Перекрёстки (гет)

1

Это было самое худшее лето в моей жизни. Даже в прошлом году, после возрождения Волдеморта и гибели Седрика, мне не было так плохо, как теперь. Сириус упал в арку, сквозь жуткую завесу, откуда не возвращаются. И всё это моя вина. В прошлом году я ещё мог убеждать себя, что ничего нельзя было поделать: опытный, коварный Пожиратель обманул и меня, и Дамблдора, и всех вокруг. Смерть Седрика была случайностью — он был полноправным Чемпионом, он должен был быть готов к неожиданностям, он мог увернуться, аппарировать, спастись — я же был не в состоянии помешать Волдеморту привести свой план в исполнение. Я ничего не мог изменить — тогда. Но теперь...

Мой разум после событий в Министерстве сперва находился в каком-то оцепенении. Я не мог думать, не мог воспринимать то, что мне говорили другие — что Сириус не вернётся, что его просто больше нет. Я никак не мог осознать, что крёстный умер — ведь он был жив, даже не ранен, просто упал на другую сторону. Он был жив, когда падал, значит, он просто бродит где-то там, за призрачной завесой, но он ведь не умер! Не рухнул, как Седрик, подкошенный зелёным лучом — и глаза его пылали яростной насмешкой, а не потухли враз, словно огонек свечи под порывом ветра.

Я не верил. Но знал, что Сириус мёртв.

После того, как я устал отрицать горькую правду, в моей голове остался лишь один вопрос — «Почему?». Почему это вообще случилось?

Волдеморт наслал на меня видения, я повёлся, прекрасно зная, что это могло быть ловушкой, вляпался и привёл с собой почти беззащитных друзей — какая удача, Пожиратели не стали использовать на детях Аваду! — и Орден был вынужден ринуться спасать кучку малолетних идиотов, мобилизовав все силы. Как уж тут обойтись без Сириуса, он же наверняка с ума сходил от беспокойства за крестника! Вот и сунулся в гущу битвы, хотя был такой желанной целью, что при нормальных обстоятельствах Дамблдор запретил бы ему высовываться из дома.

Дамблдор. С того самого Хеллоуина восемьдесят первого вся моя жизнь была определена этим человеком. Он оставил меня с Дурслями, он следил за моей школьной жизнью, по крупице и в нужные моменты раскрывая мне секреты нашей с Волдемортом связи. Образ всезнающего и всесильного старого чудака, запечатлённый в памяти с одиннадцати лет, до сих пор заставлял меня верить, что все образуется. Это ведь Дамблдор. Он же не допустит, чтобы кому-то из учеников причинили вред. Это же Дамблдор. Он не может ошибаться и упускать время. Ни василиск, ни история с побегом Сириуса на третьем курсе, ни даже смерть Седрика и воскрешение Волдеморта — ничто не заставило меня прозреть и оставить иррациональную веру в то, что директор не позволит случиться ничему ужасному.

Это я был во всём виноват. Я должен был понять в тот самый миг, когда увидел затылок Квиррела, что детство кончилось. Что у Мальчика-который-выжил его вообще не могло быть. Я должен был перестать во всем полагаться на взрослых и начать заботиться о себе сам. Но я был глупым доверчивым гриффиндорцем.

Интересно, если бы я позволил Шляпе отправить меня в Слизерин, каким бы я сейчас стал? Изгоем, одиночкой на факультете? Сейчас я не могу представить кого-то из змеёнышей друзьями. Однако во мне были задатки, которые вместе с окружением могли бы сделать меня настоящим слизеринцем — целеустремленным, хитрым, эгоистичным. Возможно, это было бы даже лучше, если б я был одиночкой — некем меня шантажировать, некому угрожать.

Но всё случилось так, как случилось, и я больше не могу представить этих лет без Рона и Гермионы, без Джинни и близнецов, без Невилла и милой чудачки Луны. Без товарищей по команде и шумных пирушек после побед, без посиделок в гостиной и шуточных драк подушками в спальне по выходным. В моей жизни было много хорошего, и я не хочу всё это отдавать. Остается только жить дальше. Но как?

Я не хочу больше верить директору. Пророчество ясно говорило, что только я могу уничтожить Волдеморта, и что мне не удастся этого избежать. Надеяться на Дамблдора и Орден бесполезно. Их забота — отряды Пожирателей и нечисти, собравшейся под знамена Тёмного Лорда, а старина Волди был и остаётся моей и только моей проблемой. Я не имею права всех подвести.

Я, наконец, понял, что мне понадобятся знания. Я никогда не налегал на учебу, мало заботясь об оценках. По какой-то глупой прихоти директор не стал мне объяснять, что для меня любые уроки жизненно вáжны. Пять лет, потраченных впустую! Сколько я мог бы выучить, если бы Дамблдор с самого начала рассказал, что меня ждет! Осознание долга и желание выжить и отомстить за родителей заставили бы меня глотать учебники быстрее Гермионы. Но нет, всемудрый победитель Гриндевальда по непонятной причине держал меня в неведении так долго, как только мог. Почему? Я не хочу знать ответа. Он не имеет значения, потому что эту ошибку старика я не собираюсь ему прощать.

Тридцатого июля я забрался на крышу гаража и долго сидел и смотрел на карманное зеркальце. То самое, о котором я в панике забыл, и которое могло спасти Сириуса. Если бы я только связался с ним и понял, что это ловушка, никто бы не пострадал. Мы бы не помчались в Отдел Тайн сломя голову. Он бы сообщил кому-то из Ордена, они бы вызвали авроров и устроили новую засаду — свою. Если бы я был слизеринцем, я бы никогда не допустил такой глупой и роковой ошибки. Если бы я думал, прежде чем что-то делать.

Решение вырисовывалось постепенно, пока солнце ползло к горизонту, а я вертел в загрубевших от работы в саду пальцах прямоугольник несчастного зеркала. До сих пор я плыл по течению, доверяя другим направлять меня и не пытаясь взять судьбу в собственные руки. Так не могло больше продолжаться. Я обязан был изменить свою жизнь.

2

Тридцать первого за мной пришли из Ордена и забрали на Гриммо. Мне было стыдно смотреть им в глаза. Благословение Мерлина, что там не было Снейпа. Гермиона всё еще не до конца оправилась от проклятья, которым наградил её Долохов — а я-то думал, что не могу чувствовать себя ещё более виноватым! Молли, как всегда, суетилась на кухне. Уизли не планировали жить тут этим летом, оставшись в Норе, но она, конечно же, не могла обделить меня вкусностями в мой день рождения.

Тот, к слову, не удался. Всё прошло как в тумане: мне дарили подарки, я вымученно улыбался, благодарил и складывал их в своей комнате, чтобы открыть потом, наедине. Ужин прошел под девизом «Развеселите Гарри!», но в итоге это оказало на меня совершенно противоположный эффект. Вечером, перед тем как заснуть, я составил план действий по превращению себя из жертвенного барашка в перспективного мага.

Как хорошо, что со мной останется Гермиона! Мне определенно понадобится её помощь в учёбе.

На следующий день я позвал её в сад, подальше от испытующих взглядов Ремуса и остальных. Поделился всем, что надумал за время очередной изоляции у Дурслей.

Было так странно сидеть на обшарпанной лавочке среди дикой мешанины сухих стеблей и мокрых чёрных веток неизвестных кустов, ёжиться от утреннего холодка и с подозрением смотреть на клочок серого неба над головой. Во внутреннем дворике, казалось, навсегда поселилась поздняя осень: на моей памяти он никогда не выглядел по-другому. В этом царстве застывшего времени мне чудилось, что с битвы в Министерстве прошло не пара месяцев, а уже много лет.

Я говорил с Гермионой о наших ежегодных «приключениях» в школе, и, вспоминая пятый курс, испытывал иррациональное чувство, будто это был не я, а кто-то другой.

Верная подруга согласилась помочь мне наверстать и повторить все, к чему я так небрежно относился с самого поступления. Она призналась, что начала изучать анимагию в прошлом году, а когда узнала о моих уроках окклюменции, то и её тоже — благо регулярные медитации, согласно книгам, требовались и там, и там. Я был поражён. Гермиона, смущаясь, сказала, что всё равно ни у меня, ни у Рона не хватало необходимых навыков самодисциплины и достаточно глубокого понимания трансфигурации, чтобы заниматься вместе с ней. А она нашла в Выручай-комнате нужные книги и просто не смогла устоять перед искушением. Она очень гордилась своей будущей формой: по расчетам выходила пума.

Через пару дней, пока мы ждали окончания очередного собрания, мне в голову пришла сумасшедшая идея. В связи с этим мы подкараулили у выхода с кухни Аластора Муди и, внутренне замирая от собственной наглости, притащили в гостиную, где добрых сорок минут умоляли, спорили, ругались и снова умоляли. В результате старый аврор согласился тренировать нас три раза в неделю. Когда Гермиона на волне восторга поцеловала его в щеку, у бедняги чуть не случился инфаркт. Я до конца августа подкалывал её этим воспоминанием. Тонкс нами гордилась, и тайком рассказывала смешные истории собственного ученичества у Грозного Глаза.

В последнюю неделю каникул Гермиона, наконец, прекратила принимать лечебные зелья и мы втроём устроили маленькие посиделки, под конец которых пьяно хихикающая Нимфадора проболталась, что влюблена в Луни. Я видел, как смотрит на неё последний из Мародеров и подумал, что хотя бы этим двоим я задолжал возможность обрести счастье в мире, где нет войны.

3

В Хогвартс мы попали через камин. Вообще, из соображений безопасности нас даже за учебниками на Косую аллею в этом году не пустили. Все покупки делали близнецы и миссис Уизли. Мы с Гермионой, не сговариваясь, тщательно проверили каждый сверток, прежде чем упаковать их в свои чемоданы. Как и ожидалось, несколько предметов оказались зачарованы на всякие безобразия. Молли, узнав об этом, была вне себя.

В первый же день в гриффиндорской гостиной разразилась буря. Я объявил, что по известным обстоятельствам должен налечь на учёбу и не намерен тратить время на развлечения, в связи с чем покидаю команду по квиддичу. О, последовавшие за этим вопли наверняка были слышны на весь замок! Со мной говорила расстроенная МакГонагал. Она сочувствовала обеим сторонам и, похоже, сама не знала, чего хочет от меня добиться. Однако главной проблемой стал для меня Рон.

Старый друг искренне меня не понимал. Я надеялся, что прошлогодняя передряга лишила его привычного легкомыслия, что он повзрослел, как мы с Гермионой. Но всё оказалось не так. Он будто ещё больше впал в детство. Он не хотел учиться — даже идея спаррингов по ЗОТИ вызывала у него отвращение, хотя в прошлом году, на занятиях АД, он пылал неистощимым энтузиазмом.

Наверное, столкновение со смертельной угрозой, не далекой и абстрактной, а близкой и реальной, влияет на всех по-разному. Меня это заставило снять розовые очки и мобилизоваться, а Рон предпочёл спрятать голову в песок и притвориться, что он в безопасности.

Так и вышло, что «золотое трио», как нас называли школьные сплетники, практически распалось. Мы с Гермионой пропадали в библиотеке по будням и в Выручай-комнате по выходным — заучивая и отрабатывая новые заклинания, повторяя пройденное (я наконец-то смог оценить прелести зельеварения, чему также способствовало появление Слагхорна в качестве преподавателя) и обсуждая пророчество. Что за «сила, которая не ведома Тёмному Лорду»? Что было во мне такого, что я мог бы ему противопоставить? Впрочем, это было не единственным насущным вопросом.

Хотя новые заботы отнимали большую часть моего времени и внимания, было кое-что, что из года в год никогда не менялось — наши регулярные стычки с Малфоем. Эта вражда была так же неизменна, как восход солнца на востоке, и подобная стабильность в моей сумасшедшей жизни вызывала подспудное чувство спокойствия и уверенности в завтрашнем дне.

С началом шестого курса мое солнце вдруг стало вставать на западе.

Малфой перестал обращать на меня внимание. Он вообще перестал чем-либо интересоваться, даже откровенные провокации со стороны Рона пропускались им мимо ушей.

О том, что в последний день лета умерла его мать, мы узнали только на второй неделе учебного года.

О причинах ходили самые невероятные слухи: что ее убил Волдеморт, что ее убил сам Драко, что ее убил медленный яд, который подсыпал ей Люциус, решивший жениться на другой ведьме, что ее убила эта мифическая другая ведьма, и наконец, что она лишила себя жизни от стыда, что ее муж — пожиратель. Я слухам не доверял, но подойти и спросить у самого Малфоя по понятным причинам не мог. Лишь одно было ясно совершенно точно — смерть Нарциссы повлияла на Драко, и очень сильно.

Я невольно проникся сочувствием к давнему недругу, попытавшись представить, каково ему сейчас: отец в Азкабане, мать мертва, друзей и родственников, на которых можно положиться, у него нет. Не знаю, призывал ли его пред свои очи Волдеморт, но и без этого красноглазого урода Хорьку теперь наверняка не менее паршиво, чем мне было летом. У меня были годы, чтобы смириться со смертью родителей (которых я при этом совсем не помнил), у меня были близкие люди, которые были рядом после гибели крёстного. Кто утешает Драко? О чём он сейчас думает?

Последний вопрос укоренился во мне и продолжал всплывать в голове каждый раз, когда я видел Малфоя. Весь сентябрь тот выглядел погружённым в себя и напряжённо размышляющим, словно решал какую-то дилемму. Я бы решил, что он вынашивает какие-нибудь злобные планы, если бы не выражение его лица. Оно перестало быть презрительным и надменным, став более... человечным?

К концу месяца я твёрдо решил, что должен с ним поговорить.

4

Малфоя, видимо, преследовала та же идея, поскольку пару раз я ловил на себе его взгляд в Большом Зале и в коридорах. Посоветовавшись с Гермионой, я придумал изящный план, как договориться о встрече, не вызвав подозрений у случайных свидетелей. Гермиона разыграла целый спектакль после собрания старост и передала ему короткую записку.

Воскресным утром, в такую рань, что большинство народа гарантированно всё еще дрыхло мертвым сном, мы с Гермионой укрылись мантией-невидимкой и улизнули в Выручай-комнату. Благо Малфою не надо было объяснять, что это такое и где находится — после прошлого года он и сам это знал.

Помещение, которое нам предоставила магия, походило на богато обставленный конференц-зал какой-нибудь корпорации — из тех, чьи головные офисы располагаются на последних этажах небоскребов Сити. Современные окна, прикрытые вертикальными жалюзи с узорчатым рисунком, кожаные кресла вокруг овального стола из темного дерева, стены обшиты деревянными панелями в тон. Невысокий белый потолок пестрел матовыми белыми экранами неизвестных светильников. Гермиона хмыкнула и объявила, что ей нравится.

Малфой опоздал на десять минут, а войдя, замер на пороге и оценивающе оглядел картину, представшую его взгляду. Аккуратно шагнув в сторону и тихо притворив дверь, он молча проследовал к единственному пустовавшему креслу и практически рухнул туда всем своим весом. Руки у него подрагивали. Гермиона вздернула бровь. Кажется, она подсмотрела этот жест у Ремуса; наверное, это была какая-то особая и действенная магия, заставлявшая идти на контакт даже самых несговорчивых собеседников, потому что почти сразу после этого он первым взял слово.

«Я так понимаю, для вас обоих это лето тоже стало... перекрёстком» — его голос звучал непривычно без всегдашнего растягивания гласных и высокомерно-издевательских ноток. Я был в целом готов к неожиданностям, но он просто взял и выложил открыто все свои мысли по поводу Волди и роли своей семьи и своего будущего — без увёрток, иносказаний и прикрас, поочередно глядя в наши с Гермионой глаза.

Мы были сбиты с толку: это было очень здорово — то, что он говорил, но многолетняя привычка не доверять Малфою заставляла сомневаться во всём. Закончив, он ожесточённо потёр лицо руками. «Я знаю, как это выглядит. Но я готов поклясться собственной магией, что не лгу. Я хочу отправить этого кровавого ублюдка в небытие, но никому не позволю собой манипулировать. Поэтому я не пошёл к Дамблдору. Но если ты готов принять мою помощь, Поттер, я с радостью её предоставлю».

Я не готов был дать окончательный ответ, но надо было дать Хорьку понять, что у него есть шансы сменить сторону. Мне не хотелось бы, чтобы этот его порыв — при условии, что в нем нет никакого подвоха и двойной игры — пропал втуне. Мы договорились, что принимаем его в компанию на испытательной основе и только после заключения магического договора о союзе между родами. Информацию об этом полезном архаизме раскопала на днях Гермиона — она вообще увлеклась всякими ритуалами и чарами, применявшимися для скрепления союзов и сохранения конспирации в тайных обществах (подозреваю, что вскоре моя дорогая исследовательница предложит мне основать собственный орден феникса). По окончании переговоров мы поднялись, и я протянул ему руку.

Малфой уставился на неё и замер на добрый десяток секунд. Потом впервые за время разговора ухмыльнулся этак по-малфоевски — и крепко её пожал.

Гермиона позади нас хихикнула. Наверное, тоже вспомнила первый курс.

5

К рождеству Дамблдор соизволил расщедриться на информацию и упомянул про хоркруксы. С помощью Драко Гермиона довольно быстро нашла в запретной секции библиотеки старинный гримуар, в котором, если продраться сквозь все аллегории и полунамеки, кратко объяснялось, что это такое. Осознав прочитанное, мы трое пришли в ужас.

Директор был уверен, что Том создал не один, а несколько артефактов, первым из которых был уничтоженный мною на втором курсе дневник, но сколько их было всего? Перспектива годами искать частицы души Волдеморта в то время как он со своими Пожирателями убивает наших друзей и знакомых совсем меня не радовала. Единственным плюсом было то, что я знал по крайней мере одну вещь, которая могла уничтожить хоркрукс: яд василиска.

Так как на втором курсе я не догадался собрать и захватить с собой пинту-другую, было решено спуститься в Комнату.

Малфой пытался казаться невозмутимым, но у него плохо получалось. Смесь благоговения, страха и жгучего любопытства так и читалась на его лице, когда мы встретились вечером в безлюдном коридоре третьего этажа. С трудом укрывшись втроём под мантией-невидимкой (Гермионе пришлось идти зажатой с двух сторон мною и Драко. Она шла вслепую, следя за окрестностями по карте Мародёров, а мы вели её, придерживая за плечи и талию), мы прокрались в туалет Миртл.

Когда до Малфоя дошло, где мы, я страшно пожалел, что не догадался одолжить у Колина фотокамеру. Выражение его лица было просто непередаваемым! Героически подавив рвущийся наружу хохот, я сжалился над беднягой и прошипел раковине «Откройся!». Достав из кармана уменьшенные метлы и вернув им нормальный размер, мы нырнули в уходящую вниз трубу.

Груда мусора и камней на вылете из тоннеля ничуть не изменилась. Гермиона с интересом осматривалась: хоть она и знала всю историю с наших с Роном слов, сунуться в Комнату на экскурсию никто из нас не до сих пор не решался. Мы осветили грот парочкой люмосов и подлетели к круглой двери с барельефами змей, которые тут же зашевелились и засверкали зачарованными изумрудами глаз. Я приказал им открыть проход и широким жестом пропустил остальных вперед.

Как и в прошлый раз, едва я переступил порог, дверь с драматическим скрипом захлопнулась, оставляя нас один на один с весьма гадко воняющим трупом василиска. Мы тут же наколдовали Головные пузыри и с облегчением вздохнули. Подозреваю, что не только я мысленно поклялся выкинуть всю надетую на себя одежду, едва добравшись до спальни: такое амбре не выветривается по определению.

Бело-зелёные факелы, вспыхнувшие при нашем появлении в настенных держателях, создавали мрачную и таинственную атмосферу. Залитый водой пол с разводами черной крови вызывал мурашки, а громадная туша василиска, занимавшая бóльшую часть пространства зала, всё так же заставляла сердце биться где-то в горле. Малфой подошёл поближе и сдавленно чертыхнулся. Он был так бледен, будто вот-вот упадёт в обморок.

— Ты хочешь сказать, что убил ЭТО в двенадцать лет? — тонким голосом поинтересовался он.

Я пожал плечами.

— Ну да.

— Ты убил эту хрень, которая больше тебя в десять раз даже теперь, чёртовым куском железа в жалкий метр длиной, в ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ?

— Ну да.

— Твою мать, Поттер!.. Как?!!

— Ну, видишь ли, мне тогда очень хотелось жить. Желательно долго и счастливо.

Драко посмотрел на меня, как на кудрявого Снейпа. Гермиона сочувственно(!) похлопала его по плечу.

— Не переживай, скоро привыкнешь. Когда такая фигня случается каждый год, это перестает быть чем-то чрезвычайным.

Я достал приготовленные флаконы и с оскорблённым видом отправился добывать яд.