсегда. Так, потому что нужно позарез, это основа существования, это абсолютно необходимая необходимость.

― Обещаете?

Гарри ответил первым. ― Да.

― Ты тоже, Рон. ― Она толкнула его в бок.

― Ладно, ладно, я обещаю.

― Хорошо.

Она услышала, как Рон перекатился на другой бок и что-то пробормотал Гарри. Что-то насчет "женщин".

И, Мерлин, наверняка она просто слишком устала – действительно очень устала – и слишком счастлива, потому что ей было наплевать. Наверняка. А еще она была в безопасности.

Очень надежно и безопасно — вот так лежать рядом с Роном и Гарри.

* * *

Вот какое воспоминание было у Гермионы. Невероятно драгоценное.

Надежно и безопасно, потому что она знала. И знание согревало.

Она никогда их не потеряет.

Да. И, пожалуйста. Пожалуйста. Кто бы ни был там, наверху. Только они трое.

Сделай так, чтобы это никогда не изменилось

Сердце Гермионы оборвалось.

Гарри.

* * *

Сколько он простоял за дверью?

"Нет. Пожалуйста. Не смотри так".

― Гарри…

Гермиона никогда больше не хотела видеть его таким. Никогда, до тех пор, пока не перестанет дышать. Ее вдруг пронзила кипящая в нем боль. И он был в ярости. Дикая, слепая ярость.

Он стоял: кулаки стиснуты, губы сжаты, глаза горят. И глядят мимо нее, сквозь нее, упираясь в парня за ее спиной. Гермиона не смела взглянуть, но она была уверена, что Драко тоже на него смотрит. И его глаза тоже горят.

"Скажи что-нибудь".

― Гарри?

"Почему ты так смотришь?

… и сколько ты услышал?

… и почему ты так тяжело дышишь"?

"Ну не очевидно ли? Посмотри на него. Он мог услышать абсолютно все. И, скорее всего, так оно и было. Каждую ядовитую каплю".

Ей захотелось начать оправдываться. — "Это не то, что ты думаешь. Гарри, это не то, прости меня"…

Но он тяжело дышит. Прямо-таки задыхается. Так страшно тяжело. Значит ли это… что он бежал? Может быть, он только что пришел. И, если так, это все меняет. Выходит, он не мог слышать все. Но этот взгляд. Тогда почему он смотрит так странно?

"Я не понимаю, пожалуйста, скажи что-нибудь, что угодно. Скажи, что именно ты слышал, что из того, что он сказал, ты слышал, Гарри, и тогда я смогу что-нибудь ответить, потому что"…

"…нет. Гермиона, пожалуйста, успокойся, пожалуйста, сосредоточься"…

"…потому что я не могу коснуться правды — разве что ты уже ее знаешь… Я не заговорю об этом, если только ты уже не… Не могу рассказать тебе. Не сейчас.

Я не могу сказать тебе правду, Гарри, потому что сама ее не знаю.

Но если ты слышал, слышал Малфоя, тогда ты уже знаешь. Ты знаешь? Ты догадался, Гарри? Я не понимаю. Но ты будешь ненавидеть меня, да? Почему ты так смотришь, это из-за меня? Я хочу попросить прощения, но если ты спросишь, за что, и я не смогу… не смогу сказать тебе, произнести этих слов, потому что сейчас это слишком тяжело, сейчас у меня в голове слишком много всего, я боюсь, я сломаюсь"…

"Гермиона, успокойся"…

"…и, Мерлин, будь добр, перестать так таращиться на Малфоя".

Еще раз, жестче. ― Гарри.

"Ты что, не слышишь? Не понимаешь? Мне надо знать. Мне надо знать, сколько ты слышал. Никто ничего не может сделать, пока я не узнаю, что ты слышал".

Говорят, "молчание оглушает". Но сейчас это не описывало и сотой доли того. Даже тысячной. Это было такое молчание, что, казалось, она уже никогда ничего не услышит.

"Что бы сейчас не случилось, Малфой, это твоя вина. Слышишь? Твоя вина, только твоя, и твоих чертовых слов в моей голове, Малфой, КАЖДОЕ СЛОВО, МАЛФОЙ, КАЖДОЕ ЧЕРТОВО ДЫХАНИЕ".

Потому что. Они жгут.

Как раскаленные угли.

И они все еще звучат в голове. И это что-то другое.

Ровным голосом.

― Пожалуйста. ― Просьба. ― Что случилось, Гарри? ― Тихо. Непостижимо, как ей это удалось. Про себя, она это проорала. ― Ты… Что-то случилось?

"Нет. Не притворяйся, что не понимаешь, почему он так смотрит на Малфоя. Наверняка он слышал его крик. И знает, что ты это знаешь. Так не спрашивай, что случилось, потому что вы оба знаете, что".

И наконец. Наконец.

― Отойди от него, Гермиона. ― Она не помнила у Гарри такого голоса. Он был более низким и хриплым, чем когда-либо.

Что это значит? Это значит, он слышал… сколько?

― Гарри… что случилось? Пожалуйста. Успокойся.

― Я спокоен.

― Нет, ты не…

― Отойди от него, Гермиона.

― Пожалуйста, это просто…

― Заткнись и сейчас же иди сюда!

― Нет! ― На щеках Гермионы выступил багровый румянец. ― До тех пор, пока ты не успокоишься!

Гарри мельком взглянул на нее.

"Посмотри на него. Он чувствует. Разве ты не видишь, что он чувствует твою ложь? От нее комнате уже нечем дышать".

Гермиона выдохнула. ― Пошли отсюда. ― Она осторожно шагнула к нему. ― Мы с Малфоем закончили. Мы закончили, Гарри. Давай, пошли уже.

Гарри опять посмотрел на Драко. Он вообще почти не отрывал от него взгляда. И, Мерлин. Впервые в жизни, она была благодарна Малфою. Потому что он до сих пор ничего не сказал. Интересно, почему? Услышал ее безмолвные молитвы? Или, может быть… еще не пришел в себя после тех, предыдущих слов?

Тех самых, что крутятся, и крутятся, и крутятся в ее собственной голове.

И тут, совершенно естественно, возвращаясь к реальности и прерывая драгоценное молчание:

― Что ты собираешься делать, Поттер? ― Почти выдохнул Драко.

Гермиона напряглась. Гарри уставился на него. Долгим, тяжелым взглядом, не предвещающим ничего хорошего. Холодно. Зло.

― По-моему, это давно переросло в вонючее шоу Поттера, — протянул Драко. — Так давай же, ускорь процесс и опусти, наконец, занавес. Я сгораю от нетерпения.

Она не могла не поздравить его. — "Отлично, сильно"… — У Драко совершенно натурально получилась его классическая высокомерная тирада. Идеально. Он звучал почти. Нормально. Как будто они просто встретились в коридоре после уроков. Обменялись стандартными оскорблениями. А не стояли в комнате, атмосфера в которой накалилась до тысячи градусов. И она не поняла, то ли еще больше разозлилась, то ли почувствовала облегчение. Потому что все, что сейчас звучало хоть сколько-то знакомо, было как праздник.

― Прекрати, Малфой, ― вмешалась Гермиона. ― Просто не суйся, ладно? Мы уходим. ― "Правда, Гарри? Да". ― Мы все равно тут уже закончили.

Драко посмотрел на нее. Она отвела глаза. — "Закончили"? — Спрашивал его взгляд. — "Ты же знаешь, что мы далеко не закончили".

И это — это было не как праздник. Потому что это было незнакомо. Или, может быть?.. Может быть, уже знакомо. Их собственный персональный ад. Их уже почти дом.

Драко смотрел, как Гермиона делает последние несколько шагов через комнату, к Гарри. Медленно. Медленно и осторожно, и так жутко испуганно. Как она останавливается перед ним, протягивает руку и трогает его за плечо. Тревожно, робко и беспокойно. И мягко. Пальцы, прикасающиеся к плечу. Очень мягко.

Драко сжался.

"Конечно же. Только так. По-грейнджерски. Упрыгать с чертовым Поттером. Трижды проклятым Поттером и его дурацкими спаси-девушку очками. Я слышу, как ты дышишь, Грейнджер. Знаю, почему ты дрожишь. Боишься, что сейчас его терпение лопнет, он повернется и начнет орать на тебя.

"Шлюха. Дура и шлюха". — Так он скажет? Потому что он, наверняка, слышал каждое мое слово. Да? Поэтому ты так трясешься"?

Драко хотел, чтобы он слышал. — "Слышишь, Грейнджер"? — Хотел. — "Я почти хочу этого, твою мать, Грейнджер, хочу, чтобы он бросил тебя, как ты сейчас бросаешь меня. И не думай, что я не знаю, что ты хочешь остаться. Если бы его тут не было. Ты бы осталась…

Вы**ать из тебя все Грейнджерское.

Не говори, что ты не хотела бы остаться ради этого.

Просто чтобы услышать, как я скажу это еще раз.

Мои слова, Грейнджер, ты слышала их, и ты все еще слышишь их. От тебя смердит ими.

Вот почему я знаю, что мы не закончили.

Мы не закончили. Ничего подобного".

Гарри стряхнул руку Гермионы, и стоял, и смотрел, и мерил Драко пронизывающим взглядом с головы до ног с острым гадливым отвращением. А Драко возвращал, выплевывал это ему обратно. Прямо в лицо.

"Это чувство взаимно, Поттер, уверяю тебя".

Драко сказал бы это вслух. Выкрикнул бы это. Но ему было почти любопытно. Любопытно, что сделает этот парень. Этот парнишка, глядящий на него с выражением, которого он еще никогда не видел на его лице. Совершенная, ослепительная ненависть. Наверняка, перед тем, как ворваться сюда, он тренировался перед зеркалом.

Но Драко было наплевать. Совершенно наплевать. Гарри мог делать все, что угодно, он уже… Уже выиграл. До полной и окончательной победы.

Потому что даже интересно, как бы он полез на стену, если бы узнал, что Драко пробовал ее губы.

Он посмотрел на нее. На Гермиону.

"Я касался этих губ, Поттер. И еще буду".

Она нервно взглянула на Гарри.

― Ты можешь прекратить это? ― прошептала она, ― Перестань так смотреть на него. Давай обсудим это, ладно? Вернемся в нашу гостиную и поговорим об этом.

Драко почти рассмеялся.

"Ради бога, Грейнджер. Давай ты как следует постараешься и, наконец, поймешь, ты, тупая сука -

— Он ничего не слышал. Ни малейшего намека на правду. И знаешь, откуда я это знаю, Грейнджер?

Потому что это Поттер. Он бы не смог стоять под дверью все это время. Он бы не выдержал больше одного моего злобного слова в твой адрес. Он бы ворвался сюда после первого же оскорбления, Грейнджер. Он был бы здесь, как только я назвал тебя шлюхой, и подстилкой, и слабой маленькой сукой. Он бы был здесь. Разве не ясно? Он бы никогда не позволил тебе услышать всего этого. Никогда бы не позволил этому коснуться этих сладко невинных девственных ушей. Никогда, если бы мог предотвратить это. Он был бы здесь.

А знаешь, почему?

Потому что он не ищет правды. Он ищет оправдания.

Повода, чтобы держать тебя подальше от меня.

Так что не волнуйся насчет своего драгоценного Поттерчика. Потому что, какова бы ни была причина этого дикого взгляда, что бы этот урод ни думал, что он знает, или мог бы, или так жаждал знать, он не знает. Ничегошеньки он не знает.

Так что решение за тобой. Думай, говорить ему, или нет, Грейнджер. Чертова грязнокровная шлюха опять на коне. И я почти надеюсь, что это решение уничтожит тебя. И он больше никогда не заговорит с тобой.

И ты прибежишь обратно ко мне.

Потому что, Мерлин, я хочу знать, как это – отыметь тебя в отчаянии.

Вы**ать, а потом выкинуть тебя.

Из моей головы. Из моей крови. Из моей абсолютной чистоты".

― Давай, Поттер, ― прорычал Драко. ― Что ты там собирался делать? Или кишка тонка?

― Я тебя предупреждал, ― прошипел Гарри. Он все еще тяжело дышал. Не так, как раньше, не так часто, но все еще тяжело, глубоко и яростно.

― Я предупреждал, чтобы ты держался от нее подальше.

― И?

― И я велел тебе оставить ее в покое.

― Ага, я помню, ― криво ухмыльнулся Драко. ― Но я просто не мог удержаться.

Он знал, что Гарри не знает правды. И что не он будет тем, кто ему скажет. Но это не значило, что ему нельзя позабавиться с его жалкими перегретыми мозгами. Почему бы и нет? Столько, сколько сможет. И самый смак — Драко всю дорогу будет знать, что это больше, чем просто слова. Так же, как и она.

― Не надо, Малфой… ― Опять Гермиона. Почему-то вдруг. Просит. Его сердце подпрыгнуло.

"Заткнись. Просто заткнись, ты, тупая сука". — …Этот чертов голос…

― Просто дай нам уйти. ― Умоляет.

Почему ее голос так скребет по нервам? Почему это настолько невыносимо?

Гарри, сквозь стиснутые зубы: ― Мы никуда не идем. ― Пристальный взгляд. ― Мы остаемся здесь, Гермиона. Мы не уходим.

― Гарри, пожалуйста…

"Потому что", — понял Драко — "она вполне до сих пор может думать, что Гарри все слышал".

"Перестань мучить ее, ты, тупой ублюдок. Просто скажи что-нибудь, чтобы эта сука перестала дрожать. Посмотри на нее. Ты что, не видишь? Она почти плачет"…

"Стоп. Осторожно. Потому что ты уже пробовал эти слезы. Это было так о**ительно вкусно, в сочетании с кислотой рвоты у тебя во рту. Прошлой ночью. Прижавшись к ней. Так скажи что-нибудь. Что угодно, только бы до нее дошло".

― Что ты задумал, Гарри? ― спросила Гермиона, широко раскрыв глаза. ― В любом случае, это плохо кончится. Понимаешь? Если ты и я сейчас просто уйдем, мы разберемся. Что ты там… слышал… или думаешь… про меня… Гарри, мы можем просто…

― Я никуда не пойду! До тех пор, пока этот ублюдок не извинится перед тобой!

Гермиона застыла.

"И давайте еще упростим это для нее".

― За что, Поттер?

― За все. За то, что ты желал ей смерти. За то, что ты сам еще дышишь, Малфой.

Драко почти видел, как ее затопило понимание.

Гермиона прокрутила это в голове. Еще раз. — "За все. За то, что ты желал ей смерти". — "И?

И?

За прикосновения? За языки? За губы… зубы … руки?.. Ты что, забыл, или ты не знаешь"?..

И это значит...

Это значит, что…

Гарри слышал только последние несколько слов? Те, где Драко хотел, чтобы она сдохла? Это поэтому он стоит тут перед ней и почти дымится от ярости? Не может быть. Совершенно невероятно. Она вряд ли вообще когда-нибудь видела его таким, с тем жутким видом, с каким он ворвался в комнату. Нет. Случилось что-то еще. Она знала. И то, что это было не то, что они тут с Малфоем орали друг другу, едва ли принесло облегчение. Потому что было что-то еще. Определенно было что-то еще.

Гермиона в полной растерянности посмотрела на Гарри.

Он повторил. ― Извинись перед ней. ― Его дыхание начинало успокаиваться. Но она видела, что все в нем как будто кричало. Мысли, опасения, недосказанности. — "Так на чем мы остановились"? – Ее мозг опять заработал, пусть еще не вполне оправившись от потрясения.

"Ты вбежал, надрываясь от безмолвного крика. Почему"? — Она не хотела спрашивать — что, если она уже знала ответ? Дерьмо. Чертова неразбериха. Хаос. Эмоции. Она не могла с этим справиться. С Гарри, с Драко, с их сказанными, и несказанными, и прошептанными словами. Полное чертово изнеможение.

Предполагается, что она может сообразить, как остановить это? Что-то не похоже.

― Слышал, как я сказал пару гадостей, а, Поттер? ― Нахмурился Драко. Его голос достиг тех же глубин. Что и голос Гарри. Опасный оттенок. ― Не мог удержаться, чтобы не вломиться в дверь, как самый сраный герой всех времен и народов на лихом коне? ― Его верхняя губа ехидно выгнулась. ― А что, если ты не ее тип? ― "Потому что так оно и есть". ― Это никогда не приходило тебе в голову?

― Я предупреждал тебя, Малфой.

И Гарри вытащил палочку.

(И мысли Драко понеслись с бешеной скоростью.)

Гермиона ахнула. Нет. Никаких палочек. Никакой драки. ― Гарри, убери палочку, ― яростно, толкая его под руку. ― Это так не делается. Если это все, что тебя разозлило — то, что он мне сказал, то это ничего не значит, Окей? Мне на это совершенно наплевать, понимаешь? ― Ложь. Горько-соленая тухлая ложь, — "но, пожалуйста… опусти ее. Опусти ее, пока мир не раскололся пополам, и с тобой что-нибудь не случилось, Гарри". ― Понимаешь, его слова для меня ничего не значат. Я их почти не слышу, Гарри. Я даже не слушаю.

― Это не только слова, ― прорычал он; рука напряжена, палочка нацелена.

― Тогда что? Будь так любезен рассказать мне, в чем дело, Гарри! ― Она вцепилась в его руку с палочкой. ― И будь любезен отпустить ее! Это не метод! Это никогда не работает, слышишь? Неужели магия ничему тебя не научила? Все эти годы, только одно — мертвые и покалеченные, Гарри. Просто не делай этого. Я обещаю, что бы это ни было, мы разберемся. Мы поговорим об этом. Пожалуйста.

Драко сжал зубы. ― Отдай ей, Поттер, ― прошипел он, прищуриваясь. ― Если ты действительно так меня ненавидишь, если ты на самом деле хочешь, чтобы я держался от нее подальше, заставь меня. Заставь меня. Иди сюда и покажи, что ты можешь. Покажи мне — без палочки.

Прямое приглашение.

Что-то очень холодное, казалось, взорвалось у нее в груди.

"Что он делает? Какого черта он делает"?

― Положи палочку и докажи это, ― вот такое приглашение. ― Потому что при помощи магии, все происходит слишком быстро, Поттер. Только словами — все происходит слишком быстро. Ты не услышишь, как хрустят кости. Ты не почувствуешь, как рвется кожа…

― Нет! ― закричала Гермиона. ― Перестань! Прекрати, Малфой! Ты не можешь! Я тебе не позволю! ― Ее накрыла медленная волна панического ужаса. Страшного предчувствия.

"…Но ей никогда не понять".

Думал Драко.

― Малфой, пожалуйста, нет, не провоцируй его…

…Даже этот голос не… — "Ни малейшего шанса понять, Грейнджер".

Потому что он, наконец, нашел способ. Вот тут, прямо перед носом. Способ не думать.

Его шанс. На наказание. На побои. Избиение в битве. Кулаки и локти и колени и… Шанс на поэтическую кровь. Боль. Пи**ец. Шанс на прощение. Прозрачно мимолетный поэтический момент свободы и равенства. Он нуждался в этом днями. Неделями. С тех пор, как… с нее. С грязной крови. Когда она коснулась его рта и потекла, завертелась, запрыгала по языку и лишила его разума. Боль. За то, как он спрятал лицо в изгибе ее шеи и шептал про себя отравленные слова о красоте и необходимости и блин-жестком-сексе, и губах на коже, на венах, полных крови… той крови… и нет облегчения. Ни внутри нее, ни рядом… и нет боли… нет наказания. Жестоких ударов по телу. И это мучение, потому что в голове все звенит и звенит и звенит – то, что он заслужил, но не получил… потому что его больше нет рядом, чтобы… его тут нет… он мертв.

Боль для Драко. Его наказание. Глядящее ему в лицо.

Потому что он умолял кого-нибудь сделать это с ним с тех самых пор, как почувствовал ее грязное сердце у своей груди.

А отец мертв.

Но есть Поттер.

Некто, кого он ненавидел почти так же сильно. И некто, кто ненавидел его в ответ. В точности, как ненавидел его отец. — "Потому что так и было, правда, папа? Ты ненавидел меня до самых чертовых потрохов".

"Вот почему тебе никогда этого не понять, Грейнджер. Убить двух зайцев. Он будет героем, а я получу свое кровопускание. Это будет кровь для моего отца. Все – для него. Окончательное извинение. То, которое я не смогу про**ать из за того, что твои губы так чертовски близко, Грейнджер. Извинение за все, что я сделал, и все, что я хочу сделать".

"Это приглашение, Поттер. И это смешно, потому что ты можешь подумать, что я сошел с ума, но это не так.

Я полностью, совершенно, бесспорно разумен. Более разумен, чем когда-либо за последние несколько недель".

Потому что Драко еще никогда в своей жизни так не нуждался в боли.

"Ну, давай. Я знаю, ты хочешь этого".

― Брось палочку. Ты ведь и сам справишься, правда, Поттер? Звезда Хогвартса, сияющая драгоценность и прочее дерьмо. Их самое большое, толстое, смертельное оружие. Поздравляю, Поттер. Спорим, если бы они могли, они бы вставили тебя в рамочку и засунули в ящик. И вытаскивали по мере надобности. Когда надо подраться. Ну, давай. За своего ублюдка отца и шлюху мать, Поттер…

― Заткнись.

― За своего дохлого крестного и его полоумных извращенцев-друзей. За эту девчонку. Дерись за Грейнджер, за каждый раз, когда я мог пробраться к ней в комнату… под одеяло… между ног…

― Я сказал, ты, урод!

― … и отыметь ее, как вонючую гребаную грязнокровку, каковая она и есть…

― Я СКАЗАЛ ЗАТКНИСЬ НА Х*Й МАЛФОЙ

― ПОЧЕМУ БЫ ТЕБЕ НЕ ЗАСТАВИТЬ МЕНЯ?

Кулак Гарри встретился с его челюстью с такой силой, что Драко не удержался на ногах.

Он слышал ее. Откуда-то снаружи. Она звала их. Нет. Только Гарри. Почему только Гарри? И челюсть, казалось, разлетелась на куски, тогда он сунул кулаком в живот, перекатился, и кулаком в очки, обдирая пальцы. Потом удар, и Драко опять внизу, опять на полу, головой не твердом сером камне, и она раскалывается, и это наказание, но оно прекратится, если он не ударит, не продолжит… схватить за руку, дернуть вниз, потянуть вверх, ударить, и… Захват ноги, резкий поворот, боль, опять внизу, опять наверху, кулаком в морду, разбить ее, и кровь в ответ, и локтем в зубы, и вкус железа во рту. Рвануться вверх, толкнуть, врезать, вот он, момент истины, добро пожаловать на банкет. И непрекращающийся крик… крик… теперь и его имя, и он опять внизу, на полу, задыхаясь матерясь бл* е**ный ублюдок п**да вонючий сукин сын я бы взял ее я бы взял ее если бы захотел… за каждое слово новая боль и каждое дыхание – новый способ ударить и посмотри на этот кулак челюсть нос кровь… это наказание это расплата это для тебя… для тебя… для тебя отец он делает то, что ты уже никогда не сможешь и прости но я все еще хочу-ее-нужна-мне-бл**ь-вся-с-потрохами но почему… и даже эта боль не может ничего изменить… потому что даже сейчас она нужна мне… выбросить кулак, еще по морде, еще в ребра, формы, тени, рычание и слова и гребаная боль столько боли она моя она моя не твоя и вдруг… вдруг что-то еще, что-то новое, яростно втиснулось между, между ними, я не могу больше достать его убирайся Грейнджер убирайся отсюда к черту это не для тебя это мое наказание оно мне так нужно ты не можешь остановить это просто убирайся, просто уйди исчезни и пусть…

Она отлетела назад, ударилась об стол. Рухнула на пол.

Они замерли.

Грейнджер…

Секунда, и Гарри был около нее. ― Гермиона…― Надтреснутый, скрежещущий голос. ― Гермиона, ты…

― Уйди от меня! ― Закричала она, ― Отвали!

― Гермиона…

― Убирайся!

Она оттолкнула его окровавленную руку. Взглянула вверх на его мокрое лицо и завопила про себя.

"Теперь ты счастлив? Посмотри на себя! ПОСМОТРИ НА ВАС ОБОИХ! КАКОГО ХРЕНА ТУТ С ВАМИ СЛУЧИЛОСЬ"?..

― Тебе больно?

"Да. Но я бросилась между вами, ублюдками, и чего еще я могла ожидать? Что я могла сделать? Я забыла все заклинания, НЕ МОГЛА ВСПОМНИТЬ НИ ОДНОГО ГРЕБАНОГО СЛОВА.

…И какого черта ты наделал?..

…Посмотри на себя"…

Гарри смотрел на нее. Тяжело дыша. Кровь на губе. Лицо в красно-лиловеющих пятнах. Разбитые губы приоткрыты. Вздрагивает при каждом вдохе.

"…Посмотри. Посмотри, что ты с собой сделал"…

И Драко. Драко, сползающий по стене. Глаза прикованы к ней. Тяжелое, хриплое, свистящее дыхание. Весь в синяках. Что это? От чего его лицо потемнело? И этот взгляд. Этот взгляд. Такой же, как прошлой ночью. Те же глаза, что были у него, когда он говорил о плоти и крови и чистоте… праве… ошибке.

Где они оба?

Где она?

Кошмар. Кошмар, и она хочет проснуться.

Пожалуйста. Кто-нибудь. Потрясите ее, пока она не заорет и не проснется.

Потому что здесь — здесь невозможно оставаться.

― Гермиона… Гермиона, тебе больно? ― Снова Гарри.

― Нет. Нет, мне не больно. Проехали.

― У тебя такое лицо, как будто тебе больно…

― Как будто мне больно?! ― Она расхохоталась. Привет, приехали. — "Не притворяйся, что тебя это заботит, Гарри. Не сейчас, когда это настолько смешно, что хочется заорать". ― Посмотри на себя! Ты весь в этом, Гарри! С ног до головы!

И – почему? Ей зачем-то надо было знать, почему.

― О чем ты думал?! Почему ты не можешь просто сказать мне? Ты что-то услышал? Что-то, что мы тут говорили? Просто ответь! Скажи мне! Что происходит, какого хрена, что случилось, Гарри, почему ты настолько перестал себя контролировать? Почему ты позволил ему это с собой сделать?

― А почему ты думаешь?!

― Понятия не имею! У меня нет ни малейшего понятия, на фиг, с тех самых пор, как ты вошел в эту комнату!

― Я знаю, что он к тебе чувствует, Гермиона! И ты тоже должна знать! Ты должна знать, потому что он опасен! Он что-нибудь сделает! Он возьмет все, что захочет! И это ты, Гермиона, этот ублюдок хочет тебя! Я не вру… клянусь, я не вру, это не просто чтобы держать тебя от него подальше. Я все слышал — от этой суки Паркинсон! Она говорит, что он сказал твое имя когда кончил, блин, и тебе придется мне поверить! Этот урод возьмет тебя и…

Слова текли, расплескивались вокруг нее, проникали под кожу.

"Он узнал, что чувствует Малфой.

Так вот что он узнал".

"Сказал твое чертово имя, когда кончил".

И это не все. Это было больше нее.

― И ты думаешь, я собираюсь стоять и смотреть на это? Ты думаешь, я собираюсь разрешить тебе торчать в своей спальне, когда этот отморозок ошивается прямо за стеной? Я не позволю тебе этого, Гермиона, ты не можешь, потому что цена слишком высока, и на этот раз я не шучу!

Гарри повернулся к Драко.

― Скажи ей! Давай, скажи ей, что ты чувствуешь, Малфой!

"Гарри, нет! Если бы ты только знал"…

Взгляд Драко пронзил ее насквозь. Скрытая угроза. Предупреждение. Он предупреждает ее. До сих пор он молчал, но если она позволит Гарри продолжать в том же духе еще хоть сколько-нибудь, он заговорит…

… и Гермиона не была к этому готова. Не была готова к тому, что Гарри узнает. Не здесь и не так.

― Скажи ей, ты, ублюдок!

Драко поднялся на ноги.

― Гарри, прекрати…

― Я хочу услышать, как он сам тебе скажет, Гермиона! Пусть этот сукин сын откроет свою пасть и скажет.

Драко шагнул вперед.

Последнее предупреждение.

Гермиона схватила Гарри за руку и развернула к себе.

― Гарри, пожалуйста, будь любезен ПРЕКРАТИТЬ! ― Она схватила его за руки и притянула к себе. ― Это не метод. И мне плевать, что сказала Пэнси. Мы обсудим это. Без драки, без крика, просто успокойся! Мы об этом поговорим.

И тогда Гарри посмотрел на нее. Долго. И у нее перехватило дыхание. Сильно, резко, так, что закружилась голова.

И вдруг он помотал головой.

― Нет.

― Что?

― Нет. ― Гарри резко высвободил руки и схватил ее за плечо.

― Гарри, что ты…?

― Мы уходим.

― Но мне показалось…

― Я передумал.

Драко смотрел, как он тащит ее из комнаты.

Она обернулась посмотреть на него. На секунду. В последний раз.

И в ее глазах что-то было. Что-то. В ее глазах всегда что-то было. Кроме этого.

Драко стоял, привалившись к стене. Голова раскалывалась от боли. Холодные волны жестокой освободительной боли. И он соскользнул вниз.

Что это было?

У него начинало щипать глаза.

Odi et amo. quare id faciam, fortasse requiris.

nescio, sed fieri sentio et excrucior.

(Catullus)*

Рон ждал.

Это было не терпеливое ожидание типа давайте-ка-спокойненько-посидим-и-посмотрим, а сумасшедшее, полное раскаяния вышагивание взад-вперед-и-поперек перед гриффиндорским камином. Испарина у него на лбу, казалось, говорила:

“Тебе не надо было его отпускать. И сейчас, если через минуту он не вернется... ты пойдешь за ним”.

Потому что Рон знал. Знал, куда пошел Гарри, выскочив из гостиной. Но был почти уверен, что Гермиона встретит его ехидной отповедью, треснет пару раз по голове портфелем, может быть, потыкает булавкой от своего значка старосты, и пошлет подальше. И он вернется. А затем последует классический диалог: ― “Я тебе говорил не ходить”, ― ”Я знаю, но я должен был”, ― ”И что там было”? ― ”Гермиона послала меня на хер”, ― и так далее, по кругу, всю дорогу в столовую.

Рон бы несколько раз пробормотал, ― "Малфой не стоит того…"

Вот что должно было случиться. Уже. Как всегда.

Но Гарри до сих пор не вернулся. А все остальные давно ушли на ужин. Кроме Рона. А Рон ждал. И медленно сходил с ума, потому что его лучший друг, лучший друг, у которого с такой немыслимой легкостью отказывали тормоза, где-то там вопил на Гермиону и Малфоя. Единственного парня в школе, способного как следует врезать ему в ответ. Потому что Гермиона далеко не все могла остановить умными словами.

Рон глубоко вздохнул.

Разве что Гарри пошел куда-нибудь еще. А не искать ее.

Хотелось бы, чтобы это было так. Рону это определенно больше нравилось. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы предположить, как она отреагирует на появление Гарри: богатый выбор из "портфелем по башке" или "булавкой от значка в задницу".

Но только если он застал ее там.

Что, если Гарри нашел только Малфоя? Не Гермиону. Одного Малфоя?

И больше никого.

Никого, чтобы разнять их.

Остановить неизбежное.

Черт возьми, Рон, ты тупица.

Прав он или нет, он не собирался сидеть тут, чтобы это выяснить. И если он ошибается, если ничего не случилось, он назовет себя трусливым шакалом. Когда-нибудь попозже. Не сейчас.

Сейчас он возьмет палочку и помчится отсюда на фиг, вниз, в подземелья, найдет Гарри и Гермиону. Приведет их назад. От этого ублюдка. Наведет порядок. Будет благоразумным. Попытается сделать вид, что вовсе не мечтает о том, чтобы Гермиона никогда, никогда не становилась Старостой Девочек. Потому что с тех пор. Рон знал. Знал, что с тех пор все изменилось.

Перед дверью… перед тем, как он протянул руку, чтобы открыть ее… его челюсть отвисла. Он отступил назад. Моргнул.

Он был прав.

― Гарри…

... Мерлиновы яйца. Он был прав.

― Гарри, какого черта, на фиг…

― Не сейчас, Рон.

― Скажи мне, что ты этого не делал. Скажи мне, что это не то, что я думаю… ― Он бросился вперед. Руку на плечо. Гарри вздрогнул. Руку с плеча. Быстрый взгляд на размазанную по лицу запекшуюся кровь, и на свежую, еще сочащуюся из разбитой губы. ― Ты… нашел его, да?

― Она вернулась? ― Гарри огляделся по сторонам. Быстрый взгляд в каждый угол. ― Гермиона. Она вернулась?

― Что? Почему? Нет… Какого…

― Мы шли сюда… после… и она… мы поругались. Она ушла.

― Это Малфой тебя?

― Рон, не надо, не сейчас, ладно?

― Нет, сейчас! Ты мне скажешь, какого хрена там случилось! Потому чт…, Мерлин, Гарри, ― Рон не собирался продолжать пребывать в блаженном неведении. Ему не нравился подход оставьте-их-в-покое-и-пусть-сами-разбираются. ― Пошли наверх.

― Пойдем, поищем ее, Рон. Со мной она все равно не будет разговаривать… ― он поднял руку, чтобы вытереть кровь, капающую из носа. ― …Ты знаешь пароль в ее комнату? Она ведь не давала его нам, да? ― Он почти смеялся. ― Рон, нам надо узнать ее пароль.

― Твою мать, Гарри. Это Малфой?

Разумеется, это чертов Малфой. Вряд ли это сделала Гермиона, не правда ли? И она ушла. Что там произошло? Какого дьявола там случилось? Он был прав. Ему совершенно не следовало отпускать его.

"Проклятье, Рон. Ну почему ты оказался настолько прав?"

Гарри ощупывал челюсть. Рон взял его руку и перекинул себе через плечо.

― В нашу комнату, Гарри. Давай, пошли наверх.

― Я просто… просто сорвался. ― Гарри помотал головой. И позволил Рону тащить свое одеревеневшее от боли тело вверх по лестнице. ― Я просто совершенно слетел с катушек.

"Конечно, он сорвался. Какого черта ты отпустил его, ты, баклан"?

― Я знаю. Мне надо было остановить тебя, ― пробормотал он, ― но я думал, что если ты пойдешь туда, Гермиона сама с тобой справится. Она всегда может тебя уболтать, и, я подумал, ну, подумал, что сейчас как раз самое время для очередного…

― Плюнь, это все уже совершенно неважно. ― Гарри мотал головой, ― Забей, Рон, я бы все равно пошел. Я просто… хотел сказать ей, что я узнал. То, что ей тоже надо знать. Но не так.

― А как? Что ей надо знать?

― Я слышал, что говорила Паркинсон. ― Гарри передернуло. Последняя ступенька, дверь в спальню. ― После того, как я вышел отсюда. Я слышал их в коридоре. Она говорила про Малфоя. Про Гермиону. Что он… что он к ней чувствует…

Он позволил Рону усадить себя на кровать. Вздрогнул от боли, пронзившей спину.

― Что он чувствует?

― Она сказала, что Малфой хотел Гермиону. Что он… хочет ее.

Хочет ее? Хочет Гермиону? ― Какого хрена это должно означать?

― И я просто не мог… понимаешь, Рон, если бы ты был на моем месте, и ты бы услышал это… ты бы тоже побежал. К ней. Ты же знаешь Малфоя. Если он что-то хочет... цель всегда оправдывает средства. Ты бы тоже пошел, правильно?

― Да. Будь уверен. Но, я имею в виду… там что, так и было? Этот гребаный сукин сын посмел тронуть ее?

― Я не… нет. Не думаю. Он орал. Просто что-то гнусное, мерзкое. Я почти не слышал. Я просто… он был…

― Он прикасался к ней?

― Нет.

― Пытался? ― Рон всматривался в него. ― Гарри, он пытался?

― Я не знаю.

― Ну, тогда… что? Почему ты…? То есть, что…

Если он не прикасался к Гермионе. Если он не пытался. Тогда ― очевидно, не правда ли ― что Гермиона контролировала ситуацию.

Как всегда.

А Гарри вмешался.

Как всегда.

― Я просто так разозлился, Рон. Прости. Я не знаю.

― Малфою тоже досталось?

― Да.

― Ну, думаю, это хорошо.

Гарри помотал головой. ― Рон… тебе надо пойти поискать ее. Попробуй.

― Нет, Гарри.

― Как это ― нет? ― Складка между его бровей стала глубже.

― Потому что она наверняка хочет побыть одна. И чем скорее ты это поймешь, тем лучше. ― Он покачал головой. ― Черт возьми, братан, это ты раньше читал мне такие лекции. Так что просто оставь ее в покое. Хотя бы до завтра. Надо дать ей остыть, а там видно будет. ― Рон опять говорил таким тоном, таким нехарактерно назидательным тоном. Который Гарри страстно ненавидел. Мерлин. Что это место с ним делает? Что оно делает с ними тремя? ― Давай поговорим о том, что случилось, а? Давай, рассказывай, почему ты это сделал.

― Это он, Рон. Просто он.

Но должно было быть что-то еще.

Несомненно, что-то еще.

― Гарри?

― Ага?

― Не увиливай. Это я. Давай, рассказывай.

И тогда мы посмотрим, что можно сделать.

* * *

В голове Драко гремела тяжелая ритмичная музыка.

Низкая, громкая, иногда со словами, но он не понимал их. Бессмысленный звук. Незнакомый. И он хотел, чтобы это прекратилось. Голова мелодически пульсировала от мощных, богатых звуковых спецэффектов. Если бы он только мог вырвать это и вышвырнуть. Вышвырнуть вон. Пока из ушей не полезло.

Последние два дня. Они не пролетели, а проползли, в грязи, под дождем, в нечистом воздухе, оставляя за собой кровавые следы, глубокие борозды. Дыры. Все эти дни его не оставляло ощущение, как будто он вдохнул и забыл выдохнуть. Через дыру в груди, глубиной до самого сердца. Как будто дышал через щель, сочившуюся кровью.

Но как драматично.

Как поэтично.

Так глубоко и образно.

Не правда ли?

А еще стыдно. Потому что это полная и абсолютная чушь.

Все это.

О днях длиной в год, и следах такой глубины, что от них наверняка останутся шрамы. О вдохах без выдохов. О ненависти и нищете. Лишении. Отречении. Зависимости. Мании. Еще слов?

Еще грандиозных аллегорий и блестящего остроумия? Еще заявлений?

Как насчет… Она была нужна ему так, что сердце утекало. Из глаз, из ушей, из ноздрей, изо рта. Просачивалось через поры в коже.

Ого. Какое сильное заявление. Слишком сильное, твою мать, Драко. И где публика, где аплодисменты?

Блейз видел, как он выходил. Студенты. Все эти дети. Они расходились после ужина. Интересно, что было на ужин, подумал Драко. Вероятно, мясо. Он вспомнил, что хотел бы больше любить мясо. Но его надо было слишком долго жевать. Поэтому он притворялся. Хотя на самом деле не любил его. Смешно. Странно, что он притворялся. Если тебе что-то не нравится, то не нравится. Зачем притворяться?

― Все в порядке, Драко? Ты выглядишь так, как будто только что бросился со скалы.

― Отвали, Забини.

― Не вопрос.

― Ты ешь его?

― Кого?

― Это яблоко.

― Не прямо сейчас.

― Я пропустил ужин.

― Ладно, бери.

Огрызок лежал рядом с ним на земле. Мокрый. Коричневеющий. На мокрой траве у озера. Он взглянул на него и задумался.

Как он выглядел? Так же, как Поттер? Весь в крови, потный, задыхающийся, сложившийся пополам от боли?

Никто ему ничего не сказал. Никто, кроме Забини. Который расщедрился на чертово яблоко.

А если бы он был Поттером? Ах, если бы он был Поттером. Наверняка к нему сбежались бы армии идиотских жополизов. А ну-ка, кто быстрее заштопает Мальчика-которому-уже-давно-следовало-бы-сдохнуть. Позвали бы Мадам Помфри и торжественно унесли его в больничное крыло, завернув в шелковые простыни.

А Драко лежал там. В грязи. У озера. В леденящем холоде приближающейся ночи. И все, на что он мог рассчитывать ― только армии слизняков, жаждущих добраться до его крови, слизать ее с его пальцев. А он так старался избегать массовых сборищ.

И, разумеется, Снейп. Который почти заметил его. Возможно, он действительно его заметил. И если так, то можно попрощаться со значком старосты. Навсегда.

Живот скрутило от внезапного страха.

Великолепно. Потому что это все еще кое-что для него значило. У него еще оставалось что-то, кроме "коснуться и попробовать и вы**ать и Грейнджер", что могло привлечь его внимание. Хорошо. Ему почти захотелось вернуться в замок, бегом, чтобы сказать этой суке.

"Видишь? Я еще не совсем твой, как ты могла подумать, Грейнджер. Еще есть что-то, что не кричит твое имя. Не имеет отношения к боли, отцам, крови и шрамам. Смотри, еще осталась крошечная часть меня, которая для меня, Грейнджер. Наплевать, насколько маленькая, потому что она есть.

Есть.

Чуть-чуть. Но есть.

И поэтому он еще держался.

Еле-еле. Но держался.

За должность Старосты. За Квиддич. За тот день, когда он почувствовал, как деньги Малфоев коснулись его пальцев и обожгли, обещая поднять его ― выше, еще выше, прочь отсюда, блин. Драко вцепился в землю. Почувствовал, как холодная вода и грязь проникают под ногти. Как странно он, должно быть, выглядел. Выйдя вот так на улицу. Придя сюда. Распластавшись на земле и закрыв глаза.

Какое безумие. Полное гребаное безумие. А если подумать, что час назад. Два или три. Что тогда. Было.

Драко почувствовал, что его снова затягивает. Нет. Пожалуйста, нет. От**ись.

Но он опять был там. В классе, с Грейнджер.

Задавал себе те же самые вопросы. Те же безмолвные ответы. Те же мысли, от которых его хватка начинала ослабевать. И должность Старосты, и Квиддич, и жгуче-восхитительно-прекрасные-деньги начинали ускользать от него.

Что она подумала? Что она думает?

Где она сейчас?

Грейнджер.

Не важно, за сколько всего он будет пытаться держаться.

Грейнджер.

Его пальцы вонзились глубже в грязь.

Из всех грязнокровок в школе. Из всех грязнокровок в мире. Он ненавидел ее больше всех. Ненавидел и желал и жаждал, как темный густой мясной соус, растекающийся каплями на языке. Оглушительно безнравственно. Так и есть. Ненависть и нужда. И аморальность всего, что он должен с ней сделать. Всего, что невозможно было не сделать.

Если бы он только мог избавиться от этой примитивной животной потребности. Осталось бы только омерзение. Управляемое и безопасное. Банальное отвращение. Он бы успокоился. В одиночестве.

С отцом. Разобрался со всем этим. Может быть, одно последнее наказание. Но не больше. Грейнджер. Больше никаких Грейнджер, чтобы е**ть мозги и напрягать член. И притягивать глаза Драко к своему рту, к влажным, припухшим, раскрасневшимся губам, к шее ― средоточию крови, стенкам ее влажного распухшего рта. И внутри всего этого. Его дыхание. Его язык. Его пальцы. Его член. Этот жар, сосущий влажный жар. Она, упавшая на колени; обхватившие его пальцы, порхающий вокруг язык. Губы, сочащиеся, кровоточащие. Тугие. И слышать, как она задыхается под ним.

У Драко опять стоял. Так просто. Так просто, чтобы он встал ― всего лишь языки, одна мысль о языках. А иногда.

Одна мысль о ее глазах.

Полное ох*ение.

Но маленький рот Грейнджер. Распахнутый до хруста челюстей, руки, сжимающие его, и он входит. Изо всех сил. Быстро. Сильнее и быстрее и глубже к ней в горло, чтобы почувствовать его дно. И все это время ее губы, ее губы так туго… он мог бы…

Рука Драко потянулась к члену. Он тер его сквозь штаны. Яростно. Даже не замечая этого. Ну вот, приехали. Стоило ему подумать, как это ― делать с ней все эти похабные вещи. Злые. Аморальные. Восхитительно извращенно гедонистические. Безнравственные. И необходимые. Это слово начинало заслонять собой все.

Необходимые.

А Грейнджер стонала бы. Негромко. Не как Пэнси. Но она бы стонала ― приглушено, тонко, остро, возбуждающе.

Шептать ей эти маленькие грязные штучки. От которых она станет мокрой. Чтобы бедра покрылись смазкой. И она извивалась, насаживаясь на его пальцы.

А потом ― почувствовать ее языком. Проникнуть внутрь. Чтобы она скакала на его члене. Жестко и яростно. Грейнджер.

Грейнджер.

Мозг Драко как будто взорвался. Так быстро. Так больно. Стены рушились. А он был заперт внутри, в ловушке, с ней, с ее влажной и беззащитной и рвущейся кожей. Вспарывающие ногти. Терзающие зубы.

Хватаясь за ее волосы. Толкая изо всех сил на себя, проникая как можно глубже, в горло, в мозг. И ее холодные пальцы, обхватившие его ствол.

Этих мыслей было совершенно недостаточно. Даже близко. Он не мог увидеть этого. Не мог почувствовать.

Эти мысли. Они ненастоящие.

И единственная картинка в его мозгу, единственная четкая и настоящая и уместная часть Грейнджер ― когда он кончил в штаны, прижавшись к своей дикой, безжалостной, раскаленной руке ― смотрела на него сквозь его собственные сомкнутые веки. Ее глаза.

Эти глаза.

"Твои глаза, Грейнджер".

Он лежал на траве. Задыхаясь. Холодный воздух терзал и обжигал рвущуюся ткань легких. Наполнял ноздри и кружил голову. Звон. Его мозг звенел так громко.

Волны отвращения догнали его.

"Посмотрите на него. Валяется в грязи. Промерзший до костей.

Дрочит, как пятиклассник.

И кончает при мысли о ее глазах". Ее идиотских выцарапать-бы-их глазах. Меньше чем за минуту. Чертову минуту. Все это было неправильно. До последней мелочи. До костей, до сердцевины.

И где она сейчас? Вероятно, с Поттером, дает ему проделывать с собой все эти вещи. Возможно, разрешает ему самозабвенно целовать свою грязную п**у. В виде извинения. За то, что он был таким нехорошим мальчиком.

Нет. Все, что ему нужно ― это удовлетворить потребность. После этого желание исчезнет, и он будет свободен. Его единственная проблема. Потребность чувствовать ее. Жажда запретного.

Наверняка. Потому что Драко так привык иметь всех и все, что хотел, или нуждался, ― и использовал, пока они не ломались. Это было его, так почему бы не взять? Но только не нее. Она была неприкасаемой. Грязной неприкасаемой, и нет никакой причины, почему бы ему не поиметь ее.

Проблема была в том, что он не мог.

Как просто. Все, что ему нужно. Было это.

Смочь.

Поиметь ее.

Только один раз. По-быстрому. Только чтобы отметиться. А потом он заставит каждую частичку ее расплачиваться за то, что она сделала с его мозгами.

Да. Это имеет смысл. Это похоже на план. Грандиозно извращенный Малфоевский план. Невыразимо омерзительный. Но то... что касается крови и происхождения и невообразимого отвращения… он разберется с этим позже. Сейчас есть только один способ.

Медленно, нестройно, в его голове опять завелась тяжелая ритмичная музыка.

* * *

Гермиона сидела у стены, подняв колени, ссутулившись, неподвижно глядя на дверь прямо перед собой.

Она смотрела на нее уже, наверное, целый час. Целый час с тех пор, как она стряхнула с себя руку Гарри, проорала что-то насчет «принимать слишком близко к сердцу», «заходить слишком далеко», о том, что любое рукоприкладство жалко, и, самое главное, о том, как важно, чтобы ее, наконец, оставили в покое, на фиг.

Она никого не встретила, когда шла по коридорам. Она бы побежала. Но ей некуда было спешить. Когда она услышала шум, проходя мимо главного зала, ее пронзила тоска. По этому месту. По удобному, безопасному, милому духу детства, витающему вокруг этих дверей.

Она должна была быть там. С Роном. С Гарри. Счастливой.

А вместо этого прошла мимо, как не своя. Прошла, как будто могла заразить его отчаянной растерянностью, веющей от каждого ее вздоха.

Она не ожидала, что Драко будет в их общей гостиной. Его и не было, когда она влетела в комнату. Ее дрожь начинала успокаиваться, и ноги понесли Гермиону вверх по лестнице, в спальню. На автомате.

Добраться, рухнуть на кровать. Заснуть, и до утра ни о чем не думать.

Просто спать.

Вошла, закрыла дверь. Заперла. Несколько заклинаний, может быть, три. Обернулась и посмотрела на себя в зеркало. Круги под глазами и черные дорожки на щеках.

Достаточно, чтобы больше не смотреть.

Ну, и что дальше? Сбросить мантию, отколоть значок. Вытащить красную ленту из волос, чтобы они рассыпались по плечам. Еще взгляд в зеркало. Бледная. И опять в сторону.

Почему она думала, что ей повезло? Повезло, что она так выглядит? Почему ей вообще нравилось, что она изменилась? Выросла. Стала.

Сейчас она выглядела по-другому. Так, как раньше. Раньше, когда она еще была обычной девчонкой. Маленькой. И сейчас…

"…что это, прости господи, смотрит на меня из зеркала? Кто это?

Это твои извращенные мысли, Грейнджер. Как ты вообще могла думать, что можешь выглядеть лучше, чем просто ужасно? Не с этими фантазиями. Не с этими желаниями".

Осознание ― вот что глядело на нее из зеркала. Раздувшееся, вспухшее, как от удушья.

Все становилось только хуже. Хуже и хуже. Единственное, что она хотела ― это ничего не делать. И не могла. «Ничего» не помогало. От «ничего» было еще хуже.

Но тогда ― она не хотела об этом думать.

Не хотела анализировать эти последние несколько дней. Недель. Препарировать мысли, фразы, интонации, слова, прикосновения. Больше не хотела каждый раз, закрывая глаза, видеть его, снежно-белый и бледный пепельно-серый рисунок, как будто приклеенный изнутри к ее векам. Ее мысли сорвались с привязи и разбегались в разные стороны.

Какие такие небывало разумные слова она в принципе могла найти? Где добыть еще жизни и надежды и шансов на что-нибудь, что бы не заканчивалось осязаемой потребностью заплакать? Плакать, и плакать, и утонуть в собственной крови, которая закипала, стоило ему оказаться рядом.

Он.

Это был момент безысходности.

Все эти моменты. Вместе.

Гермиона стояла. Целую минуту. И упивалась безысходностью.

И тут. Почти сразу. Даже раньше, чем она думала, ― громкое всхлипывание, новые слезы, и длинный, тяжелый, спотыкающийся шаг назад; упасть на кровать, откинуть голову, вжаться в покрывало, хрустящее в пальцах.

Задыхаясь.

"Я хочу… ― что-нибудь, подальше отсюда. ― Пожалуйста, я хочу только… ― Что угодно, где угодно, только не здесь. ― Прекрати. ― пожалуйстабудьдобрапрекрати ― Перестань чувствовать это… ― прекратияэтоненавижу, ― … пожалуйста. Перестань... Прекрати.

Я просто хочу чего-нибудь нормального.

Я просто хочу домой…"

Это был мой дом. Был.

И так далее. И тому подобное. Она хотела выбросить, выпустить это. Все, без остатка. Рыдала так, что, казалось, сердце подкатывало к горлу, а она глотала и давилась им. Потому что проигрывала. Проигрывала битву за то, чтобы все было нормально. Чтобы сохранить Гарри. Их золотое трио. Семью. Выбросить из головы мысли о поцелуях и прикосновениях и отчаянном желании почувствовать. Выбросить Драко прочь, подальше от нее, от ее семьи, из ее жизни.

Она все еще плакала. Тихонько, для себя, чтобы никто не слышал. О должности Старосты. А потом ― просто из-за того, что она вообще плачет.

Ведь она не была слабой. Она никогда не теряла самообладания. Она была невероятно сильной и целеустремленной.

Она была Гермионой.

И никогда не сдавалась. Та девчонка внутри нее ― она не признавала препятствий, помех или сомнений. Она собиралась, и ― вперед, к добру, справедливости, туда, куда скажут.

Плевать на все остальное. Быть Старостой Девочек. Сказку сделать былью.

"Они назначили меня старостой, мамочка…"

Быть счастливой ― как тогда, когда она произнесла эти слова. Плакать теми слезами. Слезами предвкушения, радости, счастья.

Прекратить это безумие.

Хотелось повернуться к Гарри и крикнуть. Заорать.

"Ты что, не видишь? В кого ты превращаешься? Я тебе говорила, говорила, я говорила, что у меня все в порядке. И даже если это не так, даже если у меня все настолько не в порядке, что из-за слез в моем теле скоро вообще не останется воды, тебе надо было слушать. Тебе надо было слушать меня. Потому что теперь мне еще хуже. Настолько хуже. И если это все, что ты знаешь, ― только о Малфое, его желаниях, его зависимости, об этом идиотском сплаве чувств и злобного трепа, ― тогда то, что ты сделал, Гарри ― то, что ты сделал ― это просто плохо. Тебе не надо было приходить. Но даже если бы ты знал про ту ночь. Ту, когда я поцеловала его ― даже тогда тебе не стоило приходить. Потому что посмотри на себя. Посмотри, что ты наделал, Гарри. Видишь, с какой легкостью он тебя спровоцировал? Разве ты не сильнее? Разве годы борьбы со злом и искушениями, годы полных и окончательных поражений не вбили этого в твою тупую башку? Это всегда плохо кончается. Жестокость в принципе не может привести к добру. Во всяком случае, не физическая жестокость, ― кулачные расправы и вырванные глотки. Неужели я до такой степени заблуждалась, думая, что ты это понимаешь?

Я не знаю, какого черта происходит с Малфоем, у меня нет слов, чтобы объяснить то, что я чувствую, или то, что он. Но только все это не для того, чтобы сделать тебе больно. Это совершенно тебя не касается. Из-за тебя это настолько тяжелее, Гарри. Мое сердце, это кровоточащее недоразумение, все время готово разорваться. Неужели ты не заметил? Ты ― моя семья. И ты мучаешь меня. И еще удивляешься, почему я ничего тебе не рассказываю. Вот поэтому. Поэтому, и не только, Гарри".

Теперь дыши. Дыши. Ровнее.

А теперь повернись к Драко и заори.

Завопи.

"В чем дело? Что тебе от меня надо? Твои слова, столько слов, сочащихся изо рта, вылетающих, как плевки, сквозь зубы. Тупые иглы, ножи, острые, как бритвы, осколки льда. И столько крови. Все эти разговоры ― о крови, о желании и необходимости, и сексе, и смерти, и слезах, и крови. Я не знаю… Я не знаю, что тебе сказать. Не могу ради тебя вывернуть мозги наизнанку, не могу тебя не ненавидеть. За то, что я больше не контролирую ситуацию. Потому что… я больше ничего… не могу контролировать, Малфой, я совершенно, абсолютно беспомощна и так близка к… Так близка к тому, чтобы позволить тебе еще раз прикоснуться ко мне, дотронуться до меня, вобрать в себя, притянуть, и я ненавижу… Я ненавижу то, что в ответ я бы только сильнее прижалась к тебе. Лизать, кусать, царапать. Пить эти жесткие…

…жесткие быстрые пугающе прекрасные прикосновения…

…и дрожать. Я все время дрожу. Я забыла, как можно не дрожать, и все из-за тебя. В комнате, не в комнате, за стеной, через столы, за углом, смотришь, ухмыляешься. Я купаюсь в клеймящих, полных ненависти, хлестких, невидимых словах. Прекрати давить на меня. Это бесконечно растущее давление ― просто из-за того, что мы не можем прикоснуться друг к другу. И я никогда не произнесу этого вслух, никогда не признаюсь тебе. Потому что ты холодный, пустой, грубый, жестокий, злой. Ты Малфой. Кровь Малфоев. Которая вопиет о грехе ― черном, неистовом, почти зримом грехе. Что бы ты ни чувствовал, что бы ты не заставлял меня чувствовать, какая бы фигня, жуткая, извращенная, испорченная, дикая ни происходила между нами ― ты враг. И это ― окончательно. Финал. Итог. Ты враг. И я не могу быть с тобой".

"Постарайся дышать. Это важно.

Борись".

Не получается…

Все это. То, от чего хочется заорать. Оно никуда не делось.

Гермиона поняла это, рыдая на кровати. Отчаянно пытаясь выплакать.

И чувства уходили, уплывали с ее слезами, растекались пятнами по покрывалу… И заползали обратно по ногам, в живот, прорывались сквозь горло и возвращались. Обратно. Потому что не могли оставаться снаружи. Не могли уйти.

Они были в ней. И Гермиона не знала, как от них избавиться.

Вот почему она была здесь. Сидела, привалившись к стене. Подняв колени. Ссутулившись. Не мигая, смотрела прямо перед собой, на дверь. Потому что после того, как стихли рыдания, после долгого часа отчаяния и безнадежности, которые струились сквозь нее бледными волнами изнеможения, она приняла решение.

Проглотила все это и села.

Потому что да. Ей было все хуже и хуже. И да. Она иссохла, совершенно, и у нее внутри все болело.

Но нет.

Она не сдастся. Не поддастся. Она устала и озлобилась, но она еще здесь. Все еще здесь. Пока еще. Эта девочка внутри нее, Староста, Гермиона Грейнджер, она все еще здесь.

Он не смог сломать ее.

Не так. Не так легко. У нее еще были ее слова. У нее были слова, и она подождет его. Подождет, пока он вернется. Потому что должен быть способ. Гермиона не была готова. Забыть о рассудке, благоразумии и надежде. Еще нет. Не так. И поэтому она подождет. Подождет его.

Подождет, пока вернется ее враг.

Интересно получается. Это ожидание. Мерлин знает чего. Как это, должно быть, нелепо ― она, сидящая тут, у стены, пронизывающим взглядом уставившись на дверь в противоположном конце комнаты. Гермиона не имела ни малейшего понятия, что ему сказать. Но знала, что слова придут. И тогда она узнает. И, без суеты, постарается закончить.

Потому что это должен быть конец, финал, завершение.

Ты враг.

И я не могу быть с тобой.

______________

* Ненависть ― и любовь. Как можно их чувствовать вместе?

Как ― не знаю, а сам крестную муку терплю.

(Катулл)

Драко решил, что пора возвращаться. Он дрожал, хрипел и слегка шмыгал носом. И наконец-то почувствовал, что холод больше не освежает, а пробирает до костей.

Очищающее заклинание на брюки, чтобы убрать липкие пятна спермы, а все остальное пусть остается: грязь под ногтями, пятна на лице, сырая одежда, которая налилась тяжестью и мешала двигаться, и горький вкус травы на губах. Почему-то казалось, что так и надо. Пусть будет.

Домой.

Когда он тащился через весь замок, коридоры были пусты. Ни души. Наверное, уже поздно, позже, чем он думал. И вообще, с каких пор его это волнует? Наплевать.

На самом деле, Драко просто размышлял. О ней.

Там ли она. Или уже спит. Или с ними. С Поттером и Уизли. Топит свои горести в их объятиях, и в их кроватях, и в их больших толстых разинутых ртах.

Всего несколько минут, ровным быстрым шагом, не то, чтобы вальяжно, нога за ногу. И вот он перед портретом. Дыхание ровное. Спокоен.

На самом деле — странно спокоен.

Воздух снаружи. Что-то с ним сделал. Омыл его, выстудил кожу. Почти заморозил огонь внутри.

Женщина на портрете приподняла бровь, и дверь распахнулась Приподняла бровь при виде Драко. Ну, разумеется, он должен производить жуткое впечатление. Почему-то это придавало уверенности. Выглядеть плохо, выглядеть ужасно. Это хоть как-то отражало состояние его мозгов. Вырядиться в собственные мысли. Грязные, болезненные и безнадежные.

Хоть какое-то разнообразие. Не надо облекать их в грубые, громкие, глумливые слова. Он просто выглядел, как они. Просто был ими.

Итак. Он открыл дверь.

Да.

Она здесь. Сидит, привалившись к дальней стене.

Ждет его?

Вытаращилась. На его тело. Внешность. Оболочку.

Ее глаза стали такими огромными, так что, кажется, можно было заползти туда, свернуться калачиком и плакать.

Поднялась на ноги.

«Вот так, Грейнджер, я даже не озаботился привести себя в порядок. Подумать только. И что ты на это скажешь?»

― Малфой… ― Тихо, очень-очень тихо. Изумленно и сконфуженно. ― Что?.. ― Она запнулась.

Драко смотрел, как ее взгляд скользит по его телу. Гермиона была убита, совершенно ошарашена этой грязью. Сыростью. Впитывала каждую деталь: мокрая мантия и рубашка, въевшаяся грязь на руках, пятна на лице. И, разумеется, боевые раны. Губы, разбитые в двух местах, ободранные кулаки, синяк на челюсти. Легкая дрожь и свистящее дыхание. И боль, которая была только в глазах, но она все равно заметила. Именно туда она смотрела дольше всего.

Драко не мог оторвать от нее глаз.

Как странно. Необычно. Она приближается. Очень медленно. Подходит к нему.

― Малфой… ― еще раз. Растерянно. Не находя слов.

"Должно быть, я действительно плохо выгляжу. Смотри, как ты близко. Ты почти забыла, кто я. Кто мы.

Что с нами творится".

Она медленно качала головой, приоткрыв рот. Влажные полуоткрытые губы. Шокирована? Все ближе, ближе; протягивает руку.

У Драко закружилась голова. Так близко. Потрясающе. Неожиданно. Как сон. И ее вытянутая рука. Протянутая. К нему?

Рука дрожала. Гермиона хмурилась. Пальцы — нерешительно, болезненно медленно, осторожно – остановились в миллиметре от его щеки.

Дотронулась? Ей не наплевать? Это потому, что ей не все равно?

Драко прикрыл глаза и чуть повернул голову навстречу ее пальцам.

Если он не будет смотреть, если блокировать все чувства, кроме одного — ощущения ее кожи на своей – тогда, может быть, это прикосновение… продлится дольше… обожжет сильнее. У него перехватило дыхание, когда ее пальцы скользнули по грязной щеке. Прохладная мягкость. Легко, как перышко.

Он не мог пошевелиться.

― Малфой? ― прошептала она.

Драко наклонил голову и посмотрел на нее. Сердце стучало так бешено, что темнело в глазах.

Он глядел на эту девчонку – в каких-то сантиметрах от его губ. В первый раз. Она была так близко. Потому что сама подошла к нему. И, может быть, это значит… Может быть, она понимает.

Понимает, что есть только один способ покончить с этим.

Драко смотрел на нее.

Растерянный. Возбужденный. Жаждущий.

И вдруг ее рука резко качнулась в сторону и ударила его по лицу, так сильно и жестко, что он отшатнулся.

По телу прокатилась дрожь, и Драко схватился за стену, чтобы не упасть. Гермиона ударила его. Сильно. (Итак, это не потому, что ей не наплевать. Не потому, что она понимает.)

― Какого хрена…

Онa смотрела на него горящими глазами, тяжело дыша.

― Никогда, ― сквозь зубы процедила она, прижимая руку к груди, ― никогда не делай так больше с Гарри.

"Разумеется.

Почему тебя это удивляет? На что ты надеялся? Что она прижмется губами к твоему рту и выпьет боль? Это Грейнджер. Дура Грейнджер. Это ты и она. И все в принципе не может быть так просто.

А ты только что избил ее лучшего друга.

Мерлин. Схвати ее за руки. Выкрути их. Сделай что-нибудь. По крайней мере, закрой рот".

― Ты понял, Малфой? ― прищурилась она. ― Что бы, какая бы фигня ни происходила между нами, не впутывай в это Гарри и Рона.

― Он сам…

― Не смей так больше делать!

Она отступает. Уходит.

― ** твою мать, ― прорычал Драко, поднимая руку к щеке. ― Он первый начал. Ты что, забыла?

― То, что ты ему говорил, Малфой, ― она нахмурилась еще сильнее, ― отвратительно. Ты нарочно наплевал ему в душу. Спровоцировал его. Как по нотам.

Драко посмотрел на нее, оторвал руку от стены и выпрямился.

― Допустим. Но ведь ты понимаешь, что могло быть гораздо хуже.

Гермиона на мгновение опустила глаза и опять взглянула на него.

― Мне плевать. Это… перешло все границы.

"Врет, — подумал он, — наверняка вздохнула с облегчением".

Потому что Драко знал, что она знает. Он еще много чего мог сказать. И это было бы хуже, чем кулаки, и колени, и локти, и пальцы, впивающиеся в глотки: слова о губах, о ртах, о притягивании за рубашку и возвращенных поцелуях.

Молчание.

Гермиона не сводила с него глаз. И на мгновение Драко стало страшно неловко. Он почти захотел пройти мимо нее к себе в спальню. Потому что в ее глазах опять что-то было. Непонятное, темное, непредсказуемое. Что-то, что он уже однажды видел — когда она бросила его. Ушла с Поттером.

Драко позволил сумке соскользнуть с плеча.

― Кстати, что потом было?

― Прошу прощения?

― У тебя с Золотым мальчиком.

Гермиона пожала плечами.

― Мы поговорили.

― И?

― И это не твое дело.

Драко засмеялся.

― А мне почему-то кажется, что мое, блин. Даже более чем.

Гермиона сжала кулаки, и Драко подавил инстинктивное желание отступить.

― Опять ударишь, Грейнджер? ― сквозь зубы процедил он. ― Уверяю тебя – это будет последнее, что ты сделаешь.

― Нет. Ты достоин только одной пощечины, Малфой.

― Как это мило с твоей стороны.

Они опять смотрели друг на друга. Одно из этих мгновений. Жарких, вязких, знакомых, когда кажется, что воздух между ними звенит от напряжения.

Она заговорила, как будто бросилась с головой в воду. Гораздо раньше, чем он рассчитывал. Драко почти нравилась их болтовня — сексуальное напряжение ощущалось как густеющий мясной сок на языке.

― Сегодня это зашло слишком далеко, Малфой, ― Чуть слышно. Ее щеки порозовели, стали восхитительно пунцовыми. ― Не притворяйся, что не понимаешь, куда все катится. Это наверняка плохо кончится.

Она что, дура? Как он может не понимать? Он падал так быстро, что уже с трудом видел дневной свет.

Гермиона помедлила.

― Не говори, что ты этого хотел, Малфой. Не прикидывайся, что это входило в твои планы.

Какого дьявола она имеет в виду? Не входило в планы?

― В мои намерения никогда не входило ни это безумие, ни все его мерзости, Грейнджер, ― огрызнулся Драко. ― Ничего похожего. ― Его разозлили ее намеки. ― Не забудь, мне оно надо не больше, чем тебе. Или даже меньше, учитывая то, что у тебя вообще с этим не очень.

Давай, закатывай глаза. Вот так. Чудесно.

― Ну, если ни ты, ни я не хотим, то мы должны что-нибудь сделать. Разобраться. Покончить с этим.

Драко фыркнул. ― Это тебе не сраный урок трансфигурации, Грейнджер. Тут не помогут ни толстые учебники, ни твои чудовищные мозги. ― Внезапный мышечный спазм заставил его вздрогнуть, и он схватился за бок.

И чуть не пропустил озабоченное выражение, промелькнувшее в ее глазах. Типичная Грейнджер, высоконравственная до самых печенок. Обо всех заботится. Не важно, насколько тупых или испорченных. Да. Каждый достоин грейнджеровской жалости.

Разве это не заставило его почувствовать себя таким жутко особенным?

― Что не так, Грейнджер? ― выдохнул он. ― Беспокоишься?

Кажется, она уже взяла себя в руки. Подняла подбородок и вызывающе посмотрела на него.

― О чем?

― Ты знаешь, о чем.

― Нет, не знаю.

― Ага, конечно.

И тут она вздохнула. Вздохнула и закатила глаза уже… кажется, второй раз за минуту.

И быстро и непринужденно сменила тему.

― Я знаю, что это не так-то просто, ― сказала она, ― попытаться забыть об этом. Не обращать друг на друга внимания. Чтобы ситуация не съела нас живьем. Но мы должны.

Настал черед Драко закатить глаза. Определенно популярное занятие сегодня.

С каких пор она стала такой наивной?

― Только этот год, ― он заметил нотки недоверия в ее тоне. ― Нам надо притворяться. Только в этом году. До лета. Это не навсегда.

― Не сотрясай воздух, Грейнджер.

― Заткнись, Малфой. Я пытаюсь все обдумать. Или то, что я сказала, или мы идем к Дамблдору и отказываемся от должности. Очевидно, ты этого хочешь не больше, чем я.

― С какой это радости?

― Смотри. Нет ни единого шанса, что мы сможем нормально работать как Старосты мальчиков и девочек, когда все так… запутано. Так сложно. Я не позволю этому мешать нормальной работе школы, Малфой. Ни за что.

― О нет, никогда. Как насчет регулярного самобичевания по поводу несделанной общественной работы, а, Грейнджер?

― Заткнись.

― Ставлю что угодно, что я угадал.

―Я только хочу сказать, что если мы попытаемся… честно изо всех сил попытаемся прорваться через этот год, до этого может и не дойти.

― До самобичевания или до всеобщего добровольного ухода в отставку?

Она сжала зубы.

― Если мы просто… будем вести себя как взрослые люди, Малфой, тогда, может быть, нам будет легче. ― Она слегка прищурилась. ― Подумай об этом. Тебе что, правда так трудно не бормотать "грязнокровка" каждый раз, когда я вхожу в комнату?

Драко засмеялся.

― Гораздо труднее, чем ты можешь себе представить.

― Урод.

― Да ведь и проблема не в этом, правда, Грейнджер? Давай не будем притворяться, что все дело в оскорблениях. В словах.

― Что бы там ни было…

… он понял, что Гермиона изо всех сил цепляется за фальшивое хладнокровие…

― Мне все равно. Потому что это не может продолжаться.

― Так ты хочешь покончить с этим раз и навсегда?

― Да.

― И сделаешь для этого все, что угодно?

― Что угодно — в разумных пределах.

Ага, конечно. Друзья Грейнджер. Разум и рассудительность.

И толку от них примерно столько же, сколько от Поттера.

― Вообще-то, есть только один способ с этим покончить, Грейнджер, ― голос низкий, почти рычание.

А она не дура.

― Не трудись, Малфой. Какую бы ядовитую гадость ты ни собрался изрыгнуть — давай, заглатывай ее обратно.

― Ты хочешь это услышать, ― все тем же низким голосом возразил он. ― Поверь мне, Грейнджер. Я знаю, что прав.

Она явно колебалась. Осторожничала.

― В чем? ― Гермиона чуть-чуть повернула голову, как будто в ожидании удара.

Драко в упор уставился на нее. "Скажи это. Скажи, а там видно будет. Потому что где-то там, в глубине, она поймет".

― Просто дай мне, Грейнджер.

А потом он смотрел. Как понимание медленно затопляет ее и отражается на лице. Она опустила голову, в праведном изумлении приоткрыла рот. Лицо исказилось от гнева.

― Ты шутишь, на фиг!

― Почему? ― Драко шагнул вперед. Она отступила. ― Это имеет смысл, Грейнджер. Подумай. ― Он завороженно наблюдал, как ее губа начинает дрожать. Так восхитительно, что ему захотелось поймать ее зубами и прикусить. Сильно. ― В конце концов, все это – не больше чем желание. Похоть. Так? Х*й знает, с чего. Х*й знает, почему я хочу дотронуться до тебя. Но я хочу. И должен. А потом все это может убираться к черту. Потому что как только дело будет сделано, как только желание пройдет, мы сможем вернуться. К чистой ненависти. Хочешь, Грейнджер? Вернуться к нормальной жизни?

― Если это норма, ― огрызнулась она, ― тогда у нас все отлично. Потому что я никогда не переставала ненавидеть тебя, Малфой.

― И тем не менее, спорим, ты ждешь не дождешься следующего раза, когда я прижму тебя к стене?

― Неправда.

― Мечтаешь, что, может быть — только может быть — на этот раз я пойду дальше.

― Нет! ― Он почти слышал стук ее сердца, эхом отдающийся в словах. ― Ты ошибаешься, Малфой. Ты не представляешь, как ты ошибаешься! Я не хочу этого. Послушай! Вот что я имею в виду! Это не выход, я не верю! Почему мы не можем быть выше этого, Малфой? Даже ты… ты должен понимать, что это с нами делает. Прошлой ночью тебя так рвало, что я думала, ты выблюешь к черту свои кишки! И я почти надеялась, что так и будет. Твои методы… эти безумные аморальные способы «наведения порядка»… не для меня. Они не годятся. И они так далеки от чего бы то ни было, что я хочу, — это просто смешно! Я не хочу, Малфой, ни за что.

― Нет, хочешь, ― прошептал он, делая еще шаг вперед. Гермиона прижалась к спинке кресла. ― Хочешь, и мне насрать на то, что ты не желаешь признаться. Потому что я знаю. Я уверен – это все пройдет, если ты дашь мне. Просто дай мне, Грейнджер.

― Я скорее сдохну, Малфой.

― Не верю.

― А стоило бы, ― нахмурилась она и, дрожащим голосом, ― потому что… я… ― она не договорила, завороженная его шагами. Все ближе и ближе.

Потому что оба знали, что случится, когда он подойдет ближе.

Гермиона вцепилась в кресло за спиной.

― Это полный бред. Жестокость и секс, и крик, и ненависть – не единственные способы сделать мир лучше.

― В каком мире ты живешь, Грейнджер? ― прошипел Драко. ― Кто я такой, как ты думаешь, блин? Ты забыла, что я — Малфой?

― Вряд ли это возможно. ― Костяшки ее пальцев побелели. ― Но, где бы то ни было. Кто бы ты ни был. Я к тебе больше не прикоснусь. Никогда. Это неправильно. Ненормально Совершенно и жутко неправильно.

Драко засмеялся.

― Ты хочешь, Грейнджер. Не притворяйся.

― Сколько раз…

― Зачем ты все время это повторяешь? И мне, и себе? Даже я согласен, Грейнджер, а ведь ты – грязнокровка! Для меня… это настолько дико, настолько противно всему, чему меня когда-либо учили, но я хочу, Грейнджер, я знаю… я понимаю, что нужно для того, чтобы мои мозги наконец прочистились. Чтобы ты перестала затуманивать их, заполнять так, что из ушей лезет. Для меня это настолько труднее, Грейнджер, настолько…

― Да как ты смеешь! Как ты смеешь думать, говорить, что тебе хуже! Ты не представляешь, что творится у меня в голове!

― Тогда выкинь это оттуда. Давай избавимся от этого, Грейнджер. Вместе.

― Нет.

― Да.

" Искушай. Шепчи извращенные соблазны. Эйфория, очарование, влечение, возбуждение. Добейся ее. Покончи с этим. Возьми, разделайся, избавься и держись от нее подальше. Дальше, дальше, как можно дальше. Тогда все опять будет нормально. Ты сможешь орать про грязь в ее крови. Перестанешь притворяться, что это уже не так важно".

― Когда я прижимаю тебя к стене, я чувствую, ― Драко провел языком по нижней губе. ― Скользкое, влажное, горячее возбуждение у тебя внутри. Ты вся горишь, Грейнджер. ― Его член шевельнулся. ― И твоя кожа. Она как будто кричит, умоляет меня дотронуться. И я знаю – ты только этого и хочешь. Мой язык. Мой мокрый язык, и кожа к коже…

― Заткнись.

― Чтобы я засунул руку в эти твои мокрые трусы. Стащил их и грубо залез пальцами туда, внутрь…

― НЕТ. ― Гермиона мотала головой. Стиснув зубы. Красная, как рак.

― … поглубже, щупал все там, крутил ими, а потом облизывал дочиста, Грейнджер. Встал перед тобой на колени. Дышал в твою пи…

― Я сказала, заткнись!

― … твою мокрую, капающую, всю такую смазанную… Что мне захочется высунуть язык и…

― Прекрати! Просто ПРЕКРАТИ! ― Ее грудь поднималась и опадала так быстро, что у Драко кружилась голова.

"Проклятье, она выглядит…

Такой разъяренной.

Такой уязвимой".

― Ты хочешь, чтобы я… раздвинул твои ноги, Грейнджер. Так широко, чтобы тебе было больно. Раскрыл тебя – для себя. Промокшую, скользкую. Сильно и жестко. Прижал тебя. Зарылся в тебя лицом, чтобы оно было все в этом.

―Нет…

Драко чувствовал, что с каждой секундой твердеет. Эти мысли. Чертовы мысли.

― Мне нужен этот вкус, Грейнджер, ― прорычал он. Слова жгли, царапали горло. ― Он мне нужен, и ты хочешь мне его дать. Я знаю, ты хочешь, чтобы моя голова оказалась между этих крутых покрасневших бедер, Грейнджер, мой язык – такой твердый и быстрый, что ты будешь кричать от восторга – лижет, дрожит, пьет, въедается в тебя…

Драко замер.

Потому что — или нет? — так тихо, что это могло просто показаться — с ее губ сорвался звук.

И слегка, едва-едва, ее бедра потерлись друг о друга.

Твою мать.

Она нужна ему. Вся, целиком.

Одним прыжком Драко оказался рядом и замер в каких-то сантиметрах от Гермионы, дыша ей в лицо.

― Дай мне дотронуться до тебя, Грейнджер, ― выдохнул он. ― Просто дай мне.

У нее перехватило дыхание.

― Малфой, нет… ― Но она не отодвинулась.

Внезапная потребность почувствовать на себе ее руки. Где-нибудь. Где угодно. Неспособный думать ни о чем другом, Драко затеребил застежки мантии.

― Малфой, стой.

Но она не отстранилась.

И, поскольку она все еще была здесь, он продолжил.

― Ты хочешь меня. Я знаю, что ты хочешь меня. Мы оба это знаем.

Мокрая рубашка прилипла к коже. Гермиона могла видеть прямо сквозь нее: кровь и грязь, и красно-черные синяки.

Она смотрела, чуть прикусив нижнюю губу — так, будто от этого зависела ее жизнь.

Ее губы, ** твою мать.

Всего этого совершенно недостаточно.

"Мне нужно почувствовать ее прикосновение. Сейчас же".

― Дотронься до меня.

Он видел, как ее глаза затопил страх, острое предвкушение и неуверенность.

"Нет, Грейнджер, не обязательно там. Где-нибудь. Где угодно.."

― Ты мне нужна.

Нужна ему.

Эти слова прикипели к ее коже и жгли – как и каждое из тех, предыдущих. Которые оставляли на теле раскаленный, жгучий, плавящийся, кричащий след.

Она дрожала. Таяла.

Но не могла допустить этого.

Гермиона качала головой, все еще кусая губу.

Взгляд Драко спустился вниз, к ее рту. Он опять облизал губы.

Это странное порхающее чувство у нее в животе – оно еще никогда не было таким сильным. А сердце так колотилось о ребра, как будто там в любой момент что-то могло сломаться. Она умирала от страха. Желание и ужас. Хотела – всего того, что он сказал, – но была слишком смущена и унижена – словами, мыслями – до отвращения к себе.

Еще никто, никогда не говорил ей ничего подобного…

Никто и никогда с ней такого не делал…

Драко рванул рубашку так, что полетели пуговицы. Свою мокрую, грязную, всю в крови рубашку. Треск рвущейся ткани и его вспыхнувшие голодные глаза.

Гермиона растерялась. (В голове не осталось слов, кроме «неправильно. Ужасно неправильно. И прекрасно».) Он взял ее руки, крепко обхватив пальцами запястья, и рванул к себе.

― Отвали! ― Она не собиралась сдаваться. Никогда. Она не такая, как Малфой. Это не единственный способ выбросить его из головы. Не может быть, чтобы не было другого выхода.

Это слишком просто. Просто всегда бывает только то, что неправильно. Все плохое, вредное, то, о чем потом жалеешь.

― Дотронься до меня.

Он прижал ее руки к своей груди. Глаза закрыты. Прерывистое, резкое дыхание.

Ее ладони. Здесь.

Он дышит… почти задыхается под ее тяжелыми вспотевшими ладонями, распластанными по его гладкой коже. И Гермиону затопило мучительное, оглушительное ощущение от того, как его потемневшие соски напряглись под ее пальцами.

Какая ерунда. Она видела столько... Так много мужских торсов – на всех этих матчах по квиддичу, когда им становилось жарко; каждый раз, когда они с Гарри гостили у Рона, и все те стыдные, неловкие, полудетские моменты с Виктором…

Но ничто. Не могло сравниться с этим.

Это. Невыносимо прекрасно.

Это электричество ненормально. Тут что-то не так.

Что-то в нем слишком отличалось.

И она не могла оторваться. Только сильнее вдавила пальцы в его тело и почти приникла к нему лицом, почти вдохнула запах его кожи, смотрела на нее с таким изумлением – безумным, паническим, безнадежным. Вся эта запекшаяся кровь, пятна грязи, бледно-розовый цвет.

"Правильно. Почувствуй меня. Прикоснись к этой боли. Нам это необходимо".

Биение. Такое пугающе бешеное. Такое чистое, и животное, и жуткое. Стук его сердца отдавался в ее пальцах пульсирующей вибрацией, которая распространялась вверх по рукам, по шее и вниз. К ее собственному сердцу.

И да. Точно. Вне всякого сомнения. Их сердца бились в унисон.

Два человека. Почти дети. Стоят в комнате. Рубашка распахнута. Руки прижаты. И дышат. Так неестественно тяжело, и громко, и близко.

И, Мерлин. Его мускулы. Влажные, грязные, напряженные. Вздувшиеся, перекатывающиеся под кожей.

Драко дернул ее за запястья, притянул еще ближе. Сильнее. И Гермиона, споткнувшись, шагнула вперед. Тела столкнулись. Она запустила ногти в его плоть. Злая. Расстроенная. Растерянная.

"Нет. Подумай о том, кто он. Кем был его отец. Что он делал. Что делали все они, приспешники Вольдеморта. Калечили и убивали, насиловали и резали. Подумай об этом".

"Прекрати. Заставлять меня прикасаться к тебе. Чувствовать это".

И вдруг его руки выпустили ее запястья, мгновенно обвились вокруг талии и подняли… оторвав ее ноги от пола… от земли… она была в воздухе, прижата к его голой груди, в его руках, пытаясь вырваться. Секунда, чертова доля секунды – Драко развернулся и швырнул ее на стол… бумага и чернила, котлы и книги посыпались на пол…ее голова запрокинулась и стукнулась о столешницу. Грохот и звон падающих предметов. И его тело: болтающиеся лохмотья рубашки, яростное дыхание, жесткие серые глаза под светлой челкой… он был над ней, приоткрыв рот, а Гермиона – внизу, всхлипывая. Руки по обе стороны от головы. Грудь поднимается и опадает с такой силой, что, казалось, ткань на ней готова треснуть.

Драко держал ее.

― Я не понимаю, ― шептал он, ― не понимаю, почему ты такая грязная. Прямо по колено в грязи. Хотелось бы, чтобы это было не так, Грейнджер. ― Он сильнее вдавил ее в стол. ― Хотелось бы, чтобы это было не так…

"Нет, нет – вырывайся. Ты уже все сказала, Гермиона, а теперь докажи, что это была не шутка, — не позволяй, чтобы дошло до… это не выход. Не через твое тело. Не так.

Не делай этого.

Не позволяй ему".

― Почувствуй меня, Грейнджер, ― выдохнул он ей в волосы, и потом – опустошающее прикосновение. Мощное и ослепительное ощущение его губ на губах. Ощущение его. Твердого, пульсирующего, горячего. ― И теперь скажи, что ты меня не хочешь.

"Враг. Я не могу. Враг. Не могу. Не хочу. Я не хочу тебя, и я не могу быть с тобой, и оставь меня в…"

― Я не хочу тебя! ― почти рыдание, сильнее вцепляясь в него ногтями.

"Пожалуйста, отпусти меня. Прекрати этот бьющий в меня пульс, твой жар на моей коже, горячее и влажное бешенство крови".

― Я не…

― Ты такая красивая, ― прорычал он, ― такая офигенно красивая, просто до жути, Грейнджер. И когда я возьму тебя. Как только возьму… ты сможешь забыть. Мы оба сможем забыть, Грейнджер. И все опять будет нормально.

Драко еще раз посмотрел ей в глаза. В последний раз – в поисках чего-нибудь, чего угодно, что приказало бы ему остановиться. Но Гермиона знала — бесполезно. Абсолютно, к чертовой матери, идиотски бессмысленно. Каждый огонек, каждая вспышка в ее карих глазах умоляла дотронуться до нее.

И он наклонился, помедлил и приник губами к ее шее.

Мерлин. Что это? Горячее, влажное, жгучее безумие прокатилась внизу живота, рванулось по бедрам, вдоль, между ними, как бешеное животное.

Она извивалась, выворачивалась, полустонала-полукричала, но все равно. Пока Драко не знал, не был уверен, что она не хочет, он не собирался останавливаться. Даже если бы захотел. Его язык и зубы… лизать и покусывать то место на шее, где под кожей бьется пульс. Шептать слова, жонглировать ими, подбрасывать языком, сосать и кусать…

― Прекрасно… Омерзительно…

… Совершенно потерявшись, спрятавшись в изгибе ее шеи, яростно припав к ней губами, и каждый всхлип неистового наслаждения… ведь это должно быть наслаждением?.. был победой.

Выпустив ее запястье, Драко рассеянно провел рукой по блузке и накрыл ладонью грудь. Черт… о, черт, трогать ее… дай мне услышать эти звуки, Грейнджер, давай, для меня… нужны мне… нужна мне. Он поднял лицо от ее шеи – обе руки, выпустив ее, на пуговицах блузки – и резко рванул. "О… Мерлин, блин…"

― Твою мать, Грейнджер…

Эта грудь, так великолепно вздымающаяся, торчащая, безумная, и живая, и кричащая под темным атласом. Драко даже не обратил внимания на цвет… просто темный… или на форму — слишком кружилась голова… он тут же прижался к ней ртом … язык, мокрый, оставляющий на ткани влажный след… и твердеющий под тканью сосок.

”Нет… это слишком… я не могу… не вынесу… просто пусти меня в себя, Грейнджер, мне надо внутрь…”

… и его руки оставили ее грудь, двинулись ниже, резко скользнули по пылающей коже вниз, под юбку, и по бедрам — вверх.

― Дай мне… ― прорычал он, уткнувшись в нее лицом, ― я хочу…

Его руки начали разводить, растягивать, раскрывать… Рвать, ругаться, драться с ее бедрами… пробраться в них, между ними, обернуть вокруг себя, притянуть ближе… И медленно – его губы все так же прикованы к ее вздымающейся груди, голова гудит и кружится от тихих стонов — бедра Гермионы начали поддаваться, двигаться, медленно, впуская, сдаваясь. И, стоило им приоткрыться, он грубо втиснулся между ними, прижался к ней так сильно, что член взорвался бешеной пульсацией, и Драко застонал, так низко и глубоко, что стон отозвался вибрацией в их телах… жадные, безумные мысли — еб*ный в рот… твою мать… она здесь, так близко… Староста девочек… ты здесь, прижавшись к ней, твердый как камень и вот, тут…Ее драгоценная дырка, сочащаяся влагой сквозь трусы. Пощупай их. Потрогай. Эти влажные, белые, такие совершенно грейнджерские мокрые трусы.

Из горла Гермионы вырвался звук. Отчаянный. Безумный. Низкий, полузадушенный, потому что нет… это очевидно… она не хотела, чтобы он видел. Не хотела, чтобы он понял, какая она горячая, и мокрая, и созревшая — и готова.

Но Драко и так знал… потому что с тех пор, как он отпустил ее руки… она даже не пыталась что-нибудь сделать… оттолкнуть его. Он чувствовал ее запах — влаги и желания, умоляющий, зовущий… прикоснуться к ней… овладеть … использовать и выбросить ее…потому что это только секс, повторял он себе снова и снова … только секс, простая грубая е*ля.

И все ее тело кричало «да».

Да. Гермиона знала. Понимала остатками затуманенных, плавящихся мозгов. Та черта, к которой он почти прикоснулся…

…та, за которой было изнасилование…

… ее больше не было. Потому что, очевидно, она уже все ему разрешила, чувствуя, как безнадежно выгибается навстречу, отчаянно готова, согласна на то, чего она на самом деле не хотела, все равно не хотела, но так же, как и он, мечтала избавиться… Оставь-меня-в-покое-и-никогда-не-возвращайся. И вот она здесь. Изнеможение, опустошение, смешанное в обломках тел, его рот отрывается от ее кожи… чего-то не хватает…в этой горячке… рот движется вверх, к шее… жгучие, пылающие – все время… я ненавижу тебя…губы прикасаются к подбородку, потом ближе... Быстрые, решительные, бешено, невыносимо желанные — коснулись ее губ, их рты столкнулись…

… поцелуй.

Он поцеловал ее, и Гермиона поняла, осознала, что они не… с той ночи, ни разу – язык к языку, так, что не разомкнуть губ. И она знала, чего не хватало. Почему все было так… что с ними творилось… почему этот… миг безумия, жуткое недоразумение и этот тонущий, удушающий, неимоверно возбуждающий рот… был здесь. Почему эти губы – на ее губах. Она едва могла дышать. Его звериные стоны, сплетающиеся языки, рот, приникший с такой силой, что саднил прижатый к столу затылок, впечатанный в дерево, и, черт-наверняка-черт, стол расколется, порежет ее, распорет до крови, еще больше густой, кипящей крови. Его зубы вновь вонзились в ее губу, и боль… бешеная пляска языков… та же боль, как в тот, самый первый раз… вернулась со всей жестокостью, острые, запретные зубы, втягивающие ее губу к нему в рот. Гермиона чувствовала, как губа наливается кровью, кровь приливает к коже, и Драко знал — он толкнулся бедрами, еще раз ткнулся членом… низкое рычание… в мокрую ткань ее трусов, потому что знал. Это ее кровь на его языке. Грязная и готовая. Кровь у него во рту.

Гермиона чувствовала вкус грязи на его коже. Горькая и смешная земля, въевшаяся в поры. И она попыталась сосредоточиться на этом… отчаянно сконцентрироваться… не обращать внимания на его руку, пальцы, скользящие вверх по внутренней стороне бедра… " сосредоточься на… думай о грязи, чтобы не думать о прикосновениях… потому что тогда придется остановить его руку… и ты никогда себе не простишь, если не сделаешь этого, Гермиона, поэтому… о, черт. Потрясающее ощущение веса его тела на ней. Нет… его рука добралась до самого верха и касается влажной, обезумевшей… подбирается к краю и о нет, нет… нет… не позволяй ему, не давай ему, и он трогает тебя, там…

…ее кожа. Драко не мог справиться с дрожью в руках. Его горячий, бешеный язык, казалось, только что обжигавший глубины ее рта, теперь скользил по подбородку. Одно плавное движение языка, чертящего влажную дорожку, и — такое же медленное — пальцев, скользнувших в конце концов, проклятье, наконец-то, в ее промокшие трусы…

― Мокрая для меня, Грейнджер, такая потрясающе мокрая для меня…

… ее плоть такая теплая, такая горячая, такая тугая, он почти хотел погрузить в нее зубы и пить ее грязную кровь… выпить ее всю… кажется, это чересчур. Кровь, тонкой струйкой стекающая по горлу. Как неправильно. Как плохо, блин, плохо, грех, блин… пить… нет… НЕПРАВИЛЬНО…Грейнджер… И, твою мать… черт, пальцы наконец-то добрались туда, куда он так стремился – вверх и внутрь, сильно, жестко, вы**ать ее до потери пульса и бросить опустошенной… эта дикая, мокрая, изнемогающая от желания п**а Грейнджер и – да… такая скользкая, сочащаяся, блин, для меня ты шлюха, ты прекрасная шлюха…

…"нет… Гермиона, пожалуйста… это заходит слишком далеко. Его пальцы… Мерлин, его пальцы… останови их… скользят вокруг нее, проскальзывают и обжигают и так быстро, что нет… ни единой связной мысли… ни единой распроклятой мысли"… еще дальше отпихнув мокрые трусы … она никогда не слышала, чтобы он дышал так быстро, так громко, так хрипло, резко…

Заходите, полюбуйтесь – вот они, тут. Вместе. Слившись. Губы, пальцы, языки и дыхание, так много возбужденного дыхания. Влага. Необходимость. И все. Чертово решение проблемы.

Драко еще никогда не ощущал ничего столь влажного, горячего, неотвратимо открытого и ждущего… Как это… на что это похоже – прикоснуться к ней внутри… да, теперь два медленных, вздрагивающих от предвкушения пальца скользнули, толкнулись вверх, вверх и внутрь, так далеко, как только могли достать, вверх и внутрь. "Ее пи**а сжимается, дрожит и пульсирует вокруг твоих пальцев". Гермиона чуть вскрикнула, подавила крик, дико выгнула спину и прижалась к нему… о, мать, Грейнджер, блин, ты меня убиваешь…

― …убиваешь меня.

… выгнулась, чтобы почувствовать его глубже. Хотела его пальцы глубже и плотнее внутри себя. Его грубое и влажное дыхание на шее.

― …тыменяубиваешь.

… или что-то вроде того. Какие-то слова — она едва слышала — голова запрокинулась, и Гермиона почувствовала, как его большой палец провел по клитору и… о нет, нет, нет, я не могу… обвел вокруг него, прижал, опять обвел.

Теперь Драко смотрел на нее. На обнаженную пылающую кожу, а Грейнджер извивалась под ним, вращала бедрами и терлась о его пальцы. Глаза закрыты. Ее глаза. Он продолжал гладить клитор большим пальцем, скользить по нему, жадно, твердый… такой твердый, черт возьми, и близко и… ** твою мать… это закончится… все кончится, он кончит в свои чертовы штаны, если не прекратит… так опасно, так близко к ее тесной, нежной плоти.

И тогда другой рукой — а ее тело все еще трепетало вокруг его пальцев — он добрался до молнии на штанах, потянул вниз и застонал… твою мать, зарычал, низким, глубоким горловым звуком… когда его член, так болезненно напряженный, что Драко сходил с ума, наконец освободился, и вот он… здесь, между ее ног…

Горячая мокрая тугая проклятье да…

… готовый двинуться в нее, пронзить, проникнуть до самого дна этого мокрого… черт… горячего… скользнуть по этим сочащимся складкам, исследовать их вдоль и поперек… это слишком… такая мокрая… твои глаза…

Такие большие.

Охренеть, какие большие.

И тут он заметил.

Заметил, и понимание обрушилось на него. Драко застыл.

За дрожью, пальцами и языками, под тяжелым и грязным дыханием… все ее тело напряглось.

Нет… нет, не… не сейчас… ”не сейчас, Грейнджер…

Не смотри так испуганно.

Я так близко, бл*, если я не войду в тебя…”

Но это было.

И она пыталась это скрыть.

Отчего было еще хуже. Так плохо, что Драко почти не понимал, почему…

Он взглянул на нее.

И почти почувствовал, как мышцы у нее внутри стискивают его пальцы. Это сводило с ума. Но это был знак… знак, который он ни с чем не мог спутать. Блин… блин… скажите мне, что она просто нервничает, эта девчонка, мокрая, и задыхающаяся, и напряженная под ним… «плюнь… не спрашивай ее, ты Малфой, какое тебе дело… раньше тебе всегда было наплевать… смотри, как далеко она тебе разрешила зайти… что она тебе позволила…не спрашивай… не надо… потому что — что, если она скажет…»

Драко пытался, старался сформулировать вопрос, не обращать на нее внимания – на ее кожу, на влажный жар вокруг пальцев, на собственный пульсирующий член, притиснутый к ее телу.

― Грейнджер… ― хрипло, еле слышно, задыхаясь, почти прижавшись к ее губам. Зачем?.. почему-то он должен был знать… ― Ты девственница?

И вдруг, вдруг – как будто что-то прорвалось и хлынуло, окрасив ее щеки еще более темным румянцем.

"Мерлин. Нет.

Не говори этого".

― Да.

Внутри у Драко все замерло.

Гермиона с ужасом смотрела на него.

Что-то в его лице изменилось так быстро, что она едва успела понять, что… и почему, когда он вытащил из нее пальцы.

"Что? Малфой, почему? Какое тебе дело? Какого черта? Нам это нужно, ты сам сказал, что нам это нужно, и посмотри на меня… мне так стыдно, меня трясет от возбуждения, только пожалуйста… пожалуйста, просто закончи то, что начал".

И с мучительным стыдом, от которого, она знала, потом будет плакать, Гермиона протянула руку и обхватила пальцами его напряженный член.

И всем телом вздрогнула от низкого стона Драко.

― Что? ― прошептала она, все еще мокрая, возбужденная, жаждущая, а теперь еще и… плачущая. ― Малфой?

И начала медленно поглаживать. В его глазах что-то мелькнуло, он схватил ее за руку и прохрипел.

― Прекрати… не надо.

― Что? ― ее щеки пылали.

Унижение.

Почему?

Что с ней не так?

Что она сделала?

И – эти слова. Три убийственных, оскорбительных слова.

― Я не могу.

"Ты не можешь"?

У Гермионы так сжалось сердце, что она вздрогнула. Вспыхнула от внезапного гнева.

"Хорошо. Отлично. Ублюдок. Ты чертов ублюдок." Слезы душили ее.

И оттолкнула его. Сильно, в грудь, так, что он отшатнулся.

Как больно.

Жутко больно.

― Какого черта, что с тобой? ― выплюнула Гермиона, в отчаянии поправляя юбку. Щеки горели так, что наверняка она выглядела просто смешно. ― Какого дьявола… То есть… почему…

"Стоп, Гермиона. Не задавай этот вопрос. Ты в любом случае не должна была этого делать. Просто беги. Убирайся отсюда, притворись, что рада. Ты ведь рада, ты должна быть рада… он перестал… избавил тебя от этого… не обращай внимания на трепет и жар, и скользкую, липкую влагу на бедрах".

Драко, спотыкаясь, отступил к стене. Опустив голову, тяжело дыша, он оперся ладонью о камень. Гермиона все еще могла видеть сквозь брюки очертания его члена. Напряженного.

(Болезненно напряженного.)

Малфой пытался взять себя в руки.

"Почему? Какого хрена, с чего?"

― Я думаю, тебе лучше уйти, Грейнджер.

"Что?"

Она недоверчиво таращилась на него, в глазах стояли слезы. Зачем он это делает? Это что, какая-то новая мерзкая игра? Он так и хотел – запудрить ей мозги, завести ее, а потом бросить? Одну? Смеясь, что мог бы поиметь эту грязнокровную суку, если бы захотел?

Потешаясь над тем, какой мокрой она была для него?

Что она сдалась?

Нет. Мерлин, пусть это будет не так.

По ее щекам потекли слезы.

― Убирайся, ** твою мать!

― Малфой…

― Нет.

Драко не хотел слышать этот голос. Не хотел ее видеть. Он может не выдержать. Кинуться на нее, завалить на пол и взять, покончить с этим, заполнить ее целиком и кончить так, что у нее посыплются искры из глаз.

Но нет… он не мог.

И его тошнило от этого.

Какого хрена он не может?

На ее лице была такая мука – он почти чувствовал. И это убивало. «Грейнджер…пожалуйста, не смотри на меня так. Я не могу… я просто…

Не могу. Не так.»

Уставившись в пол, он мог видеть уголком глаза, как она повернулась и побежала, полетела вверх по ступенькам – задушенные рыдания, приглушенные стоны, а потом – громкий, резкий, оглушительный звук захлопнувшейся двери ее спальни.

Драко, задыхаясь, упал на пол.

Что случилось? Почему? Какое ему дело?

Еще никогда в жизни он так не нуждался в том, чтобы быть внутри кого-то. Никогда не видел, чтобы кто-то был таким мучительно, соблазнительно мокрым, раскрытым, великолепно сочащимся. Никогда. Так много «никогда».

Но.

Грейнджер была девственницей.

Нет. Не может быть, чтобы у него настолько снесло крышу.

И почему-то. Он не хотел быть тем, кто заберет это у нее.

Совсем охренел.

Не так. Не в отчаянии и безысходности.

Потому что тогда, в тот безумный, тошнотворно исковерканный момент.

Драко было не наплевать. До такой степени… Больше, чем мог себе представить.

И — это меняло все.

Рон чувствовал, что что-то не так. Больше, чем когда-либо.

Не то, чтобы Гермиона все выходные избегала их с Гарри. Удивительно, но она даже несколько раз посидела в общей гостиной, улыбнулась паре шуток, помогла Рону с сочинением и разобралась с домашней работой Невилла по трансфигурации. Но во всем этом было что-то жутковатое. Странное — в том, как она переворачивала страницы, в то время как Рон мог поклясться, что в течение последних пяти минут таращилась на одно и то же слово.

Вот и все, или почти все. Не Гермиона. Какая-то… ненастоящая.

И глаза. Она сидела, уставившись в одну точку. Вокруг вдруг обнаружилась масса мест, приковывающих ее внимание. Стена. Письменный стол. Камин. Сколько раз Рон проводил рукой перед ее лицом, смеялся, бормотал что-то про зомби, а в ответ получал блеклую виноватую улыбку.

"Мерлин, Гермиона, очнись".

И, самое странное. По крайней мере, для Рона, ― она не игнорировала Гарри. Даже не окидывала его холодным взглядом перед тем, как промямлить что-то в ответ на идиотские вопросы, заданные только для того, чтобы поддержать разговор. Она была необычно тихой, но ее молчание не предназначалась никому конкретному.

По правде сказать, Рон просто лез на стенку.

Фигурально выражаясь, разумеется.

Потому что что-то было не так. Очевидно, Гермиона была достаточно взрослой. Зрелой, разумной, и Старостой Девочек до мозга костей. Но когда Гарри чересчур зарывался, а сейчас он определенно преступил черту, Гермиона была первой, второй и последней, кто ставил его на место.

Рон знал, что Гарри пытался с ней поговорить. Но она только пожала плечами и ответила…

«Фигня, забудь».

… и с каких это пор? С каких пор Гермиона Грейнджер говорит ― «Фигня, забудь»? Не считаешься с Гермионой – будешь расплачиваться. Простое и знакомое правило. То самое, о котором они с Гарри ныли каждый раз, когда их снова и снова возили мордой по столу Мерлин знает за что… а иногда за что-то, о чем Рон до сих пор не догадывался.

А сейчас, Гарри… сделал что-то действительно скверное. И да, в тот вечер Гермиона наорала на него. Рону об этом все уши прожужжали. А на следующий день? И как насчет через два дня? Ни единого ядовитого замечания.

Ничего.

Ничегошеньки, блин.

И это было просто неправильно.

В последний раз, когда Гарри и Гермиона поссорились из-за Малфоя, причиной были просто слова: кто-то что-то сказал, не подумавши. А не дикая драка и пролитая кровь. И тогда они не разговаривали почти неделю.

И еще — спор Гарри и Гермионы, начатый после драки с Малфоем, так и не был закончен. Насколько знал Рон.

Ну, и где завершение?

Даже Гарри чувствовал себя не в своей тарелке. Хотя ему полагалось прыгать от радости, что дешево отделался.

Да и Рону надо было бы радоваться. Типа: «слава богу, Гермиона на тебя не дуется, и мы в кои-то веки можем отлично жить, как раньше», и все такое. А вместо этого. Он злился. Потому что сейчас, больше чем когда-либо, чувствовал, что пропустил что-то очень важное.

Но даже после того, как той ночью Рон уложил Гарри в кровать и попытался развязать ему язык, ― целебное зелье, присланное матерью, имело небольшой усыпляющий эффект, ― тот все равно что-то не договаривал.

«Наверняка было что-то еще, Гарри».

«Ну что еще, Рон? Пэнси сказала, что Малфой хочет Гермиону. Чтобы…Мерлин, не знаю. Трахнуть. Что-то непростительное. Но ему придется сначала убить меня».

«Она что-нибудь еще говорила»?

«Нет».

«Ничего»?

«Ничего».

И, разумеется, Рон разозлился. Одна мысль о Малфое, которому что-то понадобилось в радиусе двух метров от Гермионы, бередила мозг постоянным желанием врезать ему.

Ведь Гермиона привлекательна. Весьма привлекательна. Рону это не нравилось — то, как другие мальчишки глазеют на нее, и то, что он ничего не может с этим поделать.

Она выросла в красавицу.

И совершенно не удивительно, что Малфой ее хочет. Хотя сначала эта новость порядком ошарашила (и разозлила) Рона. С другой стороны, очевидно ― хорек все еще ненавидит Гермиону и наверняка ни за что к ней не прикоснется. Не с его идейками. Кровь и чистота и все-вашу-мать-такое. Поэтому наверняка, разумеется, ничего не случится. Скорее всего, Пэнси просто перехватила его слишком долгий взгляд. Что-то такое же случайное.

Единственная проблема… Рон не мог отделаться от ощущения, что вся его теория может оказаться полной и абсолютной чушью.

Просто из-за того, что появлялись новые факты.

Потому что на самом деле… Картина не складывалась.

Гарри, хотя, возможно, и действовал характерно для себя, все же явно немного переборщил. Ворвался в комнату, наплевал на все объяснения Гермионы, и как следует навалял Малфою, несколько раз сбив того с ног. А, ну да, после этого еще и наорал на нее в коридоре, как будто и раньше не вел себя как последняя задница.

Ладно. Дурак. Вел себя как полный идиот. Ему вообще не следовало туда ходить. (Надо было дождаться другой возможности дать Малфою по шее. В менее очевидной ситуации, не на глазах у Гермионы.)

А хуже всего, самое худшее, по причине, которую Рон не мог вполне сформулировать, было то, что, кажется, Гермиона на следующий же день простила Гарри.

И это еще не самое странное. Последние недели. Казалось, они тянулись целую вечность. Гермиона становилась все рассеянней… Гарри – все глупее. И все это явно неспроста. Что-то случилось с Гермионой, с Гарри, или с ними обоими. Рон не знал. Но что-то было не так. А он проморгал.

Да. Рон явно что-то пропустил.

Единственное место, где можно было найти Гермиону в воскресенье вечером – библиотека. И вот он там. Готовый узнать и понять, что, к чертовой матери, творится в головах его лучших друзей.

Начиная с наиболее разумной. Которая с большей вероятностью сможет связать три-четыре достойных слова, так, чтобы Рону не показалось, что ему опять пудрят мозги, как после разговора с Гарри.

― Окей, Грейнджер.

Она дернулась, как будто он ткнул ее в ребра.

― Мерлин, Рон, ― выдохнула Гермиона. ― Я думала… серьезно… с каких это пор ты называешь меня по фамилии, нахал?

― Не знаю. Как-то само вырвалось.

― Ладно, Уизли, как насчет того, чтобы оставить это слизеринцам, и просто звать меня Гермионой?

― Извини.

― Что ты здесь делаешь?

Пододвинув стул и усевшись напротив нее, Рон уставился на кусок пергамента перед ней на столе.

― Это для бала?

― Ага, правила.

― Правила?

― Никакой магии, не протаскивать горячительных напитков, и так далее.

― Понятно.

― А все-таки, что ты здесь делаешь? ― Гермиона положила перо на стол. ― Уже поздно. И где Гарри?

― Не так уж и поздно. Он наверху, в гостиной. А я хотел… эээ… поговорить. С тобой. О чем-нибудь. Если ты не возражаешь… потому что… то есть… ну… Может быть, это довольно-таки… важно. ― Он пошевелил руками. ― Понимаешь, мы с тобой. Просто немного… или много… ну, это — как ты захочешь… поболтать.

Повисло неуютное, неуместное молчание.

Они смотрели друг на друга.

Гермиона – с ожиданием.

«Хорошо. Окей. Так. Да. Скажи что-нибудь.

Что угодно, только лучше твоего предыдущего выступления».

У Рона никогда не было ораторских способностей. Если бы он только мог, хотя бы сейчас…

Как и ожидалось, Гермиона подняла брови, и Рон почувствовал неожиданный острый прилив смущения. Он знал, что этот разговор будет трудным. Но ведь раньше он как-то справлялся, и, да, временами бывало неловко. Но так – никогда.

Наверное, это потому, что он не имел ни малейшего понятия, о чем говорить. Не знал, о чем спрашивать. Как подойти. Даже не понимал, чего он, собственно говоря, ищет, и как, черт возьми, собирается действовать.

― Рон?

― Как ты… То есть… знаешь, после того? Как ты себя чувствуешь?

Гермиона тяжело вздохнула. Естественно, она, со своими великолепными мозгами, не могла не понять, куда ветер дует.

― Я в порядке, ― быстрый взгляд вниз, на стол, прежде чем посмотреть ему в глаза.

― Правда? ― Рон осторожно протянул к ней руку. ― Гарри… ― он секунду помедлил, ожидая изменения в выражении лица, неловкого движения, вытаращенных глаз – чего угодно.

Ничего.

― Знаешь, Гарри действительно стыдно, ― немного разочарованно продолжил он. ― Если бы ты только позволила ему объясниться, может быть… все бы наладилось.

― У нас все нормально, разве не так? Мы ведь разговариваем?

― Да, но… ― Рон запнулся. ― Ты с тем же успехом могла бы и не разговаривать. Все как-то очень… ну, знаешь… вымученно. Я даже не думаю, что Гарри хочет, чтобы все было так, как сейчас. Лучше бы ты игнорировала его, чем это… странное… то, что ты делаешь.

Гермиона нахмурилась, а Рон стал лихорадочно прокручивать в голове предыдущие слова, пытаясь понять, что же он такого сказал.

― Это «странное» то, что я делаю?

А, вот в чем дело.

― Ну, не то, чтобы совсем странное. Просто, понимаешь, это на тебя не похоже.

― Мерлин, Рон. Ты жалуешься, когда мы не разговариваем, а когда мы разговариваем – ты опять недоволен.

― Сейчас я бы понял, если бы ты с ним сколько-то не разговаривала. По крайней мере, тогда было бы… Не знаю… ― Какое там было слово, о котором он думал раньше? ― Завершение.

Гермиона помотала головой.

― Какое там завершение. С Гарри это просто невозможно. Бесполезно.

― Почему?

Гермиона тяжело вздохнула. Ее очередной способ сказать «тебе-что-все-разжевать?». Рону это не понравилось. Но он был рад, что она вообще отвечает.

― О чем мы говорим? Можно еще раз обсудить это во всех подробностях, или давай, я пару дней не буду с ним разговаривать… а еще мы можем поорать друг на друга до потери сознания. Это ничего не изменит. Сколько-нибудь надолго. Гарри всегда будет... Рон, я не собираюсь лезть из кожи вон и каждый раз его останавливать. У меня просто больше нет сил. ― Она откинулась на стуле и уставилась на свои колени. ― Я устала, Рон. Просто слишком устала от споров, понятно?

Слишком устала? Рону не понравилось, как она это сказала. Как старуха.

― Он не хотел, ― напирал он. ― Честно, Гермиона. ― Потому что ему не нравилось слышать, что она слишком устала. Что у нее нет сил.

В день, когда у Гермионы не будет сил, чтобы поставить Гарри на место, Рон будет знать, что случилось что-то очень, очень плохое.

Хотя, — думал Рон, глядя на ее бледное лицо, — он что, раньше не знал? Разве не поэтому он здесь?

― Гермиона, он не безнадежен.

― Что за глупости. Я не думаю, что Гарри безнадежен. Ни в коем случае. Просто… слишком много всего навалилось. И у меня нет сил на бесконечные разборки.

― Много чего?

«Да, о чем это ты»? — Потому что у Рона было ощущение, что что бы это ни было, оно было большое и… очевидно… плохое.

― О чем ты все время думаешь?

Гермиона пожала плечами.

― Обязанности старост, ― пробормотала она, отводя от лица прядь волос. ― Что же еще?

― Тебе лучше знать.

― Что ты этим хочешь сказать?

― Ой, брось. Думаешь, я поверю, что все это из-за того, что они назначили тебя Старостой?

― Что все это, Рон? ― прищурившись.

“Мерлин. Неужели именно ему сейчас придется произнести это вслух”?

― Это, Гермиона. Ты. Все эти чертовы недавние изменения. Все настолько очевидно, блин, что даже ты не можешь делать вид, что не заметила.

― У меня большая ответственность. Постоянный стресс.

― И больше ничего?

― Ничего.

― Не может быть!

― Тише, пожалуйста. Ради Мерлина, мы же в библиотеке.

«Рррр, Гермиона. Плевать на библиотеку».

Рон уперся руками в стол. Задышал глубже. Если она не хочет даже попытаться честно рассказать о своих проблемах — что, черт возьми, им остается?

«Это должно быть проще, чем разговаривать с Гарри».

― Знаешь, ты можешь поговорить со мной. Я никому не скажу. Даже Гарри, если ты не захочешь. И я пойму. Слышишь? ― Он опять понизил голос. ― Если это о Малфое. Все, что угодно. Я пойму, что ты не хотела, чтобы Гарри знал.

Гермиона вдруг залилась краской, и сердце Рона замерло.

Это значит?..

Малфой.

Ублюдок.

Это как-то связано с ним.

― Ну, так это Малфой?

― Рон, пожалуйста. Почему ты решил, что хоть сколько-нибудь терпимее Гарри? Я понимаю, что наш друг делает из мухи слона, но вы оба ненавидите его. Оба.

― Гермиона, это Малфой?

― Нет. Понятно? Нет, это не он. С чего ты взял...

Рон тихо зарычал.

― Мерлин. Тебе не надоело это глупое притворство?

Ее румянец стал ярче — на этот раз, пожалуй, больше от гнева, чем от чего-то еще.

Определенно, Рону следовало помнить: никогда не использовать слова «глупо» и «Гермиона» в одном предложении.

― Это не глупое притворство, понял? ― хмурясь, зло прошептала она. ― Попробуй поработать Старостой, Рон, — я посмотрю, как у тебя получится.

― Серьезно, Гермиона, даже ты знаешь, что в последнее время не очень-то обращала внимание на работу. И этому, наверняка, есть причины.

― Понимаю. Теперь ты, вдобавок, сомневаешься в моей добросовестности как Старосты, да?

― Нет, нет. Ты же знаешь, это не…

― О чем ты хочешь меня спросить, Рон? Почему бы просто не сказать прямо? ― Та же прядь волос опять упала ей на щеку, и была с раздражением отброшена. ― Пожалуйста. Меня тошнит, я устала от того, что все вечно пытаются подсластить пилюлю. Мерлин… Я не умею читать мысли. Не имею ни малейшего представления, что происходит в чужих головах. Ты что, не понимаешь, насколько, к дьяволу, проще станет моя жизнь, если ты просто перейдешь к делу?

Она все еще хмурилась.

И Рон попытался понять. Сформулировать вопрос. Суть дела. Найти хоть один способ до нее добраться.

― Я не знаю, Гермиона.

― Не знаешь?

― Не знаю, как сказать.

― Ну, тогда и не говори. Брось, забудем об этом.

Рон поймал себя на том, что почти злобно рычит на нее. На самом деле — нет, не почти.

― Черт возьми, Гермиона. Не делай из меня идиота. Как будто у нас нет ни малейших причин для разговора. Если ты предпочитаешь делать вид, что я сошел с ума… что ничего не случилось… как будто вот уже Мерлин знает сколько времени у тебя все в полном порядке… тогда мы теряем время.

― Я не…

― Я хочу только капельку правды. Совсем немного – о том, какого лешего творится в твоей голове. Я в полной растерянности, Гермиона. Глупая ярость Гарри и твоя постоянная задумчивость. Я не имею ни малейшего понятия о том, что происходит, но знаю, что что-то...

― Хорошо, но…

― … и не ври мне больше.

― Прекрати, Рон.

― Что?

― Это. Намеки на то, что я все время вру. Знаешь ли, мне это не нравится.

― А мне не нравится, когда меня обманывают.

― Рон!

Отлично.

Он глубоко вздохнул.

Возможно, Рон и не имел в виду, что она врет… не то, чтобы нагло и грязно… но он не мог отделаться от мысли, что это воспринималось именно так. Только, очевидно, это не метод справиться с ситуацией.

Все еще упираясь руками в стол, он постарался выровнять дыхание.

― Прости, ― пробормотал он.

Ее взгляд смягчился.

― Все в порядке.

― Во всяком случае, я добился от тебя нормальной реакции.

― Извини, что?

― Знаешь... Наконец-то я разговариваю с настоящей Гермионой, а не с картонной куклой, с которой провел все выходные.

Она опять вскинула брови.

― Понимаю.

Секундная пауза, и Гермиона придвинула свой стул ближе к столу. Глубоко вздохнула.

― Слушай, Рон, ― прошептала она с полувздохом, полу… чем-то непонятным в голосе. ― Наверное, это я должна извиниться.

Это было… неожиданно.

Но хорошо. Да. Чудесно. Рон заслуживал извинения за то, что его держали в темноте, за все… недоговоренности и прочее. И, очевидно, это должно было привести к небольшому объяснению. Которое пролет немного света, чтобы можно было найти дорогу назад, к норме.

― Ты прав насчет странности. И что все выходные я была сама не своя. Я не хотела тебя обидеть. Да и Гарри, если честно. Или еще кого-то.

― Я знаю.

― Я только… наверное… что-то просто… ― она отвела глаза и уставилась в стол. ― Я была… то есть, в последнее время, Рон… странной… вроде… Мерлин.

У нее не получается.

А у Гермионы всегда все получалось.

И тогда, если только Рону не показалось, она пробормотала…

― Не могу сказать.

…еле слышно.

― Что не можешь сказать?

Она выглядела напуганной.

― Что?

Мягко, сочувственно:

― Гермиона, что ты не можешь сказать?

Она уставилась на него широко раскрытыми глазами. Темными, туманными, с отсветами пламени.

Смотрела.

И смотрела.

Кусала губу.

…что? Что?

― Староста Девочек, Рон…

Его сердце сжалось от хорошо знакомого недоверия.

― Ой, не начинай, ― рявкнул он, закатывая глаза. ― Только не надо еще раз про префектов и все такое. Мы это уже проходили.

― Ты можешь просто выслушать?

― Что? Опять твои рассказы о том, как трудно быть Старостой? Разумеется, трудно. Честно, Гермиона, я в этом ни минуты не сомневался. И я бы разделил с тобой нагрузку. Правда, помог бы, если бы хоть чуть-чуть годился для такой работы. Но она ведь не должна разрушать душу, правда? То есть, когда моего брата сделали Старостой, он вел себя, как последняя задница. Но он и раньше был порядочной задницей, насколько я знаю. А у тебя нет даже такого оправдания.

Гермиона прищурилась – так быстро, что Рон едва заметил ее движение.

― И что конкретно это должно означать, Рон?

Проиграть в голове последние слова.

Он что, только что назвал Гермиону последней задницей? Потому что он на самом деле, по-настоящему не имел в виду ничего подобного.

― О нет, нет… Гермиона…

― У тебя не очень-то получается подставить дружеское плечо, Рон.

― Прости, я действительно не хотел…

И тут… «Мерлин. Нет.

Нет. Ради бога».

По ее щеке скатилась слеза.

― Гермиона, не плачь… пожалуйста. Ты же знаешь, что я… вечно говорю, не подумав. Клянусь, я не имел в виду…

― Не надо.

― Гермиона…

― Не надо. Ты тут не при чем, окей? ― пробормотала она, смаргивая еще одну слезу.

― Не плачь, пожалуйста.

Гермиона помотала головой. Закрыла глаза.

― Я не нарочно. Прости, ― всхлипнула она, ― это наверняка гормоны или что-то, или… ох, Рон… все так запуталось.

«Нет… нет, нет. Гермиона».

Рон моргнул.

Потому что в тот момент, этих последних слов ему было достаточно, чтобы навсегда заткнуться. Ее голос. Как будто с болью. В нем было… страдание. Такое, что на секунду даже стало неважно, что он не знал причины. Не мог разговорить ее, сложить картинку. Единственное, что имело значение, здесь и сейчас – утешить ее. Высушить эти нечаянные слезы.

Рон уже почти вскочил из-за стола, чтобы подбежать к ней, обнять и прошептать, что извиняется… что у нее все в порядке… она красавица, его лучший друг, и они с Гарри позаботятся о ней. В чем бы ни была проблема. Они будут рядом.

Только они трое.

Разговаривать. Решать проблемы. Помогать друг другу.

Но вдруг. Он кое-что заметил и остался сидеть. Увидел уголком глаза: между высоких книжных шкафов кто-то двигался в их сторону.

Вот он вышел в полосу света, этот невесть откуда взявшийся кто-то: брови нахмурены, пронзительный взгляд холодных глаз. Сердце и кулаки Рона сжались, и ненависть наверняка вытеснила с лица все следы озабоченности.

Чистая ненависть. И ничего больше.

* * *

Гермиона подняла глаза одновременно с резким изменением выражения лица Рона.

Она заметила. Он смотрел сквозь нее, на кого-то за плечом. И. О, нет. Этот взгляд.

У нас гости.

Это ясно и очевидно читалось в каждой черточке его застывшего лица.

У Гермионы перехватило дыхание, и ее дрожащее тело мгновенно покрылось мурашками.

Потому что был только один человек, на которого Рон так смотрел. И она почти чувствовала шелест его дыхания на коже.

― Грейнджер.

Она не обернулась. Только застыла. Смакуя прохладные волны ужаса.

― Убирайся, Малфой, ― нахмурился Рон: голос низкий, глаза как щелки.

― Уизли, я, кажется, не к тебе обращаюсь. Я говорю с Грейнджер.

― Мы заняты.

Гермиона торопливо вытерла слезы. Прочистила горло в попытке… собраться.

Потому что если Малфой узнает… увидит их, эти мокрые щеки.. ей ни за что не удастся подавить мерзкую, отвратительную дрожь стыда. Важно, безумно важно, чтобы он думал, что ей наплевать. Уже. На все это. Как будто все прошло. И его присутствие уже ничего не значит. Потому что ей уже все равно.

Ей наплевать.

― Вот дерьмо, ― выдохнули позади нее.

Рон поднялся с угрожающим видом, который так жгуче напоминал Гарри. Нет. Довольно глупых разборок типа «я мужчина, а ты нет, давай сразимся и выясним, кто из нас мужчина».

― Предлагаю оставить нас в покое, Малфой, ― прошипел он.

― Рон, погоди, ― Гермиона повторила его движение, отодвигая стул и вставая. Отвернулась, игнорируя неодобрительный взгляд, и посмотрела на Драко.

Посмотрела на него.

Она избегала этого с тех пор. С тех пор, как…

― Что тебе надо? ― будь Старостой, будь гриффиндоркой, будь Гермионой Грейнджер. Хотя бы сейчас.

«Потому что ― что бы ты ни хотел… какие бы слова, комментарии, идиотские чертовы планы… ни вылезли у тебя изо рта, знай, что мне наплевать.

Так же, как и тебе. На меня.

А мне на тебя – еще больше».

― Дамблдор, ― ответил Драко. Его глаза. Смотрят прямо на нее. Пронизывающие. Горящие.

― Что Дамблдор?

― Хочет видеть нас у себя в кабинете.

― У нас не запланировано никаких совещаний.

― Он все равно хочет нас видеть.

«Почему? И — сейчас? (И, пожалуйста, просто уйди)».

― Но… почему?

― Он не сказал.

На мгновение, переполнявшее Гермиону полное и абсолютное изнеможение сменилось новым хаосом.

«Что это может быть? У них неприятности»?

В конце концов, уже поздно. Слишком поздно для обычного совещания с директором. И это не предвещало ничего хорошего. У него могла быть тысяча и одна причина быть недовольным. Тысяча и одна причина надавать им по шее, вышвырнуть с поста Старост и передать должность другим. Более подходящим.

Которые смогут взаимодействовать, не создавая вокруг себя дикого хаоса.

И, Мерлин… разве трудно было предвидеть? Ведь это профессор Дамблдор. Он ничего не пропустит, даже если ослепнет.

И он наверняка чувствует, что что-то не так. Что между ними что-то происходит. Что-то. Очень, очень неправильное.

― За фигом Дамблдору понадобилось разговаривать с вами в такой час? ― выплюнул Рон, недоверчиво хмурясь.

― Может, прогуляешься с нами и посмотришь? ― огрызнулся Драко. ― Он наверняка спросит, какого хрена с нами притащился младенец Уизли, но если это поможет тебе сегодня спать в сухой постели, то, разумеется, пошли, убедись, что Грейнджер доберется в целости и сохранности.

― Ты, сукин…

― Не трудись, Рон, ― быстро обернувшись, пробормотала Гермиона. ― Он не стоит того.

― Правильно, Уизли, ― прорычал Драко. ― Я не достоин.

Гермиона обернулась.

Драко смотрел на нее.

Что-то в его лице не соответствовало словам.

Она сглотнула.

― Тогда пошли? ― буркнула она, собирая со стола рассыпавшиеся бумаги.

― Гермиона…

― Если ты не будешь спать, Рон, ― сказала она, поднимая на него взгляд, ― я на обратном пути заскочу в общую гостиную, хорошо?

Она почти услышала, как Драко закатил глаза.

― Ладно, ― буркнул Рон, угрожающе сверля глазами Малфоя. Стандартная молчаливая угроза.

Гермиона вздохнула. Наполовину втянув в себя воздух. Как бы ей хотелось вот так же наполниться непробиваемой уверенностью в себе. Повернулась, прошла мимо Драко, выскочила из библиотеки и направилась к кабинету директора.

Шаги Малфоя раздавались прямо за спиной.

Гермиона грустно тащилась по темным коридорам, мимо мерцающих факелов, сквозь тени, и его явное присутствие оглушало. Оглушало и убивало. Срывало затвердевшие слои защиты, которую она так старательно строила. Каждый звук его ног, касающихся пола. Холод, жар, трепет, пробегающий вверх по спине.

И все это – просто потому, что он был рядом. Почти наступал на пятки. Дышал тем же воздухом.

И все время, пока они медленно шли, Гермиона с Драко… с, перед… стараясь держаться подальше — она чувствовала это. Возвращение. Капля за каплей – всего, что пыталась игнорировать, потратив на это лучшую часть выходных.

Пытаясь, и проигрывая. Сокрушительно. Но даже не думая сдаваться.

Единственное, что сработало – тщательное планирование, направленное на то, чтобы избегать его. Всего, что с ним связано. Слов. Глаз. Любого присутствия. Казалось чрезвычайно важным, чтобы она больше никогда… вообще никогда… не заговорила с ублюдком по своей воле.

Потому что убедилась. Раз и навсегда.

Он был Малфоем. Вдоль и поперек, насквозь, до самых чертовых печенок. А она была дурой, чтобы когда-нибудь думать иначе. Изобретать фантазии об измученном сердце, кричащем об искуплении, попавшем в ловушку собственного отца.

Для Драко Малфоя больше не было оправданий.

Он дал ей это понять – яснее некуда. Прозрачно, как кристалл, eсли дело было только в этом. Все время. Просто способ унизить ее. Заставить истекать смазкой и оставить умирать от стыда. Шептать гадости и упиваться реакцией.

Запятнать образ Гермионы Грейнджер – хорошей девочки.

Какой ход в борьбе за власть.

Если дело было только в этом.

Может быть, они могли просто вернуться назад. Она бы ненавидела его больше, чем когда-либо. Сломленная. Готовая взорваться. Но оставленная в покое. Он получил все, что хотел. Вернуться к тому, что было. Сделать вид, что забыла, что когда-то пробовала темноту его рта. Вкус кожи.

Как будто никогда не раздвигала для него ноги.

Мерлин, Гермиона, почему ты была такой жуткой дурой?

И самое ужасное, вспомнила она, и будет помнить до самой смерти – это то, что она все еще. Изнемогала. Ее тело истекало влагой. Наверху. В собственной постели. После того, как он задал тот вопрос.

Все еще дрожала, стонала и плакала от желания. Унижение, уныние, отрицание. И жажда.

Она была девственницей. И почти ненавидела себя за это. Почему? Она была так осторожна. Рассудительна. Красива. Классическая дочь «твои родители должны тобой гордиться».

Девушка. Чистая. Непорочная.

Невинная.

Да. Невинная девушка, которая позволила бы Драко взять ее прямо на столе, жестко, сильно, так, чтобы стол раскололся. И продолжить. На полу. Снова и снова. Упрашивая, крича и умирая от желания — еще.

Да, мамочка. Ты должна очень гордиться.

И нет. Она больше не хотела об этом думать. Лежа в кровати. Так тяжело дыша, что был ясно слышен звук рвущегося изо рта воздуха. Возбужденная. Разочарованная. Опустошенная. И как она задрала юбку. Закрыла глаза, смаргивая слезы. Почувствовала их вкус на языке. И трогала себя.

Яростно.

Выгибаясь. Пульсирующие мускулы. Дергающиеся веки. Распухшая и промокшая. Пока желание не утихло.

Потому что, независимо от разума, ее тело было не радо, что он перестал. Прикасаться к ней. Смотреть на нее — так. Тот взгляд.

Тогда, на мгновение, Гермиона почувствовала что-то еще. В этих глазах, словно затянутых тучами.

«И что? Какого лешего ты думаешь, это было, ты, глупая девчонка?

Это было торжество. И больше ничего. Триумф. И как ты не догадалась, к чему все идет»?..

― Грейнджер.

Она дернулась, потом пошла быстрее.

― Грейнджер, не беги. Нам надо поговорить.

Ей не о чем с ним разговаривать. Нечего сказать.

И, слава Мерлину, они почти у кабинета. Почти пришли.

Даже если она боится того, что ждет за этой дверью, едва ли не больше, чем настырного голоса за спиной.

― Грейнджер, ты, тупая сука. Просто притормози, а?

Гермиона сжала кулаки.

Но, если честно. Она почти смеялась над собой. Теперь она вряд ли может не согласиться с титулом тупой суки, не правда ли?

Это она и есть. В точности.

Полная идиотка. Вообще дважды взглянуть в его сторону.

Вдруг он заступил ей дорогу. Злобно уставился на нее.

Но она посмотрела мимо него и поняла. Это бесполезно. Слишком поздно. Потому что дверь в кабинет Дамблдора – прямо за его спиной. И у него нет времени на то, чтобы сказать еще что-нибудь. Завязывать внутренности в узлы новыми откровениями или оскорблениями.

Она войдет в эту дверь. Разделается с этим. И продолжит избегать всего, что хоть как-то связано с ублюдком.

― Я захожу, Малфой, ― она нахмурилась, вызывающе наклонив голову. ― И, полагаю, мы быстрее сдвинемся с мертвой точки, если ты тоже войдешь.

― Сначала нам надо поговорить.

― Мне тебе нечего сказать.

Гермиона обошла его, с колотящимся сердцем, поднесла кулак к двери и громко стукнула три раза.

Она выдохнула, потому что… да… очевидно, неважно, как она напугана тем, что может сказать профессор, — все, что предотвращало столкновение с Драко, было благословением.

― Войдите, пожалуйста.

Но тут. Во рту у Гермионы пересохло.

И все «что-бы-это-значило» нахлынули на нее мощным, все сметающим потоком.

― Спасибо, что смогли придти без предварительной договоренности, мисс Грейнджер, мистер Малфой. ― Дамблдор по очереди кивнул обоим. ― Надеюсь, для вас еще не слишком поздно, ибо у меня есть неуместное пристрастие к импровизированным совещаниям.

«У старика много к чему неуместное пристрастие, — отметил Драко, стараясь не сверлить директора фирменным злобным взглядом. — Например, к существованию».

Он покосился на Гермиону. Она так вцепилась в подлокотники, что, казалось, ногти вот-вот выгнутся назад и сломаются.

И поделом ― за то, что все выходные была такой упрямой сукой и не дала ему ни малейшей возможности объясниться.

«Я знаю, что тебе плохо, Грейнджер, и изо всех сил стараюсь не обращать на это внимания.

Но это очень плохо получается: когда тебя нет рядом, и я не могу сбросить напряжение, оскорбляя тебя».

Это ощущалось, как удушье.

Монотонная речь Дамблдора снова вторглась в его сознание.

― Признаться, в последнее время я несколько обеспокоен, ― обманчиво мягко начал тот. ― И, прежде чем я продолжу, ― пожалуйста, не думайте, что я пригласил вас, чтобы заявить о вашей неспособности выполнять работу Старост.

Драко не мог не насладиться мгновенным облегчением, волной прокатившимся по телу. Застывшая в кресле Гермиона все еще излучала напряжение, а он уже немного расслабился, понимая, что сегодня их не разжалуют.

― …необходимую работу. Наоборот, вы были выбраны потому, что являетесь очень способными и знающими студентами, которые…

Тра-ля-ля, мели-блин-емеля и все такое. От голоса директора веки Драко наливались свинцом. Он не хочет здесь находиться. Ему это совершенно не нужно. Единственное, что хоть немного скрашивало ситуацию, это предоставлявшаяся возможность поговорить с Грейнджер.

Не то, чтобы ему этого так уж хотелось, — напомнил он себе, опустошенный, запутавшийся и переполненный тошнотворным ползучим чувством вины, от которого отчаянно пытался избавиться последние два дня.

Это удушье.

Без нее.

Без нее?

«Черт побери, и черт побери тебя.

Ты за это еще поплатишься».

«А теперь перестань думать. Как только стены разума рухнут, похоронив тебя под собой, ты уже не сможешь удержать рвоту. Прямо в этом кабинете… перед Дамблдором… рядом с ней… вот уж некстати.

Просто слушай. Слушай, что он скажет.

Возможность отвлечься. Скажи спасибо».

― …я не хочу, чтобы вы думали, что есть вещи, которые необходимо скрывать от профессоров. Все, что вас может беспокоить… любые проблемы… важно ими делиться. Быть Старостами — совсем непросто, и, разумеется, нельзя недооценивать неизбежный стресс. Если ощущаете растущее напряжение, немедленно дайте мне знать.

― Спасибо, профессор.

Послушайте, какой у нее глупый голос. Глупый ответ.

Дамблдор кивнул Гермионе и продолжил.

― Разумеется, я заметил кое-что, что заставило меня заподозрить, что означенная тревожность увеличилась у вас обоих.

Драко напрягся. Кое-что? Что он заметил?

― Например, в последнее время я не видел вас на большинстве трапез в Главном Зале. В особенности Вас, мисс Грейнджер. Я понимаю, что иногда бывает слишком много работы, но, в то же время, важно, чтобы Старосты старались поддерживать регулярное присутствие во время приемов пищи.

Драко не был уверен, что знает, что сказать, но все равно открыл рот.

― Как я уже сказал, мистер Малфой, ― добавил Дамблдор, пристально разглядывая его сквозь очки и не давая вставить ни слова, ― я понимаю, что это не всегда удобно, но предоставляет студентам регулярную возможность найти вас, если они того желают. Кроме того, это хороший пример для остальных. Мы не особенно приветствуем, когда студенты пропускают трапезы.

― Мы просим прощения, профессор. Уверяю Вас, наша посещаемость улучшится.

Опять Грейнджер. Драко не совсем понимал, почему его так раздражает ее полный раскаяния тон.

― Спасибо, мисс Грейнджер. А теперь — главное. От моего внимания не вполне укрылось, что взаимодействие между вами было несколько… сдержанным. Я бы порекомендовал бОльшие совместные усилия при разработке планов и так далее. Я понимаю, что у вас существуют разногласия, но в вопросах, касающихся исключительно работы, необходимо научиться их отбрасывать. ― Дамблдор сцепил руки на столе. ― Я не совсем глуп. Назначая вас, я понимал, что ваши отношения далеки от идеала. Но, тем не менее, верил, что вам не помешает возможность узнать друг друга поближе. Не требую, чтобы вы стали друзьями… мистер Малфой, мисс Грейнджер… Но прошу быть коллегами.

Драко сделал усилие, чтобы не закатить глаза.

«Жест, — с раздражением отметил он про себя, — который он, со всей очевидностью, позаимствовал. У нее».

― Должен еще раз подчеркнуть, что не сомневаюсь в ваших способностях. Я верю, что вы можете обеспечить Хогвартсу качественную систему самоуправления. И надеюсь, вы не позволите чему бы то ни было, что вас так угнетает, уничтожить свои шансы на успех.

― Конечно, профессор.

― Нет, ― пробормотал Драко. ― Мы этого не допустим.

Они на мгновение взглянули друг на друга.

― Прекрасно, ― улыбнулся Дамблдор, ― В каковом случае, мистер Малфой, не соблаговолите ли посидеть еще минуточку? Мисс Грейнджер, вы свободны.

Как будто он не знал, что к этому идет.

Он заметил, что она на мгновение застыла. Помедлила перед тем, как встать.

Тебя сняли с чертова крючка, Грейнджер, не тяни резину.

Драко почувствовал, что ее взгляд переместился на него. Гермиона открыла рот, потом закрыла. И исчезла после нескольких коротких слов прощания.

Он смотрел Дамблдору в глаза через широкий дубовый стол.

― Еще что-то не так, профессор? ― Он изо всех сил старался, чтобы голос звучал уважительно.

«Вы хотите сказать, что, на самом деле, Грейнджер годится в Старосты, но, по зрелому размышлению, вынуждены отменить мое назначение? Заменить меня, скажем, Поттером? Вашим звездно-золотым чудо-мальчиком? Наверняка он гораздо лучше справится на руководящей позиции. Герой Хогвартса. Почему бы не дать ему все, что осталось»?

― Боюсь, Драко, это Вам придется поведать мне, что случилось, ― ответил директор с легким кивком.

― Простите?

― В выходные я говорил с профессором Снейпом. Он упомянул, или, скорее, специально пришел ко мне, чтобы рассказать, что он видел Вас в тот вечер, Драко. Вы были избиты. Судя по всему, сильно.

― Я упал с метлы, ― быстро, без выражения ответил тот. ― Во время тренировки по квиддичу. Был дождь.

Дамблдор поднял брови.

― Понимаю, ― голос директора сочился крайним недоверием. ― И, полагаю, у мистера Поттера той ночью был аналогичный инцидент?

Драко пожал плечами.

― Откуда я знаю.

― Целительные чары не всесильны, мистер Малфой.

Еще одно пожатие плеч.

― Это была бы не первая ваша стычка с Гарри.

― Не буду врать, мы с Поттером не ладим, профессор. Но в тот вечер мы не пересекались.

― Разумеется, ― Дамблдор слегка коснулся края очков. ― Вы же понимаете, Драко, что, если бы я обнаружил, что Староста Мальчиков принимал участие в подобном безобразии, у меня бы не было выбора, кроме как принять серьезные меры.

Драко сглотнул. У него саднило горло.

― Понимаю, ― пробормотал он, ― но, уверяю Вас, это был несчастный случай.

― Будем надеяться, ― кивнул директор.

Драко не мог поверить ушам. И все? Он что, собирается прямо сейчас оставить это? Ясно, как день — он не поверил. И Драко едва ли мог его винить.

Несомненно, одно лишь предположение о том, что он участвовал в серьезной драке…

― Само собой, я буду внимательно присматривать за Вами, мистер Малфой. И за мисс Грейнджер. Думаю, в ближайшие несколько месяцев вам следует вести себя предельно осторожно.

― Грейнджер не делала ничего плохого, ― вырвалось у Драко.

Напрасно. Зря. С любой точки зрения.

Совсем охренел. Очередное напоминание.

Дамблдор опять поднял бровь.

― Надеюсь, ни один из вас не делал ничего плохого, ― медленно ответил он, ― И еще я рассчитываю, что в этом семестре вы обретете большее понимание того, что означает должность Старосты Мальчиков.

Большее понимание. Это прозвучало почти смешно.

― Да, ― кивнул Драко, вставая с кресла.

Директор как-то странно посмотрел на него, и Драко стоило невероятных усилий сдержаться и не спросить, какого черта должен означать этот взгляд.

― Благодарю за то, что смогли придти, мистер Малфой, ― в конце концов сказал Дамблдор, вставая с кресла и делая жест в сторону двери. ― Надеюсь, я Вас не слишком задержал.

― Нет, ― все, что он смог пробормотать в ответ, поворачиваясь и направляясь к двери. ― До свидания.

― Спокойной ночи, Драко.

Мрачный свет и зловещее тепло кабинета директора остались позади.

И вот он внизу лестницы, толкает дверь в коридор.

Какая глупая трата времени. И неудивительно – это ведь Дамблдор. Дамбл-бл*-дор. Предположительно, величайший волшебник столетия. Третий лучший друг Гарри Поттера. Или четвертый, после этого ублюдочного великана.

Что бы он ни бормотал о давлении и стрессе, у него прекрасно получилось их увеличить — просто своим вмешательством. Наверняка Грейнджер будет еще более нервной, если это вообще возможно. Что, если вдуматься, совершенно нереально.

И — присматривать за ним? Какая забота, как мило с его стороны. Может быть, для того, чтобы дождаться идеальной ошибки, которую можно будет использовать против него? Сбросить с самого верха. Смотреть, как он уползет обратно вниз. Тупой гребаный Дамблдор. Если отец хоть раз был прав насчет кого-то – это именно тот случай.

И самое неприятное: задержка в офисе означала, что он упустил шанс…

― Что он сказал?

Драко вздрогнул. Так сильно, что почти смутился.

― Блин, ― вырвалось у него. ― Где, черт побери…

― Ну? Что сказал Дамблдор?

Драко выдохнул.

«Хорошо.

Она все еще здесь.

И плохо — в том смысле… Рррр».

Но у него все еще есть шанс сказать то, что казалось необходимым. Что бы оно ни было.

Ложь. Правду. Что-то среднее.

И как… к чертям собачьим, это сказать?

― Малфой?

― Немного.

― Это я сообразила. Ты там был едва ли больше минуты. Так что, что бы там ни было, он явно обошелся без предисловий.

― Неплохая дедукция, Грейнджер.

― Просто скажи, что он сказал, Малфой, и я оставлю тебя в покое, ко всем чертям.

― Кстати, что случилось, раньше?

Гермиона раздраженно нахмурилась.

― Что?

― У вас с Уизли. Что он сделал? Ты плакала.

― Он ничего не сделал, ― прошипела она, заметно покраснев даже в тусклом свете коридора. ― В любом случае, это не твое дело.

― Ну, тогда и это тоже.

― Глупости, ― полушепотом выплюнула она. ― Разумеется, это мое дело. Что он тебе сказал? Про Гарри? Про драку? Он знает?

― Нет.

― Не знает?

― Ну да. Знает. Но у него нет доказательств. Так что он ничего не может сделать.

― Но он спрашивал тебя об этом?

― Да.

― И что ты сказал?

― Что ничего не было.

Она на секунду замолчала. Драко почти слышал, как у нее в голове закипает моралистическая дискуссия по поводу его вранья.

Гермиона уставилась на него.

Или не совсем на него. Чуть-чуть левее.

Это раздражало.

― Грейнджер, какого…

Не успел он договорить, как она развернулась и двинулась прочь от него по темному коридору.

― Куда ты, черт возьми? ― он немедленно двинулся следом. ― Я сказал, нам надо поговорить.

Она не ответила.

― Не смей, ― прорычал Драко, почти поравнявшись с ней, слыша ее дыхание. ― Не вздумай опять игнорировать меня, Грейнджер.

― Отвали, Малфой! ― воскликнула она, шагая быстрее, чем когда-либо в последнее время, насколько он мог помнить.

«Нет. Ты не можешь уйти от меня. Не можешь. Не важно, что случилось той ночью.

Мне насрать, Грейнджер.

Все гребаные выходные я только и делал, что таращился на твою исчезающую спину, и больше не хочу».

― Ты можешь идти помедленнее? ― выдохнул он, собираясь перейти на бег. Смешно — пусть.

Забежать перед ней. И остановиться.

Гермиона мрачно посмотрела на него.

― Отодвинься, или, клянусь, я…

― Просто дай мне высказаться…

― Нет! Хватит слов, Малфой!

Она попыталась обойти его

Драко снова встал у нее на пути.

Глаза Гермионы метали молнии.

― Успокойся, Грейнджер.

― Иди на фиг!

― О, ради…

― Заткнись, Малфой! ― она повысила голос, привычно кривясь и хмурясь. ― Не знаю, может, это просвистело мимо твоих больных, извращенных мозгов, но я из кожи вон лезла, чтобы не обращать на тебя внимания, и не собираюсь вступать в новые идиотские пререкания просто потому, что тебе жаль упускать возможность поиздеваться надо мной!

― Ну конечно, как я мог не заметить, ты, тупая сука, ― огрызнулся Драко. Выражение его лица изменилось, копируя ее. ― Какого черта ты думаешь, я тут делаю? Интересуюсь, как прошли твои выходные?

― Просто дай мне пройти…

― Нет! Пока не скажешь, что, твою мать, происходит.

Да.

Шок, приоткрытые губы, скептическая гримаса.

― Прости, что?!

И яростное изумление в голосе, отразившееся на лице.

«Прекрасно, Грейнджер. Роскошно. Да, я знаю, какого хрена у нас творится, но что я еще могу сделать? Я не собираюсь извиняться. И все еще не хочу думать об этом достаточно долго для того, чтобы облечь в какие бы то ни было слова. Но это. Я не знаю ни о чем, кроме этого. Эти выходные. И ты — маячишь за каждым следующим углом замка и отказываешься даже взглянуть в мою сторону.

И я не хочу, чтобы мне было до этого дело. На самом деле, мне наплевать. Да.

Насрать.

Но если я до такой степени лезу на стенку… тогда – что угодно. Я сделаю все, что угодно, чтобы у меня не раскалывалась голова.

Даже это.

Просто разговаривать.

Просто видеть, что ты смотришь на меня.

Сейчас я так жалок, так отчаялся, что упаду еще ниже, Грейнджер, и побегу за тобой. Хотя бы для того, чтобы крикнуть. Услышать что-то живое.

Почувствовать в себе что-то.

И признайся, ты не прочь посмотреть, как сильно едет моя гребаная крыша. Местные новости, спешите видеть».

― Ты, ― пробормотал Драко, отчаянно ища, хватаясь за любые слова в этом внезапном жгучем безумии. ― Знаешь, в эти выходные я несколько раз пытался поговорить с тобой, Грейнджер. Ты игнорировала меня. И мне это не нравится.

― И ты действительно не понимаешь, почему?! ― рявкнула она, все еще неестественно громко.

― Не то, чтобы я тоже хотел того, что случилось!

Его заявление несколько ошарашило обоих.

Смутился. Всего на секунду. Почему-то. Потому что не очень-то представлял, что дальше.

Чего из того, что случилось, он не хотел?

Чего именно?

Всего?

Или того, что оно закончилось?

― Думаю, тебе следует отойти, Малфой, ― выдохнула Гермиона. ― Ты уже достаточно навредил.

― Я достаточно навредил? ― он засмеялся. ― И, полагаю, ухитрился сделать это совершенно самостоятельно?

Она вытаращилась на него.

«Ага. Правильно, Грейнджер. Я говорил, как люблю запах чувства вины, когда оно переполняет тебя?

Спелое. Как эти губы».

― Мы оба постарались, ― вдруг гораздо тише пробормотала она. ― Я не отрицаю. Но ты. Ты просто… то, что ты сделал. Не думай, что я не знаю.

― Что не знаешь?

― В чем было дело. Я ведь не дура. Ты получил, что хотел, так почему бы тебе, к чертям собачьим, просто не оставить меня в покое? Конец. Дело сделано. ― Ее губы слегка дрожали. ― Все кончено.

― Какого хрена ты имеешь в виду?

― Ой, не надо! ― засмеялась она, опять повысив голос. ― Не притворяйся, что понятия не имеешь, Малфой! Не делай еще хуже! Ты правда не знаешь, что иногда можно не быть такой жуткой сволочью, да?

― Может быть, если ты прекратишь говорить дерьмовыми загадками, я, наконец, пойму, что ты несешь.

― Что я несу? ― прошипела она, прищурившись и мотая головой. ― Куча дерьма? Вот на что это похоже?

― Какого хрена…

― Это ты хотел поговорить! Давай послушаем тебя!

― Скажи, что ты имела в виду, Грейнджер.

― Нет.

― Говори.

― Если ты элементарно не можешь признать это, Малфой — зачем сотрясать воздух?

Нарастающее нетерпение медленно расползалось по его телу.

О чем она? О той ночи. Но что? «Не думать, что она не знает, что он…» что?

Его руки медленно сжались в кулаки.

― Ты объяснишь, Грейнджер. Немедленно.

― Почему это?

― Потому.

― Что потому?

― Я сказал.

― Пошел на фиг.

― В чем дело, Грейнджер? Перестань быть такой тупой сучкой! Просто скажи, или я…

― Может, мне самой впечататься в стенку, чтобы тебе не трудиться?

― Заткнись…

― Но разве не к этому идет? ― Ее пылающее лицо и яростно поднимающаяся и опускающаяся грудь сводили его с ума. ― Ты уже подошел на два шага, Малфой. Можно предположить остальное! Ну, давай, еще разок! Убедись, что я настолько жалка, что опять позволю тебе это! И буду смотреть, как ты запихнешь мое унижение в свой поганый рот и станешь смаковать его, будто не можешь насытиться!

― Унижение? Хочешь поговорить об унижении?

― Издеваешься? ― она засмеялась. ― Хочешь переложить с больной головы на здоровую? Не забудь, это ты бросил меня та стол и делал все, что хотел! Твой гнусный план «решения» проблемы! И с этим чувством абсолютной власти! Потому что все дело было только в этом, не правда ли, Малфой? Борьба за власть? Ты использовал меня. И выиграл. Ну так поздравляю. Победа, блин. Надеюсь, ты ей подавишься.

― Победа?! ― Драко очень хотелось ударить что-нибудь. Что угодно. ― Что с тобой, Грейнджер?! Когда хоть что-то из этого выглядело, как моя победа? Разуй глаза!

― Я не могла! Они были полны слез, глупых, жалких слез, я едва видела собственные внутренности перед собой на полу! И слышишь? Я тебе говорю, прямо здесь и сейчас, как много ты тогда выиграл, Малфой! Ты великолепно сломал меня! Достиг цели! Так почему бы теперь не оставить меня в покое?!

― Потому что я не понимаю! Не понимаю тебя, Грейнджер! Мне было так херово той ночью, так тошно, я безумно запутался, от меня вообще ничего не осталось, и совершенно не поэтому! Не потому, что целовал тебя, чувствовал, как ты двигаешься подо мной… а потому, что я остановился, блин! Потому что когда ты сказала мне… сказала, что ты… что ты никогда… я не мог это сделать! Не мог, чтобы… я просто…БЛИН! Даже не знаю! Слушай! У меня был шанс сломать тебя, полностью, написать «шлюха» вот такими буквами по всей этой твой прелестной фарфоровой коже, и я остановился! Ты что, не понимаешь?

― Ты зашел так далеко, как собирался, Малфой! Не ври! Я грязнокровка, забыл?! Не притворяйся, что вообще хотел чего-то большего, кроме как унизить меня!

Драко съежился.

Кровь.

― Неправда. Не тогда. Я не… Не думал об этом так, окей?

― Но это то, что я есть! Просто тупая вонючая грязнокровка! Тебя бы неделями рвало, если бы ты дошел до конца, правда, Малфой? Ты бы никогда не смог простить себе!

― Прекрасно!

Прекрасно.

― Наверное, ты права, Грейнджер! Возможно, меня бы рвало целыми днями! Мои мозги вывернулись наизнанку недели назад, и с тех пор меня все время рвет. Я едва могу удержать хоть что-то внутри!

― Из-за меня!

― Из-за нас!

― Это одно и то же, Малфой! То же самое! Ничто из этого не имеет смысла! В этом нет ничего хорошего или настоящего! И я ненавижу тебя! Никогда не переставала, ни на минуту!

― Я тоже тебя ненавижу! Всегда ненавидел!

― Вот! Вот оно! Все это между нами, Малфой — просто мерзость. Мерзость, и грязь, и гадость! Эта ненависть! Почему ты не хочешь просто жить, как раньше? Почему не можешь оставить меня в покое?!

― Если бы я знал ответ, я бы, наверное, перестал чувствовать себя так, будто у меня не голова, а кусок свинца.

― Ой, бедняжечка Малфой! Тебе тоже несладко? Не справляешься?

― Заткнись, Грейнджер.

― С чего бы это? Не прикидывайся жертвой, Малфой, не выйдет! Ты величайший ублюдок школы! За все время в этих стенах, ты столько жизней превратил в кошмар, что если вдруг повернешься и начнешь искать сочувствия — ты совсем охренел, если думаешь, что найдешь.

― Я не ищу сочувствия, ты, наглая шлюшка! Мне не нужно нежной душевной жалости гребаной Принцессы Грейнджер, и ее мудрых советов! Это последнее, абсолютно последнее, что мне от тебя надо! Я никогда не попрошу твоей жалости!

― Жалость и сочувствие – разные вещи, Малфой, и знаешь, откуда мне это известно? У тебя нет никаких шансов на мое сочувствие, но тебе не помешает знать, что я жалела тебя все эти шесть лет — больше, чем кого бы то ни было!

«НЕТ».

Драко уставился на нее.

Жалость.

Если бы она только знала. Фактически, это было любимым словом отца.

«Ты никогда не научишься, Драко, ты никогда не станешь тем, чем должен. Малфоем. Ты слишком некомпетентен. Слишком переполнен поражением.

Мне тебя почти жалко.»

― Ты не можешь так говорить, ― пробормотал он. И сглотнул.

Но ее глаза все еще горели. И каждая частичка тела излучала уверенность, что она скажет это опять. Еще и еще.

― Почему нет?! Ведь это так! Я жалею тебя за то, что ты думаешь, что должен быть таким! Так себя вести! За то, что ты уничтожил столько возможностей для счастья! Не только для других, но и для себя! Ты разрушал себя с первой секунды, как я тебя увидела, Малфой! И да! Я почти жалею тебя за это! И это совершенно убивает меня, тянет вниз, забирает мое счастье, и — хватит! Ты сделал достаточно! Не сомневаюсь — ты способен на большее, правда. Не показывай мне. Не нужно доказательств! Я просто хочу, чтобы ты оставил меня в покое!

Ей больно. Кто угодно мог это почувствовать. И она хотела, чтобы ему тоже было больно.

Он знал, потому что ему. Было больно. Вместе с ней.

― Я не знаю, почему мне надо, чтобы ты знала, ― выдохнул он, тише чем она, в сто раз тише, но не спокойно — неровно, задыхаясь. ― Мне просто надо, чтобы ты знала. Я ненавижу себя за это, но это так. И мне плевать, что ты об этом думаешь. Плевать, потому что я ненавижу тебя. Все еще. Прямо сейчас. Но. В ту ночь. Грейнджер. Я остановился не потому, что хотел. Не потому, что это был план — унизить. И если это была борьба за власть… той ночью… я проиграл. Потому что я был совершенно беспомощен. И все мои последние силы ушли на то, чтобы остановиться, Грейнджер.

― Ты врешь, ― сказала она гораздо, гораздо тише. Почти прошептала.

― Нет. В ту ночь ты была нужна мне. И все еще. Ты была мне нужна весь семестр, Грейнджер. Но я не мог этого сделать. Когда понял. Я не мог забрать это у тебя.

― Не надо, ― выдохнула она. Он почти слышал ее слезы.

― Я не вру.

И вдруг…

― Нет! ― опять громко, голос искажен эмоциями: злость, разочарование, смятение. ― Нет, ты врешь! С меня хватит, Малфой! Довольно этих жестоких игр! Я больше не хочу! Не могу больше!

― Но я не…

― С чего ты взял, что я тебе поверю?! После всего?! После того, как узнала, кто ты?!

― Потому! Потому что не то, чтобы я говорил, что лю…

И тут что-то внутри него смолкло. И он замолчал.

Совершенно.

― Мне плевать! Я тебе отвратительна, помнишь? Омерзительна! Так грязна, что никогда не узнаю, как это – быть чистой… Я всегда буду в разряде грязи! Той, что никогда не отмоется, не исчезнет, никогда не изменится! Меня не исправить никаким заклинанием, Малфой, я такой родилась, и останусь такой навсегда! Только подумай об этом! Подумай о моей крови! Густой и черной. Текущей. Подумай о ней у себя на языке, когда ты погружаешь зубы мне в губу, Малфой! Как долго тебя рвало после этого? А в другой раз? Никакая ванна не будет достаточно долгой, правда?! Ничто и никогда не смоет этот тухлый мерзкий вкус! Эту вонь! Ты мне все время говоришь! Так много раз, что это накрепко засело у меня в голове, и я не могу забыть! Да! ДА! Я грязнокровка! И поэтому я знаю, Малфой! Вот откуда я знаю, что ты врешь! Врешь сквозь свои чертовы зубы! Просто ждешь удобного случая опять ударить и сломать меня! Но с меня довольно, понял?! С меня хватит, Малфой! Ты больше не сможешь, я тебе не позволю…

Единственное, что он мог сделать.

.Опять.

И она снова позволила ему.

Оба падали.

От ощущения друг друга.

И это было единственное, что он мог сделать.

Драко поцеловал ее — так, что почти потерял равновесие. И почти… полностью…. потерялся в ощущении.

Суровая простота. Абсолютная сложность. Целовать Гермиону Грейнджер.

Но до того, как он смог опустить руки, обвить их вокруг нее, толкнуть ее к ближайшей стене и почувствовать под губами великолепную кожу … она отстранилась.

Отстранилась. Задыхаясь. Отступила.

― Нет, Грейнджер, ― прохрипел он, ― не надо.

― Хватит, ― пробормотала она, мотая головой.

― Не надо, ― повторил он, и бездумно, отчаянно схватил ее за руку и рванул к себе.

Она споткнулась. Всем телом врезалась в него.

Стоять так. Прижавшись. Звук дыхания.

Драко прислонился щекой к ее щеке.

― Ты должна понять, ― выдохнул он так близко к ее уху, что почти слышал в нем тончайшие вибрации своего голоса.

«Я хочу, чтобы ты дотронулась до меня и почувствовала, как это прожигает дыры в твоей коже. Поняла. Это объяснение».

Он протянул между ними руку и завладел ее второй рукой.

Дрожа, крепко прижал ее к члену.

И застонал от прикосновения, привалившись головой к Гермионе.

Твердый член, болезненно упирающийся в ткань штанов.

Лихорадочный пульс. Ее.

Гермиона всхлипнула.

― Вот, что ты со мной делаешь, Грейнджер, ― прорычал он. ― Чувствуешь?

Она молчала.

― Когда я думаю о тебе, ― хмуро пробормотал Драко низким голосом, тыкаясь бедрами в жар ее руки. ― Когда ты рядом. Я ничего не могу поделать, Грейнджер. Я падаю. И я не могу выбросить тебя из головы. Не могу… У меня мысли путаются, блин. ― Он задышал быстрее. ― Ты это понимаешь, Грейнджер?

Гермиона чуть-чуть подвинулась.

Он удержал ее.

― Я бы хотел, чтобы было иначе. Клянусь всей жизнью, которая мне еще осталась. Но я не могу с этим справиться.

Она опять дернулась. На этот раз сильнее.

Вырвала руку.

«Нет. Пожалуйста, только… нет.»

― Отпусти меня, ― тихо сказала она, обдавая его дыханием.

«Но я не хочу.»

― Малфой.

Медленно. Он опустил руки.

― Послушай…

― Не говори, Малфой, ― прошептала она. Ее распухшие глаза были полны слез. ― Просто… не надо.

Он уставился на нее.

«Не надо?

Почему?

Если я не могу прикоснуться к тебе. Мне нужны слова. Чтобы дотронуться. Что угодно. Почувствовать.

Посмотри на меня.

Посмотри, твою мать, во что я превращаюсь».

― Мы так больше не можем, ― пробормотала она, ― Пойми ты. ― Она провела тыльной стороной ладони по щеке. ― С меня хватит, Малфой. Это никогда. Никогда не даст нам ничего, кроме опустошения.

«Нет... Не смотри на меня.

― Я просто… Я говорю. Для нас обоих, Малфой. Ради всего… Ради Гарри и Рона. Старосты Девочек и Старосты Мальчиков. Всего, чего каждый из нас когда-нибудь хотел добиться…

― Грейнджер…

― Пожалуйста, Малфой, не надо, ― она шмыгнула носом, опять вытирая лицо. ― Просто не надо. Я никогда не пойму, что это такое. Мы никогда не поймем. И даже пробовать – слишком опасно. Слишком больно. И я не хочу этой боли. Я не…

― Но ты не можешь просто…

― Прекрати! ― всхлипнула она, быстро опуская глаза, и еще одна капля упала на пол. ― Извини. Или… Я не знаю, что со мной. Но это – то, как оно должно быть, Малфой. Все. Кончено. ― Она подняла на него глаза. ― Это конец.

Это конец.

Драко не шевелился.

«Нет. Неправда. Не так просто. Ты не можешь вот так взять и сказать это, и надеяться, что»…

― Я действительно так думаю, Малфой, ― выдохнула она. ― На самом деле. Если мы продолжим — в конце концов, это сломает меня. Необратимо. И я не позволю, чтобы это случилось.

Ее губы все шевелились. Что еще она могла сказать?

Он услышал достаточно. Понял.

Понял, что она ничего не поняла.

Ничегошеньки.

Все, что он мог слышать.

«Кончено».

Кончено. Повторяй, снова и снова. Выше леса. Дальше радуги.

Как она ошибается. Во всем. Это же очевидно. Ты не можешь решить прекратить это. Если бы она могла. Если бы это могло сработать. Он бы сделал это, разве не ясно? Еще черт знает когда. Даже раньше, чем оно началось.

Он не хотел. Ничего из этого. А сейчас она думает. Думает, что все кончено.

И она верит себе. Абсолютно. Мерлин… почему… ты что, не понимаешь, что все зашло слишком далеко?

Пробормотать «пока» вслед ее исчезающей спине. Глядя, как она поворачивает за угол.

Еще раз.

Она не может верить.

На самом деле, не может верить в это.

Потому что он не верил.

― Я тут подумала, ну, и… кое-что должно измениться, Драко. Но я готова попробовать еще раз.

― Что?

Пэнси шла за ним всю дорогу из Главного зала и загнала в угол в пустынном коридоре третьего этажа.

― Мы. Я готова дать нам еще шанс.

Драко не слишком хорошо позавтракал. Он просто… сидел и придумывал причины не верить. Причины, почему она ошибается. Пялился через весь зал на Грейнджер. Поттер сидел к нему спиной, а Уизли лицом, и убийственного презрения в его глазах с лихвой хватало для того, чтобы опустить, отвести взгляд. Но Драко только переводил его обратно на Гермиону. В ожидании, что она поднимет глаза.

Ни разу. Она ни разу не взглянула на него.

― Драко, ты меня слушаешь?

Пэнси раздраженно уперла руку в бок. Во всем ее облике было что-то отчаянно уязвимое. Весьма необычно для шлюхи вроде нее.

― Да, слушаю.

― Ну?

«Что ну? Это что, шутка? Ты последнее, о чем я думаю, Пэнси. Честно говоря, настолько последнее, что не уверен, что мысль о тебе вообще когда-нибудь придет мне в голову».

Драко вздохнул.

― Слушай, Пэнси. С чего ты взяла…

― Я заметила — в последнее время с тобой что-то не то. В общем... ты такой несчастный, Драко. Наверное, из-за того, что мы поцапались.

― Что?

― Знаешь, мне тоже плохо. Вот я и думаю — нам просто надо попробовать помириться. Естественно, кое-что придется изменить, но…

― Заткнись, Пэнс, ― пробормотал Драко, мотая головой. ― Просто, пожалуйста. Заткнись. ― Он чувствовал себя выжатым, как лимон.

Если бы это было в любой другой день. Если бы Драко не был так переполнен кипящим неверием. Потерян, без остатка, без нее. Грейнджер. Тогда бы он расхохотался, на весь коридор. Из-за того, что Пэнси могла вообразить, что их отношения значат для него больше, чем стакан тыквенного сока за завтраком. Каковой, если честно, не значил почти ничего.

Разумеется, она надулась из-за того, что ей не дали договорить, и, как всегда, требовала объяснения – молча, поджав губы.

― Ты несешь чушь, ― сказал Драко. Коротко и ясно.

― Извини, что?

― Брось, Пэнси. Ты и я? Это была просто е*ля.

― Я пытаюсь тебе шанс, Драко! ― она кипела от ярости.

Драко снова помотал головой.

― У меня нет на это времени. Извини.

― Ты извиняешься?

Он обдумал это.

Да. Да, ему было жаль. Разве не странно? Ему было плевать на ее чувства. Они его не заботили, как заботили бы порядочного человека, но ему все равно было жаль. Потому что больше всего на свете хотелось, чтобы все было иначе: почти хотелось чувствовать все это к Пэнси, а не к Гермионе. Как все было бы просто. Как удобно.

― Да, Пэнс. Я извиняюсь.

Пэнси выглядела так, как будто ее ударили по лицу.

― И за что конкретно ты извиняешься, Драко? ― выплюнула она, ― За шлюху Грейнджер? Давай, скажи это. Как будто я раньше не знала.

Как быстро она об этом заговорила. Драко пришло в голову, что Пэнси с самого начала предполагала, что будет послана.

― У меня к тебе нет никаких чувств, Пэнси. Придется смириться.

― Отвечай на вопрос, Малфой!

Он хотел. Действительно, честно хотел. Швырнуть правду ей в лицо, здесь и сейчас. Зная, что она раззвонит по всему миру. Малфой и грязнокровка. Разве может быть больший позор для его имени? Хотя, какая разница? Наверное, это все равно убьет его, рано или поздно.

"И да, я хочу ее. Засунь это в свою немерeную пасть и проглоти, Паркинсон".

― Я уже сказал. И не собираюсь повторять.

― Что? Что ничего нет? Думаешь, я поверю? После всего?

― Если честно, мне насрать. Мне уже все равно, Пэнси. Ну, когда ты это поймешь? Я тебе никогда не докладывался, и не собираюсь. У нас с тобой никогда не было ничего, кроме секса.

― Ты сказал ее имя.

― Что?

― Той ночью, ты сказал ее имя.

― Какой ночью?

― Когда вернулся с собрания префектов. Ты злился, помнишь? Сказал мне заткнуться. Ничего не говорить. Развернул и нагнул на кровать. Зачем? Чтобы не видеть, кто это? Чтобы можно было представить, что я – это она?

― Может, мне просто нравится эта поза.

― И когда ты кончил, ты прорычал его. Ее имя.

― Может, тебе послышалось, Пэнси. Не приходило в голову?

― Мне никогда ничего не слышится, Малфой. Ты представлял, что я – это она.

Да. Представлял. И только сейчас это понял. Но не мог признаться. И не только из-за собственного позора. А почти. Почти из-за Грейнджер.

Если это выплывет наружу. То уничтожит их обоих.

― Зачем ты это с собой делаешь? ― голос почти бесстрастен, в голове пустота. ― Если так уверена, что я сказал имя другой девки, с какой радости хочешь дать нам еще шанс? Я думал, ты не потерпишь пренебрежения, Пэнси. А кто попробует – тому не поздоровится. Так зачем?

Мгновение она колебалась. Потом, кажется, нашла слова.

― Это имеет смысл. То, что мы вместе. Мы чистокровные, Драко, а чистокровные не должны путаться со всякими прочими.

Он был полностью согласен. Совершенно не должны.

Но почему-то делал это.

― Тогда почему не кто-то еще? Я не единственный чистокровный в школе, Пэнс.

― Ты отклоняешься от темы.

― Нет. По-моему, это ты отклоняешься.

― Но все всегда думали, Драко. Все и всегда – что мы с тобой предназначены друг для друга…

«Кто, ради Мерлина?..»

― … и ты должен жениться на чистокровной. Мы на седьмом курсе, Драко. Твое время истекает.

Драко почти рассмеялся. И одновременно его почти стошнило.

―Жениться? Мы?

― Это желание твоего отца.

― Нет. Он никогда не высказывался прямо. И, если ты не заметила, он умер.

И тогда. Крошечная иссохшая часть его сознания шепнула. Что, может, он и умер, но все равно знает. А Драко ухитрится предать все, к чему стремился всю жизнь.

― Но…

― По-моему, этот разговор окончен, Паркинсон. Пора бы уже двинуться дальше.

― Ты не можешь… Не с ней… ― Пэнси замолчала. Шмыгнула носом и отступила. Медленно, — в тень у противоположной стены. Помотала головой. В ее голосе была такая боль, что Драко вздрогнул. ― Ты делаешь большую ошибку, Малфой, ― пробормотала она. Он почти слышал слезы, струящиеся ее по щекам и звенящие в голосе. ― Я понятия не имею, что происходит. Но знаю одно. Ты пожалеешь. Вы оба пожалеете.

«Да. Поздравляю, возьми с полки пирожок». — Он уже жалел о каждом из бесконечной вереницы образов Грейнджер, не выходящих из головы. И, черт возьми, будьте уверены, она тоже жалела. Сожаление было таким невыносимо острым, что Драко почти чувствовал его вкус на языке.

Не то, чтобы это его останавливало. Что угодно из этого.

― Последний раз говорю. Не знаю, о чем ты.

― Ну. По крайней мере, насчет одного ты прав.

― И что же это?

― Каждый, кто перейдет мне дорогу, заплатит.

Драко сжал зубы.

― Это угроза, Паркинсон?

― Ты сломал мне жизнь, ублюдок.

Он посмотрел в потолок.

― Я в этом искренне сомневаюсь.

― Но и свою – в чертову тучу раз больше.

Драко резко взглянул на нее.

Потому что — несмотря на то, что он знал… Пусть твердил себе это каждое утро, и каждый вечер, и каждую минуту в промежутке — услышать это вот так, сказанным вслух другим голосом, непохожим на голос отца… его сердце сжалось.

Он сломал себе жизнь. В самом деле? Грейнджер разрушила его гребаную жизнь.

И, наверное, почти довольна собой. Почти. Преподав ему урок. Напоив Драко его собственным ядом.

Такого никому не пожелаешь. Невозможно, просто немыслимо. Потому что… да, он жесток и ему нравится жестокость… но это — слишком грубо, гнусно, и словно пропитано, насыщено ненавистью, и любовью к ненависти, и тягой к ее телу. Полный пи*дец, куда хуже, чем все, что мог сотворить с кем-то Драко. Сильнее любой магии, какой он когда-либо осмеливался пользоваться. Почти неодолимее законов отца. Неписаных правил его жизни. И, кажется, так и должно быть — судя по тому, насколько оно им противоречит.

― Не говори, что великому и ужасному Драко Малфою нечем крыть, ― съязвила Пэнси.

Драко все еще смотрел на нее, хмурясь, чуть наклонив голову на бок.

Он не ненавидел Пэнси. Просто она его жутко раздражала. А сегодня, этим утром, помешала его неверию. Залезла в голову большой жирной ложкой и взбила мозги в еще больший чертов гоголь-моголь.

Всё те последние слова. О разрушении.

Драко думал о Грейнджер, о том, как она ошиблась, что этот кошмар не кончился, потому что дыра у него в груди никуда не делась. И он все еще задыхается из-за нее. Он думал об этом всю ночь. Все предыдущие ночи. Три – с тех пор, как они в последний раз разговаривали. Казалось, тысячи — с тех пор, как целовались в последний раз. И мысль о ней отвлекла его от размышлений о себе. О том, каким он стал ничтожеством.

Почти наверняка Пэнси права. Он уничтожен.

―Может, когда ты наконец поймешь своей тупой башкой, что между нами все кончено, ― прорычал Драко, — слова скребли по поверхности мозга, заглушая мысли. ― Мы опять сможем стать друзьями, Пэнс. До тех пор. Оставь меня, на х*й, в покое.

Оставь меня, на х*й, в покое, как она.

Пэнси помотала головой.

― Знаешь, что хуже всего? ― прошептала она, лицо все еще в уродливой тени. ― Возможно, она даже не хочет тебя.

― Ты что, глухая? Я сказал, уйди. ― Он почти удивлялся, почему сам до сих пор не ушел. Почему его тело считало, что ему необходимо это услышать.

― Спорим, я права, а, Малфой? Она не хочет, чтобы ты испортил ее идеальные благопристойные юбочки, и из-за этого ты лезешь на стену и на х*й сходишь с ума. Ты поэтому такой в последнее время?

― Заткнись, Паркинсон. Или я не уверен…

― Быть отвергнутым грязнокровкой. Ниже некуда.

― Ты не поверишь, до каких глубин я дошел, ― огрызнулся Драко. ― С тобой путался, например.

― Не обманывай себя! ― рявкнула она, ― Не притворяйся, что я для тебя ничего не значила!

― Ты для меня ничего не значила.

― Я знаю, что это неправда.

― С чего ты взяла?

― Потому что это продолжалось четыре года, Драко!

― Большую часть которых мы оба трахались с кем попало.

― Нет. Большую часть которых ты трахался с кем попало. Последний год, Драко? Только ты.

― Не смеши мои тапки, Паркинсон. Ты даже не скрывала. Никто из нас не скрывал.

― Ну, я врала, ― выдохнула она. ― Врала, потому что не хотела, чтобы выглядело так, будто я влюблена.

Драко недоверчиво уставился на нее.

― А ты уверена, что не врешь прямо сейчас?

― Да, Малфой. Возможно, пару раз я и давала кому-то после того, как отсосу, но в последний год ты единственный, с кем я доходила до конца. Единственный, с кем я занималась любовью.

Драко почувствовал, что ему не хватает воздуха.

― Какого?.. Я с роду не занимался с тобой любовью, Пэнси. Даже не думал, что ты знаешь такие слова.

― И ошибся, не правда ли?

― И не я один. Могу поклясться могилой отца, что ни за в жизни не стал бы заниматься с тобой любовью.

― Ну, разумеется, ― издевательски протянула она. ― Наверное, вся жизнь заполнена попытками забраться в грязные трусы Грейнджер, а?

― Как скажешь.

― Все равно. Можешь грубить, сколько хочешь, Драко, но даже ты не можешь отрицать, что мы были связаны. Больше, чем ты когда-нибудь будешь со своей тупой грязнокровкой.

«Больше? Ты не представляешь. Нет ничего больше».

― У нас ничего не было.

― Ты не любил меня? Может, хоть чуть-чуть? Это даже не приходило тебе в голову?

Где ты была в последние годы, Пэнси? Он – Малфой. Он не умеет любить. Даже если захочет, — говорил он себе, — не сможет. Сын мертвого Пожирателя Смерти, насиловавшего, калечившего, пытавшего, убивавшего. Его не учили ничему другому. Он научился ненавидеть даже любовь матери. Сжимался от нее. Объятия, поцелуи, – и не так, как смущенно жмется большинство сыновей. А так, как учил отец.

Спросите Драко о любви, и все, что он сможет сказать – что любил только один раз. Отца. И это его полностью уничтожило.

― Драко? ― ее глаза мерцали. Надежда, отчаяние, ожидание – в крошечном отблеске света.

― Что тебе еще сказать? ― прошипел он, ― Ты была не больше, чем дырой для е*ли, Пэнси.

Драко сам вздрогнул от своих слов. Потому что в этом жестком отказе было что-то знакомое. Что-то — в ней, стоящей перед ним вот так и вдруг сникшей от его слов… у него перехватило дыхание. Он что, никогда так раньше не делал? Разве это так уж невозможно? Потому что, кажется, с Пэнси у него получилось.

― Извини, ― вырвалось у него. ― Я не хотел.

Драко не знал, что вызвало такую реакцию. Его предыдущие слова, или его извинение.

Пэнси шмыгнула носом.

― Я… я больше не знаю тебя, Драко, ― сказала она надтреснутым голосом.

Извини, ― повторил он.

― Почему… почему ты не можешь просто… просто выбросить ее из головы? ― Пэнси шагнула вперед. На щеках темные пятна, глаза припухли. ― Ты сказал… сделал… столько ужасного, Драко, но я могу… забыть. Обо всем этом, может быть. Я попытаюсь. Только… разве ты не помнишь, что у нас было?

Он помотал головой. Ему это не нравилось. То, как она унижалась перед ним. Никто, никогда не должен быть в таком отчаянии. Как он. Как он – из-за Грейнджер.

Его сердце защемило из-за боли Пэнси. Потому что у этой боли вдруг оказался такой знакомый вкус. Мерзкий и грязный. От которого невозможно избавиться.

― Не мучай себя, Пэнс, ― буркнул он, ― У нас ничего не было. Не трать слез.

― Как ты можешь так говорить?

Потому что он медленно цепенел. Потому что стоять перед ней было все равно, что перед зеркалом. Кусочек отражения капли его боли.

Драко почти. Симпатизировал. Вдруг. Так быстро, что даже странно. Почти сопереживал.

― Я просто… просто не думаю, что нам надо продолжать отношения, Пэнси.

― Почему? ― Слезы из глаз. ― Что бы там ни было…

― Нет, не надо…

― Нет, это ты не надо, Малфой! ― выкрикнула она, и глубоко вздохнула, широко раскрыв глаза. ― С чего ты взял, что она захочет тебя, Драко?

― Пэнси…

― Откуда ты знаешь, что она тебя не пошлет? Она подруга Поттера, забыл? Мы их ненавидим. Ты их ненавидишь.

― Я в курсе. И – да, ненавижу.

― Так что изменилось, Драко? Что, к дьяволу, изменилось?

«Не знаю. Никогда не знал. Никогда не узнаю. Просто изменилось. Так сильно, что с тем же успехом так могло быть всегда. И тебе надо держаться от меня как можно дальше, потому что это то, что бы делал я, если бы меня не переклинило. Ушел бы, и никогда не возвращался».

― Ты ошибаешься, Пэнси. Грейнджер тут не при чем.

Еще более странно. Он снова делал это не столько для себя, сколько для Гермионы.

― Докажи.

― Не могу.

― Ты знаешь, что можешь. Только один раз. ― У Пэнси был такой опустошенный голос, что Драко почувствовал тошноту.

И в то же время то, о чем она просила… на мгновение… показалось почти убежищем. Почти говорило — просто закрой глаза и сделай это. Только один раз. И представь мягкие кудри, темные глаза, книги, и перья, и ноги под столом – вызывающие такое жгучее желание и искушение.

― Драко?

Тихий голос. И он открыл глаза, потому что пока он думал, пока размышлял, они закрылись, оставив его в темноте с теми яркими картинками – ее. Грейнджер. Как всегда.

― Просто уйди, Пэнси, ― почти беззвучно прорычал он. ― Просто сделай себе одолжение и исчезни.

― Почему ты не можешь…

― Уйди. Немедленно. А то сделаешь в тысячу раз хуже.

Она посмотрела на него. На лице проступало опустошение, как гниль на дереве. Оно сказало все, что Драко хотел выкрикнуть. Проорать Гермионе. Я не верю тебе и ненавижу тебя. Я хочу тебя. И не могу быть с тобой. Почему. Ты не понимаешь, каково мне.»

Пэнси повернулась, чтобы уйти.

* * *

Гермиона перевернула страницу.

Сколько дней прошло с тех пор, как они в последний раз разговаривали? Три?

Три дня, как она сказала ему, как оно теперь будет. Без вариантов, без исключений. Кончено, раз и навсегда, и еще раз, чтобы без ошибок. В конце концов, она же Гермиона Грейнджер! Вот к чему она стремилась последние несколько недель. Снова стать собой. Здраво рассуждать, здраво мыслить и поступать благоразумно.

А из всего, что есть в мире благоразумного... она и Малфой занимали последнее место. Вот самое главное, о чем ни в коем случае нельзя забывать. Никогда. Потому что без здравого смысла от нее ничего не останется, говорила она себе, а Драко так далек от благоразумия, морали, здравомыслия, что лучше держаться от него… подальше. И это… имело больше смысла, чем любая страсть, когда-либо опалявшая ее тело.

В конце концов, он хотел решить проблему. И она дала ему решение. Без языков, и прикосновений, и выворачивания наизнанку. Ответ прост. Все. Конец.

Гермиона перевернула еще страницу.

Неважно, что он сказал. О том, что остановился, потому что ему было не наплевать, о том, что что-то изменилось. Она ненавидела это, но не могла не думать о том, что ей показалось, когда он задыхался, горел, дрожал над ней… что было в его взгляде. Раньше она бы постаралась выбросить это из головы… его победа… но теперь, после тех слов, его слов, оно вернулось и крутилось, непрерывно проигрывалось у нее в голове. Ну и что. И пусть — до тех пор, пока воспоминание не потускнеет настолько, что она не сможет вспомнить, в каком коридоре они разговаривали…

… все равно. Что бы там ни было. Что бы оно ни было, лучше держаться от него подальше, как и от Малфоя.

Она знала, что плохо себя чувствует. Хуже чем плохо. Мертвой. Но она придет в себя — все справляются. Это не конец света. Борьба не будет долгой. Все кончено. Самое трудное позади: сказать ему. Увидеть его глаза.

Его.

Малфой.

Драко.

Ничего-ничего... скоро у нее пропадет желание плакать, слыша это имя, — когда подступают слезы, пересыхает в горле и невозможно отдышаться, потому что воздуха словно не хватает. Словно каждая частичка ее сердца разрывается от боли.

В конце концов, наплевать, потому что в конце концов его не будет.

Еще одна перевернута. Страница пятьдесят девять.

― Ты вообще читаешь?

Гермиона рывком подняла голову. Она почти забыла, что сидит в гриффиндорской гостиной, а не у себя. Она скучала по тишине, но так надо. По крайней мере, пока ей опять не станет все равно.

― Да, а что?

Гарри пожал плечами.

― Ты не водила глазами.

― И?

― Не знаю.

Она помотала головой и опять уставилась в книгу. Козел. Перевернула еще страницу.

― Но ты только открыла ее, ― не отставал Гарри, явно веселясь. ― Предыдущую страницу. Ты не читала.

Гермиона раздраженно подняла глаза.

― И? Что с того? Я уже раз десять прочитала этот учебник от корки до корки, Гарри, — заведомо больше, чем ты.

― Я просто пошутил.

― Не надо.

― Успокойся.

― Извини?

Рон торопливо проглотил шоколадную лягушку.

― Заткнись, Гарри, ладно? ― проворчал он, бросая на него многозначительный предостерегающий взгляд.

«Наверняка намекает на что-то, о чем они говорили пару дней назад».

― Прости, ― пробормотал Гарри, поворачиваясь к огню. ― Думаю, это было явно лишнее.

― Тебе в самом деле стыдно, или ты просто думаешь, что должен извиниться, потому что Рон на тебя так посмотрел?

Черт. Да что с тобой, Гермиона? Она и не представляла, насколько разозлилась. Явно преувеличенная реакция, и…

― Как посмотрел? ― защищаясь, спросил Рон.

― Не трудись, Рон, ― нахмурилась она, ― Уверена, ты рассказал Гарри про то, какая я в последнее время нервная. ― Хотя он мог бы и сам заметить. ― Знаешь? Скажи ему, чтоб был со мной поосторожнее.

― Но Гермиона… ― Рон не мог справиться с изумлением. Гарри тоже. Она захлопнула книгу.

Гарри дернулся.

― Я извиняюсь, потому что мне стыдно, Окей? ― он украдкой взглянул на Рона.

Гермиона была уверена, что сейчас этот взгляд говорил – ага, то самое время месяца?

― Прекратите, вы оба!

― Что прекратить? ― два голоса, с равным замешательством.

Странно. Все это. Внезапная потребность ни с того ни с сего столкнуть их лбами. Возможно, Гарри и заслужил, чтобы ему как следует врезали, но Рон? Рон ничего не сделал. Тогда почему ей хочется сбежать от них? Почему тянет в собственную гостиную?

― Я просто хочу побыть в тишине и покое, ясно? Или я слишком многого хочу?

― Нет, ― быстро сказал Рон, не давая Гарри раскрыть рта. ― Извини, хм… Миона.

Но она помотала головой и вздохнула.

― Мерлин. То есть. Я просто… знаете. Через два дня этот Бал, и я немного нервничаю.

― Естественно, ― кивнул Рон.

«Естественно, — повторила она про себя. — Ты – лживая сука, и когда-нибудь они об этом узнают».

― Джинни отдала тебе платье, которое купила? ― Гарри сделал отчаянную попытку сменить тему.

― Да, ― короткий кивок. В памяти мелькнуло что-то кремово-белое. Гермиона тогда быстро запихнула длинное платье в шкаф, чтобы ее не стошнило прямо на него.

― И?

― Оно чудесное, ― соврала она. Хотя так и было. Только, к несчастью, ему не повезло ассоциироваться со всем, что относилось к тому вечеру. Вечеру, когда ей придется войти под руку с Малфоем. Когда все ее безупречные планы превратятся в великолепную кучу осколков у ее ног. Наверняка. Потому что Гермиона не была дурой. Она мечтала сохранять равнодушие, но сейчас это было возможно только вдали от него. А Бал был не вдали. Он приводил ее прямиком к нему.

Да, мне показалось, оно милое, ― согласился Рон. ― Хотя немножко похоже на свадебное.

Гарри скорчил рожу.

«Нет. Не думаю, что и вам нравится идея, что я буду выглядеть, как невеста Драко».

― Я его еще не мерила, ― промямлила Гермиона. Почему-то ей все еще хотелось уйти. ― Но померяю. Как-нибудь.

Надо было сходить в Хогсмид и купить его самой. Разумеется, она бы сделала это. Если бы была кем-то другим. Перспектива похода по магазинам за платьем возбуждала большинство девчонок так же, как и сам Бал. Это обостряло предвкушение, позволяло строить планы, действовать. А она сказала: «извини, Джинни, не сегодня. Придется поймать тебя на слове и попросить купить мне платье. Все равно, какое». И протянула галеоны. Джинни нахмурилась, посмотрела на нее так, как будто никогда и ни за что на свете не сможет понять, какого черта Гермиона не хочет пойти.

«Потому что это напоминает мне о Бале, Джинни. А Бал — о Малфое. А это вытаскивает на поверхность все, что я пытаюсь упрятать как можно глубже. Его язык, руки, то, как он почти погрузился в меня. Поэтому я не могу, Джинни. Извини. Потому что готова ухватиться за малейшую возможность представить себе, что его не существует».

Рон поежился и угрюмо бормотал:

― Я так рад, что не придется опять надевать ту уродскую мантию. Она совершенно испортила тот Рождественский Бал. Худший вечер в моей жизни.

― Все еще обвиняешь мантию? ― ухмыльнулся Гарри.

― И совершенно справедливо, ― не сдавался Рон, исподлобья глядя на него.

Гермиона хотела что-то добавить, ввернуть по поводу прошлого Бала — они с Гарри не уставали дразнить Рона по этому поводу. Но почему-то не могла найти слов. Не было сил даже на то, чтобы улыбнуться.

Да. Похоже, настал момент, когда ее полностью поглотила депрессия. Высосала все, что могло хоть как-то согреть сердце. Гермиона поняла, что пора уходить, — с тех пор, как кончились уроки, отвлечься больше не удастся. Даже с лучшими друзьями. По крайней мере, не сейчас, как это ни печально.

― Я так устала… Рон, Гарри… пойду-ка я к себе.

Осторожный и проницательный взгляд Гарри.

― Еще только полседьмого.

Гермиона пожала плечами.

― Я знаю. Наверное, приму ванну и пораньше лягу спать.

― Разумно.

Но перед тем как встать, перед тем, как собрать вещи и выпрямиться, Гермиона всем сердцем пожелала, чтобы там не было Малфоя. Готового сдобрить словами трехдневный урожай отчаянно жалких взглядов. Взломать молчание.

* * *

С ней было бы лучше. Это-то Драко знал. То, как она двигалась под ним несколько дней назад, сводило с ума. Как его сны. Да. Грейнджер двигалась так же, как в его снах. Нет. Лучше. Так, как будто знала их, и играла свою собственную роль, — забралась к нему в голову и позволила отыметь ее там.

Извиваясь под ним. Вот так. И если он закроет глаза, позволит этому поглотить его, то почти сможет отключить достаточно света, и боли, и «не то, не то, не то», чтобы потеряться в ее глазах, вообразить ее тело, сжимающееся вокруг него.

―Драко!

Но не тогда, когда она говорит. Не тогда, когда Пэнси произносит его имя.

― Заткнись, ― выдохнул он, двигаясь в ней с такой силой и скоростью, что слова почти потерялись.

… Она стояла в общей гостиной Старост. Слезы на щеках, глаза все еще красные и припухшие. Пароль. Она знала его с тех пор, как он затаскивал ее люда, чтобы перепихнуться. И вот она здесь, готовая умолять об этом.

Но Драко не поддавался. Она могла быть кем угодно. Но она – не Грейнджер…

Ее юбка сбилась вокруг талии. Он не хотел, чтобы она снимала форму. Так можно проводить параллели. Просто смотреть на блузку, воображать, что слизеринский галстук… это его галстук, и она надела его для него. Предательство. Грязное предательство Гриффиндора, и все – для него.

Драко издал хриплое, низкое горловое рычание. Стал двигаться резче... Она стонала под ним, и он ничего не мог поделать, кроме как попытаться, отчаянно попытаться мысленно изменить этот звук. Сделать выше, мягче, как у нее. А потом – громче, потому что хотел заставить ее кричать.

― Кричи для меня… ― задыхаясь, проговорил он, хватая ее запястья и удерживая у нее над головой. Вколачиваясь в нее с такой силой, что сыпались искры из глаз. Взгляд все еще прикован к блузке. Его галстук.

… Раньше, когда он увидел ее. Долю секунды думал, что это Грейнджер, стоит у камина, ждет его, чтобы сказать, что передумала. Поняла, что ничего не может поделать, что падает. Как он. Но он ошибся. Это было как удар в живот, такой сильный, что почти захотелось сплюнуть кровь.

И когда Драко сказал ей «нет», опять «нет», что-то мелькнуло. Ярость, разочарование, уныние, отчаяние и мука свернулись в клубок в горле. Это не Грейнджер. Но ему было нужно что-нибудь. Что угодно. Выдумка. А это идея.

Использовать ее. Ну не ублюдок ли он? Гермиона не хочет тебя, а эта девчонка — хочет. Так воспользуйся этим, как с детства учил отец. Оно, конечно, и рядом не лежало, но хоть что-то...

Единственная проблема, что это «что-то» было не то.

― Драко...! ― всхлипнула она, потом громче. Полувыкрикнула, ударившись головой о стену в изголовье кровати. Он вытянул было руку, чтобы защитить ее, затем убрал. Что он делает, это же Пэнси. Всего лишь Пэнси. Он так ненавидел ее за то, что это именно она сейчас под ним, что пусть хоть разобьет себе голову.

И ей это нравится? Нравится, когда ее трахают с такой силой, что она вот-вот порвется? Знает ли она… представляет ли, как будет себя чувствовать после? Когда он вышвырнет ее и снова кончит… на этот раз без нее, но с теми же фантазиями. Наверняка знает. И раз так — она в таком же отчаянии, как и он. Оба, вместе, — е*ля как способ избавится от безысходности, чуть прикрытой возбуждением.

Он отвлекся. Возбуждение ослабевало. Надо опять забыть, забыть, с кем он, и представить на этом месте ту, кого надо.

…Он сказал: «Пэнси, я не люблю тебя». Кивнула, слизнув слезу с губ. Она поняла, и Драко обрадовался, — потому что когда он сказал «иди наверх», ее глаза не загорелись. Она только сильнее заплакала. Но все равно пошла, и он знал, знал это чувство, — когда все, что угодно — лучше, чем совсем ничего.

А он сдался, просто потому что что еще оставалось? Потому что целый день, с тех пор, как Пэнси оставила его наедине с теми мыслями, все, что он хотел – почувствовать ее еще ближе. Грейнджер, конечно. Только сильнее хотел прикоснуться к ней, цепляясь за крошечную возможность что, может быть, если бы он взял ее, раз и навсегда, для него бы все кончилось. Он бы освободился, и смог начать склеивать разбитые куски жизни.

А потом он понял. Что это перешло все границы разумного, и уже ничего не возможно исправить. Все не так, как надо. Так почему не взять первую попавшуюся девчонку и не отыметь до бесчувствия? Нипочему. Невозможно исправить – помнишь? Может, ей даже не будет больно. Может, ей будет все равно. А хорошо бы и тебе тоже. Закрой глаза и представь…

Мускулы Грейнджер пульсировали вокруг него. Он был все ближе. Наклонил голову и укусил ее в плечо, оставляя отпечатки зубов сквозь блузку, прокусывая кожу. Но эта блузка… в ней было что-то не то… какая-то химия. Сильные духи. Обожгли язык. Драко отшатнулся.

Веки Пэнси дрожали, ногти скребли по его спине, длинные, наманикюренные, совсем не такие, как надо. Он так и не поцеловал ее, и не собирался. Он ни за что не приблизится к ее губам, потому что это разрушит всю с таким трудом создаваемую иллюзию. Вдребезги разобьет — потому что ничто не сравнится с тем, как он целовал Гермиону. Ничто – с тем, как она отвечала ему. Грязно, жарко, отрешенно. Нигде нет ничего подобного. Даже в горе Пэнси, когда он сильнее сдавил ее запястья и смотрел, как лоб покрывается тонкой пленкой пота.

Мерлин, Пэнси, прости. Но я ненавижу, что это ты, а не она. Ее тихий взгляд. Смертельно. Длинные ресницы. Без этих губ, блестящих, увлажненных ее языком, маленького носа, тонких волос, пылающих щек. Я хочу Грейнджер. Она – единственное, что я хочу. Наклониться и лизнуть ее шею, то место, где бьется пульс, чтобы он бился мне в рот, и провести зубами по коже. Попробовать грязь и красоту.

А ты – чиста и отвратительна. Ты – все, что хотел для меня отец. Ты не сравнишься с ней, не сравнишься с тем, что ощущали мои пальцы, вытянувшиеся внутри нее, горячей, влажной и тесной.

Кончая, Драко вышел из нее. Наклонив голову. Сжав зубы. Мелко, резко дыша, хватая воздух. Кончил ей на юбку, на простыни, на ее раскинутые бедра. Должен был. Не мог кончить в нее. Просто… безнадежно непонятно. Почему, ради Мерлина. Но не мог.

Грустно. Печально, но не мог.

Широко раскрытые глаза Пэнси. Гораздо шире, чем раньше. И рот. Приоткрыт.

― Ты… ― Она задохнулась, замолчала, сглотнула и снова открыла рот. ― Ты опять сказал это.

― Что сказал? ― спросил Драко, с усилием закрывая глаза, вдыхая как можно глубже, чтобы сдержать резкий приступ тошноты. Желудок никогда не позволит ему кончить с Грейнджер. Переступить через то, насколько это неправильно.

― Ее имя.

Драко рывком поднялся с нее и повалился на спину, тяжело дыша.

― Нет, ― пробормотал он, отлично зная что, почти наверняка, так и было.

― Сказал.

Он опять слышал отголоски слез в ее голосе. Мерлин. Чего она ожидала? Наверняка уже должна была понять, что, даже если Драко все отрицает, он врет. Все врет.

Он врал только словами. Чувства были ясны, как день. Не то, чтобы он пытался их от нее скрыть. Пэнси села, торопливо натягивая трусы и прошипела:

― Ты ублюдок.

Она что, раньше не знала? Наверняка знала.

― Я никогда тебе этого не прощу.

«Нет, наверное, не простишь»... ― и тогда Драко посетила запоздалая мыслишка, а кончила ли она? Он ничего не почувствовал, но ведь запросто мог и не заметить. Не очень-то он о ней и думал. А если она не кончила – тогда поздравляю, Драко, ты совсем свихнулся из-за этой суки Грейнджер. Ему вдруг почти захотелось проверить, узнать у Пэнси, да или нет. Банально, бессмысленно, и все же что-то, чем можно заполнить молчание.

Так он и сделал.

― Ты?.. ― начал он.

― Что я? ― выплюнула она, вскакивая с кровати. Пригладила волосы и оглянулась в поисках туфель.

Нет. Он не будет спрашивать. Зачем? Оно ему надо?

― Понравилось ли мне? ― прошипела Пэнси.

― Типа того.

― Какое тебе дело, Малфой? ― Срываясь на крик, засовывая ноги в туфли и подбирая сумку. ― Я не она, правда? Не та грязная куколка, которая спит у тебя за стенкой. Тебе хорошо дрочится на нее, Малфой? Ходишь в ванную, чтобы прижать ухо к двери и послушать, как она дышит?

― Пошла ты, Пэнси.

― Не волнуйся, ― рявкнула она. ― Я ухожу.

Драко еще лежал в постели, пытаясь отдышаться, а дверь его спальни уже открылась и тут же захлопнулась с такой силой, что могли вылететь стекла. Обдав его дождем осколков.

Они оба знали, чем это кончится. Пэнси не была дурой. Но это капельки не уменьшило боль, которая с мстительным бешенством билась у него в голове.

Драко лежал и размышлял. Если подумать, вся эта чертовщина, которая творится с его телом – просто шутка. Большая толстая уморительная шутка. Последние десять минут, проведенные с Пэнси, принесли что угодно, кроме удовлетворения. Сокрушительное разочарование, но чего он еще ожидал, только не заталкивая многосущное зелье ей в глотку? А самое смешное. Отыметь Пэнси – единственное, что он за последнее время сделал правильно, по-отцовски. Но придется напрячься, чтобы перестать ненавидеть каждую минуту этого. Обхохочешься. Или это, или тот кошмар, что он, безусловно, предпочел бы трахаться с грязнокровкой.

Может, в глубине души Драко считал, что быть внутри кого-то, помнить, что кто-то все еще так сильно хочет его ― поможет. Всплыть на поверхность, глотнуть воздуха; хоть немного освежит голову. Если бы хоть какая-то частичка его еще помнила, что в жизни есть что-то еще, кроме Грейнджер, Драко смог бы осознать всю глубину своего падения.

Потому что так и было. Он знал, что пал, низко, погребен под толстым черным слоем земли в глубине собственного мозга, но не знал, насколько. Было не с чем сравнивать – в голове не осталось ни капли разума. Одни дикие крайности. Тяга к ее темной красоте против воли отца. Который, наверное, убил бы его за все, что произошло в эти последние несколько недель. Не то, чтобы Драко это заботило. Он все еще был Малфоем. Все еще ненавидел грязнокровок. Все еще понимал, что за все сделанное, за все, что он делает сейчас, наказание было едва ли не важнее выживания.

И, Мерлин. Он так устал.

Эта история уже потеряла прелесть новизны. Но все еще продолжалась.

И тут Драко услышал внизу крики. Громкие, злобные, визгливые вопли, складывающиеся в слова.

Пэнси.

И есть только один человек. Только один, кто может быть сейчас внизу с ней.

Драко вскочил так резко, что у него закружилась голова.

* * *

Гермиона застыла, едва войдя в комнату.

Она слышала их, громкие, тягучие, ядовитые стоны, сочащиеся через потолок. Его имя, снова и снова. Почти крик.

Малфой. И кто-то еще с ним, какая-то девица, мечущаяся на простынях, в то время как он трахал ее с такой силой, что, казалось, слышно, как сталкиваются кости.

Если бы у Гермионы хватило присутствия духа, чтобы справиться с собственным телом, она бы развернула его и вытолкнула за дверь, вывела прочь отсюда. Закрыла уши руками и выбросила из головы память об этих звуках, без остатка. Сделала так, чтобы они растаяли. Превратила в блаженное неведение, как будто никогда и не слышала; не было внезапного тугого узла боли в горле, шока, на миг прервавшего стук чего-то кровавого и мерзкого в груди.

Но ее не случилось рядом, чтобы забрать себя. И поэтому пришлось стоять там, и слушать, почти упав, привалившись спиной к стене.

Но почему?

Почему слушать эти звуки так больно? Почему то, что он вернулся к заведенному порядку и снова начал трахать всех, кто пожелает, стало такой неожиданностью? Что она думала? Что что-то в его словах, в том, как он смотрел на нее, значило, что он не сможет прикоснуться к кому-то еще?

«Твою мать, ты дура, тупая сука. Такая наивная. Ты сказала ему, что все кончено, и, опаньки – он принял это. Три дня, и он пришел в себя. Потому что, Мерлин, это то, чего ты хотела.

Не забудь — это как раз то, чего ты хотела».

И Гермиона повторяла это себе снова и снова, и стояла там, постепенно сходя с ума. Не в силах двинуться, не понимая зачем, и постепенно ее сердце снова разбивалось на куски. Она ненавидела себя за это. Ее глупое сбрендившее сердце. Какое ему дело? Она обещала себе, что выздоровеет, что придет в себя. А сейчас ее как будто окатили ледяной водой, так что она едва могла дышать.

И Гермиона осталась. До тех пор, пока не кончились слова, не стихли приглушенные стоны и отравленные вопли восторга. Она хотела уйти – как только сможет передвигать ноги, чтобы они унесли ее отсюда, назад к Гарри и Рону, наверх в ее комнату, прочь, в морозный воздух ночи. Все равно, куда. Как только сможет двигать ногами.

«Шевелись. Пожалуйста, просто уйди».

И она почти ушла. Честно, могла поклясться жизнью. Уже уходила, убегала, мечтая, чтобы каждый дюйм черепа взорвался, и можно было начать сначала, но тут поднялся крик. И стало совершенно ясно, что там Пэнси Паркинсон. Это она кричала его имя, содрогалась под его голым телом, смаковала его язык, его пот и, да, Мерлин, да, Гермиона все еще страшно ненавидела его. Ненавидела их обоих.

Она не могла разобрать слова, даже не слышала, отвечал ли он вообще, но не могла себя заставить перестать надеяться, что он ее выгонит. Выкинет. Скажет, что она для него ничего не значит. Такое же ничто, как сама Гермиона.

И тут, так же неожиданно, как яростный хлопок двери малфоевской спальни, Пэнси слетела вниз по ступеням: лицо в пятнах, красная, униженная и подавленная…

…прямо туда, где сейчас стояла Гермиона. Заметив ее, Пэнси замерла.

Ага. Если когда-нибудь и было самое время уйти, самое время пошевелить своими чертовыми ногами. Гермиона повернулась, помедлила, и повернулась в другую сторону, направляясь к себе в спальню.

― Стой, ― рявкнула Пэнси голосом, кипящим от злости.

Гермиона обернулась, медленно. Глаза Пэнси были как две узкие щелки, не разобрать, открыты или нет. Мерлин, она никогда в жизни так ее не ненавидела.

― Полагаю, ты хотела сказать «постой, пожалуйста», ― огрызнулась Гермиона, и вдруг почувствовала что-то странное. Потому что, еще раз взглянув на Пэнси, поняла, что эта девчонка плакала. Весь день. Возможно, всю неделю. И сейчас не время ее провоцировать.

― Надеюсь, ты счастлива, ― пробормотала Пэнси, грубо проводя по щеке тыльной стороной ладони и сильнее размазывая черные пятна.

― Не знаю, о чем ты, ― невнятно ответила Гермиона. А сердце кольнуло от внезапного точного понимания.

― Я ненавижу тебя, ― выдохнула Пэнси. ― Я уже говорила?

― Да.

― Значит, говорю еще раз.

Гермиона уставилась на нее. Ей расхотелось уходить. Потому что что бы Пэнси ни бросила в нее — она поймает. Поймает и швырнет обратно: рассудительно, умно, раздражающе спокойно. Она знала, как Пэнси это любит. И она заслужила это, после… что бы оно ни было.

Когда она слушала те звуки… только… что, наверху с Малфоем. Она бы задушила Пэнси, чтобы заткнуть.

Нет, она не уйдет. Выяснит, почему она должна быть счастлива, а Пэнси выглядит так, как будто хочет убить ее на месте. Неважно, что она и так знает.

― Ты хотела что-то сказать, Пэнси?

― Не строй из себя дуру, ты, идиотка, ― выплюнула та.

― Прошу прощения?

― Сколько ты тут торчишь? ― Гермиона заметила, что Пэнси подошла на шаг ближе.

― Только вошла. А что?

― То есть, ты нас не слышала?

«Так громко – я вас почти чувствовала».

― Слышала что?

― Меня и Драко. Мы сейчас так классно, мощно потрахались, Грейнджер.

Гермиона сглотнула.

― Какая жалость. Я это пропустила.

― Но это еще не все.

― Нет?

― Нет, ― Пэнси подошла еще на шаг. ― Есть небольшая проблема…

Гермиона не хотела спрашивать, в чем дело.

― …ты.

Но все равно получила ответ.

Она. Она была проблемой. Драко… что-то… в какой-то момент… думал о ней. Это одновременно ужасало и извращенно радовало.

Гермиона потрогала палочку во внутреннем кармане. Секунда, не больше, на то, чтобы достать ее.

― Возможно, тебе стоит уйти, Пэнси.

― Не раньше, чем ты признаешься, ― Ее раздраженное лицо вблизи казалось еще краснее. ― Драко молчит, но я и так знаю. Но если ты произнесешь это ― обещаю, что не сделаю тебе слишком больно.

Гермиона почувствовала, как у нее пересохло во рту.

― Не понимаю, что ты имеешь в виду.

― Ты ведь спишь с ним? ― Голос Пэнси слегка сорвался.

― Я не…

И тут она взорвалась. Гораздо раньше, чем могла предположить Гермиона. Потому что временами она замечала крошечное сходство между собой и Пэнси. Они обе как можно дольше стараются сохранять спокойствие. Не исключено, что для Пэнси это просто тактика. Для Гермионы – проявление зрелости. Как правило.

― Заткнись! ― завопила Пэнси. ― Не отпирайся! Ты – грязнокровная шлюха, Грейнджер, и попадись кто-то вроде Малфоя… Да ты умолять будешь! Притворяешься скромненькой правильной школьницей! Не думай, что я хоть на секунду поверила! Ты бл*дь, и всегда была!

― Неужели?

― В самом деле, сука! Спорю на что угодно, ты только и ждала, как бы прибрать его к своим грязным рукам. Годами надеялась затащить его в постель!

― Ты ошибаешься.

― Ты так считаешь? Я что, думаю задницей, Грейнджер? Проснись, ты, маленькая распутная выскочка! Я не дура. Вижу, что здесь творится, и ты еще об этом пожалеешь! Думала, можешь резвиться у меня за спиной? Ты даже не представляешь. Не представляешь, как ошибалась!

― У тебя шарики за ролики заехали, Пэнси. На твоем месте я бы думала, а потом говорила.

― Шарики за ролики? Какого хрена ты там бормочешь, Грейнджер? Не смей при мне бросаться своими грязными маггловскими словечками! Оставь их для постели. Драко стал таким гнусным извращенцем, спорю на что угодно, они его ох*ительно заводят!

― Хватит, Пэнси, ладно? ― Гермиона услышала в собственном голосе следы паники.

― Нет, сука, не хватит! Ты же не перестала? Не перестала е*аться с Малфоем, хотя все это время знала, что он со мной!

― Я не… Я никогда…

― Ой, не разыгрывай невинность, ты, мерзкая шлюха, а то меня стошнит!

― Мерлин, Пэнси! Ты несешь чушь, ― вот так, просто и прямо.

Что-то в этих словах задело Пэнси. Новые слезы потекли по щекам. Она стиснула зубы и сжала кулаки. И коротко рассмеялась.

― Знаешь? Он сказал точно то же самое. Вы оба. Вы превращаетесь друг в друга, это отвратительно! Ты, б*я, заплатишь за это! И знаешь что? Тебе будет больно, Грейнджер, в сто раз больнее, чем ты делаешь мне! Надеюсь, это убьет тебя! Надеюсь, это, на х*й…

Но не успела она достать палочку ― палочка Гермионы была уже в руке, твердо и уверенно нацелена в лицо Пэнси.

* * *

Едва успев натянуть штаны, Драко скатился вниз по лестнице в гостиную.

Какая неожиданность… Палочка Грейнджер направлена на Паркинсон. Пэнси застыла в ярости, мокрые злые глаза, казалось, прожигают Гермиону насквозь, так что непонятно, как та еще ухитряется удерживать палочку.

И тут Гермиона увидела его, и выражение, мелькнувшее на ее напряженном лице, было как ведро воды на голову. Холодное. Знающее. Такое почти «как-ты-мог», что у него перехватило дыхание.

Она все слышала. Как они там трахались. Драко не подумал, не позаботился о заглушающих заклинаниях. Раньше было незачем… раньше, когда он почти хотел, чтобы она слышала. Для прикола.

― Грейнджер… ― начал он. Но какие могут быть слова? Этот взгляд. Разве она не этого хотела? Она сказала, что у них все кончено. Вот почему он никогда в это не верил.

― Убери ее от меня и выведи вон отсюда, Малфой, ― слова выскочили так быстро, с такой болью, что ему пришлось проиграть их в голове еще раз — просто чтобы понять. Или, может, это просто ее голос. Наконец-то слышать его после всех этих дней врозь.

― Грейнджер…

― Давай, ― ее палочка все еще нацелена. ― Пока я не сделала что-то, о чем потом пожалею.

Драко все еще смотрел на нее, глаза в глаза. Пытался сказать ими «прости»… нет… нет, он не жалел, просто… что-то. Она ведь просила об этом.

Это твоя вина, Грейнджер. Поэтому не смотри на меня так.

― Почему бы не сделать, как сказала твоя ненаглядная грязнокровка? ― ехидно сказала Пэнси, не отрывая глаз от кончика палочки Гермионы. ― Может, избавившись от меня, вы двое помиритесь. Посмотришь, кто из нас лучше, Драко.

― Заткнись, Паркинсон, ― Драко быстро подошел к ней и взял за локоть. ― Тебе пора.

Она яростно стряхнула его руку.

― Вы забываете, что я умею ходить, ― огрызнулась Пэнси, с отвращением глядя на Гермиону. ― Я могу выйти вон самостоятельно, ты, шлюха. Делать мне больше нечего, торчать тут, ― прошипела она, закрывая сумку, открытую после неудачной попытки вынуть палочку. ― Меня тошнит от вас. Тут невозможно дышать.

Пэнси метнулась через комнату к двери и распахнула ее, помедлив только для того, чтобы выплюнуть последние слова.

― Вы оба за это поплатитесь, ― пробормотала она, всхлипывая, в слезах, выходя, и, чуть повернув голову: ― клянусь, Малфой… ― потому что она говорила именно с ним. ―…Вы оба поплатитесь. ― И дверь захлопнулась. Звук ее шагов в коридоре; портрет встал на место.

Драко внутренне зарычал. Он чувствовал себя выжатым, как лимон. ― «Не будь Грейнджер, Паркинсон, ты стала бы величайшей ошибкой моей жизни». ― И повернулся к Гермионе. Она опустила палочку и смотрела в пол. Очевидно, собираясь что-то сказать.

И, не поднимая глаз:

― Если она скажет Гарри или Рону…

― Не скажет, ― ответил Драко, осторожно глядя в ее побледневшее лицо. ― Можешь мне поверить, Пэнси не захочет, чтобы это вышло наружу.

Гермиона подняла глаза.

― Так ты сказал ей? ― нервно спросила она.

― Нет.

― Тогда откуда она знает?

― Она не знает. Просто думает, что знает.

― Мне не показалось, что она просто думает. Похоже, она уверена.

― Я ей ничего не говорил.

― Ну, тогда откуда она знает?

― Отъ*бись, Грейнджер, я позабочусь, чтобы твой драгоценный Поттер ничего не узнал. Довольна?

«Не парься. Продолжай вертеться на своей безопасной карусели здравомыслия с парой лучших друзей. Я посторожу. Ненавидя всех вас».

Она слегка откинула голову и выдохнула:

― Отлично, ― и его сердце упало, потому что Гермиона повернулась, чтобы уйти. ― В следующий раз, если не сложно, пользуйся заглушающими чарами, ― пробормотала она, ― я буду признательна. ― И направилась к лестнице в свою комнату.

Драко уставился ей вслед.

― Грейнджер, подожди.

― Оставь меня в покое.

― Ты ведь хотела этого, правда? ― он пошел за ней вверх по лестнице, стараясь держаться на две ступеньки ниже, смотрел на ее ноги, на изгибы тела, которые вызывающе покачивались от быстрых движений. Мерлин. Дай мне попробовать…

― Уходи.

― Стой. Дай мне объяснить.

Она повернулась и посмотрела на него сверху вниз.

― Я уже услышала все, что мне надо, Малфой, через потолок, ― прорычала она. ― И знаешь что? Ты прав. Я этого хотела. Все время.

― Слушай, я не говорю, что…

― Нет, действительно. Ты совершенно прав. Мне было наплевать. Мне было абсолютно все равно.

― Врешь.

― Да ну? ― огрызнулась она, отворачиваясь и шагая на верхнюю площадку лестницы. Что-то пробормотала, и дверь распахнулась. ― Я уже сказала тебе, что все кончено. И я действительно имела это в виду.

― Не думаю.

Она могла повторять сотни раз, он бы все равно не поверил. Это как снег с дождем. Совершенно бессмысленно. Без толку. И в результате ― еще меньше чем «ничего», которого она добилась в прошлый раз. И даже это было более осмысленно, чем ее слова.

― Значит, ты ошибаешься, ― выдохнула Гермиона и попыталась захлопнуть дверь, но Драко уперся в нее рукой.

― Не надо, Грейнджер. Не усложняй. Сколько ты еще собираешься играть в эту идиотскую молчанку? Она ничего не изменит.

― Что? ― выплюнула она, ― Тебе не нравится мой способ? Не нравится, что я тебя игнорирую? Было бы лучше, если бы я пошла потрахалась с первым попавшимся гриффиндорцем?

Драко зарычал сквозь зубы.

― Не будь дурой.

― Дурой?

― Это ничего не значило. Пэнси. Она ничего не значит.

― Они все ничего не значат.

― Зачем ты это делаешь?

― Тебе-то что? В любом случае, для тебя это только игра.

― Игра? ― Иногда… просто чистое, беспредельное отчаяние. ― Думаешь, Грейнджер, я в это влез только потому, что мне нужны лавры победителя?

― Я этого не говорила.

― Для меня это все, что угодно, только не игра, ты, идиотка.

― Отпусти дверь, Малфой.

Мерлин… он просто… Блин. Если бы она не была так опасна со своей палочкой, он бы уже свернул ей шею. За все это. За невыносимую боль от бьющего наотмашь факта, что они просто не могли понять друг друга. Никак. Это казалось больше их обоих.

― Ты хоть что-то понимаешь своей тупой башкой, Грейнджер?..

Она на секунду прищурилась.

― Что? Как, к чертовой матери, я собираюсь держаться от тебя подальше? Потому что да. Понимаю.

― Я не про это.

― А я все равно скажу, ― рявкнула Гермиона, чуть приблизив лицо к широкой щели между дверью и косяком. ― Я собираюсь закрыть эту дверь, и я собираюсь молчать дальше. Как будто тебя нет, Малфой. И все опять будет прекрасно. Потому что ты и я? Мы не можем разговаривать. Не можем находиться в одной комнате. И я, к чертовой матери, не могу дышать, когда ты на меня смотришь, как дурак. Поэтому перестань. И прекрати это. Просто оставь меня в покое.

«Все будет прекрасно, опять? Откуда такие хитросплетенные слова, Грейнджер? Как ты можешь так заблуждаться?»

― Чем чаще ты будешь это повторять, тем больше я буду стараться, ты, тупая сука, ― тихо, зло сказал Драко.

― И чем больше ты будешь стараться, ты, неотесанный ублюдок, тем больше вероятность, что я не выдержу.

Надо было усмехнуться. Съязвить, вернувшись к своей обычной манере, пусть на мгновение. Пусть только для того, чтобы разозлить ее, хоть на долю секунды. Разозлить, добраться до нее, до самых подкожных вен. Заставить их также саднить, как из-за ее безразличия они непрерывно саднят у него.

― Что? ― с легким беспокойством. ― Тебе это кажется забавным?

― Я просто подумал, Грейнджер, ― протянул Драко, ― как далеко мне придется зайти, чтобы это случилось.

― Да ну?

― Я уже зашел достаточно далеко, и если это не предел… Ну, тогда не знаю…

― Это был предел, Малфой, ― она кипела от ярости. ― Не сомневайся.

― Ты уверена?

― Абсолютно.

― Нет. Не абсолютно. А если честно, даже и не уверена.

― Что?

― Просто хочу кое-что уточнить. Я еще в своем уме, ― ну, если не считать тех случаев, когда ты рядом. Или я заперт в собственном мозгу и временами слышу то, чего нет. ― И не сдаюсь, потому что знаю, что я не один это чувствую. Я не позволю тебе отрицать это, Грейнджер. Не дам делать из меня дурака. Потому что той ночью я мог зайти дальше. Мы оба это знаем. Если бы я не заставил себя остановиться, ты бы стала немножко меньше ― без того, за что так отчаянно цепляешься. ― Его верхняя губа дернулась в подобии улыбки. ― Так давай дальше. Это был не предел. Потому что я ведь мог ничего тебе не оставить, правда?

Просто ответь на тот вопрос. Потому что у него в запасе еще миллион таких же. Может, тогда ты начнешь понимать дикий хаос у него в голове. Вопросы о том, когда ты стала такой красивой, откуда взялась безумная тяга к твоей крови… безумная тяга — у него. Когда он начал одновременно ненавидеть и нуждаться в тебе, в то время как жестокий внутренний конфликт постепенно разъедал его мозг? Ненависть и желание. Два кита, основа психики Малфоев.

Ненавижу тебя. Нужна мне.

И можно только гадать, что сильнее.

― Все равно, ― наконец пробормотала она слабым голосом. ― Я никогда в жизни не была тебе так благодарна.

― За что?

― За то, что ты остановился.

― Не верю.

― После этого? С Паркинсон? Уж поверь.

Так ей было больно. И если они оба не знали, что у нее нет на это права, она могла бы точно так же крикнуть «как ты мог».

― Я тебе говорил. Это ничего не значило.

― Да. Наверное. Для тебя секс – что-то вроде спорта, а, Малфой?

Не мучай его этим воспоминанием. Так было. Просто и бездумно. Получить удовольствие. Потешить самолюбие. Все, что он хотел от секса.

Драко был так зол, так измучен. И не знал. Не был уверен, как реагировать. Вздохнуть. Зарычать. А если соврать и сказать да? Да, для него это до сих пор ― всего лишь спорт. Всего лишь один из его талантов.

Нет. Это не было ничем, кроме отчаяния, мести, убежища, и то ― лишь на миг. На печальнейшие секунды перед тем, как он кончил, с ее именем, и разум разбился на тысячу крошечных картинок ее глаз. И все равно это была не Грейнджер. А он ведь был в каких-то сантиметрах, почти, но не там. Еще нет. Не было: наклониться, выпрямиться и вверх, вверх, в ее тело, глубже, чем она когда-либо чувствовала. Ее первый раз. Потому что он бы был ее первым.

И, Мерлин. Пусть это не будет кто-то другой. Разумеется, Драко себя за это ненавидел, но не хотел, чтобы кто-то другой ощутил то же, что и он. Никто не должен почувствовать потрясающий жар ее влажной кожи, как когда он чуть глубже втолкнул в нее пальцы.

Никто.

Молчание Драко заставило ее еще раз попытаться закрыть дверь.

― Слушай, перестань, а? ― Нахмурился он.

― Не перестану. Это бесполезно, Малфой. Просто иди спать.

― Чтобы проснуться утром и обнаружить, что ты опять меня игнорируешь? Не пойдет.

Гермиона закатила глаза.

― Чего ты от меня хочешь?

― Я не знаю, чего хочу. Ни малейшего дерьмового понятия не имею. Вот в чем беда, Грейнджер. Когда ты это поймешь?

― Я все понимаю, Малфой. В чертову тучу раз лучше тебя. И я понимаю, что иногда ничего не знать – лучше, чем знать хоть что-то.

― И что это должно означать?

― Это значит то, что значит. Перестань искать скрытый смысл, Малфой. А лучше вообще не задумываться.

Драко тихо зарычал, не собираясь повышать голос, но поднимающееся раздражение начало перехлестывать через край. Он ударил в дверь кулаком, и Гермиона вздрогнула.

― Не надо, ― полушепот-полувсхлип. Ее голос разорвал его на куски. Как рашпилем, прошелся по нервам. Испуганный, пусть на мгновение. И от этого стало еще хуже.

― Что не надо, Грейнджер? ― рявкнул он, ― Это? ― И он снова врезал кулаком, на этот раз по дверному косяку, сильнее, громче. Гермиона опять вздрогнула. И ему так захотелось больше никогда не заставлять ее вздрагивать.

Но ее страх уже опять превратился в злость. Что было лучше, сказал он себе, потому что все, что угодно, было лучше. Она нахмурилась.

― Разве не так оно всегда заканчивается? ― Дрожащим голосом.

― И как же? ― Опустив голову, прошипел он.

― Ты пару раз врежешь куда-нибудь кулаком. Схватишь меня за руки и притянешь к себе. Может, еще прижмешь к чему-нибудь.

― А что мне еще делать, Грейнджер? ― прорычал он. ― Ты не слушаешь.

― Ты не собираешься сказать ничего, что бы мне хотелось услышать.

― Откуда ты знаешь?

― Потому что мне от тебя ничего не надо.

― Врешь.

― Прекрати говорить, что я вру!

― Тогда перестань врать, и мне не придется.

Гермиона зарычала:

― Почему ты не можешь оставить меня в покое, Малфой?

― Потому что я знаю, что ты этого не хочешь, ― поднимая голову, ответил Драко.

― О, ты знаешь, не правда ли? И откуда, скажи на милость, тебе это известно?

Помнишь, когда я хотел, чтобы ты выключила музыку?

― Не очень. Ты так часто делал из себя идиота, Малфой, что все слилось в один большой…

― Ты использовала заклинание.

― Что?

― Чтобы закрыть дверь. И ты бы уже давно сделала то же самое, Грейнджер, если бы тебе на самом деле не нравилось, что я здесь. Вон у тебя в сумке палочка.

Она выглядела разъяренной. Это его немного порадовало.

― Заткнись, ― она почти рычала. Совершенно, великолепно покраснев.

― Ты знаешь, что это правда.

― Не трудись, Малфой, ― пробормотала она слегка срывающимся голосом. ― Просто пойди, найди себе еще какую-нибудь шлюху и сгинь у нее внутри.

«Нет. Не напоминай об этом».

― И что конкретно тебе от меня надо? ― крикнул он, ошалев от неспособности ничего сделать, от тупиков и невозможности выиграть. ― Если я не могу получить тебя ― буду брать то, что могу, ты понимаешь, Грейнджер? Все время, пока мы там были, я думал о тебе. Тебе не о чем волноваться, мое грандиозное о*уение никуда не делось.

Она на секунду задержала на нем взгляд. Помолчала.

Мерлин. Что? Что он может сделать? Что еще сказать, чтобы разбить эту стену? Ему от нее надо только одно ― только еще один шанс. Тогда, может быть, все наладится. Придет в норму. Наверное, он сможет выкинуть это из себя и начать жить дальше. Так, как ему положено.

― Смотри, ― выдохнула она. ― Я не… мне плевать, понятно? Я буду дурой, если начну из-за этого волноваться. Можешь заниматься чем угодно с кем угодно. Ты не мой. Нас больше ничего не связывает. И даже когда что-то было… Не понимаю, почему это должно было тебя останавливать. Да, наверное, и не останавливало.

― Ты думаешь, я…

― Просто уйди, ладно?

― Нет.

― Отпусти дверь, Малфой.

― С какой стати?

― Ты сам сказал. У меня палочка.

― Тогда вперед.

И, черт.

Доля секунды, и дверь захлопнулась, а знакомые зеленые искры осыпали его плечи. Драко услышал щелчок и раздраженно ударился лбом о дверь. Е*ать-колотить. Зачем вообще было упоминать это е*аное заклинание.

― Ты не остановишь это магией, Грейнджер, — рявкнул он двери, ― как бы ни старалась. Ты вернешься к «нам». Клянусь. Это не твое решение. И не какой-то дерьмовый выбор. Ты знаешь, нам есть, о чем поговорить. Ты знаешь, нам есть, что…

― Ты сотрясаешь воздух, Малфой.

Это была правда. Потому что его дальнейшие усилия в области крика утонули бы в молчании. Она не собирается делать это сегодня.

Тупая сука.

Драко опять зло ударил кулаком в дверь, надеясь, что Гермиона увидит, как та трясется. Она слишком старается. Слишком старается держаться подальше.

Мерлин, Грейнджер. Дай мне попробовать воздух, которым ты дышишь. Пусть он омоет, успокоит меня, сделает со мной то же, что и с тобой.

Потому что мне нужны силы для того, чтобы это игнорировать. Я не хочу быть тем, кто сползает по твоей двери, привалившись к ней головой, надеясь, что может быть, только может быть, ты опять откроешь ее и впустишь меня. Впустишь, и позволишь мне закончить это.

Или хотя бы дотронуться до тебя.

Только помни, что это ненадолго. Твое молчание. Я не забыл, что через пару дней ты обопрешься на мою руку. Пойдешь со мной рядом. На глазах у всех.

И это было все, о чем мог думать Драко, жалко скорчившись на полу. О единственном вечере, когда у нее действительно, по настоящему не будет выхода, она должна будет. Он подумает. Найдет способ. И заставит ее выслушать все, что он хочет сказать. Каждое слово.

― Палочки необходимо сдать деканам факультетов завтра до пяти часов вечера, ― Дамблдор положил сцепленные руки на свой неправдоподобно широкий стол. ― За завтраком мы объявим это всем семикурсникам, но я бы посоветовал после обеда обойти гостиные и напомнить забывчивым.

Гермиона не могла сосредоточиться. Драко все время смотрел на нее. Слегка повернув голову, кажется, безуспешно пытаясь делать это незаметно. Но даже Дамблдор заметил, и от этого стало еще хуже. Ее щеки горели сильнее, чем когда-либо, и можно было только гадать, насколько невероятно она покраснела.

"Прекрати смотреть на меня, идиот. Просто прекрати".

― Кое-кто из студентов выражал недовольство насчет палочек, профессор Дамблдор, ― пробормотала Гермиона, проведя рукой по волосам и роняя ее вниз, чтобы прикрыть щеки. ― Они предпочли бы запереть их в спальнях.

― Когда-то так и было, мисс Грейнджер, ― кивнул Дамблдор. ― Однако пару лет назад группа студентов вознамерилась использовать магию для того, чтобы создать максимально возможный хаос. Сожалею, но если палочки остаются в спальнях, возникает гораздо больше реальных возможностей для нарушения правил.

Гермиона кивнула. Что-то о реальных возможностях. Если бы только этот… перестал поглядывать на нее. Почти ритмично, примерно каждые три секунды. Это казалось неестественным.

― У вас есть вопросы, мистер Малфой?

Драко быстро обернулся к директору.

― Пока ничего не приходит в голову. Разве что… ― он замолчал, подбирая слова. ― Что конкретно предполагается в отношении Старост Мальчиков и Девочек?

― Что именно Вас интересует?

― В плане традиции, профессор. То есть ― должны ли мы весь вечер провести вместе? Насколько нам необходимо танцевать друг с другом, например?

«Ублюдок. Ты полный ублюдок», ― лицо Гермионы пылало.

Дамблдор окинул их быстрым взглядом. Она отвела глаза, стараясь казаться как можно равнодушнее.

― Думаю, нет необходимости все время быть вместе, нет. Конечно, вы должны вместе объявить о начале мероприятия и провести официальную часть. Что касается остального вечера, можете делать, что хотите. На префектах лежит определенная ответственность, но это не должно помешать вам хорошо провести время.

― Ясно, ― кивнул Драко. ― Спасибо, профессор. ― И тут… Мерлин… он опять искоса взглянул на нее.

«Ты слышал его, Малфой, мы можем провести вечер как угодно. Угадай с трех раз, где меня не будет большую его часть».

― Разумеется, на балу будут преподаватели, ― продолжил Дамблдор. ― И если все пойдет по плану, проблем не возникнет. Я уверен, что вы отлично все подготовили. Даже я не мог не заметить изрядного воодушевления среди семикурсников.

Драко и Гермиона кивнули.

― Ну, полагаю, на сегодня все. Не забудьте передать информацию префектам.

― Да, профессор, ― кивнула Гермиона, вставая.

― И не стесняйтесь, если что, обращаться ко мне.

― Разумеется, ― Драко не двигался с места, явно намереваясь последовать за ней.

Гермиона нервно взглянула на него, чуть помедлила перед тем, как попрощаться, и направилась к выходу. Драко оказался там раньше и с приглашающим жестом распахнул дверь.

― После Вас.

«Рррр».

Гермиона метнула в него убийственный взгляд и переступила порог, чувствуя себя более чем неловко от такой явно издевательской выходки.

Они спустились по лестнице и вышли в коридор. Гермиона обернулась.

― Чего ты добиваешься, Малфой?

― То есть? ― Он убедительно изобразил замешательство.

― Еще раз посмеешь открыть передо мной хоть одну чертову дверь…

Драко улыбнулся. И это ее просто взбесило.

― Зачем ты все время это делаешь?

― Что?

― Ходишь с этой глупой улыбочкой.

― Думаю о завтрашнем вечере.

― Ой, заткнись, Малфой. Не знаю, чего ты ждешь, но, будь уверен, тебе не обломится.

― Кстати, мои поздравления.

― По поводу?

― Тебе удалось игнорировать меня весь вчерашний день, опять. Уважаю твое упорство, Грейнджер.

«Просто… рррр. ррр».

― Ты ублюдок.

― Спасибо.

― И я не шучу.

― Насчет чего?

― Открывания передо мной проклятых дверей, Малфой. Вчера ты сделал это дважды. Превосходно рассчитал время, так что Гарри и Рон видели оба раза. Чего конкретно ты добиваешься?

― Не бойся, Грейнджер. Они не самая умная парочка. Думаешь, из-за того что я открыл перед тобой дверь, они решат, что мы трахаемся?

Гермиона снова почувствовала жар на щеках.

― Не прикидывайся, что не пытался меня подставить.

― Ну и что? Я все еще ненавижу Поттера, забыла? Все что угодно, чтобы запарить его драгоценные мозги. И еще ― ты игнорировала меня, Грейнджер. А мне не нравится, когда меня игнорируют.

Гермиона закатила глаза, тяжело вздохнула и, пробормотав:

― Привыкай, ― пошла прочь, свернула за угол и на мгновение пропала из виду.

― Не понадобится, ― Драко последовал за ней.

Гермиона не считала себя дурой. Разумеется, нет. Ее интуиция была чуть ли не выше, чем у любого, кто когда-либо переступал порог Хогвартса, так что нельзя сказать, что она совершенно пропустила мимо ушей тонкие намеки Драко о бале. Он что-то задумал насчет завтрашнего вечера, очевидно, полагая, что ей волей-неволей придется терпеть его общество. Но он ошибается.

― На твоем месте я бы не рассчитывала, ― Гермиона свернула в сторону гриффиндорской башни.

― На что? ― Драко ускорил шаг, чтобы не отстать, руки в карманах мантии.

― На то, что ты задумал, ― рявкнула Гермиона, отчаянно пытаясь не показать, насколько она обескуражена его беспечным тоном типа ну-что-ты-ко-мне-пристала. Ей-то казалось, что Малфой перестал. Ходит весь такой жалкий и подавленный. А не заставляет ее рвать на себе волосы от банального возмущения.

Это чувство преследовало ее весь вчерашний день. После того короткого разговора пару дней назад Гермиона почти не спала. Его слова, каждое, до последнего, казалось, пропитали мозг, добрались до самых отдаленных мыслей; от них невозможно было избавиться, они крутились и крутились в голове до тех пор, пока не подступило изнеможение, и Гермиона не провалилась в беспокойный сон. На следующее утро она проснулась, почти задыхаясь, давясь от ужаса. И первое, что случилось, когда она увидела Малфоя за завтраком ―

Он ей улыбнулся. Обыкновенной, нормальной, дружеской улыбкой. Он что, спятил? И какого черта?

Были и другие странности. Как будто в параллельном мире. Он смеялся и дурачился, сыпал шутками Мерлин знает о чем. Наверное, о сексе, если судить по мерзкому «О, Драко, ты таки мужик» смеху Блейза Забини. А слизеринцы били его по плечу, восхищенные, очарованные, и запивали все это тыквенным соком из своих дурацких кружек. Драко заметил, что на Ханне Аббот, как бы выразилась Гермиона, излишне короткая юбка, и подбил Крэбба на самый оглушительный, гнусный волчий свист, какой она когда-либо слышала. И из-за этого Гермиона подавилась кашей, да так, что Гарри пришлось орать Рону, чтобы тот постучал ее по спине. И это было больно.

Не то, чтобы Гермиона сомневалась, что это спасло ей жизнь… просто… рррр. Опять. Нет слов. Малфой ее так неописуемо раздражал, что она даже про себя не могла это сформулировать. Как он смеет. Как он смеет вести себя так искушенно и оскорбительно утрированно вежливо. С тех пор как это началось, Гермионе казалось, что она подвешена в клетке вверх ногами. Она была до такой степени неспособна на светские любезности и на то, чтобы выбросить это из головы, что его теперешняя легкость сводила ее с ума. А раньше она почти не сомневалась, что у Драко дела еще хуже.

До откровенной демонстрации «Малфой вернулся» вчера утром. Драко владел вниманием слизеринцев, совсем как раньше. Нераздельным вниманием. Гермиона не видела ничего подобного уже несколько недель. И это безумно, непривычно сбивало с толку. Потому что да, ее сильно беспокоило его поведение, но сейчас его так круто занесло, что ей больше не надо было старательно душить в себе ростки сочувствия. Она просто злилась, потому что какого черта вообще происходит?

― Я ничего не задумал, ― пожал плечами Драко. ― Не парься, Грейнджер.

― Малфой, я не дура, ― она сдвинула брови.

― Кто бы сомневался.

― Можешь разыгрывать невинность, но мы оба знаем, что это далеко не так.

― Ты имеешь в виду ― не то, что ты?

Ей отчаянно захотелось взглянуть на него. Гриффиндорская гостиная была уже совсем рядом. Но ведь это задержит ее, не говоря уж о том, что сведет на нет все усилия по игнорированию Малфоя, со шкурой и потрохами, в течение всего разговора.

― Что-то не так, Грейнджер?

― Что не так?

― Ты выглядишь так, будто кто-то только что сел на этого твоего идиотского кота.

«Что ты и проделывал, много-много раз».

― А чего ты ожидал? Ты идешь рядом со мной.

― Не притворяйся, что не скучала по мне.

― Заткнись.

― Сама заткнись.

Действительно. Какого черта он добивается? Она не могла понять, и это невероятно раздражало.

― Отлично. Меня это устраивает, ― огрызнулась Гермиона, а потом подумала, зачем? Сказанное вслух, это прозвучало довольно-таки глупо. ― Даже очень, ― добавила она. Что ничуть не помогло исправить ситуацию.

Ей показалось, что Малфой приподнял бровь. И она закатила глаза. На все на это. Потому что честно, искренне полагала, что ее больше ничем не удивишь. Никогда в жизни. Не после всего, что произошло между ними.

Однако вот она, здесь. Просто ошарашена внезапной переменой в его поведении. Гермиону бесило, что как-то не получалось списать это на то, что у него все прошло. Он все еще был очень бледен, бледнее обычного. Все еще выглядел так, будто целыми днями ничего не ел. Глаза ― безжизненные и тусклые от всех этих взглядов.

И было что-то поверх всего этого. Какая-то странная непроницаемая маска притворства. Или так ей казалось. Потому что это не могло быть настоящим, не могло быть натуральным, «по правде», «по-честному». Тот, кто вязнет так глубоко, так быстро не выкарабкивается. Еще столько надо было выяснить. Не то чтобы она собиралась этим заниматься. В принципе. Добавила Гермиона. Потому что именно поэтому она его и игнорировала, не так ли?

Да. Поэтому. Не обращать внимания само по себе было решением проблемы. Поэтому давай-ка, плюнь на его чертовы загадки и продолжай игнорировать. И благодари Мерлина, что гриффиндорская гостиная на том же этаже, что и кабинет директора.

Гермиона встала у портрета.

Драко ― рядом.

― Эээ… ― нахмурилась она. ― Что ты делаешь?

― Что? ― какой бесхитростный взгляд.

― Уйди.

― С чего бы это?

Серьезно. Гермиона даже подумала, что еще никогда в жизни он ее так не раздражал. Глупое, мелкое, жалкое раздражение, казалось, на время вытеснило более темную, глубокую ненависть, и желание, и обломки мыслей.

Гермиона тряхнула головой, вздохнула и пробормотала пароль даме на портрете, которая очень неодобрительно покосилась на Драко.

― Не зарывайся, ― протянул тот, поднимая взгляд. ― Я – староста, помнишь?

«Увы», — Гермиона закатила глаза.

― В полдень – собрание префектов, Малфой. До свидания.

Он посмотрел на нее и кивнул.

― Ага, до свидания.

Кто так отвечает? Он идиот. И она закатила глаза еще раз – просто чтобы подчеркнуть это, когда портрет закрылся за ней, и Драко наконец исчез из виду.

* * *

― Я не возражаю – если тебя это интересует.

― Я знаю.

― Ну, ты даже не спросил.

― Извини, я собирался.

Гарри посмотрел на парадную мантию, разложенную на кровати, и вздохнул. Он честно хотел спросить Рона, не возражает ли он, но все как-то было не до того.

― И как она тебя пригласила?

Гарри пожал плечами.

― Не знаю. Мы сидели в гостиной, и она просто сказала.

Рон нахмурился.

― Мне это не нравится. Джинни всегда была чересчур прямолинейна.

― Что?

― Ты знаешь. Это мальчики должны приглашать девочек, правильно? по-моему, это ты должен решать, ты же на седьмом курсе.

― Наверное, ей просто хотелось пойти. Кое-кто из ее подруг идет с ребятами из Равенкло.

― А я думаю, ты ей нравишься, парень.

Гарри снова пожал плечами.

― Ну, по крайней мере, теперь у меня есть с кем пойти.

Наверняка Рон уже устал от Гарриных пожиманий плечами. С недавних пор это превратилось в привычку и обычно являлось началом ответа на какое-нибудь замечание. Просто все последнее время Гарри не мог избавиться от гнетущего ощущения безнадежности. Как будто то, что он говорил или делал, не имело значения. По крайней мере, для Гермионы.

Ему все еще было тошно от того, что он так фантастически облажался. Каждый разговор с ней, каждый раз, когда они сидели рядом, — казалось, что-то было не так. Она была какая-то не такая. И он не знал, в чем дело.

Разумеется, у него были предположения. Ядовитые намеки, выползшие изо рта Пэнси, все еще пылали у него в мозгу, вибрировали в ушах. Единственное, что мешало спросить, все ли у Гермионы в порядке, и не Малфой ли это... вот он, настоящий вопрос… была мысль о том, что, возможно, в этот раз он надавит слишком сильно. И совершенно потеряет ее доверие.

Однако ничто не мешало ему думать. И теперь, за день до того, как Старосты Мальчиков и Девочек должны были идти на бал вместе, это занимало его мысли чаще обычного.

― Думаешь, у нее все будет в порядке? ― Гарри наконец перестал разглядывать мантию.

― У кого? У Джинни?

― Нет. У Гермионы.

― В каком смысле?

― С Малфоем, ― он опять опустил глаза, чтобы не видеть ответного взгляда Рона. Чего-то типа «Гарри, не связывайся с Малфоем». Его раздражало, что Рон в этой ситуации вел себя так сдержанно. Они оба ненавидели Малфоя, это была общая ненависть, и было трудно понять, почему Рон так часто вел себя так, словно этой ненависти не существовало вовсе.

Рон объяснял ― ради Гермионы. Потому что единственное, чем они могут помочь ― держаться от Малфоя подальше. Это Гарри тоже не нравилось. С каждым днем Рон разговаривал с ним все более по-отечески. Как они до этого докатились? Неужели Гарри вел себя настолько неразумно, что его лучшему другу пришлось повзрослеть и, словно сорокалетнему, давать советы?

― Не знаю, Гарри, ― ответил Рон. ― В последние дни она была какой-то тихой. Может, нервничает.

― Думаю, ей трудно, ― пробормотал Гарри. Знаешь. Столько девчонок мечтает об этом бале. И Гермионе тоже надо бы… А вместо этого она боится, и все из-за него.

― Сомневаюсь, что он хочет идти с ней.

― Ты уверен? ― машинально огрызнулся Гарри.

Рон посмотрел в сторону.

― Ну, не знаю. В любом случае – мы же будем там, правильно? Он ничего не сможет сделать. Даже пытаться не будет. Иначе он бы уже попытался. Выбрал время, когда она одна, без нас.

― Возможно.

― Серьезно, Гарри, не…

― Да, ладно, Рон. Я не собираюсь ничего делать.

― Ну, это не совсем безумное предположение.

― Поверь, я не хочу, чтобы ей стало еще хуже.

― Это радует.

Гарри начал складывать парадную мантию. Он немного нервничал: понимал, что завтра вечером будет нелегко сохранять спокойствие. Видеть Малфоя так близко от Гермионы, своими глазами видеть все то, что отравляло его мысли. И даже если бы… если Гарри не заметит этих мелких признаков, от которых так больно… хотя наверняка все равно заметит… все равно доведет себя до того, что просто выдумает их. Гарри почти хотел, чтобы на Гермионе был мешок из-под картошки. Или что-то вроде занавески, когда-то предложенной Роном. По крайней мере, тогда ему было бы чуть-чуть легче ― знать, что в глазах Малфоя не будет весь вечер плескаться опасное восхищение.

― Интересно, как она будет выглядеть.

― А? ― Рон сосредоточенно соображал, как он ухитрился застегнуть рубашку не на ту пуговицу.

― В своем платье.

В последующем молчании Гарри осознал, что Рон смотрит на него с совершенно ошарашенным выражением лица.

― Эт… ты про Гермиону? ― хмуро спросил он.

― Эээ… ― буркнул Гарри, вяло пытаясь поправиться. ― Нет. То есть… нет. Я имел в виду Джинни.

Кажется, Рон не поверил.

― Угу. Не знаю. Я еще не видел. ― Он опять уставился себе на грудь и возобновил возню с пуговицами. ― Раз уж мы об этом заговорили, наверное, мне надо выполнить братский долг.

― Какой братский долг?

― Ну. Не обижай мою сестру, обращайся с ней хорошо, и так далее.

― Рон, мы с ней не встречаемся.

― Все равно. Ты идешь с ней.

― Ну. Тогда давай.

― Что?

― Делай это.

― О, ладно. Да. Не обижай ее, парень, или будешь иметь дело со мной.

― Не буду.

― Хорошо.

― Все?

― Да.

Возможно, ему удастся перекинуться с Гермионой парой слов перед балом. Добавить несколько необходимых фрагментов мозаики. Гарри чуть не рассмеялся над собой. Скорее всего, он останется без яиц, если попытается вот так к ней подкопаться.

Кроме того, может, он делает из мухи слона? Может, завтрашний вечер пройдет нормально… гладко… легко, беспечно — прекрасно. Да, Гермиона может сама о себе позаботиться.

Гермиона может о себе позаботиться.

Гарри никак не мог понять, почему эта фраза никогда не звучала вполне убедительно. Но себе он доверял больше, чем кому бы то ни было, исключая разве что Дамблдора. И, естественно, полагал, что с ним она будет в большей безопасности, чем сама по себе. Гарри понимал, что это неправильно. Он еще не совсем утратил способность рассуждать логически. И понимал, как важна для Гермионы независимость.

А еще Гарри знал, что Малфой опасен ― в том плане, о котором больше никто не догадывался. И поэтому нет, его не радовало то, что Гермиона будет рядом с хорьком. И нет, он не верил, что она сможет сама о себе позаботиться.

Так или иначе, но ничего не поделаешь. По крайней мере, завтра вечером. Если не найдется достаточного повода для решительных действий типа он-завалил-ее-на-пол. Но даже Малфой действовал более тонко.

Гарри только изо всех сил надеялся, что то, чего он боялся, еще не произошло.

* * *

Драко проводил Гермиону взглядом до верхушки лестницы, ведущей к ней в спальню, и зарычал, услышав звук захлопнувшейся двери. Она дулась на него с самого собрания префектов.

Он сел у камина и уставился в огонь, обдумывая, чего, конкретно, добивался, ведя себя так, чтобы ей хотелось придушить его. Может, в этом-то все и дело? Он надеялся, что да, именно так она и сделает. И избавится от трупа. Это наверняка решило бы массу проблем.

По правде говоря, Драко едва ли сам понимал, что делал. Как-то утром он просто проснулся, ничего не чувствуя, в таком оцепенении, что с легкостью мог не заметить нехватки пары конечностей. Как будто его тело достигло предела. Того изумительного высшего напряжения чувств, когда уже не видишь ничего, кроме тьмы и пузырька яда у ног, без инструкций к употреблению.

Давай, выпей и падай. Как чудесно. Ни отца, не ее, ни ее крови, никаких гребаных предлогов к существованию.

Он был странно измотан. Почти как… если бы тело продолжало желать ее, изнывать по ней, с болью каждый раз, когда кровь прорывается сквозь сердце, он бы просто исчез. Прямо там и тогда, в постели. Растворился. Поэтому он просто погрузился куда-то… куда-то еще. В некое подобие нормальности, блестящую глянцевую оболочку, как будто это могло его спасти. И то, как он вел себя с Грейнджер. Ему нравилось слышать, как она скрипит зубами, глазах вспыхивают от гнева. Нравилось, Гермиона также не понимала, что происходит. Но в то же время хотелось вывалить все это на нее, чтобы она не смогла забыть ничего из того, что он говорил в последние недели. Чтобы знала, что каждое его слово все еще в силе.

То, что я сейчас делаю, Грейнджер, это просто… что-то. Что-то, чтобы не сойти с ума каждый раз, когда ты отворачиваешься, отводишь взгляд и бормочешь свои «отвали» и «исчезни». И я не собираюсь за это извиняться, потому что ты – та самая сука, которая во всем виновата. Я знаю, что это достает тебя, и ты не можешь понять этой своей до бесстыдно красивой головой, почему, и я рад. Может, теперь ты немножко лучше поймешь это чувство потерянности и беспомощности.

Драко не знал, сколько сможет продержаться, пока не лопнет его роскошный радужный пузырь притворства. Не то чтобы ему ни капли не нравилось, что он опять… хоть и ненадолго… чувствует себя Малфоем. Друзья, на которых уже целую вечность было плевать, снова смотрели на него с тем же привычным восхищением, что когда-то так тешило самолюбие. Сейчас это было той малостью, которая давала возможность прожить лишний час без того, чтобы прикоснуться к ней.

Чего Драко не понимал, так это разглагольствований отца о женщинах. О похоти, и любви, и страсти. В его теперешнем безумии не было ничего похожего. Люциус никогда не говорил, что это может значить так много… делать все это, ощущать себя таким уродом, извращенцем, почти злом. В отношении женщин он придерживался принципа «секс – это спорт», и, очевидно и… как раньше думал Драко… необратимо передал этот подход сыну. Или, во всяком случае, пытался. Люциус никогда не говорил о любви как о чем-то большем, нежели возможности приятно провести время.

И Драко ему верил много, много лет. Много лет, до той ночи, когда прятался под лестницей и смотрел, как отец буквально распадается на части в объятиях матери. Плачет. Всхлипывает, что любит ее, что просит прощения. Что он любит ее.

Драко так никогда и не узнал, почему. Что тогда случилось. С той ночи дела Люциуса шли все хуже. Та ночь знаменовала конец. Вида отца — такого уязвимого и сломленного — хватило для того, чтобы постараться забыть. Потому что это потрясло самые основы его мироздания.

А теперь Драко обнаружил, что постоянно об этом думает. Об отцовских словах, о том, что Люциус сам верил далеко не во все, чему учил Драко. Но это ничего не меняло. Ничегошеньки, в отношении Грейнджер. Ну и что, что отец и мать любили друг друга?

Они оба чистокровные. Это нормально.

Драко поймал себя на мысли. Любовь. Он даже не трахнул грязнокровку. Она ему даже не нравилась. Ему все еще хотелось выдрать эти буйные патлы и вцепиться в ее прекрасные глаза. Ничто из этого не было любовью. Просто необходимость.

Помни! ―

Она грязнокровка, ― и Драко вздрогнул, поняв, что это волнует его все меньше и меньше.

Никогда не забывай об этом, сказал он себе. Самое главное, не забывай, что она ниже всех в этой школе. Меченая, запятнанная кровью, что бежит под этой бледной, гнусно гладкой кожей. Сквозь и за этими глазами, под этим хлопком, вверх и вниз по ногам, и ему никогда не понять. Почему они так прекрасны. Пульсирует вокруг и внутри этих влажных губ, в скользящем по ним языке, прямо к ее засасывающему горлу. Та кровь, что просачивается сквозь кожу, стекает между грудей, капает между ног.

Драко почувствовал эрекцию. И сжал зубы, меняя позу.

Нет. Эта кровь – грязная. Тело ― меченое. И все эти мысли – просто… отвратительны.

И все это ненадолго, потому что если так будет продолжаться, он долго не протянет.

Если она сама не убьет его, это почти наверняка сделает Поттер. А если не справится ― Драко придется вернуть ему палочку и предложить попробовать еще раз.

* * *

Той ночью Гермионе снилось воспоминание ― о ней, Гарри и Роне. Краткая передышка среди снов о правде, боли и признаниях. Снов об искаженном лице Гарри, когда он узнает. Его гневе. Роне, прячущем лицо в ладонях. Разочаровании и стыде.

Снов о том, что будет с ними тремя, если они когда-нибудь узнают.

― Обещаете?

― Да.

― Ты тоже, Рон.

― Ладно, ладно, я обещаю.

― Хорошо.

Да. И, пожалуйста. Пожалуйста. Кто бы ни был там, наверху. Только они трое.

Сделай так, чтобы это никогда не изменилось.

Гермиона проснулась в слезах.

* * *

За завтраком было невообразимо шумно. Столы семикурсников сдвинуты, атмосфера насыщена ядовитыми миазмами возбуждения, распространяющимися с малейшей вибрацией воздуха.

У Гермионы раскалывалась голова.

― Не хмурься, радость ― широко улыбнулся Симус, запихивая в рот колбаски, и добился слабой ответной улыбки.

― Я в порядке, ― она опустила взгляд в тарелку, борясь с желанием швырнуть ее на пол и сбежать.

Гермиона посмотрела на стол Слизерина. Драко казался менее энергичным, чем в последние дни. Бледнее обычного. Гойл зачем-то колотил его по спине, и ей показалось, что он вздрогнул и скривился. А когда поднял взгляд, их глаза на секунду встретились, и ее сердце сердито стукнулось о ребра. Она резко отвернулась и уставилась обратно в тарелку.

Кажется, он удивился, поймав ее взгляд. Это раздражало.

Обычно Гермиона старалась садиться спиной к Драко, но это не всегда удавалось. Как в последние дни, когда она приходила поздно и уже не могла выбрать, куда сесть. Или как сегодня. Когда все места уже были заняты неугомонными семикурсниками, поднявшимися ни свет ни заря в предвкушении праздника. И она ненавидела то, что приходится сидеть лицом к нему, потому что не могла не поднимать взгляд, и от этого хотелось выковырять глаза вилкой и запихнуть в карман.

― Ты это ешь? ― Рон подцепил вилкой ее кусок бекона и потянул с тарелки.

― Теперь да! ― Гермиона шлепнула его по руке.

― Я просто спросил!

Она закатила глаза.

― Ладно, бери.

― Нет, все нормально…

― Да бери же, Рон.

Тот пожал плечами и опять ткнул вилкой в бекон. Он даже не положил его к себе на тарелку, просто сунул в рот. Гермиону передернуло.

― Что? ― с полным ртом прошамкал Рон.

Она помотала головой. Если сейчас выйти из-за стола, пойти прямо в библиотеку, позаниматься, может, время побежит чуть-чуть быстрее, и сегодняшний вечер пролетит, а она и не заметит?

Или лучше постараться растянуть время, чтобы успеть подготовиться? К чему там ей надо готовиться.

Гермиона обдумала это. Чего она так боится? Драко ничего не сможет сделать, когда рядом Гарри и Рон. И она уйдет раньше него, вернется к себе и запрется в спальне. Он даже шепнуть ничего не успеет, чтобы перехватить ее для очередного изматывающего разговора.

― Гермиона, тебе идет платье?

Поднять голову, оглядеться: Джинни, перегнувшись через Гарри.

― Эээ… ― она его не мерила. Даже в голову не пришло. ― Да. Оно замечательное. Спасибо огромное.

― Я подумала, тебе пойдет цвет.

Гермиона улыбнулась.

― Да. Оно, правда, потрясающее.

Джинни гордо улыбнулась в ответ. Повернулась к Гарри и ткнула его в бок за то, что он украл глоток апельсинового сока из ее стакана. Он тоже пихнул ее.

Гермиона подняла бровь. Они заигрывают друг с другом?

― Гарри идет на бал с Джинни, ― проворчал Рон. ― Она его пригласила.

Гермиона перевела взгляд на Рона.

― Правда? ― в ее голосе было бOльшее изумление, чем хотелось бы. Она забыла, что Гарри все это время оставался без пары, по дороге отказав четверым. Гермиона оглянулась на Гарри и Джинни. Джинни лучезарно улыбалась ему.

Великолепно. Наверное, именно эта улыбка плюнула ей в лицо бурлящим вокруг лихорадочным весельем. Сегодня, в субботу, Гермиона проведет за завтраком всего семь минут. Она встала, оставив полупустую тарелку, и подхватила "Ежедневный Пророк".

― Ты куда? ― обернулся Гарри.

― В библиотеку.

― В библиотеку? ― подхватила Джинни. ― Да брось ты, Гермиона. Хотя бы зайди к нам в гриффиндорскую гостиную, потусуемся. Сегодня же праздник!

Праздник.

Класс.

― Постараюсь, ― сказала она как можно мягче. ― Зависит от того, сколько я успею сделать. Пока, ладно?

― Ладно, ― Гарри хмуро посмотрел на нее. Неудивительно, если подумать, что за последнюю неделю она говорила с ним не больше пяти минут.

Стоило Гермионе закрыть двери Большого Зала и повернуться к пустым коридорам, как кто-то схватил ее за руку и развернул к себе.

― Малфой! ― вскрикнула она, вырываясь. ― Что ты делаешь? ― Гермиона не видела, как он вышел. Не смела больше смотреть в ту сторону после того, как их глаза встретились. Вблизи его лицо было еще бледнее, и она подумала, удалось ли ему хоть что-нибудь съесть за завтраком.

― Перед тем, как ты исчезнешь до вечера, Грейнджер. Тебе не кажется, что нам надо кое-что обсудить?

― Что, например?

― Например, не соблаговолишь ли ты перед балом встретиться со мной в нашей гостиной?

― Ну, у меня ведь нет выбора?

― Да, нет. Я просто хотел проверить, известно ли тебе это.

Она прищурилась.

― Не волнуйся, я уже трепещу.

― Что ты наденешь?

Гермиона удивленно вскинула голову и нахмурилась.

― Какая разница?

― Просто интересно.

― Платье, Малфой.

― Ага, знаю, ты, дура. Какое платье?

Она помотала головой.

― Заткнись, Малфой. Не надо этой издевательски-милой болтовни. Я не в настроении играть в твои игры.

― Милой?

― Что?

― Слушай, Грейнджер, знаешь, мне тоже страшно. Подумай, что будет с моей репутацией, когда я приду на бал, весь из себя такой красивый, и тут все увидят, что за мою руку держится грязнокровка?

― Извини, что?

― Ой, брось. Ты к этому уже наверняка привыкла.

― Я про руки. Потому что сегодня я ни за что держаться не собираюсь.

Драко ухмыльнулся.

― Как скажешь.

― Кроме того, все уже знают. Они не идиоты. Это традиция, забыл?

― Ну, мы же не знали.

Гермиона закатила глаза: разговор явно принял бессмысленный оборот.

― Что-нибудь еще, или я могу идти?

― Я бы сказал, еще много всего, Грейнджер, ― огрызнулся Драко. ― Но сомневаюсь, что это удержит тебя от того, чтобы показать мне спину.

Они секунду смотрели друг на друга. Один из этих моментов. Коротких, жестких, злых. Полных стольких невысказанных слов, что воздух почти ощутимо кишел ими. Сочился.

А потом ― Драко засмеялся.

Гермиона прищурилась.

― Что смешного?

― Мы, Грейнджер.

Она не ответила. Просто сильнее сжала в кулаке газету и, продемонстрировав фирменный злобный взгляд, повернулась на каблуках и быстро зашагала прочь, к библиотеке.

― Увидимся вечером, ― явно забавляясь, крикнул ей вслед Драко.

Она действительно, правда, честно приложит все усилия для того, чтобы сделать их общение как можно короче, молчаливее и, самое главное, как можно меньше прикасаться к нему.

* * *

Стемнело так быстро, что Гермиона почти не заметила сумерек. Теперь недолго. Совсем недолго.

Она стояла перед кроватью, на которой лежало платье, как последнее желание приговоренного. Гермиона опустила руку и провела по ткани ― великолепно гладкой, шелковистой, кричащей: пожалуйста, не заставляйте меня надевать это, не заставляйте меня идти.

Она не слышала Драко сквозь стены ванной, но знала, что он у себя. Дверь открылась и захлопнулась примерно полчаса назад.

Гермиона мечтала, чтобы эта ночь испарилась – вместе с ним.

Она стояла в одном белье, просто уставившись на платье на кровати. В какой-то момент ей придется надеть его, и то, насколько трудно было принять этот факт, почти вызывало жалость. В чем дело? Оно что, проклято?

Гермиона помотала головой, отгоняя страхи, как-то слишком резко сдернула платье с кровати и подняла перед собой. Встряхнула, чтобы распрямить шелковую ткань.

Длинное, кремово-белое, приталенное, тонкие бретельки, глубокое декольте. Основные признаки. Она отметила все это так, как будто делала какое-то странное задание по гербологии. И подспудно ненавидела.

Мерлин. Просто сделай это, Гермиона. Ты оглянуться не успеешь, как все кончится.

* * *

Драко взглянул на феноменально старые часы над камином и пошевелил пальцами.

Еще пять минут, и он спускается.

Предполагается, что сегодня он заставит ее выслушать. ― «Выслушать все, что ты хочешь сказать, помнишь»? ― Как, Мерлин побери, он собирается заставить эту упрямую сучку стоять и слушать, было выше его понимания. Но почему-то Драко не мог заставить себя окончательно поверить, что сегодняшний вечер не принесет ничего, кроме испорченной репутации и жадных, злобных взглядов Поттера.

«Потому что да. Раз уж об этом зашла речь. На сегодня она моя, Поттер».

Драко передернуло.

Он убедил себя, что где-то глубоко внутри, некая тайная его часть с бОльшим удовольствием пошла бы на бал с домашним эльфом, чем с грязнокровкой. Он хотел быть с ней, и это было хуже, чем плохо. Хуже, чем плохо. Драко попытался подобрать слово. Аморально. Или что-то вроде того. Ему нужно, чтобы эта поганая кровь бежала так близко от него, и это аморально.

И он действительно не понял ― тогда, после завтрака, когда схватил ее за руку. Об издевательски-милой болтовне. Он не издевался. Просто хотел знать. И что теперь? Он даже не знал, почему вообще спросил о платье. Уж это-то точно было ни к чему, чего бы он ни добивался.

Драко сказал себе, что подобные размышления тоже ни к чему. Скорее всего, просто способ убить время без навязчивых мыслей о теле и губах и губах на теле.

Но это было неважно. Потому что он знал, что сегодняшний вечер пройдет слишком быстро. Тогда как каждая секунда, когда она будет его игнорировать, растянется на века.