Сказка о Патронусах (гет)

Тихие шаги, неровное биение сердца. Что-то странное, невероятное происходит с тобой, всегда такой рассудительной и спокойной, точно шальной хмель юности наконец-то просочился в кровь и бурлит, играет в ней.

Осторожный разум шепчет, что это все сила привычки, подростковые глупости, но не верь этому проклятому прагматичному советчику — он лжет при каждом удобном случае, уж очень ему хочется насолить сердцу — своему главному противнику, не желающему подчиняться.

Кого ты послушаешь, Гермиона? Выбирай.

* * *

Гермиона Грейнджер всегда и во всем предпочитала слушать, разумеется, разум. Гермиона Грейнджер любила свои принципы, основанные на справедливости и благородстве. Гермиона Грейнджер на десять лет вперед распланировала свою жизнь… но неожиданно все ее планы пошли прахом.

Она полюбила.

И надо же было ее сердцу выкинуть такой подлый и незапланированный поступок, между прочим, и совершенно несвоевременный — сначала нужно получить образование, заняться карьерой, а уж потом… когда-нибудь… возможно… наступит очередь и для дел сердечных. Но, как оказалось, само сердце мисс Грейнджер было с этим не согласно, ну просто категорически.

Ехидно стуча в грудной клетке, оно ломало всю привычную жизнь шестикурсницы, подсовывая ей различные дикие мысли — провести рукой по волосам Рона Уизли, взлохматить, ощутить их запах. Нелогично и странно.

А пахли его волосы и впрямь весьма необычно — выпечкой миссис Уизли, которую на летних каникулах ее младший сын поглощал не то чтобы в немеряных количествах, но усердно — и каким-то волшебным образом вышло, что этот запах точно впитался в него самого — теплый и домашний аромат сдобы.

Как же удивилась Гермиона, почувствовав его над котлом с Амортенцией — настолько удивилась, что чуть было не выдала эту маленькую тайну всему классу. И в этом тоже сердце виновато — искреннее оно у нее, оказывается, торопливое.

Да, похоже, стоит выбросить из головы все эти глупости… Из головы-то, пожалуй, выбросишь, но как выбросить, выдрать из сердца, вот в чем вопрос?

Нет, нельзя сказать, что она не пыталась — разумеется, пыталась, и еще как! На уроке над ним смеялась, несмотря на то, что жалко было (уж очень обиженно и по-детски округлились у Рональда глаза), свою домашнюю работу отнимала, а он…продолжал целоваться с Лавандой Браун. Глупой курицей Лавандой, которая даже простейшее заклинание с первого раза освоить не может, все у нее через пень-колоду…

Зато Лаванда знает косметические чары и может одним взмахом палочки уложить свои глупенькие кудряшки в изысканную прическу. А Гермиона не может — с ее густыми волосами такая простенькая магия не работает. Обидно же, черт.

Ну вот скажите пожалуйста, чему она, Лаванда, может его научить? Этим своим девчачьим уловкам? Ну и пусть, пусть Уизли отрастит себе кудри, как у Джинни, и будет на пару со своей подружкой — слово-то какое противное, скользкое! — прихорашиваться. Он Браун губки подкрасит, она ему…

Гермиона Грейнджер идет по коридору, и ей кажется, что весь мир за ее спиной рушится, и она судорожно вцепляется в свой старый пенал, чтобы хоть как-то удержаться здесь, а не взлететь вверх тормашками куда-то туда, в неизвестность. Кап-кап, кап-кап — с тихим и каким-то весенним звуком льются на него слезы.

Треснуть бы Рона этим пеналом по рыжей макушке… Но нельзя — еще подумает, что она из-за него переживает. Вот еще!

Так, на нее уже косятся студенты — нужно срочно куда-то спрятаться, иначе подумают еще Мерлин знает что… Гермиона Грейнджер рыдает, как какая-нибудь малолетняя дурочка, которую бросил ее парень.

А ее ведь никто и не бросал. Они с Рональдом просто дружили.

Тогда отчего же так больно и обидно, как будто кто-то беспринципный и равнодушный нежданно-негаданно присвоил себе что-то настолько близкое и родное, что-то твое… затем только, чтобы просто поиграть, развлечься.

И от этого так нестерпимо, так страшно ноет в груди, как будто ты ребенок, которого безвинно ударили, обидели, оскорбили… И он настолько оглушен этим непониманием своей вины, что ему и заплакать-то сложно. Он абсолютно беспомощен.

Скрыться бы, спрятаться, чтобы никого не видеть и не слышать. О, туалет… прямо-таки знаковое место. Тут она пять лет назад, в Хеллоуин, тоже плакала… и тоже из-за Рональда Уизли, вот ведь ирония.

Она уже ничего не видит, горячая пелена застилает глаза, слезы льются нескончаемым потоком…

— О, Гермиона, это ты? Я подумала, что сюда вновь забрела Плакса Миртл, — над ухом звучит чей-то спокойный, бесцветный голос. Гриффиндорка поднимает зареванное лицо… и натыкается взглядом на яркие сережки-редиски, мирно покачивающиеся в ушах у Луны Лавгуд. От неожиданности она громко икает, и, к стыду своему, разражается новой порцией слез.

— Что произошло? — невозмутимо спрашивает равенкловка.

— Р-р-рон… — кое-как простучала зубами Гермиона Грейнджер. — Он…И Лаванда… Его точно заколдовали…

Больше ничего нельзя было разобрать.

Луна вздохнула:

— Он тебя обидел? Да, этот Рон Уизли, по-моему, бывает злым, но только иногда — наверное, потому, что его очень мало любят.

— По-моему, сейчас в любви он недостатка вообще не испытывает, — язвительно парировала слегка успокоившаяся девушка. — Они с Браун присасываются друг к другу, точно два пылесоса…

— А что такое пылесос? Кажется, папа в журнале писал о таком животном.

— Это не животное, Луна… а впрочем, неважно. Я не хочу сейчас ни о чем спорить, понимаешь? Да и вообще, разные мы с ним, наверное… У нас даже Патронусы разные, а читала, Луна…

Та серьезно кивнула — редиски в ушах при этом качнулись вдвое энергичнее.

— Хочешь, сказку расскажу?

— Что?! — от удивления голос Гермионы взлетел выше на пару-тройку нот.

— Сказку, — глубокомысленно изрекла ее собеседница. — Так вот, слушай…

* * *

Жили-были на свете волшебник и волшебница. Они друг друга, как и полагается в сказках, разумеется, любили, да так, как никто до них не любил. Даже любовные напитки обретали особую силу, стоило этим магам на них хотя бы взглянуть.

И жили они мирно и счастливо много лет, да только вот нашелся человек, их счастью позавидовавший.

Хитрый план придумал он, чтобы разлучить влюбленных, и для начала отправился в дальнюю страну, где было много топей и болот. Там обитали дементоры, существа презлые и загадочные, способные лишить человека не только счастья, но даже и души.

Никто не знает, не ведает, что именно пообещал завистник одному из этих страшных существ, да только согласился один из дементоров отправиться вместе с ним и попытаться забрать все счастье и всю любовь у волшебника и волшебницы.

Да только напрасно. Сколько ни тянул он из них Свет, в сердце полыхающий, не заканчивался он, а лишь множился.

Но завистник не стал отчаиваться. Пришел он к влюбленным и сказал:

— Правду ли говорят, что вы любите друг друга столь сильно, что никто до вас так не любил?

Те в ответ только улыбнулись — право же, странные вопросы задает человек, они же… просто любят друг друга. А сильнее ли, слабее, чем другие, разве это важно?

— Не хотите ли проверить это? — продолжал он.

Призадумались волшебники, ничего не ответили. Но волшебница, которая была очень любопытной, не выдержала, и спросила:

— Разве возможно это проверить?

— Все возможно. Известно ли вам, что такое чары Патронуса?

Она покачала головой. Злой волшебник усмехнулся:

— Эти чары возможно произвести, только если вы очень счастливы. Скажите, вы — счастливы?

— Да, мы счастливы.

— Тогда, после произнесения заклинания — Экспекто патронум, — вам явится ваш хранитель, ваш Патронус. У каждого он свой, но… — он сделал значительную паузу, — если вы по-настоящему любите друг друга, ваши хранители будут похожи, как две капли воды.

Взмахнули палочками волшебник и волшебница и в один голос произнесли магическую формулу.

О чудо! Серебрясь чудесным, неземным светом, из кончиков их палочек, точно тени, выскользнули и грациозно поплыли по воздуху… голубка и рысь.

Более разных Патронусов и представить было нельзя.

— Ты меня не любишь, — сказала волшебница.

— Мы совсем разные, — сказал волшебник.

И они пошли прочь друг от друга, оставив человека, который им позавидовал, совершенно довольным. Правда, совсем ненадолго — поняв, что ему больше некому и незачем завидовать, он затосковал, потерял от тоски всю магию, да так и сгинул в маггловском мире.

— Странная сказка, — сказала Гермиона задумчиво.

Луна кивнула.

— Мой отец других не умеет рассказывать.

* * *

На похоронах Дамблдора, обнимая Рона, и чувствуя, как его слезы капают на нее, точно дождь, Гермиона вдруг подумала, глупо и нелогично, тем более, в такой печальный момент:

«Какая разница, собственно, какой у тебя Патронус? Выдра и терьер — пара не хуже, чем рысь и голубка. В самом деле, так сказочно глупы люди могут быть только в сказках».

Где-то вдалеке грустно и музыкально в последний раз вскрикнул Фоукс, и девушка невпопад подумала, что он бы с нею согласился.

Светило солнце. Волосы Рона пахли свежей выпечкой. И где, интересно, он ее взял?